Мой неизвестный таинственный противник окончательно и бесповоротно обнаглел, если не сказать грубее. Нападение с применением магии Разрушения не просто посреди города, а практически под дверями императорской резиденции! Это даже не вызов, это прямое и грубое оскорбление, причем не только меня, а всей системы правопорядка и лично Его Величества.

Не уверен, что специалистам удастся опознать то, что осталось от нападающих, но отпечатки силы пары недоделанных магов я запомнил неплохо и непременно опознаю, если заглянуть в картотеку.

Совершенно непонятно было, зачем кому-то понадобилась жизнь магистра Шаль-ай-Грас. Из-за наследства? Глупость. Даже если не знают, что она от него отказалась, все равно следующего наследника укажет Его Величество. Какие-то личные мотивы? Например, ревность к покойному дору Керцу? Тоже очень неубедительный вариант, мстящая женщина обычно избирает иные способы решения проблемы. Любимое женское оружие – яд, а группа наемников с тройкой Разрушителей все-таки говорит об участии мужчины. Но сразу сбрасывать со счетов этот вариант тоже не стоило.

Как конкурент она тоже вряд ли кому-то настолько помешала, но и об этом надо подумать. Есть ли у нее враги, никак не связанные с последним заказом? Кто-то завидовал ее силе и свободе от Дома Иллюзий, а тут вдруг – приглашение от самого императора. С большой натяжкой, но такой сценарий тоже возможен.

Но самым логичным и правдоподобным казался вариант с устранением нежелательного свидетеля. Вот только свидетеля чего? Либо девушка и сама не понимает, что видела нечто важное, либо это событие попало под действие данной ей клятвы. Интересно, а не может ли Его Величество снять клятву в обход Совета Дома? Это могло бы объяснить срочность и место нападения. Но, с другой стороны, почему нападавшие уверены, что она не успела все рассказать императору сразу? Либо организатор откуда-то знает, что клятву снять не успели, либо визит к императору ни при чем, и место выбрали сами нападающие, воспользовавшись возможностью. Обрадовались, что цель вышла за пределы защищенного дома, а по дороге туда напасть не рискнули, все-таки, в отличие от меня, генерал-лейтенант Берггарен личность широко известная. В первом же случае я снова упирался в недостаток информации, и нужно было в кратчайшие сроки выяснить не только общеизвестные факты, касающиеся магических клятв, но и малоизвестные тонкости. Например, можно ли как-то определить ее наличие на расстоянии.

С клятвой вообще было много вопросов. Во-первых, конечно, интересовала причина ее принесения: что такое пытался скрыть заказчик от широкой общественности? Но всерьез задумываться об этом пока рано, слишком мало информации. А во-вторых, непонятно, почему Владыки Иллюзий не торопились ее снимать, повинуясь императорской воле. Уж не потому ли, что были заинтересованы в ее сохранении?

Хотя у Иллюзионистов вечно все не как у людей. Как же я не люблю с ними связываться! Лицемеры. Уж их Владыки – так все поголовно. Старые, прожженные, опытные лицемеры.

Впрочем, «не как у людей» можно сказать про всех них, даже про лучших.

Взять хотя бы магистра Шаль-ай-Грас. Словами не передать, насколько она меня удивила своим поведением! Когда закончил с нападающими, был готов к чему угодно: страху, панике, упрекам, слезам. Это нормальная, совершенно естественная и привычная реакция психически здорового человека на применение Разрушителем силы.

Слезы я получил в изобилии, но мог ли ожидать, что девушка возжелает разреветься у меня на груди?! У страшного Разрушителя, только что одним усилием воли превратившего в кровавую пыль семь человек. Она рыдала от страха, но – не передо мной. Я не пугал ее от слова «совершенно».

Мало кто об этом знает, но Разрушители являются лучшими эмпатами из всех магов. Мы очень отчетливо видим эмоции других людей, пожалуй, кроме Иллюзионистов, потому что нас учат их разрушать, оставляя только черный беспросветный страх.

Главной причиной эмоционального срыва госпожи магистра стало не нападение, а воздействие силы Его Величества, лишившее девушку защитного кокона иллюзий. Удар же трех сопляков-Разрушителей просто добил последний барьер, тонкую пленку сиюминутных впечатлений, ощущений и мыслей, выдернув на поверхность все, что было внутри.

Хотя внутри было удручающе мало; в основном подавляющий, мучительный и выматывающий страх в той концентрации, которую очень сложно встретить в одном-единственном живом существе. Кажется, все существо Лейлы под слоем иллюзий состояло из этого незамутненного концентрированного ужаса. Фоном к страху шло одиночество, неуверенность в себе и… еще куча больших и маленьких страхов.

А единственное светлое пятно в этой мешанине бесконечных кошмаров окончательно выбило меня из равновесия.

Нежная и какая-то болезненная, одинокая отчаянная привязанность вроде той соломинки, за которую хватается утопающий. И объектом этой самой привязанности служил я, причем, судя по глубине и силе чувства, оно было очень давним. Подобное не получилось бы определить, не окажись мы один на один в момент ее столь сильного эмоционального всплеска.

И вот тут я совсем ничего не понимал. Откуда?! Я точно знал, что в глаза не видел эту девочку до недавнего столкновения у Пира!

А ведь тогда она повела себя очень странно. Не тот человек госпожа магистр, чтобы упасть в обморок просто оттого, что кто-то внезапно к ней подошел… если только не считала этого «кого-то» давно и безнадежно мертвым.

Ох, чувствую, стоит прижать-таки друга к стенке и все подробно выяснить!

«Точнее, задать один-единственный вопрос», – понял я, вдруг вспомнив ненароком оброненную Пиром фразу. Неужели его ученица умудрилась тогда влюбиться в мой портрет?

Все эти соображения вертелись в голове, пока я занимался крайне непривычным делом: успокаивал плачущую девушку. Она отчаянно прижималась ко мне всем телом, предпринимая попытки закопаться куда-то под рубашку, и плакала навзрыд. Но довольно быстро затихла, лишь изредка судорожно всхлипывая. Я чувствовал, как страхи медленно отпускают ее, вновь прячась куда-то в глубины сознания, и не спешил прерывать непривычную и в чем-то даже безумную сцену.

Уж очень странные мысли, и даже чувства я сейчас испытывал к этой девочке, и не мог бросить все на самотек, не разобравшись в них до конца.

Во-первых, такое ее сильное и неожиданное чувство невероятно льстило, и это была довольно низкая, но вполне ожидаемая эмоция.

Во-вторых, присутствовала определенная неловкость от всей ситуации в целом и некоторое чувство вины. Слишком уж, по справедливости, неподходящим объектом я был для столь сильной привязанности девочки, вполне годящейся по возрасту мне в дочери. Измордованный жизнью до полной потери смысла существования калека, – вот уж достойный девичьей любви персонаж!

В-третьих, было неожиданно чувствовать себя не раздражающим фактором, вызывающим страх, а поддержкой в его преодолении. Неожиданно приятно.

В-четвертых, и это приходилось признать, мне было приятно держать ее в объятиях. По-человечески, даже, скорее, по-мужски. Приятно было чувствовать, как пальцы путаются в мягких завитках рыжих волос, как торопливо, по-птичьи, совсем рядом колотится глупое девичье сердце, зачем-то пустившее к себе такого странного жильца.

А в-пятых, я испытывал к этой девочке какую-то непонятную смесь сочувствия, нежности и желания защитить.

Все это пугало, и пугало не столько возможными последствиями, сколько… Я уже настолько прочно забыл, каково это – чему-то радоваться и чего-то хотеть! И речь не о естественных потребностях вроде сна или еды, а об иррациональных, имеющих эмоциональную природу.

Последними стремлениями, в которых растворилось мое сознание, были желание умереть и жажда мести, но то время я, к счастью, помнил довольно смутно. А с момента пробуждения в госпитале все вокруг происходило само собой, без моего непосредственного участия. Я безразлично плыл по течению. Лечиться? Значит, лечиться. Читать лекции по тактике? Не вопрос. Идти в Сыск? Нет ничего проще.

Не помогали друзья и знакомые, не помогали кровники. Могли помочь близкие родственники, но родители давно умерли, а других родных у меня не было.

И вот внезапно, посреди улицы, на фоне превратившейся в пыль брусчатки и людей, эта странная доверчивая девочка, которую я вижу третий или четвертый раз в жизни, вызывает во мне искренний, настоящий эмоциональный отклик, в возможность чего уже перестали, по-моему, верить все возившиеся со мной Целители!

В общем, до прибытия дежурной группы я пребывал в растерянности, на которую, кажется, имел полное право. А потом…

Надо было видеть лицо Ренара в тот момент, когда он меня опознал. А уж когда я принялся отцеплять смущенную и полностью опустошенную эмоциональной вспышкой девушку от собственной рубашки и, более того, подхватил эту девушку на руки… кажется, коллега был близок к обмороку. Парень, конечно, традиционно принялся нести ахинею, но делал это с настолько шокированным выражением лица!

Присутствие рядом госпожи магистра оказалось воистину чудодейственным. Я, например, неожиданно вспомнил, что такое чувство юмора, и, более того, вспомнил, что у меня это чувство до определенного момента даже было и героически держалось до момента полного разрушения личности. А вот сейчас оно, кажется, воскресло.

Держать Лейлу на руках тоже оказалось приятно. Но это все-таки была не самоцель; я просто опасался реакции со стороны девушки на трупы, если их можно так назвать. Конечно, после Безумной Пляски для нее это должны быть мелочи, но зачем лишний раз травмировать и без того явно нездоровую психику? Нет уж, бороться со своим внезапно обретенным желанием защищать госпожу магистра я не собирался. Тем более последние сомнения в ней снял Его Величество лично: раз уж император сказал, что Лейла ни в чем не виновата, значит, так оно и есть.

Последние годы я довольно смутно помнил, что это такое – испытывать эмоции и желания. У Разрушителей вообще с этим постоянные трудности, даже у более нормальных, чем я. Хотя до полного равнодушия, как правило, не доходит, просто чувства все смазанные, приглушенные. На фоне силы эмоций, например, Лейлы, чувства любого, даже самого «нормального» Разрушителя – это бледная тень, намек на ощущения.

Считается, что Разрушители в виду своей силы и «профессиональной деформации» подсознательно, а то и сознательно стремятся уничтожить даже эти крохи. Последние на самом деле встречаются крайне редко: мало кто с детства мечтает стать равнодушной машиной для убийств. Обычно за собственные ощущения, так называемые «привязки», мы цепляемся весьма старательно. Просто делаем это довольно… неуклюже, потому что руководствуемся в процессе исключительно логикой и разумом, и результат часто оказывается противоположным тому, к которому мы стремимся.

Сейчас я собирался приложить все усилия для реализации, пожалуй, первого за многие годы эмоционального стремления со знаком «плюс». Оно настолько ярко и живо выделялось на фоне привычной монотонности бытия, причем выделялось в лучшую сторону, что я буквально чувствовал себя заплутавшим в подземельях бедолагой, вдруг ощутившим дуновение ветра.

Удивительно, но и придя в себя, Лейла продолжала отчаянно за меня цепляться. Краснела, бледнела, смущалась, спорила, но продолжала обеими руками держаться за мой локоть, как будто я для нее был примерно тем же самым, чем она вдруг стала для меня.

А если подумать, то, наверное, я значил для нее куда больше: монотонная серость хоть и выматывает, но к ней привыкаешь и постепенно забываешь, что бывает иначе. А вот это полное страха одиночество, которое глупая девочка почему-то боялась разделить с кровниками, медленно убивало ее, подтачивая силы. Отсюда и приступы удушья – задавленные эмоции прорывались наружу физическими муками.

Если же подумать еще немного и сопоставить некоторые факты и даты, то становится ясно, что этой девочке жизненно необходимо не участие кровников, а помощь Целителей.

Примерно тогда, когда ей было пятнадцать лет, я для широкой общественности умер. То есть девочка влюбилась не просто в портрет, а в портрет покойника. И если я правильно разобрался в ее чувствах и мотивах, десять лет любовь к умершему человеку была самой светлой из всех ее эмоций. Похороненной где-то в недрах подсознания вместе с большинством страхов, но от этого не менее настоящей.

Тайр Яростный, чем вообще думал и чем руководствовался Пир, если до сих пор за шкирку не отволок эту свою «хорошую девочку» к Целителям, коль уж она сама не дошла?!

Впрочем, и на этот вопрос у меня, кажется, был ответ. Пирлан просто не знал, насколько там все запущено. Слишком искусно эта талантливая Иллюзионистка прятала собственные ужасы. И прятала бы дальше, пока они не сломали бы ее совсем, достигнув критической массы. Учитывая, что Его Величество никогда ничего не делает просто так, думаю, он сразу понял все маленькие тайны магистра Шаль-ай-Грас и задержал ее в своем обществе целенаправленно, именно чтобы разломить скорлупу. Эдакая своеобразная монаршая милость, довесок к формальным извинениям.

В конце концов я сделал в отношении Лейлы два вывода. Во-первых, ей совершенно нечего делать в Управлении и уж тем более – выслушивать освоившегося и разошедшегося Ренара. А во-вторых, вечером нужно будет прихватить одного знакомого и нанести визит вежливости дому Берггаренов.

Таким образом разрешив для себя второстепенный, но весьма волнующий вопрос, я сумел полностью сосредоточиться на работе.