Много раз в жизни вспоминал Николай Саратовкин один из своих приездов с Митрофаном Никитичем на золотые прииски.
Управляющий с нарочным не однажды слал письма, в которых сообщал о том, что рабочие бастуют, требуют прибавки жалованья и десятками перебираются к другим хозяевам. Барин не обращал внимания на эти жалобы. Управляющему надоело равнодушие молодого Саратовкина, и он пригрозил уходом.
В жаркий июльский полдень неожиданно Николай и Митрофан Никитич появились на прииске. Они знали, что на главном стане в это время дня никого не застать, и подъехали прямо к забоям, спешились, привязали к дереву коней.
Николай с детства хорошо знал эти места. Сюда в летнюю пору не раз приезжал он с Анастасией Никитичной и часами просиживал у бутарки, где рабочий, вооружившись железным гребком с деревянной ручкой, промывал песок. Мальчик с интересом наблюдал, как старатели ссыпали песок из тачек в воронкообразную верхнюю часть бутарки на железный грохот с дырочками. Он думал: «Так много песка переворошили, так много рабочих трудилось, и так мало оказалось золота, совсем мало! Хоть бы самородок попался! Не с кулак величиной, хотя бы с ноготь!» Но самородки не попадались…
В ту пору ушедшего детства Николай не замечал, насколько прекрасна была здесь природа. Зато теперь его поразила первозданная красота, от которой он не мог отвести взгляда. Дядюшка уже несколько раз окликал его. А он стоял и смотрел на величавые голубые гольцы, сверху покрытые снегом, грядами уходящие в туманную высь неба. Прииск обнимала тайга, которую Николай только что пересек верхом на коне по узкой тропе. Глухие, прохладные кедрачи пушистой хвоей своей шептали удивительные истории, совершающиеся здесь, на золотых приисках. Ведь почти каждый старатель шел сюда в надежде на фарт, с тайной мечтой разбогатеть. А фарт этот приходил к избраннику раз в столетие. Сколько трагедий было пережито здесь, сколько преступлений совершено!..
Мысли Николая прервал дядюшка, которого заедала мошка. Он уже извлек из кармана сетку и подал ее племяннику, сам же, ругаясь, отбивался черемуховой веткой от живого клубка гнуса, кружащего над головой. В этот день хозяин вместе с управляющим осмотрел прииск. В просторной избе на главном стане Николай пообедал вместе с рабочими за деревянным, чисто выскобленным столом. Грузная фигура поварихи, мелькнувшая у печки, показалась ему знакомой, но он не задержал на ней своего внимания.
Похлебка была жидкой. Правда, в оловянной миске Николая поблескивали жиринки и плавало мясо, но он понимал, что хозяину подано лучшее. Он слышал, как молодой рабочий громко сказал соседу: «Проси добавку - при барине не откажут».
Вечером на главном стане собрались рабочие всего прииска. Дядюшка и управляющий побаивались многолюдного сборища, предлагали молодому хозяину побеседовать с рабочими на отдельных станах, но Николай еще не привык к окольным путям, и, кроме того, неожиданно для себя ему захотелось почувствовать настроение этих людей, понять, чем они живут.
В памяти на всю жизнь осталось одно впечатление от этого разговора, резкость и презрение большинства, настороженность и холуйское подхалимство некоторых, а за всем этим - стена ненависти к нему, капиталисту. Он думал о том, что требования рабочих были справедливыми, но понимал, что если удовлетворить их, то прииск заметно снизит прибыль, которая множит саратовкинские капиталы. И Николай вступил на окольный путь, по которому всегда шли и его приемный отец и дядюшка. Он пообещал рабочим продумать их требования и сообщить свое решение. «Как все это странно, нелепо, непостижимо!» - думал Николай, поздним вечером сидя на завалинке, напротив дома главного стана, притаившегося среди стволов деревьев, в завешенных окнах которого мерцал слабый свет.
Николай докурил папиросу, бросил на землю, затоптал.
Ему захотелось пройтись по лесу. Зябко поеживаясь от ночной прохлады, засунув руки в карманы, нащупывая ногами тропу, он не спеша пошел между деревьями в глухой мрак ночи. Не успел Николай сделать и десятка шагов, как почувствовал легкое прикосновение чьей-то руки. Он не испугался. Остановился, вглядываясь в темноту. Перед ним стоял высокий человек.
- Неразумно, хозяин, ночью гулять одному по лесу, - весело сказал он хрипловатым голосом. Это был откатчик Матвеев, мужик средних лет, заросший до глаз, больших, пронзительных, умных глаз. С львиной гривой волос, широкоплечий и большерукий.
На собрании рабочих он наговорил Николаю и управляющему прииска много резких, обидных слов, самых неприятных, но и самых справедливых.
- Здесь не город. Чай ты давеча понял, что старатели тебе не ахти какие други, глядишь, и натворят что под покровом ночи-то, - так же весело продолжал он.
- А у меня в одном кармане вошь на аркане, а в другом блоха на цепи, золота тоже нет, - попытался отшутиться Николай.
- Ан не всегда в этом дело, хозяин. Есть на свете такая штучка - посильнее золота. Классовой враждой называется. Слыхал, верно?
- Как не слыхать! - все так же пытался шутить Николай. - Слухами земля полнится!
А сам подумал, что ее - эту классовую вражду - он ярко почувствовал сегодня в разговоре с рабочими прииска.
- Нет, неразумно, хозяин, одному по лесу ходить, неразумно, - твердил свое Матвеев. - Саданет в темноте старатель какой ножом в спину - и поминай как звали! Ночь злодея не выдаст. Возьми хоть меня в товарищи погулять.
Николаю стало не по себе от речей откатчика, но гордость не позволила повернуть обратно.
- Пойдем, - сказал он.
По узкой тропе идти рядом было невозможно, и откатчик пропустил хозяина вперед. Николаю казалось, что еще несколько шагов, и он почувствует в спине лезвие того самого ножа, о котором так весело говорил Матвеев.
- Теперича направо, хозяин, там близко просека, - сказал откатчик и громко стал насвистывать какой-то странный, срывающийся мотив.
Николай вздрогнул. Ему показалось, что свист этот был сигналом. Он остановился, порывисто повернулся к Матвееву и дрожащими руками стал доставать из кармана папиросы.
- Куришь? - спросил он.
- Даровое курю.
Он принял папиросу, зажег спичку и, прежде чем Николай приложился краем папиросы к огню, осветил его лицо. Умные, пронзительные глаза насмешливо взглянули в глаза Николая.
В эту минуту вблизи послышался конский топот.
- По просеке скачут! - прикуривая, сказал Матвеев. - Смотри, хозяин, пока ты гуляешь по тайге, не твоих ли коней слямзили?
- Кому здесь нужны мои кони? - спокойно возразил Николай.
- Не жалко, значит. Да при твоих капиталах - что кони! Посидим вот здесь.
Николай вгляделся в темноту и увидел белеющий ствол сваленной березы. Они сели. До них все еще доносился затихающий топот лошадиных копыт.
- В самом деле, зачем кто-то ночью скакал по просеке? - спросил Николай.
- Я же говорю: твоих коней, хозяин, угнали. Других коней здесь не было… - засмеялся откатчик. - Хоть этим тебя прижать решили. А то какая несправедливость: ты, скажем, миллионером родился, а я нищим. Тебе все, а мне ничего.
- И я - нищим, - неожиданно для себя сказал Николай. - Нищая подбросила миллионеру. Тот усыновил.
- Рассказывай басни, - не поверил откатчик.
- Ну, не верь. Я правду говорю.
- Стой, стой, а ведь слухи такие в самом деле ходили у нас на прииске. Повариха сказывала… Занятно. Как же ты своих-то эксплуатируешь? Взял бы да богатства свои поделил на всех. И мне бы, глядишь, что-то перепало. - Он помолчал и сказал резко: - Нет, брат, хоть и нищим родился, а вырос в довольстве. Про нужду не знал. Гусь свинье не товарищ! - И опять он помолчал, а потом спросил раздумчиво: - Ты, хозяин, в бога веруешь?
- А что? - спросил Николай.
- Вот ты не ответил прямо на мой вопрос, значит, и у тебя сомненьице: вроде бы и нет его, а вдруг есть - накажет за неверие. А я, хозяин, не боюсь и говорю: знаю, что бога нет. Не мог бы он учинить такой несправедливости - одному все. Другому ничего. Я не только про богатства говорю. Я и про другое думаю. Вот у меня, к примеру, сын глухонемым родился. За что ребенку наказание такое? За мои грехи али материны? Где же справедливость-то? Нету ее на свете. Нету. А стало быть, и бога нету.
Николай молчал. Он не мог опровергнуть слова откатчика. Эти самые мысли не раз посещали и его, колебали веру в бога. А он страстно хотел верить, считая, что только вера может скрасить бессмысленность человеческого существования.
Время подходило к полуночи. На черном небе мерцали яркие звезды. На кружева кедровых крон то там, то здесь игриво садился золотой рогатый месяц. С гор, из ущелий, как из ледников, тянуло холодом. Ветерок не дышал.
Но вдруг тишину разорвали крики, потом раздался пронзительный женский вопль. Шум слышался со стороны главного стана.
- Что случилось? - обеспокоился Николай.
- Что-то случилось, хозяин, - спокойно сказал откатчик. - В такие разбойничьи ночи завсегда что-нибудь случается. Поглядим, что ли?
Он встал, шумно потянулся, так что хрустнули суставы, и пошел по тропе, теперь уже впереди.
А на прииске в эту ясную, безветренную ночь действительно случилось удивительное происшествие. Николай и Матвеев увидели у построек главного стана толпу людей. Многие держали в руках зажженные фонари. Из открытой двери дома на крыльцо падал свет, и оттуда слышалось женское причитание, голос был уже охрипшим от громкого плача.
К Николаю метнулся дядюшка.
- Ну и слава богу! Слава богу! - широко перекрестился он, увидев Николая. - Где же ты пропадал? Я уж чего только не передумал! А тут вон какие дела!
И Николай узнал, что, пока он любовался природой и беседовал с откатчиком, на его конях с прииска сбежали двое: красавец цыган и внучка поварихи.
- Романтическая история! - усмехнулся Николай и подумал, что Матвеев, вероятно, в сговоре с ними.
Было понятно горе поварихи. Но толпа, как ни странно, сочувствовала не ей, а какому-то оборванцу, сидящему на крыльце. Он вцепился руками в волосы и раскачивался из стороны в сторону с глухими стонами.
«Должно быть, отец сбежавшей», - подумал Николай. Но это было не так.
Позднее Николай узнал фантастическую приисковую историю, связанную с этим ночным происшествием. Одну из тех историй, которых так много слышал он с детства.
Этот оборванец много лет работал на приисках. Его звали Петром Чижиковым. В ранней молодости Петр Чижиков пришел старателем на прииски Михайла Ивановича Саратовкина, как все, мечтая о фарте. Он был работящим, скромным, не прикасался к спиртному. Управляющий приметил эти качества молодого рабочего и, когда однажды приехавший на прииски Саратовкин потребовал человека, которому мог бы он доверить серьезное поручение, прислал к хозяину Чижикова.
Саратовкин принял его в кабинете управляющего. И когда молодой рабочий смущенно остановился у двери, не зная, куда девать свои большие заскорузлые руки, Саратовкин оглядел его цепким, молниеносным взглядом и остался доволен.
- Так вот, Петр Чижиков, - сказал Саратовкин, пальцами, украшенными драгоценными перстнями, ухватив в горсть густую, вьющуюся бороду, - фарт, ради которого ты пришел сюда, не в горах лежит, а вот он, - Саратовкин отпустил бороду и ударил кулаком в свою могучую грудь, - перед тобой. Я твой фарт! Понял?
Петр Чижиков ничего не понял. Переминаясь с ноги на ногу, он испуганно поглядывал на хозяина.
- Молчать умеешь? Тайну сохранишь? - спросил Саратовкин.
- Умею. Сохраню, - оторопело ответил парень.
- За тайну, которую доверю тебе, получишь дорого, - торжественно сказал Саратовкин, поднимая указательный палец, - а когда дело, ради которого ты нужен, завершится успехом, будешь богат. Понял?
- Как не понять-то! - Петр Чижиков выпрямился, сообразив наконец, что он позарез нужен хозяину.
- Для отвода глаз станешь работать на прииске, а основное дело твое отныне - не спускать глаз с зеленых гольцов, чтобы ни одна душа туда не проникла!
- Да кто пойдет туды, хозяин: путь опасный! - сказал Чижиков.
- Пойдут, Петр, пойдут! Жизнью рисковать будут, а пойдут. Придет время - поведаю тебе все. А пока на слово поверь! Любой ценой никого не пускай к гольцам! Задержишь кого - обыщи. Отбери бумагу - планом называется. И тотчас же ко мне - в ночь, за полночь. Надо будет - на тот свет отправь без жалости, без страха. Сам богачом станешь - деньги завсегда выручат. Понял, парень?
- Как не понять… - бледнея, повторил Петр Чижиков, начиная догадываться, о чем идет речь. - Не сумлевайся, хозяин. Никто к зеленым гольцам не пройдет.
- А коли поинтересуется управляющий, о чем я с тобой говорил, скажи: звал, мол, хозяин на работу в сиротский дом, да ты согласия не дал.
Прощаясь с Чижиковым, Саратовкин протянул ему деньги.
Петр никогда не держал в руках такой большой суммы. Глаза его заблестели. Колени затряслись. Теперь он знал, что судьба понесла его в гору.
С того дня Петр Чижиков не спускал глаз с пади, что раскинулась вблизи зеленых гольцов… С площадки стана, на котором работал Чижиков, была видна эта падь. Миновать же ее, идучи к зеленым гольцам, невозможно. Другого пути нет. Падь, со всех сторон окруженная гольцами, в одном месте суживалась и заканчивалась входом в ущелье, причудливой естественной аркой. Местные жители знали, что, минуя это ущелье, к зеленым гольцам путь был один - по аршинному выступу скалы, уходящей в облака, отполированной ветрами и временем. Скала висела над бездной.
Шли годы. Петр Чижиков из забоя перешел на работу откатчика. Так было удобнее не спускать глаз с зеленой пади. А ночевать он уходил в ущелье. Поставил там шалаш, объяснив любопытным, что заезжий лекарь посоветовал сквозняком ущелья лечить мучившую его с детства падучую. Товарищи расценивали это как причуду Чижикова, посмеялись, но перечить ему не стали.
Однажды Чижиков не пришел на работу. Старатели решили, что он заболел, и под вечер отправились навестить товарища. Но Чижикова в пещере не оказалось. Шалаш был свален, постель разбросана, а на камнях запеклись пятна крови.
Долго гадали рабочие, что произошло здесь ночью. Может, беглый каторжанин по каким-то соображениям порешил Чижикова? Ясно одно - труп сброшен в бездну и оттуда его не достать. Там могила Петра.
Перекрестились, повздыхали старатели. Погрустили о невечности человеческой жизни и пошли на стан устало и молчаливо, как с похорон.
А в ту ночь у Чижикова наконец произошла встреча с тем, кого он и Саратовкин ожидали все эти годы.
К зеленым гольцам пришел человек с планом местности, где были обозначены залежи золота. И двое сцепились не на живот, а на смерть. Чижиков убил человека, сбросил его труп в пропасть, завладел планом и помчался в город.
Но было уже поздно. Хозяин лежал на столе, с бумажным венчиком на восковом лбу, сложив на груди украшенные перстнями руки, безразличный ко всем приисковым историям и вообще ко всему, что называлось жизнью. Блики от горящих свечей, странно живые, бежали по неподвижному лицу и рукам. В изголовье мертвеца старый монах вполголоса читал отходную. У гроба, в глубоком трауре, причитала Анастасия Никитична.
Петр Чижиков долго стоял в ногах усопшего, растерянный, уничтоженный, потрясенный. Рухнули все мечты. Что было делать с бумажкой, испещренной непонятными знаками? Зачем надо было убивать человека и брать незамолимый грех на душу?
На другой день Петр Чижиков возвратился на стан. Он сочинил необычайную историю, якобы происшедшую с ним в ущелье. И запил. А потом все пошло, как было. Только к ущелью он больше не подходил и прятал ото всех непонятный ему план. Хранил пуще глаз.
Так уходили годы. Ждал Чижиков, когда подрастет молодой хозяин, хотел поведать ему тайну.
Но как-то в пьяном виде не удержался, развязал язык, и стало все известно цыгану, работавшему в забое. Вороватыми, жадными глазами разглядывал цыган драгоценную бумагу, тыкая грязным пальцем в непонятные изображения, и высказывал разные мысли: «Это пещера. Это, стало быть, скала… Здеся обрыв. А значками прописано, где золото лежит».
Петр Чижиков и сам давно догадался об этом. Только как можно одному браться за такое дело? Цыгана и сговаривать не понадобилось. Сам навязался в связчики. А потом выкрал план у Чижикова. Прихватил поварихину внучку, на которую давно заглядывался, и умчался с нею на хозяйских конях…
Николай вошел в дом, откуда слышался плач. Подошел к поварихе. Грузным телом она навалилась на подоконник, с отчаянием и надеждой вглядываясь в непроглядную тьму ночи.
На голос Николая она обернулась, выпрямилась и, подбирая под белый платок прилипшие к мокрому лицу седые пряди волос, сказала:
- Вот как, барин, встретились…
Николай с удивлением глядел на нее, припоминая, где же в самом деле встречал он эту старуху, и вдруг вспомнил: он держит в своих руках покрасневшие от холода руки Любавы и дыханием согревает ее пальцы; скрипит снег, и между крестов появляется Панкратиха в длинном, распахнутом пальто…
«Так, значит, с цыганом сбежала Любава!» Он ощутил боль в сердце и стоял молча возле старухи, не сочувствуя ей и не пытаясь утешить ее.
Последнее время Николай редко вспоминал о Любаве. Но первая любовь где-то глубоко таилась в его душе, иногда напоминая о себе неясной тоской, внезапными смутными мечтами, готовая вот-вот вспыхнуть затаившимся пожаром от легкого дуновения ветерка.
А Любава уже больше года жила на прииске, работала на кухне. В тот момент, когда возле стана спешились двое, Любава несла воду на коромысле. То, что один из приезжих был он, ей подсказало сердце, в котором он жил и после принятого ею решения забыть его.
Николай бросил равнодушный взгляд в ее сторону. Он не узнал Любаву. Она же поняла по-другому: узнал, но не захотел показать этого. Зачем ему она, судомойка? Да только пожелай он, богатый, молодой и красивый, самые лучшие барышни города прибегут к нему на свидание, будут набиваться в невесты.
Ей стало горько до слез. Но она гордо подняла голову и не глядя прошла мимо Николая плавной походкой, раскинув руки по крыльям коромысла. Не прошла, а проплыла лебедушкой.
Девушка сказалась больной и не подавала обед, когда Николай сидел в столовой. Она смотрела на него в щель кухонной перегородки и плакала, вспоминая первую встречу с ним и свидания на кладбище.
Силой своего дара она могла бы заставить его сейчас вспомнить о ней, прийти в лес к ней на свидание, объявить бабке свое решение жениться на Любаве. Но она не хотела пользоваться этой силой, властью своей заставлять Николая любить. Она смотрела на него и плакала, проклинала жизнь, желала себе смерти. Накануне цыган рассказал ей о бумаге, которую пуще глаз хранит Петр Чижиков. Выкрасть план. Найти золото. Разбогатеть. Быть на равной ноге с Николаем - решила Любава. И ночью она ускакала с цыганом.
О побеге Любавы и цыгана ходили разные толки. Одна Панкратиха догадывалась обо всем и во всем винила себя. Иногда Николай замечал ее странный, недоброжелательный взгляд, обращенный к нему, и не понимал его.
Не любовная история девушки и цыгана взбудоражила старателей. Узнав об украденном плане, они готовы были ринуться на поиски. Будь Николай более предприимчивый - взялся бы он серьезно за это дело, как подсказывал ему дядюшка, и, конечно, беглецов разыскали бы, саратовкинский прииск, может быть, приумножился бы новыми богатейшими залежами золота. Но Николай колебался. Иногда он готов был обратиться к помощи полиции или снарядить на поиски своих людей. Это было бы разумно. Но верх взял не разум. Николай подчинился сложному чувству, обуревавшему его. Он не хотел больше слышать о Любаве.
Но несмотря на горечь и обиду, Николай знал, что виноват сам. Годы сделали свое… Почему Любава должна была ждать его? Он давно мог найти ее, если бы захотел.
Так уходили из жизни Николая дорогие люди: мать, скрасившая детство лаской и любовью, Любава, яркой звездой осветившая юность, а потом и Василий Мартынович, которому на всю жизнь был он обязан лучшими стремлениями своими и лучшими душевными качествами.
