Пушкин торопился. Долли пригласила его ровно в десять. Было уже десять минут одиннадцатого, когда он поднялся на ступени лазурно-зеленого здания посольства с белым гербом, на котором вырисовывалась княжеская корона (посольство находилось в доме Салтыкова). Под гербом — балкон, окруженный изящной чугунной решеткой. А над высокой дверью — львиная голова с кольцом в пасти.

В вестибюле Пушкин сбросил верхнюю одежду. Слуга ловко перекинул ее на руку и почтительно принял цилиндр.

Пушкин быстро поднялся по широкой лестнице с железными перилами, вошел в гостиную. Раскланялся с гостями, сидящими на стульях, в два ряда составленных на середине комнаты. Подошел к хозяевам.

— Ждем вас, Пушкин, — без упрека, просто сказала Долли, зная, что если уж Пушкин запоздал, значит, были серьезные причины для этого.

И тот не стал оправдываться, с интересом взглянул на немца — импровизатора Аангеншварца, которым сегодня Дол ли занимала гостей, и сел у окна на свободный стул.

Некоторое время в гостиной стояла тишина. Только Лангеншварц о чем-то тихо переговаривался с Долли. Потом и она отошла от него, села в последнем ряду стульев.

Молодой человек, почти юный, чрезвычайно тонкий, похожий на итальянца и черными глазами и южным загаром лица, смущенно стоял перед знатными нарядными слушателями.

— Прошу, господа, дать тему для импровизации, — совсем тихо сказал он.

Водворилась тишина. Слушатели думали. Импровизатор волновался. Тишина затягивалась.

Тогда раздался спокойный голос Долли:

— Господин Лангеншварц! Мне бы хотелось послушать стихи о Клеопатре. Уточнять не буду. Что хотите.

«Умница», — подумал Пушкин. Импровизатор вызывал у него острую жалость. — Облегчила его положение своим «уточнять не буду».

Молодой человек склонился в изящном и низком поклоне. И, когда выпрямился и вскинул голову, стал неузнаваем. В лучистом взгляде его горело вдохновение.

Исчезла скованность. Он прищурился, шагнул вперед, протянул руку в далекое прошлое. Голос зазвучал громко, уверенно. Он начал импровизировать.

— Нужен незаурядный дар. Талант этот трудный, — говорил Пушкин Дарье Федоровне, когда гости разошлись и хозяева проводили импровизатора. — Он вдохновлен. Он владеет стихом. Но он мало знает. Он молод.

— Очень молод, — соглашалась Долли. — И действительно мало знает. Но душа у него чистая.

Так, разговаривая, они пересекли гостиную. Пушкин шел к выходу. Но в дверях Долли задержала его.

— В 1827 году в Неаполе выступал знаменитый итальянский импровизатор Томмазо Стриччи. Король дал ему тему: «Смерть Клеопатры». Как он импровизировал! Все слушатели восхищались им.

...И потом Пушкину вспомнится этот вечер у Фикельмонов, рассказы Долли и ее мужа в дверях гостиной об импровизаторе Томмазо Стриччи.

В воображении оживут черные вдохновенные глаза импровизатора, его протянутая в прошлое рука и спокойный голос Долли, пришедший на выручку молодому человеку.

Пушкин писал тогда «Египетские ночи»:

В австрийском посольстве — бал. Узкая набережная не вмещает множество карет. Они въезжают во двор. Стоят на Марсовом поле.

Императорская чета после оживленного ужина покинула посольство, и тогда еще более непринужденно развернулось веселье бала.

Пушкин был мрачен. Он не танцевал. Он сидел у колонны с Вяземским, который, как всегда, лениво отпускал каламбуры.

Танцуя попурри, мимо промелькнула Долли и улыбнулась друзьям. Пушкин сказал, усмехаясь:

— Настоящая твоя служба здесь, при ней. А в департаменте ты в свободное время.

Вяземский засмеялся и отрезал:

— А я удивляюсь, как ты, будучи с юности таким аристократом в любви, не влюбился в нее. Или боишься ревности между матерью и дочерью?

Пушкин первую часть реплики пропустил мимо ушей, а за Елизавету Михайловну заступился:

— Ее любовь — ее крест. Святая любовь.

— И твой крест тоже. Покоя тебе от нее нет. Впрочем, теперь она верно служит и Наталье Николаевне, — Вяземский указал головой в противоположную сторону.

Музыка прекратилась. Дамы рассаживались. Мужчины беседовали, собираясь группами. Наталья Николаевна только что рассталась с Елизаветой Михайловной и медленно шла к мужу.

Она двигалась неторопливо, то и дело останавливалась, с кем-то перебрасывалась фразами, кому-то приветливо улыбалась. Дамы жеманно отвечали ей. И она среди них была так привлекательно проста и непритязательна, что Вяземский, повернувшись к Пушкину, сказал восторженно:

— Как проста! Как естественна! Твоя мадонна! И как подходит она к салону Долли, которая умеет создать здесь удивительно приятную атмосферу.

— Нетороплива, без притязаний на успех, — чуть слышно как бы сам себе сказал Пушкин. Замолчал и задумался.

...Потом оживет в памяти атмосфера салона Долли, блистательного и естественного и тем не похожего на другие салоны, озарением вспыхнут поэтические строки:

Оживет поэтический образ его мадонны:

И затем в первоначальных вариантах, шутливых вроде бы, но весьма важных строф 8-й главы «Путешествие Онегина», мечтая о спокойной, простой жизни, Пушкин напишет;

Эта простота его Наташи, ее тихость, так непохожая на представительниц «светской черни», всегда пленяли Пушкина.