Времени у Горского было полно, только уже хотелось спать. Он встал, прошел на кухоньку, включил кофе-машин, мерзко плюющуюся американским кофе, и вернулся к компьютеру. Поверх крышки ноутбука посмотрел на догорающее в камине синтетическое полено, смесь воска и прессованных опилок. На упаковке была указана продолжительность горения — хватит еще на полчаса, прикинул Горский.

Зачем я встреваю в эту историю? Незнакомый человек, шапочный приятель Антона и, кажется, Олега, которые еще с московских времен считают меня если не Шерлоком Холмсом, то Ниро Вульфом точно. Что мне за дело до умершей в Москве болгарской девушки, до очередного матшкольного мальчика, логически вычисляющего, кто и зачем убил его подругу? Нет, надо отказаться. Достаточно, поиграл уже по молодости.

Впрочем, без особого удовольствия вспоминая давнюю московскую историю семи лепестков, Горский не мог не признать: не случись она, он остался бы полупарализованным инвалидом. И даже disabled person его бы никто не назвал.

Он перевел глаза с камина на экран и начал читать историю о том, как двенадцать лет назад шестнадцатилетние мальчики играли в прятки с государством, которое изо всех сил пыталось быть серьезным и не прощало таких игр. Горский открыл «Ворд» и быстро записал:

"Вольфсон — жертва доноса; Чак — доносчик и самоубийца; Марина — возлюбленная Чака, объект страсти Вольфсона и Абрамова. Абрамов — друг Глеба, разорившийся и исчезнувший в июне 1996 года, после того, как снова встретил Марину."

Он снова вернулся к mIRC'у. Глеб уже досказал, как het воспроизвел ему историю дефлорации Чака, и перешел к утреннему появлению виртуального Чаковского на листе выпускников пятой школы.

— То есть этот виртуал утверждает, что он — Чак? — спросил Горский.

— Да, — ответил Глеб. — И я подозреваю, что он и het — одно и то же лицо.

Похоже на то, подумал Горский. Потому что если где и появляться призракам матшкольных мальчиков — то именно в Сети. Скольких таких, счастливо выживших и сваливших с родины за океан, Горский повидал за последний год! Плохо стриженые, в мятых рубашках, с отсутствующим выражением лица — они и впрямь казались только приложением к своим виртуальным ипостасям. Трудно поверить, что у большинства — вполне сложившаяся личная жизнь, семьи, дети, досуг и прочие интересы — впрочем, достаточно скучные для Горского, предпочитавшего трансовую сцену Сан-Франциско концертам КСП в Джуике.

— Мы как будто жили в Интернете, — писал тем временем Глеб, — наши прозвища были как никнэймы и потому мне теперь кажется, что Интернет — это и есть царство мертвых. Чак уже появился, еще немного — и появится Миша Емельянов, или выяснится, что Витю Абрамова еще в Москве убили. Я понял. В Интернете никто не знает, собака ты или умер.

Горский рассмеялся. Переводится ли этот каламбур обратно на английский? Nobody knows you are a dog or a dead? Что-то вроде. Он отправил Глебу еще один смайлик и написал:

— У вас слишком много метафор для загробного мира.

Да, подумал он, для всех нас в свое время Америка была как загробный мир. Оттуда не возвращались. Теперь загробный мир — это Интернет… А Горский еще помнил, как несколько лет назад вся Москва была уверена, что можно умереть понарошку, если жахнутся калипсолом. Боюсь, когда придет время умирать, подумал Горский, мы и не поймем, что происходит. Слишком часто заигрываем с мыслью о смерти и загробном существовании.

Горскому это было неприятно. Какой-то противный привкус в истории с виртуальным Чаком, с человеком, который спустя дюжину лет явился к одноклассникам, напоминая им о старых грехах, всеми уже позабытых.

— Так почему ты так уверен, что het и этот виртуальный Чак — одно лицо? — спросил Горский

— Я думаю, het специально рассказал мне историю Чака и Маринки, чтобы меня подразнить. И зашифровал свое имя во фразе ВСЕХ НАС НЕТ.

Странное дело эти имена, подумал Горский. Почему никто не задумывается, как много имя говорит о том, кто его выбрал. У Горского был знакомый, которые называл себя «долбоебом», был другой, называвший себя «эмигрантом», была девушка, которая звалась «марамойкой», и еще одна — «мурена». Почему, например, Снежана назвала себя Snowball? Потому что и там, и там — снег? Но ведь был и другой выбор, она могла стать Снежной Королевой или, напротив, Жанной. Что-то, значит, нравилось ей в сказке про девочку, бежавшую от злой мачехи к семи гномам.

Горский снова посмотрел на экран. Глеб продолжал:

— Виртуальный Чак явно знаком с жизнью Хрустального — посмотри, как он рассуждает про кибернезависимость и прочие дела.

— Только ленивый сейчас не рассуждает про кибернезависимость, — ответил Горский. — Доступа в Интернет хватит, чтоб стать докой примерно за двое суток.

— Ну, и кроме того, — бритва Оккама, — не сдавался Глеб.

Может и так, подумал Горский, а может, разум снова играет с нами свои шутки. Не всегда верное решение — отсекать лишние сущности, как советовал Оккам. Горский вспомнил историю семи лепестков и семи королей и улыбнулся. Так или иначе, подумал он, этот псевдо-Чак действительно неприятный тип.

— В бритве Оккама я не особо уверен, — ответил он Глебу. — Но я помогу тебе поймать твоего Чака. Не люблю, когда шутят с покойниками.

— Здорово! — ответил Глеб. — Ты можешь, например, повидаться с Вольфсоном или с этим Сергеем Романовым, SupeR'ом. Они живут где-то в ваших краях.

— Я бы предпочел избегать личных встреч, — напечатал Горский. — Пусть мое участие будет чисто виртуальным.

Полено догорало, и в комнате почти совсем стемнело. Дверь на улицу была открыта, сквозь проволочную сетку приятно тянуло вечерней прохладой. С заднего двора доносился приглушенный шум — то ли белки, то ли еноты.

— Знаешь, — написал Горский, — я подумал, теперь вся ваша школьная история кажется дурацкой. Как можно было себя убить из-за такого?

— Тогда все было иначе, — ответил Глеб.

Я знаю, подумал Горский, но кто поручится, что через десять лет все наши сегодняшние дела не покажутся мышиной возней?

Дома Глеб достал листок, где недавно рисовал обитателей Хрустального. Сбоку пририсовал одноклассников, живых и мертвых. Получилось две сети, до сегодняшнего дня не связанных. Сейчас появилось звено, соединившее Хрустальный и класс: странная связь Марины, Чака и het'a. Скорее всего, подумал Глеб, этот het — ее любовник или просто конфидент, которому она рассказала про Чака. Конфигурация прояснилась, но вопросов все равно оставалось слишком много.

Глеб записал их на втором листке:

Кто убил Снежану? И зачем? Как смерть Снежаны связана с Чаком и моим классом?

Кто подставил Абрамова? Как связана с этим Марина Ц.? Где сейчас Марина?

Кто такой het? Связан ли он с моим классом — и как?

Подумав, Глеб добавил еще одну строку:

Почему был арестован Вольфсон? Что он делал? Почему Абрамов считает себя виновным в смерти Чака?

Отдельно Глеб выписал два предположения, которые принял, чтобы облегчить себе решение задачи. Конечно, они могли оказаться ложными — как предположение о связи Марусиной и смерти Снежаны. Глеб надеялся, что будущее покажет:

Убийца Снежаны — это het

Het на листе нашего класса выдает себя за Чака.

Глеб еще раз посмотрел на рисунок. Марина была воротами, гейтом, соединявшим две сети. Он еще раз обвел ее имя в кружок. Ключевая фигура во всей истории.

Сбоку Глеб написал рабочую гипотезу:

Снежана что-то знала о связи Марины и het. Возможно — что-то, связанное с моим классом, мной или Витей Абрамовым. Поэтому het ее и убил, а убив, явился теперь на лист класса — выяснить, что мы знаем на самом деле.

Гипотеза была хороша, но имела один недостаток — не объясняла, кто такой het, и где его искать.

Зазвонил телефон. Глеб снял трубку. Это мог быть кто угодно — Таня из Франции, Вольфсон из Америки, Витя Абрамов из ниоткуда, Снежана с того света или Чак из Сети. Но звонила всего лишь Глебова мама — из Стокгольма, где она жила последние три года.

— Привет, мам, — сказал Глеб.

— Я тебя поздравляю, — выпалила она.

— Спасибо, — растерялся Глеб. — С чем?

— Ельцин победил, уже известны предварительные итоги! Он набрал больше всех, затем идет Зюганов, а потом Лебедь. Это значит — Ельцин победит во втором туре. Коммунизм не пройдет!

Боже мой, подумал Глеб, какое ей-то в ее Швеции дело до коммунизма. Но спросил про другое:

— Слушай, ты помнишь Маринку Цареву из нашего класса?

— Такую смазливую и кокетливую? Еще Витя Абрамов был в нее влюблен. Помню, конечно.

— Ты не помнишь, где работали ее родители? Может, каких-то общих знакомых?

— Нет, вроде… А что?

Удивительно как хорошо слышно, подумал Глеб. А когда-то мы думали, что заграница — это как другая планета. Жалко, что в Интернете нельзя услышать голосов. Интересно, насколько переменился голос Чака.

— Так просто. Решил разыскать.

— Это правильно, — сказала мама. — Школьная дружба — самая крепкая. Ты знаешь, Глебушка, что я тебе посоветую? Есть такая штука — твой Феликс наверняка знает, — Интернет. Через него все можно найти.

Даже больше, чем потерял когда-то, подумал Глеб, но сказал только:

— Спасибо.