1. Кшиштоф Щепаньски, начальник экспедиции

Как только впереди замаячил Кабаний остров, сразу за которым, насколько пан Кшиштоф помнил по карте, уже располагалась и Елань, проводник Сопля, ничего не объясняя, резко повернул в сторону. А ведь говорил — появится дорога посуху. Выходит, зря обнадёживал?

Болотная тропа далеко огибала остров, чтобы ненароком не встретиться ни с одним из выдавшихся из него мысков. Просто панически избегала островной суши. А ведь по суше тоже змеилась тропинка, заметная даже отсюда, издали.

— Это ведь и есть Кабаний! — раздражённо процедил пан Щепаньски. — Почему бы не пройти по нему напрямик?

— Там опасно, — пригорюнился проводник, — дикие звери. Злые они.

— Кабаны, что ли? — хмыкнул Карел Мантл. — Так вы же с ними так хорошо договариваетесь, мы сами видели!

— Нет, не кабаны. Волки. Не договориться.

— На Кабаньем острове — и волки? — не поверил Вацлав Клавичек.

— Да. Кабанов нет. Их волки поели. Волки сердитые.

Да уж. Чтобы справиться со здешними кабанами-мутантами, надо быть поистине ужасным зверем. К такому — и правда — лучше не подходить.

В конечном итоге, дороги «посуху» почти не осталось. Хорошо, хоть перед самой Еланью навстречу путникам выдвинулась долгая каменистая коса. На серых камнях белели чьи-то кости. Кажется, не человеческие.

А там, за косой, сразу начинался лес. Выглядел он несколько необычно ещё издали, но только дойдя до самого основания косы, пан Кшиштоф определил, в чём тут дело. Лиственные ёлки — вот что здесь росло. Словно в некий мстительный противовес хвойным берёзам из-под Березани.

Еловые лапы, с переизбытком утыканные широкими листами, смотрелись экстравагантно. Особенно же — пучки листьев на верхушке. Будто кто-то их нарочно туда прицепил, и у основания черенков примотал невидимым скотчем.

От ёлок не очень хорошо пахло, но то — дело поправимое. Главное, у пана Щепаньски не такое настроение, чтобы обращать внимание на мелочи. Раз уже подошли к елям, значит, совсем рядом — Елань: сперва Лесная, а там и Столичная. А где Столичная Елань, там Дыра. И без Дыры теперь нет Столичной Елани.

Когда пан Кшиштоф её увидит, он подойдёт, поцелует её тонкую ладонь и тихо произнесёт: «Здравствуй, милая Дыра, я пришёл!». А Дыра игриво взъерошит ему волосы — все, какие остались — и ответит: «Ждала». И скажет правду, потому что Дыра — пани любвеобильная. И не было дня, чтобы она кого-нибудь не ждала. Пан Кшиштоф знает, он знает всё, но давно бросил и думать её ревновать — он реалист! Она ждёт и его тоже — ему достаточно.

После «Ждала» Дыра непременно скажет: «Пойдём», — она всегда так говорила, и время над такими словами не властно, ибо слова эти весьма экономны и влекут без преамбул прямо к действиям.

Пан Щепаньски истосковался по действиям. Он так ей и шепнёт, одним только словом: «Истосковался». А Дыра, как обычно, не расслышит. «Истаскался?» — переспросит она шутливо. А Кшиштоф радостно подтвердит её грубоватую догадку. Он скажет… Он найдёт, что сказать. Что-нибудь особенно скабрезное, что-нибудь из самых-самых глубин жаждущего существа. А она ответит уже не словами: она обратится в саму себя, во вселенскую чёрную Дыру, которая втянет в себя и всего пана Щепаньски, и все его панские слова, и движения, и желания.

В сладких грёзах, в мысленном жарком шёпоте — мимо пронеслась Лесная Елань. Так себе посёлочек, не крупнее Березани, вот пан профессор и почти не уделил ей внимания, едва заметил её главную достопримечательность: центральную дуплистую ель, а в дуплах — маленьких кабанов-древолазов. У зверьков на лапках вместо копыт выглядывали острые коготки, за спиной мелко завивались беличьи хвостики, зато в остальном — свиньи свиньями. Йозефа Грдличку такие потешные твари непременно бы умилили. Больно уж его любимым теориям соответствуют.

Но вот и Столичная Елань. Выглянула из лесу как-то вдруг. Едва показались первые строения, и вот дорога заворачивает за ряд густолиственных елей — и панорама столицы предстаёт во всей красе.

Пан Щепаньски ещё на подходе прекратил свой мысленный диалог с Дырой. Хватит репетировать: страстные слова, как это всегда бывает, в нужный момент польются сами. А заготовленные загодя словесные костыли — только мешают, ведь жаркая энергия любовных страстей из них ушла.

Лесная дорога в одночасье превратилась в главную улицу селения. А ведь Столичная Елань обустроена очень даже недурственно!

Мрачных селюков из Березани она, конечно, должна поражать. Ибо что оно такое эта их Березань: беднейшая деревня на островке среди болот. Никому не интересная, потому и засекреченная. Пердуну просто обидно за убожество своего владения, вот и пытается хоть людей к себе не пускать.

В Березани — всего два каменных здания. Два! Председательский дом и больница, спрятанные от завистливых взглядов за берёзовым частоколом. Остальное — деревянные хижины, лачуги, землянки, сараи.

А в Столичной Елани? Каменных домов — и не сосчитать. И даже не все из них — на центральной улице. Из переулков тоже такие выглядывают. А этажность? Да здесь ведь почти во всех каменных домах — по три этажа.

Не сказать, что дома красивые — у потомка жителей Кракова просто не повернётся язык, чтобы ляпнуть эту глупость — и всё же по мутантским меркам весьма-весьма богато.

И это всё с некоторых пор принадлежит Дыре. Она, а не кто другой, ныне лордесса Столичной Елани, а вместе с тем — правительница всего ареала. Приятно сознавать, чёрт возьми!

Тем приятнее, что эту карьеру твоя возлюбленная сделала сама, без посторонней помощи: кулаками, ножом, зубами — чем-то таким. Огнестрельное оружие мутанты тоже освоили, но на себе подобных обращают редко. А пани Дыра? Ну, Дыра-то могла!

Жаль, солнце стало заходить через какие-то десять минут по прибытии экспедиции в город (раз есть столько каменных трёхэтажек — чем не город?), потому всего великолепия владений умницы Дыры пан Кшиштоф узреть не успел.

Зажглись ночные факелы, но всей подступившей тьмы разогнать не смогли. К центральной части Елани, обнесенной еловым частоколом, подходили почти в кромешном мраке. Сам частокол, впрочем, вовсю озарялся фонарями: тускловатыми, но зато электрическими.

Частокол… А профессор уж думал… Пан Щепаньски словил себя на том, что ожидал узреть высоченную каменную стену — чуть ли не такую, как в замке Вавель. Потому-то частокол воспринял с разочарованием, как знак постыдного сродства Елани с Березанью. Конечно, наивно — самому понятно.

Мутант на воротах узнал Соплю и беспечно махнул экспедиции: проходите, мол. Гостей здесь, кажется, не боятся. Ещё бы: коли хозяйка не робкого десятка, то и страже бояться нечего. У мутантов — простые нравы.

А Председательский дом пана Щепаньски совсем потряс. Он-то ожидал встретить изящный дворец этажа в четыре, но вышло иначе. Точная копия березанского Председательского дома — каково? Такой же несуразно длинный двухэтажный дом. Ничего особенного, столичного, выражающего вкусы Дыры. Ничего!

Кроме, разве что, крыльца: ступеньки от главного входа в здание спускаются не с первого, а со второго этажа. Дыра всегда обожала быть сверху.

— Кшиштоф! — раздался знакомый мелодичный голос не без лёгкой хрипотцы. — Ждала-а!

Стройная фигурка сбежала с высокого крыльца Председательского дома. Подбежала, с ходу толкнула профессора крутым бедром, весело засмеялась, когда он на несколько шагов отлетел. Благо, устоял, не растянулся. Дыра всё такая же. В прежнем юном теле, в прежнем репертуаре.

И в движениях — стеснения ни на злотый, ни на пару грошей. Другая бы попробовала так вилять тазом — сама бы тотчас остолбенела от собственной вульгарности. А Дыра — она истинная пани. Откуда только берётся подлинный аристократизм у простой чернобыльской мутантки?

— Дай-ка я тебя рассмотрю да пощупаю — пониже бронежилета. Ну, вижу: сохранился старикан-профессор, дело будет! — Дыра издала вкрадчиво-ласковое рычание. — А дай-ка теперь поглядеть на твоих спутников… Ну, ничего, смазливенькие! А особенно вон тот ничего! — и Дыра, подмигнув Братиславу Хомаку, значительно крутнула тазом. И сразу испытующий насмешливый взгляд устремила на пана Кшиштофа: как-то старый возлюбленный отреагирует на её вольное поведение?

— Мои люди — твои люди, милостивая Дыра! — склонился пан в шутливом поклоне.

А когда разгибался, шалунья до крови прикусила ему мочку уха. И молвила, эротично облизываясь:

— Смотри, чтобы я тебя не поймала на слове, старый гамадрил!

От «гамадрила» пан Щепанськи дёрнулся, как от удара током.

— Вот теперь пойдём! — ласково усмехнулась прелестница.

2. Братислав Хомак, антрополог

Хвойные берёзы — ещё куда ни шло. Лиственные ели — гораздо хуже. От запаха тебя выворачивает — всего и наизнанку. Если есть в природе некий антоним фитонцидов, то пахнет сейчас именно им. Гадость-то какая!

Умом-то конечно, понимаешь: любая мутация ценна уже той революционной возможностью, которую она в себе таит. А всё равно — как понюхаешь иные мутант-деревья — блевать хочется.

Но «хочется» не значит «надо». Как обычно, Братислав успешно сдержался, не исторг из себя ничего того, что просилось наружу. Ибо оно того не стоит! Зачем удивлять профессора Щепаньски? Зачем Карела Мантла до глубины души оскорблять (ведь запишет во враги навек — так сплошь и рядом случается с фанатиками)?

Постепенно свыкся. Человек — он ко всему привыкает. Взять хоть Вацлава Клавичека: его ведь не далее как прошлой ночью на ночлеге в Березани грубо изнасиловал мутант. Кто это был? По всему — Вертизад, сердечный друг высокопоставленного Прыща.

Вацлав-то не давался, кричал — Хомаку из-за тонкой стены было хорошо слышно — но увы: мутанты сильнее. Вертизад своего точно добился, причём дважды.

Пока дело за стеной ещё не решилось, Хомак находился в колебаниях: может, броситься на помощь? Он даже склонился к тому, чтобы помочь, но вот незадача: дверь его комнаты кто-то запер снаружи.

Не помог. И до утра не мог заснуть, всё думал, как посмотрит в глаза товарищу.

Однако наутро Клавичек был бодр и весел. Даже шутил, как ни в чём не бывало. Искренне смеялся собственным шуткам. Правда, кисти рук у него при этом нервно подрагивали. Но кто не в курсе, тот обманулся видимостью.

Против этого героического самообладания — что значит вежливое удержание рвотного позыва? Так, мелочёвка.

Где растут ели, там и Елань. Даже две Елани — одна Лесная, другая Столичная. Лесная Елань хуже Столичной уже тем, что на ней ещё не закончились ели. Ну, а кроме того, она просто хуже.

Правда, и Столичная Елань — та ещё дыра. Трёхэтажные каменные домишки — это для мутантов из Березани пожизненное потрясение. А чем они удивят жителя древней Праги, которая сохранилась вся?

Пану Кшиштофу, конечно, Столичная Елань понравилась. Кто бы сомневался, ведь там живёт его зазноба. Правда, будь пан профессор чуть более разборчивым ловеласом, стоило бы ему менять зазноб — ну хоть раз в столетие. Эта — определённо, «никакая».

Послушать пана Щепаньски, так его Дыра изящна, аристократична, утончённа — истинная тебе пани с ухватками дорогой гейши. Ага.

Ничего себе «пани».

Приземистая бабища с непропорционально толстым задом, да ещё виляет им, словно течная кошка. Красноширокомордая и щекастая, как и все мутанты. Отвратительная, как мартовская лужа. Испытать с такою восторг падения в грязные прелести скотского секса? Вот это, конечно, возможно. И, собственно, только так. Чистое скотоложество.

Нет, конечно, на всякое дело есть любители. Чего там, можно и со свиньёй. Стоит даже признать, свинья свинье рознь — и встречаются очень харизматичные экземпляры.

Эта Дыра, например, не проста. Какой-то ток идёт от неё, что ли. Даже понимаешь, что мерзость, а попробовать тянет. Да чего там, разок… А ну, как ещё… Ну, третий раз сам Господь велел: падать, так уж падать!

Вот так на неё и пан Кшиштоф однажды клюнул. Не иначе.

У Франца Кафки в романе «Замок» землемер К. всласть оттягивал трактирщицу Фриду прямо в лужах пива на полу трактира. Кафка знал потаённую человеческую природу. Грязи, грязи, ещё больше грязи!

Туда, туда, в Дыру, по уши!

Кому в Дыру, а кому и мимо.

3. Веселин Панайотов, этнограф

Конечно, большое спасибо юноше-мутанту Хмырю, что согласился довести до Столичной Елани двоих учёных, отставших от экспедиции. Но не всё так уж солнечно. Кто бы мог подумать: оказывается, придётся самим отстреливаться от волков.

Нет, конечно, стрелять Веселин умеет — по крайней мере, знает чисто теоретически, куда нажать. Другое дело, личного оружия он при себе отродясь не носил.

Йозеф Грдличка — тоже. Это если не считать за оружие сладкое печенье. Впрочем, хоть оно и токсично, а человеку-мутанту не вредит. Стало быть, и волка-мутанта тоже не обезвредит.

Что же делать? Можно было бы предложить уйти на Елань ещё и Горану Бегичу — тот носит пистолет, стреляет, и довольно сносно. Но Горан без брата не уйдёт, а Зоран исцелится в лучшем случае нескоро.

Попросить автомат у русских военных? Понятное дело, не дадут. Оружием они снабжают Ребят-из-Заслона, но не участников подозрительных европейских экспедиций. Будь Веселин один — может быть, но с Грдличкой — не дадут точно.

Не дадут, но потолковать с ними стоит.

На приём к капитану Суздальцеву отправились к больнице, где русские военные собирались остановиться с самого начала и, как Веселин уже знал, действительно там обосновались. По-видимому, большинство из них безвылазно сидело в больничных стенах, защищая раненых от неведомой угрозы. А может, их капитан просто скуп на увольнительные.

За всё время полевых исследований бытования в Березани скульптуры, вышивки и танца, Веселину русские солдаты встречались лишь дважды, оба раза — Мамедов и Рябинович. Наверное, не случайно эти двое держались в паре, а из соображения безопасности — хотя никто на них не нападал. Следили за ними некоторые (самые любопытные из мутантской пожилой «молодёжи»), а чтобы напасть, так ни-ни! Может, это суровый взгляд Мамедова всех отпугивал.

Нынешним утром Панайотову и Грдличке попался ещё и Горан Бегич. Этот тоже жил при больнице, но, в отличие от солдат, ходил один, без сопровождения. Сегодня он специально подходил к Председательскому дому, чтобы поискать германского врача. По-видимому, доктор из «Хирургов через заборы» в какой-то момент всё-таки нашёлся, но — наверное — снова пропал.

Позже Бегич ещё поднимался на пригорок у входа в Березань, чтобы понаблюдать издали за позорным «танцем Урожая», но близко не подходил. Не вдохновило! Веселина удивило бы обратное.

Добрались к месту дислокации военных.

У здания больницы — длинного барака, памятного Веселину по его первой, чуть не закончившейся трагически, прогулке по огороженному частоколом центру Березани — они с Грдличкой снова наткнулись на Бегича, а вместе с ним — на двоих немцев в белых халатах.

— Герр Каспар Вирхоф, ассистент; герр Дитрих Гроссмюллер, доктор, — отрекомендовал их Горан — почему-то именно в таком странном порядке.

Стало быть, нашёл-таки своего потерянного доктора. Что, разумеется, обнадёживало. Только…

Только странный солдат Рябинович, и вот это как раз удивляло, не хотел уважаемого доктора в больницу пускать. Стоял на воротах, будто сторожевой пёс, советовал приходить в другой раз, причины не объяснял.

Может, Рябинович действовал по давнему атавистическому недоверию пострадавшего еврейства к немецким специалистам. Может, чего-то не понял в указаниях командира. Может, ещё чего, но — лишь бы доктор Гроссмюллер никак не прошёл, солдат бесцеремонно остановил всех пятерых.

Возмущались немцы, ещё сильнее возмущался Бегич, уже задыхался от негодования и Йозеф Грдличка, да и Веселин чувствовал нарастающее нетерпение. Приближался взрыв — а с Рябиновича, как с гуся вода. «Не пущу», и всё тут.

К счастью, на шум из здания вышел сам капитан Суздальцев и несколько разрядил обстановку. Вернее, даже капитан вышел не просто так: Рябиновичу сперва пришлось снять с ворот увесистый амбарный замок.

Первым долгом капитану пришлось выслушать кучу агрессивных суждений по поводу Рябиновича. Суздальцев их воспринял с выражением сочувствия на тонком интеллигентном лице. Солдата, правда, не отругал, несмотря на настоятельные советы.

Затем Йозеф Грдличка предложил капитану Суздальцеву всех по очереди принять в своём больничном кабинете, капитан же — вот новая странность — сделал встречное предложение: поговорить прямо здесь, у входа. Дескать, в больнице стало невыносимо душно, да и неприбрано там сейчас.

Грдличка что-то заподозрил и хотел спорить, но инициативу перехватили немцы. Их претензии прозвучали довольно жёстко.

— Вы есть пропускать нас в этот больница! — ультимативно потребовал доктор Гроссмюллер. — Вы есть выметаться из мой кабинет!

— Ваш кабинет, — дружелюбно улыбнулся Суздальцев, — занят лично мной. Армейская субординация требует, чтобы командир располагался в высшем по рангу помещении занимаемых зданий. Как только необходимость в нашем присутствии отпадёт, мы выйдем из этого здания и вернём прежним владельцам его кабинеты. Просим извинить за доставленные неудобства.

— Это есть неслыханно, — только и буркнул немецкий доктор.

Зато включился Каспар Вирхоф, который лучше говорил по русски:

— Скажете ли вы, чем мотивирована аннексия нашей больницы?

— Обеспечением безопасности раненых, — Суздальцев решительно никак не отреагировал на слово «аннексия», ответил только по существу вопроса.

— Но почему раненые не предоставлены нам, специалистам?

— Единственно потому, — Суздальцев пристально поглядел Вирхофу в глаза, — что специалистов не нашлось в здании. За их отсутствием нам и пришлось лечить раненых самостоятельно. Не так ли, господин Бегич?

Горан подтвердил:

— Когда мы пришли, из волонтёров здесь оставался один Фабиан Шлик. Где все остальные, он не был в курсе…

— Кстати, а где Фабиан сейчас? — обеспоколился Каспар.

— Он в операционной, — Горан поспешил ответить за капитана Суздальцева. — Военный врач Погодин задействовал его в качестве ассистента при обеих операциях.

— По какому праву? — всё бил на юридическую сторону Вирхоф.

— По его основной специальности, — безмятежно пояснил капитан, — а также по функциональным обязанностям здесь, в Березани. Фабиан Шлик ведь медик-волонтёр, вы не забыли?

— Фабиан прежде всего член нашей организации! — возгласил Вирхоф. — И только перед ней он в отчёте, никак не перед русскими военными.

— Да? Но не кажется ли вам, что это вопрос к самому Фабиану?

— Вот-вот! — снова встрял косноязычный Дитрих. — Мы немедленно должны задавайт наш Фабиан этот вопрос. Вам есть предоставить нам наш человек для допрос и чтобы он держит ответ!

— Да и вообще, господин капитан, — добавил Каспар, — отдайте нам, пожалуйста, Фабиана. Больница — территория спорная, но уж его-то удерживать вы точно не имеете права — ни малейшего.

С последним тезисом Суздальцев согласился. И тут же, не откладывая, послал Рябиновича в операционную за немецким санитаром.

Пока в ожидании Шлика в «немецком вопросе» возникла временная заминка, Веселин поспешно озвучил вопрос собственный.

Мол, задержались в Березани для исследований, пора догонять экспедицию, а проводник Сопля так боится березанского председателя Пердуна, что вернётся в его владения не скоро, если вообще вернётся. Нового же проводника Грдличка пусть и нашёл, но тот не знает совсем безопасных путей, а значит снова нужна охрана. От волков.

Капитан Суздальцев Панайотова внимательно выслушал — и неожиданно скоро согласитлся. Может, готовился к более жёсткой полемике с немцами, вот и не стал упираться из-за сравнительных мелочей.

— Двух человек с оружием вам хватит? — уточнил Суздальцев. — Выходите завтра поутру? Хорошо. С вами пойдут Рябинович и Хрусталёв.

Веселин и его чешский партнёр обменялись обрадованными взглядами. Горан и немцы на их триумф глядели немного исподлобья. Их дело представлялось менее перспективным.

Но вот пришёл и Шлик. Начальники из «Хирургов через заборы» тут же на него насели, стали спрашивать, как он дошёл до жизни такой. Мол, не поставив никого в известность, участвовал в операции какого-то дилетанта.

Фабиан оправдывался, напоминал, что его бросили на произвол судьбы в больнице — в полном одиночестве.

— Как так в одиночестве? — вскричал Каспар. — А Матиас?

— Я не знаю, где Матиас, — вздохнул Фабиан, — может, его и в живых больше не осталось. Исчез он немного странно. Хорошо, если просто сбежал.

Каспар и хотел было что-то возразить, но прикусил губу. Доктор Дитрих, вроде, собирался его перебить, но в результате так и не раскрыл рта. Веселин подумал, что в счастливую судьбу несчастного Матиаса никто из них больше не верит.

— Скажите мне лучше, капитан, как вам достались ключи от больницы, — хитрец Вирхов перевёл беседу на другую тему, — нам с доктором этих ключей почему-то никто ни разу не давал.

— Йа-йа, ни разу, — подтвердил Гроссмюллер.

— Ключи я получил от ночного сторожа, — пожал плечами Суздальцев.

— От какого ещё сторожа? — изумился Каспар.

— Не было никакой сторож! Фабиан, ты видел какой-то сторож?

Фабиан Шлик покачал головой:

— Сторожа действительно не было. Никогда.

— Да как же не было? — пришёл черёд удивиться и капитану. — Ведь этот самый сторож — при свидетелях — отпер вашу, Фабиан, каморку.

— А, да, действительно, — припомнил Шлик, — только это ведь не сторож. Это был сам Пердун.

4. Алексей Иванович Суздальцев, капитан войск МЧС

— А, — сказал Фабиан Шлик, — да, действительно, только это ведь не сторож. Это был сам Пердун.

При последних словах санитар заметно помрачнел, а на его лицо вернулось то затравленное выражение, которое, помнится, неприятно поражало капитана в ночь приезда — и, кстати, не сходило с лица Шлика все первые сутки. Фабиан помогал распаковывать аппаратуру «Евролэба» — и боялся. Оказывается, боялся Пердуна, который ещё ночью тут зачем-то присутствовал. А потом обрядился сторожем и ввёл к нему русских солдат.

Да полно, точно ли это?

— Тот мутант был в балаклаве, — напомнил санитару Суздальцев, — вы уверены, что это он?

— Что ж я, Пердуна не узнаю? — вымученно усмехнулся Шлик. — Да, он иногда прячет лицо. Но его легко узнать по походке: ноги он не сгибает. А ещё в те моменты, — Фабиан вздрогнул, — в которые он портит воздух. Тут уж больше ни с кем не спутаешь. Другие так не умеют.

Выходит, Пердун. А прикинулся-то мелкой сошкой. Обманул и Соплю, и всю экспедицию заодно. Все радовались, что Пердун в отлучке…

Но если сторож — никакой не сторож, а сам председатель инкогнито, то и переданная им связка ключей обретает новый смысл. Сторож мог её отдать по скудоумию. Пердун — нет.

Связка ключей с одним, замотанным в тряпочку, досталась капитану вовсе не по случаю; это была намеренная ловушка. Пердун догадывался, что спрятанный ключ непременно увидят и постараются его применить. На том и построен хитрый расчёт!

Если бы сразу знать, кем был тот малозаметный сторож в линялой балаклаве! Капитан бы сразу просёк, что дело нечисто. А так — беды не стряслось в основном по счастливой случайности.

А ведь в тот момент, когда Суздальцев, Шутов и Егоров покидали «библиотеку» с коллекцией подписанных голов, опасность стояла совсем рядом. И скалилась в темноте, готовясь к броску.

Тогда все находились под жутким впечатлением от находки, готовы были поскорее вернуться из подземелья в кабинет главврача — если бы не Егоров. Да, именно Егоров с немалым удивлением обнаружил: «А ключ-то мы так и не применили!». Капитан Суздальцев тут же заметил: а солдат прав!

Ещё бы! Ключ, благодаря присутствию которого был найден тайник в кабинете главврача, в качестве ключа они так и не применили. Просто не нашли подходящего замка.

Дверь за шкафом, открывающая подземный коридор — она вообще не запиралась. Другая дверь, «библиотечная» — была снабжена тяжёлыми засовами, но на замок не закрывалась (там даже дырок для навесного замка не предусмотрели). Значит…

Значит, напрашивался вывод, основная тайна ещё впереди. Там, куда удаляется тёмный коридор, должен отыскаться замок, что подходит к завёрнутому ключу.

И трое военных бодро зашагали по коридору, пока не упёрлись в перегородившую его решётку. И что была за решётка: мощная, с толстенными металлическими прутьями, способными выдержать штурм целого взвода силачей, вооружённого тяжёлым тараном.

Решётка запиралась на замок. Суздальцев примерил, чуть провернул: ключ подходит. Итак, повязанная тряпица привела, куда надо.

«Откроем?» — спросил Шутов. «Конечно», — отозвался Суздальцев. Но — медлил. Да, коридор уводил далеко и дальше, фонари туда не добивали. Только надо ли туда идти? С одной стороны — надо. Что ж это за половинчатое обследование, коли ты даже не попытался дойти до конца? А вот с другой стороны…

Решётка-то больно странная. На человека таких решёток не требуется. Его запросто остановит и кое-что полегче. Но кто бы сюда мог спускаться, кроме человека? Да, мутанты. Но те, пусть и сильнее — не настолько.

«Уходим, что ли, мой капитан?» — предложил Егоров. Тогда Суздальцев решился, снова размотал тряпицу, вставил ключ в замок и со скрежетом провернул четыре раза. Решётка лязгнула и отошла, распространяя гулкое эхо в невидимых подземных сводах. О, да там лабиринт!

Суздальцев прислушался. Никак, в темноте что-то двигалось. Мягко говоря, крупное. Двигалось — и, кстати, набирало скорость.

«Так что, пошли уже?» — кивнул Шутов туда, вперёд, за решётку. «Нет, уже пришли», — отозвался Суздальцев и, захлопнув решётку, стал крутить ключ в обратную сторону. Вовремя. Только успел сделать четвёртый оборот, о решётку с той стороны что-то громко ударилось. Громыхнуло — будь здоров.

Только теперь капитан окончательно уразумел: решётка нужна не для того, чтобы люди не проникали туда снаружи. Нет, она призвана не выпустить кое-что изнутри.

«Круто!» — только и сказал Шутов, когда решётка содрогнулась от удара. Содрогнулась и затихла — тварь отбегала. Брала новый разгон.

5. Леонид Андреевич Погодин, бывший и.о. главврача больницы с. Березань

Вряд ли когда Зоран Бегич придумает хвастаться хорошо зашитыми кишками. А жаль: мог бы и похвастаться. Прослыл бы оригиналом, исполненным внутренней красоты.

Леонид Погодин на славу постарался, зашил так хорошо, что даже не видно. Кишки — одна к одной. Жаль их было прятать обратно, в брюшную полость.

Что до воспаления брюшины — ну, здесь красоты поменьше. А всё же гораздо лучше, чем могло бы быть. Когда есть, над чем работать, значит, пациент скорее жив.

Сепсис? Ну, и тут не так уж и страшно. Европейская техника на высоте, чего-то там фильтрует, антибиотики тоже бьют заразу наповал. Отчего всё ещё не убили? Так дайте срок. Большинство курсов лечения рассчитаны на пару недель.

Правда, насчёт сепсиса у Погодина теперь новая гипотеза. Что, если дело не в обычных возбудителях гнойных воспалений, каких полно в кишечной флоре? Что, если свиньёй-мутантом занесены микробы-мутанты, вовсе науке неизвестные? То-то и динамика у заболеваний странная, будто зависшая, отложенная. Ни летальных исходов, ни выздоровления.

И вот ещё проблема: пациенты не слишком-то расположены просыпаться. Багров — тот ещё пару раз в сознание наведывался, а с Бегичем вовсе глухо. Будто собрался не просыпаться пожизненно. Что ж, Погодин пока и не тормошил. Зачем? Чтобы тебя же и выматерили? Кто проснётся, тому станет очень больно, и что ему тогда — стесняться?

С лёгкой руки капитана Суздальцева пациенты теперь разведены по разным палатам. Прежде-то лежали прямо в операционной, благо носилки — навороченные, куда комфортабельней больничных топчанов.

Суздальцеву хотелось поделиться чудной находкой. Коллекция голов Пердуна — страсти какие!.. Каждый в его отряде спустился в подвал, самолично убедился. А немец Фабиан Шлик ничего-то и не видел, хотя ему-то других нужней. Друг у него там, в подвале — Матиас Руге. Мозги потерял, голову оставил.

Пока наши ходили подвал смотреть, Фабиан в операционной у Зорана Бегича дежурил. А капитана Багрова как раз в отдельную палату определили, сами же потихоньку — в подвал на головы любоваться. Там ещё рядом за решёткой громадная зверюга бесновалась. Вроде, и кабан, а вроде и на слона чем-то похож, хотя что там во тьме толком разглядишь — да ещё между толстенными прутьями решётки.

А вечерком к больнице принесло старших товарищей Шлика. Ну, как принесло: Горан привёл. Втемяшилось дурачку, что немцы его Зорана спасут лучше, вот и разыскал их в пивной какой-нибудь. Хорошо бы и эти медики знали своё место, наподобие Шлика. Так нет же: давай права качать. Освободите им, дескать, клинику, самим Пердуном пожалованную.

Капитан Суздальцев сначала хорошо их отваживал, но потом дал слабину. Согласился на компромисс, а зря. Тоже, поди, думал: придут немцы-профессионалы, погонят поганой метлой башенного стрелка, да в одночасье и вылечат раненых.

А что там особенно лечить, когда все операции уже проведены, идёт интенсивная послеоперационная терапия, только и осталось: терпеливо подождать.

Компромисс вышел такой. Никакого «проваливайте отсюда», но и не «вы тут главные»: разделили больницу на зоны ответственности. Наши оставили за собой кабинет главврача (там теперь Суздальцев), уже занятые под ночлег палаты, а кроме того — вход. Зато немцы теперь будут беспрепятственно почти везде ходить и царить в операционной. И оба раненых — на их ответственности. И хвалёный евролэбовский прибор.

Погодину же скажут спасибо, потом догонят и снова скажут.

В общем, вышло почти так, как Погодину хотелось когда-то в начале. Чтобы всё в руках у немцев, а на долю башенного стрелка только два слова: «Довёз, распишитесь». И что, здорово? Чистая туфта.

Стоило по-настоящему вовлечься в спасение Багрова и Зорана, как передать ответственность германским волонтёрам стало наподобие дезертирства. Да и не ответственность передал — права!

И, главное — сам же останешься виноват, чем бы дело не кончилось. Исцелятся пациенты — спасибо немецким специалистам. Загнутся — это дилетант Погодин довёл. Бейте Лёньку Погодина!

6. Алексей Иванович Суздальцев, капитан войск МЧС

Что решено, то решено. Конечно, соблазнительно было бы дать немецким разведчикам от ворот поворот, а в больницу позволить входить одному Фабиану Шлику — чисто за реальные медицинские заслуги. Соблазнительно, но неверно.

Только и выгод: показать немцам характер. Конечно, ребята бы такое решение поддержали, Погодин — тот тоже не кривился бы в сардонической гримасе свергнутого главврача. Но удовольствие солдата — не аргумент.

Сцепиться с германцами — за что? За здание, которое к этой минуте достаточно внимательно обследовано и уже начинает тяготить разведотряд, ибо сковывает силы: сиди его тупо охраняй, вместо чтобы неприкаянно где-то лазить, да узнавать что-нибудь новое.

Здание для разведки больше не нужно. Две находки в подвале предостаточно. Если «библиотека» черепов изучена полностью, то недоступный участок подвального коридора за решёткой — по крайней мере обнаружен. Чтобы его изучить, придётся убить свирепую тварь, а это долго, громко и преждевременно.

Кстати, кому и зачем нужен сам подземный коридор, решётка и тварь за ней — можно раздумывать хоть сейчас. Захват подвала вряд ли что добавит.

Надо сказать, Суздальцев и думал об этих вещах, и даже к чему-то пришёл.

Из особенностей архитектуры больничного барака следует, между прочим, что первоначальное его назначение было иным. Широкие ворота и вестибюль, достаточно широкий подземный коридор — всё это контрастирует с крохотными дверцами, тесными палатами и узким просветом коридора первого этажа. Здание перестроено, а первый этаж сохранён. Вместе с той тварью, что там обитала (извне-то туда её, такую большую и злобную — точно не засунешь).

Короче, злодей Пердун ничем не рисковал, когда подкидывал капитану ключ в тряпочке. Кто выпустит чудовище, тот сам и пострадает, а уж само чудовище наверх не пролезет, застрянет в первом же дверном проёме, а стены-то толстые. Вот и не опустошит Березань жуткий монстр. Останется над кем Пердуну властвовать.

А вот как чудовище за решётку попало, тут — возможны варианты.

Первый: животное поймали (возможно, усыпили), упрятали за решётку, а потом уже сверху установили больничное здание. Второй: животное таки внесли в готовую ловушку под зданием, но — в раннем его детстве, когда тварь была маленькой. Третий: животное запихнули в подвал не через здание больницы, а через какой-то другой вход — пока что неизвестный. Если так, то скорее всего сей другой вход тоже закрыт решёткой, иначе бы зверюга давно выбралась.

— Капитан, — доложил Егоров, — Рябинович и Хрусталёв пришли.

— Впускай, — велел Суздальцев, — только гляди, чтобы немецкие шпионы из коридора не подглядывали!

Рябинович и Хрусталёв. Этих двоих капитан отряжает проводить Панайотова и Грдличку. И тоже — с лёгким сердцем, ибо в больнице искать больше нечего, только — тупо следуя легенде, наблюдать за выздоровлением раненых. Если кто зайдёт от больницы далековато — привлечёт лишнее внимание (что они там вынюхивают?). Зато эти двое — пройдут по новой, ещё не исследованной части мутантского ареала, и никто им слова не скажет. Ибо по делу.

А чтобы не замыкались только на охране учёных, да вволю смотрели по сторонам, Суздальцев их сейчас специально проинструктирует.

7. Кшиштоф Щепаньски, начальник экспедиции

Ай, хороша Дыра! Всем дыркам Дыра! Дыр-Дыра!

Пан Кшиштоф с некоторых пор прекрасно знает, что такое счастье.

Счастье — это когда больше не можешь, когда падаешь от усталости на заботливо подстеленную шкуру, а настроение всё равно игривое.

Счастье — это когда с Дырой, когда на её топчане, крытом шкурой неубитого медведя.

Ага, есть у Дыры и такая шкура. Говорит, этого медведя-мутанта никто не убивал, а он просто сбросил шкуру — и дальше пошёл. Наверное, байка, хотя что в мутантском краю бывает только небылицей? Здесь запросто встретишь медведя без шкуры, да ещё с ушами, как у слона и с хоботом, полосатым, как у зебры.

Что за чудо этот мутантский фольклор! Обязательно надо будет прислать кого-то из учёных, а лучше пару человек, чтобы записали в этнографические блокноты историю про медведя.

Правда, ещё лучше — найти кого-то другого, кто эту же историю про медведя хорошо рассказывает, а к Дыре — не посылать. А то ведь известно, чем дело кончится. Дыра — она для всех Дыра. Для всех и с каждым.

— Нет, пришли-и! — капризно надувает губы Дыра, выдёргивая седеющий волос из пучка, растущего на профессорской груди. — Пришли мне того, молоденького! Его зовут Хомак? Вот Хомака мне и пришли. Других можешь пока не присылать, а этого я хочу!

— Всё, что скажешь, любимая! — с ласковой улыбкой отвечает пан Кшиштоф. — Приведу тебе всякого. Я ведь знаю, ты ненасытна!

Промискуитет, будь он неладен. Профессор Щепаньски меньше всего хотел бы делить одну и ту же пани с кем-то из своих подчинённых, но — в этой игре на желания назначать фанты не ему. К тому же самые дикие желания Дыры настолько быстро становятся его собственными, что диву даёшься! Кто знает, может её отношения с молодым чехом что-то добавят в арсенал наслаждений профессора, дадут ему взамен постыдно-сладкое ощущение ещё большей полноты жизни?

— Так ты всё про меня знаешь? — Дыра отодвигается на расстояние вытянутой руки, чтобы лучше видеть лицо пана Кшиштофа. — Всё-всё?

— Никто не может знать всего о тебе, любимая! — поспешно произносит профессор. — О ком угодно, только не о Дыре!

— Ответ правильный! — смеётся мутантка, сладострастно выгибая на медвежьей шкуре свой изящный красноватый торс.

Профессор польщён, словно только что сдал труднейший зачёт в своей университетской жизни.

— Так ты не хочешь знать всё о Дыре? — ухмылка мутантки становится хищной, выдаёт заброшенную ловушку. Если ответишь «нет», Дыра накажет за недостаток интереса, если «да» — за самонадеянность. Лучше отвечать «да»: за самонадеянность Дыра бьёт мужчин всего чувственней и нежней, а за невнимание — агрессивно, как истинный палач-профессионал.

Но вместо удара следует дразнящий разговор. Дыра не верит в «да»:

— Нет, пан Кшиштоф, главного о Дыре ты знать боишься!

— Боюсь, и в то же время хочу! — выкручивается пан.

Мутантка нагибается к самому профессорскому уху и жарко шепчет, обжигая ушную раковину:

— А слышал ли ты новости о моих привычках? Рассказал ли тебе Сопля, какая судьба ждёт моих любовников?

— Э… да, конечно!

— Он рассказал, что любовников я убиваю? — на последнем слове Дыра демонстративно облизнулась.

— Э… да, рассказал, — профессору трудно говорить внятно, так как мутантка в этот момент отстранённо теребит его за щёки, словно недавно подаренную куклу из неведомого материала.

— И ты не боишься?

— Нет! — с горячностью воскликнул пан. — Мне желанны твои проделки.

— А если я убью и тебя?

— Я готов! — пан Кшиштоф выставил вперёд седовласую грудь, словно специально под расстрел. — Всё, чтобы только обрадовать мою ласточку!

Пока он это говорил, у него словно звоночки в висках зазвонили: тревожный сигнал! Но пан Щепаньски отмахнулся от охранной системы. Он будет действовать по-старинке. Если искренне готов пойти под нож из любви к прекрасной мутантке, она тебя милует. Раньше бывало так.

— И Хомака привести готов? — с недоверием проговорила Дыра. — Чтобы я его тоже убила?

Профессор Щепаньски закивал:

— И Хомака, и меня, и всю экспедицию — режь, если надо. Если только доставит тебе удовольствие!

— Не веришь, — констатировала Дыра, — много говоришь, а ни одному слову не веришь. Эх ты, этнограф! Спец по культуре мутантов… Что за ерунду твоя экспедиция берёт для изучения? Сказки, песни, танцы, народные промыслы?

— Да! — подтвердил пан Кшиштоф, влюблено глядя ей в глаза.

— А главного — того, что делает мутанта мутантом — никто не изучает. Ни разу никто не изучил.

— Что же это?

— Так я тебе и сказала! — хихикнула правительница Столичной Елани.

Умеет пани держать интригу.

Чу! Что это за жуткие звуки доносятся из окна? Вой? Пан Шепаньски такого никогда не слышал, и всё же знакомые нотки проскальзывают. На тягучие фальшивые ноты голосовой основы наложены отрывистые хриплые судороги. Ах да, вот что это такое: собачий вой с поправкой на свиные глотки. Звуки теперь понятны, но страх всё равно невольно пробирает до костей. Животные, которые так звучат, не могут не быть смертельно опасными.

Вой стих. Теперь из-за окна раздался дробный топот копытец, сопение, злобно хрюкающее рычание, сквозь которое едва пробился приглушённый человеческий вопль. Дальше вопль оборвался, пошёл мерный хруст.

— Что это за звуки? — пан Щепаньски приподнялся на локте.

— Не волнуйся, милый. Это просто мои сторожевые свинки поймали прохожего.

Надо предупредить участников экспедиции, подумал пан Щепаньски, засыпая. Чтобы по ночам во дворе не гуляли. Мало ли что.

8. Карел Мантл, антрополог

Березань учёные посмотрели в чисто «туристическом» режиме (все, кроме Панайотова и Грдлички), а вот в Столичной Елани началась работа. И вовремя. Так долго тряслись в русских БТРах, месили ногами болотную жижу — пора уже, наконец, и пользу делу приносить.

Негласный расчёт профессора Щепаньски был таков: антропологи работают в парах с этнографами-специалистами, помогают, чем могут, организуют процесс, направляют на познание тех культурных форм, которые желательно высветить.

Следуя этому правилу, при Панайотове в Березани остался Грдличка. Панайотов и возражать не стал, признал разумность решения руководства.

Да и отчего бы не признать? Ибо все же понимают: у антропологии — своя специфика, изучает она в человеке и мутанте больше биологическую сторону, чем культурную. О происхождении человеческого вида, о различных расах, включая мутантские, антрополог расскажет лучше всякого этнографа — собирателя вышитых тряпок и обрывков песен. Но тряпки и песни собирать надо тоже. Вот с каталогизацией этих фактов этнографы справляются лучше.

Жаль, разумную инициативу начальника экспедиции приняли не все. Ратко Милорадович — вот упёртый осёл — захотел себе в напарники второго серба, Славомира Костича. А ведь оба — этнографы, или там этнолингвисты — то есть люди одного и того же типа компетенции.

В свою очередь Вацлав Клавичек и Братислав Хомак тоже были вынуждены объединиться в чисто «антропологическую» диаду. Что и «не добже», и «не здрово», как во всеуслышание объявил пан Щепаньски.

А вот Мантлу повезло: работал он в паре с Гориславом Чечичем. Македонец оказался человеком понятливым. Сработались прекрасно.

Изучали устный фольклор Столичной Елани. Притчи, сказки, загадки, заговоры, легенды, предания — всё такое.

Роли в процессе с македонцем распределили чётко. Мутанты наизусть рассказывали свои народные предания, Чечич их дословно записывал, а Мантл следил по методичке, всё ли они точно излагают.

Большинство воспроизводило свои тексты достаточно точно, но некоторые — в основном те, которые плохо научились читать, забывали и перевирали важные места, несли отсебятину. Таким Карел Мантл сам зачитывал выдержки из методички — ведь просто показать без толку. Порой неразумные индивиды и тут не понимали, чего от них требуется, тогда Карел зачитывал методичку напрямую фольклористу, минуя представителей изучаемого народа.

Чечич сперва пытался протестовать, потом — махнул рукой: чего там! А как сам дополнительно мозгами пораскинул, даже предложил полезную рационализацию:

— А что, если я буду всё выписывать прямо из вашей методички?

Но тут уж Карел почуял доведение важного дела до абсурда.

— Так нельзя, — сказал он убедительно, — переписать методички от руки мы бы могли ещё дома. Зачем же мы сюда ехали, с мутантами знакомились?

— И то правда! — вздохнул Горислав. — Ну, коллега, диктуйте!

— «Происхождение мутантов», — начал Карел.

— Это название предания?

— Да. Зачитываю. «Мутанты — самые древние существа на земле. Ничего ещё не было, даже микроорганизмов, а мутанты уже были. Даже Бога на небе не было, потому что Бога гораздо позже выдумали люди»…

— Интересный тезис, — заметил Чечич, обернувшись к троим еланским мутантам, которые сидели тут же, — вы согласны с этим преданием?

— А то! — за всех отозвался крупный самец-мутант по кличке Жиртрест.

— Слушайте дальше! — скомандовал Мантл. — С красной строки: «Первыми людьми на Земле тоже были мутанты. Когда возникли мутанты, был золотой век. Возникли они путём самозарождения. Были мутанты умными, сильными, работящими и очень вкусными». Вкусными?

— Ага, вкусными! — подхватил Жиртрест, поглаживая ладонью пузо.

— Разве? Нет, это просто опечатка. Надо произносить: «искусными».

9. Кшиштоф Щепаньски, начальник экспедиции

Профессор Щепаньски прошёлся по весьма людному в это вечернее время двору Председательского дома. Именно здесь по вечерам собиралась вся этнографическая экспедиция — ради обмена фактами и мнениями. Члены экспедиции рассаживались на установленных посреди двора широких еловых скамьях и делились наработками и впечатлениями за день.

Учёным нравились эти «посиделки», потому они старались заканчивать работу до пяти вечера — чтобы не пропустить какого-нибудь важного обсуждения с коллегами. Все старались, кроме одного.

— А где же Братислав Хомак? Что-то не вижу… — несколько растерянно произнёс пан Щепаньски.

— Он ещё не вернулся из Лесной Елани, — услужливо сообщил Карел Мантл, — изучает там народные песни. А поскольку песен там поют очень много, то быстро не справляется. Надо ведь записать и слова, и ноты, и проследить за манерой исполнения, и сравнить с аналогами…

Профессор нахмурился:

— Когда вернётся, надо ему передать следующее. Председательница Дыра просила его зайти для проведения исследовательских действий. У неё для него есть интересная история под запись. «О неубитом медведе».

— Обязательно передам, — пообещал Карел Мантл, — это великая честь — исследовать саму пани Дыру.

10. Братислав Хомак, антрополог

Всё ли в порядке с Клавичеком? После ночного события в Березани, будь она неладна, Братислав Хомак коллегу просто не узнавал. Да, унижение, насилие и невозможность себя защитить порой сильно меняют человека. Но Клавичек изменился как-то парадоксально.

На протяжении всего пути по болоту от Березани до Елани на лице Вацлава блуждала мечтательно-благостная улыбка. Хомаку она не нравилась, казалась подозрительной. Неверной. Вот так улыбается человек — день, два, месяц — а потом что-нибудь как учудит! Причём не к добру для всего эволюционного процесса.

Пару раз Братислав задумывался о том, не предложить ли товарищу помощь — ну, там, выслушать, эмоционально поддержать, направить, посоветовать чего. Останавливало то, что случай, в общем-то, для мужчины постыдный. Вряд ли Клавичек обрадуется, когда поймёт, что кто-то за стеной всё слышал. Этак уже не до помощи: не навредить бы.

Три дня в Елани прошли в интенсивном исследовательском труде: общение с носителями культуры, каталогизация культурных артефактов. Казалось бы, труд занимает время и позволяет отвлечься на что-то небесполезное. Но загадочная улыбка с лица Вацлава так и не ушла.

Братислав уже предполагал худшее. Кризис научной веры — это вам не просто рядовая смена религиозной конфессии. Вот где подлинный страх!

Как любит повторять Карел Мантл, отступление от веры в прогресс — суть тяжкий грех, для образованного человека непростительный. Братислав Хомак не столь категоричен, он бы несчастного простил, но то — внутренне и только по мягкости душевной. Да и тому есть простая причина.

Ведь Хомак… Правду сказать, он и сам не без греха. Не преодолел простых человеческих увлечений. Мутантов — положа руку на сердце — не любит. От запаха мутант-деревьев его тупо тошнит. Умереть ради торжества великой мутации — тоже в глубине души не стремится. Хомак — не фанатик, у него по многим вопросам есть собственное мнение. Которое он, впрочем, никому не навязывает и даже никогда не озвучит (зачем же дразнить товарищей?).

Но личные несовершенства — это одно, а внезапные кризисы — другое. Потому случай с Клавичеком — это вызов. Если товарищ примется обличать мутантов с тем же жаром, с которым ранее превозносил — Братислав Хомак его не поддержит. Ибо разумом он — с фанатичным Карелом Мантлом, а разум над чувствами должен властвовать.

Даже в смягчающих вину обстоятельствах, даже после событий, что стряслись в Березани, лелеять мстительную обиду негоже. Конечно, физическое насилие — оно не больно-то способствует любви даже к высшим существам, но не предавать же из-за него единственно разумные идеалы.

Много чего пришлось передумать.

И вот сегодня поутру Клавичек сказал Хомаку и Мантлу, что имеет к ним важный разговор. Сказал с той самой улыбкой, которая Братиславу не давала покоя. Но тон взял уверенный, должно — принял, наконец, некое важное решение.

Встретились они на пустыре за Председательским домом Столичной Елани, что как две капли воды похож на березанский, но не настолько окружён сараями.

— Друзья мои, я хочу поделиться с вами важным для меня событием, — произнёс Вацлав Клавичек с несколько искусственной торжественностью, — это событие преобразило всю мою жизнь. Я уверовал.

— Надеюсь, в эволюционный процесс? — осторожно спросил Хомак.

— Или в мутантскую революцию? — добавил Мантл.

Клавичек встретил их догадки широкой светлой улыбкой и совершил обеими руками принимающий жест.

— Ну, слава Дарвину, — произнёс Хомак, — а то я уже волновался, не отпал ли дорогой Вацлав от наших основных идеалов.

— Не отпал, — ещё шире улыбнулся Клавичек, — напротив!

Напротив? Это как же?..

— В Березани, — пояснил Клавичек, — в ночи меня посетил дух мутации. Я боролся с духом, но он меня одолел. Я расслабился и впустил духа в тоскующее сердце. Я победил.

Победил?

— Я отмечен судьбой. Я засеян мутантским семенем, — сказал Клавичек.

Ну, положим, гордиться-то, вроде, и нечем?

— Семя мутанта меня переродило.

Это-то я вижу, настороженно подумал Хомак. Перерождение налицо: старый добрый Вацлав городит какую-то чушь собачью… В чём же подвох?

— Моё сердце осеменено. Не только лишь пищеварительный тракт.

Ага. Комплексное влияние. Надеюсь, «осеменённое сердце» — это фигура речи? Братислав Хомак сам не знал, что из приходящих к нему мыслей стоило бы произнести вслух, потому в смятении молчал. Похоже, и Мантл чувствовал и думал нечто подобное.

— Семя мутанта говорит со мной. Я слышу его, но не могу вместить всю мудрость его посланий, — после паузы продолжил Вацлав.

Семя говорит? Значит, Клавичек слышит голос. Но это же психиатрия! Или он это — в переносном смысле?

— Грядёт мутантская революция. Из людей мало кто спасётся. Спасутся только лишь готовые воспринять мутантское семя для новой жизни.

Ну, о революции-то — всё правда, мысленно тестировал Хомак слова товарища. Тут и внутреннего голоса не надо, подобную вполне разумную фразу мог бы и Карел Мантл высказать, она — в его репертуаре. Только разве странный пассаж про семя…

— Это мои слова, — узнал и Мантл. — Только про семя я не говорил.

— Семя мутанта священно. Вам ли, Карел Мантл, этого не понимать?

— Э… Ну да… — Карел смешался.

— Семя мутантское прорастёт на благодатной человеческой почве.

— Согласен, но…

— Бесполезно бежать от мутанта. Он везде тебя догонит и осеменит.

— Ну, это спорное утверждение… — Мантл закашлялся.

— Кого не осеменил священным семенем мутант, тот навеки потерян для новой жизни! — возвысил голос Вацлав.

— Ну, если только в духовном смысле… — всё ещё пытался скорректировать ход его логики Карел Мантл.

На то Клавичек аргументировано ответил:

— Моя духовная беременность проистекает от материального семени.

И ещё:

— Семя мутанта исключительно пассионарно!

Карел покраснел — очень уж он не любил, когда его перебивают в спорах. По лицу казалось — вот-вот вспылит, но ещё пытался возражать спокойно:

— Вацлав, прошу, мутантов не надо…

— Мутанты — это уже те, кто надо! — взвизгнул Клавичек. — Человечеству же придётся приспосабливаться.

С последним, ясное дело, и не поспоришь. Мантл было закивал, но Вацлав Клавичек вдруг выкрикнул громовым голосом:

— Оставьте меня в покое, во имя Мамонта!

— Ты сам нас позвал, — попытался его урезонить уже Братислав.

Клавичек ему ласково улыбнулся и, извиняясь, пояснил:

— Я Мамонт. И я беременен новым Мамонтом!

Рассерженный Мантл чуть ногами не затопал, но Хомак ухватил его за плечи, зашептал:

— Разве не видишь, он не в себе!

— Не я в себе! Во мне Мамонт! — прекрасно его расслышал Вацлав.

— Не кощунствуй! — прокричал Клавичеку Мантл (Братислав возражал, но упрямцу не так-то просто заткнуть рот).

— Замолчи, человечество! — на лице Клавичека появилась презрительная гримаса. Твоё дело — приспосабливаться! — безумец рассмеялся новой мысли, которая посетила его. — Слово «приспосабливаться» произошло от «сабля». Отсюда ясно, что случится со всяким, кто не приспособится.

Теперь оба собеседника Вацлава молчали. Он же, не торопясь, продолжал с ними диалог. В паузах выслушивал какие-то доводы, после чего решительно их разбивал надёжными аргументами.

— Вертизад — только лишь оболочка. Главное, что в нём действует истинная мутантская ДНК.

И ещё:

— Мутантские ДНК лихо закручены!

А под конец — ещё и такое:

— Мутанты вкушают человеческую плоть и кровь. Они каннибалы и антропофаги. Они к нам давным-давно приобщены.

11. Евгений Павлович Нефёдов, капитан войск МЧС

Есть хорошая новость. На БТРы полковника Снегова мутанты специально не охотятся. Но есть и плохая. К замку Брянск теперь фиг проедешь. Как ни петляли, на какие дороги ни выезжали, а результат один: впереди всегда ожидают баррикады с гранатомётчиками. Всё перекрыто. Свободных дорог не осталось, а лесом с машинами не пробраться.

— Однако, мутанты растут! — в замешательстве сказал рядовой Седых.

Да, растут. И мы оказались в зоне роста.

Большинство баррикад увидели заранее — ведь не ждали везения, а высылали пеших разведчиков. Правда, на одну нарвались, так уж нарвались. Плотность гранатомётного обстрела зашкалила. Хорошо, из мутантов стрелки никакущие. Попасть из гранатомёта в еле ползущий БТР — и то не сумели. Но лиха беда начало.

Час назад полковник связывался по радиостанции с замком Брянск. Оттуда ответили: поддержать не смогут. Свободных машин на ходу практически нет, да и под самим Брянском обстановка сложная. С дальних замковых стен в бинокли видно, как в подлеске по одиночке и группами собираются вооружённые мутанты. На что рассчитывают, непонятно, но сам симптом тревожный. Раньше такие крупные ватаги успешно сдерживал Заслон и радиальные патрули. Теперь мутанты слишком легко просачиваются, значит — нашли бесконтрольную тропу. Или истребили один из отрядов Заслона.

Конечно, стоит мутантам сунуться поближе к замковым стенам, правда восторжествует. Попадут, как миленькие, под перекрёстный залповый огонь. В сочетании с хорошо пристрелянными ударами точной пристенной артиллерии. Такой серьёзной обработки — и мутанту не выдержать.

Но ведь не сунулись до сих пор! Может, не за тем стоят. Хотят окружить и перехватывать патрульные БТРы — чем не цель? Но это мелочь, главная цель наверняка шире. Что-то назревает, подумалось Нефёдову. Что-то до дрожи масштабное.

— Много плутаем! — крикнул Нефёдову водитель Андолицкий. — Так скоро соляра вся выйдет!

И правда, выйдет. Ведь не дозаправишься. Дизельный мотор жрёт, как не в себя. Хоть припаркуйся на обочине, да и стой.

Что-то зреет и у самого Брянска, и здесь тоже. Прорывайся — не прорывайся. Если стоять, оно вызреет всё равно. Мутанты затеяли сложную игру. Их цель — разобраться с Заслоном. Они перекрыли все дороги, чтобы сорвать снабжение Наших-друзей-из-Заслона боеприпасами. Ещё выждут — и нападут наверняка. Тут и до трёх БТРов дело дойдёт. Как и до всякого, кто не сумел найти дороги наружу.

— Капитан! — голос полковника Снегова по радиосвязи. — Дальше искать нечего. Возвращаемся к базе Сокола.

То есть, к базе Заслона на реке Селезень. Хорошо, поехали.

Собственно, если понадобится стоять и пережидать, то лучше там.

В самом лучшем случае — если мутанты чего не затеют — можно будет через месяц прямо оттуда подхватить в обратный путь экспедицию Щепаньски. Неизвестно зачем, раз дороги перекрыты, но уговор есть уговор.

Правда, когда мутанты придут громить Заслон, сто процентов попадёт и МЧС-никам. Придётся стать плечом к плечу, отстреливаться, дорого продать — и всё такое. После этого мутанты точно перестанут делать различие между Заслоном и русскими федеральными войсками.

А впрочем… Ну и пусть их! Что ж одному Заслону за всех выгребать.

БТРы остановились за мостом через Селезень. Снова ритуал встречи.

Пока ожидали приглашения от атамана Сокола, Нефёдов оглянулся на дорогу, по которой приехали и проговорил вслух:

— Что-то зреет. Что-то назревает.

— Всё так, — энергично откликнулся полковник Снегов, — тревога висит в воздухе. Чувствуем мы, чувствует Заслон. Наши далёкие предки — это Суздальцев рассказывал — в таких случаях прижимались ухом к земле и слушали стук копыт. Ну а нам остаётся включить рацию и эфир слушать.

— И что там?

— Кольцо осады смыкается вокруг Брянска. Отряды мутантской разведки замечены под Орлом. Думаю, скоро и о Чернигове скажут. Раз мутанты активизировались, в ЧНР будет жарче всего.

— Вы правы, о Чернигове уже говорят, — бросил, подходя, атаман Сокол. — Чернобыльская гвардия предприняла попытку штурма внешнего периметра. Мутантов отбили, остатки отошли под Прилуки, там собираются для нового штурма.

Что-то зреет? Нет. Созрело и завертелось.

— А что у вас? — поинтересовался полковник Снегов у Сокола по пути к уединённому помещению для приёма и переговоров.

— У нас пока тихо. Вот только…

Тут же тишину вспорола автоматная очередь. Вторая, третья. Кто-то побежал, крича на бегу:

— Толян! Справа!

Атаман Сокол резко поменял направление, сделал приглашающий жест идущим следом полковнику и капитану:

— К командному пункту, — пояснил, скользя по древесным стволам вокруг рассеянным взглядом. Не прорываются ли?

В командирской землянке для приёма оперативной информации Сокола уже ждал ополченец с донесением:

— Двое мутантов-разведчиков. Одного искрошили, другой ушёл. Толян и Гога с ребятами преследуют, но — вряд ли. Эти мутанты — из быстрых. Скорость развили неслабую — человеку пешком не догнать.

— Базу нашу они вычислили. Жаль, — вздохнул Сокол.

— Вот и наши БТРы засветились у Заслона, — повернулся к Нефёдову полковник Снегов, — твои прогнозы?

— Теперь кольцо сузится, и без боя нас уже не выпустят, — без обдумывания ляпнул капитан, — но мы им вломим.

Вломим — как не вломить. А что ещё остаётся?

12. Веселин Панайотов, этнограф

Ночь, как и прежние, прошла взаперти в гостевой комнатке Председательского дома. Веселин еле расслабился, чтобы заснуть: пришла тревожная фантазия. Что, если поутру дверь не отопрут? Этак никогда не покинешь пердунову Березань.

Утром, как только замок щёлкнул и шаги слуги стали удаляться, Веселин подхватил загодя приготовленный рюкзак и двинулся к выходу. Отпустят ли так же легко и Грдличку?

Выпустили — антрополог появился на пороге. Сразу заторопил. Хмырь, дескать, уже ожидает в условленном месте.

Да, ожидает. Если не передумал.

Миновали частокол. На воротах стоял Дылда, поглядел на отбывающих учёных с одному ему понятным сожалением.

В условленном месте — сразу за лугом, где вчера репетировался «танец Урожая», их ждал не только Хмырь, но и Ванидло — мутант с амбициями скульптора и вышивальщика. Он что, тоже навострил отсюда лыжи в Столичную Елань? Оказалось, нет.

Ванидло принёс какую-то видавшую виды тряпку, на которой самолично сделал несколько кривых стежков. Ага, новая вышивка. За бусы и печенье. Пробормотал:

— Я подумал… Это незаконченная работа, но, может, купите…

Йозеф Грдличка лучезарно улыбнулся и посоветовал мутанту закончить работу. То есть, пожалел на грязную тряпку сладкого печенья. Наверное, даже малость обиделся. А зря. Пожалуй, в это последнее утро в Березани ему впервые попалась аутентичная мутантская вышивка. Поразительно редкий случай, а потому особенно ценный.

Подождали ещё русских солдат. Терпеливо ждали, ведь придётся идти через Кабаний остров, а он захвачен волками. Пока на лугу не замаячили Хрусталёв и Рябинович, Ванидло всё не уходил, уговаривал антрополога купить вышивку.

Ну вот, все в сборе. Ванидло зашвырнул свою поделку куда подальше и в негодовании удалился, а пятеро путников — Хмырь, Грдличка, Панайотов, Рябинович и Хрусталёв — подошли к болотной тропе.

Путь через болото новых впечатлений не принёс, а вот Кабаний остров — другое дело. На острове — изрядная дубовая роща, довольно-таки красивая для деревьев среди болота. Грдличка предположил, что это дубы-мутанты, но очевидных признаков мутации ему не попалось. Веселин даже внутренне улыбнулся. Дубы-мутанты выглядят совсем как дубы.

Как только вышли на сушу, над вершинами болотных дубков разнёсся громкий вой. Волки.

— Нас заметили. Предупреждают! — в глазах у Хмыря заплескался сильный испуг. — Может, вернёмся?

— А есть другая дорога, не через рощу? — спросил Веселин.

— Да тут везде рощи.

— Тогда идём дальше, — решил Грдличка, — всё-таки о волках мы знали с самого начала.

Шли осторожно, нескоро, по возможности, тихо. Всматривались в дубовую чащу — не мелькнут ли волчьи тени. Чаща стояла мирно и спокойно.

Заманивают, подумал Веселин.

А потом на дорогу прямо перед ними выскочил большой чёрный волк.

Животное с гордым видом глядело прямо в лица застывшим на месте путешественникам и молча — без рычания — скалило зубы. Клыки впечатляли.

Особенно сильно впечатлился молодой Хмырь. В поисках защиты он попятился назад и вцепился в руку Грдлички цепкими мутантскими пальцами. Йозеф поморщился — видно, Хмырь причинил ему изрядную боль.

А что же солдаты?

В тишине Хрусталёв щёлкнул предохранителем на автомате, потом неловко завозился и виновато произнёс:

— Чёртов патронник! Снова патрон заклинило…

А Рябинович? Он-то чего медлит?

— Погоди, — сказал тот Хрусталёву, — мне кажется, это не мутант. Это честный волк, и с ним можно договориться.

— Как? — Хрусталёв по-прежнему лихорадочно возился с автоматом.

— Сейчас покажу! — Рябинович выступил вперёд.

Волк обратил внимание на солдата и впервые явственно зарычал. Рябинович остановился в пяти-шести шагах перед сгрудившимися перепуганными спутниками. Немного пригнулся, чтобы оказаться на уровне волчьих глаз. Странный, необычный солдат.

— На том свете был? — вдруг строго спросил Рябинович у волка.

Волк повёл головой, что-то прорычал.

— Был! — утвердительно произнёс укротитель. Или он перевёл с волчьего языка на русский?

— Мёртвых видел? — продолжал Рябинович свой непонятный допрос.

— Видел! — ответил он же сам за волка. Волк не возражал, вероятно, был полностью согласен с такой интерпретацией своего рычания.

— Мёртвые кусаются?

— Нет.

— И ты не кусайся! — повелительно заключил Рябинович.

Волк на пару мгновений словно призадумался — и освободил дорогу.