— А этот мальчишка кто теперь? — продолжала выспрашивать Ленка.

— Это не мальчишка, а девочка, — поправила Катька. — Ее Олей звали…

— Какая смешная! А вообще у вас здесь столько со стрижеными головами… Не разобрать — где мальчишка, где девчонка?

— А кто, по-вашему, больше похож на пирата — Верок или Паша? — неожиданно спросила Ленка.

— На кого? — изумился Сергей.

— На пирата.

— А с чего ты решила, что они похожи на пиратов?

— Я когда «Остров сокровищ» стала читать, подумала, что Верок похожа на Джона Сильвера, а Паша такая же угрюмая, как Билли Бонс… Или Флинт.

Замешательство Сергея явно вдохновило Ленку.

— Как вы думаете, если бы пиратами были женщины, какие бы сокровища они собирали?

— Ну… я и представить это себе не могу, — признался Сергей.

— У вас же были сокровища?

— У меня??? — Сергей даже отодвинулся от девчонки.

— Конечно, у вас! Мне папа рассказывал! В вашей палате все собирали сокровища… Разве не так?

— Ах вот ты о чем. Собирал… Собирал. Целый сундук… — улыбнулся Сергей, вспомнив о красно-желтом жестяном сундучке, хранящемся в дальнем углу орехового книжного шкафа, за мощными рядами словарей и энциклопедий.

Первый сундук в тридцать второй палате появился у Галины Переведенцевой, невозмутимой восьмилетней красавицы с темно-зелеными глазами.

Не сундук, а сундучок с мудреными вензелями и серебряными застежками. Уголки обиты узорчатыми подковками. В сундучке было три отделения. В самом маленьком хранились «сокровища». Разной величины бусины; разноцветные осколки стекла; два прозрачных шарика с фисташковой синусоидой внутри; золоченые картонные рыбки, выбранные из елочного аквариума; микроскопический восковой лебедь, присыпанный блестящей крошкой; огромная медная серьга в виде полумесяца с тремя капельными колокольчиками.

И началось… С вырезанной из «Огонька» фотографией маршала Тимошенко верхом на вороном коне смело соперничали блестящие колесики подшипников; в спор с переводными картинками зверей и птиц далекой Африки вступали цветастые пластмассовые брошки в виде попугаев, корзиночек, собак и гномов. Каждый имел неотъемлемое право провозглашаться «сокровищами»: портреты Расковой и Гризодубовой; выкроенные из газет маршальские воротнички; шишки с кедровыми орехами и остовы бабушкиных брошей; засушенные анютины глазки и покрытые липкой темно-зеленой окисью неровные медные монеты времен Екатерины II.

— А какие вы сокровища собирали? — выпытывала Ленка.

— Я? Рубины, бриллианты, сапфиры, изумруды, гранаты, аметисты. — Чтобы усилить эффект, Сергей перечислял драгоценности шепотом, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

— А откуда же вы их брали? — легко поддавшись на таинственность интонации Сергея, так же шепотом осведомилась девочка.

— Начал я с бус, которые выменял у Гюли на кинжал и коробку пистонов в придачу. А когда дома оказался, тут уж меня бабушка больше всех одаривала. Был у нее старинный кокошник, расшитый каменьями всех цветов и переливов. Еще дань брал с разгромленных царств и королевств.

— С каких королевств? — переспросила Ленка.

— У нас во дворе, во время войны, да и после, лет пять еще, почти у каждого мальчишки было свое государство. С огромными армиями из оловянных солдатиков, пушек, танков, машин. Свои были короли, принцы и царевичи, президенты и наркомы, замки, флот и обязательно казна из сокровищ. У всех разные…

— А у вас… У вас большая армия была? — перебила Сергея девчонка.

— Двести тридцать семь солдатиков, две гаубицы, три машины с прожекторами, две деревянные пушки, шесть пароходов, один линкор и четыре истребителя. Все это хорошенько покореженное, пробитое. А возглавлял армию мою король Радомир IV!

— Он тоже был солдатик?

— Нет… Сначала он был просто маленькой куклой. А потом бабушка сделала из него короля. Роскошных камзолов ему нашила, плащей, ботфортов… А я самолично короны из жестяных банок выкраивал. На парады Радомир IV выезжал верхом на пантере из черного стекла… Вот для него-то я и собирал «камни драгоценные»…

— И они у вас все-все сохранились в этом вашем сундуке? — Ленка нетерпеливо заерзала на скамейке.

— Ну, не все, конечно… Но кое-что осталось, — закусив губу, прищурился Сергей. — Я ведь не только «камни драгоценные» в королевскую сокровищницу собирал, а еще птиц брошечных.

— Каких птиц?

— Понимаешь… Мы все тогда, девчонки и мальчишки, собирали брошки такие пластмассовые… Но я только птиц любил. Фазанов, петухов, павлинов, страусов…

— А мне вчера путаный сон приснился, — неожиданно объявила Ленка. — Наша улица пустая-пустая и вся как будто разбавленными чернилами забрызгана. Это сначала так… Потом облако из бордовой липучей травы приплыло. На грязное масло похоже. Висело-висело и в смерч превратилось. Смерч закружился, закружился. Дома вдруг прозрачными сделались. И смерч сквозь них ушел куда-то. А звуков никаких. Тихо-тихо. И тогда очень длинный человек на пустую улицу выбежал. И все бежал, бежал. Очень быстро он старался бежать, только почему-то на месте оставался. Вокруг него лиловая трясина из болота несколько раз проплыла. А потом куда-то задевалась… Тогда человек этот длинный случайно зацепился брюками за водосточную трубу. И ноги у него как у поролоновой игрушки подогнулись. Он упал. Нос расшиб… Потом появились какие-то синие кошки. Как будто из ртути сделанные…

— Откуда ты знаешь, что они были из ртути? — не выдержал Сергей. — Разве ты когда-нибудь видела ртуть?

— Конечно, — глянув на него исподлобья, отозвалась девчонка. — Я очень люблю разбивать градусники и скатывать ртуть в один шарик. А потом опять на маленькие шарики раскатывать.

— Понятно, понятно — поспешил оправдаться Сергей. — Ну и что было дальше?

— Длинный человек замахал на кошек руками. Но кошки его не испугались. Тогда человек стал их хватать, а они из рук у него выпрыгивают… Кошки ведь из ртути, и схватить их трудно… Человек очень устал и лег на асфальт… И знаете, это совершенно без всяких звуков… Так все странно. Никакой войны нет, а я чувствую, что есть… Кошки делались все худее и худее… Потом снова облако с неба спустилось и стало на них смотреть…

Всякий раз при встрече с Катькой у Сергея возникало странное ощущение, будто Катька оправдывается перед ним за вину, которая ей самой неведома. Так путано и пугливо она иногда разговаривала. Особенно почему-то по телефону.

— Здравствуйте…

— Привет!

— Это Сережа?

— Неужели у меня такой неопределенный тембр голоса, Катерина?

— Извини. Я… вот что… Знаешь, я узнала, где Верок живет.

— Да ну?! Вот это ты умница!

— Сережа. А ты мог бы ко мне сейчас приехать?

— С превеликой радостью.

— У меня твоя любимая вобла есть.

— Лечу!

— Погоди… Запиши мой телефон новый: 223-61-72… И адрес, конечно. Я ведь квартиру получила…

— О, господи! Так что же ты сразу-то не сказала?.. Это же обмыть надо!

— Понимаешь, Клавдия Ивановна умерла, и мне вот дали…

— Какая Клавдия Ивановна?

— Ну, наша старшая сестра по отделению. Да я тебе говорила…

Бился о стекла теплый дождь. В крохотной, до стерильности вылизанной квартирке пахло распускающимся тополем и подсолнечным маслом.

— Мне даже и просить было совестно. У нас столько семейных нуждаются. Вот Зоинька Мурашова родила только. А живут они в одной комнате с его матерью. Но она почему-то не захотела. И другие тоже. Метраж, конечно, для семьи очень маленький. А для меня… Я как будто в рай переехала, — объяснила, смешно разводя руками, чуть захмелевшая Катька, подкладывая яичницу в тарелку Сергея. — Наверное, это нехорошо так радоваться, но… Даже не верится. Мне не наливай больше, пожалуйста.

— Четверть рюмки, — настоял Сергей.

— Ну хорошо, — вздохнула, соглашаясь, Катька.

— Слушай, Катерина, ты хоть помнишь себя до войны? Какой ты шишигой была. Всех без разбора кусала.

— Это правильно, — зардевшись, закивала Катька, тщетно пытаясь сдержать рвущуюся на волю смешинку. — Шишигой. Всех цепляла… Я и после войны такой была. Долго. Даже когда на курсы медицинских сестер поступала. А вот потом. Это в Омске еще… Меня знакомая одна работать в интернат для детей с неполноценным зрением позвала. Уговорила. Это знаешь какие дети… Очень замкнутые… В них запасть надо. Зато, если поверят тебе, почуют, ничем их тогда не оторвать. Особенно в Театр юного зрителя они со мной любили ходить. Я спектакли сама сначала смотрела. А потом рассказывала им перед началом как могла. Ну и во время потихоньку подсказывала. И выходило, что они вместе с другими детишками на равных. И смеются и волнуются, когда и те, здоровые. А ты оливки совсем не ешь, почему? Я же для тебя специально старалась.

— Сейчас доберусь. Не волнуйся. А теперь скажи честно: когда ты так неистово полюбила танки? — кивнул Сергей на застекленные полки, сплошь заставленные десятками игрушечных танков.

Среди металлических, пластиковых и деревянных моделей особенно выделялись громадный танк из цветного, переливчатого стекла, изящная, выпиленная из слоновой кости танкетка и круглый танк-весельчак из ярко-розового марципана.

— Это Клавдии Ивановны коллекция. Я разве про нее не рассказывала тебе? — удивилась Катька.

— Нет.

— Когда я из Омска приехала, Клавдия Ивановна уже старшей сестрой отделения была. Редкой энергии женщина. Очень волевая. Все отделение тянула. Так смотреть могла, что невольно себя виноватым чувствовал. Знаешь, мне иногда казалось, что Клавдия Ивановна никогда ребенком не была. Так и родилась сразу взрослой.

— Забавно.

— Очень многим она помогала. Но ее почему-то… Не то чтобы не любили, а как-то… не открывались перед ней, что ли. Но она не обижалась. Всегда подтянутая, бодрая. Гораздо моложе своих лет выглядела. Но почему-то с ней никто не дружил. Может быть, у нее на стороне и были подруги. Но у нас…

— Интересно. А она что… в танковых частях воевала? — не дав Катьке договорить, спросил Сергей.

— Нет. Мне говорили, что на войне она не была.

— Так, может, муж у нее был танкист или брат?

— Не знаю… По-моему, она всю жизнь совершенно одинокой жила. Но никогда не жаловалась. Никогда. Даже печальной не бывала. Правда, и улыбаться чересчур не стремилась. Вот только помню, когда ей один больной из сырой картошки танк вырезал, так Клавдия Ивановна от радости чуть не запрыгала.

— Так, так… А из картошки тоже здесь есть? — не выдержал Сергей, подходя к полкам.

— Нет. Не ищи, — остановила его Катька. — Так вот, примерно месяца два тому назад… Сегодня у нас какое?

— Двадцать шестое.

— Ну правильно, это в двадцатых числах февраля случилось.

Клавдия Ивановна на работу не вышла. Удивлялись все очень. Потому что она никогда не болела. Стали ей звонить. Телефон не отвечает. Два дня еще прождали и взломали дверь. А Клавдия Ивановна уже холодная давно. Оказалось, сердце у нее совершенно изношенным было… Вот и нет человека. А тут теперь я живу. Как-то все это неожиданно… Правда?..

Стекла на дверях в тамбуре были выбиты. Встречный ветер швырял в лицо Сергею пригоршни вызревших запахов лесного августа.

Из-под тенистых осиновых шатров выбегали навстречу к поезду любопытные полчища крепких пушистых елочек-погодок. Слепили глаза россыпи ромашек и остроголовые заросли иван-чая. Выскочив из-за поворота, кидались под колеса звонкие стаи взбалмошных берез.

* * *

Конечно, это была не настоящая шпага. А всего-навсего учебная рапира.

Но это он теперь так спокойно рассуждает. А тогда!.. Та шпага с ярко-голубым эфесом казалась живой грезой в руках шестнадцатилетнего великана-губошлепа по прозвищу Чапельник.

Лишь в мечтах Сергей осмеливался дотронуться до такого чуда, а если все отвернутся, может быть, даже… лизнуть голубую эмаль эфеса… Сергей был счастлив уже оттого, что видит шпагу совсем рядом, в нескольких шагах от себя. И чтобы не заорать во все горло от избытка нахлынувшей радости, он зашвыривал все дальше и дальше тугой теннисный мячик! Через весь двор! Снова и снова!.. За мячом вслед от его носилок до темной арки ворот неслись наперегонки потные близнецы Жека и Века. От ворот — к носилкам! От носилок — к воротам!

А вокруг кувыркалась, прыгала беспечная апрельская капель… Шла весна сорок второго года.

Какой замечательный, какой роскошный осколок от снаряда зенитки с надколом подарили Сергею в то утро близнецы. Только-только мать с Аленой вытащили его на носилках во двор, и сразу такой подарок. Века уверял, что осколок еще теплый, потому что не успел остыть после ночного налета.

Когда близнецы умчались за новой добычей, Сергей, спрятав осколок под одеяло, принялся рисовать лошадей на обратной стороне фотографии какой-то тетки в круглой панамке. Фотографию отыскала для Сергея бабушка… Никто из ребят двора, даже самые старшие, не умел так хорошо рисовать лошадей, как Сергей.

В то утро ему особенно удалась тонконогая Голубая лошадь с крылатой гривой.

Клавка-картавка, пробегавшая мимо по своим делам, остановилась как вкопанная, уставившись на рисунок Сергея.

Кони неслись вверх по крутому склону, а над ними, высоко в небе, разметав крылатую гриву, летела Голубая лошадь.

— Вот это жеребцы! Не хуже, чем у Айвазовского! — зарокотал над головой Сергея облысевший пухлый дяденька — копия Братца Опоссума.

Он появился столь неожиданно, что Клавка-картавка даже рта закрыть не успела. Так и остолбенела с выставленными вперед беличьими зубами.

— Не подаришь? — вкрадчиво спросил Братец Опоссум, кивая на рисунок Сергея.

— Пожалуйста! — Сергей не раздумывая, протянул рисунок незнакомцу.

Братец Опоссум так и присел от удивления.

— Ай да молодчик! Ай да разудалый! — присвистнул он, принимая подарок. — Ну… конница Буденного в долгу не останется. — Сунув лошадей Сергея за пазуху, незнакомец скрылся за железной дверью служебного входа в продуктовый магазин.

Минуты не прошло, как Братец Опоссум вернулся обратно и положил на одеяло Сергея две ЖИВЫЕ, УДИВИТЕЛЬНО ПАХНУВШИЕ САРДЕЛЬКИ… Положил просто так. Как будто не было уже продовольственных карточек. Не требуя взамен ни денег, ни мясных талончиков. Да еще спросил:

— Хочешь отварю, чтобы ты их горяченькими слопал?

Потрясенный Сергей лепетал бессвязно, глаз не смея отвести от королевского подношения.

— Ну что вы… это… Спасибо. Но ведь здесь… грамм двести пятьдесят, наверное. На целую декаду, если разделить это…

— Жуй и здоровей! — улыбнулся Братец Опоссум, исчезая за железной дверью.

Клавка-картавка громко сглотнула голодную слюну.

— А они из мяфа? Нафтояфие? Не как на витрине?.. Не деревяфки?..

Взвыла сирена. С бестолковой поспешностью заухали зенитки.

Заметались по двору старухи, на ходу подхватывая ребятишек. Одни через проходной двор бросились к бомбоубежищу, другие, вопя, посыпались в щель, вырытую тут же, во дворе, под старыми тополями.

Сергей обернулся и увидел удиравшую Клавку-картавку. Клавка мчалась с небывалой для нее скоростью, унося… Сергеевы САРДЕЛЬКИ!..

В ту нахлынувшую небывалой теплынью весну их стали вывозить на каменную террасу сразу же после майских праздников…

В мертвый час Сергея разбудил приторный запах духов. Он приоткрыл глаза, увидел Машу в нескольких шагах от себя. Веткой цветущей рябины она отгоняла комаров от лица Федора. Рядом с Машей на перилах террасы сидела кудрявая молодая женщина. Белый халат небрежно накинут на плечи, на голове ни повязки, ни шапочки. Женщина примеривала Машины босоножки.

— Если мне их под синюю юбку надеть? Как думаешь? Или под нее обязательно лодочки нужно?

— Тебе видней… тише говори, — попросила Маша, испытующе посмотрев на Сергея.

Сергей прикрыл глаза.

— Да спят твои без задних ног, — услышал он голос женщины. — Между прочим, Корнеев завтра в восемь нас на день рождения ждет. Не забыла? Он такой набор пластинок отхватил! Новый Козин, Изабелла Юрьева…

— Завтра я с вечера дежурю.

— Господи! Неужели отпроситься хоть разок не можешь? — в полный голос возмутилась женщина. — Я вообще на тебя поражаюсь! Я понимаю, от здоровых детей заходиться можно. А эти… Когда спят, и то оторопь берет.

— Не могу, — тихо сказала Маша.

…Нет, он даже глаз не закрывал. И поезд хода не сбавил. И все-таки, все-таки… Перемещение произошло. Помимо его воли. Сергей почувствовал холод в затылке. Тот самый… Его ни с чем другим не спутаешь. Холод в затекшем затылке, который родился на исходе ТОГО октябрьского дня… Из тяжкого, ядовитого тумана стали выползать распотрошенные, клочкастые звуки… И самым первым воскресло, впилось в мозг неистребимое чувство вины…

Если бы он подул ЕЙ на ресницы!.. Но он струсил. Не осмелился попросить, не осмелился… А ведь только он один мог спасти ЕЕ тогда. Но он не смог даже заговорить. Молчал. Молчал, переполненный страхом. ОНА лежала так близко, так близко, когда его проносили мимо…

Задыхаясь от напряжения, Сергей пытался растащить слипшиеся обрывки воспоминаний. Восстановить цепочку последовательности с того момента, как очнулся… Он себя не щадил теперь…

…Где-то совсем рядом с монотонной настойчивостью отбивали лопаты о рельсы. В остановившихся сумерках вяло передвигались мешковатые силуэты, изредка перемигиваясь подслеповатыми фонариками. Пахнуло мертвящей сыростью разворошенной земли… И снова провал, обрыв в бездну…

Чуть высветлился далекий край ватного неба. В рыхлой сердцевине его зависли одинокие кривые черточки молчаливых ворон. Скреблись о брезент обглоданные ветром лозины. Ворочалась, цепляясь за дно носилок, облезлая осока…

И еще. Ноги в расквашенных ботах, что чавкали по ржавым лужам, перед его носилками. Как тогда хотелось Сергею выпить хоть глоток из тех загустевших луж с синеватым инеем по краям. Но он даже и этого не смел. Не смел остановить тех, кто нес его носилки через гнилую луговину… Хлюпали, чавкали боты, плыли носилки с Сергеем над промозглым полем неведомой сечи…

Он и не заметил, как земля превратилась в лишайчатый череп старого великана, вбитого в землю по самую маковку чьей-то могучей палицей… Боты шли среди бурых сбившихся колтунов, выбирая гладкие места, выбитые дождями ложбины на еще не тронутом временем черепе… И чем дальше уносили Сергея от того места, тем яростнее вгрызалась в затылок его непоправимая вина.

* * *

— Я самый быстрый бегун на свете! — хвастливо вопил Гурум, перекрикивая галдящую, взбудораженную палату.

— Посмотрим, посмотрим. — Маша раздавала мальчишкам и девчонкам аккуратно обклеенные по краям теплой фланелькой неровные кусочки красного и синего стекла величиной с карманное зеркальце.

— Я же — Братец Лис! А ты мне синее стекло дала! — недовольно басил Федор.

— Ты прав. Держи красное. Давай твое синее, — торопилась исправить ошибку Маша. — Итак. Братцы Лисы, покажитесь!

Вспыхнули, засветились на потолке три красных солнечных глаза.

— Вы, значит, Братцы Кролики? — «уточнила» Маша, задрав голову к потолку.

— Мы Братцы Лисы! Братцы Лисы мы! — заголосили, протестуя, Гурум и Федор.

— Верно-верно! — тут же отозвалась Маша. — Братцы Кролики, ваш черед прыгать на потолок!

Заплясали, закружились на белом поле-потолке десять голубых Братцев Кроликов.

— А не расскажет ли нам Катерина, что надо Братцу Кролику сделать, чтобы победить Братца Лиса? — обернулась к мрачной Катьке Маша.

— Можно, я расскажу? — поднял руку Марик.

— Нет уж! Фиг! — возмутилась Катька. — Я сама знаю! Надо два круга по потолку пробежать. По самому краю. И не сталкиваться. Еще на стену залетать нельзя.

— И это все?

— Да, конечно, нет! — замахала на нее Катька. — Главное, чтобы Лис не осалил, — спешила объясниться девчонка. — Потом, когда пробежишь, надо тютелька в тютельку вон по той черте спуститься, где они соединяются…

— Кто соединяется? — «не поняв», переспросила Маша.

— Пол и потолок! — выпалил Гурум.

— А ты молчи, Лис проклятый! — напустилась на него Катька. — Я сама знаю! Вон по тому углу, где койка пустая, вниз бежать надо!

— Верно, Катерина! — похвалила девчонку Маша. — Дальше про Кроликов нам Гюли расскажет.

— Ой!.. Я знаю… Только еще вспомню немножко.

— Я, я, можно? — снова опередил всех Марик.

— Говори! — согласилась Маша.

— Надо еще круг пронестись и по линии, где стенка со стенкой над Олиной койкой сходятся, вниз от Лиса удрать!! — отрапортовал на одном дыхании Марик.

— Правильно! А где Братцу Кролику можно отдыхать? — уточняла Маша. — Где Лис не имеет права трогать Кроликов?

— В каждом углу!

— В углу! В углу! — заорали, перекрикивая друг друга, все Братцы Кролики.

— А Братцы Лисы что делать должны? — переждав первый шквал выкриков, спросила Маша.

— Ловить и салить Кроликов! — зарокотал бас Гурума.

— За три круга успеть! — подхватил его Федор.

— Кто больше всех собьет — тот самый быстрый! Это буду я! — вновь вырвался вперед Гурум.

— А что запрещается? — едва поспевала за ними Маша.

— На локтях приподниматься!

— Ныть и… фиксаторы расслаблять!

— Обзываться!

— Злиться друг на друга!

— Переспоривать!

— Жухать!

— И еще! — Маша подняла обе руки, призывая палату к вниманию. — Раз уж вы выбрали меня судьей — не обижайтесь. Слушаться беспрекословно. Спорщиков будут сразу снимать с игры. Договорились?

— Да!

— Договорились!

— Ну, держитесь, беляки проклятые! — замахал кулаками Федор.

— Сами вы беляки! — не стерпев, попыталась приподняться на локтях Катька.

— Катерина! — погрозила ей Маша пальцем. — Мы же условились…

— Вот увидите, кто быстрее всех носится! — перебил Машу Гурум.

— Все! Тишина! — вышла на середину палаты Маша. — Начинаем по счету «три». Братцы Кролики — на середину! Так… Братцы Лисы — в углу!.. Федор, перейди в угол над Олей… Хорошо. Внимание… Раз… два… три!

Брызнули на потолок, завихрились визгливые красно-синие осколки солнца!

Взбрыкивая и гогоча, раздвинули, перекроили слепящими зигзагами лепной потолок палаты.

Выпрыгнули из зрачков азартные звери!

— Зацепила! Зацепила!! — заливисто визжала Галина.

— Нет! Нет!! — хрипато негодовал Вовка.

— Сергей сбит! Сойди! — объявляла Маша.

— Это не я! Не я! — злился Сергей.

— Я сказала — сойди!.. Следующая тройка на потолок!

— Сбил! Сбил!!! — радовался Гурум.

— Я сама наткнулась!! Это не считается!!

— Уйди, гадина!!!

— Сам — гад!!!

— Еще слово — и оба перестанете играть! — пресекала спорщиков Маша.

— У-у! Фашист!

— Сошла с черты!

— Нет! Нет!!

— Гюли сбита! — итожила Маша.

— Я уже двух сбил!!! Ур-ррра!!!

— Ты что делаешь, бонзаец?!

— Катерина, я тебя снимаю с игры!

— Ну и пусть!!!

— Ой! У меня стекло упало!!

— Сейчас подниму!!

— А я устал! Маша, я устал бегать! Можно, я отдохну! — неожиданно взмолился Федор.

— Есть! — заорал Гурум.

— Ничего подобного! — отрезвила его Маша. — Забыл, что в углу Кроликов нельзя трогать?

— Он все время так жухает!

— Неправда!

— Сама ты жухала!

— Окружай! Окружай его!..

Как промчалась через гвалт Паша, как вбила штепсель от репродуктора в розетку, Сергей не заметил.

Вихрь игры расплющил ее ладони, громыхавшие по дубовому столу палаты.

Потом Паша качнулась, навалилась грудью на стол, захрипела.

— Нишкните все!.. Нишкните!..

Через обрывки дырявой тишины проник из репродуктора в палату голос…

…— вероломно напав… Самолеты бомбили Киев, Одессу, Севастополь… Германские войска вторглись…

На какое-то мгновение Сергею почудилось, что шаткие эти слова произносит не голос из репродуктора, а обвислые губы Паши… Но, присмотревшись, он понял, что Паша лишь повторяет про себя сообщение черного круга.

…— без объявления войны… и перешли государственную границу… фашистская Германия…