Глава 1. Незнакомка
Броня тихо шелестела сервоприводами, под ногами звонко похрустывала смесь песка и запёкшегося шлака непонятного происхождения. Воздух пах гарью, но это было прекрасно: во-первых, очень грело душу понимание, что именно горит, а, во-вторых, он хоть чем-то пах. На кораблях и станциях воздух отфильтрован до полной стерильности, смешан в идеальных для функционирования человека пропорциях, и после многих лет вдыхания этой смеси любой запах несёт блаженство. Конечно, по инструкции снимать шлем на планете запрещалось, но сейчас даже кириос Наказатель пренебрёг этим правилом, что о многом говорило.
Окружающий пейзаж полностью соответствовал запаху и несказанно радовал глаз. Развороченные до полной неузнаваемости и неопределимости изначальной конструкции здания, похожие сейчас на застывшие причудливые наплывы вулканической лавы, курились серыми и чёрными дымками. Кое-какие объекты, впрочем, ещё можно было опознать. Например, вот этот бледно-зелёный сталагмит в пятнах гари — остатки орудийной турели. Просуществовавшей, к счастью, очень недолго, что было поводом для гордости за своих бойцов.
На фоне этой гари ослепительно-белые доспехи космодесанта выглядели особенно эффектно. Хотя цветом своим они были обязаны науке, а не эстетическим чувствам кого-то из генералитета или Её Императорского Величества, да будут их дни долгими. Материал, из которого делалась эта самая броня, носил гордое название «титанид» (не от созвучного химического элемента, а от тех самых изначальных архаичных чудищ, что боги вынули из Тартара в помощь смертным) и, помимо прочности и устойчивости ко всем основным видам излучений, обладал вот таким ярко-белым цветом и отвратительной адгезией. То есть, покрасить его при желании можно было, но стоило это столько же, сколько два полных комплекта брони. Так что все космодесантники вынуждены были носить исключительно белоснежную броню, периодически ненавидя этот приметный цвет лютой ненавистью. С другой стороны, уже много лет из-за этих самых доспехов их называли Белой Смертью (наравне с сахаром, солью и блондинками, на тему чего порой не проходился только ленивый; но издалека, ибо жизнь дороже), или Белой Чумой, и были они для всех противников Империи Терры воплощённым страхом. Потому что не знали пощады, и слово «невозможно» для них не существовало.
И вот сейчас, в ярко-алых закатных лучах на черном фоне сгоревшей планетарной базы Альянса Иных (сами-то они себя называли «Альянсом исконных обитателей галактики», но людям на то было плевать), все грозные прозвища казались особенно оправданными. Белый, алый, чёрный — цвета Империи.
Ровно две с половиной сотни лет назад именно отсюда началась война. И вот теперь Скальд вслед за Голубой Землёй вернулся в лоно Империи. Пока номинально, но это было делом времени.
Алый центурион восьмой центурии первой когорты второго легиона «Гамаюн» Олег Лиходеев шёл через останки последней цитадели Скальда к месту сбора командного состава, с искренним удовольствием разглядывая по дороге лежащий в руинах оплот Альянса. В какой-то момент под ноги попался омерзительно-склизкий труп хильтонца, с выгоревшей защитной скорлупой выглядевшего довольно жалко. Центурион не дал себе труда перешагнуть тело, и одно из четырёх головоподобных образований, попавшее под ногу, с лёгким влажным хлопком лопнуло под титанидовым ботинком. Серовато-синяя масса на несколько мгновений испачкала щитки брони, но быстро стекла, не оставляя следа. Внутренний скелет хильтонцев, в отличие от наружного, особой прочностью не отличался. Лиходеев иронично хмыкнул; звук показался ему забавным, но не настолько, чтобы с детской радостью прыгать по остальным «головам».
Уважения к трупам врагов мужчина не испытывал и в ранней юности, что уж говорить о теперешнем Олеге?
До импровизированного полевого лагеря оставалось совсем немного: обогнуть остов какой-то башни, перейти вброд небольшую речушку, и там, за остатками укреплений и огневого рубежа, присоединиться к остальным командирам. Но в этот момент ожила кацалиоцли; кажется, его желал слышать кто-то из своих.
«Кем-то» оказался триарий шестой роты Алексис Канарис, довольно мелкий для космодесантника эллин, отличавшийся фантастической живучестью, как заговорённый.
— Чего тебе, Алексис? — с лёгким недовольством проговорил Олег, отвечая на вызов.
— Слушай, тут мои ребята такое нашли… В общем, тебе бы взглянуть. И, мне кажется, не мешало бы вызывать Наказателя, — голос триария звучал удивительно напряжённо и нервно, что с этим даже чрезмерно жизнерадостным мужчиной случалось крайне редко.
— Может, ты мне лучше покажешь? — уже вполне раздражённо возразил центурион, в это время как раз подходивший к реке.
— Олег, я тебе серьёзно говорю, лучше тебе на это взглянуть самостоятельно, своими глазами, — не впечатлившись настроением командира, отозвался эллин и оборвал связь, бросив напоследок маячок на собственное местонахождение.
Прикинув координаты к окружающему пространству, Лиходеев вздохнул и свернул с намеченного пути. В конце концов, крюк оказался довольно небольшой, а Канарис при всех своих недостатках был не из тех, кто не может разобраться с мелочами самостоятельно, и если уж он зовёт командира, значит, дело того стоит.
Поленившись огибать перегородившую путь между двумя зданиями стену и определив с помощью кацалиоцли, что за ней никого нет, алый центурион вскинул висевший на плече тяжёлый энергон. В силовой броне это тридцатикилограммовое орудие казалось почти невесомым. Энергон бесшумно плюнул прозрачным шариком магнитной ловушки, наполненной серебристой тускло мерцающей субстанцией. Снаряд с величественной неторопливостью доплыл до чудом уцелевшей стены. Мгновенная заминка, яркая вспышка — и кусок стены сменила дыра с оплавленными чёрными краями.
Переходя остывающую лужицу расплавленной материи, Лиходеев поморщился. Грудные и спинные пластины брони частично закрывали лицо от жара, но не до конца. Воздух не настолько раскалился, чтобы надевать шлем обратно, но приятного всё равно было мало.
Почти сразу после этого мелкого инцидента алый центурион вышел к нужному зданию. Точнее, зданием это, как и всё остальное вокруг, можно было назвать с большой натяжкой. Там, среди обломков и бесформенных наплывов шлака, обнаружилась пара о чём-то озадаченно совещающихся десантников (Олег помнил, что эта пара была как раз из роты Канариса). Подойдя ближе и ответив на уставное приветствие, центурион обнаружил, что предметом интереса бойцов являлся здоровенный люк, в центре которого зияла проплавленная дыра.
— Триарий Канарис внизу? — уточнил он.
— Так точно, — хором ответили бойцы, с неприязнью косясь на тёмную дыру.
Лиходеев кивнул, — не им, а своим мыслям, — и спрыгнул внутрь.
Гравитационная установка сработала идеально, превратив падение в плавное скольжение. Подошвы ботинок лязгнули о покрытие пола, но тихо; создавалось неприятное ощущение, что окружающая темнота скрадывает и пожирает звуки. Раздражённый собственной иррациональной тревогой, Лиходеев выкрутил на полную мощность фонарь, вмонтированный в плечо доспеха и в выключенном состоянии спрятанный под плечевыми щитками брони. Холодный белый луч озарил коридор тошнотворного мятно-зелёного цвета с большим чёрным пятном на полу. Рядом с пятном валялись какие-то трудно идентифицируемые останки, мало заинтересовавшие центуриона.
Маячок утверждал, что буквально за поворотом этого коридора и находится искомый триарий. Раздражения в Олеге больше не было: коню понятно, что дело нечисто. Больше всего это место напоминало ему какую-то лабораторию из искренне любимых офицером пропагандистких боевиков про зверства Иных, и этим здорово нервировало. За тридцать лет жизни, из которых двенадцать космодесантник провёл на передовой, в самой преисподней, ничего подобного он не встречал. Хотя, возможно, мужчине просто не хватало знаний опознать, что это было оно: нелюди же, и логика у них нелюдская. Вот кириос Наказатель, тот порой проявлял чудеса по части ознакомленности с техникой Иных, но он на то и Наказатель, и абсолют.
А здесь всё было очень по-человечески, и это нервировало. Хотя, возможно, хозяева просто воспользовались какими-то старыми человеческими постройками, оставшимися со времён колонизации Скальда.
За поворотом обнаружилась дверь с детектором движения, открывшаяся при появлении монументальной фигуры космодесантника в пределах видимости. А за дверью оказалась именно она. Лаборатория. Один в один — из какого-нибудь ужастика. Из финала, если быть точным, потому что белые доспехи космодесанта на фоне пугающих декораций означали победу «наших», и декорации вскоре сгорали в белом пламени. Тот факт, что энергоны сжигают всё даже не за мгновения, а за десятые доли секунды, делал подобные сцены особенно бредовыми. Но красивыми, этого не отнять.
— Центурион, наконец-то! Слава Императрице, — с явным облегчением вздохнул триарий, оборачиваясь ко входу. Вскинул руки, складывая кулаки над грудью в привычном жесте приветствия.
— Первый раз такое вижу, — проворчал Лиходеев с порога, оглядывая ряды непонятных приборов. Приборы эти раздражали космодесантника своим откровенно нечеловеческим происхождением и целостностью: в понимании центуриона эти два определения категорически не сочетались. Однако офицер прекрасно понимал, что если сейчас он всё без разбора спалит, потом трибун с него живьём кожу снимет.
Причём хорошо, если трибун будет свой, то есть алый, то есть Амитола Быстрое Крыло. А ведь есть ещё чёрный трибун, Ульвар сын Тора, которого даже собственные Наказатели побаивались, ибо унаследовал от несдержанного папаши и дурной непримиримый нрав, и не менее дурную силу, чрезмерную даже для абсолюта.
— Тут главная проблема… вот, — вздохнул Алексис, отступая в сторону и делая широкий жест на то, что прежде закрывала его спина.
В небольшом стеклянном контейнере, сжавшись в позе эмбриона, лежала женщина. Человеческая женщина. Стройная, но не измождённо-тощая, невысокого роста, светлокожая, с разметавшимися длинными светло-рыжими волосами; а подробнее рассмотреть в таком положении было невозможно. Самое главное, женщина эта была жива: алый центурион ясно видел, как она мерно дышит.
Сразу стало понятно напряжение и нервозность триария. Лиходеев даже на несколько секунд позавидовал выдержке подчинённого, потому что его самого от приступа бешенства натуральным образом начало трясти.
Новые времена сделали отношение к женщине совершенно особенным. Для большинства солдат Империи каждая женщина сейчас была в большей степени синонимом матери, чем сестры или возлюбленной: слишком большая диспропорция была между количеством рождающихся мальчиков и девочек, слишком рано мальчики уходили на войну. И это не считая «детей из пробирки», для которых слово «мать» было чем-то святым и совершенно недоступным.
Лиходеев был из таких, «пробирочных». И сейчас, глядя на сжавшуюся в комочек в стеклянной клетке женщину, он чувствовал такую ненависть ко всему Альянсу скопом, что было почти больно. Хотелось взять пару Иных за разнокалиберные конечности и руками разорвать на части.
Но Олег не дослужился бы до алого центуриона, если бы не умел держать себя в руках. Поэтому, не отрывая взгляда от спящей, он активировал цалю, вызывая Наказателя своей когорты.
— Слава Императрице, центурион, — отозвался в ухе тихий вкрадчивый голос Синга сына Шивы.
— Слава Императрице! — всё-таки дрогнувшим голосом проговорил Лиходеев и запнулся, пытаясь справиться с собой.
— Что случилось, центурион? — в голосе собеседника не было недовольства; скорее, лёгкое удивление и искреннее любопытство. И это понятно, потому что беспокоить Наказателя по пустякам не стал бы ни один самоубийца.
— Кириос Наказатель, мои бойцы нашли тут… кое-что интересное. Думаю, вам следует на это взглянуть, — проговорил Лиходеев. — И… кириос чёрный трибун на планете?
— Да, разумеется, — теперь удивление вытеснило все прочие эмоции.
— Думаю, ему тоже следует прийти, — всё-таки выдавил из себя десантник то, чего ни один из легионеров Гамаюна никогда не сказал бы в здравом уме.
— Я взял пеленг, — после двухсекундной заминки ответил Наказатель и оборвал контакт.
Алый центурион некоторое время стоял неподвижно, созерцая спящую женщину, и пытаясь осознать историчность момента. Только что он сам вызвал на контакт грозу и ужас Гамаюна, а также всех остальных легионеров, Иных и простых мирных граждан. Оставалось надеяться, что героический поступок не будет жестоко наказан, и чёрный трибун посчитает повод для беспокойства достойным.
— Триарий Канарис, сколько людей всё это видели? — бесцветным голосом, выдающим крайнюю степень беспокойства, уточнил Лиходеев.
— Пятеро моих бойцов; вот эти трое и пара на поверхности, — боясь лишний раз пошевелиться, — эллин понимал состояние командира и полностью его разделял, — доложил триарий.
— Будьте все где-нибудь неподалёку. И если кто-то хоть слово про всё это пикнет… сами знаете, с Наказателями шутки плохи, — центурион наконец-то сумел оторвать взгляд от женщины в колбе и окинуть им подчинённых. Присутствующие космодесантники были бледны и насторожены, и смотрели на командира почти с благоговением: он ведь вызвал на себя внимание сразу двух Наказателей, да ещё собирался предстать перед ними в одиночку! Но возражать никто не стал; благородство, оно тоже имеет свою область применения.
Время с ухода триария до появления Наказателей показалось алому центуриону вечностью. Особенно напрягало то, что за это время совершенно ничего не изменилось, а тишину ярко освещённой зелёным светом комнаты с зеркальным полом и светящимся потолком нарушало только дыхание самого космодесантника. Легионеру вспоминалась древняя мудрость: «лучше смерть, чем её ожидание».
«Смерть» наступила, несмотря на ожидаемость, внезапно. От шелеста открывающейся двери Лиходеев вздрогнул и резко обернулся.
— Как интересно, — мягко мурлыкнул, озираясь, Синг, первым входя внутрь.
— Слава Императрице, — Олег привычным жестом вскинул руки к груди, пытаясь преодолеть робость.
Наказатели выглядели… эффектно. Особенно на контрасте друг с другом.
Жилистый, худощавый, невысокий, — даже ниже Канариса, — Синг со смуглой кожей, большими чёрными глазами и тёмными волнистыми волосами, рассыпающимися по щиткам брони. Весь такой тихий, мягкий и вкрадчивый, Синг сын Шивы своей ласковой улыбкой мог ввести в заблуждение разве что какого-нибудь фермера на глухой окраинной планетке. На что способен и на что похож этот хинду в ярости, Олегу довелось наблюдать на заре его службы. Спору нет, Наказатель тогда спас всю когорту, но один молодой рядовой космодесантник в тот момент подумал, что лучше было умереть, чем наблюдать это.
На второго вошедшего Олег старался даже не смотреть. Беловолосый белокожий голубоглазый гигант Ульвар, глядящий на мир исподлобья с замершей в приподнятых уголках губ сардонической усмешкой, одним взглядом, кажется, промораживал до костного мозга. Видеть его в бою Лиходееву не доводилось, — миловали боги, что есть то есть, — но историй о нём ходило множество. Например, утверждали, что Ульвар — едва ли не самый старший из ныне живых абсолютов, и будто бы он застал начало войны. В это алый центурион верил слабо, но что чёрному трибуну легиона Гамаюн не меньше сотни лет, было очевидно. Это Синг по меркам абсолютов был молод, — ему не исполнилось ещё и пятидесяти, — а сын Тора явно был гораздо старше и опытней.
А ещё Олег воевал под началом командира, бывшего свидетелем другого легендарного события: как Ульвар усмирял вырвавшегося из-под контроля титана Котта. Лиходеев смутно представлял, как можно справиться с этой многотонной аморфной махиной размером с крейсер. Но не поверить ныне покойному триарию было сложно, тем более что история эта, пусть и без подробностей, фигурировала в некоторых открытых источниках.
Справедливости ради стоит отметить, сильнее всего в Ульваре пугала именно его репутация. Его настолько боялись, что даже легаты в присутствии этого чёрного трибуна тщательно следили за речью, боясь спровоцировать известного своей несдержанностью абсолюта. Между тем, сам трибун Наказатель второго легиона по большей части всё время молчал, и за последние годы, кажется, никого из подчинённых или иных соратников не тронул и пальцем. Но тем страшнее были рассказы о его гневе, что гнев этот был легендой.
Оба Наказателя были облачены в стандартную космодесантную броню, разве что без мышечных усилителей и приводов: механика не могла соответствовать скорости движения полубогов. Доспехи весом более шестидесяти килограммов оба абсолюта носили с завидной лёгкостью. И если для огромного норманна это казалось нормальным даже без учёта его нечеловеческой силы, то смотреть на худощавого Синга поначалу было жутковато.
— Слава, слава, — благодушно откликнулся Наказатель, отвечая на приветствие кивком и разглядывая стены. — Центурион, а ты нас ради лаборатории позвал?
— Не совсем, — наконец, выдавил Лиходеев, сообразив, что сам, подобно собственному триарию ранее, загораживает самое важное. И без дополнительных вводных слов отошёл в сторону.
Наказатели замерли неподвижно, разглядывая женщину. Олег же, уже вполне привыкший к данному элементу обстановки, напряжённо вглядывался в лицо Синга. И в болезненном зеленоватом свете лаборатории ему показалось, что сын Шивы ощутимо побледнел. Но Олег был достаточно разумным человеком, чтобы решить для себя: «показалось».
— Сколько человек это видели? — от низкого голоса Ульвара вздрогнул не только алый центурион, но, кажется, и Наказатель, и даже стены подземной лаборатории.
— Пять рядовых, триарий и я, — нашёл в себе силы ответить Лиходеев.
— Код секретности — чёрный. Со всеми вытекающими, — продолжил сын Тора, заглядывая алому центуриону, кажется, в самую душу и промораживая её насквозь.
— Так точно, — отозвался легионер. — Разрешите идти?
— Идите, — милостиво кивнул чёрный трибун, освобождая космодесантнику проход.
В лаборатории на некоторое время вновь воцарилась тишина. Два абсолюта с мрачным интересом разглядывали спящую женщину.
— Что думаешь? — неуверенно нарушил молчание Синг.
— Пристрелить бы, и дело с концом, — тяжело вздохнул норманн и поморщился. Хинду понимающе усмехнулся, никак не комментируя это заявление. Оба Наказателя понимали, что простейший вариант здесь не подходит. — Давай посмотрим, что тут интересного есть. А то мы сейчас колпак разобьём, и она чего доброго подохнет. Один вопрос, центурион этот с головой, или надо провести дополнительную разъяснительную беседу?
— Лиходеев? — уточнил Синг. — Да, вполне. Думаю, он понимает, что бунт из-за найденной в лабораториях Иных женщины и стихийный самосуд над всеми подряд, включая вполне лояльные нам виды, никому не принесёт пользы, — со вздохом заключил он. — Но я на всякий случай поговорю потом с его бойцами. И… пожалуй, я начинаю с тобой соглашаться: боги перестарались с сублимацией.
— Теперь уже поздно что-то менять, — пожал плечами Ульвар. — К тому же, это в большей степени было оправдано. Ещё пару поколений будут над бабами трястись, а те будут дуреть от вседозволенности и бесконечных родов. Пока война не кончится, — норманн скроил среднюю между насмешливой улыбкой и брезгливой миной гримасу.
Он действительно был старейшим из живых абсолютов, поэтому помнил те времена, когда женщин воспринимали без истерического трепета. К нынешнему взаимоотношению полов чёрный трибун относился с замешанным на жалости отвращением, хотя и понимал его логическую обоснованность. Не знавшие женщин мужчины умирали за что-то возвышенно-светлое, а обколотые гормональными стабилизаторами и регенераторами женщины рожали новых воинов. Одного за одним. Даже Императрицу сия участь не миновала; в свои пятьдесят абсолют абсолютов выглядела лет на двести, но зато дала Империи восемнадцать сыновей и двух дочерей. Подавала пример подданным. Когда успевала управлять государством — не понятно, но успевала, и тут даже циничному сыну Тора нечего было возразить. Императрицу он уважал без дураков и не по указке, а совершенно искренне. Хотя и называл порой в лицо «шкодной девчонкой». По старой привычке.
Разговор на этом затих, Наказатели молча углубились в работу.
Долгих жизней абсолютов, — а они без всяких поддерживающих и регенерационных средств могли дожить лет до пятисот, — вполне хватало на освоение не только человеческих технологий, но и достижений науки Иных. В той мере, в которой это было возможно для человеческой логики и восприятия.
База принадлежала хильтонцам, и именно они сегодня противостояли элитным подразделениям космодесанта второго легиона. Этот водоплавающий вид, родственный головоногим моллюскам, изначально по непонятной причине лютой ненавистью возненавидел человечество. Что было вдвойне странно, потому что с человекоподобными циаматами они вполне ладили. Но в самом начале войны людям было не до выяснения мотивов, выжить бы; а потом война пошла на уничтожение, и о причинах агрессии Альянса вовсе перестали задумываться.
Однако, судя по полученным данным, база была построена циаматами и для циаматов. Да оно и не удивительно, ведь именно эти гуманоиды вторглись в систему Ириды и захватили Скальд. Дальнейшее изучение содержимого компьютеров (примитивных, кремниевых, как с брезгливой миной прокомментировал хинду) дало странный результат. Лет пять назад по летосчислению Терры эту базу (видимо, вместе с планетой) циаматы отдали хильтонцам, не оставив никакой информации по лаборатории и её содержимому.
Как не поленились проверить Наказатели, содержимого, кроме контейнера со спящей женщиной, не было, и остальную часть оборудования всё-таки вывезли. Если верить новым записям, моллюски в наследии товарищей ничего не трогали, лабораторию почти забросили, и разве что порой стирали пыль. Из интересного нашлись только некоторые расчёты местного значения; хильтонцы планировали обустроить планету под себя, и вели предварительные исследования с целью последующего формирования покрывающего всю поверхность мелкого океана, как на Хильте. А женщина, — привет от циаматов, — так и пролежала в этом колпаке все пять лет. Как туда попала, зачем — неясно.
Специализирующийся именно на технике и психологии Иных (это интересовало сына Шивы гораздо сильнее, чем война) Синг всё же нарыл следы обучающих программ, но как, чему и для чего учили женщину, было непонятно.
— Придётся разбираться головастикам, — разведя руками, заключил он, расписываясь в собственном бессилии.
— Значит, я вскрываю банку, да пошли, — кивнул Ульвар, примериваясь к контейнеру.
— Осторожнее, там стекло упрочнённое… было, — Наказатель расплылся в насмешливой улыбке, наблюдая, как командир пальцами крошит сверхпрочный пластик будто свежее печенье. — Каждый раз удивляюсь, как легко у тебя получается ломать неломаемое.
— Будешь разговаривать, впихну тебе куда-нибудь что-нибудь невпихуемое, — без фантазии огрызнулся Ульвар, бесцеремонно закидывая так и не проснувшуюся женщину на плечо.
— Хм. Может, ты её во что-нибудь завернёшь? Спору нет, очень похоже на иллюстрацию к какому-нибудь древнему мифу, и это украшение на твоём плече выглядит впечатляюще. Но мы, кажется, недавно разговаривали про секретность? — с иронией уточнил Синг.
— И во что её заворачивать? Кожух с компьютера снять? Или ты мне предлагаешь ради неё раздеться? — раздражённо фыркнул Ульвар. — Я пока ещё в своём уме, и не собираюсь снимать доспехи на потенциально враждебной планете.
— Да, извини, погорячился, — смущённо хмыкнул хинду. — Но ведь надо же как-то…
— Мой планетарник на подлёте, заберёт нас прямо из люка.
— А кто систему дозачищать будет? Определились, наконец? — уточнил Синг, направляясь к выходу.
— Вроде бы, девятый легион «Чончон», гвардия. Их где-то в этом секторе планируют размещать в перспективе. Эти всё зачистят, — с нехарактерной дружелюбной насмешкой резюмировал норманн.
Тот факт, что люди мало интересовались причинами, побудившими Альянс к агрессии, совершенно не означал, что они не брали пленных. Брали, ещё как; разведку, в том числе и посредством допросов «языков», никто ещё не отменил. Другое дело, за редким исключением этих пленных долго не хранили. Второй легион («сияющий», «орденоносный», «легендарный» и «безжалостный», нужное подчеркнуть) в последнем (редкости исключений) особенно отличался. Космодесант всю интересующую информацию выбивал на месте, после чего языка расстреливали на том же месте, невзирая на ценность полученных сведений.
Но положенный вспомогательный штат персонала на флагмане присутствовал, пусть подавляющую часть времени он скучал и занимался своими делами. Кроме того, имелось всё необходимое оборудование для содержания пленных любого вида, для ведения дознания с пленными любого вида, а также для проведения в случае необходимости над этими самыми пленными некоторых экспериментов. Последний обитатель карцера трагически скончался почти полгода назад. Ясное дело, лабораторные работники бегали от радости по потолку, когда с ними с планеты связался сам чёрный трибун и объявил, что везёт ценный образец для экспериментов.
Так что небольшой планетарник трибуна в ангаре встречала целая делегация едва ли не с песнями и плясками. Люди соскучились по своей работе. Бездельничать, конечно, порой интересно, но и это со временем надоедает. Особенно учитывая, что на флагмане легиона Гамаюн, «Северном ветре», собрались действительно талантливые специалисты.
Ступивший на палубу «Северного ветра» первым Синг сын Шивы при виде ринувшейся навстречу толпы от неожиданности едва не шарахнулся назад, но вовремя взял себя в руки. Тем более, сзади грохотал по трапу титанидовыми подошвами чёрный трибун, и если бы Синг закатился ему под ноги, об общении с Ульваром на равных можно было забыть лет на десять. Молодой хинду слишком долго добивался признания за собой права голоса, и позволить себе потерять всё это по нелепой случайности он не мог.
Да и предводителя толпы, пожилого ямато с сияющими маниакальным блеском глазами, он в конце концов узнал, и догадался, с какой именно целью их встречают. А потом спустился Ульвар, и все учёные неловко вытянулись по струнке; неаккуратно, но очень старательно. И точно также, — вразнобой, но ответственно, — выполнили уставное приветствие.
— Слава Императрице! — оттарабанил нестройный хор.
— Кириос чёрный трибун, — ямато коротко поклонился по обычаю своей родины, с искренним недоумением и даже почти ужасом созерцая висящее на плече Наказателя тело, которое рука Ульвара в титанидовой перчатке невозмутимо придерживала за ягодицу.
— Вот он, ваш образец, — Наказатель слегка тряхнул плечом. На счастье ноши, она была ещё без сознания, поэтому не почувствовала, как лицо и руки болезненно приложились о белый доспех. — Уровень секретности — чёрный, — добавил он, обводя ошарашенных и деморализованных людей тяжёлым взглядом.
— С вашего позволения, кириос чёрный трибун, — начал ямато, осторожно подбирая слова. В открытую перечить сыну Тора он бы не рискнул никогда. — Но это ведь… женщина. Человеческая женщина.
— Вот это вам и надо установить, — раздражённо проворчал Ульвар. — Если оно выглядит как человеческая самка, это ещё не значит, что оно является именно ей. Мне ещё учить вас вашу работу делать? — нехорошо прищурился норманн.
Нобоюки Исикава почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он вдруг понял, что ещё одно возражение, и в лучшем случае он лишится своей должности. Что будет в худшем, мужчина даже думать не хотел. И что бы ни говорили его воспитание, мораль, эмоции и инстинкты про недопустимость подобного обращения с женщиной, цитировать их высказывания в глаза огромному норманну он поостерёгся. А потом на сторону сына Тора встал разум самого учёного: до сих пор чёрный трибун проявлял себя исключительно умным, пусть и циничным человеком, так, может, он сейчас прав? Если они подобрали эту женщину в таком виде на планете (а откуда ещё они могли её взять?), две с половиной сотни лет принадлежавшей Иным, кто знает, какую опасность она может нести! Начиная с того, что она может быть больна чем-то непонятным или попросту безумна, и заканчивая тем, что она может быть совсем не человеком.
Начальник лабораторий «Северного ветра» на отсутствие ума не жаловался, и не привык в своих поступках руководствоваться велениями души, больше полагаясь на разум. Поэтому он вновь поклонился.
— Прошу простить мою несдержанность, кириос чёрный трибун. Мы сделаем всё, что необходимо. Вы сами отнесёте… хм, объект в карцер, или доверите это дело моим помощникам?
— Пойдём. А то демоны знают, что будет, если эта змеиная кровь по дороге очнётся, — уже спокойней проговорил Ульвар, и Исикава позволил себе расслабиться. — Пусть ваши помощники лучше выгрузят циаматское оборудование. Наказатель Синг…
— Всё будет выполнено, мой трибун, — сын Шивы спокойно склонил голову. Проследить за разгрузкой и промыть мозги нескольким космодесантникам. Рутина.
Если наедине Наказатели позволяли себе приятельский тон, то на людях все неуклонно соблюдали букву устава. И между собой, и, уж тем более, в обращении к непосредственному начальству.
Даже Ульвар сын Тора старался придерживаться этого правила. Не всегда получалось, да; характер у норманна и правда был несдержанный. Для знающих людей переход на фамильярный тон и на «ты» означал подступающую катастрофу, которую ещё можно было остановить. Или, в редких случаях, крайнее благодушие трибуна Наказателя. Последний раз он был настолько доволен, по слухам, полтора года назад, когда «Гамаюн» в неравном бою размазал на полсектора четвёртую армию Альянса, а потом ещё огнём прошёлся по поверхностям заселённых планет, втоптав в грязь и шлак города и миллионы их разумных обитателей.
Не зря космодесант звали Белой Чумой. После таких операций те Иные, что остались в стороне от конфликта с человечеством, облегчённо вздыхали. И молились своим богам, чтобы люди ответили подобным на подобное. Добром это было сложно назвать, потому как на помощь человечеству никто не пришёл. Но «несвершение зла» — лучше, чем полное уничтожение. Пока Империя Терра была щепетильна в вопросах видовой принадлежности противника, и представители видов, не входящих в Альянс, гибли только по собственной глупости или нелепой случайности.
А Ульвар сын Тора после таких операций пребывал в на редкость добродушном настроении. Не то чтобы его холодной душе была настолько мила жестокость, а безжалостное сердце грел запах гари. Это всё было следствием; как говорили древние, бытие определяет сознание. Главное, Наказатель точно знал: чем сильнее, болезненней и ощутимей будет удар по врагу, тем скорее кончится эта война.
Война, которую могучий норманн вёл всю свою сознательную жизнь: когда Иные вторглись в систему Ириды, сыну Тора было без малого тридцать. Детство по меркам долгоживущих полубогов. Так кто посмеет обвинить Ульвара в том, что две с половиной сотни лет сплошного огненного ада воспитали в нём отвращение к войне в целом и Иным в частности? Но он ещё надеялся дожить до того светлого мига, когда Альянс будет полностью уничтожен. И поэтому выжженные опустевшие миры Иных поднимали настроение чёрному трибуну легиона Гамаюн. В этой войне не было места снисхождению и капитуляции, это понимала каждая из воюющих сторон.
Впрочем, возвращение старых колоний тоже радовало Наказателя. И сейчас он был бы в прекрасном настроении, не найди дотошные космодесантники этой лаборатории с этой непонятной бабой в колбе. Залили бы всю базу орудийной плазмой Фафниру под хвост, сдохла бы там эта девка как милая вместе со своей лабораторией. Так нет ведь, планета под заселение, никакого расстрела с орбиты, только наземная операция!
Но и лаборатория, и предопложительно человеческая женщина в ней были объективной реальностью. И реальность эта здорово не радовала Ульвара. Чем-то очень нехорошим несло как от всей истории, так и от лежащей на его плече… спящей красавицы. Оставалось надеяться, что группа лабораторных крыс разберётся, где подвох. А если подвоха не найдут здесь, придётся отправить находку на Терру, чтобы там её мозг разобрали на нейроны, а тело — на атомы.
В то, что подвоха в случайной находке нет, трибун Наказатель не поверил бы никогда.
Карцер, совмещённый с исследовательской лабораторией, представлял собой блок из восьми небольших модулей, атмосферу в каждом из которых можно было регулировать индивидуально. Использовались эти помещения не только для содержания пленных, но и как мера дисциплинарного взыскания, налагаемая на солдат или обслуживающий персонал. И если космодесантники сюда не попадали никогда, то техники и прочие вспомогательные службы — запросто.
Дело было не в том, что космодесантники были более дисциплинированными. Просто допустимые уставом щадящие меры воздействия на них не действовали совсем, а применять калечащие методы… Право слово, проще сразу расстрелять. Они и так в большинстве своём находились не вполне в ладах с головой, но тот сдвиг был тщательно выверенный и в нужную сторону. А если влезть кривыми офицерскими карающими ручищами в тонкую настройку, выполненную гениальными психологами, и боги не расскажут, что и куда сдвинется в бедовой голове. А кому нужен непредсказуемый психопат в титанидовой броне с тяжёлым энергоном в руках?
В один из таких модулей и сгрузил свою ношу Ульвар сын Тора, сопровождаемый Нобоюки Исикавой, всем своим видом выражавшим почтение и послушание.
— Она была в лаборатории, в стеклянной банке, вот в таком виде, — нашёл нужным пояснить Наказатель, выходя за ямато из модуля. — Оборудование из той лаборатории мы привезли почти всё, за исключением генераторов и коммуникаций, но с этим, думаю, разберётесь. По предварительной оценке эксперименты над ней проводили циаматы, но около пяти лет по Терре назад почему-то бросили лабораторию, прихватив кое-что из оборудования, но оставив её. А хильтонцы, получившие базу по наследству, понятия не имели, что это такое.
— Хм, — тёмные брови Исикавы удивлённо взметнулись. — Предполагаете, это мог быть подарок именно нам с тем расчётом, что мы отвоюем свою бывшую колонию? — задумчиво проговорил он.
— Тоже вариант, — пожав плечами, обтекаемо отозвался Ульвар. — Препарируйте. Только пока не попортите образец. Вот когда все неразрушающие методы исследования исчерпаете, тогда можно будет приступить к трепанации.
— Разумеется, чёрный трибун, — почтительно склонился ямато. Первый шок у учёного уже прошёл, и теперь он был целиком и полностью на стороне абсолютовой паранойи. И даже украдкой поблагодарил сиятельную Аматэрасу за то, что трибун Наказатель легиона Гамаюн — такой подозрительный и глубоко циничный субъект.
А Ульвар сын Тора с чувством выполненного долга направился в каюту. Ему предстояло важное дело: раздача «слонов» и звездюлей по результатам проведённой операции. Трибуна Наказателя всегда радовал этот процесс. Точнее, это было чувство, близкое к незнакомому норманну родительскому умилению: наблюдать, как центурионы расхваливают своих бойцов, а то и бойцов других центурий, восхищаясь реальными и надуманными подвигами. Всем хотелось поддержать рядовых бойцов, делающих самую грязную и опасную работу. И в такие моменты Ульвар как никогда чувствовал себя человеком, то есть — одним из многих и одновременно частью какого-то большого целого, устремлённого к единой цели. Это было приятно, но случалось очень редко. В остальное время сына Тора от этих героических офицеров отделяло две с половиной сотни лет, тысячи прошедших перед глазами чужих жизней, бездна собственного опыта и сформировавшийся на основе всего этого океан безразличия, граничащего с цинизмом.
Перед важным делом стоило совершить определённый ритуал: раздеться, несколько минут постоять под душем с омега-лучами, побриться и надеть свежую форму, поскольку сразу за выяснением (в войсках Империи не любили волокиты) должно было последовать награждение. И каждое из этих действий доставляло норманну определённое удовольствие.
Десантную титанидовую броню Ульвар действительно искренне любил и каждый раз вспоминал добрым словом конструкторов, придумавших это простое (без электронной начинки и мышечных усилителей, абсолюты в них не нуждались) и такое полезное устройство. Во-первых, процесс надевания. При сноровке можно было самостоятельно облачиться в доспехи за пару минут, а при отсутствии спешки процесс прилаживания и закрепления сегментов брони превращался в действие почти медитативное, позволяющее успокоить горящие предвкушением нервы и придать разуму необходимую холодную отстранённость. Во-вторых, в ношении титанидового доспеха был только один минус: его приметный цвет. В остальном — сплошные плюсы. Идеально подогнанный под особенности конкретного бойца, он не стеснял движений, давал действительно серьёзную защиту и включал в себя множество «приятных мелочей», полностью заменяя исследовательский скафандр полной защиты при значительно превышающем уровень этого скафандра удобстве. Ну, и, в-третьих, ощущение, когда привычная до полной незаметности тяжесть брони выпускала тело из своих крепкий тисков, было подлинным наслаждением. В первые минуты казалось, что вышел из строя гравитационный компенсатор, и корабль погрузился в невесомость.
Вот и сейчас чёрный трибун легиона Гамаюн почувствовал себя удивительно лёгким, сложив сегменты брони в строгом порядке (чтобы найти на ощупь или в полностью невменяемом состоянии) в специально для этой цели отведённый шкаф, и направился в душ.
Душ Ульвар тоже любил. На самом деле, конечно, норманн любил море — обжигающе-холодное, седое, под пуховым одеялом облаков, в окружении могучих угрюмых скал, — но не видел его уже настолько давно, что ему самому родные фьорды казались сном. Но контрастный душ тоже дарил успокоение. Попеременно ледяные или обжигающие колючие тугие струи проливным дождём барабанили по коже, смывая с плеч усталость, а невидимые и неощутимые омега-лучи превращали короткую иллюзию отдыха в полноценный отдых для каждой мышцы и связки. И это тоже, наравне с освобождением от тяжести десантного доспеха, было маленьким новым рождением.
И бритьё сын Тора тоже неожиданно любил. Точнее, не само бритьё, а процесс прикосновения к коже холодной острой стали. Тут, наверное, можно было помянуть далёких суровых предков, возводивших холодное оружие в культ: бриться норманн предпочитал идеально заточенным ножом, и последний порез в процессе получил лет тридцать назад, когда его за этим занятием застала внезапная атака флота Альянса. Тогда получивший попадание корабль тряхнуло так, что гравитационные компенсаторы не справились.
Вот что мужчина не любил, так это парадную форму. К покрою и удобству претензий не было, был большой вопрос к цветам. За долгие, бесконечные годы войны Ульвар сын Тора успел возненавидеть эти три чистых, бескомпромиссных цвета Империи Терры — белый, алый и чёрный. Цвет титанида, цвет крови и цвет гари. А раньше, помнится, ему очень нравились все три, именно этой самой чистотой и прямолинейностью. Раньше эти цвета имели другое знаечени; чёрный — цвет земли, белый — цвет свободы и неба, и красный… красный, впрочем, своё значение сохранил.
Сейчас же почти нестерпимо хотелось чего-нибудь жёлтого, зелёного или синего. Эти цвета прочно ассоциировались с давно утраченным домом и возлюбленной Террой, последний раз на которой Ульвар был сорок три года назад, и то — бегом, в ожидании нового назначения и нового корабля.
Приведя свой внешний вид в полное соответствие с уставом, чёрный трибун отправился в зал совещаний.
Народу там было немного, да оно и понятно. Как говорили древние, — а древние говорили очень много, и часто удивительно точно, — нельзя держать все яйца в одной корзине. Ну, или, применительно к ситуации, весь офицерский состав на флагмане. Легат легиона, к паранойе которого даже Ульвар относился с уважением, вообще постоянно перебирался с корабля на корабль, при этом старательно обходя своим вниманием флагман. «Не по уставу, зато надёжно», — повторял ехидный рыжий кельт, и поспорить с ним было сложно. Трибун Наказатель, может, и последовал бы этому примеру, но он для норманна был удивительно тяжёл на подъём, и категорически не желал покидать свою уютную берлогу, а тем более — бегать с корабля на корабль. С него было достаточно, что он живёт на борту «Северного ветра», а не на родной планете.
Офицеры дружно встали, приветствуя нового участника будущего разговора, и Ульвар тоже вскинул руки к груди. Под низким матово-белым куполом круглого зала прокатилось многоголосое «Слава Императрице!», и все расселись обратно. Как и чёрный трибун, привычно занявший место с краю. Он редко участвовал в обсуждении, довольствуясь наблюдением, и это устраивало всех. Лишь иногда раскатистый бас норманна, с лёгкостью перекрывая общий гул разговора, вставлял резкие ремарки, обычно сводящиеся к цитированию пунктов устава, номеров законов, их статей и пунктов. За эту привычку Наказателя считали вдобавок к жестокому вспыльчивому цинику ещё и законченным формалистом. И абсолютно всех это тоже устраивало: офицеров тем, что цитаты чёрного трибуна всегда были к месту и отрезвляли излишне разгорячившихся, а его самого — тем, что спорить с ним никто не пытался.
До начала заседания наградного совета Ульвара интересовали всего двое. И, по счастью, оба человека, которым сын Тора хотел заглянуть в глаза, присутствовали во плоти. Первым холодного внимательного взгляда удостоился Синг сын Шивы, и ответил на него едва уловимым кивком с затаённой в уголках губ мягкой улыбкой: обо всём позаботился, всё под контролем. Когда Синг всё успел, норманна интересовало мало, — успел ведь.
Вторым был алый трибун Олег Лиходеев, и он взгляд чёрного трибуна встретил более нервно. Напрягся, выпрямившись по стойке «смирно» насколько позволяла сидячая поза, и резко утвердительно кивнул головой. Мол, не извольте беспокоиться, всё понял и осознал. Слишком откровенно, конечно, но что взять с мальчишки.
На этом Ульвар успокоился и, прикрыв глаза, углубился в изучение недомученной в прошлый раз хроники. Древняя письменность хинду всегда давалась сыну Тора с огромным трудом, но тот с упорством носорога пёр к цели, один за одним беря сакральные тексты измором. Это было лучшее занятие для развлечения себя в моменты ожидания, а ещё на всевозможных нудных «совещаниях штаба», на которых чёрному трибуну было положено присутствовать по званию. Тот факт, что на его счету этих бессмысленных совещаний были тысячи, и одно мало отличалось от другого, никого не волновал. Ульвара в том числе: он прекрасно понимал значение слова «надо», даже если под этим «надо» не было никакого объективного смысла. Жить на взгляд сына Тора тоже было «надо», но никто почему-то не возражал против бессмысленности сего процесса; так что ворчать на совещания?
А потом дежурный связист, робкий молодой романец, дикими глазами косивший на офицеров, настроил аппаратуру ближней связи, и комната наполнилась виртуальными фигурами тех, кто находился на иных кораблях.
Сегодняшний совет не занял много времени. Наверное, потому, что оказывать серьёзное сопротивление Белой Чуме было некому: по десятку захудалых баз и паре орбитальных батарей на планету, хватило трёх когорт. Награды удостоился пилот истребителя, изящно снявшего одну из батарей; красиво угробивший пару турелей и попутно спасший свой взвод молодой парнишка из центурии Лиходеева (там была спорная ситуация, но он действительно старался; решили поощрить новичка, месяц как взятого в элитное подразделение и теперь стремящегося оправдать доверие). И пару взводов, нарвавшихся на, казалось бы, второстепенном объекте на нешуточное противостояние превосходящих сил противника, и с честью его преодолевших. И ещё двоих бойцов посмертно. Насчёт последних у Ульвара были возражения, потому что по его мнению нарвались оба по собственной дурости, и награждать там было нечего. Но мнение своё трибун Наказатель придержал при себе: пусть их лишний раз вспомнят добрым словом. В конце концов, погибли действительно как мужчины и воины, в бою, не запятнав честь мундира.
Потом, правда, выяснился неловкий момент. Оказалось, что на флагмане, где должно было происходить награждение, и где сейчас находились все награждаемые, из старших офицеров во плоти присутствовал один лишь Ульвар. Решили никого никуда не гонять, и провести награждение как есть; норманн великодушно согласился, сдерживая насмешливую ухмылку. Он догадывался, и даже почти знал, как это будет выглядеть.
Ну, что сказать? Торжественность момента зашкаливала, и каждый из трясущихся бойцов был готов поклясться, что никогда этого момента не забудет. Получить из рук чёрного трибуна заслуженную награду — это было событие, о котором можно было бы рассказать своим детям. Если бы они были у космодесантников.
Нет, иногда случалось и такое. И действительно выходили в отставку, не калеками и не по психическому несоответствию, овеянные славой и увенчанные наградами, и даже семьи заводили, и продолжали служить Империи, уже даря ей сыновей. Но это была участь хорошо если одного из десяти, а скорее — одного из пятнадцати. В основном же солдаты Империи были смертниками. И шли они на эту смерть с гордостью, за что их уважал даже такой чёрствый циник, как Ульвар сын Тора, хотя и делал это молча.
После церемонии награждения чёрный трибун решил проведать лаборатории; мало ли, будут какие-то подвижки? Исикава всегда производил на него впечатление увлекающегося человека, не любящего оставлять незаконченные дела назавтра.
Предчувствие абсолюта не обмануло. Ямато нашёлся в лабораторном помещении, он вертел в руках какую-то плоскую коробочку и периодически поглядывал на показания приборов под широким красочным экраном. А на экране отображался модуль, в котором находилась привезённая со Скальда женщина.
— Давно она так? — мрачно поинтересовался Ульвар. Сжавшаяся в углу трясущаяся субстанция, взирающая по сторонам вытаращенными глазами насмерть перепуганного мелкого зверька, была совсем не тем, что сын Тора желал увидеть по возвращении. Но, с другой стороны, она ведь вообще могла не проснуться.
— Последний час. Проснулась почти сразу, как мы начали облучение, и с тех пор пребывает вот в таком виде. Если желаете, можем посмотреть запись.
— Желаю, — кивнул норманн, опускаясь в одно из кресел. Рядом с экраном наблюдения развернулся ещё один, в котором в ускоренном режиме побежали кадры.
— В общем, я сделал все биологические, биохимические и иные анализы. Физиологически с ней всё нормально, и это действительно человеческая женщина до последней клетки. Одна странность, её генокода в базе нет, так что я понятия не имею, откуда она взялась. По фенотипу и анализу генного кода она ближе всего, как ни странно, не к кельтам, на которых больше похожа на первый взгляд, а к русичам. Но геном довольно странный, похоже на какую-то смесь. Впрочем, ничего по-настоящему занимательного в нём нет.
Под неторопливый рассказ на вернувшейся к реальному течению времени записи начали происходить события. Лежавшая на кровати женщина вздрогнула, потом рывком села. Обвела помещение дикими и почти безумными глазами, метнулась в угол кровати и забилась в него спиной. Потом медленно протянула руку, недоверчиво ощупывая поверхность этой самой кровати, и взвизгнув что-то звериное, спрыгнула с койки и уткнулась в тот самый угол, в котором сидела сейчас.
— Как видите, повадки совершенно не разумного существа. Судя по всему, сознание её всё ещё спит, и покинуло оно её довольно давно.
— Так и останется обезьяной? — поморщился Ульвар.
— Надежда на ремиссию есть, мы продолжаем облучение в нескольких спектрах и пытаемся разбудить разум, — оптимистично ответил Исикава. — Вот, обратите внимание, какая нервная реакция на еду!
В этот момент в кадре из пола выдвинулась какая-то миска, кусок хлеба и стакан воды. Женщина в панике заметалась по камере, то пытаясь забиться под койку, то влезть на неё, то опять возвращаясь в свой угол. Всё это время она истерически и довольно мерзко верещала.
— Успокоилась, только когда всё убрали, — продолжил ямато, и визг действительно прекратился. — То есть, у неё даже вот эта часть рассудка, чисто инстинктивная, пребывает в крайне напуганном и психически нестабильном состоянии. Я даже не могу предположить, что привело… — речь исследователя оборвал резкий звуковой сигнал, и взгляды мужчин метнулись к экрану, отображавшему происходящее в карцере в настоящий момент.
Женщина продолжала сидеть в углу, но взгляд её стал гораздо более осмысленным. Она растерянно осмотрелась, потыкала пальцем край койки и поднялась на ноги, придерживаясь за стену. При этом она заметила свою наготу и рефлекторно попыталась прикрыться. Но почти тут же, сообразив, что толку от этих действий немного, подошла и присела на край койки. Зябко обхватила себя руками за плечи, и вновь медленно обвела взглядом помещение.
— Ну, вот, я же говорил, — удовлетворённо заключил учёный. — Излучения мозга укладываются в стандартные рамки. Некоторые показатели, правда, низковаты, но это можно списать на шок, она всё-таки не до конца проснулась. Можно попробовать установить контакт. Желаете присутствовать, или пронаблюдаете отсюда? — вежливо предложил Исикава, надеясь на второй ответ. Впрочем, учёный понимал, что надежда его бессмысленна.
— Пойдём, пообщаемся, — мрачно усмехнувшись, кивнул чёрный трибун. И ямато искренне посочувствовал женщине, кем бы она ни была на самом деле.