В центре борьбы вокруг романа Шолохова был образ Григория Мелехова — об этом свидетельствуют приведенные выше материалы второго Пленума РАПП, как и требование Фадеева о необходимости коренной переработки третьей книги «Тихого Дона». Вспомним слова из письма Шолохова Е. Левицкой: «Он говорит: ежели я Григория не сделаю своим, то роман не может быть напечатан».
Нажим рапповцев на Шолохова шел именно в этом направлении: сделать Григория «своим».
По утверждениям «антишолоховедов», Шолохов, якобы, в итоге сделал Григория «красным» и, описывая «политические блукания» Григория Мелехова, утверждал «неизменное тяготение и конечный переход его к большевикам». Эта мысль назойливо повторяется в книге Д* «Стремя “Тихого Дона”»: «...Глава за главой, вопреки нагнетанию фактов, “соавтор-двойник” силится показать устремленность героя к большевикам»; по вине «соавтора» «блукания» Мелехова (результат его несознательности и политической косности) ведут, и неизбежно окончательно приведут его к большевикам...»110, хотя он должен был прийти к белым.
Даже Рой Медведев, сторонник гипотезы Д*, правда, как мы покажем далее, сторонник далеко не убежденный в правоте литературоведа Д*, писал, что требование Д* обязательно привести в конце романа Григория Мелехова к белым мало отличается от требования рапповцев привести героя к большевикам. «Такой конец тоже был бы дешевой агиткой, только белогвардейской»111.
Как видим, крайности сходятся.
Левицкая рассказывает в своих записях-воспоминаниях: «Как-то случайно встретилась я с Панферовым. “Вот вы дружите с Шолоховым — убедите его, чтобы он закончил “Тихий Дон” тем, что Григорий станет большевиком. Иначе “Тихий Дон” не увидит света”. — “А если это не соответствует жизненной правде?” — возразила я. — “Все равно — так надо”. Когда я сказала М. А. об этом, он усмехнулся и ответил: “Вопреки всем проклятым братьям-писателям, я кончу “Тихий Дон”, как считаю правильным”»112. И Шолохов оставил Григория Мелехова на распутье, — и в этом мудрость автора.
Между тем требования сделать Григория Мелехова большевиком, а роман «Тихий Дон» превратить в «советское» произведение звучали все сильнее. На Шолохова по-прежнему оказывали давление, прежде всего, Северо-Кавказская Ассоциация пролетарских писателей и журнал «На подъеме».
В конце мая 1930 года СКАПП организовала обсуждение глав из третьей книги «Тихого Дона» на читательской конференции в Рабочем Дворце имени Ленина в Ростове-на-Дону, а затем опубликовала его стенограмму в июньском номере журнала «На подъеме» за 1930 год. Результаты для Шолохова не были утешительными: словно сговорившись, читатели продолжали критику романа в духе Второго Пленума РАПП’а.
Приведем выдержки из этой стенограммы:
«Выступивший первым тов. Апресян (мастерские колхоза) сказал:
— “Тихий Дон” нравится людям всех классовых категорий. Это вызывает целый ряд мыслей. Значит, в романе имеется некоторое стирание классовых граней: нет в нем и “мордобоя” классового врага, нет и поддержки казацкой бедноте, <...> нет показа таких большевиков, которые были бы коренными казаками. <...>
— Нам неизвестно, — говорит тов. Соловьев, — каков будет заключительный аккорд книги. Мы можем надеяться, что Шолохов даст правильную классовую установку... <...>
Выступившие затем т.т. Макарьев и Бусыгин подвергли критике отрывки, зачтенные Шолоховым на вечере, отметили, кроме того, отпечаток идеализации казачьего быта, лежащий на всем романе, своеобразный пацифизм, присущий Шолохову, и, как основной недостаток романа, подчеркнули то, что в нем дается показ борьбы белых с красными, а не борьбы красных с белыми.
Интересным было выступление т. Берковской.
— <...> Отзыв рабочих о “Тихом Доне” был почти единодушен.
— Хорошее произведение, но беспартийное!
Эта оценка совершенно правильная. Какими чувствами заражает “Тихий Дон”? Надо сказать, что не теми, которые были бы для нас желательны. Особенно это относится к прочтенному здесь отрывку о смерти белого офицера Петра Мелехова. После этого вечера меня спросят рабочие:
— Ну, как дальше, что пишет Шолохов?
Что ж ответить? Придется сказать, что Шолохову было жаль убитого офицера...
Тов. Сирота (курсы колхозников):
— Мне, как грузчику, литературу читать приходилось мало. Но Шолохова читал, потому что мне — партизану — интересно было о тех событиях, в которых участвовал, прочитать. Между грузчиками был у нас разговор о “Тихом Доне” Шолохова. Ребята говорят: “парень не знает, откуда ветер дует”.
Тов. Литинский подчеркивает, что суровым предупреждением звучат слова читателей о том, что “Тихий Дон” не вооружает их для классовой борьбы. Казаков описывать так, как описывают пейзаж, нельзя. Надо показать свое отношение к описываемым событиям. Объективизм же — путь очень опасный.
В заключительном слове тов. Шолохов признал, что часть выступавших товарищей делала верные замечания, в частности тов. Апресян. Товарищи говорили, что “Тихий Дон” нравится разнообразным социальным группам. Я это знаю по письмам, — говорит тов. Шолохов, — задумывался над этим, стараюсь доискаться корней того, например, что за границей меня переводят всюду, и эс-эры дают положительные аннотации роману.
Основное объяснение этому тов. Шолохов находит в том, что в “Тихом Доне” “не лежит четко линия отрицания”. “Влияние мелкобуржуазной среды сказывается, — признается тов. Шолохов. — Я это понимаю и пытаюсь бороться со стихией пацифизма, которая у меня проскальзывает”.
“Я внимательно присматриваюсь к рецензиям на роман и должен сказать, что за границей меня не приемлют безоговорочно как, например, Пильняка. Белогвардейская печать дает преимущественно отрицательные отзывы”.
“Правильно говорил тов. Макарьев, что я описываю борьбу белых с красными, а не борьбу красных с белыми. В этом большая трудность. Трудность еще в том, что в третьей книге я даю показ вёшенского восстания, еще не освещенного нигде. Промахи здесь вполне возможны. С читателя будет достаточно того, — закончил тов. Шолохов, — что я своеобразно покаюсь и скажу, что сам недоволен последними частями романа и хочу основательно обработать их”»113.
Эта «Беседа Мих. Шолохова с читателями», как назвали этот материал в редакции журнала «На подъеме», показывает, сколь непросто было отстаивать писателю свою правоту. «Беседа» эта была явно организована сверху — не только СКАПП’ом, но и РАПП’ом — вряд ли случайно проводить ее приехали из Москвы два руководящих рапповца, И. Макарьев и А. Бусыгин, старые члены СКАПП’а, которые и задавали идеологический тон обсуждению.
Шолохову пришлось даже «покаяться» перед читателями: он, мол, «сам недоволен последними частями романа», пообещать «основательно обработать их». Не переработать, но обработать! — точность слова для Шолохова всегда была исключительно важной.
Следом рапповцы предприняли еще одну акцию давления на Шолохова — организовали в Ростове «научную» дискуссию по «Тихому Дону», опубликовав ее в декабрьском номере журнала «На подъеме» за 1930 год.
Правда, во вступлении к публикации материалов дискуссии редакция журнала выразила несогласие с докладом историка Н. Л. Янчевского «Реакционная романтика», определившим ход дискуссии, но ведь трибуна ему была предоставлена! Он заявил:
«...“Тихий Дон” произведение чуждое и враждебное пролетариату. <...> Шолохов в романе “Тихий Дон” совершенно сознательно проводит те идеи, под знаменем которых боролась здесь, на Северном Кавказе, в частности на Дону, кулацкая контрреволюция и донское дворянство, которое сейчас выброшено за границу»114.
В этом Янчевский видит «реакционную романтику» «Тихого Дона»:
«Из каких элементов конкретно слагается реакционная романтика “Тихого Дона”? Слагается она, прежде всего, из идеализации природы Дона, культивирования “любви к родине”, т. е. Дону. <...> Второй момент — культ старины. <...> В чем выражается у Шолохова культ старины? Во-первых, роман Шолохова пересыпан старинными песнями. На Дону песню сменяла частушка. Дон разлагался, особенно в последнее время, и был писатель, который это подметил, — Крюков, который писал, кажется, в “Русском богатстве”, а потом был в стане белых.
Разлагалась и песня вместе с бытом. Старинная песня уже умирала, отживала свой век. <...>
Затем у Шолохова мы встречаем всякого рода архаизмы, т. е. щеголяние старинными выражениями, которые тоже отжили, ибо по сути дела язык тоже изменялся... <...> Преувеличение особенностей говора служит Шолохову для того, чтобы обосновать обособленность казачества с лингвистической точки зрения.
К культу старины относятся заговоры, старинные обряды, обычаи и преувеличенные бытовые особенности — опять-таки старый, потрепанный хлам... <...>
Он дает идеализированный, устойчивый, якобы, быт с орнаментами из обряда, старинных песен и т. д. и т. д. <...>
В каждой фразе культивируется любовь к “тихому Дону”»115.
Таковы «преступления» Шолохова, в которых в начале 30-х годов его обвиняла лево-догматическая критика.
Доклад историка Янчевского — «специалиста» по истории Гражданской войны, убежденного троцкиста и вульгарного социолога, прозвучал в самый разгар борьбы Шолохова за публикацию третьей — главной книги «Тихого Дона», в которой описывались события Вёшенского восстания. В ходе «научной» дискуссии в адрес Шолохова Янчевский выдвинул уже открыто политические обвинения:
«Стоит сопоставить, как автор изображает красных и белых, чтобы понять, на чьей стороне симпатии автора. <...>
Все построено на контрастах: черные краски — большевикам, светлые тона — белым. <...> Установка, которая имеется в романе Шолохова “Тихий Дон”, в своей исторической и программно-политической части <...> нам враждебна. В период обостренной борьбы это является тем знаменем, под которым кулачество пытается объединить и повести за собой основные массы казаков... <...> С этой точки зрения, я думаю, роман Шолохова высокий по своей художественности <...> по своей идее выражает то, чем оперировала самая махровая донская контрреволюция. <...> Надо всем читателям вскрыть подлинные политические идеи “Тихого Дона”...».
Оратор увидел в «образе “Тихого Дона”» «цельную систему националистического мировоззрения», а в Шолохове — «идеолога казачества в его зажиточной части»116.
Эти грубые идеологические и политические нападки, даже в ту пору выходившие за пределы принятого, где главным было требование «перемещения идейной доминанты» романа, публиковались органом СКАПП’а «На подъеме» с совершенно определенной целью — заставить Шолохова изменить «политическую доминанту» романа, — т. е. сделать то, в чем так безосновательно обвиняет его литературовед Д*. От автора «Тихого Дона» требовали дать прямой ответ на вопрос: с кем, на чьей стороне — революции или контрреволюции — он находится? И предупреждали, что ответ будет зависеть от дальнейшей эволюции характера Григория Мелехова. «Так как Мелехов является синтезированным образом, является прообразом шатающегося казачества, то давайте проследим его до конца. Если шатающееся казачество (то есть, следовательно, Мелехов. — Ф. К.) станет революционным, тогда мы не сможем бросить упрек Шолохову»117.
Как видим, спор концентрировался вокруг позиции автора и позиции героя. Станет ли Григорий Мелехов «нашим»? Или так и останется «не нашим»?
Один из первых редакторов «Тихого Дона» даже воскликнул с откровенной досадой: «Григорий мог бы быть нашим»118.
Но Шолохов стоял на своем.
Здесь самое время еще раз вспомнить слова Солженицына и литературоведа Д*, будто «Шолохов в течение лет давал согласие на многочисленные беспринципные правки “Тихого Дона” — политические, фактические, сюжетные, стилистические» (их анализировал альманах «Мосты». 1970. № 15). Будто он, в качестве «соавтора-двойника», всячески утверждал в образе Григория Мелехова «неизменное тяготение и переход его к большевикам».
Реальные факты опровергают эти слова. Американский исследователь Г. С. Ермолаев, на статью которого в альманахе «Мосты» ссылается Солженицын, писал нечто прямо противоположное:
«Здесь уместно заметить, что Шолохов всегда неохотно шел на неизбежные уступки цензуре и упорно отстаивал оригинальный текст “Тихого Дона” от ее посягательств. Из-за его отказа существенно переработать третью книгу романа в политическом отношении печатание ее в “Октябре” было задержано почти на три года. Несколько крупных кусков текста, изъятых редакторами “Октября” при возобновлении печати этой книги в 1932 году, были восстановлены Шолоховым при первой же возможности — в ее отдельном издании 1933 года. Тридцать лет спустя, при просмотре текста “Тихого Дона” для Собрания сочинений в восьми томах, Шолохов удалил из него значительную часть политических и стилистических поправок, внесенных в “сталинское” издание 1953 года без его ведома или при его минимальном участии»119.
Разрешения на публикацию третьей книги «Тихого Дона» Шолохов добился лишь благодаря вмешательству Сталина. К вопросу о взаимоотношениях писателя и вождя мы вернемся в следующей главе.
С января 1932 года публикация романа была возобновлена. Но уже 23 апреля 1932 года Шолохов пишет Серафимовичу:
«В январе я наладил печатание 3 кн[иги] “Т. Д.”, но это оказалось не особенно прочным, печатать с мая снова не буду (причины изложу Вам при встрече)» (8, 35).
Что это за причины? Они объяснены Шолоховым в письме Левицкой в апреле 1932 года:
«Евгения Григорьевна! С 5 № “Октября” я сызнова и по собственному почину прекращаю печатание... “Тихого Дона”. Зарезали они меня во 2 №, несмотря на договоренность. А я этак не хочу. Видимо, дело с печатанием 3 кн. придется всерьез отложить до конца 2 пятилетки»120.
«Зарезали» в редакции «Тихий Дон» крупно: в январском номере изъяли главу XXIII, посвященную расстрелу красными Мирона Григорьевича, в февральской книжке — концовку главы XXXIII (об участии женщин, детей, стариков в восстании), вторую половину главы XXXIV (скорбь в хуторе Мелеховых над убитым Петром), наконец, середину главы XXXIX (рассказ казака-старовера о репрессиях комиссара Малкина в станице Букановской).
Угроза писателя прекратить публикацию романа (после личного указания Сталина печатать роман) сыграла свою роль. По требованию Шолохова редакция «Октября» в № 5—6 1932 года опубликовала ранее изъятые куски текста, указав, что они «выпали» по техническим причинам. Но восстановлено было не все. Текст главы XXIII — о расстреле Мирона Григорьевича и рассказ старика-старовера о репрессиях комиссара Малкина так и не были опубликованы. Сюжет о комиссаре Малкине в станице Букановской Шолохову удалось восстановить лишь в отдельном издании третьего тома «Тихого Дона» (Государственное издательство художественной литературы, 1938 г.). В связи с этим 26 сентября 1932 года Шолохов писал в ГИХЛ: «В третьей книге есть ряд вставок. Все эти куски были выброшены редакцией “Октября”. Я их восстановил и буду настаивать на их сохранении...»121.
Однако и в этом, наиболее полном издании третьей книги романа не обошлось без изъятий: была сокращена сцена, в которой описывался приезд Троцкого на станцию Чертково и его поспешное бегство с митинга. Шолохов смог восстановить эпизод с Троцким только в издании своего собрания сочинений в 1980 году.
Факты свидетельствуют, что писатель не просто «неохотно шел» на любые цензурные уступки, — он упорно боролся за право говорить то, что думает. Не только с цензурой, но и со Сталиным.
Г. Ермолаев в книге «Михаил Шолохов и его творчество» ссылается на слова сотрудника отдела агитации и пропаганды Ростовского обкома партии Петра Ивановича Еремеева, которые передала ему профессор Ростовского университета М. А. Полторацкая: «...Еремеев рассказывал ей о том, что зимой 1938 года, по прочтении рукописи 4-й книги, Сталин вызвал Шолохова в Москву и сказал ему: “Измените конец романа и покажите, кто такой Григорий — красный казак или белогвардейская сволочь”»122. Рой Медведев также пишет, что Сталин был недоволен концом романа и «спрашивал, когда Шолохов приведет своего Григория к большевикам»123.
Эти свидетельства подтверждает и стенограмма обсуждения «Тихого Дона» во время присуждения М. А. Шолохову только что учрежденной Сталиным Сталинской премии в 1940 году. Если бы члены Комитета по Сталинским премиям не знали об отношении Сталина к роману, вряд ли они решились бы на ту суровую критику «Тихого Дона», какая имела место на заседаниях Комитета. Членам Комитета было известно, что судьбу третьей книги «Тихого Дона» решил Сталин. Но даже это не помешало им выступить с самыми суровыми оценками «Тихого Дона», прежде всего образа Григория Мелехова.
Алексей Толстой и Михаил Шолохов в Горках. 1934 г.
Алексей Толстой:
«Книга “Тихий Дон” вызвала и восторги и огорчения среди читателей. Общеизвестно, что много читателей в письмах своих требуют от Шолохова продолжения романа. Конец 4-й книги (вернее, вся та часть повествования, где герой романа Григорий Мелехов, представитель крепкого казачества, талантливый и страстный человек, уходит в бандиты) компрометирует у читателя и мятущийся образ Григория Мелехова, и весь созданный Шолоховым мир образов, мир, с которым хочется долго жить, — так он своеобразен, правдив, столько в нем больших человеческих страстей.
Такой конец “Тихого Дона” — замысел или ошибка? Я думаю, что ошибка. Причем ошибка в том только случае, если на этой 4-й книге “Тихий Дон” кончается... Но нам кажется, что эта ошибка будет исправлена волей читательских масс, требующих от автора продолжения жизни Григория Мелехова...
Григорий не должен уйти из литературы, как бандит. Это неверно по отношению к народу и к революции. Тысячи читательских писем говорят об этом. Мы все требуем этого».
А. А. Фадеев:
«“Тихий Дон” — исключительно талантливое произведение... Но, с другой стороны, все мы обижены концом произведения в самых лучших советских чувствах. Потому что 14 лет ждали конца, а Шолохов привел любимого героя к моральному опустошению. 14 лет писал, как люди друг другу рубили головы — и ничего не получилось в результате рубки. Люди доходят до полного морального опустошения, и из этой битвы ничего не родилось...
В 3-м томе Шолохов своего героя делает вредной фигурой, контрреволюционером... Почему мы победили контрреволюцию? Потому что те, которые боролись с контрреволюционным казачеством, были идейно и морально выше. А в “Тихом Доне” есть только три фигуры большевиков — это Штокман, но это не настоящий большевик, а “христианский”. Вторая фигура — Бунчука. Это фигура “железобетонного” большевика, закованного в железо и бетон. И фигура Кошевого, — но это подлец.
Художник с огромной силой, зная среду, казачью жизнь и быт, показал какой-то отрезок развития казачества, обреченность контрреволюционного дела. Там видна полная обреченность. Но ради чего и для чего, что взамен родилось, — этого нет... Шолохов поставил читателя в тупик. И вот это ставит нас в затруднительное положение при оценке.
Мое личное мнение, что там не показана победа сталинского дела, и это меня заставляет колебаться в выборе».
А. П. Довженко:
«Я прочитал книгу “Тихий Дон” с чувством глубокой внутренней неудовлетворенности. Первое, что было совершенно ясно, — это наличие у Шолохова огромного писательского таланта. И неудовлетворенность сложилась пропорционально величине таланта Шолохова.
Суммируются впечатления таким образом: жил веками тихий Дон, жили казаки и казачки, ездили верхом, выпивали, пели, был какой-то сочный, пахучий, устоявшийся, теплый быт. Пришла революция, советская власть, большевики, — разорили тихий Дон, разогнали, натравили брата на брата, сына на отца, мужа на жену; довели до оскудения страну, заразили триппером, сифилисом, посеяли грязь, злобу, погнали сильных, с темпераментом людей в бандиты... И на этом дело кончилось...
Создается впечатление, что писатель-коммунист провел целый ряд лет в какой-то душевной раздвоенности, — во всяком случае — какой-то неполноты. Что получилось? Дело не в том, чтобы отправить Мелехова в кандидаты коммунистической партии, а ошибка заключается в том, что созидающие, положительные стороны эпопеи, враги врагов, о которых говорил тов. Сталин, не показаны в романе. Им не отведено должное количество места, им не отведено и должное качество выполнения.
У меня в отношении Мишки Кошевого сложилось такое впечатление, что он автору не особенно близок, поэтому и краски для него оказались схематичными. Он какой-то человек жесткий, весьма личный, грубый, мстительный».
А. Н. Толстой:
«Не просветленный человек».
А. П. Довженко:
«Огромное количество писем, которые получает Шолохов, говорят о том, что народ не принял этого большого труда, что народ требует от этого большого мастера досказать правду.
Разрешите привести такой пример. У меня была встреча с Виртой, который приехал из Риги и рассказывал, что за границей было много рецензий по поводу этой книги. В рецензиях говорится: даже член большевистского парламента, которого считают личным другом Сталина, написал книгу, в которой привел к самому печальному концу героя; и даже он, этот человек, изобразил большевика в виде слабого, мстительного, жестокого человека.
Конечно, не хотелось бы слышать это».
Н. Н. Асеев:
«Говорят: как же Мелехов не показан в его перевоплощении, раз человек потенциально был на стороне коммунистов? Нельзя же говорить, что виноват Мелехов, что он не оплодотворился идеей коммунизма. Не было “пыльцы” достаточно тогда, не было хорошего цветения человеческой жизни. И потому-то были восстания...
Попадая под влияние художественного мастерства Шолохова, увлекаясь художественным талантом его, надо читателю подумать и сказать: что, я от этого испорчусь? Думаю, что ни я, ни читатель от этого не испортится.
Не думаю, чтобы было так просто сделать Мелехова коммунистом...
Я буду голосовать за Шолохова. Мне кажется, что это не будет ошибкой. У Шолохова еще будет возможность доказать, что “Григорий” у него есть в запасе. Не этот, не Мелехов, а другой»124.
В итоге столь странного обсуждения М. А. Шолохов получил Сталинскую премию первой степени, первую Сталинскую премию по разделу «проза» в советской литературе. Из 35 членов Комиссии по Сталинским премиям за Шолохова проголосовал 31 человек. По разделу «проза» баллотировалось еще два претендента: Ванда Василевская за роман «Пламя на болотах» получила один голос, С. Н. Сергеев-Ценский за роман «Севастопольская страда» — также один голос.