В институте каникулы. В библиотеке скоро отпуск. Долли все чаще и чаще смущает одна мысль, которую она с пе не решается доверить матери. Но всему есть сроки. Больше ждать нельзя, и вот вечером, прогуливаясь возле дома по людному бульвару и поддерживая под руку мать, Долли начала обдуманный заранее разговор. Но все получилось не так, как хотелось: сначала подготовить мать, а потом приступить к главному. Долли внезапно начала с главного.

— Знаешь, мамочка, я хочу в отпуск поехать к Грише.

Думала, мать остановится, недоуменно разведет руками, посмотрит с укором. Но этого не произошло... Она продолжала медленно и ритмично шагать по дорожке, посыпанной песком, и отозвалась сразу же:

— Ну что же, съезди. Он будет счастлив. Только где ты остановишься там? У родителей его неудобно.

— Там есть библиотеки, мамочка, — почувствовав поддержку, уже горячо заговорила Долли. — Неужели не помогут своему брату библиотекарю?

— Надо, наверное, поставить в известность Гришу, чтобы он заказал тебе гостиницу.

— Нет, мне хочется внезапно.

Мать засмеялась:

— Ребенок ты, Долли! Внезапно, конечно, интереснее, но это лишит его возможности заранее обговорить увольнительные. А вдруг ушлют куда-то? Он же военный. Все ведь может быть.

— Конечно, все может быть, — согласилась Долли, — но мне хочется рискнуть. Мне хочется неожиданно.

— Ну что же! Как хочешь. Надо в жизни привыкать и к риску и к неожиданностям. — Мать не торопясь, ритмично шагала по песчаной дорожке, шагала, казалось, все так же спокойно, но это только казалось. Значит, дочь обрела верного друга сердца. Ей тоже Григорий пришелся по душе, но именно сейчас, в эти минуты, она сердцем поняла закон жизни. Закон мудрый, но страшный для матери: не за горами тот день, когда дочь создаст свою семью. А мать останется одна. Все равно одна, как бы ни были хороши отношения и с дочерью, и с зятем, и с внуками.

Вечером Долли закрылась в своей комнате, как всегда, перечитала последнее письмо Григория и задумалась. И опять же все впечатления, все раздумья сегодняшнего дня она сопоставила с тем миром, в котором жила своей второй жизнью.

Последовательной и неспокойной любовью к родине, желанием ежечасно быть полезным ей Григорий напоминал Александра Ивановича Тургенева.