Заключимъ наши блѣдные очерки общею картиною аскетической жизни св. юродивыхъ и св. столпниковъ. Мы говорили въ введеніи, что „юродство" и „столпничество" по своей оригинальности весьма сходны между собою. Сходство между этими двумя подвигами еще болѣе увеличится, если мы примемъ во вниманіе, что какъ св. юродивые были дѣвственниками и большею частію иноками, такъ и св. столпники держались тѣхъ же обѣтовъ. Обѣты вольной нищеты, избраніе тягостнаго и прискорбнаго житія въ цѣляхъ пріобрѣтенія свободы духа и искорененія грѣха, обѣты молчанія , удаленіе изъ міра св. юродивыхъ путемъ пребыванія въ мірѣ, а св. столпниковъ – путемъ заключенія на столпахъ, а главное – умерщвленіе плоти, – вотъ все то, что объединяетъ эти два оригинальныхъ подвига. Далѣе, какъ тѣ, такъ и другіе пріучали себя къ смиренію, пособіемъ къ чему имъ служило созерцаніе и самоиспытаніе – строгое требованіе отъ себя отчета въ своихъ дѣлахъ и поступкахъ, обозрѣніе своей нравственной жизни. Разница въ нихъ только въ томъ, что св. столпники стояли на столпахъ, и міръ шелъ къ нимъ, отъ котораго они бѣжали, а св. юродивые сами шли въ міръ, чтобы служить страждущему человѣчеству. Затѣмъ, въ борьбѣ съ плотскою страстію св. столпники употребляли способъ рѣшительнаго избѣганія женщинъ, а св. юродивые, наоборотъ, имѣли постоянное обращеніе съ женщинами, пріучаясь къ индеферентному безстрастному отношенію. Наконецъ, замѣтимъ, что сходство этихъ двухъ подвиговъ заключается еще въ непрерывности ихъ. Иные святые измѣняли свои подвиги и налагали на себя и на извѣстное время (на годъ, на нѣсколько мѣсяцевъ) различные обѣты: то молчанія, то затворничества, то сорокадневнаго стоянія на камняхъ и т. п., но обѣты эти не были постоянными, а св. юродивые и св. столпники свои обѣты: „юродства" и „столпничества" со всѣми ихъ видами довели до конца, не ослабѣвая и не унывая. Въ достиженіи нравственнаго усовершенствованія св. юродивые и св. столпники дѣйствовали такъ, чтобы всегда простираться въ предняя и дѣятельно усовершаться въ добродѣланіи. Это непрестанное усовершеніе въ „юродствѣ" происходило своеобразнымъ способомъ. Св. юродивые, какъ жившіе въ міру и вращавшіеся среди различныхъ лицъ, не позволяли себѣ того, чтобы изъ ихъ рукъ, такъ сказать, ускользало то, что могло послужить поводомъ къ стяжанію добродѣтели.

Мы видѣли, что они сами напрашивались на оскорбленія и дѣлали такъ, чтобы ихъ били, ругали. На подобныя ихъ дѣйствія надобно смотрѣть съ той точки зрѣнія, что они старались сколько хватало ихъ силъ – не избѣгать всякихъ „противностей" на пути къ добродѣтели, которыя могли служить имъ къ благоуспѣшному шествію по пути добродѣланія. Поэтому, чтобы пріобрѣсти навыкъ къ смиренію и терпѣнію св. юродивые и не старались избѣгать тѣхъ лицъ, дѣлъ и обстоятельствъ, которыя наиболѣе выводили ихъ изъ терпѣнія, но встрѣчали ихъ охотно, съ добрымъ намѣреніемъ – предать себя непріятному ихъ дѣйствію по отношенію къ себѣ, приготовясь, однако, перенести то съ непоколебимымъ спокойствіемъ духа. Мы не слышимъ ни звука ропота, ни выраженій нетерпѣливости, ни порывовъ гнѣва или мстительности, когда св. юродивыхъ били и увѣчили, а напротивъ, слышимъ изъ устъ ихъ молитву за оскорбившихъ.

Подобные случаи, по ученію св. отцевъ , поддерживаютъ въ подвижникѣ непрерывность добродѣланія, укрѣпляютъ его нравственную силу и тѣмъ способствуютъ ему держать себя такъ, какъ должно въ нравственномъ отношеніи.

Св. же столпники нѣсколько иначе упражнялись въ терпѣніи и смиреніи и достигали непрерывности въ нравственномъ усовершенствованіи себя, чѣмъ св. юродивые. Сначала они, какъ видѣли, пріучались къ самонаблюденію путемъ затвора, потомъ къ терпѣнію – путемъ той борьбы, какую воздвигали противъ ихъ добрыхъ дѣлъ плоть и діаволъ, затѣмъ, принимали на себя высшіе подвиги аскетическаго распинанія плоти и потомъ уже восходили на столпы.

И св. юродивые, замѣтимъ, тоже не сразу вступали на подвигъ „юродства", а приготовлялись къ нему. Такъ, св. Симеонъ (21 іюля) приготовилъ себя къ „юродству" пустыннымъ безмолвіемъ и пошелъ въ міръ тогда, когда уже не чувствовалъ нападковъ со стороны низшей чувственной своей природы. Когда же св. юродивые и св. столпники вступали на путь высшаго аскетизма, то они стремились увеличивать внѣшніе подвиги самоумерщвленія, присоединяя къ нимъ и внутреннюю борьбу съ помыслами, чтобы путемъ внѣшне-внутренней борьбы съ грѣхомъ достигнуть созерцанія и самосозерцанія; свойство же духовныхъ подвиговъ, по ученію св. Макарія Египетскаго , таково, что оно способно вызывать алчбу и жажду другихъ, еще труднѣйшихъ: чѣмъ больше подвижникъ упражняется въ подвигахъ самолишенія, тѣмъ сильнѣе чувствуетъ въ себѣ жажду большихъ и высшихъ подвиговъ. Эту жажду подвиговъ можно удовлетворять только новыми, еще труднѣйшими подвигами. По мѣрѣ удовлетворенія ихъ, жажда подвиговъ еще болѣе возрастаетъ, и требованія ея становятся еще сильнѣе и сильнѣе. Возрастающая сила жажды требуетъ и непрерывно возрастающихъ подвиговъ духовной жизни. Отсюда понятно, почему св. юродивые и св. столпники увеличивали постепенно подвиги самоумерщвленія. Они прекрасно знали, что сколько бы ни усовершались и какого-бы они ни достигали совершенства, все-таки они чувствовали, какъ мы говорили раньше, безконечное разстояніе отъ своего высочайшаго образца Бога и потому потребность умерщвлять себя становилась для нихъ очевидною, такъ какъ, гдѣ и когда могли бы они, съ полнымъ сознаніемъ своей справедливости, прекратить свои подвиги.

Въ виду этого св. столпники и св. юродивые постоянно упражнялись (άςκεω, ехегсео – упражняюсь) въ служеніи Богу, въ дѣлѣ нравственнаго усовершенствованія самихъ себя путемъ различныхъ духовныхъ подвиговъ въ цѣляхъ развитія нравственной свободы своей личности. Ho изнуреніе себя трудными духовными подвигами многимъ представляется сумасброднымъ. Такой взглядъ происходитъ онъ неправильнаго пониманія аскетизма, подъ именемъ котораго разумѣютъ упражненія подвижника или монаха, называемаго аскетомъ, въ дѣлахъ, ведущихъ къ самоумерщвленію плоти. Такое понятіе объ аскетизмѣ и объ аскетѣ слишкомъ односторонне. Подъ именемъ аскета надобно разумѣть всякаго христіанина, употребляющаго тѣ или другія средства въ борьбѣ съ грѣховными влеченіями своей плоти, a подъ именемъ аскетизма – совокупность всѣхъ тѣхъ характеристическихъ средствъ, помощію которыхъ христіанинъ поставляетъ себя на путь добродѣтели. Аскетизмъ и добродѣтель – въ нѣкоторомъ родѣ понятія, совпадающія одно съ другимъ по своему содержанію. У св. отцевъ подъ аскетизмомъ понимается сознательное и цѣлесообразное примѣненіе тѣхъ средствъ, которыя вели къ добродѣтели. Аскетизмъ, значитъ, есть такое упражненіе, которое вело къ достиженію нравственнаго совершенства, къ осуществленію идеала добродѣтели въ дѣйствительной нравственной жизни, a аскетическіе подвиги суть проявленія сильнаго религіознаго чувства, одушевлявшаго подвижниковъ, доказательства замѣчательной, неподражаемой энергіи ихъ религіознаго духа. Эти обстоятельства опускаются изъ виду противниками аскетизма и аскетическихъ подвиговъ, и потому въ своихъ сужденіяхъ ο нихъ писавшіе объ аскетизмѣ впадаютъ въ ошибки.

Познакомимся кратко съ мнѣніями объ аскетизмѣ Стоюнина , Энгельгардта , Скабичевскаго , Розанова и проф. Гусева . Всѣ они отчасти касались въ своихъ статьяхъ „юродства" и „столпничества".

Г. Стоюнинъ говоритъ, что аскетизмъ дѣлаетъ жизнь человѣка слишкомъ печальною: жизнь веселая, довольная, пріятная, представляется какъ помѣха къ христіанскому совершенству; аскетизмъ, по словамъ Энгельгардта, не знаетъ любви и привязанности: „любовь къ человѣчеству, говоритъ онъ, у аскета выражается лишь проповѣдью ненависти къ жизни и міру и въ призывѣ погрузиться въ безстрастіе". Надо имѣть въ виду слѣдующее: христіанинъ, вѣрующій, что истинная жизнь начинается для него за предѣлами гроба, можетъ не слишкомъ дорожить удовольствіями настоящей жизни.

Далѣе, г. Стоюнинъ говоритъ, что аскетизмъ не практиченъ, такъ какъ даетъ полный просторъ кулачному праву и всякаго рода неустройствамъ въ общественной жизни. Эту мысль Стоюнинъ подтверждаетъ такъ : „въ вѣкъ насилія русскому человѣку говорятъ: всѣхъ благодари, въ скорбяхъ терпи, ко всѣмъ смиренъ будь; въ вѣкъ неправды онъ слышитъ: плачь ο согрѣшающихъ, a не осуждай, не оправдывай никогда себя, a исповѣдуй себя грѣшнымъ передъ Богомъ и людьми; въ обществѣ, гдѣ умъ не научился сдерживать страсти, въ сознаніи своего человѣческаго достоинства, гдѣ не существуетъ уваженія къ личности, онъ слышитъ совѣты: укоряемъ будь, a не укоряй, біенъ будь, a не бей, обидимъ будь, a не обижай. Во всѣхъ этихъ совѣтахъ человѣкъ беззащитно отдается въ жертву насилія, обидъ, оскорбленія, неправды, обмана, безъ всякой попытки оградить свою личность отъ покушеній на нее чужого эгоизма и чужой страсти. Спрашивается – чѣмъ же долженъ сдѣлаться человѣкъ, слѣдующій подобнымъ совѣтамъ въ тогдашнемъ обществѣ? возможно-ли съ такимъ идеаломъ явиться дѣятелемъ? такой человѣкъ сдѣлался бы забитымъ, ничтожнымъ, юродивымъ въ жизни".

Достаточно припомнить слова Спасителя: блажени кротцыи, яко тіи наслѣдятъ землю, чтобы опровергнуть эти заключенія.

Энгельгардтъ аскетизмъ опредѣляетъ, какъ самоистязаніе духа, какъ стремленіе къ тому, чтобы стать сверхъчеловѣкомъ , какъ плодъ сомнѣнія, скептицизма, какъ виртуозное искусство, какъ систему поведенія, съ мелочною пунктуальностью, обставленную множествомъ ухищренныхъ правилъ. Аскетизму, по его мнѣнію, учатся, какъ гимнастикѣ и акробатству. Онъ есть порожденіе болѣе закона, нежели благодати. „Прочтите, пишетъ Энгельгардтъ, двѣ, три страницы подвижническаго устава и вы убѣдитесь, что его писала старость, лицо которой всегда печально: не коснись, не взгляни, не помысли – постоянно стучитъ въ мозгу аскета. Аскетизмъ, потому, не знаетъ любви и привязанности. Любовь къ человѣчеству у аскета выражается лишь проповѣдью ненависти къ жизни и міру и въ призывѣ погрузиться въ безстрастіе. Аскеты прививали обществу одно только внѣшнее самоотверженіе, способность примиряться съ всякимъ строемъ, ограничивать свои потребности до minimum'a, спать на голой землѣ, ходить въ рубищѣ, терпѣть и не роптать, быть одеждой, которая ο томъ не размышляетъ, если разорвутъ ее и въ тряпки" .

Подобный взглядъ на аскетизмъ у г. Энгельгардта сложился, вѣроятно подъ вліяніемъ того, что онъ недостаточно вникнулъ въ духъ аскетическихъ твореній, который можно представлять въ слѣдующемъ видѣ: христіанинъ причастникъ званія небеснаго , сонаслѣдникъ Христу , жилище св. Духа , чадо Божіе . Званіе это налагаетъ на христіанина великія обязанности, которыя тѣмъ священнѣе, чѣмъ выше права, даруемыя ему его званіемъ. Первая обязанность – подражаніе Богу, какъ Отцу и вторая, любовь къ Нему. Такъ какъ любовь обязываетъ христіанина ходить по заповѣдямъ Божіимъ , то очевидно, что вторая обязанность, сопряженная съ званіемъ христіанина, есть исполненіе Закона Божія. Чтобы быть достойнымъ своего званія онъ естественно долженъ въ точности выполнить обѣ эти обязанности. Но какъ ихъ возможно выполнить? извѣстно, что Богъ – полнота совершенствъ, извѣстно также, что человѣкъ ограниченъ и по своей природѣ, очевидно, не можетъ быть вполнѣ совершеннымъ, но извѣстно и то, что онъ имѣетъ способность подвигами духовной жизни восходить выше и дѣлаться совершеннѣе, становиться ближе къ Богу и болѣе ему уподобляться . Но такъ какъ онъ на землѣ не въ состояніи достигнуть совершенства, то онъ обязанъ естественно, сколько возможно, приближаться къ совершенству, простираясь въ предняя . Приближеніе это можетъ достигаться путемъ исполненія заповѣдей, но не механическимъ и притомъ временнымъ исполненіемъ той или другой заповѣди, а непрерывнымъ для того, чтобы пріобрѣсти навыкъ жить и дѣйствовать согласно съ требованіемъ закона и достигнуть, наконецъ, до того, что жизнь свою поставить въ соотвѣтствіе съ закономъ Божіимъ. Въ силу этого обстоятельства христіанинъ долженъ приневоливать и принуждать себя къ исполненію заповѣдей Божіихъ , соединенному, естественно, съ нѣкоторыми самолишеніями. О томъ, какъ могли зарождаться аскетическія идеи въ душѣ подвижника весьма ясно говоритъ св. Василій Великій. Вотъ какъ онъ объясняетъ зарожденіе въ себѣ аскетизма: „много времени, говоритъ онъ, я потратилъ на суету и всю почти юность свою потерялъ въ суетномъ трудѣ, съ какимъ упражнялся въ томъ, чтобы уразумѣть уроки мудрости, обращенной Богомъ въ юродство. Когда же, наконецъ, какъ бы воставъ отъ глубокаго сна, обратилъ взоръ къ чудному свѣту истины евангельской и увидѣлъ безполезность мудрости князей вѣка сего престающихъ , тогда, проливъ много слезъ о жалкой своей жизни, пожелалъ я, чтобы дано мнѣ было руководство къ первоначальному изученію догматовъ благочестія. Прочитавъ евангеліе, и увидѣвъ тамъ, что дѣйствительнѣйшее средство къ усовершенію – продать свое имущество, подѣлиться имъ съ неимущими братіями и вообще не заботиться о сей жизни, не вдаваться душою ни въ какое пристрастіе къ здѣшнему, пожелалъ я найти какого нибудь брата, избравшаго этотъ путь жизни, чтобы съ нимъ переплыть скоропреходящую волну сей жизни. И подлинно многихъ нашелъ я и въ Александріи и въ пр. мѣстахъ Египта, а иныхъ въ Палестинѣ, въ Килистріи и Месопотаміи; дивился воздержанію ихъ въ пищѣ, дивился терпѣнію въ трудахъ, изумлялся неослабности въ молитвахъ, тому, какъ преодолѣвали они сонъ, не уступая никакой естественной необходимости, всегда сохраняя въ душѣ высокій и непорабощенный образъ мыслей; не имѣя привязанности къ тѣлу, но живя какъ бы въ чужой плоти, они самымъ дѣломъ показали, – что значитъ быть здѣсь пришельцами и что значитъ имѣть житіе на небѣ . Подивясь сему и ублаживъ жизнь сихъ мужей, которые на дѣлѣ показываютъ, что носятъ въ тѣлѣ мертвость Іисусову, пожелалъ и самъ я, сколько было мнѣ возможно сдѣлаться подражателемъ оныхъ мужей" . Изъ этихъ словъ видно, что св. Василій Великій видѣлъ въ аскетизмѣ воплощеніе того идеала, который онъ составилъ себѣ о жизни по евангелію, изучая его. Тѣ-же побужденія, которыя руководили св. Василіемъ Великимъ въ выборѣ для себя аскетической жизни, по всей вѣроятности, были мотивами и всѣхъ аскетовъ. Картина жизни, проводимой среди дикой, суровой пустыни, среди всевозможныхъ лишеній и трудовъ, представляла слишкомъ рѣзкій контрастъ съ мірскою жизнью и должна была сильно дѣйствовать на воображеніе благочестивыхъ душъ. Затѣмъ въ ученіи аскетовъ нѣтъ пессимистическаго отношенія къ жизни, взятой въ ея принципѣ. Если въ ихъ твореніяхъ, напр. св. Іоанна Лѣствичника и др. встрѣчаются нѣкоторыя мѣста, выражающія какъ бы недовольство земнымъ міромъ и осужденіе его, то они направляются не на самое существованіе міра и его жизнь, но имѣютъ въ виду грѣхъ, живущій въ мірѣ, но отнюдь не самый міръ въ самомъ его бытіи и въ основномъ принципѣ его жизни и развитія. Къ грѣху и злу аскеты относились дѣйствительно съ величайшею строгостью, но ненависти къ міру не проповѣдывали, какъ пишетъ г. Энгельгардтъ.

Г. Скабическій опредѣляетъ аскетизмъ, какъ особенный родъ психической болѣзни, симптомы которой правильною своею періодичностію напоминаютъ запойное пьянство . Причинами возникновенія аскетизма г. Скабичевскій считаетъ: недовольство жизнію, угнетенія какого-бы то ни было рода: семейнаго, гражданскаго, экономическаго, пресыщеніе всѣми благами жизни. Аскеты, по его мнѣнію, шли противъ природы, совершенно истощая нервную систему . Соображенія г. Скабичевскаго, попирающія дорогія завѣты вѣры Христовой, подвергнуты разбору въ журналѣ „Вѣра и Церковь" (кн. III за 1901 г. стр. 481 – 504), который мы вкратцѣ и представимъ.

Скабичевскій въ доказательство того, что аскетизмъ есть болѣзнь, сопоставляетъ проявленія его съ приступами пьянства у запойныхъ пьяницъ, которые или чувствуютъ отвращеніе къ вину или же непреодолимое влеченіе къ нему, a аскеты періодически переходятъ отъ духовныхъ экстазовъ къ чувственнымъ и наоборотъ. Представленія объ аскетизмѣ у Скабичевскаго не вѣрны. Аскетизмъ (отъ άσκεω – упражняю) предполагаетъ co стороны человѣка самодѣятельность, направленную къ достиженію какой-либо, имъ самимъ намѣченной, цѣли. Аскетизмъ – упражненіе: a всякое упражненіе предполагаетъ волю и сознательное отношеніе къ дѣлу. Между тѣмъ увлеченіе чѣмъ нибудь, a потомъ отрицаніе чего-нибудь вовсе не носитъ характера сознательности, самодѣятельности, a совершается помимо воли человѣка, какъ то само собою. Напр. появленіе внезапно радости, или позывъ къ вину. Человѣкъ въ данномъ случаѣ сознаетъ только присутствіе въ себѣ извѣстнаго настроенія, a образованія его онъ не знаетъ и измѣнить его, пока оно само не пройдетъ, не властенъ.

Напротивъ, аскетъ, если отказывается отъ извѣстныхъ прйвычекъ и склонностей, то не потому только, что ему почему-то такъ хочется, a потому, что его сознанію предносится иной лучшій міръ, другой порядокъ жизни. Отсюда и дѣйствія его проистекаютъ изъ опредѣленныхъ и продуманныхъ данныхъ, носящихъ на себѣ характеръ полной сознательности и свободы (стр. 487).

Аскеты, якобы, пытаясь дать мѣсто въ своей жизни однимъ духовнымъ стремленіямъ, тѣмъ самымъ идутъ противъ природы и совершенно истощаютъ свою нервную систему. – Это невѣрно. Каждый нервъ требуетъ для себя дѣятельности, только въ той мѣрѣ, въ какой это необходимо для общаго направленія дѣятельности организма. Такъ, у вора при видѣ часовъ вся почти нервная дѣятельность направляется на то, чтобы украсть ихъ, a у честнаго человѣка происходятъ при этомъ совершенно другіе нервные процессы. Въ ихъ дѣйствіяхъ выражаются только различныя ихъ настроенія, сообразно съ которыми приведены были въ дѣйствіе тѣ или другіе нервы, но нельзя утверждать, что природа нервовъ обоихъ принуждаетъ къ различнымъ дѣйствіямъ (стр. 488). Далѣе, аскеты, разнообразя свои аскетическіе подвиги (тѣлесн. труды, писаніе сочиненій, напр. св. Сим. Дивн. и пр.), отдавались, такимъ образомъ, высшимъ аскетическимъ духовнымъ стремленіямъ не въ ущербъ соотвѣтствующимъ этимъ стремленіямъ нервамъ и не въ пользу тѣмъ, которые управляютъ плотскими влеченіями. Они физической жизни придавали такой порядокъ, въ которомъ видѣлась бы жизнь Божія, а не плотская животная. Тѣлесный трудъ у аскетовъ являлся тогда, когда, какъ говоритъ преосв. Ѳеофанъ, утомлялась душа. Итакъ, аскеты разнообразили свои духовные труды и имъ не нужно было прибѣгать къ удовлетворенію плотскихъ потребностей, что долженъ дѣлать, по мнѣнію г. Скабичевскаго, нормальный человѣкъ, когда даютъ знать о себѣ нервы, управляющіе плотскими влеченіями. Впрочемъ, дѣленіе нервовъ на духовные и плотскіе неудобно. Нервы кромѣ того сами по себѣ не служатъ причиной господства въ человѣкѣ высшихъ или низшихъ потребностей, а напротивъ, такое или иное употребленіе нервовъ служитъ человѣку средствомъ для удовлетворенія господствующей въ немъ потребности. Такъ, у человѣка высоконравственнаго половая потребность занимаетъ самое скромное мѣсто и не требуетъ чрезвычайныхъ и постоянныхъ расходовъ энергіи, а у человѣка противоположнаго настроенія – наоборотъ; но это вовсе не значитъ, что служащіе половой потребности нервы у обоихъ людей различны; это свидѣтельствуетъ только о различіи ихъ склонностей и происходящемъ отсюда различіи въ распредѣленіи энергіи (стр. 491).

Представляя дѣло такъ, мы ясно можемъ видѣть слѣдующее: для человѣка, предающагося аскетической дѣятельности изъ любви къ Богу и ближнимъ, возможны 2 пути: добра и зла, плоти и духа. Въ его сознаніи является признаніе того, что истиннымъ долженъ быть путь добра. Основаніемъ этому служитъ ему такое или иное міросозерцаніе, – религіозное или философское. У него, смотря по силѣ убѣжденія, является извѣстное сильное устремленіе въ извѣстную сторону. Соотвѣтственно характеру устремленія извѣстные нервы и въ извѣстномъ порядкѣ подвергаются особенно усиленной дѣятельности, а другіе – менѣе или совсѣмъ не привлекаются. Это дѣлается не вдругъ, такъ какъ привычка беретъ свое, и вотъ задачею человѣка служитъ противостать этой привычкѣ, начать борьбу съ прежними воззрѣніями и жизнью, чтобы дать мѣсто новому, лучшему порядку жизни. Въ этомъ смыслъ аскетизма. Онъ, по необходимости, сопровождается, особенно въ началѣ, борьбою въ человѣкѣ двухъ началъ: стараго и новаго. И если человѣкъ твердо проникнутъ новыми началами, то иногда ему удается довести борьбу до конца, уничтожить въ себѣ наклонность къ прежнему порядку жизни и дать мѣсто новому, лучшему. Извѣстно о св. Симеонѣ юродивомъ, что онъ умертвилъ въ себѣ даже похоть плоти и среди нагихъ женщинъ чувствовалъ себя невозмутимо. Но онъ долго боролся съ нею. Въ самомъ дѣлѣ человѣку естественно бороться здѣсь на землѣ во имя другого порядка жизни, во имя Христова ученія, объ отверженіи себя, распятіи плоти, служеніи ближнимъ, чтобы уничтожить ветхаго человѣка и образовать новаго, и борьба эта не безполезна: человѣку-христіанину дается прямое, непосредственное удостовѣреніе реальности другого міра, во имя котораго онъ долженъ презрѣть настоящій и непосредственное сознаніе превосходства того міра, внушается необходимость стремиться къ нему и, наконецъ, дается помощь для борьбы" (стр. 492 и 493).

Мнѣніе Скабичевскаго объ аскетизмѣ не ново. Еще въ 1897 г. В. Розановъ въ одномъ изъ фельетоновъ „Новаго Времени" подъ заглавіемъ: „смыслъ аскетизма" высказалъ тѣ соображенія, которыя и повторилъ Скабичевскій. Такъ, В. Розановъ начало аскетическихъ стремленій видитъ въ безуміяхъ плотской любви, въ богатствѣ темперамента, понимаемаго имъ въ смыслѣ половыхъ излишествъ. – Чувственное влеченіе, говоритъ онъ, есть нѣчто положительное выраженіе не только внѣшней красоты, но и внутренняго достоинства специфической религіозной высоты и значительности". Въ этомъ именно чувственномъ влеченіи, которое „необдуманно вздумали грязнить теперь въ человѣкѣ, отметать въ немъ, порицать, какъ животное, какъ нѣкоторую грязь, нечистоту его природы", – по мнѣнію г. Розанова, дано объясненіе всего великаго въ человѣчествѣ. „Геній и молитва, наравнѣ съ благоуханіемъ цвѣтовъ лучатся оттуда же, говоритъ онъ, откуда нисходитъ на землю быть можетъ лучшее, чѣмъ самая молитва, самый геній – живое человѣческое дитя". Здѣсь же и объясненіе монашества и аскетизма. „Здѣсь, въ аскетизмѣ, лучится собственно плоть же, многоочитая, исполненная очей плоть". „Кстати и исторически аскетизмъ возникъ именно въ тѣхъ странахъ и городахъ, гдѣ процвѣтали чувственныя вакханаліи. Земля почти полуденнаго солнца, отъ зноя почернѣвшая – она первая открыла и мелодію молитвы и познала сладость отреченія… Вотъ вамъ объясненіе аскетическихъ феноменовъ, какъ Амвросій Оптинскій, этой высшей, дѣятельной героической любви, неустающаго подвига, вотъ вамъ объясненіе Iоанны д'Аркъ" и т. д. Совершенно вѣрно, говоритъ Сменцовскій, что богатство темперамента, или, точнѣе, полнота дарованій есть условіе если не всего, то очень много великаго, что совершается въ мірѣ. Но это богатство темперамента выражается не въ половыхъ излишествахъ, не въ чувственности, неукротимой и бурной, а въ величіи ума, воспріимчивости сердца и энергіи воли. Христіанство не признаетъ, и наука, при всѣхъ своихъ усиліяхъ, не можетъ доказать и не докажетъ того единства физическихъ и психическихъ силъ человѣка, которое бы дозволяло во всѣхъ случаяхъ утверждать: „въ здравомъ тѣлѣ – здравый духъ". Напротивъ, чуть-ли не на каждомъ шагу мы видимъ, что „духъ бываетъ бодръ, а плоть немощна" . Почему это? потому, что взаимоотношеніе, которое существуетъ между душею и тѣломъ человѣка, не исключаетъ между ими и той борьбы, о которой говоритъ апостолъ: „плоть противовоюетъ на духа, духъ же на плоть; сія другъ другу противятся" . Христіанство понимаетъ этотъ разладъ, какъ противорѣчіе между разумной и эгоистической волей самаго человѣка, первоначальное отношеніе котораго къ своему Творцу нарушено; въ этомъ заключается основное и главное препятствіе, которое слѣдуетъ устранить, чтобы человѣку можно было достигнуть внутренняго мира съ самимъ собою. Съ пришествіемъ Христа Спасителя на землю пала преграда, отдѣляющая людей отъ Бога. – Уничтоженъ грѣхъ и насаждено сѣмя новой жизни. Но въ человѣкѣ осталась, какъ слѣдствіе грѣха, удобопреклонность къ злу, и внутренній разладъ съ самимъ собою, если и не въ такой мѣрѣ, какъ прежде, ощущается и искупленнымъ человѣкомъ. И если этотъ великій разладъ между „закономъ ума" и грѣховнымъ „закономъ плоти" тяжело испыталъ на себѣ самъ первоверховный апостолъ, если онъ въ мукахъ внутренней борьбы съ самимъ собою воскликнулъ: „бѣдный я человѣкъ! кто избавитъ меня отъ сего тѣла смерти" , то будемъ ли отрицать его мы, ничтожные и слабые люди? Здѣсь-то въ этомъ постоянно ощущаемомъ разладѣ человѣка съ самимъ собою, и нигдѣ инуду , получаютъ начало аскетическія стремленія человѣка къ преодолѣнію похоти плоти, похоти очей и болѣе духовныхъ страстей – эгоизма и гордости. Путемъ аскетическихъ подвиговъ, путемъ непрерывнаго поста, и молитвъ, человѣкъ стремится воспитать себя въ цѣльный и совершенный характеръ, создать въ душѣ своей то небесное царство, которое принесъ на землю Христосъ, отдаетъ Ему всю свою душу, всю свою крѣпость и силу, всѣ свои мысли и чувства, каждый вздохъ сердца, каждое даже ничтожное движеніе воли, дабы быть едино съ Нимъ, „единый духъ, единое сраствореніе, единый умъ" .

Г. Розанова смущаетъ то, непонятное для него, явленіе, что аскеты, „совлекши съ себя плоть, любятъ однако плоть и плотское, не убѣгаютъ въ пустыню, а бѣгутъ къ людямъ, а если и удаляются въ пустыню, – ласкаютъ львовъ, вынимаютъ занозы изъ медвѣдя, не могутъ оторвать взгляда отъ звѣздъ, т. е. во всѣхъ видахъ любятъ міръ и именно въ плоти его", – то естественное объясненіе этого явленія въ самой природѣ аскетизма, въ основаніи котораго лежитъ начало самоотверженія и великодушія. Мы не будемъ утверждать, пишетъ г. Сменцовскій, что аскеты любятъ міръ именно въ плоти его, на чемъ такъ усиленно настаиваетъ г. Розановъ, но не будемъ называть эту любовь къ міру плотскою. Они любятъ всѣ творенія Божіи, любятъ міръ и съ духовной и съ тѣлесной его стороны, любятъ дѣятельно, не словомъ и языкомъ, но дѣломъ и истиною, согласно наставленію апостола: „если братъ или сестра наги и не имѣютъ дневного пропитанія, а кто нибудь изъ васъ скажетъ имъ: идите съ миромъ, грѣйтесь и питайтесь, но не дастъ имъ потребнаго для тѣла; что пользы"? . Зная по опыту, какъ трудно отказывать себѣ и переносить лишенія, они всегда съ готовностію облегчаютъ страданія ближнихъ и даже безсловесныхъ тварей , но еще болѣе они сочувствуютъ душевнымъ немощамъ ближнихъ и облегчаютъ ихъ, еще чаще упражняются въ дѣлахъ милости духовной, а тѣлесную вещественную милость они оказывали предъ своимъ выступленіемъ на аскетическіе подвиги .

Оцѣнивъ, общую принципіальную сторону разсужденій г. Розанова, Сменцовскій останавливается на нѣкоторыхъ подробностяхъ его статьи, а именно, разбираетъ положенія В. В. Розанова о томъ, что 1) „Соломонъ въ молодости, тотчасъ послѣ смерти Давида, приносилъ жертвы и куренія на высотахъ , т. е. по сирофиникійскому ритуалу; 2) что Платонъ-философъ былъ якобы поклонникомъ плотскихъ удовольствій; 3) что между апокалипсическими животными (льва, тельца и орла) находится связь съ египетскими культами плоти (аписа, копчика, сфинкса), и 4) что праведный Іовъ есть одинъ изъ типовъ „въ хороводѣ безумствующихъ въ любви" , потому что, будучи боленъ онъ и то умоляетъ жену приходить къ нему ради плода чрева своего , о чемъ жаловался своимъ друзьямъ на гноищѣ; а сойдя съ него, порождаетъ еще 7 сыновей и 7 дочерей, опять погружается въ мірскія дѣла, какъ и до болѣзни, и пребываетъ, однако, во всѣ дни бытія своего праведнымъ и благочестивымъ.

Оставляемъ разсужденія по этимъ вопросамъ въ сторонѣ въ виду того, что они не имѣютъ прямого отношенія къ нашей задачѣ.

Наконецъ, весьма любопытно познакомиться вкратцѣ съ мнѣніемъ о происхожденіи аскетизма, высказаннымъ профессоромъ Гусевымъ въ его сочиненіи: „Нравственный идеалъ буддизма въ его отношеніи къ христіанству" . – Въ этомъ сочиненіи доказывается, что исходнымъ пунктомъ христіанскаго аскетизма, а также его характеристическимъ признакомъ служитъ пламенная любовь къ людямъ, соединенная съ готовностью ради ихъ блага ко всевозможнымъ жертвамъ. Это положеніе проф. Гусевъ подтверждаетъ въ своей антикритикѣ замѣчаній проф. Гренкова фактами изъ жизни св. столпника Симеона, который, несмотря на то, что удалился отъ общества, поучалъ приходящихъ и принималъ въ нихъ самое теплое, живое участіе. Это мнѣніе признано невѣрнымъ авторомъ примѣчаній къ статьѣ: „изложеніе и критическій разборъ нравственнаго ученія Шопенгауэра", помѣщенной въ Православномъ Обозрѣніи за 1877 г., XII, стр. 652 – 686.

Общею и главнѣйшею основою аскетизма критикъ, на основаніи ученія Спасителя и св. отцевъ , считаетъ прежде всего любовь къ Богу. Эта любовь сама собою приводитъ къ аскетическому образу жизни, создаетъ его. Дальнѣйшимъ основаніемъ аскетизма служитъ общая идея проповѣди Іисуса Христа, состоящая въ призываніи къ исканію царства небеснаго прежде всего и вообще къ царству духовнаго надъ плотскимъ. Евангельская проповѣдь объ исканіи царства Божія прежде и больше всего и о непривязанности къ земному и чувственному, падая на нѣкоторыя, особенно воспріимчивыя сердца естественно могла возбудить въ нихъ жажду духовной жизни и небеснаго царствія до совершеннаго и полнаго охлажденія ко всему земному. Въ этихъ людяхъ, глубоко уязвленныхъ любовію къ Богу и царствію Божію, все вниманіе и чувство отдавалось безраздѣльно и всецѣло небесному, духовному. Далѣе, въ ученіи Спасителя имѣются основы и для практически-дѣятельной жизни въ пользу людей. Вслѣдъ за заповѣдью о любви къ Богу стоитъ заповѣдь: „люби ближняго, какъ самаго себя" . Любовь же, и притомъ, самоотверженную, заповѣдалъ Іисусъ Христосъ ученикамъ Своимъ . Такимъ образомъ, христіанство заключаетъ въ себѣ 2 основныхъ элемента: одинъ изъ нихъ, получившій величайшее напряженіе и преобладаніе въ какомъ-либо лицѣ, можетъ приводить къ аскетическо-отшельнической жизни; другой элементъ, получивши доминирующую силу въ душѣ человѣка, даетъ ему стимулъ къ самоотверженной дѣятельности въ жизни для людей. Эти 2 элемента, при особомъ и одностороннемъ напряженіи ведущіе или только къ созерцательной жизни или только къ жизни практически дѣятельной, могутъ такъ комбинироваться въ душѣ человѣка и получать въ немъ такую равномѣрность сзоего напряженія, что человѣкъ, съ одной стороны, удовлетворяетъ своему чувству любви къ Богу и въ то же время съ другой – стремится дѣятельно исполнить заповѣдь о любви къ ближнимъ.

Такимъ образомъ, христіанскій аскетизмъ со всѣми своими формами имѣетъ своимъ основаніемъ пламенную любовь къ Богу, влеченіе къ умному созерцанію, слѣдствіемъ чего естественно является дѣятельная любовь къ ближнимъ. Вѣдь, любить Бога и въ то же время не любить человѣка, психологически невозможно; та и другая любовь въ аскетѣ необходимо и неизмѣнно существуютъ, и притомъ такъ, что любовь къ ближнимъ стоитъ въ зависимости отъ любви къ Богу. Но она въ нихъ не составляетъ, такъ сказать, опредѣляющаго начала жизни. Пламенно любящій Бога весь устремляется къ созерцанію и къ тому, чтобы въ безмолвіи упиться любовью Богу, а потому она и служитъ главнѣйшимъ опредѣляющимъ началомъ его дѣятельности, не вытѣсняющимъ, однако, изъ его сознанія дѣятельной любви къ ближнимъ настолько, чтобы она совершенно бездѣйствовала. Упившійся любовью къ Богу и исполненный религіознаго умиленія, проникается пламенною любовью и ко всему живущему, ко всякой твари.

Ссылка на св. Симеона Столпника въ доказательство того, что исходнымъ пунктомъ аскетизма служитъ самоотверженная любовь къ ближнимъ, ничего не доказываетъ, потому что общественная его дѣятельность говоритъ не объ исходномъ пунктѣ аскетизма св. столпника, но объ его отношеніи къ людямъ въ теченіе его аскетической жизни.

Авторъ разбора Шопенгауэровскаго ученія говоритъ, между прочимъ, что христіанскій аскетизмъ не всегда и не во всѣхъ случаяхъ первоначальнымъ мотивомъ имѣлъ любовь къ Богу; непосредственною причиною аскетизма служило оплакиваніе грѣховъ своихъ, напр. св. Симеономъ Столпникомъ . Это не вѣрно. Вѣдь христіанинъ потому и оплакиваетъ свои грѣхи, что они удаляютъ его отъ любви Бога. Стремясь къ Богу, желая Его любить, онъ естественно долженъ освободиться отъ всего того, что препятствуетъ этой любви; размышляя объ этомъ христіанинъ постепенно доходитъ до сознанія своего окаянства и глубины грѣховнаго паденія и начинаетъ оплакивать свои грѣхи, чтобы приблизиться къ Богу. Значитъ, первопричиною оплакиванія грѣховъ является все-таки любовь къ Богу, къ которой стремится человѣкъ. Изъ любви къ Богу онъ оставляетъ свою грѣховную жизнь и совершенно можетъ отрѣшиться отъ всего земного и чувственнаго и путемъ аскетическихъ лишеній смирять грѣхъ.

Св. юродивые и св. столпники, не смотри на свое уединеніе и удаленіе отъ міра, приносили и приносятъ пользу міру. Они служатъ постояннымъ воодушевляющимъ примѣромъ въ дѣлѣ нравственнаго самообразованія, которое было совершено ими съ величайшею энергіей и самоотверженіемъ. Не будь этихъ подвижниковъ, для міра и человѣчества не существовало-бы величественныхъ примѣровъ нравственной собранности духа и сурово-самоотверженнаго ограниченія влеченій плоти и чувственности. Для міра и человѣчества не существовало-бы также примѣровъ той замѣчательнѣйшей преданности духовному и вѣчному, которая приводила св. юродивыхъ и св. столпниковъ къ охлажденію ко всему чувственному, плотяному. Словомъ, они служатъ для міра и человѣчества возбудителями къ перевѣсу духа надъ плотію, къ господству высшихъ сторонъ человѣческой природы надъ низшими. Но надлежащее обстоятельное выясненіе аскетическаго значенія этихъ двухъ аскетическихъ подвиговъ можетъ составить предметъ особой обширной монографіи въ нѣсколько большихъ томовъ.

Трудъ этотъ требуетъ особой долгой спеціальной подготовки и продолжительнаго разносторонняго изученія этихъ подвиговъ съ исторической и моральной стороны. Всякаго, желающаго выполнить такую грандіозную задачу, преслѣдовать будутъ непреодолимыя трудности, и прежде всего состояніе церковно-исторической науки выдвинетъ передъ взявшимъ на себя такую задачу затрудненія, съ которыми единолично считаться не въ состояніи. Имѣемъ въ виду прежде всего отсутствіе сочиненій, посвященныхъ обстоятельному историческому изображенію нѣкоторыхъ аскетическихъ подвиговъ; всѣ же журнальныя статьи, въ которыхъ выяснялось значеніе нѣкоторыхъ аскетическихъ подвиговъ, преслѣдуютъ назидательный, а не научный интересъ.

с. Лысково, Нижег. губ. 1912 г. Августа 22-го дня.