Сегодня я с Чукотки улетаю На этот раз прощаюсь навсегда. Её от сердца с болью отрываю И, знаю, не забуду никогда. Я вспомню все: и галечные косы На устьях и в верховьях быстрых рек, На побережье хмурые утесы И волн кипящих яростный набег. Стенанья чаек с птичьего базара Льдов изумрудных глыбы над водой Тревожный запах дальнего пожара Цветущей тундры сладостный настой. Оленей стадо на речной террасе, Медвежий след на илистой косе И заструги на заметенной трассе И куст шиповника во всей его красе. Широкие зеленые долины Цепочку лакколитов над рекой, И сопок обнаженные вершины, Чернеющие летом и зимой. И волшебство рассветов и закатов, И бесконечный, яркий летний день И струи звонких, светлых перекатов, Пугливых рыб стремительную тень. Широких ям ленивое теченье, Таинственную зелень их глубин (Я помню, как-то в радостном волненье Дна не увидел из-за рыбьих спин), Размытые подковами обрывы, Поросшие кустарником густым (О, как они над ямами красивы!) И оползни по их бокам крутым. И красоту озер лесных и горных, Её немногим дал Господь впитать. (Я до конца хранил мечту упорно Проститься с ней к озёрам тем слетать.) Полярной ночью лунные восходы, Сиянья сполох, звезд холодный свет, Пургу, коварство перемен погоды И в наледи теряющийся след. Январской тундры снежную пустыню, Великое безмолвие в ночи, Когда у губ шурша дыханье стынет, И солнца долгожданные лучи. Апрельское слепящее сиянье, Сплошной сверкающий на солнце снег. И в мае вод свободных ликованье, Бурлящие потоки вздутых рек. И перелётной птицы караваны, Их крик в прозрачной майской вышине… Воспоминанья эти – соль на раны, Нет, Петербург не даст покоя мне. И стиснет грудь мою тоской глубокой, И так захочется увидеть вновь На бурых кочках над сухой протокой Янтарь морошки и брусники кровь. Страна просторов необъятных и контрастов, Прощания с тобою час пробил Нет, жизнь моя прошла здесь не напрасно, Тебя как родину я, видит Бог, любил!

По Чауну я поднимаюсь вверх, Гудит мотор натруженный устало, Сорвался южный ветер как на грех, Убавил ход, чтоб лодку не швыряло. По стрежню правлю, мели обходя, От брызг весь мокрый, ежусь под фуфайкой Вот гуси поднялись с косы, галдя, Вот утки пронеслись пугливой стайкой. У поворота лодки на приколе, И группа домиков маячит на холме. Пристану, чаем обогреюсь, что ли, Сегодня сырости хватило мне вполне. Здесь сделал Чаун полный разворот. И подмывая холм неудержимо, Вода дошла до линзы в этот год И синий лед в обрыве обнажился. Совхозный ледник в линзе много лет Хранил надежно мясо и уловы. Но вечного, как видно в мире нет Теперь долбить придется где-то снова. Стрекочет в будке весело движок, А над коптильнею дымок курится. Вгоняю якорь лапами в песок И на берег схожу, как говорится. Меня хозяева приветливо встречают И с ними пес громадный водолаз, Да, видно здесь друзей не забывают: На плечи лапы положил тотчас. По холке пса я ласково треплю, Здороваюсь за руку с рыбаками, Я руки эти крепкие люблю, Здесь все сработано вот этими руками. Заходим в дом, там чайник уж кипит, Балык нарезан крупными кусками Икры кастрюлька на столе стоит, Уха с печёнками и головами. Что ж мой черед, рюкзак свой развязал, Хлеб деревенский, прямо из пекарни, Шмат сала и бутылку я достал, Смотрю – повеселели мои парни. Во время промысла – у них «сухой закон», Ну, разве ради гостя исключенье… Все вспомнилось сегодня словно сон, Ведь 20 лет прошло с того мгновенья. Хозяином на Леднике стал сын, А за столом со мною мои внуки. И знает только лишь Господь один! Как вытворяет жизнь такие трюки! Сам старый ледник унесла вода, С тех пор река уж полхолма размыла. Хоть не осталось от него следа Зимовье «ледником» зовут все старожилы.

Брачные танцы самцов журавлей, Увидев случайно в тундре весенней, В памяти я сохранил своей Чудесную пластику их движений. Был солнечный полдень, ручей бурлил, Берег крутой над ним возвышался, Мимо под кручею я проходил, Вдруг крик журавлиный рядом раздался. Звучало в нем несколько голосов, В ликующий хор все они сливались. На берег я влез и прополз меж кустов, Ах, как же близко певцы оказались! Собралось их много в свадебный круг, Видно, присела пролетная стая Самцов франтоватых и скромных подруг Картинка была довольно смешная: Перед «невестою»каждый «жених» «Коленца» выделывает ногами. Как темпераментен танец, как лих, А крыльями машут словно руками. Подскок, коленце и снова подскок. Головка закинута в страстном крике И я без волненья следить не мог За этим танцем прекрасным и диким. Подскочат, выбросят ноги вперед Одну или обе все по порядку, Как подгулявших парней хоровод Будто журавлики пляшут вприсядку. И долго лежал я, не шевелясь, Но вот снялась отдохнувшая стая, Зрелищем редким натешился всласть, Была лишь однажды возможность такая. «Видео» не было в те времена, И мне оставалось лишь любоваться, Застряла в памяти эта весна, Такая краса не должна забываться. Годы спустя телевизор «пришел» И в «Мире животных» была передача. Кто ж мульти-заставке сюжет нашел? Бесспорная авторская удача! Там танцуют «мои» журавли Вздымаются плавно крылья и шея… Пусть радуют нас красоты Земли Взоры лаская и душу нам грея!

Первый раз лечу в «Залив Креста» Наконец-то там погода есть В креслах прекратилась маята Умудрился даже и поесть. Утро подарило вылет мне. Под крылом, как вата облака. И доволен жизнью я вполне Хоть болят от «сервиса» бока. Самолет к сниженью приступил, Облаков раздвинул пелену. Черно-белый кадр нам открыл На залив и горную страну. Скалы черные собрались над водой В тесный и зловещий хоровод. У подножий их кипит прибой, Давит серый низкий небосвод. Перевалы скрыты в облаках. По распадкам стелется туман. Снег лежит на склонах и камнях. Здесь не редкость – в сентябре буран. Вот каким увидел я залив. Он мне и запомнился такой. Да, был вид по-своему красив, Но какой-то жуткой красотой. Самолет по грунту пробежал И винтами пыльный вихрь поднял, Взвыл на реверсе и задрожал, Заглушил моторы, стих и встал. Вот неделя промелькнула вся в делах. И настало время улетать. Съежился, растаял снег в горах. Лишь на пиках продолжал сверкать. Вниз смотрю лишь начался подъем. Вот наш АН и высоту набрал. В обрамленьи пляжей под крылом Распростерся голубой овал. Черный цвет на нервы не давил. Солнце оживило скал окрас. Жути хоровод не наводил. Был он веселее в этот раз. Утекло с тех пор немало лет. Постарел я телом и душой. И забвенья Северу все нет. Он во снах встает передо мной.

Русской кошкой нарекли косу. Мыс похож издалека на кошку. И маяк стоит на том мысу. Вдоль лимана пенится дорожка. Все с теченьем борется прилив, Волны по фарватеру вздымая, Необычной красоты залив Берегов обрывы обрамляет. Теплоход кидает у причала Трап, намокший ходит ходуном. Так сказать, неплохо для начала, Посмотрю, что ждет меня потом. Все закрыто, берега не стало, Снежные заряды, ветра свист, Не на шутку судно раскачало, И спустился с палубы я вниз. Телевизор светится в салоне, И Сенкевич свой ведет рассказ О далеком красочном Цейлоне, Это кстати именно сейчас! А над мачтой ветер свист выводит, Чаек крики надрывают слух! На теченьи, словно в хороводе, Стадо нерп играет и белух. Но к причалу, все же мы подходим- Долго швартовался капитан! Неприветлив при плохой погоде И суров Анадырский лиман. Наш «Борис Борзенко» пришвартован, И на пирс по трапу я схожу, Красотой лимана очарован, От него я глаз не отвожу.

Как на пенсии живешь, Володя? Небо часто снится по ночам? Ленты рек во власти половодья! Чаун, Пучевеем, Поляваам? Сколько же летал и сколько видел! По любой погоде, в. час любой, Бог тебя талантом не обидел! Как никто ты рисковал собой. Всепогодным ты не зря считался Безотказен был, людей спасал, Не гордился и не зазнавался, Я ж с тобою как «балласт» летал. Где же те охоты и рыбалки, Мыс Наглейнын и Выльхырынын? Я ослеп и не хожу без палки Раз в два года прилетает сын. Он привозит нам дары Чукотки: Оленину, ряпушку, гольцов, Наливаем мы за встречу стопки Слушать до утра его готов. Прошлое проносится виденьем, По ночам я постоянно там Той Чукотке не грозит забвенье Пока живы, будет сниться нам!

Твой юбилей случился на Амуре. В какой компании и с кем сидишь? В командировке ты, увы. Не в туре И над компьютером своим корпишь. Начальники резвятся в ресторанах, Им на работу глубоко плевать, У них всегда полно «бабла» в карманах, В командировках можно пировать. Черт с ними, пусть они себе порхают, Но требовать за труд свой не стыдись. Скажи, что программиста потеряют. Разочек хоть нахальства наберись. Здоровья крепкого тебе желаем. «Размочим» здесь прошедший юбилей. «Все будет хорошо, мы это знаем», Как пел Сердючка в песенке своей

Роща словно снегом припорошена: Вновь черемуха-волшебница цветет: В моем сердце старом и изношенном Чувство прежнее воскреснет, оживет. Аромат напомнит опьяняющий Тропку узкую на берегу, И закат за речкой догорающий, Трех сестер березок на лугу. Вышло так: тот вечер был решающий Удивительный в моей судьбе, Помнишь, как букет благоухающий В майской роще я нарвал тебе?

В 39-м все началось: Граница здесь пролегла, Заставу срочно ставить пришлось И вот работа «пошла»: Изрыли окопами все бугры, «Старались» и финны и мы, Но было тихо здесь до поры, До новой страшной войны. В 41-м и немцы пришли, Долгий начался кошмар. Три года на бедном клочке земли То тлел, то пылал пожар. «Долиной смерти» стал Пятачок. Дивизии гибли, полки. Никто добиться успеха не мог, Лишь кровь лилась у реки. Здесь полк пограничный в засаду попал В лесу на стыке дорог. Теперь в этом месте мемориал, Вырваться полк не смог: Колонну на марше враг подстерег, Дорогу под ней взорвал, Движенья лишил, на части рассек, Потом в упор расстрелял. Недолгой радость у финнов была, Возмездия час подоспел: Позиции их разбомбили дотла И мало кто уцелел. Здесь Вуокса спокойно течет, Нет ни порогов, ни скал, На берегу развороченный дзот, Он подступы прикрывал. Низкие ровные берега, Дороги подходят к воде. Такой переправы на берег врага Поблизости нет нигде. Столб пограничный гранитный стоит, Герба уцелел фрагмент Осколками, пулями весь избит, Места живого нет. Столб-свидетель потряс меня, Страшно даже смотреть: Какая же плотность была огня! Кто тут мог уцелеть? За дзотом в лесу залегла высота: Бугры из камней и песка. Метров 20 высотка та. Морены от ледника. Лес этот вырос потом на костях. Голой была высота. Все уничтожено было в боях, Ни дерева, ни куста. Сколько здесь взорвалось гранат, Бомб, снарядов и мин. Здесь рядом в камнях в округе лежат Немец, русский и финн Ключом к переправе высотка была И над дорогой контроль. Сколько жизней она отняла, Играя зловещую роль. «Хозяев» меняла не раз высота, Кровью окопы залив. Сколько трупов в себя приняла, Морены костями покрыв. Помню подростком я откопал Странный боекомплект: С вражеским рядом наш русский лежал На бруствере много лет. Патроны любые годились порой, Стволов значит выбор был. Вот и лежало все под рукой, Запас никому не вредил. Форсировал реку Джатиева полк Летней июльской порой. Полковник исполнил последний долг: Погиб он, посмертно герой. Последняя схватка за высоту Самой кровавой была: Трупы остались вокруг на версту, А армия дальше пошла. В 44-м шел этот бой, Был в бегство враг обращен. Опять сотни жизней унес с собой И точку поставил он. Финны бежали с окрестных сел. Вот-вот их могли окружить. Фронт далеко от плацдарма ушел, Прорыв было нечем закрыть. Запретной зоной стал «Пятачок» На долгих несколько лет, Ненужным сделался кроме дорог, На «прочее» ж времени нет. «Минным» прозвали этот район, Оцеплен он проволкой был, Дороги закрыли со всех сторон, В нем ужас смерти застыл. Опасность реальную он представлял: Остались тысячи мин, Всяких калибров стволов арсенал И боеприпасы к ним. Было понятно, война идет, Есть дела поважней, Ждала земля, когда срок придет, Ждала она траурных дней. Судьбу наступленья плацдарм решил, Решил дорогой ценой. Пока саперов черед наступил, Кустами зарос и травой. Но вот до «Минного» руки дошли Очистили местность от мин. С трудом уже различить могли, Кто немец, кто русский, кто финн. Истлевшие трупы кой-как погребли, На местности, где смогли. Забвенья мрачные годы прошли, Дождались они земли! Здесь все зарастает, пустует земля. Стреляют здесь кабанов. Сюда наезжают, не тратя рубля, Чиновники высших слоев. Не селятся люди на этой земле: Проклятье на ней лежит. Из прошлого только на первом бугре Финский фундамент торчит. Здесь жутко по лесу бродить порой, «Предметы» на каждом шагу: Стабилизатор ржавый, кривой Череп с дырой во лбу. Каска с рогами, немецкий сапог, Кость из него торчит. Никак не наступит давности срок, Вот русский ботинок лежит. Находки такие чаща таит, Хоть под ноги не смотреть. За каждой из них чья-то смерть стоит, Кому-то пришлось умереть. Немецкие кости теперь в цене: Евры родня дает. И до сих пор в лесной тишине Черный поиск идет… Финны приехали, старики. Поднялись на высоту. Долго стояли, сняв рюкзаки, Ту перейдя черту. Один из них лопату достал, Стал стенку окопа копать, И вскоре дверь в блиндаж откопал, Дощечку стал прикреплять… Каждый за правду свою воевал, А правда требует та, Чтоб помнили мы, кто жизнь отдал, Чья кровь была пролита. Поставили стеллу на берегу, Там, где Джатиев пал. Мы перед павшими все в долгу И нужен мемориал. В память о тех, что в буграх лежат Без имени столько лет, Когда вспоминаю про тех солдат, Покоя в душе моей нет!

Родителей, увы, не выбирают «Дальстрой» и «Зона» дали жизнь Тебе. Теперь немногие об этом знают Но прошлое не вычеркнешь в судьбе. То было время тьмы и лихолетья Второй кровавой мировой войны, Великой битвы прошлого столетья Ты родилась для фронта и казны. Росли за проволокой колючей стены И вохры окружали «колыбель». Прожектора на вышках, вой сирены Любой ценою достигалась цель. В распадках мы могилы находили, В них зэки безымянные лежат. Они, Тебе строителями были, На мерзлоту их клали в длинный ряд. Ты с дизелей трофейных начинала, С турбин американских и котлов. Из кадров тех живых осталось мало, А молодые знают лишь со слов. Уран и олово дала стране Чукотка, Из недр добыла каторжным трудом, В котле Победы малая щепотка, Но, значит был жестокий смысл в том. В пятидесятых лагеря убрали, В район стал вольный прибывать народ, Два поколенья труд тебе отдали, Не побоялись северных невзгод. Промышленность района развивалась, Как хлеб была энергия нужна, Ты ж от нагрузки этой задыхалась, Не зная отдыха, не зная сна. Но потребителям все было мало, И, напрягаясь в летнюю страду, Ты на район тогда одна стояла, Так честь и слава Твоему труду! И золото в казну пошло «большое», Ты ж, надрываясь, превышала план, За подвиг Твой, в то время непростое, В награду ожидал Тебя обман: Стрела прогресса пролетела мимо, Создав АЭС и чудо-корабли, Ты день и ночь коптила грубо, зримо, В золе по пояс, на краю земли. И стали приходить атомоходы И якоря бросать перед тобой, А мы на их прекрасные обводы Взирали с берега с обидой и тоской. К прогрессу прикоснуться мы хотели И в лебедя утенка превратить, Мы много сделали и многое сумели, Но не успели все осуществить. С трудом, но агрегаты заменили, Не все на новые, но c’est la vie, На грани бедности всегда мы были, Никто к нам не испытывал «любви». Все в прошлом: «Фостера» и «Вортингтоны», Японские турбины и «Лаваль». Ушли они в металлолома тонны, Но ветеранам их немножко жаль. Вот пал Союз – и Север стал в опале: Поселки вымерли, закрылись рудники, Нагрузки до нуля почти упали, Настало время Ржавчины, Тоски. Так пусть отступят хаос и разруха! Мы твердо верим – это не конец! И не такая вовсе Ты старуха — «Пенсионерка» Чаунская ТЭЦ! На диво прочны оказались стены, И до сих пор они еще стоят, Сквозь годы все прошли и перемены, И вот тебе сегодня 60! Ты юбилей свой в форме отмечаешь, Готова к бою, если призовут, А мы верны Тебе, Ты это «знаешь», Пойдем с Тобой на напряженный труд. «Южак» ли воет, иль трещат морозы, Спокойны мы за свой очаг и кров, Нам не страшны полярные угрозы, Нам не придется греться у костров. Простые люди держат Твои стены, И не дают от времени упасть. Их опыт, преданность Тебе – бесценны, Ты с ними выдержишь любую власть. Но власть к Тебе сегодня благосклонна И позволяет на ногах стоять. Пока к подъему воля непреклонна, Дай Бог, ее подольше не менять! И нет Тебе пока альтернативы, И это значит, что «добавят срок». Живи же Ты, мы тоже будем живы, И пусть из труб всегда идет дымок!!! P.S. Многим стукнуло 50, Прилетевшим сюда молодыми. Юбилеи проходят подряд, Ветеранами стали седыми. Молодой лишь осталась душа. Это Север Вас сделал такими, А за этой душой ни гроша, Вы с годами не стали скупыми.

Это было 30 лет назад. Где вы, наши годы молодые? Лишь воспоминаний длинный ряд, Но они еще совсем живые. В августе, в конце, в вечерний час Увидал я озеро впервые. Вертолет туда забросил нас, Были тогда рейсы дармовые. Двое суток озеро спало, Сети бочку рыбы наловили. Было тихо, сухо и тепло, Эти дни мы в радости прожили. Собирались мы на пару дней, А застрять пришлось на две недели: Дунул ветер с северных морей, Шторм принес, морозы и метели. Приютил нас, слава Богу, дом, Он от экспедиций сохранился. Ни угля, ни дров в домишке том, Но в пургу он так нам пригодился. Первых впечатлений не забыть! На моторке ставили мы сети… Потерять боюсь рассказа нить, Расскажу потом про кадры эти. Эльгыгытгын – значит вечный лед, Метко чукчи озеро назвали, Да и русский перевод не врет И неточностью грешит едва ли. Месяц с небольшим оно живет, Вольной пенною волной играя, В сентябре опять мороз куёт Белый панцирь, жалости не зная. До конца июля тает лед, Обретя ж желанную свободу, От восторга озеро замрет Под чукотским синим небосводом. В зори озеро в оправе скал Дорогой жемчужиной сияет. Про ландшафт же Обручев сказал, Что Луну такою представляет. Царство голых зубчатых вершин, Ни куста, ни кочки, ни травинки. Камень в этом царстве властелин, Я мрачнее не видал картинки. Ночью ж лунной дикой красотой Чаша взор невольно привлекает: Скалы темные вокруг каймой, А поверхность серебром сверкает. Но, увы, не долог штиль в горах: Ветры перевалами кочуют. В штормы озеро внушает страх, Волны с ревом берега штурмуют. Талая вода с окрестных гор Ручейками озеро питает, Но один лишь, крадучись как вор, Из громадной чаши вытекает. Вечная с ручьем война идет: Сериал побед и поражений, Каждый лишь на время верх берет, Чем ни пища нам для размышлений. В шторм осенний в злобе и тоске Озеро исток уничтожает, Душит его в гальке и песке, Беглецу дорогу отрезает. А весной, пополнившись водой, Уровень невольно поднимает, Поначалу слабенькой струей Вновь ручей преграду разрушает. Вольный вниз к Анадырю спешит, Рыбам вход заветный открывая,, Озеро ж в бессилии молчит, Подо льдом ворочаясь, вздыхая. Астероид некогда 1 упал, Выбил кратер в десять километров Под водою в озере провал — Яма глубиною в триста метров. Нам представить трудно тот удар: Столько к небу вещества взметнулось, Как при взрыве ядерном кошмар, Твердь земли Чукотской содрогнулась. Время шло, ну а вода текла, А, наполнив кратер, вытекала, Эта схема и до нас дошла: Маленькая копия Байкала. Рану страшную на теле гор Озеро собою заслонило И пришельца тайну с давних пор И поныне свято сохранило. Я к началу возвратиться рад: Вертолет нас высадил под вечер, Винт не отключил, спешил назад, Наш десант весьма был скоротечен. Выгрузили сети, бак, мотор, Ружья, кукули и пару бочек, К дому у распадка южных гор Вертолет же взмыл без проволочек. Дом стоял у беглеца-ручья. Тут же лодка дряхлая валялась, Много лет была уже ничья И от рук чужих поистрепалась. Стертые заклепки, мятый бок, В днище кое-где вода сочится. Плыть же надо, помоги нам Бог, И тогда дурного не случится. В обрамленье разноцветных скал Озеро стеклом у ног лежало, Камни гладкие накат ласкал, Все вокруг покоем усыпляло… Через озеро лежал наш путь. Впятером, в потрепанном корыте, Словно сговорились утонуть… Камикадзе! Что ни говорите. Где сегодня бесшабашность та? И без волн перевернуться можно. Как мы не боялись ни черта, Поступали так неосторожно. Ледяная за бортом вода, Пять минут выдерживает сердце, Шторм, подстерегая как всегда, Налетит… и никуда не деться… В час, когда мы завели мотор, Солнце уж за горы уходило, Озеро накрыло тенью гор, И «казанка» наша отвалила. Лежа на носу, гляжу на дно, А оно полого вниз уходит, Но под лодкой пусто – вот чудно! Что же это, право происходит? 10 метров, где ж она – вода? Я над галькой будто пролетаю. 20 метров – донная гряда, Лишь теперь я воду замечаю. Зеленеет явственно она, Дно внизу спускается к порогу, Тени рыб мелькают возле дна, Кончился «полет» наш, слава Богу! Резко глубже, цвет уж голубой, Постепенно с глубиной темнеет, Четко вижу дно я под собой, Но потом оно слегка мутнеет. Дно затягивает синевой, Сумрак смутных очертаний полный. Оглянулся я и за кормой Вижу фиолетовые волны, Мы плывем как в озере чернил И на воду смотрим обалдело. Тут наш «Вихрь» – мотор забарахлил, Между тем под лодкой почернело. Фыркнул вдруг мотор, чихнул и встал… Лодку тихо на волне качает, Жуткий страх мгновенно нас сковал: Черная дыра внизу зияет. В воду словно черный лак налит, Волны отливают антрацитом, Ужас наши души леденит: Бездна тянет дьявольским магнитом. Овладев собою, завелись, Без оглядки к берегу помчались, А потом вдоль берега плелись, В храбрецов надолго наигрались. Мистики, конечно, никакой: Пробку в крышке бака не отжали — Случай до банальности простой, Но в тот миг об этом мы не знали. Всё потом смогли мы объяснить, Подведя науку под явленья, А тогда, чего там говорить, Испытали страх и изумленье. С глубиной вода меняет цвет По закону преломленья призмы, Никакого волшебства тут нет, Но такого я не видел в жизни! На поверхность вышел цвет глубин Фантастически раскрасил волны Все мы были в шоке, как один, Видя фиолетовый и черный. Купол неба, отражая свет, Когда солнце рядом за горами, Создает оптический эффект, Сходный разве только с чудесами. В озере хрустальная вода, Так чиста она и так прозрачная! Свет ее пронзает без труда, Нет воды прозрачней, однозначно. Утром ждал улов нас неплохой: Очень крупные гольцы попались, Самочки помельче, но с икрой, Вечером мы ею объедались. Уникальный в озере голец: Нет нигде жирнее и вкуснее, На 12 кг самец, Говорят, ловились и крупнее. Тот голец – лососевый гибрид: Все за миллионы лет смешались. Ни один создали новый вид, Предки ж их из моря поднимались. Голец – «карлик» в берегах кишит, Есть ещё гибрид глубоководный, В черной пропасти он жизнь влачит, И для жизни сверху непригодный. Стаи птиц над озером летят, Никогда на воду не садятся: То ли так они всегда спешат, Иль чего-то все-таки боятся? Сдрейфовавшие на юг во льдах Возвращаются домой медведи, Грязно-белые бредут в горах, Есть у озера и бурые соседи. Камни черные в воде лежат — Прах упавшего метеорита. Медики не даром говорят Про загадки черного шунгита. Чистоту прозрачных вод хранит, Как дитя свое оберегает, Камень удивительный – шунгит, А вот как? – Пока никто не знает. Озеро давно учёных ждёт, В батискафе б в бездну опуститься! Первозданность скоро пропадёт: Всё загадим, надо торопиться! Озеро у чукчей с давних пор Лишь дурную славу заслужило, Место дикое в средине гор Для легенд мотивом послужило. Будто чукча как-то кочевал, К озеру пригнал своих оленей, Подошёл к воде, да и пропал… Жертвой стал таинственных явлений. Будто Келе в воду утянул, Из воды внезапно показался. Кто же знает, как он утонул? Ясно лишь одно, что не купался. Как же нам с легендой этой быть? Это тема целого рассказа. Мне ж пора к концу вас подводить, Оставляю для другого раза. Ночью вдруг завыло за окном, А к утру вокруг всё побелело, В берег били волны ростом с дом, Озеро ревело и кипело. Две недели ветер дул и дул, Настоящая зима настала, Выдохся, смирился и уснул, Тихо, ясно и морозно стало. Долгожданный вертолёт нас снял, Заждались пропавших жены дома, А когда над чашей пролетал, Провожала чернота пролома. Край подветренный затянут льдом, Наступило время ледостава. Скоро всё уснет глубоким сном И накроет чашу белый саван. О зиме одно могу сказать: Озеро – пустыня ледяная, С сентября по август будет спать, Лед и снег от края и до края. Мне зимой случалось прилетать К домику у озера с друзьями, Дикарей – оленей пострелять И волков, что ходят за стадами. Много в сопках бродит дикарей, Да и «серых пастухов» немало. Тороплюсь закончить поскорей, Да и вам, читатель, скучно стало. К этой теме снова я вернусь, Если только мне позволит время, Описать охоты соберусь, Сброшу с плеч воспоминаний бремя. P.S. Приходит срок и мы уходим в тень. Из пятерых в живых осталось двое. И мне былое ворошить не лень, Немногим видеть довелось такое.

На Чукотке мамонты жили, Рос там лиственный лес тогда, И по поймам речным бродили Волосатых слонов стада. А потом вдруг что-то случилось, Астероид ли виноват? Только ось земная сместилась, Как ученые нам говорят. Намекают еще на цунами, На пришедшие холода, Но похоже не знают сами, Как исчез этот вид навсегда. А до нас дошли только кости, Сохранились они в мерзлоте. И плывем мы к мамонтам в гости, Повинуясь давней мечте. Мы плывем по чукотской речушке Под названием Емыкууль, От стоящей в устье избушки Непрерывно кручу я руль. Словно заяц речка петляет Меж подмытых вспучин – холмов. Каждый паводок их разрушает Речка, выйдя из берегов. И пластами рушится берег, Тает вечная мерзлота… Вдруг смотрю и глазам не верю: Там под берегом наша мечта, Над водою белый, блестящий, Словно сабля, бивень торчит Древний, целый и настоящий Речка ж клад схоронить спешит… Да, вода так вовремя спала, Не дала находке пропасть, И обвалом не закапало: Новый пласт не успел упасть. Вот он в лодке, еле подняли: Оказался тяжелый такой. Все же крепко мы рисковали: Свод мог рухнуть над головой. Спать пора, мы с тобою устали, Вся в трудах эта ночь прошла. Поднимались к верховьям, искали, Лишь под утро удача пришла. На косе растянули палатку, Нам привычно в этих краях, И как дети уснули сладко В наших теплых, больших кукулях. После полдня мы пробудились. Разбудил нас шум от реки, То с обрывов в воду валились Замороженных пастбищ куски. Солнце жарит, в палатке душно. К комарам же не высунуть нос. Вдруг на нас пахнуло конюшней: Ветер запах с обрывов принес. Сколько ж тысяч лет сохранила Запах пастбища мерзлота. Лишь оттайка его пробудила, Чтоб потом отнять навсегда. Все сильнее ветра порывы, Поднимается снова вода До свиданья, речные обрывы, Не забудем вас никогда. Вот японцы нам обещают Вскоре мамонтов воскресить. Вдруг получится? Кто их знает? Так запутана жизни нить!

В стадо к оленям ушел Андрей В яранге осталась жена. Крикнула вслед: «Возвращайся скорей, Пока ещё светит луна!» Шел он на сопку распадком один, Шел мимо скал – останцов, А на плече старый друг – карабин, Тот, что всегда готов. Там за камнями враг его ждал: Грозный медведь – шатун. Заметив Андрея, к снегу припал, Спрятавшись за валун. К стаду он крался, А тут человек сам к нему в лапы идет. Все ближе скрипит под ногами снег — До смерти шагов отсчет… Страшный удар сбил Андрея с ног, Он в сторону отлетел. Жаль до ствола дотянуться не смог, Лишь только вскочить успел. Медведь надвигался в полный рост, Страшен, от промаха зол, Хоть наш Андрюха был сам не прост Эх! Кабы в руки ствол! Сошлись в рукопашной в смертельный круг, Нет карабина, ну, что ж! Был у Андрея ещё один друг- Острый как бритва нож. Левую руку медведю в пасть, А в правой клинок блеснул. И перед тем, как без чувств упасть Брюхо врагу полоснул. От паха до ребер живот развалил, А зверь так руку терзал. Лапами крепко его обхватил И спину когтями рвал. Вдруг отшатнулся, куда-то побрел, Кишки за собой волоча. И сотни шагов он не прошел И брел то лишь сгоряча. На снег без сознанья Андрей упал, Кровью его обагрив, В схватке крутой победителем стал Израненный весь, но жив. За сопку давно уж зашла луна, А мужа всё нет и нет. Вышла за полог в тревоге жена: Звезд лишь холодный свет. Тихо, морозно, снег не скрипит, Мужа шагов не слыхать, Но почему ж так сердце щемит, Тревогу никак не унять. В ярангу зашла, оделась тепло, Взяла на случай ружьё, По следу к стаду на сопку пошла, Предчувствие мучит ее. Вот и вершина, скала стоит, На склоне от стада петран, У камня большого Андрей лежит, Кухлянка в крови от ран. Вот карабин его метрах в пяти, Разодранный малахай. Кто ж подстерег его на пути? Читай следы, узнавай. Вот по насту медвежий след С кровавою полосой. Убит медведь? А может быть нет? Вернется и за тобой? Скорей карабин к себе подтянуть И мужем заняться скорей. Она склонилась к нему на грудь: Жив ли ее Андрей? Нож к раскрытым губам поднесла, Иней покрыл металл, Жизнь из тела его не ушла, Он жил и слабо дышал! Вся в рваных ранах рука и спина Нет места живого на нем. Камлейку на тряпки порвала она И руку стянула жгутом. Раны прикрыла тряпьем, как могла, Повязкой прижала тугой, И быстро по следу медведя пошла, А, вдруг, он еще живой? Вот и медведь! Он давно уже сдох, Глыбой лежит на снегу. Вырвался тут облегчения вздох: «И поделом врагу!» Что теперь делать, что предпринять? Время идет и идет, А ей ни минуты нельзя терять, А вдруг Андрюша умрет? Надо в ярангу мужа тащить Замерзнуть может Андрей И о несчастье в совхоз сообщить Вызвать санрейс поскорей. Как дотащила не помнит сама. Словно в кошмарном сне Жуткая тяжесть, холод и тьма. Орден бы дать жене! К счастью, по рации вызов прошел. Будет бригада врачей! Только бы кровью не изошел. Пришла бы помощь скорей. Время прошло, летит вертолет. Будет Андрюха жить! Таких как он и смерть не берет, Песню б о нем сложить! Песню о нем, о его жене, О той, что его спасла, Но песни слагать не по силам мне, Лишь рифма на ум пришла.

Солнце плавает в тумане, Раскалённый красный шар. По грибы порою ранней В лес идут и млад, и стар. Лес едва ещё проснулся, Мягкий мох, хвои ковёр. А над головой сомкнулся Из зелёных крон шатёр. От земли туман поднялся, Снизу чисто и светло, За макушки он цеплялся, Но и это не спасло: Солнце силу набирая, Разогнало без следа, И роса уж подсыхает, В роднике журчит вода. Между валунов замшелых Бьётся чистая струя, Вот на гарях застарелых На маслят наткнулся я. Вдоль валежин, вниз по склону Встали пуговками в ряд, В моховом ковре зелёном Шляпки мокрые блестят. Дальше в бор ведёт дорожка, Вереск, молодняк густой, Вот стоит на крепкой ножке Он – красавец боровой. Влажной шляпкой шоколадной Веточку он приподнял, В белом мху такой нарядный, Что я даже шляпу снял. Первый белый в это лето, Тихой радостью свечусь. Многим непонятно это. Я ж усмешек не боюсь!

Хозяин хутора держал двух кобелей, Те на цепях хозяйство охраняли И никогда за время жизни всей Свободы, воли бедные не знали. Их будки в разных находились сторонах, Они почти друг друга не видали, За совесть сторожили, не за страх. Всегда «дуэтом» лаять начинали. Хозяин очень был жестокий человек, И верных псов держал он в чёрном теле, И скудный сокращал собачий век: Частенько палкой бил, кормил же еле-еле. С цепи сорвался как-то молодой кобель, Он против старого и рослый был, и сильный. От счастья обалдел, пьянит свободы хмель. Он по двору летит и по дороге пыльной. Скорей в деревню, дурень, убегай. Иль в лес, иль на реку: там радостей немало, А он сенной лишь обежал сарай И мимо старого, тому ж обидно стало. Рванулся старый, тоже цепь порвал, Тут началась грызня, резня и свалка… И долго их хозяин разнимал, А помогла ему все та же палка… В крови израненных по будкам их развел, И вот лежат они и лижут раны. Свободы миг лишь к драке их привел, Чего делили, бедные болваны? Как часто мы себе во вред Поступки глупые ужасно совершаем. Спроси, и дать не сможем мы ответ, Чем думаем мы, чем соображаем?

Плывем мы с Чауна в Певек, домой. Две бочки рыбы в лодке, невода, Еще мотор «на случай» запасной. Загрузочка, короче, хоть куда! Из устья вышли, курс на «Турырыв», Прошли лишь бары «северяк» сорвался, Вот закрывает уж туман обрыв, Шторм на глазах буквально разыгрался. Вцепившись в руль, на самом дне сижу, Так меньше шанс у нас перевернуться. На море я с тревогою гляжу, Назад уже не можем мы вернуться. На баре нас волной перевернет, Там волны как норовистые кони. И остается только плыть вперед, Авось, Нептун к нам будет благосклонен. Ты крепишь тент, озябшею рукой, Иначе нам от брызг не увернуться, Да, кажется, попали мы с тобой, И пальцы у тебя уже не гнуться. То в яму падаем, то лезем на волну, То хлюпает, то воет наш мотор. Невиден берег сквозь туман и мглу, Но со стихией продолжаем спор! Туман надвинулся, лишь видно три гребня. На них с шипеньем пена закипает. Спаси же, Господи, и сына, и меня! Он мал еще, не все он понимает. Куда плывем? И кто направит нас? За мысом только сможем мы укрыться, И вспомнил я про старенький компа̀с, Он с запчастями в ящике хранится. Скорей достал и к стойке прикрепил. И словно бы прозрел среди тумана, И к мысу наш «Прогресс» поплыл, Ведь карта в голове у капитана. Так час прошел и вот он Турырыв. Из серой мглы внезапно показался И защитил он нас, собой прикрыв. Он, к счастью, очень близко оказался. Компа̀с мне этот летчик подарил, Когда в отряде вертолет списали. И я подарок тот благословил, Всегда он точен, как бы не качали…

В этот раз черемуха рано зацвела, На твое рождение роща вся бела, И запел соловушка раньше в этот раз, Только тебя не было в этот день у нас, У тебя и времени, к сожаленью, нет У кукушки выпросить свою сотню лет… Выпь за речкой ухает, лебеди летят, Птицы все торопятся, все любви хотят, И на клумбах маминых расцвели цветы, Внучка наша, Наденька, так цвети и ты! И тебе желаем счастья и любви, И весенней радости в сердце и крови!

Первая белая ночь на реке В память мою запала. Там и хранится с тех пор в тайнике, Но красок не растеряла. В лодке сидели мы с Кузьмичом, Восторгом мне грудь распирало: Жизнь клокотала и била ключом — У нас непрерывно клевало. Девять неполных мне было тогда, Кузьмич же седой с бородою. От всплесков кругами рябила вода, Стелился парок над водою. Вуокса – красавица! Ты в моих снах С весны 45-го года. Была тогда на твоих берегах Нетоптаная природа. Рыбой буквально кишела река И дичью лесные массивы. Как всё загубить поднялась рука, Изгадить ради наживы? С дач и свинарников стоки текут, А бор сожгли и спилили У само воды толстосумы живут Все земли они раскупили. Нынче к берегу не пройти, Везде сплошные заборы. Все законы смогли обойти Взяточники и воры. Озёра для рыбы – родильный дом С тихим спокойным течением, С водною флорой и камышом Питомник для разведения. Во что ж теперь превратился «дом», Забытый всеми властями, В отравленный сбросами водоём С брошенными сетями Над сетками запах – в них рыба гниёт И рядом не манит купаться. Никто с этим злом борьбу не ведёт, Никто не хочет стараться В озёрах инспекторов не видать, На праздники лишь приплывают На главном русле у них благодать, Там они обитают. Чтоб для продажи рыбу ловить, Действуют нагло и смело. В нерест протоку сетями закрыть Для них – привычное дело. Был в озёрах свой «Рыбнадзор», Теперь содержать скупятся В ту пору все пили воду с озёр, Теперь и умыться боятся. Как вы оскудели, озёра мои, Щучье, Тархон и Глухое, Так где же, Вуокса, красоты твои Где сказочное былое?