Не знаю, кого за это стоит поблагодарить, но после Весенних игр меня в определённом смысле оставили в покое. Нет, капитан исправно выполнял свои обязанности, я потихоньку осваивалась в новой реальности, но стрессы и испытания моих нервов временно кончились. На второй день после игр мы вернулись на корабль, и дни потекли довольно однообразно-спокойно. Утром капитан неизменно выдавал мне задание на день, отвечал на вопросы и пропадал. Насколько я поняла, он контролировал процесс ремонта.

Судя по тому, что я успела узнать об этой цивилизации, все их сложные установки обладали собственным подобием разума, причём не таким, какой стремились вывести у меня на родине. У каждого сложного прибора имелся свой характер, и установка нового оборудования представляла собой подобие дрессировки.

Кроме меня и вечно отсутствующего капитана на крейсере находилось человек двадцать, дежурная смена по стояночному расписанию. Пилот, офицер этой их нулевой службы безопасности, несколько штурмовиков (помимо меня), два стрелка, связист, повар и группа технических специалистов разных направлений. Знакомиться со мной они не спешили; кажется, просто не знали о моём существовании. Но меня такое положение вещей вполне устраивало.

Вечером в поле моего зрения вновь появлялся капитан, неизменно уставший и порой злой как чёрт. В последнем случае мы молча шли тренироваться; точнее, сначала уходил капитан, а потом к нему, чуть спустившему пар, присоединялась уже я.

Я никак не могла понять своей странной реакции на капитана. Мне было приятно на него смотреть; причём не только когда он дрался, а когда просто… был? Горячий обладал удивительно выразительной мимикой, и все его эмоции всегда отражались на лице и в жестах. И я часто ловила себя на том, что эмоции его каким-то непостижимым образом передавались мне. Когда он улыбался, тянуло улыбаться в ответ, когда тихонько что-то недовольно рычал себе под нос, — я ловила себя на стиснутых челюстях и желании кого-нибудь ударить. Наверное, именно так действовала на меня его «воля», о которой говорила Тамми.

Корабль ожил через двенадцать дней. В одно прекрасное утро я открыла дверь собственной каюты, намереваясь по сложившейся традиции добраться до покоев капитана за новой порцией задач к изучению, и нос к носу столкнулась с каким-то незнакомым типом. То есть, не к носу, а к пузу; этот явный представитель нейтральной боевой ветви был выше меня на три головы и в три раза шире.

— Опа! — оторопело сообщил он. — А ты что здесь делаешь?

— На корабле? — на всякий случай уточнила я, с интересом разглядывая боевого. Это был мужчина уже в возрасте, явно старше капитана; наполовину седой, с сеточками морщин в уголках глаз и губ. Правда, до стадии дряхлости ему ещё было ой как далеко.

— На корабле ладно, не моё дело. Мне интересно, почему тебя в наш сектор поселили?

— Ваш — это, в смысле, штурмовиков? — снова уточнила я. Он только кивнул, продолжая внимательно изучать меня. — Наверное, потому, что меня назначили вместо погибшего бойца. У меня приказ есть, — на всякий случай сообщила я.

— Тебя?! — глаза мужчины приобрели форму правильного круга. На лице отразилось явное сомнение в здравости рассудка всех, начиная с самого штурмовика и капитана, и заканчивая Советом Старших и окружающим миром. — Ларговы яйца, — тихо буркнул себе под нос боевой. Но, к чести штурмовика стоит отметить, справился с удивлением он невероятно быстро. И ни единой претензии не высказал вслух; вот это я понимаю, дисциплина. — Ладно. После завтрака, в десять по корабельному времени, приходи в тренировочный зал; не общий, а нашего сектора. Будем знакомить тебя с твоим напарником, с твоей группой и со всеми остальными, — вздохнул он. — И — да, в полном снаряжении и с оружием. Тебе же их выдали?

— Да, конечно, — кивнула я. При этих словах мужчина несколько расслабился. Понятная логика: если просто назначили, то могли и перепутать. А если ещё и вооружение выдали, значит, ошибка практически исключена, за это можно не волноваться.

— Значит, приходи, — кивнул он и двинулся дальше по коридору по своим делам.

Капитана я застала в его комнате в компании сразу трёх фантомов, молча открывавших рты. Я уже начала немного разбираться в местной системе общения, и поняла, что капитан разговаривает со всеми тремя одновременно, просто на телепатическом уровне. При этом он ещё пытался одеться и заплести волосы.

Глядя на эту эпическую картину, я поняла: ничего я ему про штурмовиков говорить не буду, сама как-нибудь всё выясню и разберусь. Бросив на меня взгляд, капитан коротко кивнул в сторону кресла и продолжил свою эквилибристику.

Два фантома исчезли, но на их месте возник ещё один. В это время Райш успел закончить с причёской, и дело с одеванием пошло легче. Третьего фантома сменили сразу трое…

У меня кружилась голова от одного только взгляда на этот рыбий хор; как мозги капитана ещё не завязались узлом, я понять не могла. А самым пугающим было то, что горячий был совершенно невозмутим. На его лице отражалась только лёгкая досада и общее раздражение, но видно было, что ему далеко не впервой функционировать в таком режиме.

Выкроив паузу (мне кажется, он просто временно запретил себя вызывать), капитан переключился на меня.

— Хотел, чтобы ты потренировалась сегодня в общении на расстоянии, но, пожалуй, лучше отложить до более спокойного момента, — хмыкнул он. — Поэтому я набросал тебе информации по общим принципам такой связи, теорию и кое-что из практических тренировок для расширения восприятия психополя, — сообщил он, вручая мне стопку листов. Меня подмывало спросить, когда он успел, но я решила не отнимать у занятого капитана время на всякие глупости. — Давно надо было, да я никак найти не мог. Постарайся выбрать одну-две, вечером я посмотрю, насколько они тебе подходят. И будешь в дальнейшем по крайней мере пару раз в день их выполнять. Завтра вылетим в квадрат патрулирования, дел станет меньше, будешь уже заниматься под моим чутким руководством.

— Я поняла. Можно идти?

Он почему-то недовольно поморщился, но кивнул и тут же окружил себя кучкой фантомов.

Штурмовики при ближайшем рассмотрении оказались вполне мирными ребятами. Тот, с кем я встретилась в коридоре, был командиром штурмовиков на этом корабле, и звали его знающий Нирташ. Систему воинских званий я выучила едва ли не в первую очередь, поэтому очень порадовалась, что умудрилась ничем не оскорбить этого боевого. В пересчёте на привычные мне чины, знающий соответствовал полковнику.

Всего офицерских званий было восемь — наблюдающий, видящий, следящий, помнящий, знающий, ведущий, направляющий и управляющий, причём последние три составляли генералитет. Ну, и три звания рядового состава: рядовой, на местном языке именуемый «единицей», звеньевой и замыкающий.

То есть, оказалось, наш капитан не то что «не прост», он был чем-то близким к понятию «главнокомандующий», а корабль, в который меня угораздило врезаться, вполне можно было назвать флагманом всего космического флота местного человечества. От таких масштабов, стоило вспомнить об этом, мне становилось здорово не по себе.

На меня в силовой броне и с плазменным излучателем (устройство которого мы с капитаном рассмотрели ещё на планете) смотрели сначала с искренним недоумением. Но отношение переменилось после первого же тренировочного боя, а уж когда выяснилось, что именно меня они пытались схватить после аварии, и именно я обеспечила одному из штурмовиков долгий больничный с переломом позвоночника, и вовсе начали поглядывать с уважением. Особенно тот, поломанный, назвавшийся Крайсом; он легко отмахнулся от моих вежливых извинений, и потом до самого обеда восхищался, как здорово я его отделала.

А я же благодаря нескольким боям с нейтральными боевыми наконец-то осознала, сколь огромная пропасть лежит между носителями горячей крови и всеми остальными. Создавалось впечатление, что это не иная раса, а какой-то иной вид, причём искусственно сконструированный. Мне, по словам Райша, почти дотягивающей до нижней планки горячей ветви, эти огромные сильные мужчины почти ничего не могли противопоставить. Силы же капитана на этом фоне казались чем-то запредельным и фантастическим.

В общем, с моим новым напарником, Алиресом, и с остальной группой мы довольно быстро нашли общий язык, но исключительно на бытовом уровне. Действиям в команде меня никогда не обучали, — не для этого создавали, — но я наивно полагала, что научиться будет просто. Вечно я забываю про это их психополе…

В команде они действовали с ловкостью и слаженностью единого хорошо тренированного организма, поддерживая постоянный мысленный контакт. Пределом же моих умений в этой области было отдельное сосредоточенное сообщение, которое я могла отправить нужному адресату. Причём, по словам знающего Нирташа, я никак не могла рассчитать «громкость» этого посыла — то меня было почти «не слышно», то я буквально «оглушала» своим мысленным воплем. И то эта малость получалась исключительно благодаря тому, что в нашем мире существовали технологии «мысленного» управления, основанные на восприятии специальными датчиками излучений мозга.

Поскольку никаких тренировок в команде без этого важного умения быть не могло, мне отдали на растерзание Алиреса и усадили в уголке отрабатывать диалог.

Постепенно у меня начала проявляться очень странная реакция на некоторые слова и действия штурмовиков. Щекотало в носу, слегка першило в горле и сводило скулы, в груди будто застрял маленький шарик, а с трудом сдерживаемая улыбка, проявляясь, силилась выбраться за пределы лица. Сообразила, в чём дело, я далеко не сразу; а когда догадалась, с негодованием обозвала себя дурой.

Это был всего лишь смех, рвущийся на волю. Не та нервная истерическая реакция, что накрыла меня за компанию с Райшем после встречи с его родителями, а нормальный, человеческий, искренний и живой смех. Не потому, что нужно сбросить нервное напряжение, а просто потому, что хорошо. Легко, уютно, тепло и светло, и улыбка не способна вместить это маленькое, но удивительно ёмкое «хорошо».

Я попробовала выпустить его наружу — тихо, робко, неуверенно, — и вдруг почувствовала себя невесомо-лёгкой и почему-то пушистой. Будто тот шарик, который давил на грудину изнутри, выскочил и теперь, — большой-большой, наполненный каким-то лёгким газом, — тянет меня вверх.

Смеяться оказалось неожиданно легко и приятно. Кажется, этого моего открытия никто из штурмовиков не заметил, а мою скованность поначалу посчитали признаком стеснительности.

Часа через два тренировок нас с Ресом окончательно накрыло. Стоило посмотреть друг на друга, и нас разбирал смех; какая уж в таких условиях тренировка! И нельзя сказать, что мы так уж устали от своего занятия, и на нервное напряжение не спишешь. Нам было смешно, просто потому что было легко и смешно. Потому что. Смешинку проглотили, иначе не скажешь.

Нелогичная реакция — смех и чувство юмора, несвойственная машинам и неразумным существам. Я потому никогда в своей жизни и не смеялась…

Глядя на нашу похрюкивающую от хохота парочку, Нирташ не выдержал и в доходчивых, не отличающихся куртуазностью выражениях послал нас обедать. То есть, это мы с Ресом перевели, что именно обедать; а так нас просто послали подальше, «проржаться, и до тех пор на глаза не показываться».

Хмурая физиономия знающего оказалась последней каплей; из тренировочного зала мы с напарником буквально выползали, цепляясь за стены и друг за друга. Должно быть, со стороны это выглядело очень забавно, учитывая разницу в росте. Хоть Рес был по меркам своей расы мелковат, но я всё равно дышала ему в подмышку.

Так мы и двигались к столовой: всхлипывая и погогатывая, по стеночке, периодически исторгая из себя бессвязные комментарии и взрываясь на них новым приступом хохота. Мне даже показалось, что у нас получилась необходимая тренировка: иначе, чем чтением мыслей, объяснить обострившееся взаимопонимание ничем не получалось. Каждый из нас двоих точно знал, что имеет в виду другой под «не, ну ты видел (а)!» и «ой, ла-арг!».

Отрезвление наступило, как и положено, внезапно и мучительно. Наш всхлипывающий смех вдруг смело волной чьей-то ледяной, неконтролируемой ярости, а чувство опасности буквально пригвоздило к месту, не давая сделать лишнего жеста. Вскидывая глаза, я почему-то почти не сомневалась, кого увижу, и угадала. Нос к носу мы умудрились столкнуться с пребывающим в бешенстве, причём бешенстве на грани безумия, капитаном. Я замерла, подавленная его злобой, не решаясь даже открыть рта, а Рес…

Здоровенный, жизнерадостный, уверенный в себе мужик вдруг порывистым, инстинктивным или затверженным до автоматизма движением рухнул на колени. Правда, падать ниц, чего я подсознательно ожидала, не стал; отсел по-восточному на пятки, положил руки ладонями вверх на колени и запрокинул голову, прикрыв глаза.

Бешеный оскал, виденный мной на лице капитана лишь единожды, в бою на Весенних Играх, мучительно медленно, явно через нешуточное внутреннее сопротивление, трансформировался в обыкновенную недовольную гримасу, какой Райш всегда выражал раздражение. Да и злость шер-лорда, разлитая в пространстве, стремительно пошла на убыль.

— Развлекаетесь, единицы штурмовые? — тихо, неразборчиво прорычал он.

— Направлены знающим Нирташем в столовую для принятия пищи, управляющий Райш, — поспешно оттарабанил Рес, прижав два пальца к точке между бровей — местное уставное приветствие. Опомнившись, я тоже повторила этот жест. Капитан окинул меня хмурым взглядом, тихо и неразборчиво что-то проворчал себе под нос (кажется, это было ругательство). Потом тряхнул головой и ответил.

— Вольно, единицы, — снова поморщившись, проворчал он и, обойдя по, на мой взгляд, излишне широкой дуге Реса, скрылся за поворотом. Штурмовик, буднично отряхивая колени, поднялся на ноги только после этого.

— Что это было?! — с трудом сумела выдавить я.

— Уф, думал, точно по стенке размажет, — беспечно хмыкнул напарник. — Хорошо, сообразил вовремя. А ты-то что стояла? Не страшно, что ли?

— Я. Ничего. Не поняла, — раздельно проговорила я, пристально глядя на боевого и подавляя желание потрясти головой. — Почему капитан был так зол, и почему ты на колени рухнул?!

— Так это поза полного подчинения, — пожал плечами Рес, слегка подталкивая меня в спину, чтобы не стоять посреди коридора, а разговаривать на ходу. Потом, задумчиво покосившись на меня, осторожно попытался объяснить. — Когда горячий в такой ярости, с ним бесполезно разговаривать — убьёт и не заметит. Неужели тебе ещё об этом не говорили? — недоверчиво уточнил мужчина.

— Таммили что-то говорила про позы подчинения, — отстранённо проговорила я. Сцена в коридоре и так повергла меня в шок, а невозмутимое отношение к произошедшему со стороны штурмовика окончательно добило, — Но чтобы вот так! И ты так спокойно…

— Лишний раз присесть коленки не переломятся, — философски хмыкнул Рес. — Зато шкура целее будет. А ты-то что застыла? Жить надоело? Я, конечно, понимаю, что ты женщина, и почти горячая кровь, но всё же не стоит испытывать судьбу. Наш капитан удивительно сдержанный для горячего, с ним такие припадки редко случаются, да и, наверное, не убьёт, вовремя с инстинктами справится. Но зачем лишний раз провоцировать? Думаешь, он порадуется, когда очухается, что человека покалечил? — весело фыркнул штурмовик.

— Я никогда к этому не привыкну, — шумно вздохнула я, растирая обеими ладонями лицо.

— К чему? — озадачился Алирес.

— Кхм. Подобное поведение горячих и подобное к ним отношение, — я неопределённо мотнула головой. — Необходимость падать на колени при виде чьего-то плохого настроения кажется мне унизительной. А тебе нет?

— Я тебя понял, — рассмеялся напарник; как мне показалось, с облегчением. — Это действительно было бы унизительно, будь подобное поведение чьей-либо прихотью. А с горячими… понимаешь, они в таком состоянии — не люди. Ты же не будешь требовать от опасного хищника считаться с твоими моральными принципами, верно? Встретившись на узкой тропе с мантикорой и не имея целью драку с ней, любой нормальный человек, будучи более разумным, чем зверь, постарается или максимально быстро покинуть зону видимости и чутья зверя, или упадёт лицом вниз и прикинется мёртвым. А горячий в ярости — это хищник, зверь; да, смертельно опасный, но при этом вполне предсказуемый.

Я медленно кивнула. Впору было рассыпаться перед простым и прямолинейным штурмовиком в благодарностях. Кажется, благодаря его короткому объяснению моя картина мира наконец-то встала в анатомически правильное положение. Наверное, то же самое мне пыталась объяснить и Тамми, и сам Райш, но у Реса это почему-то получилось. То ли благодаря этой самой прямолинейности, а то ли — просто все звёзды сошлись в нужной комбинации.

— Ладно, допустим. Непонятно только, кто его до такого состояния довёл.

— А что тут гадать? Скорее всего, я, — беспечно пожал плечами Рес.

— Чем? — устало уточнила я. Возмущаться и удивляться уже не хотелось; наверняка очередная местная культурная заморочка.

— Своим поведением, — терпеливо «растолковал» штурмовик.

— Конкретизируй, пожалуйста. Ну, смеялись мы, ну, громко смеялись, не поздоровались по уставу… мне казалось, капитан довольно спокойно к такому относится, разве нет?

— Спокойно-то спокойно, да только… — он запнулся и посмотрел на меня оценивающе, задумчиво. — Не знаю, имею ли я право тебе это говорить, коль до меня никто не объяснил.

— Я никому не скажу, — пообещала я.

— Да не в этом дело, — отмахнулся Алирес и замолчал. В этот момент мы как раз вошли в столовую, и у Реса возникла возможность обдумать свои слова; я не торопилась его подгонять, понимая, что не в праве хоть на чём-то настаивать.

Вместо этого я раздумывала, насколько стремительно поменялась моя жизнь и поменялась я сама за жалкие несколько дней. Если поставить рядом меня-нынешнюю и меня же, но до перелёта, это были бы два совершенно разных существа. Я уже почти привыкла к мысли, что я — действительно нормальное разумное существо, что я человек, а не объект эксперимента. Мысли об этом, обо всём моём прошлом, стремительно вытеснялись новыми событиями и потоком новой информации, которую необходимо было усвоить. Наверное, у меня просто не было времени на всевозможные глупости.

— В общем, ты можешь мне не верить, — вдруг вернулся к прерванному разговору Рес, когда мы с ним расселись за столиком. — Вы, женщины, вообще обладаете врождённым талантом отрицать очевидное, — он усмехнулся. — Но я почти на сто процентов уверен, что взбесило капитана моё поведение. Точнее, моё поведение рядом с тобой. Проще говоря, мы стали свидетелями приступа типичной мужской ревности, только в более эпических масштабах, принимая во внимание личность ревнивца, — и Рес рассмеялся, разглядывая выражение моего лица.

— Ревности?! — тупо переспросила я.

— Ну да. Это я тебе как мужчина говорю; влюбился наш капитан в тебя как мальчишка. Во всяком случае, на подсознательном уровне, вот оно на инстинктах и вылезло.

— А причём тут любовь, больше на физическое влечение похоже, — с сомнением пробормотала я.

Изучению такого сложного и очень человеческого понятия, как «любовь», я, получив доступ к галанету, уделила довольно много времени. Нельзя сказать, что полностью поняла, что имели в виду все те авторы, на рассуждения которых наткнулась; наверное, потому, что у каждого было своё представление и видение этого чувства. Но определённая теоретическая база накопилась, и, если верить подавляющему большинству источников, инстинкты как раз отвечали за так называемый «зов плоти», а «любовь» являлась чувством значительно более возвышенным и далёким от подобных примитивных понятий.

— Ой, ну не начина-ай, — простонал Рес. — Я только недавно начал верить, что ваше женское племя не всё такое уж… бестолковое, — мне показалось, или он какое-то другое слово хотел вставить? — Уже тысячу лет назад доказано, что все эти высокие чувства в своей основе имеют феромоны и прочую физиологию.

— Но ведь физиология только основа? — уточнила я.

— Всё, молчи! — махнул на меня рукой Алирес. — Я себя идиотом чувствую; выбрали, тоже мне, тему. Женские глупости обсуждай с женщинами!

— Ладно, — я задумчиво хмыкнула, хотя и не поняла причин недовольства напарника. Равно как не поняла, с какой радости один из основных философских вопросов, самые разумные и полные на мой взгляд определения которого были даны именно мужчинами, вдруг стал «женской глупостью». — Я вот теперь думаю, стоит мне к нему вечером на урок идти, или не стоит?

— Да тебе-то чего волноваться? — пожал плечами Рес. — Мне бы точно не стоило, а ты иди, конечно. Наоборот, не пойдёшь — только хуже сделаешь. А что за урок-то?

— Его назначили ответственным за мою социальную адаптацию, — хмыкнула я.

— То есть, Совет передумал, и ему теперь настолькодоверяют? — с лёгкой растерянностью уточнил напарник.

— А это настолько высокое доверие и большая редкость?

— Да нет, обычная практика. Ну да ты в курсе, из-за чего у него проблемы с Советом начались? Вот. А тут ему тебя отдали на воспитание. Не могли же они не заметить вашей взаимной склонности! Значит, настолько доверяют и уверены в нём, что не боятся нежелательных последствий. И это действительно здорово; и капитану спокойней будет, и нам тоже. Тем более, говорят, он шер-лорда в этом году наконец-то официально подтвердил, совсем благодать, — рассудительно заключил Алирес.

— Подтвердил, — кивнула я. — А ты что, не смотрел?

— Во-первых, слишком много желающих посмотреть, сложно билеты достать, тем более — непосредственно в день боёв, — усмехнулся он. — А, во-вторых, не люблю я бои. Ну, что ты на меня так смотришь? Да, не люблю. И в этом, между прочим, нет ничего удивительного или очень странного, мне гораздо интереснее на художников посмотреть.

После обеда мы с Алиресом разошлись до завтра. Я направилась к себе, переваривать обед и информацию и выполнять капитанские задания. Вечерней встречи с капитаном я откровенно побаивалась.