Линейный корабль “Евстафий” (С открытки того времени)
Из рапорта командира линейного корабля “Евстафий” о бое у мыса Сарыч 5 ноября 1914 года
(По материалам РГА ВМФ. Ф.408. Оп. 1. Д.2453. /1.4,5.)
Возвращаясь от Анатолийских берегов в Севастополь, не доходя 40 миль до Херсонесского маяка, дозорные крейсера “Память Меркурия” и “Алмаз” в 12 ч 05 мин сделали сигнал прожектором, что видят неприятеля прямо по носу, и стали поворачивать.
С “Евстафия” силуэты неприятельских кораблей "Гебена" и “Бреслау” первым заметил сигнальщик Бурдейный и тот час же доложил вахтенному начальнику мичману Григоренко, что он видит его по носу и, как ему кажется, с застопоренными машинами. Мичман Григоренко приказал ему смотреть хорошенько, сказав, что, может быть, это “Синоп”, но сигнальщик утверждал, что одно из судов очень большое и с двумя мачтами.
В 12 ч 15 мин была пробита боевая тревога. Дальномер показал расстояние 68 кб, неприятель шел уже хорошим ходом нам навстречу и быстро сближался.
В 12 ч 17 мин привели неприятеля на курсовой угол 90° правого борта; дальномер показал расстояние 55 кб. Было впечатление, что неприятель намеревался пересечь наш курс.
В 12 ч 20 мин расстояние уменьшилось до 40 кб, и в этот момент с “Евстафия” был сделан залп из носовой и кормовой 12-дм башен, который попал в левый борт Гебена" около фок-мачты и, по-видимому, произвел огромный пожар, так как на нем было замечено большое пламя.
Дали второй залп, но его заволокло дымом; расстояние уменьшилось и дошло до 36 кб. Продолжали стрелять беглым огнем из 12-дм орудий, 8-дм и 6-дм. Всего было выпущено 12-дм — 16 снарядов (носовая башня сделала 12 выстрелов и кормовая — 4 выстрела, так как мешал дым), 8-дм — 14 и 6-дм — 19.
Спустя несколько минут “Гебен” стал отходить, медленно поворачивая вправо, затем положил на борт и лег на контркурс. Мы продолжали стрелять до того момента, пока он не скрылся в легком тумане и дыму. Бой длился около 14 мин с небольшим перерывом. Корпус Гебена" все время был очень плохо виден.
Продолжая медленно катиться вправо, справа по носу был замечен плавучий бочонок с шестом, который показался весьма подозрительным, вследствие чего отданное уже приказание: “Право на борт” командующим флотом было отменено. Положили лево на борт, и повернув, легли сначала на курс 20°, а вскоре на 55°, будучи все время начеку, в предположении, что “Гебен”, пользуясь погодой, снова может неожиданно показаться, однако этого не случилось. Вскоре горизонт несколько улучшился и, убедившись, что неприятеля нигде вблизи нет, легли ко входу в протраленный канал.
“Гебен” открыл огонь по “Евстафию” сейчас же вслед за первым нашим залпом, стреляя исключительно 11-дм снарядами, фугасными и бронебойными, доказательством чему служат собранные на корабле осколки.
Первый залп Гебена" дал перелет от 0,5 до 1 кб, но однако, одним снарядом перебило фок-штаг, а другой пробил среднюю дымовую трубу, разорвался над палубой и осколками несколько повредил обе барказные шлюпбалки, стоявший под ними моторный барказ, перебил его тали и пробил левый отличительный фонарь.
Второй залп был недолетный, но один снаряд упал очень близко от борта, разорвался, и его осколками изрешетило небронированный борт (обшивку) и, кроме того, разрушило переборку и дверь на противоположном борту одной кондукторской каюты.
Третий залп дал два попадания во II-ой 6-дм каземат, причем один снаряд был бронебойный, неразорвавшийся и оставшийся лежать на палубе в каземате около орудия, без головной части и без дна, заполненный желтоватым порошком пикриновой кислоты в картонной оболочке. Колпачок снаряда найден в каземате. Второй снаряд был, несомненно, фугасный, который, разорвавшись, убил всю прислугу орудия (10 человек), часть прислуги подачи беседок и плутонгового командира мичмана Григоренко. Из числа людей подачи были и тяжело раненые.
Эти два снаряда сделали разрушение в каземате довольно серьезное; оторвана казематная плита и свалена на срез, у другой плиты откололо угол; борт и палуба, прилегающие к этим плитам, сильно повреждены (разорваны). Одна плита 6-дм траверза сдвинута в помещение бани. Осколки вышли через дверь в палубу, которыми разбило электровентилятор, правую сторону церкви, чемоданные рундуки, рельс подачи и другие предметы. От газов загорелись 6-дм патроны и церковь, но пожар был быстро прекращен прислугой противоположного борта VII и VIII плутонгов. Орудие II каземата цело, повреждены вспомогательные механизмы, прицелы сбиты. Поврежден был элеватор VII плутонга; повреждение было исправлено. Часть осколков от этих снарядов попала в правую баню.
Четвертый снаряд дал попадание у поста командира IX-го 6-дм плутонга, между 17 и 19 казематами, рядом с прорезью в броне для плутонгового командира. Этот снаряд (фугасный) пробил 6-дм бортовую броню, сделав аккуратное, совершенно круглое отверстие, как иллюминатор, разорвался на мелкие части, видимо, пройдя переборку офицерского камбуза, и совершенно разрушил как само помещение, так и сами камбузы — офицерский и кондукторский. Этим снарядом убило плутонгового командира мичмана Эйлера, его помощника мичмана Семенова смертельно ранило и обожгло (тут же умер). Убило и тяжело ранило всю прислугу подачи беседок к 17 и 19 орудиям; убило всех бывших в камбузе поваров и их помощников, а также осколками бывших на противоположном борту командира плутонга лейтенанта Мязговского и прислугу беседок.
Осколки и газы проникли через кочегарный кожух в среднюю кочегарку, а один из них, через командный камбуз, ударился в тыльную броню 16-го каземата и, рикошетировав, смертельно ранил командира плутонга мичмана Гнилосырова. Часть осколков попала в кузницу в жилой палубе, повредив в правом кочегарном кубрике паровые и водяные трубы. Часть осколков, пробив палубу, прошла вверх через кочегарный кожух в левую траверзную 75-мм батарею, ранив в ногу одного человека (штабного писаря Скоробогатова). В IX плутонге снаряд расшвырял и воспламенил гильзы, сделал пожар в камбузе и небольшой в кузнице. Все было быстро погашено.
Много осколков этого же снаряда, пройдя в кочегарный кожух, попали на кочегарную площадку, ранив в голову довольно сильно четырех бывших там кочегаров у вспомогательных механизмов. Сами механизмы не пострадали. Часть осколков, уже обессиленных, упала в кочегарку. Силою газов, от разрыва этого же снаряда, прошедших в кочегарку через кожух, открыло все прогарные дверцы у всех котлов, отбросив кочегаров к бортам и заполнив помещение газами, но кочегары не растерялись, быстро оправились и продолжали свое дело. Один из осколков все того же снаряда, ударившись в тыльную обшивку каземата, разорвал ее, выпучив внутрь и сильно ранил одного из прислуги.
Пятый залп дал попадание в борт несколько выше броневого 8-дм пояса у лазарета, снаряд разорвался в нем, и все там разрушил. Осколками повреждена 75-мм правая лебедка и каюта фельдшеров на левом борту. Часть осколков прошла через непроницаемую переборку в кондукторское отделение, сильно повредив одну каюту и ванну.
6 и 7 залпы были перелетные по корме.
Кроме перечисленного, во многих местах по 6-дм батарее в жилой палубе (правый и левый кочегарные кубрики), лазаретном и кондукторском помещениях перебиты электропровода, магистрали тока (IX плутонг); повреждены станции обиходного телефона, водяные и паровые трубы отопления и самоваров.
Считаю своим долгом отметить о превосходном поведении всех чинов вверенного мне корабля, как офицеров, так и кондукторов и команды. В продолжение боя и после него настроение было бодрое, на корабле не заметно было нигде ни замешательства, ни суеты, все спокойно и уверенно делали свое дело, честно исполняя свой долг.
Капитан I ранга В. И. Галанин
Приложение № 1
Севастополь
(Из книги Н.А. Монастырева “Гибель царского флота”.С.-Пб. “Облик” 1995 г.)
До прибытия к месту назначения мне с трудом удалось получить несколько дней отпуска. Отпуска предоставлялись туго, особенно офицерам, направлявшимся на Черное море, где возникла весьма напряженная обстановка. Полыхала война между Болгарией и Турцией, и симпатии России по многим причинам, естественно, были на стороне Болгарии, чья армия победоносно наступала на Константинополь. В подобной ситуации могли возникнуть любые неожиданности, и России приходилось держать свои вооруженные силы на юге в состоянии повышенной готовности.
По прибытии в Севастополь нам побыстрее хотелось узнать, на какой корабль мы получим назначение. Большинство хотели попасть на миноносцы, но некоторые мечтали и о линкорах. Нас эта проблема так волновала потому, что начальство никогда не считалось с желаниями офицеров, сообразуясь исключительно с собственными планами.
Ждать нам пришлось недолго. Через два часа после прибытия в Севастополь мы предстали перед адмиралом Эбергардом — командующим Черноморским флотом, который, не теряя времени, сразу же ознакомил нас с назначениями. Я был направлен на линейный корабль “Евстафий” и получил предписание немедленно направиться на корабль для представления командиру. Собрав свой скромный багаж, я направился на Графскую пристань и стал ждать дежурного катера с “Евстафия”. Вскоре подошел красивый паровой баркас с “Евстафия”, куда вместе со мной село несколько офицеров. Один из них, высокий, чернобородый старший лейтенант сразу привлек мое внимание. Это был князь У., оказавшийся скромным и очень обходительным человеком. На “Евстафии” он занимал должность старшего артиллериста.
Согласно традиции, я спросил у него разрешения войти в каретку катера с багажом. Он любезно ответил, и мы разговорились. Постепенно к нам подсаживались подходившие офицеры. Разговор шел о развитии боевых действий Балканской войны. Катер не отходил, ожидая командира “Евстафия”. Наконец появился и он — капитан 1 — го ранга Г. Разговор стих, и по команде "господа офицеры" все встали. Командир вошел в каретку, поприветствовал своих офицеров и дал приказ отчаливать. Катер помчался в Северную бухту и через несколько минут подошел к громаде “Евстафия”. "Кто на катере?" — окликнули с вахты.
Вспыхнул прожектор, освещая трап, и мы поднялись на борт. Смертельно устав, я сразу же направился в выделенную мне каюту. Она находилась на батарейной палубе, и я должен был ее делить еще с одним офицером. Мне с трудом удалось добраться до каюты, пробираясь согнувшись под гамаками со спящими матросами. Мой вестовой — молодой, разговорчивый и бойкий матрос из Малороссии по имени Соломко — торопливо распаковал чемодан и приготовил мне постель.
На следующее утро, как и положено, в парадной форме после подъема флага я представился командиру корабля, а тот, в свою очередь, представил меня остальным офицерам. Затем старший офицер дал мне все нужные указания относительно моей службы на корабле, после чего я стал вникать во все подробности службы и жизни на “Евстафий”.
Заполненные службой дни текли монотонно. Моя первая вахта на линкоре конечно была "собачьей", так называют на флоте вахту с полуночи до четырех часов утра, считавшуюся самой утомительной. Сколько таких "собачьих" вахт я отстоял на “Евстафии”! Сколько бесконечных ночных часов я провел, слоняясь по затемненным палубам, борясь со сном, который меня одолевал! Но и среди этих однообразных часов были некоторые поистине прекрасные, когда на Севастополь опускалась ясная южная ночь, которая, казалось, околдовала и город, и рейд, и стоящие на нем корабли.
На борту и на рейде все погружено в сон. В прозрачном воздухе звучит перезвон склянок, ветер доносит с берега мелодию какого-то оркестра в ночном ресторане… Севастополь при свете луны действительно прекрасен. Его памятники, форты и бастионы являют собой как бы законсервированное прошлое русской доблести. Под сводами собора св. Владимира, под массивными мраморными плитами покоятся останки великих адмиралов. Бронзовая скульптура адмирала Нахимова с подзорной трубой в правой руке смотрит с пьедестала на Северную бухту. Туда же смотрит и адмирал Корнилов со своего памятника. Но что они могут увидеть?
Прекрасная школа, основанная двумя павшими героями-моряками, давно прекратила свое существование. После проигрыша Крымской войны, по Парижскому мирному договору, России было запрещено иметь военный флот на Черном море. От этого удара Черноморский флот оправлялся долго, с трудом, но так и не смог до конца оправиться. Некоторые офицеры-энтузиасты пытались восстановить умирающий флотский дух, но их старания оказались безрезультатными. Новые поколения воспитывались на идеях, мало похожих на те, что царили на флоте во времена Сенявина и Нахимова. Поэтому опускалась все ниже и ниже русская морская держава, пока не дошла до цусимской катастрофы. Те, кто пережил катастрофу на Дальнем Востоке, принесли искры, из которых возгорелся пожар революции. Не успели замолкнуть орудия на Тихом океане, как они тотчас загремели снова. На этот раз на Черном море, против своих же братьев…
Нас, офицеров, на “Евстафии” около тридцати. Офицеры делятся на два лагеря: женатые и холостые. Везде эти две категории разобщены, но особенно на Черном море, где корабли редко уходят надолго в море, месяцами простаивая на бочках в бухте. На Балтике черноморцев зовут "оседлыми береговыми крысами", в чем есть доля правды.
Около 5 часов "женатики", как мы их называли, закончив служебные дела, толпились в очереди на баркас, который свозил их на берег к семьям. Мы же, холостяки, как правило, проводили все вечера на борту, а увольнительные на берег брали довольно редко, чтобы немного развлечься. "Развлечения" в Севастополе были обычными для военно-морской базы: два или три кинотеатра, заезжие труппы странствующих актеров, несколько ресторанов — достаточно приличных, чтобы с удовольствием посидеть там пару часов. В таких условиях, конечно, домом для нас оставался корабль. Вечерние часы пролетали незаметно в кают-компании за игрой в трик-трак или за пением под аккомпанемент фортепьяно. Охотники до карт уезжали в Морское собрание, поскольку на борту карточные игры были категорически запрещены. Иногда мы приглашали в кают-компанию дам, чье присутствие немного сглаживало монотонное течение нашей жизни. Но это случалось редко, ибо наш старший офицер, строгий педант, на подобные визиты смотрел как на помеху службе и разрешение давал весьма неохотно.
На Севастопольском рейде (вверху) и в походах
Сходя на берег, холостые офицеры должны были возвращаться на корабль с последней шлюпкой. Кто же без разрешения оставался до утра получал разнос от старшего офицера. Сам старший офицер фактически постоянно находился на борту. В течение 13 месяцев моей службы на “Евстафии” мне помнится, что он съезжал на берег раза три — не более. Когда такое случалось, "старик" ходил в каком-то смущении, его густая рыжая борода топорщилась, и он совершенно не походил на самого себя. А мы это событие называли "большим выездом сатаны".
В отличие от старшего офицера, наш командир — страстный игрок в бридж — часто съезжал на берег. Случалось даже такое, когда он, уже дав старшему офицеру разрешение сойти на берег, забывал об этом и говорил ему: "Василий Иванович, не будете ли вы так любезны распорядиться, чтобы к трапу подали мой катер". "Есть!" — отвечал старший офицер, понимая, что его собственный отпуск откладывается на неопределенное время.
Устав запрещал старшему офицеру покидать корабль, когда отсутствовал командир. Это делало службу старшего офицера очень сложной, но всем было известно, что стать командиром любого корабля невозможно, не "оттрубив" до этого минимум 2,5 года в должности старшего офицера.
Мы все любили воскресные дни, которые начинались с молебна. На молебне обязаны были присутствовать все. Затем командир собирал всех офицеров и матросов на корме и вел с ними беседу о тех или иных аспектах службы. Затем, следуя традиции, он приходил на обед к нам в кают-компанию. Мы очень уважали и любили своего командира, а он с охотой и подолгу проводил время среди нас. Нередко по выходным дням "обед" затягивался до самого ужина. За эти шесть часов командир рассказывал много подробностей из своей долгой морской службы, а мы молодежь — с упоением слушали его. Так размеренно и мирно протекала жизнь на “Евстафии”, прерываемая только редкими выходами на эволюции и учебные стрельбы.
Но в начале ноября 1912 г. произошло событие, выбившее всех из колеи. Я уже упоминал, что летом этого года революционные агитаторы готовили вооруженный мятеж на Черноморском флоте. По заданию тайных организаций, готовящих свержение правительства, на всех крупных кораблях были созданы так называемые революционные ячейки для подготовки мятежа. Но один из матросов, именно на “Евстафии”, предупредил об этом офицеров. Зачинщиков арестовали. Военный суд приговорил двенадцать из них к расстрелу. Среди приговоренных трое были с “Евстафия”. Для приведения приговора в исполнение последовало предписание послать с каждого корабля в бухту Инкерман отделение вооруженных матросов во главе с офицером. Мы тянули жребий, который выпал лейтенанту В.
Как раз в эту ночь я стоял вахту. Вооруженные винтовками матросы казались спокойными, их лица не выражали ни малейшего волнения. Лейтенант В. также держался спокойно, хотя был бледнее обычного и несколько взвинчен. Он дал приказ своим людям спускаться в баркас, который отчалил по направлению к Инкерману. Поднималась утренняя заря. Мимо “Евстафия” прошли баркасы с вооруженными матросами с “Иоанна Злотоуста” и “Памяти Меркурия”.
Через три часа отделение вернулось на корабль. Матросы были бледны и растеряны. Лейтенант В. рассказал нам подробности прошедшего. Когда они прибыли к месту казни, осужденные были уже привязаны к столбам. Возле каждого столба была вырыта яма. Полукругом у места казни были выстроены представители всех родов войск: пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы и моряки. После прочтения приговора священник причастил осужденных и им на головы надели черные мешки. Некоторые из приговоренных хотели сбросить мешки, что-то кричали, но их крики заглушила барабанная дробь. У расстреливающих дрожали руки, винтовки ходили ходуном. Последовал залп, и осужденные осели. Привязывавшие их к столбам веревки помешали им упасть на землю. При этом один из осужденных — матрос с “Евстафия” — был еще жив.
Якорная стоянка у Батума
Один из матросов, дрожа, подошел к В. и, не скрывая слез, сказал: "Ваше Высокоблагородие, разрешите мне его прикончить!" Не дожидаясь ответа лейтенанта, он выстрелил второй раз. В этот момент взошло солнце, освещая трагедию. Тела сбросили в ямы, и все прошли строем мимо свежих могил.
В этот день настроение на корабле было подавленным, всем было как-то нехорошо на душе. Мне вспоминался все время один из инцидентов в истории английского флота, когда произошел мятеж на эскадре адмирала Джервиса. Адмирал потребовал, чтобы все виноватые на его корабле были повешены на нок-рее. Когда командир пытался убедить адмирала в неуместности совершения массовой казни на борту корабля, адмирал оборвал его: "Вы лучше признайтесь, что не в состоянии больше командовать кораблем!" Приказ был выполнен без колебаний. Железная дисциплина — необходимое условие существования флота. Каждый из нас и большинство матросов понимали это, но все понимали также, что подобными методами уже не искоренить мятежный дух на русском флоте. Он неизбежно вспыхнет с еще большей силой…
Прошло несколько дней, все улеглось, и на “Евстафии”, как и на других кораблях, потекла снова размеренная жизнь.
Между тем на Балканах продолжалась война. Она приняла такой оборот, что европейские великие державы вынуждены были послать свои эскадры в Босфор. От России туда были посланы линкор “Ростислав” и крейсер “Кагул” с десантным отрядом солдат Севастопольского гарнизона.
Если не считать одного события, пребывание нашего отряда в Босфоре прошло совершенно незаметно. Как-то во время учебных стрельб, по халатности комендора, случайно выстрелило одно из 37-мм орудий, чей снаряд угодил в решетку дворца султана. Можно себе представить, какой начался скандал! Командующий нашим отрядом адмирал поспешил на берег с извинениями, и только после длительных объяснений дело удалось уладить.
Подобные инциденты обрастали слухами, порой совершенно невероятными, которые носились по Севастополю и по кораблям…
На Черноморском флоте существовала традиция: 30 ноября в память битвы при Синопе ежегодно в Морском собрании давался бал, открывавший "сезон балов". Этот первый бал назывался "Синопским". К нему рьяно готовились жители Севастополя и вся эскадра. Торжества начинались с банкета, в котором принимали участие все офицеры флота. Отдельно устраивался праздник и для матросов. Для всех моряков Черного моря этот праздник был святой традицией. Как много приятных часов я провел за стенами красивого здания Морского собрания Севастополя. Там была уютная столовая, большой парадный зал, тихая читальня. Для нас, холостых молодых офицеров, Морское собрание было домом, где мы проводили практически все свободное от службы время.
И вот мой первый Синопский бал. Один за другим подходят катера к Графской пристани. Гремит оркестр. Ярко освещены все окна Морского собрания. Все залы его украшены и утопают в цветах. В парадном зале музыканты играют легкий вальс. Кружатся пары, в вихре вальса мелькают оголенные плечи и золотые погоны. Насколько все это прекрасно! Просто невозможно описать…
Зимой, т. е. с конца октября по май, эскадра фактически в море не выходила, отстаиваясь на якорях и бочках в бухте. Этот период на Черном море был гораздо приятнее, чем на Балтике, где корабли до весны прочно вмерзали в лед. В Севастополе же нам постоянно улыбалось южное солнце, и было очень мало дней, которые бы действительно напоминали зиму.
Зимой, чтобы занять матросов, часто проводились учения на берегу.
Иногда это были стрельбы по мишеням из винтовок, но чаше — парады и марши. По улицам Севастополя и Историческому бульвару маршировали длинные черные колонны моряков. На Историческом бульваре находилась Панорама обороны Севастополя работы художника Рубо, захватывающая своей красотой и выразительностью. На Панораме давался вид осажденного города с Малахова кургана. Были видны бухты, бастионы, мешки с песком, чугунные пушки на деревянных лафетах…
Ныне на Малаховом кургане сохранено все до мелочей в память исторической обороны. Холодные мрачные укрепления, где последние защитники Севастополя держались до конца. Повсюду видны следы осколков и пуль. В темном углу каземата все еще висят иконы, на которые молились доблестные герои. А под иконами до сих пор не гаснут зажженные ими лампады. Вокруг постоянно горят свечи…
Эти святыни охранял глубокий старик, бывший матрос с “Императрицы Марии”, участник Синопского боя и обороны Малахова кургана.
Между тем жизнь на “Евстафии” шла своим монотонным чередом. Летом в 05:30, зимой в 06:30 звучали горны побудки. Затем — четверть часа, чтоб умыться и привести себя в порядок, и полчаса на завтрак. В русском флоте матросов кормили очень хорошо.
Например, на завтрак им полагался чай и полфунта белого хлеба с сибирским маслом, считавшимся, без преувеличения, лучшим в мире. После завтрака начиналась мокрая приборка корабля, на что отводился примерно час. Затем, примерно без четверти восемь, раздавались короткие сигналы горна. Старший офицер в сопровождении старшего боцмана начинал обход верхней палубы, удостоверяясь, что все в порядке, везде чистота, а металлические предметы надраены до блеска. После этого снова пели горны, возвещая начало церемонии подъема флага. Приборка приостанавливалась. Сигнальщики с вахты следили за флагманским кораблем, на котором без пяти восемь поднимался сигнал, указывающий, будет ли подъем флага проводиться с церемонией или без. Флаг "X" означал подъем флага с церемонией.
После завершения церемонии подъема флага были свободные полчаса. Матросы обычно курили, собравшись на баке, а офицеры отправлялись в кают-компанию доесть завтрак. За завтраком мы пили кофе с каким-нибудь печеньем, но обычно предпочитали сытную турецкую лепешку. Когда началась война и турок в Севастополе не стало, пропали и лепешки, о чем мы очень сожалели. Секрет их приготовления турки унесли с собой…
Линейный корабль “Евстафий” и яхта “Алмаз” на Севастопольском рейде (С картины А В Ганзена)
На стрельбах у крымского побережья
По уставу каждый офицер должен в течение трех месяцев выполнить обязанности "дежурного по кают-компании". Главным образом он отвечал за поставку продовольствия на офицерский камбуз. Эта обязанность была очень непопулярной и не помню случая, чтобы кто-нибудь добровольно вызывался быть дежурным. Буфетчики — уж не знаю почему — на кораблях работать не хотели, их и не очень звали, поскольку наличие буфетчика удваивало расходы кают-компании. На “Евстафии” дежурным по кают-компании был инженер-механик М., которым все были довольны. Он полностью полагался на корабельного кока, вполне прилично кормившего нас за 30 рублей, которые каждый из нас вносил ежемесячно на питание. Вино, постоянно попиваемое вечерами в кают-компании, конечно в эти 30 рублей не входило, не считая "чарки" водки по воскресеньям. Кроме того, вне службы можно было заказать кофе с коньяком, фрукты и пирожные в каюту, но за дополнительную плату. То же касалось пива и прохладительных напитков.
В общем, когда приходила пора получать жалование, молодые мичмана после вычета за "стол" почти ничего на руки не получали и залезали в долги. Почти все должны были портным и сапожникам. Конечно, надо признать, что наши кредиторы не были жестоки и часто ждали сколько придется, отлично зная, что морской офицер в конце концов долг погасит. Но офицеры сами старались не превышать разумных границ кредита, памятуя о скандале, разразившемся пару лет назад во Владивостоке. Этот дальневосточный порт всегда притягивал к себе разный преступный сброд из центральной России.
И вот там появился некий господин, охотно дающий в долг морским офицерам, предпочитая командиров миноносцев и прочих малых кораблей и судов. Господин, кроме этого, поставлял на корабль сахар, и его должники — офицеры беззаботно подписывали ему представленные счета, не проверяя их. Когда же счета были предъявлены к оплате, назначенная командованием ревизия быстро обнаружила всю аферу. Замешанные в дело офицеры были строго наказаны, аферист арестован, но пресса подняла страшный шум вокруг "сахарной аферы", обвиняя во всем именно флот, демонстрируя невероятную ненависть, насаждаемую в обществе против вооруженных сил. Это было одно из печальных последствий проигранной войны, но дело было не только в этом.
Главным образом дело было в том, что армия и флот являлись естественной опорой режима, который все более лишался доверия своего народа. Это ставило офицерский корпус в очень сложное положение. офицеры привыкли полагать себя вне политики. Особенно флотские офицеры — выходцы из дворянских семей и семей потомственных моряков — вообще никогда политикой не интересовались, предпочитая помимо службы заниматься наукой, искусством и музыкой, т. е. тем, к чему их приучали с детства. Что касается привилегий, то у офицеров, насколько мне помнится, существовала единственная привилегия, позволявшая с билетом 3-го класса путешествовать в вагоне 2-го класса. Да еще учить бесплатно своих детей в военных учебных заведениях. Вот и все.
Но никогда офицеры не были врагами своего народа, как это постоянно вдалбливали всем в голову различные революционные организации…
На Севастопольском рейде. 1910-е гг.
Учебные занятия на корабле начинались в 08:30 и продолжались до 11 часов, когда сигнал "отбой" возвещал коней занятий. Затем следовал обед и послеобеденный отдых. За четверть часа до обеда все вызывались наверх, командиры отделений убеждались, что у всех матросов чистые руки, и отправлялись обедать. В 13:30, выпив стакан чаю, матросы возвращались к своим служебным обязанностям и занятиям, продолжавшимся до 17:00, когда подавалась команда на ужин. После этого свободные от вахт матросы распоряжались временем по своему усмотрению. Любители песен собирались на баке с гармониями и балалайками, и над рейдом звучали веселые или полные глубокой печали народные песни Малороссии.
А мы в это время в кают-компании играли в трик-трак. Поклонники музыки упражнялись на рояле, скрипке или виолончели. Пели также и хором. У русского человека это в крови, независимо от общественного положения.
В момент захода солнца, при спуске флага, на корабле не слышно ни шороха, царит абсолютная, очень впечатляющая тишина, когда Андреевский флаг медленно скользит вниз по гафелю. Вскоре слышалась команда с вахты: "Убрать палубу, проветрить батареи, открыть орудийные порты!" Свежий воздух врывался в помещения, освежая нижние палубы, где его всегда не хватает, особенно летом, когда жаркое солнце буквально раскаляет корабль. Наступала ночь. Звучала последняя команда: "Надеть чехлы!" и корабль был готов к ночному покою. Но еще долго потом светились на корме иллюминаторы кают-компании, из которых лилась музыка и слышалось пение. Так протекали зимние вечера на “Евстафии”.
В феврале 1913 года весь флот, как и вся Россия, отмечал трехсотлетие царствующего дома Романовых. На всех кораблях эскадры проходили смотры и служились молебны. В Морском собрании была развернута выставка национальных костюмов России и ее провинций. В Севастополь прибыл и сам Государь. По этому случаю в Морском собрании был грандиозный бал. царь лично вручал офицерам памятные медали на георгиевской ленте. На бронзовой медали был изображен первый царь из дома Романовых — Михаил Федорович и нынешний — Николай Александрович.
Кто мог тогда представить, что Николай II последний русский царь?! Кто мог представить, что всего через четыре года мы станем участниками и свидетелями величайшей трагедии в истории человечества! Поистине, пути Господни неисповедимы.
Ани неслись своей чередой. Южная весна не заставила себя долго ждать. Скоро молодая зелень и первые цветы украсили Севастополь. Флот готовился к летней кампании 1913 года. Корабли грузили уголь и боезапас. К погрузке угля привлекались все, исключая некоторых старших офицеров. Изнуряющую работу подбадривали марши, играемые корабельным оркестром. Над кораблями висели облака черной угольной пыли, застилающей глаза. Погрузка угля — это что-то среднее между спортом и кошмаром, продолжающимся целые сутки. Особенно тяжела погрузка в жару или дождь, но корабль, первым закончивший погрузку, получал благодарность командующего флотом и денежный приз.
Летняя кампания ознаменовалась частыми выходами на учения и стрельбы. Все это происходило вблизи Севастополя. Боевые стрельбы проводились в Тендоровском лимане, где линкоры сдавали артиллерийские задачи примерно в течение трех недель. Мишенью для стрельбы служил старый броненосец “Чесма”. Это были очень интересные учения, поскольку мы могли сразу же удостовериться в действии наших снарядов, съездив на “Чесму”. Более того, на палубе и во внутренних помещениях “Чесмы” размешались различные животные, и мы могли убедиться в действии на живые существа осколков и пороховых газов.
Я помню, какое волнение охватывало нас, молодых офицеров, когда нам предстояло управлять артиллерийским огнем. Тут надо было быть предельно собранным, ибо на счету была каждая секунда. Старший артиллерист князь У., любезный и степенный человек в обиходе, был очень требовательным, и мы, конечно, своей неопытностью очень раздражали его. Он злился, нервничал, багровел, постоянно ожидая выговора от флагманского артиллериста за наши бестолковые действия. Мы все это понимали и старались изо всех сил, чтобы его не подвёсти. И волновались страшно.
Как-то во время стрельб на горизонте появился корабль. Вскоре его опознали. Это была старая немецкая канонерка “Лорелей”, стоявшая стационаром в Стамбуле. “Немей” направлялся в Севастополь. Эскадра сразу же получила приказ прекратить огонь, Поскольку совершенно незачем было раскрывать потенциальному противнику метод стрельбы и ее результат. “Лорелей” прошел вблизи “Чесмы”, явно демонстрируя желание удостовериться в эффективности нашей стрельбы. После завершения стрельб эскадра, как бы в поощрение, была послана в поход вдоль побережья Крыма и Кавказа. Такой поход был особенно приятен, поскольку из-за вечной нехватки средств нас не баловали дальними плаваниями. И вот, наконец, мы вдохнули полной грудью свежий ветер открытого моря. Десять дней пролетели как во сне…
Побережье Кавказа с заснеженными горами было необычайно красиво, восхищая нас своим диким очарованием. В ясную погоду за сотню миль видна снежная конусообразная вершина Эльбруса. Нужно быть художником, чтобы описать настоящее великолепие этой картины. Побережье Турции гораздо менее красиво, тем более, что мне суждено было впервые его увидеть осенью, когда после очередной напряженности в русско-турецких отношениях русский флот демонстрировал силу у турецких берегов. В воздухе пахло войной. Эскадра, прошла мимо Синопской бухты, напоминая туркам, если они забыли, о 18 ноября 1853 года. Вернувшись в Севастополь, мы узнали, что турки не забыли Синопа. Споры улажены, напряженность снята.
“Наступала ночь. Звучала последняя команда: Надеть чехлы!'
На политическом горизонте уже явно начали собираться тучи, но никто из нас не думал о войне, хотя некоторое внутреннее беспокойство все ощущали. Молодость брала свое, заставляя беззаботно веселиться и бедокурить, хотя и это имело порой свои печальные последствия.
Как-то в воскресный день я и несколько моих друзей решили совершить так называемую "круговую поездку по центральной улице Севастополя", другими словами — пошляться по ресторанам. Мы взяли с собой одного гардемарина, с которым были дружны. Гардемаринам до производства в офицеры запрещалось посещение ресторанов и казино. Как раз за день до этого было по этому поводу специальное указание командующего флотом. Игнорируя приказ, мы вместе с гардемарином забрались в темный угол одного из ресторанов, где попивая вино, тихо и мирно беседовали. Неожиданно и ресторан вошла группа офицеров с одного из крейсеров во главе с лейтенантом, пребывавшем явно не в духе. Мы в этот момент громко засмеялись и привлекли к себе внимание. Лейтенант сразу направился к нашему столику и, сославшись на последний приказ адмирала, потребовал, чтобы гардемарин немедленно покинул ресторан. Я вскипел и ответил ему весьма невежливыми словами.
На следующий день лейтенант подал на меня рапорт. Старший офицер с того крейсера поднялся к нам на борт и потребовал извинений, поскольку, по его словам, я оскорбил их корабль. Я объяснил, что о их корабле вообще речи не было. Во всяком случае я не помню, чтобы об этом говорил. Бывшие со мной в ресторане офицеры поддержали меня, и по крайнем мере в этом отношении дело было улажено. Но рапорт лейтенанта тем не менее пошел наверх, в штаб, и я боялся для себя весьма скверных последствий.
Помог мне случай. Мы вышли в море для проведения очередных стрельб, когда в кормовом каземате неожиданно воспламенился полузаряд для восьмидюймового орудия, и начался довольно сильный пожар, причинивший серьезные повреждения. Мы немедленно вернулись на рейд, штаб эскадры сразу же начал расследование этого инцидента. Прибывший по этому случаю на “Евстафий” командир нашей дивизии линкоров — контр-адмирал Новицкий побеседовал со мной, отнесясь ко всему делу весьма благосклонно. В итоге я отделался двухнедельным арестом без занесения в послужной список.
Право, я не знаю, какой бы оборот приняло это дело, если бы не пожар, в тушении которого я принял активное участие. Через два дня, как положено, я сдал свой кортик лейтенанту С., с которым мы, кстати, были вместе в ресторане, и он повел меня на гауптвахту. В кают-компании посмеивались: набедокурили вместе, а отвечает один.
Должен признаться, что этот арест меня очень расстроил, поскольку по кораблям упорно ходил слух о предстоящем заграничном походе эскадры в Варну и Констанцу. От досады я готов был рвать на себе волосы, наблюдая целыми днями из окна своей камеры за стоящей в бухте эскадрой — выйдет она в море или нет? Дни проходили один за другим, но эскадра, как стояла в бухте, так и продолжала стоять. Чтобы отвлечься я проводил время за чтением и изучением английского языка.
Как-то из окна камеры я увидел великолепную картину. На рейде погружалась и всплывала подводная лодка. Как я узнал позднее это был подводный минный заградитель “Краб”, только что пришедший из Николаева и проходивший ходовые испытания. Тогда я и не подозревал, что мне суждено провести на нем добрую половину войны.
Когда наконец наступил долгожданный день моего освобождения, я, вернувшись на “Евстафий”, обнаружил всех в сильном возбуждении: в Севастополь прибывает царь. Через несколько дней в Севастополь, совершив переход с Балтики, пришла Императорская яхта “Штандарт” и встала на якорь у Графской пристани. В день прибытия царя корабли стали кильватерной колонной в Северной бухте параллельно железной дороге, по которой должен был прибыть царский поезд. Ждать пришлось недолго. Вскоре из-за Инкермана появился поезд с голубыми царскими вагонами. Поравнявшись с первым кораблем, паровоз уменьшил скорость, и поезд медленно пошел вдоль строя эскадры. Загремел салют, царь стоял на площадке своего вагона, держа руку под козырек…
Прибыв в Севастополь, царь с семьей переехали на “Штандарт”. Мы стояли в южной бухте, и я с вахты мог в известной степени наблюдать жизнь царской семьи на “Штандарте”. царь вставал рано утром и купался прямо с трапа “Штандарта”. Затем он и десятилетний царевич катались на шлюпке. Весь день затем царевич резвился на палубе яхты, всем своим видом показывая, насколько он счастлив жить на короле. Императрица и Великие княжны, особенно последние, очень просто и свободно гуляли по городу.
Через несколько дней царь отбыл на “Штандарте” в Ялту на свою дачу в Ливадии. Туда же отправилась и эскадра. Наше пребывание в Ялте было просто великолепно. Царь произвел в офицеры гардемаринов Черноморского флота. Событие это торжественно отмечалось на всех кораблях.
Мы совершили восхождение на гору Ай-Петри, откуда открывался изумительный вид на море и утопаю шее в зелени побережье. Мы были настолько очарованы, что пробыли на вершине до самой темноты. Не хотелось никуда отсюда уходить…
Вернувшись в Севастополь, мы стали готовиться к завершению кампании. Приближалась осень…
В октябре из Морского министерства пришло предписание откомандировать офицеров-офицеров-добровольцев желающих стать подводниками, в школу подводного плавания в Либаве. Я немедленно подал рапорт командиру “Евстафия”. Командир вначале возражал, но в конце концов согласился.
Через два дня скорый поезд помчал меня на Север. Прощай, знойный, благодатный и гостеприимный Юг!
“Летняя кампания ознаменовалась частыми выходами на учения и стрельбы”
Приложение № 2
Бой у мыса Сарыч 5/18 ноября 1914 г
(Из книги М.А. Петров “Два боя”. Ленинград. 1926 г.)
Походный порядок русского флота После трехдневного похода, имевшего целью уничтожение портовых сооружений в Трапезунде, осмотр прибрежных вод Анатолии и постановку минных заграждений у нескольких пунктов ее побережья, флот возвращался в Севастополь. На пути, 4 ноября, командующий флотом получил из Морского генерального штаба уведомление, что “Гебен” находится в море. Уголь был на исходе, не позволяя предпринять специальных поисков “Гебена”, и флот продолжал свое движение, по-видимому, не слишком рассчитывая на случайную встречу с противником.
Утром 5 ноября погода была тихая, легкий туман, горизонт дурной, в особенности W и N\W части. Флот шел в следующем походном порядке: Линейные корабли (“Евстафий” — флаг командующего флотом, “Иоанн Златоуст”, “Пантелеймон”, “Три Святителя”, “Ростислав”) — в одной кильватерной колонне. Сзади линейных кораблей — подивизионно миноносцы (1 — й дивизион — типа “Дерзкий”, 3-й дивизион — типа “Лейтенант Шестаков”, 4-й и 5-й дивизионы типа “Лейтенант Пущин”. Крейсера — в дозоре в 3,5 милях от флота: “Алмаз” впереди, справа “Память Меркурия”, слева “Кагул”.
Имея в виду не только изложение событий боя, но и тактический его анализ, нам приходится особенно внимательно рассмотреть особенности походного порядка флота, определившего собой исходное положение для его развертывания при встрече с “Гебеном”. Как указывалось выше, встреча могла носить случайный характер и быть быстротечной, так как для "Гебена'' бой с соединенными силами Черноморского флота не представлялся выгодным.
Вероятнее всего, он стремился бы не ввязываться в продолжительное сражение, а поспешил бы уйти.
В данном случае, ввиду тумана и дурной видимости горизонта, вероятность случайной встречи увеличивалась, причем все данные были за то, что противник обнаружится на небольшой дистанции, сразу выйдя из мглы.
Так как адмирал Эбергард знал о присутствии "Гебена'' в море и не имел никакого основания быть убежденным, что встреча с ним не произойдет, то, казалось бы, первой заботой его должно было быть соответственное построение походного порядка, чтобы иметь возможность: 1) в кратчайшее время перестроиться в боевой порядок, дабы сразу же атаковать неприятеля; 2) избрать такой строй, который дал бы возможность всем кораблям принять участие в атаке; 3) предусмотреть необходимость обеспечения атаки путем задержания противника в боевом соприкосновении с флотом, стремясь продлить время атаки, а затем и эксплуатировать ее.
Ориентирующим соображением для построения походного порядка могло служить наиболее вероятное направление, в котором более всего шансов обнаружить противника впереди по курсу.
В действительности же линейные корабли шли в строе кильватера, что представляло большие удобства при соединенном плавании, так как, "следуя движению головного", корабли автоматически воспроизводят маневры адмирала, они как бы "на привязи" у него. Но в случае появления противника впереди, они обречены на длительный поворот, чтобы выстроить боевую линию, дающую возможность ввести все орудия в бой. Выгодный курсовой угол, на который в этом случае должен был лечь флот, составлял около 80–90° (большие поправки на курсовой угол — следствие централизованной стрельбы, когда все корабли колонною сосредотачивают огонь по одной цели).
Между тем, если бы командующий флотом был проникнут идеей необходимости "кратчайшего развертывания", каковая диктовалась самой обстановкой, то он, вероятно, избрал бы другой походный порядок, дающий возможность сократить время перестроения по крайней мере наполовину. Это достигалось, например, строем двух кильватерных колонн с достаточными интервалами между ними.
* Основными материалами при описании боя служило донесение Эбергарда о бое и описание, составленное В. Смирновым. (Прим. авт.)
Схема маневрирования кораблей в бою у мыса Сарыч 5/18 ноября 1914 г.
Но разделение флота, даже в походном порядке, противоречило организации артиллерийской службы. Принцип "централизованного" управления огнем требовал, как жесткое правило, маневрирования флота в одной кильватерной колонне с точным удержанием места в строю. Момент незаконченного перестроения при открытии огня срывал организацию централизованной стрельбы. Флот не мог разделиться, корабли были привязаны друг к другу, и вместе — к кильватерной колонне.
Командующий флотом шел на головном корабле, но управляющий централизованным огнем — на “Иоанне Златоусте”, втором в линии. Командующий флотом и командующий главным оружием, артиллерией, были разделены, находясь на разных судах. Сделано было это, исходя из соображений, что второй корабль будет менее подвержен огню противника, его средства связи будут более сохранены, а артиллерист относительно спокойно сможет управлять огнем бригады. Таким образом, инициатива маневрирования была у адмирала, ведение огня — у артиллериста. Их поступки могли оказаться несогласованными; мало того, они могли противоречить друг другу. Наконец, сама система централизованного огня" предъявляла для дальнейшего маневрирования флота жесткие требования, лишающие боевую организацию основного свойства, необходимого в сражении — гибкости. В данном случае, при бое целого соединения с одним кораблем это чрезвычайно осложняло действия первого.
Таким образом, походный строй линейных кораблей и организация управления ими предопределяли, во-первых, длительное развертывание, во-вторых, негибкость флота в бою, и наконец, в-третьих, возможность дезорганизации командования.
Но, помимо линейных кораблей, в составе флота были четыре дивизиона миноносцев, среди них 1 — й из новейших эскадренных миноносцев типа “Дерзкий”, имевших 35-узловой ход и сильное минное вооружение; это были единственные корабли, обладавшие значительным преимуществом в скорости перед “Гебеном”, как раз те, которые могли взять на себя задачу поиска и преследования его, смелой атакой задержать или вынудить его на повороты и маневрирование, с целью обеспечить развертывание и артиллерийский бой в выгодных условиях собственным линейным кораблям, столь медленным в своих движениях и столь негибким в своей организации.
* Вот она, эта зловредная тенденция, которая имела место на русском флоте, следствие чисто артиллерийского понимания тактики морского боя! Командующий как бы отстранен от артиллерии: он — от себя, и артиллерия — в себе. Последствия такой организации не могли не сказаться в бою! (Прим. авт.)
** Главным доводом в пользу “централизованной стрельбы”, культивировавшейся на Черноморском флоте, было соображение о необходимости всем кораблям сосредотачивать огонь no Гебену, при каковом условии флот мог осуществить превосходство огня перед последним. В пользу этого стремления было пожертвовано многими другими требованиями тактики и, прежде всего, гибкостью маневрирования. Насколько искусственна была организация централизованной стрельбы, насколько она мало была сообразована с боевой обстановкой, показал последующий бой. Но это можно было предвидеть и раньше. (Прим. авт.).
"После трехдневного похода, имевшего целью уничтожение портовых сооружений в Трапезунде, осмотр прибрежных вод Анатолии и постановку минных заграждений у нескольких пунктов ее побережья, флот возвращался в Севастополь."
На фото слева и вверху: линкоры Черноморского флота в бою у мыса Сарыч. 5/18 ноября 1914 г.
Имея миноносцы впереди, расположить их походный порядок так, чтобы они могли сразу атаковать обнаруженного противника, охватив его кольцом четырех дивизионов, или ударив с двух сторон, может быть, подорвать его, чтобы сделать потом добычей линейных сил флота и решить проблему принуждения к бою неуловимого “Гебена”; наконец, придав миноносцы дозорным крейсерам, углубить их наблюдение, чтобы заручиться лишними минутами для развертывания — все это было в кругу доступных для командования Черноморского флота возможностей.
В действительности же таких намерений у адмирала Эбсргарда не было: миноносцы шли сзади линейных кораблей, крейсера были одни. При обнаружении противника миноносцы должны были предпринять долгое маневрирование, чтобы идти в атаку; в они последними могли увидеть противника и рисковали не успеть атаковать его.
Все это мы читаем в походном порядке Черноморского флота. Я обмолвился выше, что бой продолжался всего 14 минут. Что мог флот сделать за это время, когда его исходное для развертывания положение было столь неудачным? Здесь, как часто и при разборе других сражений, возникает вопрос о причинах, побудивших командование, в данном случае адмирала Эбергарда, поступиться столь очевидными и столь необходимыми требованиями к боевому порядку.
Причин могло быть много: недостаток угля, необходимость вернуться в Севастополь за его пополнением, рутинные нормы тактики, несоответственная подготовка, недостаточная предусмотрительность, и тому подобное.
Но над всеми этими причинами, их покрывающей и исчерпывающей, несомненно, была одна: отсутствие у командующего упорного, непоколебимого стремления к атаке, отсутствие предприимчивости и инициативы, отсутствие сильной воли к победе вообще. Этого не было у адмирала Эбергарда, не было, следовательно, и импульса, который подсказал бы ему иное решение походного порядка для флота.
Черноморский флот здесь вновь был застигнут врасплох “Гебеном”, как и в начале войны в Севастополе.
Повреждения на линкоре “Евстафий”, полученные в бою у мыса Сарыч. 5/16 ноября 1914 г.
Развертывание и бой
В 12 ч 10 мин, находясь в 39 милях на SW от Херсонесского маяка (Ш 42"02' N, Д 33"5Г О) дозорный крейсер “Алмаз” обнаружил в 3,5 милях от себя неприятеля. Сделав сигнал "вижу неприятеля", “Алмаз” вернулся к флоту, заняв место сзади линейных кораблей. На кораблях была пробита боевая тревога. Следуя повороту флагманского корабля “Евстафий”, дивизия линейных кораблей начала последовательно ворочать влево, приводя противника на курсовой угол 90°. Флот делал свой громоздкий поворот "на месте", не пытаясь сколько-нибудь сблизиться с противником.
Вскоре после поворота на “Евстафии” было замечено, что силуэты принадлежат “Гебену” и “Бреслау”. Сильная пасмурность, а также дым кораблей флота, стлавшийся низко, благодаря сырости воздуха, и направлявшийся к западу, препятствовали хорошему определению расстояния дальномерами. Первое достоверное расстояние было получено “Евстафием” — 40 кб.
40 кб! Эта дистанция — самая выгодная для действительного огня 305- и 254-мм орудий, составлявших вооружение эскадры. На ней линейные корабли могли развить быстрый огонь, засыпать “Гебена” в 5-10 мин попаданиями! Этого срока было бы достаточно, чтобы огнем шестнадцати 305-мм и четырех 254-мм орудий нанести ему крупные повреждения. Вот случай, о котором мог только мечтать командующий Черноморским флотом!
Но флот в это время еще не закончил своего поворота. “Евстафий” не имел права начать стрелять иначе, как по указанию управляющего огнем, находившегося на линейном корабле “Иоанн Златоуст”. Между тем, минуты шли. Наконец сам адмирал Эбергард приказал открыть огонь, не дожидаясь “Иоанна Златоуста”. “Евстафий” дал залп. Этот залп накрыл “Гебена”, причем ясно видны были разрывы снарядов в его средней части.
“Гебен”, по-видимому, лежавший на курсе Ost, стал поворачивать вправо, продолжая идти на сближение до первого русского залпа. После попадания “Евстафия” он склонился на курс, параллельный нашей эскадре, и, приблизительно минуту спустя, открыл огонь из всех башен, сосредоточив его на головном корабле русского флота.
Повреждения на линкоре “Евстафий”, полученные в бою у мыса Сарыч. 5/18 ноября 1914 г.
Бой начался!
"Но здесь произошла роковая ошибка, из-за которой была упущена блестящая победа над “Гебеном”". “Евстафий”, по личному приказанию командующего, против артиллерийской организации, выстрелил первым по своему собственному прицелу 40 кб и не уведомил об этом управляющего централизованным огнем корабля “Иоанн Златоуст”, дававшего в то же время по радиосети расстояние 60 кб, то есть с заведомым перелетом в 20 кб.
"Этим самым “Евстафий” сбил стрельбу всех остальных кораблей и не позволил открыть прямо "бешеного" огня со всех судов бригады. “Златоуст” же взял неверное расстояние вследствие плохой видимости “Гебена” из-за тумана и дыма бригады, повернувшей относительно неприятеля таким неудобным образом. Следствием этого была нерешительная стрельба, причем “Златоуст” и “Три Святителя” стреляли с неверной установкой прицела. То же случилось и с 6" огнем, который пустили по 12" прицелу. Таким образом, стрельба оказалась ниже всякой критики, как в смысле меткости, так и скорострельности.
“Евстафий” хорошо различал противника. На “Иоанне Златоусте” его видела хорошо лишь носовая башня. На “Пантелеймоне” башни не видели противника совсем. Концевой “Ростислав” вел огонь по “Бреслау”, который скоро повернул и скрылся в тумане. По нему же был направлен огонь 152-мм орудий кораблей, стрелявших главным калибром по “Гебену”.
“Гебен” сосредоточил свой огонь на “Евстафии”. Его первый залп дал перелет в несколько сажен, причем один из снарядов пронизал дымовую трубу “Евстафия”. Второй — перелет. Третий — два попадания. В дальнейшем — стрельба прошла на недолетах.
Миноносцы, бывшие в походном порядке позади главных сил флота, сделали попытку идти в атаку, но не успели даже увидеть “Гебен”. Заметив “Бреслау”, они бросились за ним, но скоро потеряли его из виду. Крейсера описывали сложные эволюции, стараясь занять свои места в боевом порядке сзади и впереди строя линейных кораблей.
В 12 ч 35 мин силуэт “Гебена” стал плохо виден, вскоре он резко повернул и окончательно скрылся в тумане. Стрельба прекратилась.
Вот эти 14 минут боя.
Все опасения, которые возбуждали походный порядок флота и его боевая организация, нашли себе здесь полное подтверждение. Противник был открыт на дистанции решительного боя. Флоту не хватило времени, чтобы развернуться и успеть развить полную мощь своего огня. Негибкая организация в связи с фактом отделения управляющего огнем от командующего сделали свое дело — стрельба была сорвана.
Эскадра выпустила следующее количество 305-мм снарядов: “Евстафии” — 12, “Иоанн Златоуст” — 6, “Три Святителя” — 12, “Пантелеймон” — ни одного. Между тем, откинув пристрелку, оставив только 5 мин на поражение, эскадра могла бы за это время послать около 70 снарядов, из которых в данных условиях боя не один десяток мог бы быть брошен в борт и палубы “Гебена”.
Помимо дезорганизации стрельбы, ввиду указанных выше причин, немаловажную роль сыграло то обстоятельство, что дым своих кораблей стлался вдоль линии боя, закрывая иель. Казалось бы, командующий должен был это учесть, избрав иной курс и строй, но он, вероятно, не был свободен в силу требований к маневрированию, исходящих из правил централизованной стрельбы. Казалось бы, командиры сами могли выйти из строя, чтобы дать возможность своим башням видеть противника. Но та же причина на удержала их от подобного маневра. Они были прикованы к кильватеру.
Остается только удивляться, как в этих условиях были все-таки достигнуты попадания в “Гебен”! Он получил три 305-мм попадания и 11 — снарядами среднего калибра, коими на нем убило 12 офицеров, 103 матроса; ранило — 7 офицеров, 52 матроса, произведен пожар и повреждения, потребовавшие двухнедельного ремонта. Потери и повреждения “Гебена” превосходили таковые на русском флоте.
Это еще раз показывает, что отдельные корабли стреляли хорошо, и неудача может быть полностью отнесена на счет боевой организации и тактики.
Дальнейшие маневры адмирала Эбергарда после ухода “Гебена” также представляют глубокий интерес и, несомненно, поучительны. Эбергард в своем донесении пишет: "Стрельба прекратилась. Флот продолжал оставаться на прежнем курсе, в готовности продолжать бой, как только “Гебен” покажется вновь…"
Иначе говоря, флот не преследовал противника и курс его остался перпендикулярным тому направлению, в котором скрылся “Гебен”. На нем флот продержался около 10 мин. Конечно, не было никакого основания рассчитывать, что “Гебен” покажется вновь. Этот маневр характеризует лишь растерянность командования.
Далее в донесении командующего флотом говорится: "Около 12 ч 40 мин, не видя “Гебена” и имея намерение сблизиться с ним, я отдал приказание поворачивать вправо. Руль был положен право на борт, когда прямо по носу был усмотрен плавающий предмет. Остерегаясь возможности наброски плавающих мин, я изменил направление и сделал поворот влево… Таким образом, намерение преследовать, помимо того, что сильно запоздало, выразилось в виде поворота в сторону, обратную той, в которой скрылся противник. Для начальника, имеющего твердую волю к продолжению боя, такие причины, как предположение наброски мин, неосновательны. Об этом можно еще было говорить в Русско-японскую войну, когда артурская эскадра подозрительные предметы принимала за мины (между прочим, в бою 28 июля 1904 года эти подозрительные предметы, принятые за мины, вызвали эскадру на поворот, смешали ее строй в ответственный момент открытия огня; об этом адмирал Эбергард должен был знать). Но в мировую войну такое предположение обоснованным не могло быть и, конечно, ни в какой степени не служило оправданием столь неудачного осуществления решения преследовать, ворочая от противника.
“Гебен” больше не появлялся. Флот направился к Севастополю "…для преследования миноносцами уходившего по неизвестному направлению большим ходом противника не было достаточного запаса топлива, израсходованного за трехдневный переход".
* Из письма одного черноморского артиллерийского офицера флагманскому артиллеристу Балтийского флота. (Прим. авт.)
* Не правда ли, удивления достойно невероятное количество эволюций и сложность маневрирования Черноморского флота, красноречиво иллюстрируемое схемой. Сколько на это ушло времени! (Прим. авт.)
Между тем, как цитированное донесение, так и другие телеграммы о бое, посланные командующим флотом (да и в действительности это было так), свидетельствовали о повреждениях, полученных “Гебеном”. Командующий флотом не мог знать, насколько тяжелы эти повреждения. Он должен был в этом убедиться, выслав в погоню миноносец 1 — го дивизиона, чтобы атаковать его, если он потерял ход.
Жалкой иронией звучит телеграмма Эбергарда, посланная на другой день в Морской генеральный штаб: "После вчерашнего боя “Гебен”, вероятно, имеет серьезные повреждения и ушел в Босфор. Настоятельно необходимо принять самые энергичные меры для установления его местопребывания и точных данных о его повреждениях. Представляется это легко выполнимым, пользуясь поддержкой и содействием нейтральных держав, также многочисленностью армянского и греческого населения, рассеянного но портам".
Нет. Не при помощи "армянского и греческого населения", не путем сношений с Морским генеральным штабом адмирал Эбергард должен был выяснить результаты боя, а, в особенности, "местопребывание “Гебена”". Он мог и должен был выслать миноносцы при поддержке крейсеров, а затем и всего флота.
Повреждения флота были несущественны. Через 10 дней они были совершенно исправлены, и ни один корабль ни на одну минуту не был выведен из строя. Непосредственных результатов описанный бой на ход дальнейших событий в Черном море не имел. Случай поразить “Гебена” был упущен. Был еще, и не раз, он упущен потом, даже тогда, когда русский флот был значительно усилен вступлением в строй новых линейных кораблей. “Гебен” по-прежнему имел возможность производить свои налеты на Черноморское побережье.
А между тем внимательное и своевременное изучение событий, о которых мы говорим, должно было убедить высшее командование, что командующий Черноморским флотом — не на высоте, что требуется назначение другого, более энергичного начальника, что надо в тактическую подготовку Черноморского флота внести существенные коррективы, что те дефекты, которые обнаружил этот бой, должны быть решительно устранены. Но то было время, когда промахи и выказанная неспособность к боевому командованию не всегда влекли за собой увольнение. К Эбергарду благоволил Николай II, который но допускал его смешения. Его сместили только летом 1916 года, на третий год войны, когда к этим описанным выше промахам прибавился ряд других, и дальнейшее его оставление грозило полным провалом боевых операций русского флота на Черном море.
Был ли это лично адмирал Эбергард, или виной тому было влияние на него его флаг-капитана, человека с исключительно превратным взглядом на боевые операции, — трудно сказать. Но, несомненно, корень неудач лежал в плоскости несоответствия своему назначению командования.
А между тем сами корабли Черноморского флота в отношении боевых качеств личного состава и обшей выучки представляли прекрасный боевой материал, что и было ими не раз выказано в отдельных мелких операциях, где младшим начальникам предоставлялась инициатива.
Приложение № 3
Повреждения линейного корабля “Евстафий” в бою 5/18 ноября 1914 года
(Из книги МЛ. Петров “Два боя”. Ленинград. 1926 г.)
Схема попаданий в линейный корабль “Евстафий”. полученных в бою у мыса Сарыч 5/18 ноября 1914 г.
Представляет несомненный интерес описание повреждений линейного корабля “Евстафий”, каковое приводим в выдержках из работы В.М. Смирнова "Бой Черноморского флота с крейсером “Гебен”".
"…За бой получил повреждения только один головной корабль “Евстафий”. При первом перелетном залпе “Гебена” один 11-дм (280-мм. — Прим. ред.) снаряд пробил среднюю дымовую трубу на высоте козырька и разорвался на другом борту. Он снес бортовую радиосеть и осколками незначительно повредил баркасную шлюпбалку и перебил тали. Не причинив серьезных повреждений, этот снаряд тем не менее лишил “Евстафий” главного средства для получения установки прицела и целика, и он не мог бы в дальнейшем участвовать в централизованном огне, получая установки только при помощи откидных плакатов.
Радиосеть через 2 ч 25 мин (после окончания боя) была восстановлена. Самое серьезное повреждение «Евстафий» получил от третьего залпа «Гебена», давшего накрытие и одновременно два попадания, вызвавших большие потери в личном составе.
Один 11-дм снаряд попал в 5-дм (127-мм) броню 6-дм (152-мм) батареи, пробил броню около 54 шпангоута, между визиром плутонгового командира и 1,5-дм (38-мм) выгородкой 6-дм каземата, пробив броню, сшиб беседку с 6-дм снарядами и патронами (снаряды упали, патроны загорелись, но вскоре были потушены, а часть выброшена за борт); затем влетел в офицерский камбуз, взорвался и повредил окружающую 1/4-дм (6,4 мм) переборку. Настилка палубы в 3/18-дм (8–9 мм) пробита осколком крупной величины, осколки попали вниз, в помещение кузницы. Газы сбили с мест и разрушили камбузные плиты и все оборудование помещения.
Один из крупных осколков ударил в 1,5-дм броневую выгородку 6-дм каземата и вдавил плиту на площади удара с разрывом металла.
Второй 11-дм снаряд попал в правый носовой 6-дм каземат, в стык двух 6-дм броневых плит. У одной плиты разрушена и снесена верхняя часть, шириной во всю плиту 3 ф 9 дм (1,14 м), по высоте 29- дм (0,74 м). Плита эта была сорвана с болтов и осталась лежать снаружи на срезе около пушки. У другой плиты — снесен угол, броневые болты срезаны, и плита сдвинулась на 2 дм (51 мм), рубашка брони толщиной 3/4 дм (19-мм) сорвана. Броневой козырек над бортом у орудия вдвинут внутрь, два болта на нем разорваны, третий цел, козырек дал неглубокую поперечную трещину. Осколки проникли внутрь каземата, сорвали легкую броневую дверь, а в выгородке дали две небольшие вмятины, без разрыва брони. Через дверь каземата поврежден рельсовый путь, слегка обгорела и повреждена деревянная выгородка. У 6-дм пушки повреждены прицелы и заклинило поворотный механизм, вошедший внутрь рубашки брони; пушка со станком оказалась исправной. Эго самое тяжелое повреждение, так как обе плиты были лекального образования.
Еще одно повреждение было получено от разорвавшегося о воду 11 дм снаряда около самого борта у 22 шп. Осколки изрешетили небронированный борт, разрушили продольную переборку лазарета и его оборудование. Все пробоины были около ватерлинии.
Все повреждения были исправлены в 10 дней, причем работа велась днем и ночью. Плиты взяли со старого корабля "Двенадцать Апостолов.
Потери в личном составе: убито 4 офицера и 1 умер от ран, команды убито 29 человек и ранено 24, из них 19 тяжело, большинство из них умерло.
Почти все эти потери вызваны двумя попаданиями третьего залпа “Гебена”, давшего накрытие. 11 — дм снаряд, попавший в 5-дм броню носового 6-дм каземата, вывел из строя всю прислугу каземата.
11 — дм снаряд, попавший у визира 3-го 6-дм плутонга, пробив броню, выбил трех офицеров: плутонгового командира 3-го плутонга, подошедшего к нему командира 1-го плутонга и начальника кормовой подачи 6-дм орудий, пришедшего от своей подачи из жилой палубы с каким-то докладом. Затем были выведены из строя беседочная и часть не боевой машинной вахты, вышедшей из жилой палубы, отчасти из желания посмотреть, другие из желания, если понадобится, оказать помощь. В месте разрыва в камбузе был выбит весь камбузный персонал, занятый приготовлением еды, на другом борту осколки выбили командира 4-го плутонга и пришедшего к нему командира 2-го плутонга. Словом, один 11 — дм снаряд выбил весь командный состав 6-дм батареи.
* Централизованная стрельба основана на передаче установок прицела и целика с корабля, на котором находится управляющий огнем бригады. С повреждением средств передачи корабль не может принимать участия в централизованной стрельбе. (Прим. авт.)
Приложение № 4
Из рапортов командиров линейных кораблей “Евстафий” и “Иоанн Златоуст” о боях 24–29 декабря 1914 и 27 апреля 1915 гг
(По материалам РГА ВМФ. Ф.696. Оп. 1. Д. 87.)
Из рапорта командира линейного корабля “Евстафий” о встрече и бое с неприятелем во время похода 24–29 декабря 1914 года
24 декабря флот, идя в ночном порядке, лежа на курсе 87°, в 6 ч 50 мин при полной почти тьме встретил неприятеля, шедшего курсом как надо думать нам на пересечку по носу слева направо. Первым неприятеля открыл крейсер “Память Меркурия”.
Минуты через 2–3 спустя справа на курсовом угле 30–40° был замечен дым и слабый силуэт; в тот же момент неприятелем были открыты два прожектора. Левый прожектор осветил крейсеры, а затем последовательно линию кораблей. Правый прожектор осветил концевые корабли, и затем его луч короткое время светил в море, было впечатление, что оба прожектора с одного корабля и светят на циркуляции. Левый прожектор, дойдя до концевого корабля, был переведен на “Евстафий” и освещал его секунд 10–15, затем снова был переведен на крейсеры, а затем оба они были закрыты. Общая продолжительность освещения была 1–1,5 мин.
С открытием прожекторов крейсеры открыли огонь, причем с линейного корабля было замечено, что залпы ложились на больших недолетах.
Спустя 1–1,5 мин командующий флотом приказал пустить две ракеты, чтобы уклониться влево на 8°. Одна ракета зажглась, но разорвалась несколько выше труб, у другой ракеты плохо воспламенилась пороховая мякоть, очевидно, отсырела, и ракета не взвилась, вследствие чего корабли последовали за “Евстафием”, держась в кильватер. До пуска ракет “Евстафий” открыл огонь по направлению, где были замечены прожектора с установкой прицела 2 кб. Всего за 1–2 мин стрельбы было сделано выстрелов: 5 12- дм, 4 8-дм, 17 6-дм и один 75-мм. После прекращения огня был замечен дым на SW. Около 7 ч 25 мин флот снова построился в ночной порядок и лег на старый курс.
Закрыв прожектора, неприятель также открыл огонь, сделав несколько залпов по “Евстафию”; два из них были перелетные, снаряды рвались с левого борта за кормой, а один недолетный, причем осколками двух снарядов было нанесено несколько повреждений, а именно: двумя крупными осколками, остальными мелкими сделано на 12-дм правом носовом орудии пять выбоин, из них две незначительные, а три следующих размеров: 1-я-длиной 11 см, шириной 8 см, глубиной 14 мм; 2-я — длиной 11,5 см, шириной 5 и глубиной 19 мм; 3-я — длиной 6 см, шириной 2,7 см, глубиной 11 мм.
Маленькую выбоину имеет правое носовое 6-дм орудие (снаружи). Труба правой носовой пушки имеет повреждения в виде небольших поперечных трещин на 3-х нарезах, как следствие наружного повреждения. Этим ударом был оглушен старший наводчик Степан Шуванов. Однако, оправившись от сотрясения и оглушения, он произвел выстрел по первому ревуну.
От другого недолетного снаряда, разорвавшегося против кормовой части линейного корабля, произошло воспламенение одного из 75-мм патронов у правой кормовой спардечной пушки. Патроны эти были сложены на палубе, и осколок, отразившись от брони кормовой рубки, ударил по поддону гильзы, воспламенив трубку. Патрон этот был исковеркан, остальные патроны были раскиданы и частью помяты.
Из четырех патронов выпали снаряды, причем один упал на ют. Во врем происшедшего были поражены оба подносчика, матросы Стефан Яковенко и Даниил Шило-Молчан и отправлены в лазарет. Артиллерийский унтер-офицер Александр Руспак был оглушен, комендор Ефим Топорков получил небольшую царапину ноги, и получили легкие поражения матросы: установщик Григорий Присяжнюк и замочный Маркиан Таранец. Все перечисленные, также и один наводчик комендор Ефрем Мороз, оставались у своей пушки. 2-й наводчик комендор Е. Топорков сейчас же после случившегося попадания и разрыва от этого гильзы зарядил снова пушку сам и искал с одним наводчиком в прицел неприятеля, но найти не мог.
Кроме того, осколками перебита на баке одна леерная стойка и две пробиты; перебило леер проволочного троса, пробило борт командного W.K., чугунный кнехт, сделало борозды на верхней палубе и на правом выстреле, оторвало медный козырек у бортового иллюминатора, перебило задрайку носового 75-мм полупорта.
Капитан 1 ранга В. И. Галанин
Из рапорта командира линейного корабля “Иоанн Златоуст” о встрече и бое с неприятелем во время похода 24–29 декабря 1914 года
24 декабря в 18 ч 30 мин при наступившей полной темноту, следуя курсом 86° в счисленной широте 43°54′ и долготе 34° 36’, усмотрели на 15° справа от курса слабый огонь, похожий на звезду.
В 18 ч 33 мин сделали сигнал: “Виден неприятель в правом секторе”. Вызвали прислугу по орудиям. Усмотрели справа на 20 м от курса дым, по-видимому, двух судов и неясный силуэт головного из них. В 18 ч 34 мин неприятель открыл два прожектора с одного корабля и провел их лучами по нашей колонне, начиная с головных крейсеров, задержав лучи на линейных кораблях “Евстафий” и “Иоанн Златоуст”. По четырем неприятельским трубам, случайно освещенным их же кормовым прожектором, опознали крейсер “Бреслау”, лежащий на курсе SW-ой четверти. Наши крейсеры открыли огонь.
В 18 ч 25 мин “Бреслау” закрыл прожекторы и начал стрельбу. Следуя “Евстафию”, открыли огонь по “Бреслау”.
В 18 ч 38 мин “Бреслау” на траверзе. На “Евстафии” усмотрели поднявшийся с левого борта до высоты марса огонь, похожий на плохо поднявшуюся ракету.
В 18 ч 39 мин при вспышках орудийных выстрелов усмотрели, что “Евстафий” покатил влево. Не видя сигнала для поворота “Вдруг влево”, решил повернуть последовательно.
В 18 ч 40 мин начали поворачивать влево, утеряли направление на противника приостановили стрельбу, а затем едва не приняли за него наши крейсеры. Быстро опознав их, за скрытым силуэтом “Бреслау” поставили "дробь" и прекратили огонь.
Первоначально прицел был установлен 4 кб, имея в виду дальность видимого горизонта. С началом стрельбы прицел был увеличен до 8 кб. Всего выпущено один 8-дм и семь 6-дм снарядов.
Ориентироваться в направлении неприятеля помогли прожектора “Бреслау”. Вскоре после закрытия прожекторов неприятеля в направлении сбились. Была приостановлена стрельба, и в начале нашего поворота, приняв за неприятеля оказавшиеся на прежнем направлении наши крейсеры, приготовились открыть огонь, но быстро их опознали. После этого неприятеля потеряли из виду.
Если бы один из наших крейсеров осветил неприятеля, то комендоры едва ли бы сбились с направления. Выстрелы 6-дм орудий почти не слепят, 8-дм и 12-дм ослепляют сильно. Заметить попадания наших снарядов в “Бреслау” было крайне трудно, так как вспышки наших выстрелов сильно слепили, а неприятель сам стрелял. Были замечены лишь многочисленные вспышки разрывов наших снарядов в направлении неприятельского крейсера.
Снаряды ложились разбросанно. Одновременно с разрывами у самого борта были замечены и большие перелеты. Осколками неприятельских снарядов, взорвавшихся у самого борта, образованы три выбоины (наибольшая длиной и шириной по 5 см, глубиной — 1,7 см) и четыре царапины (глубиной от 0,1 до 0,4 см) у 6-дм орудия N9 3 и царапина у 12-дм орудия № 18 (глубина 0,3 см), две на правом якоре. Повреждены две боковые леерные стойки, обухи правой минбалки и перебиты в нескольких местах леера. Газами (воздушной волной. — Ред.) пролетавшего близ передней боевой рубки снаряда вышибло оконную раму и разбило стекло, осколками которого было нанесено легкое ранение в голову флагманскому/штурманскому офицеру штаба Черноморской дивизии линейных кораблей лейтенанту Казаринову. На корабле были подобраны несколько осколков.
28 декабря с 14 до 15 ч производил маневрирование в составе дивизии по радиосигналам с “Евстафия”.
29 декабря в 11 ч 45 мин, следуя за Адмиралом, вошел на Севастопольский рейд и стал на бочку № 13.
Капитан 1 ранга Ф.А. Винтер
Из рапорта командира линейного корабля “Евстафий” о бое с линейным крейсером “Гебен” у Босфора 27 апреля 1915 года
В 5 ч 45 мин утра подошел к точке “А”, у которой маневрировал совместно с “Иоанном Златоустом” и “Ростиславом”, в то время как остальной флот отправился по назначению для выполнения намеченной операции.
После 7 ч утра с крейсера “Память Меркурия” последовало несколько сигналов, указавших с очевидностью на приближение “Гебена”. Отряд пошел на сближение с ушедшими кораблями, сделав им сигнал о прекращении операции и построении в боевой порядок. “Гебен”, видимо, рассчитывал вести бой с двумя кораблями, шел на сближение. По пробитии боевой тревоги, идя на соединение с “Пантелеймоном”, имел курс 180°, и ход был увеличен до 12 уз.
В 7 ч 41 мин преследуя одновременно цели дать возможность кораблям иметь “Гебен” в наивыгоднейшем угле обстрела и сблизиться с “Пантелеймоном”, привел “Гебен” на курсовой угол правого борта 110°, уменьшив ход до 10 уз. Через две-три мили (в 7 ч 45 мин) “Гебен” лег на курс почти параллельный. Адмиралом были сделаны сигналы: “Бой правым бортом” и “Управление с “Иоанна Златоуста”.
Приближаясь к дистанции 90 кб, в 7 ч 55 мин с “Иоанна Златоуста” и “Евстафия” дали залпы. Эти бригадные залпы были перелет и недолет, после чего орудиям был дан сигнал: “Беглый огонь”. Первые установки были: прицела 90, целик 61.
Так как управление велось с “Иоанна Златоуста”, то уследить за изменением прицела и целика не удалось. В 7 ч 59 мин начали изменять курсовой угол до 75° правого борта, для более выгодного сближения. Как только “Гебен” вошел в сферу действия 8-дм орудий, из них был открыт огонь. Около 8 ч 08 мин “Пантелеймон” и "Три Святителя" вступили в строй, предварительно также открыв огонь. Расстояние все уменьшалось, дойдя до 73 кб, после чего, несмотря на то что мы держали его на курсовом угле 75°, “Гебен” стал быстро удаляться.
Наш ход, увеличенный до 12 уз, был слишком мал, чтобы этому воспрепятствовать. В 8 ч 16 мин. дистанция увеличилась до 110 кб, и огонь за дальностью расстояния был прекращен обоими противниками. Все дальнейшее маневрирование с увеличением хода до 13 уз и изменением курсового угла до 0° и изменением несколько раз курсов отряда явилось бесполезными попытками снова вступить в бой, так как “Гебен”, благодаря преимуществу в ходе, легко парализовал все наши маневрирования и ни разу не допустил уменьшить расстояние.
Маневрирование продолжалось до 14 ч 15 мин, когда стало очевидно, что “Гебен”, заметно прибавивший ход (под носом и кормой у него были видны огромные буруны), направляется в Босфор. Тогда был взят курс 54°.
Во время боя падения наших снарядов наблюдались, как перелетные, так и недолетные, а равно под носом и кормой “Гебена”. Это дает право предположить, что попадания в “Гебен” были, что свидетельствуется рядом наблюдателей.
По целику в первой половине снаряды ложились особенно хорошо, к концу же боя наблюдалось разбрасывание, что. вероятно, следует объяснить большим расстоянием между “Евстафием” — головным кораблем и второй бригадой: ее перелеты казались нам падающими влево, а недолеты вправо от “Гебена”. Кроме того, вероятно, “Гебен” изменял свой ход и курсовой угол, мешая этим нашей стрельбе.
В стрельбе “Гебена” заметно наблюдалось превосходство его материальной части: заметна была большая кучность падений и хорошая скорострельность. Казалось, что скорость его стрельбы превосходит нашу, если не в два, то в полтора раза. В начале боя его залпы были по пять снарядов, а к концу его число снарядов уменьшилось до трех и даже двух, и заметно увеличились промежутки между залпами. Первые залпы “Гебена”. хорошие по целику дали большие недолеты, затем он ушел на перелеты, и траектории его снарядов стали отклоняться к корме. Весьма счастливым обстоятельством для линейных кораблей было то, что. переходя на недолеты, лучший по расстояниям залп был ошибочен по целику и лег весьма близко от кормы. Затем целик был исправлен, и залпы перешли вновь приблизительно на носовую боевую рубку, но уже шли на недолеты, на которых главным образом и прошла все стрельба.
Попаданий не было обнаружено ни одного, но снаряды рвались столь близко от корабля, что на палубе и спардеке было найдено более 30 штук осколков, из которых наибольший был около 15 фунтов (6,15 кг).
На корабле чувствовалось два сильных толчка. Один из них был настолько силен, что создал общую уверенность в попадании. Но никаких повреждений обнаружено не было. Уже в ночное время была замечена вода в погребе сухой провизии, проходившая из бортового отсека. Когда отсек был осушен, то оказалось, что в борту повреждений никаких нет, за исключением растрескавшегося и отвалившегося цемента. Во внутренней переборке оказалась выскочившей одна заклепка.
Эти повреждения уже исправлены судовыми средствами, и бортовой отсек (между 18 и 22 шп. правого борта) вновь наполнен водой. Все попавшие в корабль осколки не причинили никакого вреда. как личному составу, так и кораблю.
Всего было выпущено: 60 снарядов 12-дм фугасных с наконечниками и 32 8-дм фугасных. Артиллерия действовала вполне исправно, произошедшие мелкие повреждения весьма быстро исправлены, благодаря хладнокровию и распорядительности гг. офицеров и команды. Наибольшим повреждением было раздутие обтюраторной подушки правого носового орудия (вновь поставленного), благодаря чему носовая башня сделала 25 выстрелов, тогда как кормовая успела сделать 35. Все механизмы действовали вполне исправно.
Капитан 1 ранга М. И. Федорович
Из рапорта командира линейного корабля “Иоанн Златоуст” о походе и бое с линейным крейсером “Гебен” у Босфора 27 апреля 1915 года
В 7 ч 20 мин. по рангоуту опознали германский крейсер “Гебен”. 7 ч 54 мин с расстояния 90 кб. открыли огонь. “Гебен” открыл огонь сейчас же вслед за нами. Первый наш залп верный по целику показал знак перелета, вторыми залпами получили 4-кб. вилку и. найдя ее середину, открыли беглый огонь двумя кораблями.
Управление огнем сильно затруднялось большим разбрасыванием по целику.
8 ч 16 мин. Расстояние 112 кб поставили “дробь” и прекратили стрельбу.
За время боя попаданий в корабль не было.
Первый залп Гебена" лег недолетом на траверзе “Евстафия”, второй небольшим перелетом у него же, третий дал малые перелеты и дальше несколько залпов легли в струе между "Евстафием" и "Иоанном Златоустом".
Затем были два малых перелетных и несколько недолетных залпов на траверзе “Иоанна Златоуста”, после чего неприятельские падения стали исключительно недолетными и в конце боя достигли 15 кб.
Быстрая пристрелка бригады, позволившая с третьим залпом открыть беглый огнь, обязана верным показаниям дальномеров “Иоанна Златоуста”.
Материальная часть линейного корабля за время боя не сдала ни разу, чем и объясняется высокая скорострельность (в среднем 4 выстрела в минуту) по беглому огню, достигнутая линейным кораблем.
8-дм орудия дали лишь несколько залпов, так как их огонь был прекращен, чтобы не мешать управлению огнем 12-дм орудий.
Всего линейным кораблем за 22 мин. было выпущено 75 12-дм снарядов и четыре 8-дм.
Через 5–6 мин. после открытия огня, залпом с “Иоанна Златоуста” (что было проверено по секундомеру помощником управляющего огнем) было получено попадание в носовую часть “Гебена” под мостиком у носовой башни, после чего она до конца боя не стреляла.
Дым от разрыва долгое время шел вместе с крейсером.
Кроме того, были замечены еще два попадания в “Гебен”: одно в середину между 2-й и 3-й башнями и одно в кормовую часть, после которого “Гебен” резко лег на удаление.
Капитан 1 ранга Ф.А Винтер
Из рапорта начальника Черноморской дивизии линейных кораблей о бое с линейным крейсером ‘Гебен” у Босфора 27 апреля 1915 года Наблюдения с корабля (проверены несколькими офицерами-наблюдателями из разных пунктов) показали, что через 5–7 мин. после начала боя было замечено первое попадание в “Гебен” около переднего мостика, после которого его носовая башня во все остальное время боя не стреляла. Затем в середине боя залпом с “Иоанна Златоуста” было получено второе попадание в середину крейсера, между 2-й и 3-й башнями, давшее сильный огонь и громадный столб дыма, стоявший в этом месте продолжительное время, и после чего “Гебен” лег на удаление. Третье попадание было усмотрено в кормовой части крейсера у кормовых башен.
Расход снарядов в бою: “Евстафий” 58 12-дм и 32 8-дм; “Иоанн Златоуст” 75 12-дм и 4 8-дм, “Пантелеймон” 23 12-дм; “Три Святителя” 13 12-дм.
Всего: 169 12-дм и 36 8дм.
Вице-адмирал П. И. Новицкий