Ой, пришла!.. Я не ждал. Я поел чесноку. Я не ждал — как же так? Я не знаю… Что же делать теперь? Я не знаю, братва, Я не знаю, не знаю, не знаю… Значит, сексу не будет. Целоваться ведь как? Значит, сексу не будет, Не будет, не будет… Что же делать, братва, Я не знаю теперь, Я не знаю, не знаю, не знаю… Этот запах предательский Выест глаза… Этот запах предательский Выдаст меня, Выдаст, выдаст меня, это точно… Я не знаю сейчас, Что мне делать, братва, Я не знаю, не знаю, не знаю… Может плюнуть на все? Завалить ее враз, Трахать, трахать, а вдруг?.. Я не знаю… Я не знаю, братва, Что мне делать сейчас, Я не знаю, не знаю, не знаю… Вот, ушла, покрутив у виска… Боже, что это значит? Как мне жить без нее? Я не знаю, братва, Я не знаю, не знаю, не знаю…

Сегодня я понял — все сбылось!!! Не зря, ой не зря я боялся… Стеклянные глаза разбились… Язык деревянный сломался… Ты говоришь, ни в чем не виновата? Я не слышу. В ушах моих — вата… Ну что ж, постоим под дождем! Пока промокнем, подождем… И разойдемся кто куда, Чтобы не встретится НИ — КО — ГДА… Лица не скроет отчуждения вуаль… Ударь еще больнее! Ну, ударь! Говорят, о двух концах остры ножи, Но я спокоен, а ты дрожишь… Быть может, потому пишу стихи я, Что поэзия — та же стихия… Ну что ж, постоим под дождем! Пока промокнем, подождем… И разойдемся кто куда, Чтобы не встретится НИ — КО — ГДА… Тормозных колодок свист и скрежет… Где же ты, счастье? Где же?.. Этот дождь. Этот ветер. Ненастье. Это — счастье, да-да, это счастье!.. Я, как и прежде, окрыляюсь неудачами… Катитесь к черту все с машинами и дачами!..

Что бы я не сделал и что бы не сказал, Мне кажется, за мною Всегда следят глаза, Чтобы я не сделал и чтобы не сказал, Всегда за мною следят глаза. А глаза — чужие, странные… Ба! Да они ж, наверно, чужестранные! И тут меня осенило… Да это же, братцы, шизофрения… Психику я не нарушал Она сама меня нарушила… Разве стена имеет глаза? Или же только уши? И вдруг я услышал: «Идиот! Стена имеет даже рот!» А глаза такие страшные, Сверлят буравчиком стены домашние. Мой язык прилипает к губе… Так это же, братцы…КеГеБе-е-е! Я прощаюсь с родными и близкими. Я поднимаю руки и сдаюсь, Но как, пораженный, стоял до этого, Так и стоять остаюсь… Стоять — не сидеть. Постою. Это классно, Что у нас в Союзе гласность!

Мне всучили награду плебея, Медаль патриота «Вру не краснея». Как я упивался своею закваской И как напивался какой-то — тьфу! — краски. Но даже и пьяным я был очень горд, Что за спиною не крылья, а горб… В голове было пусто, в карманах — тоже, Что стало видно по глупой роже… Под знаменем нашим, красным как рак, Стою угловато, круглый дурак… А сколько же было разных иллюзий! Да вышли с водою в открытые шлюзы! Мы оказались пешками в игре, Деревянными пешками при шахматном дворе. Какие тут к черту правила игры Последняя пешка на месте туры. Все та же пешка — в роли короля, Свои же фигуры рубит зазря… Под знаменем нашим, красным как рак, Стою угловато, круглый дурак… Стало горько, что живем несладко. Шли к изобилию, да вышла накладка. В обноски одеты сиротские детки, Остатки-то сладки, да объедки — едки! Когда экономика зашла в тупик, Система рушится с поднятием фиг… Если ногами стоим на обломках, Значит, есть в механизме поломка… Под знаменем нашим, красным как рак, Стою угловато, круглый дурак…

Я шел по проспекту, бродяга бездомный, ревниво смотрел на большие дома, и думал с отчаяньем, что город — огромный, а мест в нем свободных — нема… Вот Дом книги, а вот — Дом одежды, где нет ни книг и ни одежды сроду, только нет нигде Дома надежды… Зато есть классный Дом моды! Мне не нравится этот город, но теперь мне не выбирать: в этом городе я родился, значит, в нем мне и умирать… Ваш чертов город я с детства знаю, но до сих пор он мне не знаком: с домами, которые всегда запирают, и ртами, которые всегда под замком, с дорогами, которые от грязи липки, с руками, к которым прилипла печать, этот город возник по ошибке, как будто бы пьяной бабой зачат… Мне не нравится этот город, но теперь мне не выбирать: в этом городе я родился, значит, в нем мне и умирать… Я мог бы уехать хоть в Сан-Франциско, но и этот вариант — нулевой, рабским клеймом — штамп о прописке, и не в паспорте — на коже живой. Друзья и соседи — тесные стены, закрыт потолком, как гробовой доской, но под кожей пульсируют вены движению противопоказан покой!.. Сон Веры Павловны. Вере Павловне снится странный сон: Синим кобальтом покрыт небосклон, На нем из желтого кадмия круг, И изумрудные травы вокруг — целый луг… Чудное пение божественных сирен Манит, завлекая в сладкий плен, Но, захочешь уйти не дадут: Красные тени стоят там и тут — ждут… Вернись скорей, Вера Павловна! Вернись назад, Вера Павловна! Вера Павловна, вернись скорей, Вернись назад, в мир людей! Выстроены в ряд хрустальные дворцы, В них сидят взаперти их творцы, А из слоновой кости замки Вырастают как грибы-поганки — из ямки… Ах, а это!? Куда не ступи, Вместо асфальта — золотой настил! Но, захочешь уйти, — не дадут: Красные тени стоят там и тут — ждут…

Кто предписал для всех один закон? Кто предсказал, что делать не надо? Закон для всех похож на загон, В который кнутом загоняют стадо. И те, что всегда толпятся у трона, Те, что несут подол красной мантии, Сами придумали для нас закон, Листая учебник по хиромантии. Каждый — художник, и каждый — поэт, Каждый — философ, и каждый — мечтатель, Каждый — талантлив, но, наконец, Каждый — поэт, но не каждый — творец… Цепляясь конечностями за бесконечность, Боги — даже те, кто с верой не знакомы, И каждый в себе культивирует вечность, Каждый живет по своим законам… Но я виноват — я нарушил код… Я виноват — я убил в себе святого… Я погубил себя в двухтысячный год От Рождества Христова… Твое лицо в ночном окне… Недолги были наши встречи, Но до сих пор живет во мне Твое лицо в прощальный вечер, Твое лицо в ночном окне… Прости! — ты заклинала про себя. Шептали губы при луне. И я простил. Но не тебя. Твое лицо в ночном окне. Я весь в черном. Ты вся в белом. На моем теле раны, нанесенные мелом. На твоем теле раны, нанесенные углем, Но, слившись в сером цвете, мы умрем… Уже прошло немало лет… Передо мною, как во сне, Встает единственный твой след, Твое лицо в ночном окне. Рукой смахнула ты слезу. Прощай! — сквозь боль сказала мне. Теперь я в поездах везу Твое лицо в ночном окне. Недолги были наши встречи, Но до сих пор живет во мне Твое лицо в прощальный вечер, Твое лицо в ночном окне…

Жизнь большого города — огни… В них — его рождение и… гордость… А я уже считаю дни… Уходит молодость… Уходит молодость… Я провожал надежды как цветы На могилы проходящих лет… Есть только неосуществимые мечты… Осуществимых — в мире нет!.. Где живут тебя любившие? Где они?.. Где их дома?.. Холодные… Чужие… Бывшие… Жизнь маленькой деревни — тьма… В пригородной электричке… В пригородной электричке Как сильно бываешь рад, Когда заметишь по привычке Чей-то мимолетный взгляд… И на душе опять светло… Забываешь о грязной погоде… Только бы людей к тебе влекло, И тогда не страшны все невзгоды. А потом ты идешь по дорожке, Наступая на мутные лужи, Говоря: «Ты ошибся, Сережка, Здесь ты никому не нужен…» Шла проститутка по бульвару… Шла проститутка по бульвару С безумно влюбленным вдовцом. Впервые ее тело было не товаром, А голова была не продавцом. Он сказал, что полюбил ее серьезно. Он сказал, что захотел на ней женится. Она не верила. Зажить безслезно Такое не могло ей даже сниться. Такого отношения к своей особе Она не знала с самого детства… Лишь к ненависти, ко вражде и злобе Ее учили с малолетства… Но со звоном разбивались слезы, Падая на камень мостовой, Когда он говорил, даря ей розы: «До гробовой доски я — твой!» После слов шутник хваленый Начал обнимать ее неистово, И иссяк родник соленый Единственное, что в ней было чистого. Глупый день прошел и ночь настала. Радость перешла в тупую боль. Насыщенная влага — в состояние кристалла. Глядите! На дороге — соль!.. Всю жизнь нести тяжелое бремя… Всю жизнь нести тяжелое бремя. Нести… А потом упасть… Мы живем, убивая время, Но и время убьет нас… Но сколько бы не осталось лет, Сколько — праздничных дат, Вместе с тобою мы встретим рассвет, И вместе с тобою — закат… А если я раньше умру, то что ж, Не надо, не плачь! Тише! Я стану водой, которую ты пьешь, Воздухом, которым ты дышишь!..

Временами мучает изжога От прочитанного всего, Иногда устаешь от чужого, Хочется — своего… Кесарю — кесарево, богу — богово, А мне — всего-то ничего, Пусть бездарного, пусть убогого, Но, все-таки, своего… Я не Лермонотов, не Пушкин, Я блотной поэт Кукушкин… Иногда устаешь от чтения Жизнь кипит там и тут, И требуется максимум терпения Прочесть очередной талмуд. Жизнь — интереснейшая книга, В сотни раз интересней всех книг, Написанных когда-либо И пишущихся в этот миг. Я не Лермонтов, не Пушкин, Я блотной поэт Кукушкин… И я, ненаписанная книга, Строчки рук поднимаю вверх: Я либо не пишу стихов, либо Вырвываю оголенный нерв…