Определённые тревожные предчувствия у меня были с самого начала этого дела. Наверное, если бы они были более оформленными, конкретными и неприятными, я бы даже высказал их Совету, и ко мне бы даже прислушались. Всё-таки, Зеркала Чести ошибаются очень редко, и старейшины об этом знают.
Но предчувствия были именно тревожными, а не жуткими, и я предпочёл промолчать. В конце концов, сложно ожидать, что всё пройдёт идеально, когда имеешь дело с такими людьми. Генерал Зуев, начальник контрразведки Земной Федерации, был человеком сложным, непредсказуемым и очень опасным; иметь такого среди врагов я бы не пожелал никому.
Изучив всю информацию, которую удалось на него собрать, я всё-таки пришёл к выводу, что Совет прав, и выбрал он единственно возможный рычаг давления на землянина. В случае успешного завершения всей операции, он бы даже, наверное, не стал мстить. В конце концов, от него никто не собирался требовать шагов, вредящих лично ему или его обожаемой Земле. Просто нужен был… гарант лояльности. Если всё пройдёт гладко, и дочка Зуева со всеми почестями живой и здоровой вернётся домой, он по всем прогнозам (и моему чутью) должен был оставить это дело в прошлом. Запомнить, при случае вытащить на поверхность, но — мстить равнозначно и лично, без привлечения сторонних людей.
Вот если дочка эта погибнет, тогда реакцию её отца не брался предсказать никто, но что она нам не понравится — соглашались все. Опасно, очень опасно злить земную контрразведку!
Собственно, потому за ней и отправили меня, что девочку надо было доставить живой, здоровой, желательно — спокойной и довольной жизнью.
Что касается самой будущей Заложницы Чести, особых проблем с ней я не предвидел. Судя по всем характеристикам, которые на неё собрали, девочка была неглупая, хотя и избалованная до крайности. Первое было ясно из её отметок, второе — из количества жалоб на поведение. Впрочем, ни то, ни другое совершенно не удивляло: у Зуева все дети не страдали недостатком ума, а единственная поздняя дочка в семье, где есть трое старших сыновей, причём все мужчины в семье — военные, просто не может не быть баловницей и отрадой всей семьи. Так что я морально готовился к истерикам, мелким диверсиям и всяческим неприятностям.
Всё пошло не так с самого начала. Во-первых, Варвара Зуева оказалась не похожа на свою голографию: вместо очаровательного балованного ангелочка (голубые глаза, светлая коса до пояса) передо мной оказалась… цхангки в брачный период, да ещё почему-то в рваной одежде. Правда, черты лица были те же, но рассмотрел я их не сразу.
Во-вторых, эта девочка повела себя совсем не так, как можно было от неё ожидать. Для меня, да и для остальных ребят, оказалось настоящим шоком, что она не просто не запаниковала, не попыталась спрятаться за своего спутника, а поступила… в соответствии с Законом Чести, как должен был поступить на её месте взрослый мужчина. Она с недвусмысленно загородила собой щуплого юношу, сидевшего рядом с ней на скамейке, явно готовая его защищать, и того это — к нашему общему удивлению, — совершенно не смутило. Более того, ради его спасения она воспользовалась Правом Чести! О существовании которого за пределами Доры вообще очень мало кто знал, и к которому в подобной ситуации прибег бы даже не каждый дориец.
Более того, по её виду, действиям и поведению было совершенно ясно, что она полностью отдаёт себе отчёт в том, что делает, прекрасно осознаёт все последствия и риски подобного решения, а не просто повторяет когда-то где-то подслушанную или вычитанную фразу.
Я с удивлением понял, что предусмотренные меры безопасности потеряли всякую актуальность, зато… появились некоторые другие проблемы. В частности, внешний вид девчонки и её категорический отказ переодеваться. Я заранее сочувствовал своей команде: почти полгода в космосе, вдали от жён, а тут постоянно мозолит глаза весьма условно одетая молодая да аппетитная землянка. Но пару недель они точно потерпят, а там мы уже прилетим, и они смогут отдохнуть.
Потом была сцена в пищеблоке. Правда, тогда я ещё не знал, к каким последствиям всё это приведёт, а то бы собственноручно убил Джинкара за его выкрутасы. А так просто понял, что с этим человеком мне не по пути.
Не потому, что он издевался над более слабым противником, не ожидая от него протеста; хотя это тоже было недостойно, и Чести в этом поведении не было. А потому, что бездумно повторял чужие слова, в которых не было правды, и серьёзно недооценивал противника. Очень серьёзно.
Я не слишком люблю землян; на мой взгляд они слишком распущенные (один наряд дочки Зуева чего стоит), часто слишком самоуверенные, да и имперские замашки у них порой присутствуют, и происхождением своим некоторые кичатся. Но… называть их трусами? Слабаками? Собирательно, всех? Называть слабаком и трусом генерала Зуева, которого всерьёз опасались старейшины? Да ещё вот так, в присутствии его дочери, уже доказавшей, что она может быть кем угодно, но никак не трусихой: трус никогда не вступится за того, кто рядом, а будет спасать свою жизнь.
Это было очень глупо. Я в любом случае одёрнул бы его; может быть, не так грубо, и уж точно не оставил бы его по окончании испытательного срока. Но опять вмешалась Вравара.
Её вспышка не оказалась неожиданной. Я был совершенно уверен, что в ней кипит обида, и она просто не отдаёт себе отчёта в том, что говорит, да и про Поединок не воспринял всерьёз. Сложно, очень сложно ожидать, что девочка-землянка согласится умереть ради Чести, да ещё вот так, вызвав опытного бойца на Поединок. Вмешаться я имел полное право: в словах Джинкара не было Чести, как не было Чести в убийстве в Поединке заведомо более слабого, к тому же — когда этот слабый на этот самый Поединок спровоцирован.
К чему я был не готов, так это к подлинным эмоциям девочки. Не обида, нет; ярость. Взрослая, взвешенная, справедливая ярость, которой на подобные замечания в свой адрес мог и должен был отреагировать любой из воинов в этой комнате. Причём эта эмоция была настолько чистой и сильной, что справиться с ней оказалось невероятно сложно. Она почти передалась мне, пробежала живым пламенем по венам, застучала в висках.
О том, к чему всё это привело, я узнал только на следующий день. Оказалось, моё восприятие самопроизвольно настроилось на девочку с радужными волосами. Такое иногда бывает с Зеркалами, ближайшим аналогом которых в реалиях землян являются эмпаты: чужие яркие и сильные эмоции привлекают нас, как пламя привлекает насекомых. Это было обычно, привычно, нормально, если бы не одно «но». Всё происходило в ограниченном пространстве маленького корабля, где не было ничего, способного заглушить эти ощущения.
Эмоции… они в этом аспекте подобны голосам. На фоне десятка знакомых тихих мужских голосов звонкий и чистый непривычный голос землянки выделялся, привлекал внимание, заставлял прислушиваться. Если бы голосов было существенно больше, если бы был кто-то, хоть немного похожий; хотя бы даже пара любых женщин, было бы куда проще.
А так я чувствовал, что тону. Вязну, запутываюсь, не могу сосредоточиться больше ни на чём, постоянно прислушиваюсь. Я ощущал каждый её сон, каждую перемену настроения, и это было мучительно. Вот только помочь мне не мог никто — ни она, ни команда. Я считал секунды до прибытия домой, а они тянулись издевательски медленно.
Потом стало ещё хуже. Я зашёл к ней в каюту, не подозревая подвоха: эмоциональный фон в этот момент был светлый и лёгкий, и я никак не мог ожидать того, что увидел внутри. Радуга волос свободно стекала по её плечу на пол, а сама Варвара легко и уверенно отжималась, что-то бормоча себе под нос. Но проблема была не в этом. Проблема была в том, что она была почти обнажена, и я видел, как под тонкой блестящей от пота кожей красиво перекатываются при каждом движении мышцы. Потом она невозмутимо выпрямилась и встала передо мной, совершенно не стесняясь и, более того, не понимая, как она выглядит в моих глазах. А выглядела она… восхитительно. Такая невероятно возбуждающая — и делающая это мимоходом, с наивностью ребёнка, совершенно не осознавая, что именно она со мной делает. В ней была та самая изначальная, безудержно-живая и сильная красота, которую дорийцы ищут в своих женщинах.
Девятнадцать лет. Ещё совсем девочка, только-только вступившая в пору взрослости, я и называл её до сих пор про себя «девочкой». Бесчестье мне и моему роду! Знал бы я, как эта девочка хороша, и как она на меня подействует, на световой год бы к ней не приблизился! Да, я давно не был с женщиной, но это совсем ничего не объясняло. Никогда прежде я ничего подобного не чувствовал, а здесь… словно сама жизнь испытывала меня на прочность.
Вот с того-то момента я и узнал, как выглядит Преисподняя. Мало мне было эмоций и образов, преследовавших наяву, но и сон не нёс отдохновения: каждый раз я видел там её. Это было наваждение, навязчивая идея, болезнь, — что угодно, но не нормальная реакция. Замкнутое пространство собственного корабля стало для меня самой надёжной ловушкой, и сбежать отсюда было некуда, меня ждали две недели сплошного кошмара.
Никакие доводы разума не действовали. Я прекрасно понимал, что между нами в любом случае лежит бездна, и даже встреться мы при других обстоятельствах, я не имел права думать о ней в подобном ключе. Что уж говорить о нынешней ситуации?
Заложник Чести, да ещё почётный пленник — это категории возвышенные, непогрешимые как сама Честь, её высшее воплощение на просторах Вселенной. Мы должны были относиться к ней с пиететом и преклонением. Люди слабы; команда состояла из мужчин, и все смотрели на неё как на обыкновенную юную девушку, но тщательно боролись со своими стереотипами, и предпочитали держаться от неё на почтительном расстоянии.
Я же не просто не воспринимал её как Заложника Чести, я желал её как обычную женщину. Впрочем, нет, не обычную; я никогда прежде не думал, что вожделение может быть настолько сильным, навязчивым и приносящим столько муки. Презирал себя за это, почти ненавидел, но ничего не мог поделать.
Когда мы приближались к точке выхода из последнего прыжка, я заставлял себя думать только о нём. Там, на Доре, я смогу растворить удивительно ярко отпечатавшийся в сознании образ в потоках эмоций миллионов других людей, а физическое напряжение можно снять визитом к Дарящим. Попробовать снять: я не был уверен, что они помогут. Во всяком случае, зазорное для нормального мужчины, но иногда единственно доступное самоудовлетворение не то что не помогало, а делало только хуже. Потому что в такие моменты я тоже думал о ней, разрядка давала лишь кратковременное облегчение, а после этого прежние ощущения возвращались с новой силой и даже как будто на градус сильнее.
Окончательно дезориентированный в реальности, я повторно провалился в прежнюю яму. Зачем, во имя Чести, я вошёл в её каюту?!
Наверное, я бы справился. И ничего непоправимого бы не произошло, но… девочка совершенно не имела представления, с кем имеет дело. И очень некстати дотронулась до меня, в самый неподходящий момент. А потом я машинально поймал её взгляд, и мои собственные эмоции хлынули наружу, сметая хрупкие преграды Воли.
Она даже не попыталась бороться. Окунулась в мои чувства доверчиво, сразу и полностью, как в свои собственные удивительно яркие эмоции, и эта дурная бесконечность лишила меня последних сил к сопротивлению.
То, что я сумел остановиться, было не моей заслугой. Просто очень своевременно и очень назойливо зазвучал сигнал вызова, ведущий обратный отсчёт до момента выхода из гипера, и я сумел сбежать, боясь посмотреть ей в глаза.
Если раньше я думал, что хуже уже быть не может, то теперь… Жизнь решила открыть мне новую ступень мучения.
Варвара не сердилась. Не обижалась, не испытывала ко мне презрения и ненависти; может, просто не поняла, что именно произошло, или пропустила мои слова мимо ушей. Но я ощущал только её любопытство, удивление, смущение и удовольствие. И проклинал миг своего рождения.
Надежда у меня была одна: Совет наверняка посчитает моё состояние и отношение к Заложнице достаточным аргументом, чтобы передать её под опеку другому, более достойному. Потому что иначе сохранить Честь я мог только в смерти.
К высадке я тщательно готовился. Долго стоял под ледяной водой, понимая, что эффект будет очень кратковременным; но человеку свойственно надеяться на лучшее. Дальше я особенно благодарил того, кто создал эти ритуальные одежды, в которых надлежало явиться перед Советом Старейшин, и которые были способны скрыть все физические проявления моего состояния. Из дальнего ящика извлёк плотные перчатки, которые не надевал уже много лет. В процессе церемонии я должен был подавать Заложнице руку, и если бы этой руке было обязательно быть свободной от одежды, мне проще было прямо сейчас Ладонью Чести вспороть себе горло.
Арат, который должен был сопровождать меня к старейшинам, перчатки заметил и насторожился.
— Что это значит? — вполголоса поинтересовался он, пока мы в ожидании последних членов команды и Заложницы Чести стояли в тамбуре перед шлюзом.
— Потом расскажу, — поморщился я. Добавив мысленно «если доживу».
Варвара к облегчению всей команды оделась скромнее, чем ходила обычно. Судя по эмоциональному фону, она наконец-то сообразила, что доставляла им своим видом неудобства. Мне же… мне уже было без разницы, что на ней было надето. Я видел её перед собой почти обнажённой, с припухшими от поцелуя губами, с затуманенным взглядом. Даже тогда, когда вообще не смотрел в её сторону.
Можно с гордостью заявить, что держался я отлично. Даже Арат, знавший меня многие годы и по перчаткам заподозривший неладное, заметно успокоился.
Авиетку подали прямо к трапу, на космодром, в сопровождении почётного эскорта из десятка аэробайков. Любопытство и волнение, к счастью, полностью захватили мою подопечную, и я мог вздохнуть хоть немного спокойней. Но всё равно дорога до Дворца Совета мне не запомнилась, как и последующий путь до Свода Чести.
Я делал всё машинально. Ритуал этот я проходил уже не первый раз, он глубоко въелся в подкорку, и совершенно не требовал участия разума. Я говорил положенные слова, совершал положенные действия и был сосредоточен на собственных ощущениях.
На моё счастье, это место всегда навевало на меня спокойствие и умиротворение, и сейчас это было весьма кстати.
Варвара шла рядом, с любопытством озираясь по сторонам, и старательно держалась ближе ко мне. Но за руку не хватала, и когда я первый раз подал ей ладонь, чтобы помочь спуститься по лестнице, посмотрела на меня с огромным удивлением. И за руку взялась крайне неуверенно, даже с некоторым раздражением.
Наконец, мы дошли до Свода Чести. Здесь моя спутница почувствовала себя очень неуютно; ей было немного страшно и очень тревожно, она нервно озиралась по сторонам, пока мы шли к центру зала.
— Стой, — тихо скомандовал я, вышел на два шага вперёд и преклонил колени.
Дальше всё тоже было привычно и знакомо. Заученные формы приветствия, формы представления, клятвы и обещания. Мне отвечал кто-то из малознакомых старейшин: я не опознал его по голосу. А потом я отступил от привычной церемонии.
— Я прошу заменить хранителя Заложника Чести, — заявил я.
— Причина, — прошелестело по залу на несколько голосов.
— Личная заинтересованность, — сквозь стиснутые зубы проговорил я. Признание в собственной несостоятельности — сложный шаг, но, повторюсь, другого выхода у меня не было. Либо так, либо…
— Совет обдумает твою просьбу, — проговорил тот же старейшина, который беседовал со мной всё это время.
— Просьба отклонена. Это твой Долг, — проговорил сильный густой голос, который я узнал бы из тысячи.
— Но я… — я вскинулся, шокированный таким заявлением. Уж от кого я это не ждал, так это от него.
— Я знаю. Что было, что есть, что будет, — размеренно проговорил он, не меняя интонации. — Я вижу дальше, чем ты. И это — твой Долг. Ты обязан пройти Путь Чести. Это неизбежно.
— Тогда я… прошу разрешения воспользоваться Ладонью Чести, — процедил я сквозь зубы.
— Твоя просьба отклонена, — опять спокойно возразил он.
— Я не справлюсь и потеряю Честь, — в лоб заявил я, и по залу прокатился лёгкий ропот. Такое признание от Зеркала могло расцениваться только как пророчество, и игнорировать его они не могли. Сознательно обрекая меня на этот шаг, они тоже поступали против Закона Чести.
— Это твой Долг, — непререкаемо, уже с раздражением проговорил тот же самый сильный голос. — Уходи. Совет не желает тебя слушать.
Старейший из живых Зеркал, мой наставник. Человек, которого я считал мудрейшим из живущих, и которому я верил. Верил до последнего. Как он мог спокойно обречь меня на подобный исход?
Но я нашёл в себе силы подняться, поклониться по всем правилам, выдавить формулу прощания и увлечь за собой Варвару.
— Что-то не так? — осторожно уточнила она, когда мы вышли из Свода в коридоры. Надо полагать, по интонациям почувствовала; разговаривали-то мы на дорийском.
— Это… личное, — повторил я уже на другом языке. — Для тебя это не имеет значения.
Да, я слукавил. Если я не сумею справиться со своими чересчур сильными эмоциями, для неё это тоже плохо закончится. Но такова участь Зеркал Чести: мы тоже имеем определённый срок годности.
Никто никогда не может предсказать, в ком и в какой момент проявится этот дар. Со мной это случилось поздно, мне было почти тридцать. Я был счастливо женат, — думал, что счастливо, — у меня была дочка. Сейчас она уже совсем большая, ей десять лет. Только она меня не узнает, встретив на улице, потому что очень давно не видела. Потом… Потом я узнал, что не нужен. Потом меня обвинили в посягательстве на мысли и чувства, в принуждении; да много в чём обвинили, и не всё из этого было ложью. Потом я стал Зеркалом Чести.
Но оставаться всегда им невозможно. И я понимал, что, похоже, вот это — конец. Учитывая, что смерть дара обычно означала смерть его носителя, я предполагал, чем закончится вся эта история. Но, странно, никаких предчувствий у меня не было. Это, конечно, был повод надеяться на чудо; но на какое, вот в чём вопрос?
Я догадывался, что со мной случилось. Довольно распространённый сбой; не я первый, не я последний. Меня… «заклинило» на конкретном человеке. Наверное, если бы это произошло не на корабле, всё было бы по-другому. А так — эмпатия простимулировала другие эмоции, эмоции породили желания, и желания эти замкнулись на том же самом человеке. И всё. Шансов «соскочить» у меня почти не осталось. Нет, они были, но… только что Совет в лице моего наставника сообщил, что устал от моего присутствия по эту сторону смерти. Потому что если не случится чуда, всё закончится плохо. И если я не убью себя сам, сохранив остатки Чести, — что мне, к слову, только что прямо запретили, — за меня это сделает Дмитрий Иванович Зуев. Он мне свою дочь не простит, и будет трижды прав. Я бы точно не простил.
Мысли мои были тяжёлыми и мрачными, но они всё равно на какой-то момент отвлекли меня от сути проблемы, шагающей рядом со мной.
— Ну, как всё прошло? — бодро поинтересовался Арат, встречавший нас в зале ожидания. Потом внимательно вгляделся в моё лицо и тихо, с нажимом, уточнил: — Инг, что происходит?
— Я просил заменить меня на месте хранителя Заложника Чести, — с тяжёлым вздохом ответил я на родном языке через голову идущей между нами Варвары. — Мне отказали.
— Но почему?! Почему просил и… почему отказали?!
— Меня заклинило на этой девочке, — с каким-то странным горьким удовлетворением произнёс я вслух свой собственный приговор. — Я почти никого больше не чувствую сейчас. Мне кажется, я буду её ощущать, даже если она окажется на своей Земле, а я останусь тут.
— Это единственная причина? — хмуро покосился на меня друг. Мы слишком давно знакомы и он слишком хорошо меня значит.
— Это первопричина. А проблема — для меня она почти с самого начала уже не Заложник Чести, а… женщина. Красивая и привлекательная.
Арат окинул задумчивым взглядом Варвару, медленно кивнул.
— Очень привлекательная? — хмыкнув, иронично уточнил он.
— Ты даже не представляешь, насколько, — со вздохом ответил я.