Документов опять не сохранилось, лишь изустное предание донесло, что архимандрит Кирилло-Белозерского монастыря отец Иринарх направил Петру прошение, в котором, известив государя о былом значении Валаамского Спасо-Преображенского монастыря, просил вспомоществования в возрождении его. Указ последовал, и в 1715 году монастырь был возобновлен. Поначалу, правда, не как самостоятельная обитель, а под управлением Кирилло-Белозерских настоятелей. Но уже с 1720 года указом Святейшего Синода он получает статут самостоятельного монастыря, и первые в нем настоятели именовались не иначе, как строители. Только в 1757 году строитель Ефрем был произведен в звание игумена. Восстает из праха и небытия Валаамская обитель. Начинается период ее возрождения, возрождения трудного, если так можно выразиться, с отдышкой, как у тяжело больного человека, впервые за многие месяцы поднявшегося с постели. Медленно и тяжело все давалось. Строились и украшались на пожертвованные медяки.

Блестящий петербургский двор в сфере своего внимания держал и иные объекты. Было не до монастырей. При Петре велась огромная война, строился флот, переформировывалась армия, да что там армия! — перекраивалась вся российская жизнь, воздвигался Петербург. Уж до монастырей ли тут заброшенных?! По поводу указа царя о восстановлении Валаамской обители по сю пору идут споры: был, не был. Может быть, и был, да устный. По получении прошения отца Иринарха (а оно-то точно было), быть может, его величество бросил: «Алексашка, разберись». Этого было и достаточно для того, чтоб взяться за дело.

Кстати, по тому же преданию именно Александр Данилович Меншиков досматривал (пока мог) за становлением обители, и даже его рейтары стучали здесь топорами, возводя первый после запустения деревянный собор.

Еще о Петре. Существует предание и о том, что царь в те годы побывал на острове. В центральной усадьбе монастырской стоит гранитная стелла, на которой начертано: «Высочайшие особы, соизволившие посетить Валаамский монастырь». В ряду имен, там названных, первым стоит имя Великого Петра, правда, с оговоркой: «по преданию». В связи со всеми этими спорами я выдвигаю свою версию (на научность которой не претендую). В конце мая 1703 года, сразу после взятия Ниеншанца, Петр отправился на Ладогу, где проходили при его участии ходовые испытания одного из первенцев русского флота. Длились они дней 10. Это — факт исторический и абсолютно точный. Петр вполне мог распорядиться вывести корабль из южноладожского мелководья дальше к северу — на глубины, чтоб посмотреть, как ведет себя судно на более крутой волне, да и походить более длинными галсами по озерному простору. Все-таки при протяженности озера с юга на север в 230 верст и с запада на восток 130 есть где полавировать. В этом случае, почему они не могли оказаться в зримой близости от Валаамских островов? Незнакомая земля, да еще овеянная туманом легенд и преданий, ах, как привлекательна для посещения. Подошли ближе, на якорь встали, спустили шлюпки — и вот она, Валаамская твердь, под ногами. Могло быть так? Могло. Не отвергайте монастырских легенд, относитесь к ним бережно и внимательно, и они, быть может, откроют для вас много интересного и неожиданного в российской истории.

С 1715 года только усердие и терпение требовались для восстановления порушенного монастыря. На Руси этого товара не занимать, именно усердием и терпением собиралась и созидалась Русская земля. Возводились храмы и палаты, обустраивались города. Не иное, над чем подчас мы сегодня ёрничаем, а именно усердие и терпение есть наиглавнейшие русские качества.

С 1717 года начинается восхождение обители Валаамской по лестнице духовной славы и экономического преуспеяния. Два столетия этого неудержимого движения оставили неизгладимые, благодатнейшие следы на монашеских островах, но не всегда и не все шло безоблачно-гладко.

Братия Кирилло-Белозерского монастыря, имевшая доходы почти с двух тысяч дворов крепостных крестьян (закрепленных за ним царским указом), крепко помогла Валаамской обители и средствами, и рабочими крестьянскими руками. Через три года деревянный ансамбль, состоявший из Спасо-Преображенской церкви с приделами Иоанна Богослова и Андрея Первозванного, с отдельной колокольней, келейными корпусами, трапезной, хозяйственными постройками, был завершен. К 1752 году обнесли все это надежной деревянной оградой. Но вновь стали накатываться несчастья — пожары. Строжайший запрет на разведение костров в лесу и курение действовал непреложно. Иные причины стали началом частых пожаров. Попадет молния в колокольню. «Ахти, братие!» Горит так, что к утру на месте монастырского ансамбля одни дымящиеся головешки. Пруда никакого вблизи построек нет, а по «тропе водоносов», через Монетные ворота, в бадьях на коромыслах 30 метров вниз, до 40 вверх (а именно на такой высоте над бухтой и по сей день стоят монастырские постройки) — куда там, когда полыхает, как из жерла вулкана! Только вновь отстроятся — зимой, во время топки печей, раззява какой-нибудь не прикроет плотно дверцу, уголек выпал — и пошло. «Ахти, братие!» В 1751 году пожар летом, в 1754 — зимой. Никаких средств не хватит на такую окаянность.

А тут еще только что взошедшая на престол государыня Екатерина Алексеевна, намереваясь начать войну с турецкой Портой, издает Указ о секуляризации (отъятии) монастырских земель и учреждении монастырских штатов. Субсидии от государства стали полагаться монастырям только штатным, размеры их зависеть стали от ранга монастыря. (Поделены монастыри русские были на ранги I, II, III и лавры.) И в 1768 году указ этот докатился и до Валаама. Пожары да это — совсем беда. Игумен Ефрем писал в Синод: «Мера сия подействовала на монастырь хуже шведского нашествия».

Первый каменный храм на Валааме

Но делать нечего, против государева Указа средства нет. Монастырь оказался за штатом, накатывалась нищета. Но не дал захиреть Валаамской обители митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский Гавриил Он осознавал, что нельзя допустить скатывание монастыря до уровня нищенствующего скита на диких Валаамских островах. Перво-наперво трудом немалым изыскиваются средства, благо жертвователей удалось-таки отыскать под боком — в Петербурге. Затем указ издается по епархии «Строить на Валааме монастырь каменный, с каменными же полами». Да вот загвоздка где взять зодчего? Итальянцы созидавшие о ту пору царственную столицу, были явно не по карману петербургской епархии. Гавриил поискать решил «среди своих», на пыльных стеллажах архива Святейшего Синода. И вскорости нашел. Изрядный во всех отношениях проект застройки Саровской Пустыни — творение иеромонаха того же монастыря отца Назария. Решено было: отозвать Назария в столицу, дабы, познакомившись с ним, назначить на Валаам игуменом и строителем. Поначалу вышла незадача. Тамбовский Владыко Серафим (а тогда Саровская пустынь Нижегородской губернии подчинялась Тамбовской епархии) отписал Гавриилу, что Назарий-де «отменно глуп и проку от него на Валаам не будет». Гавриил мгновенно сообразил: лукавит тамбовский митрополит, не желая отпускать дельного человека. Повторное послание в Тамбов было строго категоричным: «Немедля вышли этого глупца, здесь умников у меня своих навалом». Делать нечего, пришлось с Назарием расстаться. И в 1782 году указом Святейшего Синода он становится строителем и настоятелем монастыря Валаамского.

Перво-наперво были Назарием отысканы на островах, сложенных сплошь из диабазов, нужные глины и определены их примерные запасы. Начали ставить кирпичный завод. Выстроили лесопилку, кузницу, литейную, другие мастерские, потребные для масштабного строительства. И, помолясь, принялись за дело, за большое дело и многотрудное: впервые за всю историю монастыря возводились здания каменные. Собственно строить начали только в 1785-м: три года ушло на подготовку, создание строительной базы, начертание планов и проектов. Через год после начала работ нежданно-негаданно пришло подспорье: пятого марта 1786 года императрица (наверное, не без стараний Гавриила на этот счет) издала указ, по которому монастырь включается в число монастырей штатных 3-го класса и, стало быть, теперь ежегодно получает от казны 1524 рубля 93 копейки. Невелик капитал, но как посмотреть, для монастыря в те времена деньги немалые. Трудились и трудились, не покладая рук своих. Использовалась и наемная рабочая сила, когда необходимо было сделать какую-нибудь особую работу, а среди братии умельцев на нее не находилось.

Крестный ход в монастыре на день св. Сергия и Германа. Начало XX в.

Спустя десять лет вступивший на престол император Павел Петрович стремительно отменил все постановления своей царственной матушки относительно монастырского землевладения. Как писали тогда валаамские монахи: «Восшествие на престол этого монарха было величайшей радостью для всего православного духовенства». Монастырю возвращаются рыбные ловли, покосы, угодья, мельницы. Стали сдавать все это в аренду, получая за нее ежегодно три тысячи двадцать рублей серебром. Вряд ли мальтийского рыцаря на российском престоле столь уж сильно волновала судьба православия, просто все делалось вопреки и как бы во вред царствованию предшествовавшему.

К 1801 году в целом монастырский ансамбль был возведен, он и сегодня хранит на себе черты созданного Назарием. Композиционным центром явился Спасо-Преображенский собор, вокруг два четырехугольника, один в другом келейные корпуса, большая трапезная, всевозможные мастерские и службы монастыря. Севернее собора выстроена была еще церковь Успения Богородицы, южнее — Николая Угодника (поздней упраздненная).

В 1801 году Назарий снимает с себя бремя настоятельства. А в 1804 году по его же прошению митрополит Амвросий отпускает его в Саровскую Пустынь, где 44 года назад он принимал пострижение. Скончался этот талантливый русский человек, истинный подвижник, молитвенник и труженик 23 февраля 1809 года и похоронен там же, в Сарове.

Но памятен Назарий на Валааме не только тем, что возвел каменные монастырские строения. Он возвел в монастыре оплот подвижничества истинного: ввел на Валааме строжайший устав Саровской пустыни, по которому и существовал монастырь до 1940 года. Обитель, возрожденная в 1989 году, живет по нему и теперь.

Дело строительное, Назарием начатое, не остановилось. Настоятели Иннокентий, Ионафан I и Варлаам продолжили работы, и к 1838 году монастырский ансамбль был выстроен окончательно. Но не только фундаментальное каменное строительство, явившее собой наиглавнейшую в ту пору стезю хозяйственной деятельности обители, не только строительство духовное, произведенное введением в монастыре Устава Саровской Пустыни, и даже не духовное назидание и завещание отца Назария явились событиями значительнейшими в истории сей обители.

Умный, предприимчивый и отважный рыльский купец, Григорий Иванович Шелехов, один из первопроходцев Русской Америки, основатель знаменитой Русско-Американской Промышленной Компании, в конце 1793 года, собираясь на Аляску в очередной раз, обратился к Святейшему Синоду с прошением «Об отправлении на Алеутские острова и Аляску православной духовной миссии», которая, по замыслу Григория Ивановича, должна была войти в состав его следующей экспедиции. Выбор Святого Синода пал на Валаамскую обитель. Игумену Назарию было поручено собрать для этого необыкновенного мероприятия «иноков духовно зрелых и телом крепких». Выбор отца Назария пал на иеромонаха Иоасафа Болотова, духовного звания, пришедшего на Валаам из Ярославских пределов, «так как в нем замечены были: нрав светлый и приятный, кротость и твердость духа, увлекательный дар слова с силою убеждения и строгая обдуманность в исполнении предприятий». Таковая, если так можно выразиться, характеристика дана была этому человеку самим игуменом Назарием, когда он перед Святым Синодом оправдывал верность своего выбора.

Об отце Иоасафе (в миру Иване Болотове) следует немного сказать особо: родился он в семье священника Ильи Болотова в селе Страшкове Кашинского уезда Тверской губернии 22 января 1761 года. По окончании Кашинского духовного училища обучался в Тверской семинарии, затем перевелся в Ярославскую, которую и окончил с блеском. Четыре года преподавал в Угличском духовном училище. Пытливый, обладающий живым умом юноша обзаводится обширной библиотекой, постоянно пополняя багаж своих познаний. В 1786 году принимает нелегко давшееся ему решение — постригается во иноки, кстати, в Толгском монастыре, близ Ярославля. Спустя год он оказывается на Валааме. Здешняя жизнь настолько привлекла новоначального монаха, что весь свой путь земной он решил провести в стенах именно этого монастыря. Но, как говорят, «человек предполагает, а Господь располагает». Судьба распорядилась по-иному.

Иоасаф согласие свое отправиться на Аляску изъявил, принял на себя трудный, поистине апостольский подвиг. В помощь ему в состав миссии вошли Валаамского монастыря иеромонах Ювеналий, иеромонах Макарий, иеромонах Афанасий, иеродьякон Стефан, иеродьякон Нектарий, монах Иоасаф и монах Герман. Всего, таким образом, восемь человек вошли в первую русскую православную миссию на далекую, дикую Аляску. (Вся миссия насчитывала десять человек.)

Отправлялись в дальний край не просто так, не келейно-тихо и незаметно. Последовал именной указ Екатерины, согласно которому Святой Синод возвел Иоасафа в сан архимандрита, были пожалованы митра и наперсный крест. Всем необходимым миссия была снабжена щедро: от верховьев Лены до Охотска имущество миссии везли на 100 лошадях.

И, хоть обставлено все было широко и даже помпезно, с отъездом сильно поспешали. Стремились до ростепели поспеть к Каменному поясу — Уралу. Как ни поспешали, а весь путь от Санкт-Петербурга до Аляски занял… целых девять месяцев! Девять месяцев труднейшего пути бездорожьями, полной гнуса сибирской тайгой, комариными болотами. Сколь тягот и лишений претерпели — один Бог знает. Из отчета миссии: «От Петербурга до Охотска ехали сухим путем…». Читатель! Взгляните на географическую карту России, хоть чуть напрягите воображение и представьте, что за «путь» это был, и вы осознаете, что до Охотска-то добраться было уже подвигом в те времена, не говоря о прочем. Особенно о пути морском от Охотска до острова Кадьяк и далее на восток до самой Аляски. Легко сказать: на шлюпе, груженном солониной, солью, огневым припасом, в трюме которого и спать-то можно было, только устроившись на мешках да бочках, и то в неимоверной тесноте, духоте и зловонности. А качка, холод, скуднейший рацион? Только им ведомо, что это было. Но они достигли. Все это было лишь прелюдией к их миссионерскому подвигу. Проповедуя, крестя, в трудах и вере строили церкви, основывали школы, врачевали, просвещали, как могли, жителей этого дикого края. На Аляске погиб мученически от рук язычников Ювеналий.

В 1799 году погиб вместе с кораблем «Феникс» Иоасаф, только что в Иркутске во епископы Кадьякские рукоположенный именным Указом императрицы еще от 19 июня 1796 года. Вместе с ним погибли спутники его: иеромонах Макарий и иеродьякон Стефан.

Помимо миссионерского служения, архимандрит Иосаф нашел время и для служения научного. Он успел за неполных четыре года исследовать и написать «Топографическое, климатическое, статистическое и нравственное описание острова Кадьяк», дав, таким образом, первым из европейцев научное описание этого неизученного края просвещенному миру. Труд сей был опубликован в октябрьском номере журнала «Друг просвещения» за 1805 год.

Иеромонах Нектарий, в 1806 году тяжело захворавший, был отправлен в Иркутск, где и почил в бозе в году 1814. Монах Иосиф умер на Кадьяке. Иеромонах Афанасий исправлял служение свое до 1825 года. В тот год вернулся в Россию, прибыл на Валаам (!), где и преставился Господу в году 1831, успев основательно поведать и даже частично описать все деяния миссии. И только монах Герман продолжал подвизаться в диком том крае. По свидетельству барона Врангеля, бывшего тогда наместником в Российских колониях Америки, в 30-е годы Герман основал на Кадьяке при миссии детский приют для ребятишек-сирот из алеутов. Последние годы своей земной доли отец Герман подвизался анахоретом на острове Еловом. По сию пору там сохранился бережно местными жителями охраняемый скит: избушка, часовенка и… могила. Могила Святого Преподобного Германа Аляскинского! Он почил в бозе в конце 1837 года, отдав 44 года жизни своей, служения своего подвижнического людям того далекого, холодного края. Русская Православная церковь канонизировала Германа в 1970 году. На Аляске по сей день существует действующая православная семинария имени Германа Аляскинского и православный же монастырь его Святого имени.

Часовня преподобного Германа Аляскинского в Нововалаамском монастыре в Финляндии

Но вот что занимает мое воображение. О чем мыслил, что чувствовал этот прежде всего человек, хоть и обуздавший себя строжайшей уздой обета постничесгва и одиночества, выходя на угрюмый, пустынный берег далекого, чужого ему океана? Какой болью и печалью наполнена была прекрасная душа этого мужественного инока? Сколь ни пытайся, это останется навеки тайной. Но завеса тайны этой может быть приподнята — сохранились письма отца Германа игумену Назарию. Письма и позволяют прикоснуться к трепетным струнам души этого человека. Приведу всего один фрагмент.

Успенская трапезная монастыря. Начало XX в.

«Преподобный, пречестнейший государь Батюшка, отец Назарий со всею о Христе братиею о Господе радоватися. Ваших отеческих мне убогому благодеяний не изгладят из моего сердца ни страшныя непроходимые Сибирские места, ни леса темные, ни быстрины великих рек не смоют, ниже грозный океан не угасит чувств оных. Я в уме воображаю любимый мной Валаам, на него всегда смотрю через великий океан» (писано 19 мая 1795 года, о. Кадьяк).

Задумайтесь на минуту, мой читатель, над строкой: «Я в уме воображаю любимый мной Валаам, на него всегда смотрю через великий океан». Полагаю, вам станет понятной душевная тоска, владевшая Германом на протяжении долгих 43 лет. Но он свершил свое служение Господу, мужественно и достойно прошел свой земной путь, и прославлен Русской Православной Церковью Преподобный Герман Аляскинский 9 августа (27 июля по ст. стилю), и, конечно же, особо почитается в монастыре Валаамском, где в соборной нижней церкви во имя Святых Преподобных Сергия и Германа хранится частица его святых мощей, уже в наши дни доставленных с Аляски.

В Валаамской обители особо чтят память не только Преподобного Германа, но и одного из основателей Соловецкого монастыря — Савватия, основателя Александро-Свирского монастыря — Александра Свирского, основателя Коневецкого монастыря — Арсения Коневецкого, основателя Авраамиевского монастыря в Ростове Великом — Авраамия Ростовского.

В 1819 году Валаамская обитель удостоена была высочайшего посещения: трое суток молитвенно провел на острове августейший император Александр I.

Пещера Александра Свирепого на Святом острове

Через министра духовных дел, князя Голицина, сообщено в начале августа 1819 года игумену Иннокентию, что государь-император намерен посетить монастырь. Было подчеркнуто, что, по желанию самого монарха, принимать его следует не как Самодержца Всероссийского, а как смиренного паломника, и прибудет он без конвоя и свиты в сопровождении одного камердинера. Обрадованы в монастыре были несказанно: как же, первое во всей истории монастыря августейшее посещение, но сообщению, что «без свиты и конвоя», не поверили. Неделю суетливо готовился монастырь к высочайшему визиту. В общем, так-то всегда был отменнейший порядок, а тут и вовсе все блистало. К назначенному дню извлекли из погребов наилучшую провизию, наготовили, нажарили, напарили, нанесли всяческих яств. В оный день почти весь монастырский флот ушел к Салми, встречать любезнейшего визитера. В монастырь же от управляющего имением графини Орловой был прислан 7 августа нарочный с известием, что император почивать будет в Салми в доме военного губернатора, а 10-го утром, вероятно, отправится на Валаам. Но эконому монастыря отцу Арсению, прибывшему в Салми 9 августа утром со всем монастырским флотом, император заявил, что на остров пойдет из Сердоболя, а до него доедет на простых почтовых. На Крестовом острове, при входе в бухту, на колокольнях поставили смотровых, все как бы замерло в ожидании большого праздника. Однако… Шел час за часом, светило пошло к закату, а на горизонте ни паруса, ни единой движущейся точки. День угас. Отслужили повечерие, монашеское правило. Тревожное недоумение охватило братию. Монастырь угомонился, погасли огни, все стихло. Безмолвная августовская ночь опустилась на уснувшие кельи, притихшие храмы, сады. На Ладогу пал туман.

А государь? Он, действительно, доехал в простой коляске с одним камердинером до Сердоболя. Отец Арсений встретил августейшего путешественника, в подворье Сердобольском отслужили молебен, потом трапезничали, да пока собирались, вышли уж только к вечеру. Мужики на веслах старались, знали, что везут Александра Благословенного, указом своим от 1812 года сделавшего земли эти частью Великого Княжества Финляндского, даровавшего всем им свободу от крепостного права и вообще сделавшего их жизнь основательно независимой от уклада и порядков империи. Ладогу и путь к архипелагу знали как свою собственную пядь. И в ночи уже, бесшумно почти, никем не замеченные, ввели суденышко в монастырский залив, так же без гомона ошвартовались, высадили путников своих на деревянный причал и пошли восвояси. Отец Арсений что было сил поспешил наверх. Александр же постоял с минуту на пустынном причале, размял от долгого сидения отекшие члены и не спеша, похрустывая песком, пошел наверх, где во тьме едва угадывались, чуть белея, монастырские постройки.

Арсений таки поспел. Поднялся гвалт, зазвонил колокол, за сияли огни, братия валом повалила в собор. На паперти подвернулись два незнакомых господина в сюртуках, их попроси ли посторониться, не мешать: «Государь в обитель прибыл» Александра с камердинером чуть было совсем не затолкали угол, но кто-то бывалый узнал, пали в ноги, слезно извиняясь, повели в храм, начался молебен. Трое суток провел император в монастыре, строго постясь и истово творя молитву. До сих по хранят предание о том, как схимонах Николай угостил государя репкой со своего огорода, заявив, что только чистить нечем, ножика нет. Император, немного смутясь, вытер ее от земли белоснежные лосины и, сказав: «Я солдат, съем и так», съел предложенное угощение.

Благодарственные милости от богомольного самодержца не заставили себя ждать. Через год доставили в монастырь пожалованный императором игуменам массивный золотой крест усыпанный бриллиантами, «для всегдашнего ношения его настоятелями при священнослужениях». Монастырь же по Высочайшему повелению 2 апреля 1822 года был возведен в I класс, дарован был ему большой остров (чуть меньше самого Валаама), правда, не в самом архипелаге — в 23 верстах юго-западнее. Там, на этом острове Путсаари, основан был впоследствии скит во имя святого Сергия и стали разрабатываться каменоломни, дававшие обители значительные доходы. Достаточно сказать, что устои Благовещенского (ныне Лейтенанта Шмидта) моста, цоколь гостиницы «Москва» (что напротив Московского вокзала), пьедестал памятника Римскому-Корсакову и, наконец, атланты в портике Нового Эрмитажа изваяны имени из этого камня, названного сердобольским гранитом.

Повествуя об этих годах, нельзя не упомянуть и еще об одном событии, происшедшим на Валааме в ту пору. В конце 1822 год сослан был в Валаамский монастырь «на исправление» даже тогда весьма известный архимандрит Иакинф. Имя этого человека в миру — Никита Яковлевич Бичурин. По крови он чуваш. Родился в селе Бичурине недалеко от Чебоксар, в семье сельского священника. В те времена дорога к образованию для «поповских» детей могла лежать только через семинарию. После церковно-приходской школы Никита поступил в Казанскую семинарию. Преподаватели сразу обратили внимание на то, с какой легкостью давались юному семинаристу языки. Он «с лёту» овладел древнегреческим, латынью, старославянским. Как ни странно, «изряден» оказался в русской словесности (ведь за спиной была всего-навсего приходская школа), самостоятельно и довольно быстро выучил французский, английский, немецкий языки. Это за рамками программы семинарии, но, так как успевал и по остальным предметам блестяще, на увлечения юного полиглота смотрели сквозь пальцы. «Учит, ну и пусть учит, значит, Бог дал». И Бог, действительно, многое дал этому человеку. Но, как и судьба многих талантливых людей в России, его судьба оказалась драматичной. В старших классах семинарии с ним случается несчастная любовь. Он был отвергнут. Ах так! Он принимает решение уйти от мира и по окончании семинарии постригается. Одно время остается преподавать в семинарии, а затем оканчивает Казанскую духовную академию, по окончании которой там же и остается преподавать. Но волею обстоятельств в 1807 году уже в сане архимандрита его направляют в Китай главой русской православной миссии. Выбор церковного начальства пал на него не случайно: представителен, образован, владеет многими языками. Долгих 14 лет живет он в Поднебесной, создает русско-китайский, франко-китайский, немецко-китайский словари, изучает культуру, историю, быт этой загадочной страны. Но по доносу сослуживцев (это в России занятие наилюбимейшее) вызывается в Петербург, предстает пред судом Синода и отправляется в ссылку на Валаам, без права чтения книг! Через четыре года его оттуда вызволяет князь Горчаков. Но остаток дней опальный архимандрит проводит в стенах Александро-Невской лавры. Там и могила его, в некрополе XVIII века. На ней стелла с надписью (по-китайски): «У ши цынь ляо чун гуан ши це» — «Труженик ревностный и неудачник, свет проливший на анналы истории» (Конфуций).

х х х

В тот же знаменательный год Высочайшего визита произошло на Валааме событие, которого тогда никто не заметил. Да и кто мог придать значение прибытию на остров, во второй уже, правда, раз (первое посещение было свершено в 1817 году), прихрамывающего, невзрачного, невысокого роста молодого парня, села Старицы Тверской губернии крестьянина Домианта Кононова. Ну, богомолен, ну, странничает по монастырям русским, ну, побывал в Киевской лавре, на Соловках, в Сяндемской обители, на Коневце, в Тихвине, поклонялся Новгородским Святыням. Ну и что? Мало ли таких, сирых и убогих, печально набожных, несчастных, неприкаянных, часто калек, странничали по бескрайним русским проселкам, не имея ни кола, ни двора, искали пристанища, кровли и куска хлеба «Христа ради», под сенью православных обителей? Их и на Валааме было всегда великое множество. Зимой, в стужу, из Сердоболя с монастырскими обозами шли они по ладожскому ненадежному льду, а уж летом и подавно на парусных, гребных суденышках прибивались они к стенам монастырским. Благодарные за оказанный приют, тепло да ласку, чем могли братии в трудах ее помогали.

Так и этот паренек. Только уж больно ревностно посещал службы монастырские, молился истово, с сердцем. И послушания нес безропотно любые. Куда б ни послали — работал, рук не покладая. Со временем невольно обратил на себя внимание братии. А два месяца спустя подошел перед службой к отцу настоятелю, направившемуся в храм, и попросил благословить на монастырское послушание: «Хочу иночество принять». Игумен Варлаам, уже наслышанный от братии об отроке, благословил. Трудно переоценить этот день, час и миг в истории Валаамского монастыря, ибо в это мгновение один из самых знаменитых в будущем валаамских настоятелей стал послушником сей обители.

Нелегок был путь его в Валаамский монастырь. Родители его, крепостные землепашцы, были ох как небогаты, о вольной выкупности и мыслить не смели. Быть бы в крепости до седых волос и Домианту, да случилось несчастье: совсем малютку еще не досмотрела его нянька, то ли сам упал откуда, то ли она его уронила, одним словом, видимо, был поврежден позвоночник. Он стал хромым на правую ногу. Ни тебе пахарь никакой, ни рекрут. Куда его? И родителям маета, да и самому нахлебничать в крестьянской-то семье не с руки.

Так длилось много лет. Уж как горячо молился Господу, прося исцеления. Не помогало. На двадцатом году надоумил старицкий батюшка сходить ко Святым угодникам, помолить Господа в монастырях православных: «Господь мислостив, вдруг поможет». Год собирался. Родители благословили и в 1816 году отправился в бесконечную свою дорогу. Не думаю, что он сразу решил посвятить себя иноческому служению и в странствиях своих просто выбирал монастырь для этого. Ведь в 1817-м он уже побывал на Валааме и ушел с него. И еще два года паломничал по святым местам. Нет, шла в его душе какая-то труднейшая работа, роились сомнения и надежды. Такой человек, как он, не мог свершить этого шага безоглядно. Наконец свершил.

Но была одна загвоздка: он ведь по-прежнему оставался крепостным крестьянином. Надо было выхлопотать вольную, но сделать это было возможно, только если б крестьянская община обратилась к помещику с челобитной отпустить его в монастырь. Пришлось возвращаться на родину. Но, видно, сам Бог благословил Домианта. «Общество» дало ему «увольнение», и он к зиме того же года возвратился в обитель.

Потянулись годы послушания монастырского: шил сапоги и рукавицы, месил квашню в хлебной, ходил за лошадьми, обливался потом на заводе, кормил нищих в странноприимном доме, да мало ли чего еще делал по хозяйству монастырскому! На Рождество 1823 года пострижен был в рясофор, а 12 декабря 1825 года принял монашеское пострижение с именем Дамаскина (Святой Иоанн Дамаскин — богослов и псалмописец из Дамаска VIII века н. э.). А уже в марте следующего, 1826, года благословлен был на жительство в скит Всех Святых, дабы постичь жизнь более уединенно-скитскую.

Надо заметить, что в те времена в Валаамском монастыре существовало три формы монашеского бытия: общежительная — в самом монастыре, скитская — по скитам и анахоретская, то есть отшельническая — по островам в лесах Валаама. И вот 1 мая 1827 года по благословлению настоятеля он уходит в анахореты. Избирает место для отшельничества на берегу озерца в юго-западной части острова, рубит небольшую избу и зачинает «наедине работать единому Богу». Три года пустынничества оставили неизгладимый след в душе и облике ревностного инока. Вероятно, он готовил себя к принятию схимы: по обету носил тяжелые железные вериги, спал в своими руками сделанном гробу. Бесконечно, истово молился. «Во время отдыха от молитвы занимался рукоделием, писал по уставу книги и делал деревянные ложки». Обихаживал маленький огородик.

Одиночество, бесконечное одиночество, отчуждение от всего мирского, от мира людей поселилось в душе этого человека. В будущем, когда он стал настоятелем, ни один инок не выдерживал его тяжкого, как свинец, взгляда, горевшего непостижимым огнем, словно он уже видел яростный огонь преисподней и неизъяснимый свет райских куш. Иноки падали ниц. Некоторые даже падали в обморок. «Тайные его подвиги известны только Богу». Действительно, только Господу Богу ведомо, какие видения посещали его во время истовых его молитв.

В 1830 году указом настоятеля его переводят в скит Всех Святых, но уже начальствующим монахом — настоятелем скита. В этой должности он проявил незаурядную хозяйственность, способность жесткого организатора. Но мир людей, хотя и иноков, уже тяжко гнетет его, и через полгода он вновь просит удаления в пустыню. Через год его вновь возвращают во Всехсвятский скит в той же должности. Он наводит в скиту образцовейший по всем статьям порядок и вновь просится в пустынь. Видимо, только анахоретство считает он единственным путем к спасению. И так продолжается до 1838 года: скит — пустынь, пустынь — скит. Согласитесь — пытка.

Предтеченский скит на Валааме

Но в один из периодов его начальствования в скиту там побывал благочинный монастырей Санкт-Петербургской епархии епископ Игнатий (Брянчанинов). Беседуя с Дамаскиным, наблюдая, он не мог не обратить внимания на этого ревностного молитвенника и деятельного, рачительного хозяина. А в те годы (с 1833 по 1838) настоятелем монастыря пребывал некто игумен Вениамин, человек, по меньшей мере, легкомысленный. Строгие устои монастыря пошатнулись. Это вызвало беспокойство верховных церковных властей. Даже Николай I вмешался в это дело (он вообще вмешивался во все, что угодно). Авторитет епископа Игнатия был непререкаем, и выбор Святого Синода падает на его протеже — Дамаскина. Того срочно вызывают в Петербург, 4 декабря 1838 года посвящают в иеродьяконы, 7 декабря в Казанском соборе — в иеромонахи, а 30 января 1839 года — во игумены Валаамского монастыря.

5 марта Дамаскин возвращается на остров и правит обителью долгих 42 года, до самого дня своей кончины 23 января 1881 года. Оказавшись так стремительно на самой вершине монастырской власти, Дамаскин претерпел немало интриг и неприятностей от старшей братии. Зависть к стремительной его карьере глодала их сердца. Но он-таки преодолел все это, навел в монастыре беспрекословнейший порядок, а обладая от природы действительно незаурядными организаторскими и хозяйственными способностями, начал преобразовывать обитель.

Зимняя гостиница на Валааме

Перво-наперво в 1840 году стал перестраивать скит Всех Святых. Вместо келий из дикого камня возведены были здания из обожженного кирпича. Скит был обнесен кирпичного стеною. укреплен коваными ажурными воротами, по углам восьмигранными декоративными башнями. Скит перестраивал архитектор Брандт, а впоследствии он был перестроен еще раз по проекту Алексея Максимовича Горностаева. В этом облике можно и сейчас видеть сие белокаменное чудо.

П. И. Балашов. Вид Большого скита и части монастыря с колокольни монастырской

В 1852 году была выстроена обширная зимняя гостиница монастыря.

В 1853 году — Храм Святителя Николая сотворил так же, как и гостиницу, Алексей Горностаев, а в 1858 году — келейный корпус.

В 1855 году возвели скит святого Александра Свирского (тоже по проекту Горностаева).

В 1856 году строится большой деревянный странноприимный дом для богомольцев-бедняков.

В 1858 году из Старой Ладоги, из монастыря Василия Кесарийского, по благословению Святого Синода разбирают и перевозят возведенный валаамскими иноками в 1618 году деревянный храм. Ставят на острове Серничан. Основывается новый скит во имя Иоанна Крестителя. Возводя храм заново, A.M. Горностаев ставит его на каменную подклеть, в которой обустраивает церковь зимнюю во имя Трех Святителей, и рядом строится восемь домиков-келий для одиночного проживания. Этот скит Иоанна Предтечи становится скитом с самым строгим уставом. Не только богомольцам, но и монахам монастыря на этот остров, получивший новое название — Предтеченского, не дозволяется ступать без особого благословения отца настоятеля.

В 1863 году строится водопроводный дом. Покупаются две паровые машины. Впервые строится водопровод. Одна из машин приводит в движение насосы водопровода, другая — станки механических мастерских и лесопилку.

В 1865 году в келейном корпусе Никольского скита устраивается домовая церковь во имя преподобного Иоанна Дамаскина.

1868 год. На острове Лембос строится скит во имя Ильи Пророка (с тех пор — остров Ильинский).

П. И. Балашов. Большой скит с южной стороны

П. И. Балашов. Скит Святителя Николая Чудотворца в одной версте от монастыря

1870 год. На противоположном берегу озера, где сохранялась пустынька Дамаскина, обустраивается скит во имя иконы Коневской Богоматери.

1871 год. Строится в восточной стороне от монастыря даже не дом, а целое каре зданий для наемных рабочих — «работный дом». В нем же конюшни, каретные сараи, кузница, огромный амбар — хранилище овса для конного завода, и в том же году закладывается большой коровник, завершенный в 1881 году. В нем и сейчас размещается монастырская молочная ферма.

В 1873 году создается скит Аврамия Ростовского. Выстроен был целый комплекс: большой деревянный храм, келейные корпуса, хозяйственные постройки. В этот же год на Путиловском заводе в Петербурге отливается 1000-пудовый Андреевский колокол для новой, уже выстроенной колокольни. (Колокол, увы, не сохранился: в советское время был разбит, разрезан автогеном и сдан в утиль!)

И наконец, в 1876 году в версте от монастыря (на восток) строится церковь «Во имя всех отец, в посте и молитве просиявших». Рядом ставится великолепная колокольня. Церковь и колокольня в стиле модерн были созданы архитектором Карповым. Увы, Алексея Максимовича Горностаева (светлая память этому талантливому, удивительному человеку) уже не было в живых. Могила его находится в Сергиевой Пустыни, что по Старопетергофской дороге, невдалеке от Стрельны под Петербургом. Настоятелем Сергиевой Пустыни был в свое время епископ Игнатий Брянчанинов.

Вблизи этой церкви Дамаскин велел вырыть себе могилу. Она простояла отверстой более пяти лет, ожидая навеки принять в себя необыкновеннейшего валаамского настоятеля. Около этого храма и возникло со временем верхнее, так называемое игуменское, кладбище. Нижнее кладбище подле него стало местом Упокоения монастырской братии. Кстати, и место это под кладбище было отыскано и определено как таковое самим Дамаскиным.

П. И. Балашов. Их императорские величества император Александр Николаевич и государыня императрица Мария Александровна с их августейшим семейством отправляются из обители по монастырскому заливу на Никольский остров

В эти же годы было поставлено на островах 18 часовен и 10 каменных и деревянных поклонных крестов. Воистину: «Здесь каждый шаг свой застолбил крестом Игумен Дамаскин — суровый житель…».

Но не только все вышеперечисленное сотворено на Валааме и островах вокруг него в годы правления этого настоятеля. Основали рыборазводный завод, конный завод, выстроено 126 километров дорог под конную тягу, несколько пристаней, приобретены 3 колесных парохода и налажено постоянное пароходное сообщение с Петербургом. Тягчайшим трудом созданы искусственные почвы под яблоневые, сливовые, вишневые сады, под плодовоягодные питомники, под оранжереи, где выращивали арбузы, дыни весом до 20 фунтов. По целому ряду городов российских основаны подворья Спасо-Преображенского Валаамского монастыря. Таков итог 42-летнего правления монастырем крепостного парня из села Старицы Тверской губернии Дамианта Кононова, сурового настоятеля отца Дамаскина.

П. И. Балашов. Пустыня отца Игумена Дамаскина

Почил он 23 января 1881 года в 9 часов утра. Через 5 дней тело покойного было предано земле в той самой, ожидавшей его могиле. Над ней и по сей день возвышается черного гранита памятник с огромным полированным крестом. Надпись на пьедестале гласит: «Раб божий игумен Дамаскин, Валаамского монастыря настоятель, скончался 23 января 1881 года, 86-ти лет от рождения, управлял обителью в сане игумена 42 года, а всего жития его на Валааме 62 года».

42 года — много или мало? В многовековой истории монастыря — почти миг. Но эти 42 года — поистине эпоха. Эпоха отца Дамаскина, им, его трудами, волей и решением созданная.

П. И. Балашов. Скала Дивного острова с южной стороны

х х х

В годы правления отца Дамаскина Валаам практически на долгие годы становится еще и натурным классом петербургской Академии Художеств. К великому моему сожалению, тема эта почти не отражается в монастырских монографиях о Валааме А ведь это значительное явление в истории русской культуры.

Как и все замечательное в истории культуры и науки начинается поначалу совершенно незаметно для современников, так и это явление начиналось на Валааме незаметно и как бы даже случайно.

В конце июня 1856 года прибыл на остров петербургский художник-график Петр Иванович Балашов. Появился он в монастыре без чьего-либо приглашения, по собственному желанию. Даже в книге регистрации монастырской гостиницы запись сделана была: «Александр Балашов, петербургский мещанин, художник». Подпись. И все.

П. И. Балашов. Никоновский залив

Искусствоведам на эту запись молиться надо! Балашов прожил на Валааме два месяца. Ежедневные прогулки по Валааму, по островам, благо с лодкой проблем никогда не было. Много ли аксессуаров у графика: альбом под мышкой, карандаши в кармане. Ежедневно, даже в дни ненастные, усердно работал на натуре. Ведь какова натура! Никто особого внимания на чудака-художника не обращал. Ну, рисует и рисует, и Бог с ним. Купеческие отпрыски, вон, водку пьют в кустах да курят. Вот забота-то. А этот тих, незаметен, ведет себя праведно: ну, и пусть.

П. И. Балашов. Монастырь с южной стороны

Так бы, может быть, и остался незамеченным визит молодого графика и в монастыре, и в истории культуры русской. Но в день отъезда Балашов забежал к Дамаскину попрощаться и персонально поблагодарить за гостеприимство, ему оказанное. Благодарность художника Дамаскин принял сдержанно, благословил на счастливую дорогу и, уже прощаясь, обронил: что же, мол, рисунки-то что же не показал? Балашов поспешил в гостиницу, и через полчаса на стол настоятелю легла объемистая папка в 214 листов. Дамаскин подивился плодовитости молодого рисовальщика, открыл папку и углубился в содержание. Он не спешил, внимательно разглядывал лист, брал другой, возвращался к предыдущему, углубленно молчал. Петр начал беспокоиться, до отхода парохода оставалось совсем мало времен», но торопить настоятеля не смел. Вдруг Дамаскин захлопнул папку, поднял на художника глаза, внимательно и как бы недоуменно посмотрел на него, словно только что увидел, и непререкаемо изрек: «Поедешь следующим пароходом, а папку оставь у меня, зайдешь ко мне завтра после обедни». Спорить было бесполезно. Балашов остался.

П. И. Балашов. Скала близ Никонова залива с западной стороны

На следующий день в назначенное время он появился перед игуменом. Папка его лежала на столе закрытой, а слева от нее небольшая стопочка рисунков, как оказалось впоследствии. 29 листов. «Это, — Дамаскин положил руку с четками на папку, — возьми, а то, — он постучал перстом по стопке рисунков, — давай, чадо, издадим в Петербурге отдельным альбомом». Он помолчал, долгим взглядом еще раз окинул Балашова: «На кошт монастыря». Балашов согласился. Правда, альбом его гравюр был издан только в 1863 году.

Интерес к Валааму пробужден был первыми же пилигримами из братии художнической. И был он настолько велик, что весной 1858 года в Академии Художеств началась буча.

В конце июня 1857 года еще один студент Академии Художеств, Михаил Клодт, отправился на Валаам. Два месяца упорной работы на этюдах. Дамаскин, со своей стороны, создал для юного художника условия просто комфортные, если, конечно, можно употребить это понятие к монастырю. Тем не менее: лучший номер в гостинице, к его услугам всегда лодка (с гребцами!), лошадь под седлом и никаких запретов. Посещай все, что тебе угодно. Этому дивились даже в монастыре. Братии невдомек был далеко идущий замысел настоятеля. А Дамаскин знал, то делал. Художники, буде их ласково примут на Валааме, преумножат славу монастыря и красоты острова в своих творениях.

Под осень Михаил вернулся в Петербург и в мастерской приступил к экзаменационной работе. Сдать ее нужно было профессорам к концу сентября. Непосвященным замечу: картина эта должна была стать отчетом о летней практике, экзаменом по ее результатам. Через месяц работа была завершена. Назвал Клодт ее скромно, безо всяких затей: «Вид на острове Валааме» — и 2 октября она была предъявлена членам высокой комиссии. Сокурсники, да и сам автор с волнением ожидали: чем же все закончится? Изумлению молодых живописцев не было предела, когда совет объявил: «"Вид на острове Валааме" Михаила Клодта — золотая медаль!» Вот это был успех.

Но академики и не знали, что подпиливают сук, на котором воссели. Зимой в академии началось движение: «Студентам пейзажного класса — Валаам!» К весне педагоги смирились, и 28 июня 1858 года на палубу парохода «Св. Сергий» взошла шумливая компания молодых бородачей, с баулами и этюдниками наперевес. Богомольное сообщество на палубе с неприязнью поглядывало на эту, несколько эпатирующую публику, компанию. Ах, знали бы вы тогда, уважаемые пассажиры, что рядом с вами — будущая гордость и слава русской пейзажной живописи! Через 20 лет — столпы, через полвека окажется, что основоположники!

А тогда студенты-третьекурсники во все глаза глядели на невские берега, настороженно всматривались в суровую грандиозность стен и башен неприступной государевой тюрьмы Орешка — Шлиссельбурга, восхищались просторами Ладоги. Плоское однообразие Коневца, где остановились на ночевку (а тогда пароходы ходили только в светлое время суток), не привлекло внимания юных живописцев. Но зато Валаам!

Валаам восхитил еще на подходе. Издали увидев сияющий, как серебро, шатер Никольской церкви, замерли в радостном ожидании чудес, что преподнесет им остров. Спустя неделю юный Шишкин (он, кстати, являлся тогда, как сейчас принято говорить, неформальным лидером молодой когорты) напишет отцу в Елабугу: «Живописен Валаам в высшей степени!!!» (Это он поставил тогда три восклицательных знака.) Началась упорная работа. На этюдах каждый божий день. Никаких «отгулов» и отлыниваний.

Павла Джогина влекли к себе более ансамбли архитектурные, отраженные природными ландшафтами. Александр Гине исхаживал километры побережья, его привлекали пейзажи с видами на просторы озера. Ваня Шишкин ходил по дебрям. Его уже и тогда манила к себе дремучесть лесов, неприступность скал, романтика глухоманей.

По осени, уже в Академии, случилось непоправимое. Живописные работы Ивана Шишкина совет Академии «не заметил», но, к всеобщему изумлению всей академии, три рисунка (пером черной тушью на белой бумаге) наградил большой серебряной медалью. Они и сделаны-то были для себя, для души. Крамской, что б ему, надоумил их выставить. Огорчению Шишкина не было предела: в нем не признавали живописца! «Записали» в графики! Что же теперь — в граверный класс? А там всю жизнь «париться» на Монетном дворе? И то хорошо, ежели возьмут туда. Было от чего расстраиваться. Но тогда никто еще не ведал той степени упорства, что заключена в этом юноше, елабужском мещанине купеческого звания. Знали бы все они, чего ему стоило получить благословение отца на поездку в Петербург, в Академию! Присмотрелись бы повнимательней. Но ничего, он еще им докажет!

Лето 1859 года проведя вновь на Валааме, осенью Иван привез в академию работу, в достоинствах которой уже никому не пришлось сомневаться. — «Сосна на острове Валааме». Золотая медаль. Знай наших, елабужских! На следующий год Шишкин, уже дипломант, вновь на острове. Хотя и нашлись советчики: «Ваня, для диплома Валаама может быть недостаточно. Смотри, не промахнись. Смени тематику». Не на того напали.

Он упорно работает два месяца, благо, натура была найдена еще в прошлые годы. Но на сей раз работает не каждый день, только в дни солнечные и с утра. То место, которое запечатлится навечно на его холсте, должно было, по его мнению, изобиловать игрой света и тени. Он своего добился. «Местность Кукко на Валааме» — дипломная его картина — получила безоговорочную высшую награду — большую золотую медаль. И, как следствие, высокое звание «классного художника». Он получал право исполнять, если они будут, заказы императорского двора! А попутно совет решил-таки отправить уже Ивана Ивановича (заметьте, а не Ваню) за границу. Три года в южной Германии не прошли бесследно. Через семь лет после окончания Академии, в начале августа 1867 года, на землю Валаама ступает уже не Ваня, и даже не Иван Иванович — профессор Шишкин! Между прочим, весьма забавно и примечательно! В книгах регистрации монастырской гостиницы (хранятся они в архиве Нововалаамского монастыря в Финляндии) мне удалось найти шишкинские автографы и записи о его пребывании. Первая запись гласила: «Иван Шишкин, елабужский мещанин, студент». Подпись. Запись 1859 года (это после «серебра» за рисунки): «Иван Шишкин, не классный художник». В слове «не классный» я усмотрел не официальное звание, а некую жалобу, огорчение молодого художника, состояние его души. Запись 1860 года (это после первого «золота»): «Иван Шишкин, классный художник». Звание классного официально он получит только в октябре, после диплома, здесь торжество самоутверждения! А вот запись 1867 года была уж лаконичней некуда: «Профессор Шишкин». Подпись. И все. Что тут рассусоливать, если я уже профессор!

И. Крамской. Портрет И. И. Шишкина (1880)

Лаконичны эти записи. Так же кратки были и Архип Куинджи, и Петр Чайковский, и Рерихи, и многие другие. Но сколь много раскрывается в этих записях мыслей, душевного настроя. В этих же книгах есть записи, которые иначе как шедеврами откровения не назовешь. Приведу хотя бы две. Первая: «Их Императорского Величества Лейб-Гвардии гренадерского полка отставной сержант Ермил Тихонов прибыл на Валаам замаливать грехи тяжелого запоя». И подпись. Каково? И ведь регистратор слово в слово записал, не сумляшась. Или вот такое: «Петербургский мещанин Авим Петров прибыл на Валаам дать обет не бить жены даже по праздникам». Подпись.

Господа хорошие, да где же вы, кроме России, найдете такие откровения? На третьем ярусе колокольни, когда были поставлены леса для реставрации, на наружной стене (как уж туда попал автор — не ведомо) найдена была гвоздем, видимо, вырезанная в штукатурке надпись: «Купец третьей гильдии Макар Ворошилов дал обет вина не пить один год!» Да Макара Ворошилова не за обет, а за одну только эту надпись медалью наградить надо было.

Ладно, шутки в сторону. Летом 1867 года Шишкин, как всегда, приехал не один. Но приехал не только для того, чтобы вспомнить свои студенческие тропы и поработать. Он привез с собой юного, семнадцатилетнего тогда, брата своей жены Федю Васильева. Привез для того, чтоб и для Феди Валаам стал кладезем натуры.

И. Крамской. Портрет Ф. А. Васильева (1881)

О Федоре Александровиче Васильеве написано много трудов, поэтому я не буду тут растекаться мыслью по древу, скажу только, что талантлив был он необыкновенно. Не случайно Крамской высказался о нем: «Гениальный мальчик». Трагедия только в том, что гениальному этому мальчику судьба отпустила всего только 23 года. И даже краткое мгновение на земле было так прожито этим человеком, что оставило неизгладимый след в истории не только русского, но и мирового искусства. Он умер от чахотки в Крыму и пока мог держать кисть в руках, не отходил от мольберта. И оставил после себя хоть незначительное по количеству, но зато ярчайшее по содержанию художественное наследие. Лучшие музеи мира счастливы иметь его работы в коллекциях. Влияние его творчества на дальнейшие пути русской пейзажной школы, на ее развитие поистине неоценимы. «Лирический пейзаж» — вот, наверно, как можно сформулировать то, что талант его подарил миру. Это потом придут Архип Куинджи, Исаак Левитан и другие. У истоков этого явления навсегда останется юный Федя Васильев.

В тот год на Валааме им были созданы всего две работы: «Этюд с охотником» и «В церковной ограде». Обе работы эти принадлежат нынче Русскому музею. А тогда Федю даже не приняли в Академию Художеств. Ах, Россия-матушка, что же ты делаешь с гениальными сыновьями своими!

30 июня 1871 года ступил на землю Валаама Архип Иванович Куинджи. Проработал он на острове два месяца. Результатом этой поездки явились две законченных работы: «Вид на острове Валааме» и «Ладожское озеро». По поводу первой работы Стасов в свое время скажет: «Я у этого Куинджи понимаю все, кроме одного: как это делается». Полагаю, что и сейчас художники стоят перед работами Архипа Куинджи с этой мыслью: «Как же это сделано?». Думаю, что об Архипе Ивановиче особо распространяться не надо. Он человек-легенда, и сказано о нем немало.

Б. Кустодиев. Портрет Н. К. Рериха (1913)

Перечислить имена всех, кто в те годы живописал на Валааме, просто не представляется возможным. Это десятки имен. Из тех, кто сегодня известен всему миру, нельзя не упомянуть Николая Константиновича Рериха. Три года подряд, летом 1916–1918 годов, наезжал он на Валаам. Рерихи жили тогда на ближайшем к острову побережье Ладоги в городе Сердоболь (ныне Сортавала). В Русском музее хранятся его работы тех лет: «Святой остров», «Карелия, вечное ожидание», «Ждущая» и другие.

И. Шишкин. Художники Шишкин и Гине в мастерской на Валааме (без даты)

После восемнадцатого года русских художников на Валааме появляться не стало. Эмигрантам было не до этого. Для живших в «Союзе» он был за семью печатями. Наезжали, правда, художники финские.

Но Валаам оставил след не только в пейзажной живописи. В русской классической литературе нет-нет и мелькнет это название. Возьмите на досуге, мой друг читатель, томик Лескова, его замечательную повесть «Очарованный странник», откройте ее — и с первых строк вы начнете воображаемое путешествие с ее героями на Валаам. Алексей Николаевич Апухтин был столь впечатлен поездкой в Валаамский монастырь, что создал прекрасную поэму «Год в монастыре». Василий Иванович Немирович-Данченко (брат известного режиссера, одного из создателей МХАТА Владимира Немировича-Данченко) после поездки на остров написал дивную повесть «Крестьянское царство». Иван Шмелев создал два восторженных романа: «На скалах Валаама» и «Старый Валаам». В начале 50-х годов Мариетта Шагинян написала серию восторженных очерков об этом крае. В одном из них есть восклицание: «Валаам, жемчужина Ладоги!»

Долгие годы обзорная экскурсия по острову носила это название. Наше время оставило свой след: печальный рассказ Юрия Нагибина «Терпение» и фильм «Время отдыха с субботы до понедельника» с Баталовым в заглавной роли. Я уж не беру в счет всевозможных статей, очерков, туристических проспектов, работ научных. Они составят довольно обширную библиографию.

Нашел себе Валаам место и в русской классической музыке. В конце августа 1866 года в книге регистрации зимней монастырской гостиницы появилась запись: «Петр Чайковский». А попал Петр Ильич на Валаам, если так можно выразиться, по несчастному случаю. Блестяще окончив в 1865 году консерваторию, молодой композитор приступает к созданию Первой своей симфонии. Клавир 1-й части был готов уже к Рождеству 1866 года, тогда же рождается и название симфонии: «Зимние грезы». Первую часть Чайковский называет «Зимняя дорога». После небольшой передышки приступает к работе над второй частью. Но работа остановилась. Шли дни, недели, месяцы — не возникала генеральная тема. Все наброски клавира уничтожались, мучительный поиск темы зашел в тупик. Композитор был в отчаянии.

И тут друг Петра Ильича, поэт, добрая душа Алексей Николаевич Апухтин, два года подряд все собиравшийся на Валаам, решился: «Едем, Петруша. На Валааме обязательно надо побывать». Чайковский категорически запротестовал: какие поездки, ежели не идет работа. Тогда Апухтин пошел на хитрость. Он предложил другу проводить его до парохода. Приехали на Калашниковскую набережную. Чайковский не обратил внимания, что Алексей пролетку отпустил, попрохаживались по набережной, а потом Апухтин предложил зайти в буфет на монастырском пароходе, где «такой чай подают, такое варенье, ты не пробовал, а время еще есть». Петр Ильич согласился. А времени уже не было! Пока пили чай, пароход пошел. Билеты хитрец Алеша купил заранее. Петр Ильич смирился, хотя и пожурил друга за «интригу». Потом он всю жизнь будет благодарен Апухтину за это путешествие.

На Валааме они попали в объятия начала золотой осени. Чайковский в восторге!

Через две недели, по возвращении в Петербург, клавир второй части симфонии под названием «Угрюмый край, туманный край» был завершен! Эта музыка посвящена Валааму. Но она Валаамом и рождена, и, кстати, именно поэтому все питерские теплоходы вот уже почти сорок лет уходят с острова под звуки второй части Первой симфонии Петра Ильича Чайковского. И, хотя есть прекрасный церковный гимн Валаама, печальный гобой, звучащий над ладожскими водами, тоже с полным правом можно считать гимном дивному острову.

Между прочим, остерегу уважаемую публику: торжественная кантата Танеева «Иоанн Дамаскин» посвящена не игумену отцу Дамаскину, а небесному его покровителю, богослову и псалмопевцу VIII века Святому Иоанну из Дамаска. Не путайте, пожалуйста.

С именем Дамаскина связана одна странная история. Произошло это году в 1985-м. По окончании экскурсии подходит ко мне представительный мужчина средних лет и говорит: «А между прочим, я родом из Старицкого района, Калининской области, и моя фамилия Дамаскин, я один из его потомков». Нисколько не сомневаясь, что это бред, я ему кратко заметил:

«Не надо, Дамаскин был монах, и потомков у него нет и быть не могло». Он говорит опять: «Я не совсем точно выразился. Мы из рода старицких Кононовых, из которых он вышел. А фамилию на Дамаскин мой дед поменял после смерти отца Дамаскина в конце прошлого века. Тверской губернатор ее утверждал. Ведь слава о Дамаскине шла и в наших краях. Многие ездили на Валаам на богомолье и с игуменом встречались. Сейчас в Старицком районе Дамаскиных несколько десятков». Я подивился этому необычному известию. Тогда, видя, что сомнения мои не рассеялись, человек этот достал паспорт и показал мне. Действительно, фамилия моего туриста была Дамаскин. Но на этом дело и кончилось. Побывать в Старице Тверской области мне после этого так и не удалось, и, увы, не удосужился сделать запрос туда в органы власти, чтоб убедиться в абсолютной достоверности сообщенного мне тогда известия. Так что пока «за что купил, за то и продаю».