Просыпаться от анабиоза было физически тяжело и неприятно. Импланты очнулись раньше, поэтому организм пробуждался даже быстрее, чем было запланировано программой, но это всё равно не радовало.

Я неподвижно лежала, сосредоточившись на онемении в конечностях и красно-жёлтых отсветах на крышке анабиозной камеры. Пляска тревожных огней раздражала и наводила на неприятные подозрения. И вот, наконец, сбросивший оковы искусственного сна разум осознал поступающую от компьютера статистическую информацию, и неприятные подозрения превратились в мрачную уверенность: всё плохо.

Вероятность восстановления целостности корабля в сложившейся ситуации наличными средствами стремилась к нулю. Вероятность восстановления двигателей вообще робко пыталась принять отрицательное значение. Оценка же внешней среды привела меня в ступор; если верить имеющимся данным, меня угораздило врезаться во что-то огромное явно искусственного происхождения.

Когда пальцы на руках приобрели необходимую чувствительность, я, убедившись, что снаружи пригодный для дыхания воздух, нормальная гравитация и температура, выбралась из саркофага. Разогревая мышцы, потянулась всем телом, параллельно оценивая ситуацию уже собственными средствами восприятия.

Что с кораблём всё плохо, было понятно и без заключений от контрольных систем (часть которых тоже вышла из строя). Переборки разрушены, корпус помят, повреждена панель управления, обзорный экран покрыт частой сеткой трещин. На всякий случай облачившись в лёгкий защитный скафандр, я двинулась на разведку. Надо было выяснить, что там снаружи.

Впрочем, далеко не ушла. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что «всё плохо» — это было слишком мягкое определение. Оба шлюза заклинило и покорёжило, маневровый двигатель вместе с генератором пространственных искажений (он же межзвёздный двигатель) превратились в груду спёкшегося и полурасплавленного радиоактивного мусора, заодно похоронив под собой почти всё ремонтное оборудование. Ящик, в котором аккуратно хранилось ручное оружие, так придавило деформировавшимися частями обшивки, что всё его содержимое не то что восстановлению, опознанию не подлежало. И то при условии, что из этой спрессованной кучи удастся что-то извлечь.

Таким образом, я осталась без оружия и без самых очевидных путей эвакуации. Зато нашёлся путь неочевидный: в носовой части корабля зияла внушительная дыра, через которую можно было легко выбраться наружу.

Снаружи было что-то вроде просторного ангара, в который мой корабль чуть-чуть не влез как по длине, так и по ширине, смяв стены. Пройдя вдоль корабля к месту, собственно, столкновения, обнаружила рваную дыру между стеной ангара и корпусом «Андромеды-Экси», из которой многочисленными звёздами подмигивал космос. Это настолько не вязалось с нормальной гравитацией и наличием воздуха, что я на всякий случай повторно изучила окружающее пространство. Выведенный на уровень максимальной производительности аналитический модуль выдал отчёт о наличии в дыре какой-то преграды. Ещё некоторое время подумав, печально сообщил, что природа этого явления ему неизвестна.

От изучения меня отвлекло тихое шипение, с которым открылся шлюз. Затаившись за корпусом «Андромеды», я видела, как легко и плавно движутся высокие гуманоидного вида фигуры в скафандрах с чем-то незнакомым, идентифицированным как оружие, в руках. Вслед за тремя парами одинаково экипированных существ (аналитический модуль подтвердил, вероятность органического происхождения их всех была выше девяноста девяти процентов) вошли ещё два существа; и если первое ничем на первый взгляд не отличалось от остальных, то, рассмотрев второе, я передала большую часть контроля над телом второй обитающей в организме личности — тому самому искусственному интеллекту, который должен был быть мной.

Тут же мимо сознания побежали сухие информативные мысли псевдо-разума.

Уровень опасности объектов, идентифицированных как «рядовой» — жёлтый, уровень агрессии — оранжевый.

Уровень опасности объекта, классифицированного как «командир» — жёлтый, уровень агрессии — жёлтый.

Уровень опасности объекта, идентифицированного как «хищник» — красный, уровень агрессии — красный, необходимость уничтожения — первичная.

Правда, долго наблюдать мне не дали: один из рядовых подошёл недопустимо близко. Опасность ситуации и вероятность агрессии тут же зашкалили красный сектор и, согласившись с искусственным разумом, что лучшая защита — это нападение, я бросилась на ближайшего противника, стремясь поскорее добраться до самого опасного объекта.

Аналитический модуль сообщил о снижении уровня опасности вскрикнувшего после моего удара рядового, и я не стала отвлекаться на проверку его состояния.

Зверь, с которым я столкнулась дальше, полностью захватил моё внимание. Пустые маслянисто-чёрные глаза на вытянутой безносой морде с выдающейся вперёд челюстью смотрелись жутко. Землисто-серая глянцевая шкура держала удар так, будто была цельнометаллической. Когти на передних лапах были настолько острыми, что вспарывали мой сверхпрочный скафандр как бумагу. Гибкое тело с проворными передними лапами и мощными задними ногами, на которых оно держалось вертикально, но несколько сутуло, обладало противоестественной для нормального живого существа силой. Такой же генетически перестроенный уродец, как я?

Более того, я постепенно поняла, что зверь явно осторожничает. Если бы его целью было убить меня, я бы умерла почти сразу. Даже скрутить меня он мог бы гораздо быстрее, но вместо этого плясал вокруг. Будто ждал чего-то, или изучал моё поведение.

Царапины, оставленные когтями, были признаны аналитическим модулем безвредными, яда или иных враждебных сред диагностировано не было, и я тут же о них забыла, пока тело от кончиков пальцев до макушки не пронзила острая боль. Уже понимая, что проиграла, я отчаянно сопротивлялась боли и странному растекающемуся по телу оцепенению. Моя собственная кожа вдруг как будто превратилась в ловушку для тела, и я могла сколько угодно напрягать мышцы внутри этого кокона. Результатом были лишь новые импульсы от нервных окончаний и микротравмы самих мышц.

Стоило расслабиться, как боль пошла на убыль; не исчезла совсем, но превратилась в лёгкий колючий зуд на фоне разливающегося по коже онемения. Из средств восприятия у меня оставался только слух; глаза я закрыла еще до того, как паралич окончательно сковал всё тело, рассудив, что это лучше, чем пересохшая слизистая или случайные повреждения глаз.

Несколько хриплых, лающих звуков — это явно была связная речь, — и меня, судя по звуку шагов, куда-то потащили. Те двое, что несли меня, о чём-то тихо переговаривались, но звук их речи был гораздо более плавным и мелодичным. Правда, аналитический аппарат сообщал о недостатке данных для расшифровки, но утверждал, что смысловая нагрузка минимальна. Кажется, рядовые бойцы просто о чём-то болтали.

Я на всякий случай задремала, погрузившись в недра псевдо-разума. А аналитический аппарат продолжал работу, накапливая материал для дешифровки; зачем мешать не способному уставать компьютеру делать своё дело? На всякий случай добавила ему ещё одну задачу — рассчитать разумность моих поступков и вероятность других исходов. Давняя и очень полезная привычка, систематизировать и находить причины собственных успехов и провалов.

В нынешнем моём положении ясно было только одно: меня пока не собирались убивать, просто обездвижили за счёт этого странного онемения. Для просчёта дальнейшей линии поведения не хватало данных. Кто меня схватил? Люди ли это, какую цель они преследуют? Куда, в конце концов, занёс меня этот длинный прыжок? Может, я просто стала игрушкой пространственно-временных искажений, и выпала где-то в будущем?

Потом меня, кажется, доставили к месту назначения, а потом, после какого-то скрежета, свиста, шипения и бульканья, звуки вдруг исчезли, и я осталась одна в своей темноте и полной тишине.

Разум вяло попытался испугаться и выбраться из полусна, но господствующий в данный момент компьютер отмёл несущественные метания и углубился в анализ, задействовав все доступные мощности. Взяв себя в руки, я ещё глубже нырнула в сон, чтобы не отвлекать ресурсы и лишний раз не расшатывать собственную и без того кривую психику.

Мне было лет двенадцать, когда я поняла, что отделяю живущий в моей голове компьютер от себя самой. Первое время я пыталась осознать себя, что я такое есть, откуда взялась, потом пыталась наладить взаимоотношения с личностью, управляющей моим телом. Вскоре поняла, что компьютер без возражений признал моё право командовать, и пыталась управлять им наиболее эффективно. Вместе мы научились скрываться: первый сознательный расчёт, отданный мной аналитическому аппарату, подтвердил опасения — если я расскажу правду, меня уничтожат, так что большую часть времени я пряталась и училась.

И решила, что лучше попробую выжить там, куда меня отправят. Ведь потенциал кораблей был рассчитан и на обратную дорогу, нас не запускали как беспилотные спутники… Почему-то в глубине души сидела уверенность, что нужно сделать именно так, что там, за прыжком, ждёт что-то иное, важное, интересное, настоящее.

Дождалось. Добро пожаловать, что называется!

Впрочем, и без результатов анализа поведение незнакомых существ было объяснимо с позиции обычной человеческой логики. Непонятный летательный аппарат причинил существенные разрушения, в нём находился явно весьма опасный биологический объект, взявшийся неизвестно откуда с непонятной целью. Естественно, сразу уничтожать подобное существо глупо; нужно подробно изучить и разобраться, что оно из себя представляет.

Уединение окончилось внезапно. Я почувствовала, как онемение постепенно покидает моё тело, и вместо него приходит ощущение вязкой прохлады. Лёгкие, до этого еле работавшие под стиснутой грудной клеткой, наконец-то сумели расправиться целиком. Я поспешно открыла глаза и тут же встретилась с чужим взглядом.

Нас разделяло толстое стекло или прозрачный пластик, а ещё окружавшая меня гелеобразная субстанция, совершенно не мешавшая дышать. Я для пробы дёрнулась к стеклу — вдруг да и получится разбить? Но мои тюремщики дураками не были; при попытке сознательного движения возникло ощущение, что рука моя вплавлена в кусок металла.

Тогда, понимая, что выбора, кроме как играть по чужим правилам, нет, я принялась изучать стоящего передо мной… человека?

Аналитический аппарат подтвердил предположение: семьдесят пять процентов за то, что это именно человек, а не какая-то странная инопланетная форма жизни. Сразу стало спокойнее; спрогнозировать поведение людей куда проще, чем поведение кого-то с чуждой логикой.

Это явно был мужчина, причём в его облике не было ничего столь уж чуждого. Высокого роста, с хищными чертами лица и насмешливой ухмылкой, появившейся на тонких губах при виде моих потуг пошевелиться. Из странностей можно было отметить разве что слишком явный красный оттенок смуглой кожи и тёмно-красные волосы; причём если цвет их и был изменён, то основательно — у него и брови, и ресницы были красные. А глаза, в пику, почти чёрные. Физиономический анализ отметил порывистость, склонность к агрессии, эгоцентризм, жёсткость, упрямство.

Сильно потрёпанный (или оно так и задумано?) наряд его больше всего напоминал древнюю военную форму; чёрная рубашка, наброшенный на плечи расстёгнутый китель пронзительно-алого цвета с серебряным шитьём, чёрные узкие штаны, ремень с тяжёлой пряжкой, изображение на которой я не могла рассмотреть, и высокие, до колена, серебристые сапоги. Нужные названия незнакомых предметов одежды услужливо подсказывал компьютер, я даже воспроизвела в памяти несколько трёхмерных изображений подобных одежд, датированных девятнадцатым и восемнадцатым веками. Причём больше всего меня поразили (помимо собственных неожиданно обширных познаний в области истории костюма) сапоги; память услужливо подсказала, что использовалась такая обувь для езды на лошадях. Откуда в космосе лошади, я так и не сумела понять; осталось предположить, что либо это пережиток прошлого (о чём говорил и общий вид этой формы), либо такая обувь имеет какой-то иной смысл, которого я не понимаю.

Рядом, полускрытый от меня какими-то устройствами, стоял ещё один мужчина, полная противоположность первого. Коротко стриженный, с ярко-белыми волосами, болезненно-бледной кожей, узким лицом. Взгляд непонятного цвета глаз был цепким и острым. Этот, второй, был даже выше первого, явно за два метра ростом, и одет в нечто куда более привычное глазу — удобный полуоблегающий светлый комбинезон. Верхняя половина лица была закрыта широкими прозрачными очками, явно имевшими защитное назначение.

Первый из мужчин, так же внимательно меня разглядывая, что-то сказал. Аналитический аппарат опять виновато сослался на недостаток информации. Не дождавшись ответа, красноволосый вновь предпринял попытку к диалогу.

— Не понимаю, — честно ответила я, качнув головой и пожав плечами. Почему-то окружавшая меня субстанция не посчитала эти движения предосудительными.

Красноволосый в явном удивлении вскинул брови, и обратился уже ко второму. Мужчины принялись что-то обсуждать. Поскольку ничего из их слов я не понимала, а аналитический аппарат скромно помалкивал, я занялась изучением окружающей меня среды.

Не знаю, как, но она очень точно распознавала подоплёку каждого жеста. Просто поболтать ногами, пошевелить руками, повернуться — пожалуйста. Но стоило начать дрейфовать к какой-то из стен или к потолку, и я вновь чувствовала себя мухой в янтаре, причём от скорости движения ничего не зависело. При этом я сумела спокойно протянуть руку и пощупать стенку своей странной тюрьмы, а попытка ударить по нему даже без участия разума, на программе, ни к чему не привела.

От экспериментов меня отвлекла установившаяся тишина. Оба мужчины с явным интересом наблюдали за моими манипуляциями. Увидев, что я заметила их внимание и замерла, красноволосый, не сводя с меня взгляда, вновь что-то сказал своему напарнику. Тот скептически поджал губы, что-то едва слышно процедил. Первый ответил недовольным оскалом — не улыбнулся, а именно в зверином жесте продемонстрировал совсем не человеческие острые зубы, — и подошёл вплотную к стенке, сосредоточенно глядя на меня.

Некоторое время мы поиграли в гляделки; не знаю, чего он хотел добиться. Потом красноволосый положил ладонь на стекло, и я сумела разглядеть ещё одну странность — пальцы его заканчивались даже на вид острыми чёрными когтями. Теперь понятно, почему было только семьдесят пятьпроцентов за его человеческое происхождение, а не девяносто с лишним.

С сомнением посмотрела на руку, потом на её обладателя. Красноглазый приглашающе двинул бровями и кивнул на собственную ладонь.

Уровень опасности — красный, уровень агрессии — зелёный, — отчитался передо мной о прогнозах псевдо-разум, а аналитический аппарат вновь скромно промолчал. Вот тебе и великое достижение кибернетики и биоинженерии! Это на Земле анализатор щёлкал любые задачи; а стоило столкнуться с чем-то действительно непонятным, и толку от него ноль.

Хм. Раз агрессии в мой адрес нет, а уровень опасности говорит о потенциальной величине… Да и чем мне может грозить прикосновение к стенке ставшего моей тюрьмой сосуда? Может, красноволосый так пытается продемонстрировать своё дружелюбие? Или спросить меня о готовности к сотрудничеству?

Осторожно, неуверенно я протянула руку, прижав её напротив ладони мужчины; отличие в размерах оказалось раза в два в его пользу.

Задумчиво нахмурившись, красноволосый отрывисто что-то сказал своему бледному товарищу, не сводя взгляда со своей ладони. Тот лишь безразлично пожал плечами и отмахнулся короткой недовольной фразой. Первый вновь повторил свои слова, и в них отчётливо прозвучало властное раздражение. Судя по всему, этот красный здесь главный, а белый — что-то вроде обслуживающего персонала.

Белый разразился длинной монотонной тирадой, опустившись на корточки и что-то там ковыряя. А потом я вздрогнула от неожиданности — ладонь красного медленно погрузилась прямо в стекло и соприкоснулась с моей собственной рукой. Нервы будто окатило кипятком от чувства опасности, я дёрнулась, пытаясь отнять руку; но гелеобразная субстанция плотно стиснула меня, не давая шевельнуться. Голову в точке между бровей пронзило такой болью, что не помогли никакие фильтры и блокаторы, компьютер впервые на моей памяти просто отключился, и я почувствовала себя невыразимо одинокой и беззащитной перед этой выворачивающей голову наизнанку болью.

Наконец, когда в глазах совсем потемнело, и я почти потеряла сознание, пытка прекратилась.

Красноволосый с раздражённым шипением отдёрнул руку и принялся растирать ладонями лоб и виски.

— А я предупреждал, — злорадно припечатал его белый, и мозг мой, по ощущениям размазанный по стенкам черепа, не сразу сообразил, что понимаетего слова. — Можно было ещё с разбега головой об стену удариться. Или меня попросить, я бы с радостью проломил тебе висок.

— Рискни здоровьем, — вновь оскалился красный, с видимым усилием фокусируя взгляд на мне. — Зато получилось. Она нас понимает.

— Ты так уверен, что ей осталось, чем это делать? — в одном этом движении брови было столько скепсиса и высокомерной снисходительности, что я даже удивилась — он, кажется, откровенно нарывался на скандал с красноволосым, а тот почему-то это терпел. И ведь явно не из опасения; очнувшийся анализатор сообщил, что опасность первого зашкаливает за красную зону, а вот второй едва дотягивал до оранжевого уровня.

Тот, что в форме, пристально глядя на меня, очень многообещающе, с каким-то нехорошим предвкушением сыто улыбнулся.

— Я был очень нежен, — невозмутимо ответил он, и под его тяжёлым взглядом мне стало очень неуютно. В голове зрела твёрдая уверенность, что емуэтот странный контакт дал что-то, кроме боли. — Хочешь, на тебе продемонстрирую?

— Избавьте меня Предки от твоей нежности, — скривился белый. — А кроме достижения вербального взаимопонимания ты чего-нибудь добился?

— Вполне. Я снял блокаду, можешь продолжать свои опыты. А меня зовут, там уже аномалия схлопнулась, пора головастиков подобрать и идти в порт. У нас ремонта на двадцать нормосуток, и это если главный калибр будет чем заменить.

— А…

— Потом, — отмахнулся красноволосый и быстро вышел. Белый медленно, очень задумчиво качнул головой, внимательно посмотрел на меня.

— Ну, что ж. Продолжим, — сам себе сообщил он, приближаясь к моей капсуле.

Объектом опытов, судя по всему, должна была стать я. Фантазия и память подсказывали множество крайне неприятных вариантов дальнейшего развития событий; однако всё оказалось иначе.

Я просто провалилась в сон. Может быть, про меня забыли; а, может, за облепившими мою камеру приборами я просто никого не замечала. Компьютер, всю мою жизнь функционировавший идеально, сейчас начал вести себя очень странно. Похоже, сбой повредил что-то в хрупкой структуре биологического конструкта. Псевдо-личность просто стёрлась, как будто её никогда не было, а аналитический аппарат нёс полную ерунду. Когда я просыпалась, он утверждал, что спала я не больше секунды. Слова чужого языка он тоже не воспринимал, только если я передавала напрямую. Проанализировать, как получилось, что я теперь могу понимать чужую речь, опять же не удалось: анализатор настаивал, что это невозможно.

В общем, либо он повредился вместе с псевдо-личностью, либо я просто столкнулась с технологиями, которых ни он, ни я, не могли даже представить. Впрочем, вспоминая странную невидимую стену, герметизировавшую сделанный «Андромедой» пролом, удивляться этому глупо.

Я уже решила, что так и останусь навсегда в этой изолированной камере, когда, в очередной раз очнувшись ото сна, обнаружила, что приборы куда-то расползлись, а за стенкой опять стоит красноволосый.

В этот раз он выглядел гораздо приличней в человеческом понимании этого вопроса. Точно такая же форма, но совершенно целая; та же коса до пояса, только гораздо более аккуратная, очень странно на мой взгляд смотрящаяся с военной формой. Окинув меня задумчивым взглядом, он кивнул; я не сразу поняла, что не мне.

— Сейчас я освобожу тебя, и ты будешь вести себя хорошо, — это был не вопрос, а приказ, но я всё равно на всякий случай кивнула.