Остальных диверсантов искала сборная команда из прибежавших на выстрелы милиционеров девятнадцатого райотдела, в котором раньше служил Семенцов, заводской охраны и рабочих. Алтунин в поисках участия не принимал — сторожил задержанного. Лучше синица в руках, чем журавль в небе (синица-то такая резвая, что, глядишь, и с подбитым крылом упорхнет), да и не осталось на заводе никого из диверсантов — ушли после первого выстрела.

Обыскав задержанного, Алтунин нашел паспорт на имя Коростылева Константина Ивановича, 1908 года рождения, прописанного в подмосковном Подольске на Комсомольской улице. Национальность — русский, социальное положение — рабочий, невоеннообязанный. Паспорт Алтунин рассмотрел очень внимательно, каждую страничку на свет, фотографию ногтем подковырнул и признал, что фальшивка (а это была несомненная фальшивка) изготовлена великолепно. Комар носа не подточит. И выглядел паспорт согласно дате выдачи — августу 1944 года — не потрепанным, но и не очень новым. В паспорт была вложена сложенная вчетверо справка с печатью Московского областного научно-исследовательского клинического института. Согласно справке, датированной мартом этого года, Константин Иванович Коростылев страдал заболеванием с мудреным названием. Алтунин разобрал только слово «эпилепсия». Молодцы, знают свое дело, все у них по уму. Раз невоеннообязанный, то в паспорте справочка. Во избежание лишних вопросов.

Оружия при задержанном не оказалось. Старый складной нож с клеймом ХТЗ хоть и был остро наточен, но для рукопашного боя не годился, потому что лезвие не фиксировалось в раскрытом состоянии. Хлеб таким резать можно, противника — нет.

«Вот остановил бы я для проверки документов такого гражданина, и чего? — подумал Алтунин, раскрывая и складывая нож. — И ничего. Говорит по-русски без акцента, выглядит как все, документы в полном порядке, прописан в Подольске, ни ствола, ни финки при нем нет…»

Не все диверсанты были столь предусмотрительны, особенно на фронте. Начав отступать, фашисты занервничали и изменили подход к подготовке разведкадров. Раньше он у них был прямо-таки ленинским, «лучше меньше, да лучше», на подготовку ни времени, ни сил не жалели, а тут начали массово засылать едва-едва обученных дилетантов. Совсем до смешного доходило — обыщешь бойца, возвращающегося в свою часть из госпиталя, и найдешь у него в вещмешке складной немецкий стропорез, нож парашютиста. Спросишь «откуда?», а в ответ: «Сосед по палате подарил на выписку». Ага, сейчас…

Кроме документов и ножа, Алтунин нашел початую пачку Казбека, коробок спичек и химический карандаш. Папиросы безжалостно разломал, но ничего, кроме табака, в них не нашел. Хорошо зная вражеские повадки, прощупал воротник рубашки задержанного, а также воротник и лацканы его пиджака, но безрезультатно — ампул с ядом там не было.

Пока местная фельдшерица перевязывала ему руку, задержанный молчал. Когда же девушка ушла, посмотрел на улыбающегося Алтунина и снова начал обзываться.

— Радуешься, холуй? Ну-ну, радуйся. Только помни, что цыплят по осени считают.

Сидели они в Красном уголке. Алтунин на стуле у двери, спиной к ней, а задержанный — в углу, на тяжелом кондовом табурете, к которому Алтунин привязал его ноги. Веревку кто-то из заводских принес крепкую, не разорвешь, да и вязать Алтунин умел, но ТТ на всякий случай держал в руке наготове. Задержанного предупредил, чтобы тот не рыпался не только с целью побега, но и с целью самоубийства, потому что пулю тогда он получит не в лоб, а в колено. Короче говоря, — на трибунале все равно присутствовать придется, но, возможно, с одной ногой вместо двух. Задержанный в ответ посмотрел на Алтунина как солдат на вошь (иными словами порцию презрения, плескавшуюся в его взгляде, описать было нельзя) и некультурно сплюнул на пол вязкой тягучей слюной.

— Так ведь сейчас самая осень, хоть и лето на дворе! — еще шире улыбнулся Алтунин. — Наша взяла, вашей больше нет. Как же не радоваться? И я не «холуй», а капитан милиции. Ясно тебе, предатель?

— Я никого никогда не предавал! — огрызнулся задержанный.

— Неужели? — не поверил Алтунин. — Я, к твоему сведению, во время войны в разведке был, да в СМЕРШе. У что-что, а немца, в совершенстве знающего русский, от нашего шкурника сразу отличу. Ты — самый настоящий предатель.

— Я — не предатель! — повторил задержанный. — Ты меня с Власовым и Трухиным не путай! Это они предатели и шкурники!

— Вот в этом я с тобой полностью согласен. Только понять не могу, чем ты от них отличаешься? Они хоть солдаты, воевали с оружием в руках, а ты — диверсант…

— Они — подонки! — запальчиво перебил задержанный. — Особенно — Трухин! А я не такой!

— Вот с этого пункта попрошу объяснить подробнее, — попросил Алтунин. — Чем это Власов лучше Трухина и почему ты не такой? В смысле — не генерал? У тебя звание-то какое? Обершарфюрера небось выслужил?

Поддел, конечно, намеренно, потому что видел, что перед ним не менее, чем капитан, а то и выше.

— Звание мое — гауптманн! — с вызовом сказал задержанный. — Власов лучше Трухина тем, что один раз присягу нарушил, а не два! Трухин сначала императору присягнул, потом вам, а потом немцам! А я присягу никогда не нарушал! Кому присягнул, тому и служу!

— Кому же? — ехидно поинтересовался Алтунин.

— России! — с гордостью ответил задержанный, вскидывая подбородок и выпрямляя спину — вариант стойки «смирно» в привязанном к табурету состоянии.

— Тебе бы в цирк поступить клоуном, — сказал на это Алтунин. — Далеко бы пошел, это я тебе точно говорю. Умеешь насмешить, умеешь. России он присягнул в абвере, ну и ну! Ребятам расскажу — со смеху лопнут.

— Абвер — это так, — нервно дернул головой задержанный. — Всего лишь средство… Ничего… Два раза вам повезло, а на третий не повезет… Бог троицу любит! Сотрут вас американцы с англичанами в порошок!

— Не сотрут, — спокойно возразил Алтунин. — Вспомнят, что случилось с Гитлером, и поостерегутся. А ты, я так понимаю, дворянин и монархист? Эмиграция, белой акации гроздья душистые, боже, царя храни и так далее? Ну и каково тебе на родине?

Задержанный отвернулся, демонстрируя нежелание продолжать разговор.

— Злишься, — констатировал Алтунин. — Злись на здоровье. Когда аргументов нет, остается только злиться. Ладно, соберись пока с мыслями, а потом мы продолжим. Уже не на отвлеченные темы станем говорить, а по делу.

Задержанного урку Алтунин начал бы «колоть» прямо сразу и уже бы, наверное, расколол. Попадались ему на фронте шпионы с диверсантами, которые раскалывались так вот, сразу. Но по Константину было видно, что с ним такой номер не пройдет, даже если вывести во двор и поставить к стенке, он не скажет больше того, что хочет сказать. Да и не стоило допрашивать его прямо здесь, на заводе, где легко могут подслушать. Вот в муровском автобусе уже можно будет начинать. Но для порядка Алтунин все же добавил:

— В любом положении всегда еще можно что-то поправить. Даже в твоем.

— Я вам помогать не собираюсь!

— Не столько нам, сколько себе самому, — поправил Алтунин. — Мы, как видишь, и сами с усами, почти месяц вас пасем…

Враг думает, что встреча в столовой была не случайной? Ладно, пусть думает. Хороший оперативник отличается от плохого умением извлекать пользу из любых обстоятельств.

— Дурак местный нас немного подвел, есть такое дело, — продолжал Алтунин. — Но тебя взяли и всех твоих подельников тоже возьмем. Начиная с Федьки-Половника и заканчивая вашим старшим, как его там…

Нехитрая хитрость не сработала. Задержанный не подсказал, как зовут главного и никак не отреагировал на упоминание Половника. То, что главным был не он, Алтунин чувствовал интуитивно, но наверняка. Главари диверсионных и шпионских групп — особенные люди. Есть у них в глазах что-то этакое, непередаваемое, но легко уловимое. Своеобразная властная твердость или, скорее, не твердость, а упорство.

Коллеги приехали вчетвером — Гришин, Бурнацкий, Семенцов и водитель Кондратыч. Гришин одобрительно хлопнул Алтунина по плечу, молодец, мол, а на высказанное сожаление насчет того, что взять удалось лишь одного диверсанта, ответил: «Лиха беда начало». Алтунин даже немного удивился такому оптимизму.

Вместе с Константином забрали еще троих — директора завода, его заместителя и главного инженера, успевшего вернуться из треста. Константина усадили на заднее сиденье между Алтуниным и Семенцовым, а заводскую администрацию разместили впереди. Наручников в наличии оказалось всего три пары, поэтому Гришин одни надел на Константина, а при помощи двух оставшихся сковал в цепочку руководителей завода. Директор всю дорогу вздыхал и сердито косился на своего заместителя. Главный инженер удивил всех — привалился к пухлому директорскому плечу и захрапел. Не притворялся, а на самом деле заснул крепким сном. «Этого можно сразу отпускать, — подумал Алтунин. — Он явно не при делах, иначе не был бы так спокоен» На его памяти такое было впервые, чтобы задержанный заснул по дороге в отдел.

В отделе узнали от начальника сногсшибательную новость.

— Семихатского убили, — объявил майор Ефремов, глядя на Алтунина. — Дома застрелили. Он еще вчера на работу не вышел, но вчера в кадрах решили, что он загулял по поводу дня рождения, и шума поднимать не стали. Свой же человек, не чужой. Написали от его имени заявление на отгул, подшили в папочку, приказом провели — все чин-чинарем. Им за эту инициативу особо влетит. Ну а сегодня всполошились и послали к нему домой Аллочку. Она приходит, дверь открыта, Семихатский в коридоре лежит с дыркой во лбу. Такие вот интересные у нас дела…

«Что он на меня так смотрит? — удивился Алтунин. — Уж не думает ли, что это я Назарыча убил? В порядке личной, так сказать, мести?»

Оказалось, что у начальника другие мотивы. Отпустив остальных сотрудников, он помолчал немного и обложил Алтунина отборным матом.

— Зачем ты туда сунулся? Сообщил бы, окружили завод, муха бы не пролетела… — примерно так можно было перевести то, что он сказал.

— Да я же все как положено сделал… — начал было Алтунин. — Пожарная инспекция, все путем. Не первый же раз противопожарное состояние проверяю. Кто мог подумать, что я с этим гадом в столовке за одним столом ел! Вспомнить тошно!

— В столовке? — заинтересовался начальник. — Это когда? И почему я об этом ничего не знаю?

Алтунин рассказал. Начальник похекал в кулак, что заменяло у него смех, и пошутил:

— Эх, Алтунин, Алтунин! Везения у тебя много, а интуиции никакой. Как же ты его не почуял…

— Теперь, как зайду куда, всех буду арестовывать и вести в дежурную часть, — пообещал Алтунин.

День выдался богатый событиями, как выражался капитан Бурнацкий, «приключенческий». Пока начальник отдела с заместителем допрашивали задержанного диверсанта, МУР облетела очередная новость. При обыске дома у Семихатского (жил он один в собственном доме за Рогожской заставой) были найдены портативная коротковолновая рация немецкого производства, могущая работать как от батарей, так и от сети, запасные комплекты батарей к ней, шифровальные таблицы, немецкий радиоприемник «Тефаг Т50», коробочку с сильнодействующими ядами, несколько пистолетов (парабеллум, два ТТ, компактный ТК, вальтер) и один наган. В тайнике между потолком и полом чердака лежали фибровый чемодан и кожаный саквояж, набитые рублями, рейхсмарками, долларами, фунтами стерлингов, драгоценностями и золотыми монетами. В толстой полке старинного комода Семихатский хранил запасные документы — паспорта, трудовые книжки, военные билеты, профсоюзные удостоверения. Все со своей фотографией и на разные фамилии — Грунин, Жариков, Чертенков, Талагаев, Копелян.

Находки озадачили тех, кто производил обыск. Они позвонили в Управление и заново осмотрели дом, теперь уже не просто тщательно, а сверхтщательно. Усердие дало результаты — в погребе, возле одной из стен, щуп, втыкаемый в землю, наткнулся на что-то твердое. Начали копать и выкопали труп. Одежды на трупе не было, как не было и документов, но он был относительно «свежим» и, благодаря тому, что был зарыт глубоко в глинистую почву, хорошо сохранился. Настолько хорошо, что сотрудники, производившие обыск, сразу же узнали недавно исчезнувшего майора Джилавяна. Причиной смерти, вне всяких сомнений, стало пулевое ранение в голову. Пуля вошла в правую глазницу и вышла в левой части затылка.

«Ешкин кот! — подумал Алтунин, узнав новость. — Вот тебе и Назарыч!»

Никогда и ни за что не заподозрил бы он Семихатского в сотрудничестве с фашистами. Да и никто бы не заподозрил. Назарыча можно было заподозрить только в чрезмерной любви к водочке и более ни в чем. А была ли любовь к водочке на самом деле или это всего лишь часть маскировки? Свойский мужик, добродушный, не семи пядей во лбу… Интересно, что у них произошло с Джилавяном? Теперь уже и не узнать. Должно быть, Семихатский узнал о том, что в Управлении ищут немецкого агента или почувствовал неладное, у шпионов интуиция тоже развита хорошо, и решил отвести подозрения, то есть направить их на майора Джилавяна, которого ему так вовремя «подставил» Алтунин. Классика шахмат — жертва фигуры ради выигрыша инициативы. Неизвестно, продолжало ли искать шпиона Управление НКГБ, а вот сам Алтунин после исчезновения Джилавяна больше ни к кому не приглядывался. Раз исчез Джилавян, значит, — неспроста.

— Грош нам всем цена, как сыщикам, если мы у себя под боком шпиона проглядели, — в сердцах сказал Данилову Алтунин. — Хоть бы кто заподозрил…

— Некоторые, брат, и не в таких местах годами работают, — ответил Данилов. — В домоуправлении шпионам делать нечего…

— Тут ты ошибаешься, — со знанием дела возразил Алтунин. — В домоуправлениях шпионам самое место. Им там медом намазано и сверху сахарком присыпано. Домоуправление — это широкие контакты, близкое знакомство с паспортисткой, печать, возможность выписывать разные справки… Немцы нередко так делали — засылали первым делом «онкеля», так сказать, «дядюшку», который устраивался куда-нибудь в инстанции на мелкую должностишку, такую, чтоб биографию особо не проверяли, и начинал «племянничков» устраивать. Однажды начальнику штаба нашей тридцать первой армии водителя своего подсунули, представляешь? Специально убили старого, чтобы подсунуть своего. И не так вот, с бухты-барахты, а кружным путем, через штаб фронта… А ты говоришь — домоуправление.

— Что-то ты заговариваешься, Алтунин, — покачал головой Данилов. — Начал про домоуправление, а закончил водителем начальника штаба армии. Это как моя бабушка говорила: «Где имение, а где наводнение».

— У твоей бабушки было имение? — оживился Алтунин. — Большое? Где?

— В …де! — грубо, но зато в рифму ответил Данилов. — Ну, ты, Алтунин, совсем того. Гляди — комиссуют. Это же поговорка такая!

— Нельзя мне комиссоваться, Юр, — серьезно возразил Алтунин. — Особенно теперь. Вот дождусь майора за поимку вражеского диверсанта и тогда уж подумаю, комиссоваться или еще послужить…

— Смотри, как бы до лейтенанта не разжаловали за то, что остальных спугнул, — усмехнулся Данилов.

Допрос задержанного диверсанта закончился довольно быстро, собственно и допроса-то никакого не было. «Никакого диалога, один монолог», как иногда говорил сам начальник отдела.

— Настоящая фамилия моя Соловьев, — сказал задержанный в самом начале допроса, — зовут Сергеем Константиновичем. Родился в девятьсот седьмом году, дворянин, отец был полковником русской армии. Больше я вам ничего не скажу.

— Ну, раз уж имя настоящее назвали, то, может, еще что-то рассказать захотите, — сказал начальник отдела. — Или…

— Или! — кивнул Соловьев. — Хоть на куски режьте, хоть что — больше я ничего не скажу. Имя-то только для того назвал, чтобы потом меня в ваших архивах нашли.

— Кто вас будет искать? — поинтересовался Ефремов.

— Хочется верить, что кто-то будет, — криво усмехнулся Соловьев.

На все остальные вопросы он не отвечал. Сидел на стуле, смотрел в глаза допрашивающим и молчал. Призывы образумиться, понять, что игра проиграна и постараться облегчить свою участь на него не действовали.

— Вот передадим вас госбезопасности, тогда держитесь! — пригрозил в сердцах майор Гришин.

— Хоть самому Сатане! — дерзко ответил на это Соловьев. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Было видно, что он не бравирует, не хорохорится, а действительно не желает сотрудничать.

— Ну и черт с ним! — сказал Ефремов, когда Соловьева увели. — Готовь документы на передачу в НКГБ, только потребуй, чтобы они прислали за ним своих людей. Так и скажи — нет у нас свободных сотрудников, ни свободных машин! А то мало ли что…

— Будет сделано, — понимающе кивнул Гришин.

В апреле 1943 года немецкие агенты напали на машину, в которой из МУРа в московское Управление НКГБ везли предателя Довыденкова, начальника производственно-распорядительного отдела в Наркомате среднего машиностроения. Его задержали по подозрению в убийстве любовницы, а во время досмотра вещей нашли в потайном кармане пиджака копии секретных наркоматовских сводок.

Казалось бы, чего тут везти, с Петровки на улицу Дзержинского? Рукой подать, что тут может случиться в центре Москвы среди бела дня? Однако же напали, перебили охрану и убили самого Довыденкова. Убили не случайно, а намеренно, потому что собирались не спасать предателя (кому он нужен без своей должности?), а убить его, чтобы он никого не выдал. Последствия были крупными — несколько человек, в том числе и начальник МУРа, лишились своих должностей, а двое угодили под суд.