– А что значат эти картинки? – спросила Женя

– Понятия не имею, – ответил Белов, – то есть вот этот – это мужской символ, а этот – женский, но что значат остальные – я понятия не имею.

– Это Марс и Венера, – сказала Лера, – а все остальные – это другие планеты. Плюс Солнце и Луна.

– Алхимическая символика, – сказал Альперович и добавил, повернувшись к Белову, – я же говорил, что первый хозяин был масоном.

– Масоны – это круто, – сказал Нордман, – мы, жиды, их всегда высоко ценили. Так что, Володька, и ты наконец-то причастился.

– Ну, спасибо, – ответил Белов и еще раз оглядел собравшихся, – выбирайте себе комнаты, друзья.

– Сначала – дамы, – сказал вежливый Альперович

– И не подумаю, – сказала Лера, – это сексизм, твое «ladies first».

– А я возьму вон ту, – откликнулась Женя, – со значком, похожим на букву h.

– Сатурн, – пояснила Лера, – он же – Кронос, если я ничего не путаю.

Роман криво усмехнулся.

– Я, пожалуй, возьму ту, – и он показал в противоположную сторону.

– Вы разве не вместе? – спросил Белов.

– Разве нет, – ответила Женя.

Интересно, – подумала она, – он помнит, как мы трахались с ним в подъезде, когда Брежнев умер? Или забыл? Она посмотрела на Володю: за прошедшие годы он стал больше – не столько раздался в плечах, сколько стал более грузным и тяжелым. Вероятно, так приходит к мужчинам старость.

– Мы с Леней возьмем соседние, – сказал Альперович, – как раз между Женькой и Ромкой, – будем по ночам пугать друг друга стуком в стену, как граф Монте-Кристо.

– Тренироваться перед тюрягой? – хохотнул Поручик, – я себе тогда возьму с яйцеклеткой. Авось приманю кого-нибудь, – и он, подкрутив воображаемый ус, кинул взгляд в сторону Женьки с Лерой.

– Белову, – сказала Лера, – надо отдать Марс.

– Почему? – спросил Белов.

– Фаллический символ, – и Лера изобразила рукой в воздухе круг со стрелой, – разве не видишь? Хуй, говоря по-нашему. А у кого власть – у того и хуй всех длинней. Это и называется фаллоцентризм. А ты сегодня у нас хозяин, так что и власть за тобой.

– Марс так Марс, – пожал плечами Белов, – мне, собственно, все равно. Пошли, что ли?

Едва только увидев знак Сатурна, Женя поняла, что предчувствия не обманули ее. Точно такой же был нарисован на маленьком листке бумаги, лежавшем в ее сумке – листочке, который с многозначительной миной Леня сунул ей в карман при последней встрече.

– Последний лепесток, – прошептал он и она сразу поняла.

Это было их игрой – потому что они всегда помнили, что именно шестой лепесток, оторванный на пригласительном билете клуба «Полет», и свел их впервые. Леня жалел, что не может подарить Жене еще одно кольцо – но зато при каждом удобном случае дарил ей букеты цветов, где среди роскошных роз пряталась одинокая маргаритка с единственным оставшимся лепестком.

– Боря, – сказала она Нордману, – помоги мне закатить чемодан в комнату.

– Не вопрос, мадам, – и легко подхватив увесистый женин «самсонит», Нордман пошел к ее комнате.

Оставшись одна, Женя развернула записку еще раз: внизу был написан знакомый стишок из старой сказки, а наверху нарисован знак, похожий на букву h, под ним – стилизованное изображение окна, стрелочка вбок с цифрой 5 и вниз с цифрой 3. Потом стоял крестик, как на старых, из детства, пиратских картах.

Женя задумчиво подошла к окну и выглянула вниз. Большой двор, семь иномарок, как спинки жуков. Какой-то парень с рюкзаком входит в ворота. Она перевела взгляд на стену, сложенную из крупных – не чета нынешним – кирпичей. Пять вбок и три вниз. Женя постучала по камню коленкой, закованной в лайкру чулка, потом пожала плечами и присела. Потыкала пальцами в углы камня, успела подумать «что за глупость», как вдруг кирпич поддался и плавно повернулся, открывая тайник.

Почти одновременно за спиной заскрипела дверь, и Женька спешно вернула камень на место. Она обернулась – на пороге стоял Рома.

– Что тебе надо, – спросила она, поднимаясь.

– Я хочу поговорить с тобой, – сказал он.

– Нам не о чем разговаривать.

– Послушай, – он сел на неудобный резной стул в углу комнаты, – что мы изводим друг друга? Я же люблю тебя.

Женя передернула плечами и красиво замерла на фоне окна, сжимая в кулаке записку от своего любовника и стараясь прикрыть тайник в стене.

– Мы вместе уже пять лет, все эти годы я старался быть тебе хорошим мужем, я не изменял тебе, не жалел денег, делал для тебя все. Ты только посмотри, кем ты стала! Я ввел тебя в бизнес, я купил тебе роскошную машину, я показал тебе весь мир, в конце концов! А в ответ я прошу всего ничего – нормального отношения.

Он поднялся.

– Ты же знаешь: я люблю тебя.

Рома сделал шаг к ней и тут же, словно дожидаясь этого, Женя закричала:

– Не приближайся! Не смей меня трогать!

Она выставила вперед руки и отшатнулась к окну. В глубине души она представляла себя со стороны и думала, что никогда она не была так прекрасна, как в этот момент.

Рома замер на месте.

– Вспомни, как все начиналось, – продолжал он, – Володькина свадьба, цветик-семицветик, кольцо, что я тебе подарил. У нас еще осталось три лепестка.

– Ничего у нас не осталось! – закричала Женя, – у нас все кончено! Разве ты не понимаешь – все кончено!

Она заплакала, и продолжая рыдать, кричала на него:

– Лепестков больше не осталось! У нас ничего больше нет – и быть не могло! Я проебала на тебя всю свою жизнь! Забери свое поганое кольцо – и она начала сдирать с пальца бриллиантовый перстень, стараясь не выронить зажатую в руке записку, – забери все, что подарил! Машину, квартиру, все забери! Ничего мне не надо!

На секунду она вспомнила гром за окном, грустного Альперовича, барабанящего пальцами по столу в такт песне Ветлицкой, но в этот момент, наконец, сорвала с пальца кольцо и швырнула Роме в лицо. Сверкнув, оно покатилось куда-то под кровать.

– Что ты делаешь, Женя? – крикнул Рома и попытался обнять ее. Она ударила его по лицу, сначала один раз, потом другой, не переставая плакать, и в самом деле все больше и больше веря, что именно он погубил ее жизнь, свел на нет все обещания, что были даны когда-то, обманул, превратил в истеричку, состарил раньше времени.

– Мне уже четвертый десяток, – кричала она, – я не успокоюсь! У меня уже нет времени!

– Успокойся, – повторял Рома, а она кричала «не смей меня трогать!» и вырывалась.

Внезапно Рома отпустил ее. Резко развернувшись, он пробормотал что-то вроде «Как же ты надоела мне, сука!» – и резко вышел из комнаты.

Женя заперла за ним дверь и снова вернулась к тайнику. Внутри него лежал маленький прозрачный пакетик, а в нем – бумажный квадрат с чем-то, похожим на лепесток. Она сразу поняла, что это.

Впервые Леня рассказал ей об ЛСД несколько месяцев назад. То есть, конечно, она и раньше слышала о наркотиках, даже как-то раз курила травку, но не читала Кастанеды, не знала, что наркотики могут давать силу – думала, это так,пробить на ха-ха, для веселья. И выпить, конечно, все равно лучше. Леня тогда сказал, что Андрей рассказал ему, как это круто, ЛСД, как это может изменить жизнь человека. И еще сказал, что хочет принять вместе с ней, на двоих съесть эту, как она называется,марку. Женя тогда сказала ему, что у них и так слишком много всего «на двоих» и уж если есть – то каждому по отдельности. На этом разговор вроде и кончился, но Леня почему-то решил, что она попросила его ЛСД достать, и несколько раз извинялся, что никак не получается. Тут, видимо, исхитрился – и сунул-таки в тайник, пока Володя водил всех по дому. Ходили они так долго, что за это время можно было не только сунуть марку в тайник, но обратно вынуть ее, выкинуть, найти и снова сунуть – неудивительно, что эта экскурсия совсем измотала ее.

Женя зевнула и сунула пакетик в сумочку. На хуй мне это ЛСД, подумала она, я и без того уже скоро стану алкоголичкой. Женский алкоголизм не лечится, да. Она достала из чемодана бутылку «Бейлиса» и отпила из горлышка. Как они меня все достали, подумала она и пошла в душ.

Утром долго завтракали, мальчик-официант неловко, но старательно подавал еду, потом пошли кататься на володькином моторном катере по реке, распугивая местных рыболовов, потом вернулись в усадьбу и все уже начали пить в ожидании обеда, а Женя зашла к себе переодеться. В черном коктейльном платье она чудо как понравилась себе – но почему-то настроение ухудшалось с каждой минутой. Она не присоединилась к остальным, а поднялась на галерею. Стоя у перил, она глядела на своих одноклассников сверху. Мальчик уже разносил блюда, Поручик был уже пьян и кадрил Леру, Рома сидел мрачнее тучи, а Леня о чем-то шептался с Андреем. Худой, горбящийся Альперович и толстый, нервно поправляющий очки Леня. Всю жизнь рядом. Кем мне приходится ближайший друг моего любовника? Есть ли для этого специальное слово? А я ведь была влюблена в него когда-то.

В этот момент Альперович поднял голову, и их глаза на секунду встретились. Он еще выпил водки, не спеша поднялся, и направился к лестнице. Мысли он мои, что ли, читает? – подумала Женя.

– Скучаешь? – спросил Альперович.

– Нет, просто так стою.

Он стал рядом, словно собираясь обнять ее и не решаясь.

– Вы что, с Ромкой поссорились?

– Я думаю, мы разведемся, – ответила она.

– И зря, – сказал он, – у вас хорошая семья.

– Тоже мне, семьянин, – фыркнула она, – сам-то все не женат.

– Как-то не получается, – сказал он.

Они помолчали.

– Помнишь, как мы в городе тогда смешно встретились? – спросила Женя.

– Ага, – оживился Андрей, – еще в шашлычную эту ходили… в «Хинкальную».

– Я тогда лепесток оторвала, чтобы все вернулось, – сказала она, – ничего не получилось, ты знаешь.

– Надо было что-то другое загадывать, – сказал он, – то, что на самом деле хотелось.

– А что мне тогда хотелось? – спросила она и посмотрела на него сквозь полуопущенные ресницы, чуть повернув голову.

– Не знаю, – сказал Альперович, но голос его чуть дрогнул, – я думаю, каждый получает то, что хочет в любом случае. С цветочками или без.

– Что хочет или что любит? – спросила Женя.

– Или кого любит, – ответил Альперович, опуская руку ей на бедро.

– А ты кого любишь? – она не отстранилась и не придвинулась, словно решив про себя: будь что будет.

– Ты же знаешь, – ответил он, – что я люблю только тебя. Всю жизнь.

В этот момент мальчик-официант пробежал за их спинами, громыхая посудой. Звук словно отрезвил Женю, она бегло поцеловала Альперовича в губы и сказала:

– Пойдем обедать.

– Постой, – он попытался удержать ее.

– Я страшно проголодалась, – сказала она, отстраняя его руку, – и у нас еще много времени впереди.

– Я тебе скажу, что значит быть богатым, – сказал Поручик, наливая водки, – вот когда мы были школьниками и студентами – водка всегда кончалась раньше еды. А теперь – наоборот, – он обвел рукой стол и захохотал.

В самом деле – обед был съеден, а несколько бутылок «Распутина» все еще громоздились в центре стола.

– Я его люблю больше «Абсолюта», – сказал Белов, – во-первых «Абсолют» весь паленый, а во-вторых, «Распутин» – это как-то патриотичней.

– Уоу, уоу, Распутин, Рашн крейзи лав машин, – фальшиво пропел Поручик и подмигнул Жене.

Лера метнула на него быстрый взгляд и сказала:

– Чудесный анекдот мне на днях рассказали. Приходят двое новых русских в автомобильный салон, и один говорит «Посмотри, какой хороший шестисотый мерседес!», а тот подзывает к себе сэйлермэна и выписывает чек. Первый говорит: «Да я сам заплачу», а тот…

Сколько раз так было, подумала Лера, наливая себе еще водки, сколько раз она слышала это «я сам заплачу». Она взглянула на сидящих за столом мужчин. Удивительно, подумала она, Андрей единственный здесь, с кем я не спала.

– Смешно, но брехня, – сказал Андрей. – Мне такие не попадались.

– Не говори так, старик, – сказал Поручик, – ты же сам мне рассказывал, как Смирнов тебе «Rolex» подарил на ровном месте.

Никакого «на ровном месте» не бывает, подумала Женя. Всю жизнь мне мужчины делают подарки, словно ничего не прося взамен. Бриллиантовое колечко, пластмассовый лепесток, бумажку с ЛСД. Но на самом деле и я, и они знают, что полагается взамен.

– Подразумевалось, что взяв эти часы, я буду ему должен, – сказал Андрей, – Так, собственно, и получилось.

– То есть коммерчески осмысленный случай превращается в анекдот только благодаря тому, что утерян контекст, – сказала Лера, – и если бы мы знали, что происходило между ними раньше, мы бы поняли, почему один из них купил другому мерседес… по-научному называется «потлач».

– На «пиздец» похоже, – хохотнул Поручик.

– Заебал уже со своим матом, – отмахнулась Лера и продолжила, – потлач – это форма символического обмена, когда в конкуренции между вождями кланов они обмениваются подарками. И кто больше подарит – тот и круче.

– Каких таких кланов? – спросил Альперович, постукивая пальцами по столу.

– Ну, кажется, племен индейских.

– Мы для этого, – сказал Поручик, – используем женщин: кто ей больше подарит, тот ее и – того-с.

– Вот и я говорю, – согласилась Лера, – вы используете женщин.

Использовал ли меня кто-нибудь? – подумала Женя. Лера говорила ей после своего возвращения из Лондона, что жизнь при богатом муже и без собственных интересов должна быть унизительна. Не отвечать же ей, что у нее собственных интересов – пруд пруди. Вот сидит ее интерес, наливает себе водку, шушукается с Альперовичем, смеется анекдоту. Кто меня использует? Ромка? Леня? Я сама использую их – для денег или для удовольствия. Пожалуй, иногда хотелось бы и самой быть использованной. Чтобы, наконец, расслабиться и плыть по течению. Как когда напивалась первые разы, пока еще не вошло в привычку. Принять ли, что ли, в самом деле, эту марку? Интересно, что будет?

– А если подарков не брать? – спросил Альперович.

– Нельзя, – сказала Лера, – западло. Тогда ты проиграл.

– А если стрелки перевести? Кому-то другому передарить?

– Тоже западло, – вдруг сказал до того молчавший Белов, – я считаю, надо брать, что дают. Нельзя отказываться. Иначе – какой ты вождь? Или там – коммерсант.

Да, она всегда брала, что ей давали. Это точно. Мальчики могли бы ею гордиться. Она, на свой манер, тоже неплохой коммерсант. Понять бы только, что она продает. Вряд ли – свое тело.

Женя встала и прошла через весь зал к стереосистеме. Пусть все любуются, подумала она. Тридцатник, а фигура как у двадцатилетней. Она включила музыку.

– О! Молодость-молодость! – заорал Поручик, – членом туда, членом сюда. Бони эМ и АББА.

– Пойдемте танцевать, – закричала Женя, перекрикивая ностальгическую музыку.

– Хороший я диск заначил, а? – кричал Белов.

Звук чуть приглушили, чтобы не мешать разговору.

Поручик обнял Лерку, и они стали танцевать. Боже мой, подумала Женя, почему так? Почему Лерка всегда в центре внимания? Ведь еще со школы… а теперь посмотреть на нее – что осталось? Она чувствовала, что настроение стремительно портится.

– У меня все – по высшему разряду, – кричал пьяный Белов, – что дом, что музыка.

– У тебя отличный дом! – крикнула Лера.

– Скажи спасибо Альперовичу! Его находка!

– А почему сам не взял? – спросил Роман.

– Зачем мне? – ответил Андрей, – у меня нет гигантомании. Мне бы чего поменьше.

– Восемнадцатый век, не хуй собачий! Красота! – кричал Белов. – Главное – подоконники широкие.

Все-таки помнит, подумала Женька. Подоконники широкие! Смешно вспомнить. Сколько нам лет тогда было? Тогда еще Брежнев умер – кто мог знать, что будет дальше.

Заиграл «One Way Ticket», и Поручик, отлепишвись от Леры, заорал, подпрыгивая и размахивая руками:

– Ромка, помнишь новогоднюю дискотеку?

А что там было на новогодней дискотеке? – подумала Женька. Уже и не вспомнить. Напились? Трахнули Лерку? Или, напротив, Таньку из «Б» класса? Боже мой, это же было полжизни назад.

Белов запел:

Синий, синий иней лег на провода В небе темно-синем синяя звезда Только в небе, в небе темно-синем. УУУУ…

А Поручик не в такт подпел:

УУУУ… Пиздец! Билет в один конец!

Пиздец, подумала Женька. Как я устала от всего. Одна и та же музыка полжизни, одни и те же шутки, одни и те же мужчины. Надо что-то сделать.

Она вернулась к своему стулу, открыла сумочку и вынула оттуда прозрачный конверт. Маленький клочок бумаги, в самом деле – как лепесток. Даже рисунок похож. Что она увидит сейчас? Андрей говорил Леньке, что это самый лучший способ измениться.

Внезапно почувствовала приступ решимости, словно перед прыжком в воду, словно перед первым самостоятельным поступком в жизни.

– Эй, – крикнула она, – смотрите! Я сейчас приму ЛСД.

Все замерли. Глаза снова были прикованы к ней. Она с удовольствием видела, как с лиц сбегает выражение делано-беззаботного веселья. Теперь они вновь стали разные: Белов смотрел с недоумением, Леня – с восторгом, Рома – с раздражением, Андрей – с ужасом, а Лерка – с одобрением.

Она быстро пробормотала стишок (… возвращайсясделавкруг…) и крикнула:

– Это мой последний лепесток!

– А с ума ты сейчас не сойдешь? – спросил Белов.

Хотела бы я знать, подумала Женя.

– Вряд ли, – ответила Лера, – говорят, здоровым людям это только полезно. Да и доза небольшая.

Женя высунула язык и положила на него бумажку. У нее успела мелькнуть мысль, что желание-то она забыла загадать! Что же попросить, господи Боже мой! Чего-то, о чем она забывала все эти годы, что-то самое сокровенное, настоящее, главное! Что-то не про деньги, не про приключения, не про удачу. Может быть – про несбывшуюся любовь? Тут она заметила, что Альперович с искаженным лицом метнулся к ней, но внезапно все закружилось и только припев One Way Ticket навязчиво звучал в ушах, пока перед глазами проносились разрозненные картины: две девочки у телевизора, луна в проеме окна, бритая голова Володьки Белова, колечко с цветком, чучело орла над прилавком, самолет посреди дискотеки, а потом все закружилось, и она поняла, что значит билет в один конец, и поняла, что круг сделан, и пора бы вернуться. Но в этот миг ее тело коснулось земли, а душа взлетела ввысь, навстречу семи неведомым существам с нерусскими именами.

Словно эхо выстрела Поручик сказал «Ах, блядь!». Альперович вскочил, опрокинув стул, а Белов неожиданно резко выхватил откуда-то из подмышки пистолет и замер, не зная, куда его направить. Лера первая взбежала по лестнице, и ее крик словно придал сил находившимся внизу. Через мгновение все уже толпились в жениной комнате. Леня лежал на полу, рука его сжимала пистолет, кровь, пульсируя, вытекала из дыры в черепе.

– Что говорят-то в таких случаях? – пробормотал Поручик.

– Ashes to ashes, прах к праху, – ответил Альперович, – впрочем, я не знаю.

Он пожал плечами и отошел в сторону.

– Блядь, – сказал Роман, – это я все…

– Откуда он взял пистолет? – спросил Белов, вынимая оружие из мертвой руки Лени.

– Не трогай! – крикнула Лера, – милиция же…

– Мы не будем вызывать милицию, – сказал Владимир, – как-нибудь уж сами разберемся.

– Ты уже однажды это говорил, – крикнул Поручик, – и вот результат.

– Здесь был тайник, – сказал Роман, – ты знал об этом?

Он показал на отверстие в дальнем конце комнаты, у самого окна. Камень был вынут из стены, открыв небольшую нишу.

– Нет, – сказал Белов.

«Совсем уже какой-то „Граф Монте-Кристо“, – подумал Антон. Он оказался ближе других к тайнику. Внутри лежала записка – та самая, которую он тщетно искал в прошлый свой приезд. Теперь ее смысл был абсолютно ясен: под уже знакомым стишком (лишь коснешься ты земли, быть по-моему вели) был нарисован знак Сатурна, изображение окна и изогнутая стрелочка с цифрами 3 и 5. Три кирпича вниз и пять вбок, так оно и было.

– Как он его туда положил? – спросил Поручик.

– Он был здесь месяц назад, – сказал Антон, – я почти столкнулся с ним. Я думал, он пришел забрать записку, а он, оказывается, положил сюда пистолет.

– Идиот, – сказал Поручик, – настоящий идиот.

Лера заплакала, и ее плач почему-то напомнил Антону о том, как плакала в его объятьях Алена, оплакивая свою единственную подругу, которую она так глупо предала. Он прислонился к стене. Владимир по-прежнему вертел в руках пистолет, Альперович и Роман поднимали мертвое тело, видимо, чтобы положить его на кровать, но на самом деле – просто потому, что не могли больше бездействовать. Поручик что-то говорил рыдающей Лере и гладил ее по спине. Сцена выглядела зеркальным отражением той, с которой все началось. Тогда завязка произошла в жениной комнате, помеченной знаком Сатурна, а развязка – в зале, на этот раз – наоборот. Из одной и той же дыры в стене появились и марка, и пистолет.

– Идиот, – повторил Альперович, присаживаясь на кровать рядом с трупом Лени. – Он всегда был идиот. Еще со школы. «На нашем шаре жив еще пиздец?» Он всем растрепал тогда, помнишь, Поручик?

Антон подумал, что это очень хорошая строчка – чтобы она ни значила и откуда бы ни взялась.

– А я его, наверное, любил больше всех, – сказал Альперович, и в этот момент в голове Антона как будто что-то взорвалось. Снова заиграл Shamen, тот же голос сказал «ты же знаешь, я люблю только тебя». На секунду все исчезли, и комната снова стояла пустая. Темная фигура положила пистолет в тайник и обернулась. На этот раз Антон успел разглядеть лицо. Сомнений не было: это был Андрей Альперович. Единственный здесь человек, который не побоялся бы явиться в чужой галлюциноз.

Антон прислонился к стене. По телу тек пот, сердце бешено стучало. Откровение было физиологичным, как овердоз. «Надо надеяться, никто на меня не смотрит», – подумал он. И одновременно еще две мысли, словно его мозг разделился на три самостоятельные части. Мысли эти были: «Вот так и сходят с ума» и «Кажется, я все-таки сделал это».

Ощущения реальности медленно возвращались к нему и одновременно, словно куски головоломки, все расставлялось по местам: удивление Лени, когда он узнал, что Альперович первый заговорил об убийстве; слова «Ты же знаешь, я тебя люблю», сказанные Альперовичем Жене за полчаса до смерти, его знакомство с миром психоделиков. Было понятно, почему Леня говорил, что записка до сих пор лежит на полу, и что он не хотел убивать Женю. Он мог дать Жене марку, но не мог убить. Ни ее, ни Зубова. Он не мог позволить, чтобы все свалили на Леру и Антона, и даже не мог сказать, что именно Альперович познакомил его с Зубовым и – наверняка – он же и рассказал о тайнике в доме. Зная о тайнике, Альперович подменил марку до того, как Женя забрала ее оттуда, а потом вернулся, чтобы положить туда пистолет – на всякий случай или потому, что он знал, что именно в женину комнату побежит Леня после разоблачения. Из этого пистолета он убил Зубова, или из другого – было уже неважно. Некоторые части паззла все еще не укладывались на места, но впервые за все время Антон не подозревал – он знал. Он знал все, что произошло, – не знал только, что делать с этим знанием.

Разъезжались молча, в темноте. Владимир сказал, что ему надо разобраться с трупом, и остался в доме.

– Подвезти? – спросил Альперович Антона, но тот покачал головой. Открывшаяся ему час назад истина словно раздавила его. В конце концов, все это время Альперович казался ему самым близким из всех подозреваемых, как-никак – единственный хотя бы отдаленно психоделический человек среди алкоголиков.

– Ну, как хочешь, – сказал Альперович, и на секунду их глаза встретились. «Господи, – взмолился Антон, – только бы он ничего не понял». Глаза у Альперовича были грустные, как раз такие, как должны быть у человека, не то убившего, не то – просто потерявшего своего лучшего друга. Пожав плечами, Андрей пошел к своей новой машине.

«Зачем он сделал это? – подумал Антон. – Ведь были же у меня какие-то идеи на этот счет…»

Все получилось так, как и предсказывал Горский: дедукция оказалась ни к чему. Увидев пистолет, он сразу понял, что именно этот предмет неизвестный прятал в тайник; услышав голос Альперовича, он увидел все остальное. Теперь он знал, кто и как убил, – но совершенно забыл, зачем.

– Ты едешь? – спросила его Лера.

Они оставались в темном дворе вдвоем. В стороне были припаркованы три машины – лерины «жигули» и две роскошных иномарки. Может быть, сейчас душа Леонида Онтипенко металась за дымчатыми стеклами машины, которую она сочла последним обиталищем его тела.

– Да, спасибо, – ответил Антон, стараясь не думать о призраках, окружавших дом Белова.

Некоторое время они ехали молча.

– Как нас с тобой повенчали-то, а? – с деланной веселостью сказал Антон. Ему самому собственный тон напомнил о вечерней развязности Альперовича. Зачем, в самом деле, он инициировал все это расследование? Ведь в одиночку Антон ни за что не убедил бы Белова в том, что это действительно убийство.

– Да, у Ромы оказался наметанный взгляд, – сказала Лера, – но я думаю, он basically просто хотел заставить тебя сказать все, что ты знаешь.

– Ему это почти удалось. Я бы назвал Леню, если бы он сам не встал.

– А Зубов действительно говорил тебе о нем?

– Нет, – покачал головой Антон, – это Леня говорил мне о Зубове.

– Зачем? – спросила Лера.

«Потому что он не убивал», – хотел было уже сказать Антон, но вместо этого только пожал плечами.

– Все равно Белов знал об этом, – сказала Лера, – и, я думаю, Альперович.

– Белов блефовал, – ответил Антон, – а почему Альперович?

– Ты помнишь, Леня сидел между нами. И когда он вскочил, я откинулась назад и случайно поймала взгляд Альперовича. У него был очень усталый взгляд, скучающий, я такой еще по школе помню. Когда у доски рассказывали решение задачи, которую он сам давно сделал.

– А откуда он мог знать?

– Не знаю, – сказала Лера, – наверное, от Лени. Они же были очень близкими друзьями.

– Да, действительно, – Антон помолчал, – Альперович мне даже говорил, что он подстроил, что Женя стала Лениной любовницей.

– May be. Он любит манипулировать людьми.

В свете фар проносились желтые деревья.

– Я все-таки не понимаю, – сказала Лера, – зачем он убил Женю. Ведь он сам сказал, что любил ее.

И в этот момент Антон не выдержал.

– Альперович мне сказал, что убить можно только того, кого любишь.

– У Андрея бывают странные идеи, – ответила Лера

– Вероятно, убивать тех, кого любишь – одна из них? – спросил Антон.

– Что ты имеешь в виду?

И тогда Антон рассказал ей все.

Лера свернула на проселочную дорогу и остановила машину.

– Я не верю тебе, – сказала она, – Андрей не мог этого сделать. Ты знаешь, Женька была влюблена в него в школе?

Антон покачал головой, и в этот момент Лера рухнула лицом на руль и зарыдала. Антон обнял ее за плечи, и она соскользнула ему на грудь. Он гладил ее по голове, слушал всхлипы, а тело сотрясалось в его объятиях будто на автопилоте или в торжественном финале любовного акта.

За ветровым стеклом пролетел желтый кленовый лист. На секунду он задержался в воздухе прямо перед лицом Антона. Тот ясно различал его резные края и чуть тронутую увяданием ножку. Этот лист, танцующий в потоках восходящего воздуха, недосягаемый за прозрачным стеклом машины, был совершенен. Мгновение Антон не мог отвести от него глаз – но тут ветер подхватил его и унес прочь.

– Я не верю, – повторила Лера сквозь всхлипывания. Круг замкнулся: она стала неотличима от Алены, их влажные от слез лица и потные от страсти тела словно склеились воедино в памяти Антона. Он прижал Леру к себе и внезапно с удивившей его самого остротой понял, что обнимает ее в последний раз.

Наутро его разбудил звонок Белова. Повесив трубку, Антон пошел забивать утренний косяк, думая при этом, сильно ли он удивлен тем, какой расклад принимают дела. Очевидно, Лера позвонила Владимиру сразу, как только добралась до телефона. Зачем Антон рассказал ей все? В память о двух ночах любви? Потому, что считал, что ни один суд в мире не примет его видений за доказательство? Или чтобы она убедила его, что он ошибался?

На этот раз они встретились у Белова дома. Небольшой особняк в центре города поразил Антона своей неприкаянностью: он напоминал скорее склад, чем дом. На старинном (сразу видно – антикварном) столе стояла пустая бутылка водки и две кофейные чашки. Вместо одного стула была коробка от монитора, а другой стул заменяло глубокое кресло, на сиденье которого были брошены несколько томов «Британики». Белов сидел на широком подоконнике и курил.

– Ты говоришь, на полу записки не было? – спросил он вместо приветствия.

– Не было.

– А машина, которую ты видел на улице в тот раз – это была серебристая Audi?

– Я не разбираюсь в иномарках, Володя.

– Но, может быть, увидев, ты бы ее узнал. И типа Альперович поэтому сменил машину. Может быть.

Белов посмотрел на Антона вопросительно, словно предлагая ему опровергнуть это рассуждение.

– Наверное, – кивнул Антон, – я еще подумал, когда он стал всем хвастать, что непонятно, откуда у него деньги на новую машину.

– В каком смысле – откуда? – спросил Белов.

– Ну, у него же были неприятности… с этим, с Дмитрием Смирновым.

– А при чем тут Димон? – быстро спросил Владимир.

– Он же работал с Альперовичем, – сказал Антон, – так что может быть…

– Откуда ты знаешь? – Белов оживился

– Кто-то говорил, – ответил Антон, – да и сам Альперович, кажется, рассказывал.

– Тогда все ясно, – оживился Владимир, – тогда он должен был быть в полной жопе. Если ты не врешь, конечно.

Антон пожал плечами

– Зачем мне… – начал он, но Белов уже набирал телефонный номер.

– Максим? Это Владимир Белов. У меня к тебе просьба: пробей по своим каналам Дмитрия Смирнова. Да, того самого. Меня интересует, не работал ли он с Андреем, да, с моим Андреем, с Альперовичем. Да. И сразу перезвони мне.

Он повесил трубку.

– Если подтвердится – тогда пиздец, – сказал он.

Антон опустил глаза, и его взгляд наткнулся на грязный серо-зеленый носок, валявшийся под столом.

– Я хочу еще раз подчеркнуть, что это – только видение, ничего больше, – сказал он.

– На хуй видения, – сказал Белов, – видения тут ни при чем, – и он кивнул Антону на стоящее у стола кресло, мол, садись.

Антон подвинул к себе кресло и сел. На столе плашмя лежала стеклянная рамка с фотографией молодой женщины с ребенком на руках. Антон автоматически взял ее и стал рассматривать.

– Я еще вчера вечером, после вашего отъезда понял, что Леня говорил правду: он никого не хотел убивать, – вслух размышлял Белов, – Человек, который через две минуты вышибает себе мозги, не врет. А когда Лера мне позвонила, стало ясно и остальное. Ведь если Леня сказал, что бумажка с планом лежит на полу – значит, он не забирал ее и не клал в тайник. И, значит, пистолет туда положил тоже не он. Это сделал настоящий убийца, и он же подменил настоящую марку на поддельную. Сделать это мог – и тут ты прав – только тот, кто знал про план Жени и Лени с кислотой и, одновременно, знал о существовании тайника. И весь твой наркотический бред тут вовсе ни при чем, это и так все ясно.

Женщина на фотографии выглядела довольной, ребенок же был несколько апатичным. Кто же это такие? – подумал Антон.

– Когда Альперович свел Женю с Леней он, возможно, еще ничего не имел в виду, – продолжал Белов, – но в начале этого года дела у всех пошли хуже, и стало ясно, что эпоха первоначального обогащения сменяется эпохой большого дележа. Он решил, что, убрав Женю, увеличит свою долю прибыли – и тут он был прав. Он наверняка соловьем пел ей о креативности наркотиков, а Лене говорил о том, что они могут дать энергию – и, в конце концов, тот сам попросил его свести с наркомафией.

– Нет никакой наркомафии, – не сдержался Антон.

– Ну, в смысле с этим… с Зубовым. А может быть, идея убить Женю возникла у него только тогда, когда Леня уже купил марку. Он рассказал ему про тайник, потом успел подменить марку – и дело было сделано.

Белов загасил окурок о стену и полез за новой сигаретой. Внезапно Антон осознал, что этот дом – еще одна метафора судьбы «новых русских». Что ты подумаешь о человеке, у которого особняк на Ордынке? Что это – роскошный дом, набитый голденью и хай-фай техникой. Но внутри ты находишь тот же бардак, что в любом другом доме. Тот же бардак, что снаружи.

– Даже если так, – сказал Антон, – зачем Альперович приехал ко мне и первый сказал, что от кислоты не умирают?

Именно в этот момент он впервые заподозрил, что такой же хаос царил и в головах всех этих людей. Огромные деньги, которые они заработали (или, если угодно, украли) никаким образом не могли служить доказательством того, что сознание новых хозяев жизни отличается от сознания советского функционера или инженера из НИИ. В головах крутых бизнесменов и всесильных олигархов царил тот же бардак, что и внутри черепных коробок старых пердунов, вылезающих на трибуны и телеэкраны.

– Альперович всегда был манипулятором, – ответил Белов, – именно поэтому он все и делал так сложно. Мог же попросту заказать кого-нибудь из нас. Я бы, к слову, так и поступил. А когда Женя умерла, земля уже совсем горела у него под ногами. Смирнов был в бегах, деньги кончались, и жениной доли уже не хватало. К тому же, он рассчитывал, что ее продадут Поручику – но Леня и Рома были категорически против. И, вероятно, Альперович думал, что расследование, к чему бы оно ни привело, изменит положение дел. Теория возмущений, кажется так. Он много про это говорил, когда мы обсуждали бизнес. Типа, если положение неблагоприятно – сделай что-то неожиданное и резкое.

– Бизнес-дзен, – сказал Антон.

– Да, бизнесмен, – не расслышал Белов, – да. То, что он говорил, звучало странно, но работало. Как, собственно, и в этом случае: ведь теперь ему принадлежит уже треть в деле.

«Боже мой, – подумал Антон, – зачем я задаю все эти вопросы? Мне что, как Кастанеде, нужно подтверждение того, что я действительно побывал на дне пропасти? Я же и так знаю, что это Альперович – к чему мне логические доводы?» Но, тем не менее, он задал последний вопрос – возможно, для того, чтобы проще было все рассказать Горскому.

– А почему Андрей убил Зубова?

– Наверное, потому что боялся, что если выйдут на него, то Зубов скажет, что именно Андрей свел его с Леней. Что Леня его не выдаст, он был почему-то уверен. Все-таки – друзья.

История повторилась: о том, что Женя убита, Антон рассказал Лере, она – Белову, Белов вызвал его к себе. То же самое – с именем убийцы. Лера, Белов и опять – Антон. На выходе и в том, и в другом случае оказываются деньги. На этот раз их было много больше – Владимир сдержал свое слово. Он открыл ящик в столе, вынул оттуда картонную коробку из-под зефира и, раскрыв ее, начал отсчитывать сотенные купюры. Потом задумчиво посмотрел на Антона, кинул отсчитанные деньги назад, прихлопнул их крышкой и отдал коробку Антону.

– Деньги? Мне? – недоумевая, спросил Антон

– Я же за этим тебя и вызвал, – ответил Белов, – не для того же, чтобы отвечать на твои вопросы, так ведь? Ты вел расследование и довел его до конца. К тому же, с каждым новым трупом я становлюсь все богаче, ты же понимаешь.

Означали ли деньги, что Антон рассказал все Лере не случайно, а потому, что в глубине души знал: она перезвонит Белову и круг замкнется? Так или иначе, он уже понял, куда пойдут эти деньги. Вставая, он последний раз взглянул на фотографию.

– Да положи ты ее на место, – неожиданно сказал Белов и вырвал у Антона из рук рамку.

– Кто это? – спросил тот.

– Жена и дочка, кто же еще. Сейчас в Лондоне живут. Я их туда пару лет назад отправил – чтобы горячее время переждали. Ну, как-то оно так и получилось.

Он снова закурил.

– Все как-то наперекосяк идет. Если бы я знал, чем все это кончится, никогда бы и не начинал всего этого бизнеса. Уехал бы себе в Америку, работал бы на фирме какой-нибудь, ездил бы на подержанном «форде». А с Альперовичем только переписывался бы. Мы же с ним друзья на всю жизнь, можно сказать – братья по крови.

Белов усмехнулся, словно желая сказать «сам-то я понимаю, что говорю?» и положил фотографию обратно на стол.

– И что ты будешь теперь делать? – спросил Антон Белова, – в милицию позвонишь?

– Не надо милиции, – сказал Белов, – я уж как-нибудь сам.

В прошлые два раза он говорил «мы», подумал Антон. Но, кажется, время «мы» для него закончилось.

В этот день он отпустил шофера и вел машину сам. Было о чем подумать. Несколько лет своей жизни он потратил на то, чтобы научиться зарабатывать деньги. Поначалу он думал, что надо просто хорошо просчитывать варианты – и тогда все будет получаться. Но по мере того, как один за другим откалывались люди, умеющие считать, он начинал понимать, что зарабатывание денег – на самом деле не про деньги, а про что-то другое. Это как в «Звездных войнах»: чтобы попасть в цель, надо закрыть глаза. Вероятно, деньги зарабатывают не те, кто интересуется деньгами, а те, кто мыслит в терминах финансовых потоков и движения капитала. Потому что если целишься в другую сторону, именно тогда и попадаешь в цель. Так он думал год назад.

Дорога из офиса домой была знакомой, и он почти не замечал ее. Перестроился из ряда в ряд, мягко подкатил к светофору. Все оказалось сложнее, и забыть о деньгах – как бы забыть о деньгах – было недостаточно. Этого хватало на прорыв – но не хватало на то, чтобы удержать заработанное. Деньги таяли, вчерашние друзья мало-помалу превращались в конкурентов. Деньги – думай о них или нет – обладали уникальным свойством: на всех их никогда не хватало.

О них надо было не думать – и одновременно надо было их любить. Деньги не прощали упущенной возможности. На шестом году своей деловой жизни он понял, что все совсем просто. Надо просто использовать каждый случай. Надо брать, что дают. Те боги, что ведают его миром, не прощают ни отказа, ни промедления. Они просто ждут жертвы – ждут все эти годы. И только когда жертва принесена, ты можешь вздохнуть спокойно.

Вот я убил человека, – размышлял он, – не своими руками, но это неважно. Убил человека, которого знал много лет, которого любил больше, чем кого-либо из своих друзей. Жалко ли мне его? Да. Или – нет. Точнее – неважно. Просто у меня не было другого выхода. Все так сложилось.

Он подъехал к дому и выключил мотор. Открывая дверь, он на секунду почувствовал себя героем античной трагедии, человеком, который следует своему року – без радости, без гордости, без каких-либо чувств. До самого конца. Следует потому, что у него действительно нет другого выбора. Потому что все, что он делал эти годы, естественно привело его к тому решению, которое он принял. Доброе утро, античный герой. Здравствуй, античный герой.

Человек в плаще, ждавший его уже полчаса, отделился от стены дома, на ходу вынимая «макарова». Бежать поздно, он пытается достать свой пистолет, но не успевает. Беззвучный выстрел, боль в плече, он падает, потеряв равновесие. Вторая пуля попадает в голову, выбивает зубы и, пробив щеку, выходит, почти не причинив вреда. Рот наполняется липкой кровью, он пытается откатиться, но третья пуля отрывает ему ухо. В голове шумит, словно кричат сотни голосов, кровь льется по коротко стриженным волосам. Четвертая пуля разбивает коленную чашечку, и он замирает в луже собственной крови, подергиваясь, словно перевернутый на спину жук. Киллер подходит ближе. Черный кружок глушителя, две пули в грудь – и седьмая, контрольная, в голову, словно точка, на полуслове обрывающая пульсирующую сквозь непереносимую боль мысль о том, что это конец.

Утром Вася Селезень позвонил Антону и попросил его записать сегодняшней ночью с телевизора фильм про Питера Тоша. Сам Селезень собирался за грибами и отменить такое дело не мог даже при всей своей любви к регги. Антон пытался отбазариться, говоря, что сам вечером уходит из дома, а таймер в магнитофоне не работает, но это не помогло. С чего Селезнь решил, что именно Антон должен записывать Питера Тоша, было неясно – но, приняв это решение, Вася стал действать с таким напором, что Антон не устоял. Потому сегодня вместо привычной электроники квартира Горского была наполнена звуками регги.

– Как-никак – предшественник джангла, – сказал Юлик, – и вообще – хорошая музыка. Позитивная.

Он как всегда сидел в своем кресле, Антон расположился рядом.

– Ну вот, – говорил Горский, – теперь мы знаем, кто убийца. Но легче ли нам от этого? Ведь что мы искали? Не детали жизни, а сокровенную истину. Когда я брался за это дело, мне хотелось постичь сокровенный смысл происходящего. Но именно он-то и ускользает все время.

– Ты знаешь, – сказал Антон, – я вот вспомнил, какой сон мне приснился однажды. Будто лепестки – это люди, которые сидят за столом. И их всех обрывает одного за другим, пока не остаются только трое. Может быть, в этом сне и заключен весь скрытый смысл этой истории?

Горский посмотрел на экран, где только что кончили рассказывать о том, как маленький Питер Тош упал на колючую проволоку и повредил себе глаз.

– Мне все больше и больше начинает казаться, – сказал он, – что скрытые смыслы на то и скрыты, что существуют в своем особом психоделическом мире и не нужны миру реальному. Может быть, даже вредны ему. Вот ты понял, что Альперович – убийца. В результате стало на два трупа больше. Разве это было твоей целью?

Вторым трупом был Владимир Белов, убитый через три дня после смерти Альперовича. О его смерти Антону сообщила Лера. «Представляешь, – с легким восхищением сказала она, – про это даже в газетах не написали. Это Поручик постарался, чтобы не ворошить все это дело. Даже подумать страшно, сколько надо было за это заплатить. Говорит, это высшая степень признания в их мире».

– Я ведь думал, что надо выйти из этого самолета! – воскликнул Антон, – а ведь не вышел. Более того – продолжал в нем лететь и даже иногда объяснял, в какую сторону штурвал крутить.

– Из какого самолета? – спросил Горский

– Ну, помнишь, я тебе рассказывал, про то, как Вика сказала после первого косяка?

– А, – вспомнил Горский, – так вот я однажды тоже попытался раскурить одного знакомого… знаешь, из поколения тех, кому сейчас уже за пятьдесят. И он, когда покурил, все приставал ко мне, когда же это кончится – ну, потому что ему было непривычно в новом состоянии, и он боялся.

– Ага, – кивнул Антон.

– Ну, а я тоже был покуривший и потому сказал ему: «Да как ты захочешь, так оно и кончится». И с самолетом твоим, собственно, то же самое: когда захочешь, тогда и выйдешь. Может быть, оттого оно так и получилось. Ты же знаешь. Исход в детективе всегда зависит от следователя.

– А как же то, что было на самом деле? – спросил Антон.

– Ты лучше косячок сначала забей, а потом уже спрашивай, – по-сказочному ответил Горский.

Антон вынул из кармана черную коробочку от фотопленки и пачку «Беломора». Кинув взгляд на экран, где негры с роскошными дредами пели что-то на своем патуа, он приступил к делу.

– Но ведь все разлеглось в конце концов, – заметил Антон, – даже мотивы стали ясны. Напарник убежал, деньги вышли, надо было ускорить дележ… Владимир мне все объяснил.

– Ерунда все это, – сказал Горский, – дурацкий это был план, неслучайно он не сработал. Просто твой Альперович был безумен. Помнишь, в «Кролике Роджере»? Только мультику могла прийти в голову идиотская идея про скоростное шоссе. Вот так и с Альперовичем. Ему только казалось, что он знает, зачем он заварил всю эту кашу – а что там скрывалось у него в глубине души никому, слава Богу, не известно.

– Почему – слава Богу?

– Потому что тайные импульсы обычно довольно мерзкая штука. А именно они управляют любой историей – что с большой, что с маленькой буквы. Именно они, а не рациональные построения, которые придумывают, как правило, задним числом.

– И потому, – кивнул Антон, – проще найти убийцу, приняв наркотик, чем вычислить его дедуктивно.

– Да, – согласился Горский, – можно сказать, он сделал это, потому что любил Женю и Леню, и потому хотел их убить. Чтобы их повенчать таким образом. А можно сказать, что он просто убил, потому что представилась такая возможность. Знаешь, как Паша не может сказать «нет», если ему предлагают? Так и Андрей не смог сказать свое «нет», когда понял, что может безнаказанно убить. Может, он все время слышал подобные тысяче громов крики «убей! убей!»? Так сказать, естественное звучание той Истины, которую мы так искали.

На экране негры потрясали автоматами, и на Ямайке вовсю полыхала гражданская война, так похожая на бандитскую разборку. Антон кончил забивать косяк и непонимающе посмотрел на Горского.

– Это из «Бардо Тедол», – пояснил Горский, – Ченьид Бардо. Если я правильно помню – как раз седьмой день. Впрочем, – и он сделал первую затяжку, – может быть, в конце концов он затеял это, потому что знал, что все равно обречен, после того, как этот Смирнов убежал. И потому хотел, чтобы его убили те, кто его любит.

Минуту они молча передавали косяк друг другу.

– Я не понимаю одного, – спросил в конце концов Антон, – почему все-таки эти две истории так похожи? Может быть, важен не только гороскоп рождения, но и гороскоп смерти? То есть если люди умирают примерно в одно время, то их судьбы ретроспективно оказываются связаны?

– Не гони, – лениво сказал Горский, – они умерли с разницей в несколько часов. Для гороскопа это очень много. Дело просто в том, что у этих историй слишком много общих действующих лиц: ты, я и Зубов как минимум. И вообще – если употреблять столько, сколько мы употребляем, все в этом мире окажется связанным. Любопытно другое: Олег не верит, что Зубов был убит не из-за его колдовства – и точно так же ты не готов предположить, что Альперовича и Белова убили по каким-то причинам, не связанным с этим делом.

– Смотри сам, – горячился Антон, – Белов сказал, что он разберется, и через неделю Альперовича убивают на пороге его офиса. А еще через три дня убивают самого Белова. Понятно, что это какие-то люди просто отомстили ему за смерть Альперовича… те, с кем он работал.

– Или нет. Почему не предположить, что существует еще одна история, к которой и Белов, и Альперович имеют то же отношение, что Зубов – к смерти твоей Жени? И эти истории вложены друг в друга как матрешки.

– И так – до бесконечности?

– Или до семи, – кончиками губ улыбнулся Горский, – раз уж это число тебе так нравится.

– Но ведь это сводит на нет саму идею расследования, – сказал Антон, – ты посмотри: если все равно всех должны убить в конце, то какая разница, кто был первым убийцей? Представь себе такой сюжет: скажем, корабль. И на нем – убийство. Долгое расследование, и когда уже всем ясно, кто и что – корабль случайно врезается в айсберг и идет ко дну. Или, еще лучше, больница для больных чем-нибудь смертельным, типа СПИДа. И вот они умирают естественным, так сказать, путем, а тем временем детектив идет своим чередом. И это, собственно, соревнование между сыщиком и смертью: он раскроет убийцу или убийца умрет сам по себе.

– Твоя больница – это и есть наша жизнь, – ответил Горский, – только в ускоренной записи.

– Ты только посмотри, – перебил его Антон, показывая на телевизор.

На экране морщинистые черные руки сворачивали косяк за косяком, огромные кусты марихуаны тянулись к самому небу. Между ними шел Питер Тош – или не Питер Тош – и пел про Бога Джа и его священную траву. Казалось невозможным, что все это они видят по обычному телевизору.

– Они там с ума посходили, такое показывать, – сказал Антон и, помолчав, добавил, – все-таки мы живем в прекрасной стране.

Деньги, которые Белов заплатил Антону, он почти целиком отдал Горскому, считая это справедливым. Превращенные в тревелчеки, они лежали где-то в ящике стола, а рядом с ними – билет на самолет. Антон забил еще косяк и передал его Юлику. Мертвый Питер Тош пел Legalize it!, и переводчик привычным ко всему голосом зачитывал подстрочник:

Доктора курят Медсестры курят Судьи курят И даже адвокаты курят
Легализуйте! Не критикуйте! Легализуйте – и я буду ее рекламировать!

Тени умерших и живых растворялись в конопляном дыму, и, казалось, между ними уже нет разницы. Мир предстал исполненным гармонии, и каждому – и мертвому, и живому – нашлось в нем свое место. Они добили косяк, а за ним еще один. А потом еще, и еще.