Утро ко мне приходило медленно и неторопливо. Я нежилась в постели, придавленная ленью и странным, но приятным ощущением лёгкой ломоты во всём теле, как после хорошей спортивной тренировки. Постепенно, когда разум уже более-менее проснулся, я начала вспоминать и события, предшествовавшие этому необычному пробуждению.

При воспоминании о том, что со мной делал Ульвар сын Тора прошлым вечером, меня окатила волна жара, оставившая по себе тёплое ощущение внизу живота и горячечный румянец на щеках. То есть, каждый момент близости с ним доставлял массу удовольствия, но вчера это было нечто невероятное. Будто он пытался забыться в чувственных ощущениях, как иные забываются в пьяном угаре; или заставить забыться меня. Не знаю, как с первым, но со вторым получилось прекрасно. Непререкаемое «я хочу видеть» до сих пор звучало в ушах, а перед глазами был его взгляд — жадный, внимательный, заглядывающий в самую душу; один только он возбуждал до полной потери самоконтроля.

А уж когда я вспомнила (по крайней мере, частично), что шептала ему, пока меня не оставили силы, и как выгибалась под ним, стремясь стать ещё ближе, вовсе осталось только смущённо захихикать в подушку. Потому что нахлынувшие ощущения больше никак реализовать не получалось: предмет моих утренних грёз отсутствовал в поле зрения.

Вставала я долго и с трудом. Просто потому, что, стоило вспомнить какую-нибудь из подробностей очень долгой и очень яркой ночи, колени становились ватными и напрочь отказывались держать. А вспоминались эти подробности то и дело, в большом количестве.

После душа я, определённо, приободрилась. То есть, воспоминания меркнуть не спешили, но хоть ноги больше не тряслись. Вообще, надо бы как-нибудь осторожно уточнить, а в моём положении такие потрясения с потерей сознания не опасны?

Только за завтраком ко мне окончательно вернулась способность связно мыслить, а воспоминания о вчерашнем дне перестали зацикливаться на его окончании. И я наконец-то смогла задуматься, что же такое случилось с Ульваром?

Что что-то случилось, было очевидно. Уж очень он был перекошенный, и даже как будто напуганный, да и слова Императрицы про попытку застрелиться добавляли тревоги. И эти ощущения были как-то связаны со мной. Ведь не просто так он, когда явился на пороге, сразу начал за меня хвататься, и потом ни разу из рук не выпустил! Как будто боялся, что я исчезну.

То есть, я понимала, что это глупости, и такого не может быть потому что не может быть никогда. Но других толкований его поведения найти не могла, поэтому постаралась побыстрее расстаться с опасными мыслями.

Мне вообще последнее время хорошо это удавалось: старательно не думать и не давать себе напрасных надежд. И переставшая висеть над моей головой угроза расстрела совсем ничего в этом вопросе не поменяла.

Со своими односторонними и безнадёжными чувствами к молчаливому викингу я смирилась; смирилась, что никуда от него не денусь, пока не выгонит. Даже если будет такая возможность, не денусь. Отсутствие душевной привязанности и взаимопонимания в нашем с ним общении компенсировалось постелью и непрошибаемым предсказуемым спокойствием. Сомнительной равнозначности замена, но лучше, чем ничего.

Завтракая, я задумчиво глядела в окно. За окном было удивительно солнечно. Кажется, пока я лелеяла своё монотонное унылое существование, на улице наступило лето. Ещё немного посидев, решила плюнуть на распоряжения Ульвара относительно безвылазного просиживания в четырёх стенах. Пойду хоть возле дома воздухом подышу.

Я ещё в первые дни своего здесь пребывания осмотрела дом и обнаружила в задней его части живописную террасу. Тогда на неё выходить, правда, не хотелось; погода была не чета нынешней. А сейчас — почему бы и нет?

В общем, я вышла наружу… и обомлела.

С террасы открывался живописный вид на небольшую холмистую равнину, убегающую вниз и упирающуюся в лес. На этой самой равнине — или даже поляне — буквально в двух десятков метров от меня был оборудован совершенно привычных очертаний тренировочный комплекс для верховой езды, причём очень… старый и старомодный. Несколько покосившиеся препятствия, пара обыкновенных брёвен, — вся инфраструктура.

На фоне этой архаичной древности гарцевал на спине здоровущего гнедого жеребца Ульвар. Что жеребца — это я догадалась по смыслу; кобыл такого размера не бывает, а что человек с характером сына Тора может подобрать себе в напарники мерина, я бы никогда не поверила.

В таком виде он смотрелся настолько органично, что я едва подавила желание протереть глаза и ущипнуть себя за руку. Космодесантник в силовой броне? Ха! Да я теперь на сто процентов уверена, что мне достался самый настоящий варвар!

На лошади сын Тора сидел как влитой. Я тоже неплохо держусь в седле, но до такой лёгкости и изящества мне было ой как далеко. А уж когда заметила, что верхом мужчина сидит без седла, поняла: даже пытаться бессмысленно.

Что греха таить, я залюбовалась. Белоголовый викинг в таком виде был нечеловечески хорош; наверное, потому, что окончательно пропадал диссонанс между внешним обликом и внутренним содержанием. Широченные плечи, безукоризненная осанка, обтянутые эластичными штанами (у меня тоже такие имелись, очень удобные, и ткань приятная к телу) мощные ноги. Уверенная расслабленная поза; одной рукой он свободно, у бедра, держал поводья, вторая ладонь тоже лежала на бедре, иногда поощрительно похлопывая коня по шее, а босые ноги крепко сжимали конские бока. Двигались конь и всадник как единое существо, слитно и гармонично. Я со своего места слышала шумное дыхание животного, тяжёлый топот копыт и короткие тихие отрывистые команды человека.

Наконец, случилось неизбежное: Ульвар меня заметил. Прятаться было поздно, тем более он, похоже, не рассердился на мою попытку выползти к свету. Наоборот, одобрительно и даже как-то самодовольно усмехнулся. Но последнее было объяснимо; восхищение на моём лице читалось издалека, написанное очень крупными буквами, а подобное отношение согреет любое самолюбие, даже весьма избалованное.

Тронув коня пятками, мужчина трусцой приблизился и остановился метрах в трёх, с задумчивым прищуром разглядывая меня и будто оценивая. Наконец, сделав для себя какой-то вывод, едва заметно улыбнулся и дёрнул головой, приглашая меня подойти.

Упрашивать не было необходимости: уж что-что, а лошадей я всегда любила. Покатать не покатают, так я хоть поглажу этого красавца по храпу.

Пока я спускалась с террасы и едва не бегом бежала тискать лошадку, сын Тора спешился, и ожидал меня уже на своих двоих. Когда я подошла и взглядом спросила разрешения, протягивая ладонь к лошадиной морде, с непонятной ухмылкой кивнул.

Конь был по-настоящему огромный. Да оно не удивительно; вряд ли животина меньшего масштаба легко вынесет на себе такого тяжёлого всадника.

Отчаянно жалея, что у меня в карманах нет ничего вкусненького (да и карманов тоже нет), я осторожно протянула жеребцу открытую ладонь, а второй потянулась погладить по морде.

Четвероногий красавец удивительно настороженно косил на меня, прял ушами, пофыркивая, и отводил голову. Какой-то он нервный. С другой стороны, с таким хозяином занервничаешь!

— Ну, тихо, мальчик, тихо, что ты, в самом деле? — ласково заворковала я, не спеша навязываться и ожидая, пока конь сам согласится на контакт.

На чём-то настаивать в такой ситуации чревато. Тех, кто думает, что лошади — безобидные существа, просто никогда не кусала лошадь. Меня вот один раз укусила, так ладонь зашивать пришлось, и хорошо не гипс накладывать.

— Ну, не ругайся, — продолжала подлизываться я. Жеребец на пробу ткнулся бархатистым носом в мою ладонь, шумно фыркая и приплясывая на месте. Нет, подумать, какой пугливый!

Секунд эдак через тридцать контакт всё-таки случился; я осторожно коснулась второй ладонью (первую он продолжал подозрительно обнюхивать) конского храпа, и морду из моих цепких лап вырывать не стали. А ещё через пару минут я уже во всю наглаживала конскую голову, обхлопывала шею и обчёсывала уши, напрочь забыв о существовании у этого гнедого парня хозяина.

— А ты у нас недотрога, да? — продолжала нежно бормотать я, почёсывая его под мордой. — Недоверчивый. Ну и правильно, такой красавец может себе позволить попривередничать. Ну, что ты бодаешься? — с улыбкой спросила я, отпихивая требовательно ткнувшую меня в плечо морду. — Кто-то у нас, похоже, наглый вымогатель, да? Ну, извини, мой хороший, нет у меня ничего вкусненького, в следующий раз обязательно принесу. Морковку, например. Ты не знаешь, тут существует морковка? Существует, говоришь? А вкусная? Тебе нравится? — вот так светски болтать со снисходительно принимающим мои почёсывания четвероногим другом я могла бесконечно. Но тут о себе напомнил его хозяин; он тихо хмыкнул себе под нос, отвлекая моё внимание от коня. На лице норманна блуждала задумчивая и будто бы чуть удивлённая усмешка.

Ничего не спрашивая, он легко подхватил меня под мышки, и через мгновение я почувствовала себя сидящей на лошадиной спине. Собралась возразить, что мне, наверное, в моём состоянии не стоило бы так рисковать (уж очень зверюга нервная, если он пожелает меня сбросить, это у него легко получится), но не успела. Конь, качнувшись, переступил ногами, сохраняя равновесие, а меня со всех сторон окутало чужое, но очень хорошо знакомое человеческое тепло: Ульвар уселся позади меня. Левой рукой сжимая поводья, правой он придвинул меня к себе поближе, прижимая и заодно осторожно придерживая под грудью. При этом мои бёдра легли на сжимающие лошадиные бока бёдра мужчины, а стопы, подогнувшись, рефлекторно уцепились за его лодыжки.

Посадка странным образом оказалась удобной и очень надёжной: можно было вообще ничего не уметь и не делать, в нужный момент Ульвар приподнимался со мной вместе. Хотя и весьма интимной, наталкивающей на исключительно неприличные мысли; хорошо, что данного конкретного мужчину я уже давно перестала стесняться, а то получить удовольствие от прогулки было бы трудно.

Сын Тора направил коня к лесу. Кажется, кругом по импровизированному манежу он ограничиваться не собирался, что не могло не радовать.

— Ульвар, а можно я тебя кое о чём спрошу? — приободрённая довольно неожиданным поведением норманна, рискнула попытать счастья я.

— Ну, попробуй, — хмыкнул он у меня над головой.

— Я никак не могу отделаться от ощущения, что всё это очень странно. Ну, вот это, — я широко повела рукой. — В свете слов о давней и непрекращающейся войне я ожидала более мрачной картины. А здесь всё так уютно и спокойно; да и лошадь вот. Не очень вяжется с глобальными проблемами…

Ульвар шумно фыркнул, очень похоже на собственного коня.

— А что ты кроме этого места видела? Оля, я, вообще-то, ярл. Или, как это называется на твоём языке, князь. Не надо по мне и моим условиям жизни судить обо всём мире. Я могу позволить себе хоть коня, хоть слона, хоть дворец до небес. Впрочем, если ты желаешь посмотреть, как живёт наш мир…

— Воздержусь, — тут же трусливо пошла на попятный я. Про себя отметив ещё одну странность: сын Тора назвал меня по имени, более того, короткой формой. Прозвучало это у него удивительно естественно, и неожиданно очень меня согрело.

— Не надо так пугаться, — вдруг спокойно возразил он. — Голода и нищеты в Империи ты не увидишь, не путай это время со своим. Тяжёлую работу — может быть, но всё-таки не на Терре. Здесь почти нет добывающих комплексов, для этого у Империи есть колонии. Да и полезных ископаемых здесь мало; Терра — мозг Империи. Здесь военные и гражданские учебные заведения, военные, проектные и исследовательские организации, на Луне и орбите есть несколько верфей, которые специализируются на тяжёлых боевых кораблях. Маленькие местные предприятия прочих профилей тоже есть, но они работают исключительно на нужды планеты.

— Вот как? Спасибо за разъяснения, — вздохнула я. Хоть что-то в этом мире стало немного понятней! — А мы сегодня не поедем за этой, как её… кацалиоцлей?

— Успеется, — недовольно отмахнулся сын Тора. И я предпочла замолчать, чтобы не портить ему настроение. И так, похоже, его лимит разговорчивости исчерпан на весь день вперёд.

К тому же, — не иначе, для разнообразия, — сейчас молчание меня тоже не тяготило. Можно было полностью отдаться приятным ощущениям и созерцанию.

Здесь было очень красиво. Редкий хвойник, покрытые мхом серые камни, глубокая подушка из этого самого мха под конскими ногами. Пахло морем, хвоей и грибами.

Каждый неторопливый шаг коня отдавался во всём теле. Пользуясь возможностью получить максимальное удовольствие от прогулки, я расслабленно откинулась на грудь мужчины. И это тоже было невероятно приятно: ощущать, как под кожей при каждом движении перекатываются мощные мускулы, как громко и сильно стучит где-то под моими лопатками огромное сердце, разгоняя по могучему телу кровь.

В общем, когда мы выехали на открытое всем ветрам место, откуда открывался великолепный вид на фьорд, в который с противоположного обманчиво близкого берега обрывался широкий белоснежный водопад, я уже почти знала, что такое нирвана.

Вытряхнула меня из этого расслабленного созерцательно-осязательного наслаждения жизнью внезапная остановка и явное намерение мужчины спешиться.

— Что случилось? — озадаченно уточнила я, когда легко спрыгнувший на землю Ульвар уже привычным образом потянул меня за подмышки.

— Ничего, — пожал плечами он, ставя меня на ноги. — Хочется размять ноги. Мне нравится это место. Нравилось, раньше, — подумав, добавил он, отпуская меня и озираясь. Набросил лошадиный повод на ветку корявой сосенки, подошёл почти к самому краю обрыва и невозмутимо уселся на крупный валун, широко расставив ноги и упёршись в них локтями для устойчивости. И замер. И всё это с таким видом, будто подобную процедуру он проделывает всю свою жизнь каждый день по несколько раз.

Я некоторое время в ступоре стояла на месте, пытаясь сообразить, а что вообще происходит? Потом плюнула на это бесполезное занятие, — тяжело мне понять этого хмурого полубога, что есть — то есть, — и решила подойти поближе. К высоте я всегда относилась не то чтобы со страхом, но с настороженностью. Особенно вот такой неустойчивой, с обманчивым мхом под ногами и серыми растрескавшимися камнями. Будем надеяться, меня сюда привезли не с целью торжественного сброса со скалы в жертву морскому богу (сложно, да, через столько времени постоянного ожидания катастрофы поверить, что никто не собирается меня убивать), и сын Тора в случае чего поймает за шкирку. Или вот хотя бы за косу.

Так что я, преисполненная решимости, тихонько приблизилась и встала рядом, любуясь действительно восхитительным пейзажем. Не глядя в мою сторону, Ульвар протянул руку, сгрёб меня в охапку и невозмутимо угнездил на своей коленке. Я даже не пискнула; кажется, начала привыкать к его стремительным внезапным движениям.

Правда, теперь я уже, обняв мужчину за шею, смотрела не на пейзаж, а на портрет, внимательно разглядывая строгий профиль норманна. На фоне окружающих скал он смотрелся гораздо лучше, чем в любых других декорациях, а ярко-голубые глаза повторяли своим цветом высокое северное небо. И было сейчас в этих глазах очень непривычное выражение какой-то… умиротворённости, что ли?

Я придвинулась чуть ближе к мужчине по его собственной ноге, прижавшись вплотную, обняла крепче, мечтая стать неотъемлемой частью этого его нехарактерного и неожиданного спокойствия. Уткнулась носом в шею, с наслаждением втягивая запах, и совершенно растерялась: от этого простого безобидного действия меня накрыло волной такого желания, что стало почти больно.

От мужчины умопомрачительно пахло. То есть, умом я понимала, что этот запах не должен казаться приятным; пахло отнюдь не розами, и даже не естественным запахом его кожи, а откровенно потом, человеческим и конским вперемешку. Но почему-то именно от этого запаха у меня в голове замкнулись какие-то древние закисшие контакты, прошёл совершенно ясный и чёткий сигнал, что вот именно так должен пахнуть мой мужчина, — воин, защитник и вообще лучший с точки зрения генов партнёр, — и гормоны взбурлили.

Крышу мне снесло не до конца, и при большом желании я вполне могла взять себя в руки. Например, если бы кто-то пожелал нас отвлечь, или ситуация была бы совсем уж неподходящая, но дикая природа меня совсем не смущала (кстати, а куда у них комары все подевались? Ни одного не видела за время жизни в этих местах!). И я, наверное, первый раз в наших уже довольно долгих отношениях проявила инициативу. Нельзя сказать, что я была робкой или стеснительной; просто обычно мне на подобное не оставляли времени.

Осторожно отвлекая мужчину от созерцания, я запустила руку в вырез его рубашки, расстёгивая её (так и не поняла, на каком принципе работала эта застёжка; не то липучка, не то магниты, не то что-то совсем уж альтернативное). Потом, не встретив возражений и оттого осмелев, присоединила вторую руку к первой и, с удовольствием проводя ладонями по груди и плечам, спустила с них рубашку. И принялась неторопливо, вдумчиво покрывать поцелуями открывшиеся взгляду просторы, губами и языком пробуя солоноватый вкус, вбирая в себя такой потрясающий запах его кожи.

Не иначе, для разнообразия, мужчина решил в этот раз полностью передать инициативу в мои руки. И совершенно не возражал, когда я опустилась перед ним на колени, и недвусмысленно потянула вниз край штанов. А я… в конце концов, если я не решаюсь, и никогда не решусь высказать вслух всё, что я чувствую к этому человеку, почему нельзя просто сделать ему приятно?

И себе заодно. Потому что испытывать удовольствие — это, конечно, очень здорово; но дарить его любимому мужчине ничуть не менее приятное ощущение. А уж как приятно было слушать его прерывающееся дыхание! Наблюдать, как одна ладонь судорожно стискивает мою косу, а вторая — его собственное колено, и понимать, что всё это — проявление заботы; он явно боялся забыться и, не рассчитав силу, сжать меня гораздо сильнее, чем это могло выдержать моё здоровье.

Когда короткие судороги наслаждения перестали волнами пробегать по его телу, Ульвар осторожно потянул всё ещё сидящую на земле между его разведённых коленей меня за плечо вверх. Опять усадил к себе на ногу, обнял одной рукой, а второй обхватил моё лицо. Некоторое время очень пристально меня разглядывал с непонятным выражением в глазах. Настолько долго и внимательно, что я уже начала нервничать: а не сделала ли я со своими порывами чего-нибудь такого, что в этом мире кажется плохим, неправильным или означающим что-нибудь странное?

Но отчитывать меня не стали. Вместо этого, удовлетворившись результатами осмотра (знать бы ещё, какими), мужчина меня поцеловал — вдумчиво, глубоко, неторопливо.

В итоге в обратный путь мы тронулись далеко не сразу. Надеюсь, кроме птичек и коня свидетелей у наших игр на свежем воздухе не было.

Ехали в молчании, но не тяжёлом, а удивительно умиротворённом. Не знаю, о чём раздумывал Ульвар, явно машинально поглаживающий меня кончиками пальцев по груди и рёбрам (хорошо, я не боюсь щекотки). Я же была занята размышлением очень важным, касающимся собственного здоровья, и чем дольше думала, тем яснее понимала: надо поговорить с профессионалом. Потому что лично мне казалось очень подозрительной насыщенность собственной интимной жизни и тот факт, что у меня ни разу не возникло желания отказаться от физической близости. Как-то это странно: стоит сыну Тора до меня дотронуться, и я уже практически на всё готова. Не спорю, с ним действительно невероятно хорошо, но каждый день несколько месяцев подряд — это повод для беспокойства. Вряд ли это болезнь или какое-нибудь отклонение, — скорее, свойство его божественного происхождения, как и все прочие странности, — но для очистки совести лучше бы спросить. Хоть буду знать, с чего меня так накрыло.

А ещё я в очередной раз поминала незлым тихим словом ту женщину, которая выбрала для моего космического варвара такое неудобное имя. Спору нет, звучит грозно и торжественно: «ярл Ульвар». Но вот как это великолепие сократить до чего-то удобоваримого в быту, я совершенно не представляла. Ну, в детстве, положим, он ещё мог быть для неё «Улей». Но приложить это девчачье в моём представлении имя к нынешнему сыну Тора я бы и в страшном сне не смогла. Какая «Уля», о чём вообще может быть речь? На «Варю» он совершенно не тянул, на «Лёву» тоже. Разве что «Ур», но тоже как-то странно. Ур-мур-мур! Вот со мной всё просто: Оля, Лёля, и ещё десяток вариантов. К нему же ни одно ласковое обращение совершенно не липло, Ульвар — и всё; и хочется вытянуться по стойке «смирно». Придумают же имена!

В конюшне всё оказалось, для разнообразия, не по-старинке, с соломой и деревянными кормушками, а гораздо футуристичней, чем даже в доме. Несколько светлых стойл были отгорожены мерцающими завесами силовых полей или чего-то вроде. Странный тёмный пластик пола приятно пружинил под ногами (не удивлюсь, если все отходы жизнедеятельности убирались автоматически), в стойле имелась автоматизированная «кормушка», автоматизированная же система чистки. В общем, сплошные высокие технологии. На службе лошади, ага.

Я решила, что уж теперь-то (после душа) меня точно повезут к людям, совершат надо мной эту загадочную процедуру нанесения полезной татуировки, и я наконец смогу свободно читать книжки и самостоятельно находить ответы на свои дурацкие вопросы. Однако, реальность опять оказалась против. Стоило мне вслед за Ульваром пройти в дом, как до слуха донёсся совершенно незнакомый мужской голос. Низкий, грубый, раскатистый; он напоминал скорее ворчание грома, чем речь человека.

— Ну, наконец-то! Где ты шляешься столько времени? А-а, понимаю, — с неприятной ухмылкой протянул гость, разглядывая появившуюся из-за плеча сына Тора меня. Сразу захотелось нырнуть обратно, но я ограничилась тем, что схватилась за руку стоящего рядом мужчины. И едва удержалась, чтобы поднять на него совершенно обалделый взгляд: в ответ на моё прикосновение он легко ободряюще сжал мою ладонь и погладил пальцы. — Делом занимаешься, это правильно. Таким делом только дурак заняться откажется, — продолжал зубоскалить сидящий в кресле гость, которого я, несколько осмелевшая при поддержке своего викинга, разглядела уже подробнее, а не только ухмылку.

Это явно тоже был норманн. Правда, в сравнении с ним даже Ульвар, всегда казавшийся мне чересчур суровым и грубым, теперь виделся аристократически изящным. Гость был лохмат, бородат, морду имел совершенно уголовную, пересечённую жутковатого вида шрамами, похожими на следы от когтей. Он сидел, и в таком положении оценить его габариты было затруднительно; но мне показалось, что он даже больше сына Тора, что было совсем уж невероятно.

— Что ты здесь забыл? — недружелюбно поинтересовался Ульвар, подходя к дивану. Поскольку руку мою он так и не выпустил, пришлось торопливо семенить следом. Усевшись, мужчина потянул меня за собой и хозяйским жестом подгрёб под бок, вольготно откидываясь на спинку кресла.

— Мне при бабе твоей разговаривать? — гость иронично вскинул кустистую бровь пшеничного цвета.

— Да, — ни мгновения не сомневаясь, ответил сын Тора, удивив этим не только собеседника, но и меня. Бородач окинул нашу парочку цепким взглядом холодных серых глаз, и удивлённо приподнятые брови, хмурясь, сошлись над переносицей.

— Пожалуй, — медленно кивнул он.

— Так что тебе от меня надо?

— А не напрасно ли ты злишься? — сощурившись, уточнил гость. — Как я вижу, всё сложилось даже лучше, чем могло. У тебя есть женщина, которая не хочет без тебя жить, и без которой не сможешь жить ты. Ты…

— Ещё скажи, что это твоя заслуга, — ледяным тоном, от которого меня пробрало до костного мозга, оборвал его Ульвар. Хотя про «женщину» почему-то спорить не стал. Сердце от этой мысли радостно ёкнуло, но я поспешила отогнать вновь поднявшую голову надежду. — Третий и последний раз спрашиваю: что ты здесь забыл?

— А потом что? В морду дашь? — как-то грустно и даже почти обречённо хмыкнул бородач. — Не злись, Ульвар, я не ругаться пришёл, и совсем не за тем, о чём ты мог подумать. Ты будешь смеяться, — мне нынче самому смешно, — но я пришёл к тебе за помощью. Точнее, за советом.

— Ты? Ко мне? — недоверчиво фыркнул норманн. — Это новость, конечно. И в чём же тебе мог понадобиться мой совет? И почему ты не пошёл к кому-нибудь ещё?

— К посторонним неловко, — неожиданно смущённо хмыкнул волосатый. — А ты меня и так ни в грош не ставишь, вроде как падать дальше некуда.

— Я уже заинтригован, — мне показалось, Ульвар несколько расслабился после этих слов. Как будто до сих пор ожидал чего угодно вплоть до прямого нападения, а теперь буря прошла стороной.

— В общем, всё не так сложно. Мы просто не знаем, как жить дальше, — пожал огромными плечами гость.

— Мы?

— Да. Мы. Все мы. Понимаешь, мир изменился. Наш мир. Или мы сами, — взгляд бородача стал вдруг смертельно усталым, тусклым и будто бы по-старчески подслеповатым. — В общем, всё сложилось удачно, Ирий теперь часть вашей Империи, а мы можем спокойно вернуться домой. Только когда люди его захватили, что-то в нём умерло. Или не в нём? В общем, судьба умерла, наша. Раз! — и в один прекрасный момент её вдруг не стало. Совсем недавно; по вашему местному времени с неделю назад. Сейчас у нас… не то чтобы паника, но мы просто не знаем, что делать. А я вот подумал и решил: это ведь, наверное, не конец. Вы ведь как-то так живёте, и даже вроде бы счастливы. Бываете, — задумчиво вздохнул он. — Вот и подумал, может, ты что подскажешь.

— Подожди, — неприятным вкрадчивым тоном проговорил Ульвар. — Дай мне прочувствовать историчность момента. Ты пришёл спросить у меня, как тебе жить?

— Строго говоря, наверное, не только мне. Нам всем.

Некоторое время мужчины молча о чём-то думали, разглядывая друг друга. А до меня потихоньку доходила суть разговора, и даже появились кое-какие предположения относительно личности гостя. Вот если бы где-нибудь в обозримом пространстве присутствовал молот, я бы не сомневалась ни секунды.

— Ты выбрал неудачного советчика, — наконец, угрюмо хмыкнул Ульвар. — Надо было идти сразу к Её Величеству.

— Почему? — кустистые брови опять удивлённо взметнулись.

— Потому что. Ты пришёл у меня спрашивать о жизни. Не видишь противоречия? Вот про сметь я бы мог тебе много порассказать, с ней я знаком отлично. Хочешь, найду способ тебя прикончить? — усмехнулся норманн.

— М-да. Твоя правда, Фенрир тебя разорви, это я не подумал. Видать, придётся идти сложным путём, — усмехнувшись, он хлопнул себя ладонями по коленям. — Ладно, пойду на поклон к вашей могучей и прекрасной, — иронично хмыкнул гость и исчез, развеивая мои последние сомнения. Даже в этом времени люди на подобное не способны, зато способен кое-кто другой.

Повисла тишина; настороженная, напряжённая. Хотя, может, это она только для меня была такой.

— Почему? — наконец, рискнула спросить я.

— Что — почему? — спокойно уточнил Ульвар.

— Почему тебя нельзя спрашивать о жизни, а о смерти — можно? — я выбралась из-под его руки, чтобы заглянуть в лицо.

— Потому что смерть — это я, — жутковато ухмыльнулся сын Тора. Хотя, возможно, улыбка показалась мне такой из-за сказанных слов, совершенно не соответствующих спокойному тону без малейшей доли пафоса.

— В каком…

— В прямом, — оборвал меня мужчина, внимательно разглядывая моё лицо, наблюдая за реакцией на свои слова. — Мне было двадцать восемь, когда началась война. Последующие двести пятьдесят лет я занимался только одним: убивал. Вначале я был пушечным мясом на передовой, потом пилотом. Потом больше ста лет я был Первым Палачом Империи, и у циаматов моё имя стало ругательством. И, в общем-то, сейчас ничего не изменилось, — он пожал плечами. Потом озадаченно нахмурился; видимо не мог истолковать мои эмоции, и его это раздражало.

А я замерла, отчаянно пытаясь выбраться из-под кучи обрушившихся на меня фактов с сопровождающими их озарениями и ассоциациями, и собрать мысли в какую-никакую связную цепочку.

Нет, я и раньше предпринимала попытки соотнести возраст Ульвара с реальностью и, главное, реалиями этого мира. Но получалось плохо, и я малодушно отгоняла сопутствующие мысли. А сейчас они все скопом меня догнали и рухнули прямо на голову.

Палач. Убийца. Даже, наверное, чудовище; кроме шуток, самое настоящее всамделишнее чудовище, которым вполне осознанно можно пугать даже не детей, а взрослых. Страшно даже представить, как может искорёжить психику работа палача как таковая, а уж за столько лет!

Наверное, вот именно сейчас мне стоило начать его бояться. Как говорится, самое время, теперь даже аргументы появились. Подозреваю, за свою жизнь он пролил столько крови, что можно наполнить небольшое озеро. И, более того, похоже, этот процесс доставлял ему удовольствие.

Но почему-то испугаться не получалось. Точнее, страшно мне в итоге всё-таки стало, но не от личности сидящего рядом со мной человека, а от того, черезо что этот человек прошёл и каким-то образом сохранил в себе человека. Того самого, который вчера с отчаяньем смертельно больного цеплялся за меня, как за последнюю надежду на выздоровление, и сегодня стискивал в кулаке мои волосы, чтобы ненароком не причинить боль.

На глаза навернулись слёзы. Губы сына Тора сложились в насмешливую ухмылку; кажется, эмоции мои он понял совершенно не правильно.

Но высказать какую-нибудь глупость я ему не дала. Подалась вперёд, забираясь к нему на колени, обнимая за шею, утыкаясь носом куда-то под челюсть, и разрыдалась от жалости. К этому большому сильному мужчине, который уже забыл, каково это — быть живым. К себе, что обречена жить с этим человеком, и уже никуда и никогда от него не денусь. Ко всему этому миру, уставшему от войны. Даже к этим глупым богам, которые не знают, что делать с собственной жизнью.

Навзрыд я плакала пару минут. Потом ещё какое-то время просто всхлипывала. Явно ошарашенный таким поведением Ульвар осторожно гладил меня по спине, хотя слов утешения не шептал. Оно и к лучшему, а то я бы решила, что он тронулся умом.

Способность к связному мышлению вернулась ко мне примерно тогда, когда кончились слёзы.

— Вот, чёрт, — всхлипнув особенно надрывно, пробормотала я, отстраняясь и вытирая рукавом рубашки глаза, когда вспомнила одну немаловажную деталь. — Извини, — вздохнула я и нервно хихикнула.

— Хм? — издал какой-то невнятный, но однозначно вопросительный звук Ульвар.

— Извини, что я разревелась. Совсем забыла утром хлопнуть успокоительного, — смущённо хмыкнула я.

— Успокоительного? — переспросил мужчина.

— Я без них с этой беременностью становлюсь очень сентиментальной и чувствительной.

— Сентиментальной? — норманн озадаченно нахмурился.

Ура-ура! Сегодня счастливый день! Кажется, мне наконец-то удалось своими словами и поведением поставить этого человека в тупик! Есть в мире справедливость, не всё ему надо мной издеваться!

— От каждой мелочи глаза на мокром месте. Кто-то рядом слишком громко чихнул, а я расстраиваюсь. Ну, плюс начинают невероятно умилять всякие там пушистые котята, чёрно-белые фильмы про любовь, старые открытки… — моё бормотание под ошарашенным взглядом сына Тора сошло на нет. — Так. Я пошла принимать лекарство! — решительно всплеснув руками, я дёрнулась подняться с дивана, но так просто сбежать мне не дали. Ульвар удержал меня на месте и продолжил гипнотизировать тем же недоуменно-озадаченным взглядом.

— И от чего ты плакала сейчас? — мрачно уточнил он.

— Тебе не понравится ответ, — вздохнув, попыталась предупредить я. Убьёт, как есть убьёт! Или окончательно разочаруется в моих умственных способностях, о которых и так невысокого мнения.

— Ольга, — строго с нажимом повторил сын Тора.

— Я могу опять расплакаться, — страшно пригрозила я. Он даже ничего не ответил, только насмешливо вскинул бровь, ожидая ответа. Вот спрашивается, зачем ему выслушивать мои маленькие женские трагедии? Я ведь и сама понимаю, что именно сейчас особой причины для слёз не было, и это всё гормоны. — Ну… просто это так грустно. Боги, которые вершат судьбы, а сами не знают, что делать с собственной. Непрекращающаяся война, которая миллионами ломает судьбы. И ты вот тоже… столько лет только смерть вокруг, и ничего кроме, — я опять зашмыгала носом, нервно теребя край рубашки и чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — И вовсе неудивительно, что тебе так «на гражданке» тяжело, и что ты такой суровый и непробиваемый. И я… — на этом месте я запнулась, вовремя прикусив язык, потому что чуть не выдала собственный самый главный секрет. Но быстро выкрутилась. — Сижу вот тут тоже, никому не нужная и бесполезная, никто меня не любит. И статуя тоже женщина несчастная… — вяло попыталась пошутить я.

— Какая статуя? — Ульвар смотрел на меня с таким видом… Будто я только что сидела нормальная, а потом у меня вдруг выросли клыки, крылья и щупальца, и теперь абсолют пытался понять, то ли это его сейчас глючит, то ли раньше я удачно маскировалась.

— Она графа любит, — я вновь шмыгнула носом. Потом до меня дошло, что с классикой советского кинематографа этот мужчина явно не знаком, и я поспешила уточнить; а то ещё вызовет мне доктора, решит, рехнулась баба. — Про статую это шутка была. То есть, не шутка, а фраза из старого фильма… Можно я всё-таки приму лекарство?

Он молча разжал руку, отпуская меня на свободу (хорошо, не отдёрнул в панике; я и так не знаю, как ему теперь в глаза смотреть), и я на пятой передаче рванула в кухню, чувствуя себя не просто дурой, а сферической идиоткой в вакууме.

Пока я принимала лекарство (оно каким-то хитрым аппликатором впрыскивалось сразу в кровь, не нарушая целостность кожи) и уговаривала себя не паниковать (что после внедрения в организм успокоительного далось довольно просто), сын Тора успел освежиться. Я натолкнулась на него в дверях, направляясь в сторону спальни с душем, и прошмыгнула мимо, стыдясь поднять глаза. Но всё равно чувствовала, как он с непонятным выражением очень внимательно разглядывает меня сквозь лёгкий прищур.

Я в кои-то веки решила надеть что-то из императорских даров. До сих пор из всего подаренного имущества пользовалась только удобными практичными лёгкими ботинками (универсального размера леггинсы и рубашка были среди выданных мне Ульваром вещей), а тут вдруг захотелось почувствовать себя нормальной женщиной. Когда из гостиной исчезла коробка я, к слову, не заметила, да и не интересовалась. Гораздо важнее был тот факт, что в шкафу в спальне оказалось много свободных полок, и за оккупацию парочки меня не ругали. Скорее всего, просто не заметили.

В общем, я решительно распустила косу, надела радостно-зелёное платье-сарафан с завышенной талией и умеренно коротким подолом, обула лёгкие босоножки, накинула на плечи огромную и потрясающе красивую белоснежную шёлковую шаль. Повертевшись перед зеркалом, с чувством глубокого удовлетворения признала, что я всё-таки осталась, несмотря на все потрясения, той самой симпатичной энергичной девчонкой, которую давно и неплохо знала. Ну и что, что по паспорту уже четвёртый десяток; зато в душе шестнадцать лет! И выгляжу я на двадцать с небольшим.

Кстати, я как-то прежде не замечала, не до того было, а вот сейчас посмотрела и решила, что больше восемнадцати я своему отражению дать не могу, даром что живот уже вполне заметен, и грудь у меня даже без беременности совсем не подростковая.

Тоже надо уточнить у доктора Паоло; если они со своей медициной живут до двухсот лет, как говорил Кичи, может, и меня тоже ненароком подлечили в процессе исследований?

С этой оптимистичной мыслью я спорхнула вниз по лестнице, и в гостиной нашла задумчивого и погружённого в себя Ульвара.

— Я готова! — сияя радостной улыбкой, доложила я. Правда, когда сын Тора окинул меня странно хмурым и недовольным взглядом, улыбка померкла, а приподнятое настроение с размаху приложилось о твёрдый пол и закатилось под плинтус.

Однако, ничего не сказав, мужчина кивнул и двинулся к выходу. Пока шла за ним к транспортному средству, я даже сумела уговорить себя, что всё равно выгляжу замечательно, а норманн — унылый зануда, и ничего не понимает в колбасных обрезках. И что бы он там себе ни думал, главное, я нравлюсь себе.

Как вовремя я всё-таки вспомнила про волшебное лекарство; без него, пожалуй, точно позорно разревелась бы. А так получилось быстро взять себя в руки.

В молчании мы погрузились в транспорт. Весь путь тоже прошёл в тишине, точно так же без слов мы начали выгружаться. Там, куда мы прилетели, оказалось ещё теплее, чем дома, поэтому я с чистой совестью оставила шаль в леталке.

Приземлились мы на небольшой парковке возле настоящей ацтекской пирамиды и двинулись к ней. Точнее, присмотревшись, я поняла, что это не какое-то древнее культовое сооружение из монументальных каменных блоков, а здание явно более поздней постройки. Оно даже обладало теми характерными футуристическими чертами, которые я бесплодно искала в остальных местных сооружениях: плавные перетекающие друг в друга линии, внешняя монолитность конструкции, гладкий серый материал, похожий на пластик.

А ещё здесь было довольно людно. Не сказать, что толпа народу, но я хоть смогла посмотреть на живых настоящих людей в нормальных условиях. Мужчин было существенно больше, чем женщин, а женщины в большинстве своём были или беременные, или с детьми, или и то и другое сразу. Что касается нарядов, пестрота была невероятная, начиная с откровенно национальных одеяний (я даже видела пару ямато в кимоно) и заканчивая вполне знакомыми мне практичными вещами вроде рубашек и джинсообразных штанов.

Ульвар почему-то был мрачен, и даже не хватал меня за запястье, как делал обычно. Просто шёл, не глядя в мою сторону, и, кажется, мало интересовался моим присутствием. Уже на подходе к зданию я рискнула попробовать уцепить его за руку, — мне просто некомфортно было идти рядом и не держаться за него, — и, к счастью, отгонять меня не стали. Наоборот, сын Тора перехватил мою руку так, как было удобно ему, и моя ладонь совсем утонула в его огромной лапище. Но это уже не имело значения; главное, мне сразу полегчало.

Возле самой пирамиды людей было особенно много, но перед нами все будто инстинктивно раздавались в стороны. Точнее, это я примазываюсь; шарахались от Ульвара. Мне в голову забрела глупая мысль, что с ним, должно быть, хорошо ходить по распродажным магазинам.

Внутри здание напоминало уже виденный мной исследовательский центр: те же безликие коридоры, отличавшиеся только обилием зелени. Причём растения росли прямо из пола, из стен, а местами вовсе свисали с потолка.

Мы куда-то прошли, поднялись на лифте, потом ещё прошли уже по почти безлюдным коридорам и в итоге завернули в кабинет, где сидел немолодой тольтек с большими печальными глазами. Ульвар с ним о чём-то коротко поговорил в привычной местным манере, каждый на своём языке; я не успела понять, о чём речь. После чего индеец обратился уже ко мне на чистом русском.

— Не волнуйтесь, процедура совершенно безопасная и безболезненная. Пойдёмте.

И мы, оставив сына Тора в кабинете, опять пошли по коридорам, правда, недалеко. Меня уложили на какой-то резной алтарь в безликой белой комнате, что-то тихонько загудело… и пала тьма. То есть, я мгновенно и полностью отключилась. Когда включилась обратно, вокруг была всё та же белая комната, только перед глазами почему-то всё расплывалось.

— Ну, вот и всё, — склонился надо мной знакомый пожилой тольтек. — Можете вставать.

— Не уверена, — тихо хмыкнула я, медленно и осторожно садясь. В голове неприятно шумело, предметы вокруг то теряли чёткость, то наоборот становились видны до последней чёрточки. А ещё перед глазами то и дело мелькали какие-то цветные пятна.

— Как вы себя чувствуете? — озадаченно проговорил мужчина, удивлённо меня разглядывая.

— Голова кружится, — я зажмурилась, но это не помогло: перед глазами было светло, и опять плавали те же самые цветные круги. — Мне нехорошо; кажется, я сейчас упаду в обморок. Или меня стошнит, — честно предупредила я, прикрывая ладонью рот.

— Прилягте, — засуетился встревожившийся и даже будто напуганный тольтек. — Сейчас, сейчас… — но уложить меня он не успел; перед моим расплывающимся взглядом предстала фигура сына Тора. — Кириос ярл, всё прошло нормально! — испуганно залепетал работник. — И все показатели в норме!

Игнорируя явно успевшего проститься с жизнью (знать бы ещё, почему он так испугался; неужели всё совсем плохо, и я сейчас откину копыта?) мужчину, сын Тора в два шага оказался рядом со мной. Приобняв одной рукой за талию, второй обхватил моё лицо, по-прежнему не обращая внимания на бормотание тольтека.

Не знаю, сделал ли что-то норманн, или это был эффект присутствия, но мне под его руками сразу полегчало.

— Вон пошёл, — сквозь зубы процедил Ульвар.

— Но ваша супруга должна…

— Я сказал, пошёл вон, — сын Тора бросил на несчастного испепеляющий взгляд, и местный, поперхнувшись словами, выскочил наружу.

— А почему он… — начала, было, я, когда за посторонним закрылась дверь.

— Помолчи, — оборвал меня сын Тора, прикрыв глаза и не отрывая ладони от моего лица. Нет, похоже, он действительно делал что-то полезное, а не просто стоял рядом. Знать бы ещё, что! А ещё выяснить, с чего меня записали в супруги. Хотя, с другой стороны, логично; кого бы ещё он мог сюда привести? Они же не знают, как у нас всё запутано. Или запущено?

В итоге всё оказалось не так страшно, как могло быть. Просто я совершенно не умела работать с внедрённым в мой организм приборчиком, вот меня и заглючило. Ульвар что-то в нём подкрутил и терпеливо объяснил, как всем этим великолепием пользоваться.

Сколько же у него талантов, не устаю удивляться; теперь вот оказывается, что он и в технике разбирается, и умеет доступно объяснять серьёзные вещи. Когда только успел всему научиться? В перерывах между пожиранием младенцем и погашением звёзд, не иначе.

Впрочем, всё оказалось несложно, и даже мой технически безграмотный разум быстро освоился. Это устройство как-то вычленяло из излучений мозга направленные мысли, и транслировало нужную картинку прямо в мозг. Проблемы и «глюки» же у меня начались из-за установки в цале настроек «по умолчанию», согласно которым «дополненная реальность» возникала при пристальном взгляде на интересующий предмет. Ульвар же выкрутил устройство на минимальную чувствительность, и теперь для работы с приборчиком мне сначала нужно было на этой самой работе сосредоточиться. Что полностью меня устраивало.

На выходе нас поджидал какой-то молодой смуглый мужчина.

— Кириос сын Тора, я бы хотел принести извинения за безграмотные действия бывшего сотрудника, — слегка поклонившись, проговорил он. — Надеюсь, кириа ярла в порядке?

Хм. Один раз — случайность, два раза — уже подозрительно. «Ярла», это, насколько я помнила из брошюрки (да и логика голосовала за этот вариант), жена ярла, то есть — княгиня. Проще говоря, меня опять окрестили супругой сурового викинга, и опять он не возразил. Интересно, ему просто лень спорить, или это то, о чём я подумала?

— Да, — коротко бросил Ульвар и потянул меня за руку к выходу.

— Ульвар, а… — я опять попыталась прояснить интересующий момент, и опять меня оборвали.

— Потом, — раздражённо поморщился сын Тора.

Я грустно вздохнула. Ну, потом — так потом, у меня не горит.

— Ульвар? — окликнул моего спутника незнакомый мужской голос, когда мы оказались в том самом просторном холле возле выхода. — Какими судьбами? — к нам навстречу спешил какой-то невысокий жилистый норманн.

— Какое твоё дело? — невежливо огрызнулся сын Тора. Ох, что-то мне подсказывает, пока мы доберёмся до дома, он совсем озвереет, и ответ на интересующий вопрос я так и не узнаю.

— О, я смотрю, та шлюха всё ещё с тобой? Эрик мне рассказал, — он бросил на меня брезгливый скользящий взгляд, удостоив снисходительной усмешки. Сразу захотелось ляпнуть какую-нибудь гадость в ответ, но я воздержалась. И, похоже правильно сделала; к моему искреннему удивлению, за мою честь нашлось, кому вступиться.

Одно стремительное движение, и вот уже хам висит в воздухе, пытаясь откусить кусочек воздуха, приподнятый за горло могучей ручищей Ульвара. Сын Тора, придвинув жертву к себе вплотную, что-то тихо процедил на родном языке, отчего покрасневший от нехватки воздуха мужчина вдруг смертельно побледнел, а в глазах появился подлинный ужас. Вдоволь налюбовавшись выражением паники на лице очередного предположительного родственника (не повезло Ульвару с роднёй, м-да), викинг отодвинул его в сторону и разжал ладонь, и мужчина безвольно рухнул на колени в полуметре от меня. Я на всякий случай отошла на шаг; вдруг, вцепится?

Но тот, держась за горло и судорожно кашляя, вскинул на меня насмерть перепуганный взгляд и с трудом прохрипел.

— Я приношу свои извинения, ярла.

— Э-э… да ладно, бывает, обознался, — озадаченно пробормотала я, когда сообразила, что от меня ждут ответа.

Нет, вот теперь я окончательно уверена, что без моего ведома в моей жизни произошли важные изменения. Если этот вот родственничек такими громкими словами кидается, то это «ж-ж-ж» неспроста!

— Пойдём, — протягивая мне руку, строго велел сын Тора. Я, смерив его задумчиво-подозрительным взглядом, уцепилась за протянутую конечность. Я хорошая девочка, я не буду учинять ему разборки на людях. Вот дайте мне только до леталки добраться, и меня его грозный взгляд и строгий голос уже не остановят!

— Ульва-ар? — насмешливо протянула я, когда мы наконец-то погрузились. — Тебе не кажется, что не мешало бы объясниться?

— Нет, — невозмутимо отрезал он. Я вздохнула. Ладно, пойдём длинным путём.

— Почему все эти люди называли меня твоей женой?

— Потому что ты ей и являешься, — также спокойно ответил полубог.

Так, Оля, спокойно! Бесполезно пытаться свернуть ему шею, он всё равно сильнее и быстрее. Да и не хватит у меня сил, даже если полубог не окажет сопротивления; я эту шею двумя ладонями не могу обхватить с серьёзным зазором…

— А почему я этого не знала? — возмущённо поинтересовалась я.

— А зачем? — продолжил издеваться сын Тора.

— А моё мнение ты почему не спросил?!

— Оно не имеет значения, — он слегка пожал плечами. В этот момент наша леталка как раз оторвалась от земли.

— Не имеет значения?! — задыхаясь от возмущения, прошипела я. — Не имеет значения, согласна ли я быть твоей женой?! Да я… да я на развод подам! Вот прямо сейчас, разберусь с этой кацалиоцлей, и…

— Браки старшей аристократии носят нерасторжимый характер, — с той же танковой невозмутимостью обрадовал меня мужчина.

— Но зачем?! — в полном шоке выдохнула я.

— Потому что я так хочу, — слегка пожал плечами он.

— Почему ты не можешь спросить, чего я хочу?! — от злости меня, кажется, начало трясти.

— Это не имеет значения, — повторил он с лёгким раздражением. — Для тебя всё равно ничего не изменится, в чём проблема?

— Проблема в том, что я не табуретка! Я человек! Ты меня даже гипотетического шанса на нормальную жизнь лишаешь! Ты не имеешь никакого права решать за меня, как, с кем и сколько мне жить! Да, впрочем, наверняка там есть какие-нибудь возможности всё это расторгнуть, — пытаясь взять себя в руки, медленно выдохнула я. — Думаю, Её Величество…

Но договорить мне не дали. Мгновение, и сын Тора угрожающе навис надо мной, а его ладонь крепко обхватила сзади мою шею и затылок.

— Ты никуда не уйдёшь, женщина, — процедил он. — Никогда. Поняла меня?

От страха у меня затряслись колени; Ульвар в этот момент выглядел по-настоящему жутко. В голубых глазах сверкала ледяная, полубезумная ярость. Казалось, ещё немного, и он сломает мне шею. Только, похоже, копившаяся во мне обида достигла критической массы, и остановиться я уже не могла.

— А то что? — скривив губы в подобии улыбки, выдавила я и дёрнула головой, пытаясь освободить её. Удивительно, но мужчина разжал руку, и даже перестал надо мной нависать, откинулся в своём кресле. — Ударишь? Убьёшь? Так бей! А не сделаешь ты — я сама справлюсь, в конце концов, у тебя там много скал, даже ваши доктора не соберут. Зачем было отменять смертный приговор? Чтобы заменить на пожизненное заключение? Нет, спасибо! А что ты будешь делать, когда я тебе надоем? Точно так же вышвырнешь на помойку? Тебе же на меня плевать — кто я, что я, я для тебя живая игрушка! А я человек, понимаешь ты это или нет? У меня тоже чувства есть, желания, и я не могу постоянно жить, как предмет мебели! Ты про меня вообще ничего не знаешь, я тебе только в постели интересна, да как мать для будущего наследника. Хорошо, я согласна, но жизнь-то у меня зачем отнимать? Даже не жизнь; надежду на неё?! Зачем я тебе понадобилась, я же тебя только нервирую тем фактом, что умею разговаривать и имею наглость иногда быть чем-то недовольной?!

— Я НЕ ЗНАЮ, ПОБЕРИ ТЕБЯ ХЕЛЬ! — рявкнул он так, что вздрогнул весь летательный аппарат.

ХРЯСЬ!

Кулак полубога с грохотом впечатался в светлый пластик стены. Кулак оказался крепче, по обшивке зазмеилась трещина. В кабине ощутимо похолодало. Кажется, именно это называется «разгерметизация». Какие-то огоньки на передней панели тревожно замелькали, и машинка начала поспешно снижаться; не падать, а опускаться вниз, и это было ясно, так что я даже не очень испугалась. Было не до того.

Меня можно было поздравить: я таки довела долго назревавший конфликт до взрыва, а Ульвара сына Тора — до точки кипения. Похоже, норманн был в ярости; той самой, которая слепая, игнорирующая всё вокруг. Например, он даже не обратил внимания на наше замедленное падение.

— Предначертание, шизофрения, проклятие, — я не знаю как это называется! — прорычал он. Но меня почему-то не ударил, вместо этого судорожно вцепившись в подлокотники кресла; те скрипнули и ощутимо промялись. — Ладно, хочешь подробностей — будут тебе подробности, — процедил он, прикрыв глаза и явно отчаянно пытаясь справиться с собой. — Ты спрашивала, что случилось вчера. Вчера мне приказали тебя убить. Вот только когда я выстрелил тебе в голову, у меня создалось впечатление, что это меня только что пристрелили. Мне было больно, Фенрир тебя разорви! И пусто. Я это ощущение, когда ты на самом деле лежишь мёртвый, но при этом ходишь и смотришь на собственный труп, до конца жизни буду помнить, — с трудом проталкивая слова сквозь стиснутые зубы, проговорил он. — Не знаю, что мне пыталась доказать этим Её Величество — что я дурак, слабак, что я ошибся; что я был не прав, а она — права. Но я не хочу проверять, смогу ли я не застрелиться, если что-то подобное случится ещё раз. Поэтому, — хочешь ты того или нет, — ты будешь рядом и живая.

В кабине повисла тишина, нарушаемая только тихим свистом воздуха. Леталка уже приближалась к земле; судя по всему, мы падали-садились в каком-то лесу.

А я пыталась разобраться в сказанном и собственных чувствах. И было мне больно, страшно и почему-то немного смешно. Причём больно и страшно совсем не за себя. Всё-таки Её Величество оказалась очень жестокой женщиной…

Когда в дно машинки сильно ткнулась земля, я, наконец, приняла решение. Не знаю, правильное или нет; но оно было моим. И от этого почему-то стало спокойней, хоть и принято оно было… мягко говоря, под давлением.

Выпутавшись из фиксирующих ремней, я неловко перебралась на колени к мужчине. Причём когда я опёрлась о его колено для сохранения равновесия, он ощутимо вздрогнул от неожиданности, и только тогда открыл глаза, как будто прежней моей возни не замечал.

Встав на колени на его бёдра — втиснуться в сиденье с боков не получалось чисто физически, — я обхватила обеими ладонями его лицо.

— Глупый мой, бедный мой глупый грозный варвар, — зашептала я, чувствуя, что по щекам текут слёзы, но даже не пытаясь их остановить. — Хороший мой, что же они все с тобой сделали? Это не ты чудовище, это они… как же так можно с живым человеком?!

Очень к месту мне вспомнились слова Веры про цепного пса Императора. Не хочу знать, каким тот был человеком; хорошо, что уже умер. А Ариадна… Это не Ульвар избалованный, это они. Как так можно с человеческой жизнью? Захотел — сделал из человека маньяка, захотел — с размаху головой об стену!

Нет, где-то в глубине моей души по-прежнему сидел маленький логичный человечек, порой здорово отравлявший мне жизнь, и очень рассудительно возражал, что не тот человек — сын Тора, чтобы сделать из него что-то против его воли. Значит, устраивало всё, и Ульвар не возражал. Ещё этот человечек утверждал, что я здорово намучаюсь с таким мужем, и надо было разругаться окончательно, и всё-таки пожаловаться Императрице.

Только в данный момент я его игнорировала. Сейчас мне было слишком больно за этого сурового молчаливого великана. А ещё я даже представлять не хотела, что может придумать Императрица для «воспитания» сына Тора, если я ей пожалуюсь. Воспитатели, тоже мне… Нашли себе собаку для развлечения; захотели — на «фас» натаскали, захотели — избили до полной потери ориентации в пространстве.

— Милый мой, родной, да никуда я от тебя не денусь, кто мне ещё кроме тебя нужен! — всхлипывая, я продолжала целовать его лоб, губы, щёки, глаза; легко и торопливо, как будто он вот-вот должен был исчезнуть. Гладила по голове, обеими руками зарывалась в его волосы, одновременно пытаясь покрепче прижаться.

Ульвар в этот момент выглядел очень… озадаченным. Даже, скорее, шокированным. Видимо, он ожидал от меня любой реакции, кроме полученной. Да, впрочем, откуда ему было знать, что так бывает?

В конце концов он, видимо, что-то понял. Оставив в покое кресло, неуверенно переложил ладони мне на спину, осторожно погладил. А потом, — не то окончательно разобравшись, не то плюнув на что-то, не то решившись, — вдруг крепко прижал меня к себе, так что я только пискнула от неожиданности. Обнял; так, будто пытался разом обхватить меня всю целиком. И у него даже почти получилось.

— Почему ты теперь плачешь? — устало вздохнул он.

— Да всё потому же, — тихо хмыкнула я. — Тебе плохо, и мне плохо вместе с тобой, — как могла доступно разъяснила я.

— То есть, это всё-таки не психическое отклонение? — в усталом голосе Ульвара отчётливо зазвучала ирония.

— Как сказать, — не удержалась я от хихиканья. — Кто-то когда-то пошутил, что любовь — это единственное психическое заболевание, передающееся половым путём.

— Любовь? — озадаченно переспросил он.

— Ну, я тоже не специалист, — вновь немного нервно хихикнула я. — Но симптомы похожи. Желание быть рядом, боязнь потерять, желание сделать приятно и позаботиться.

— Это всё… странно, — глубоко вздохнул он.

— Человеческое существование — вообще довольно странный процесс, — продолжила я веселиться. — Ничего, привыкнешь. Твоими стараниями у нас теперь нет другого выбора, кроме как привыкать друг к другу. Так что с этой дурацкой женитьбой ты сам себя в угол загнал, не меня.

— А почему ты тогда ругалась? — логично усмехнулся он.

Мечты сбываются. Мы сидим и разговариваем; чудеса, да и только!

— Потому что иногда поругаться полезно: можно узнать, что на самом деле думает оппонент. Вот видишь, мы с тобой очень плодотворно сейчас пообщались. Не знаю, как тебе, а мне полегчало от осознания, что я тебе нужна всё-таки чуть больше, чем резиновая кукла.

— Что такое резиновая кукла? — уточнил сын Тора.

— Неважно, — поморщилась я, не желая вдаваться в подробности. — Лучше расскажи мне, грозный сокрушитель летательных аппаратов, как мы будем отсюда выбираться? Ты совсем машину сломал, или она ещё сможет как-нибудь на честном слове и на одном крыле довезти нас до цивилизации?

Судя по реакции, тот факт, что мы уже никуда не летим, сын Тора заметил только что. Потому что он тихо буркнул себе под нос какое-то ругательство и поспешно пересадил меня в моё кресло, а сам принялся колдовать. То есть, что-то там выяснять с помощью цали. У меня тоже мелькнула мысль попрактиковаться в работе с этим полезным приспособлением, но в итоге стало лень, и я предпочла понаблюдать за действиями сына Тора.

— Через пятнадцать минут нас отсюда заберут, — проворчал он, откидываясь на спинку кресла. Ага. Значит, всё-таки совсем сломал.

— Я всё время задаюсь вопросом: у твоей силы есть хоть какой-нибудь предел, или ты при наличии точки опоры можешь перевернуть мир? — поинтересовалась я. Разразившийся скандал оказал на меня крайне благотворное и умиротворяющее воздействие: я вдруг перестала бояться говорить мужчине то, что считаю нужным.

Да и вообще… стало легче от осознания, что он боится меня потерять и не хочет без меня жить. Наверное, это было эгоистично, но очень согревало. Невероятно, но, похоже, факт: мужчина всё-таки меня любит. Что любовь у него такая перекошенная и странная… В свете всех обстоятельств его жизни, чудо, что хоть какая-то есть!

А что мне с ним будет тяжело, это я сразу подозревала, это не новость. Ульвара сложно назвать мужчиной «моего типа»; но, пожалуй, я даже готова постараться привыкнуть. Даже, наверное, смогу когда-нибудь спокойно реагировать на его молчаливую сдержанную холодность и без успокоительного. Потому что дождаться от него ласковых слов будет не-ре-аль-но. Если даже такие сбивчивые объяснения пришлось выколачивать ценой скандала и разбитого транспортного средства, пожалуй, следующий раз, когда мне захочется вызвать его на откровенный разговор о чувствах, наступит ещё очень не скоро.

— Есть, — мрачно откликнулся на мой вопрос сын Тора и замолчал, явно давая понять, что болтать ему надоело. Нет, ну как можно с ним спокойно сосуществовать, а? Придётся неспокойно!

— А тот мужик, которого ты придушил, кем был? Тоже твой родственник? — продолжила допытываться я.

— Да. Кузен, — нехотя буркнул он.

— А который в дом приходил? Я ведь правильно поняла, что это был Тор? Почему у вас с ним такие натянутые отношения? Он тоже совершил какую-нибудь гадость?

— Ты можешь помолчать? — недовольно нахмурившись, посмотрел на меня норманн.

— Не-а, — злорадно усмехнулась я в ответ. — Я полгода молчала, боялась тебе лишнее слово сказать. Извини, но сейчас я тебе за всё это воздам сторицей… Нет, ты не волнуйся, я вообще не слишком болтливая, — поспешила утешить его я. — Просто мне действительно слишком многое надо у тебя спросить, а теперь я окончательно перестала тебя бояться, — я бесшабашно улыбнулась. — Но я постараюсь тебя не злить.

— И почему это случилось именно теперь? — видимо, смиряясь с моим словесным поносом, мрачно поинтересовался варвар.

— Потому что теперь я поверила, что ты не убьёшь меня за какой-то глупый вопрос. И мне стало легче жить, зная, что я тебе небезразлична. А ещё говорят, любой ангел после свадьбы волшебным образом превращается в мегеру, — я захихикала. — Но ты как-то очень странно себя повёл; обычно мужчины от женитьбы бегают как от огня, а ты добровольно обрёк себя на эту страшную участь. Я, честно говоря, до сих пор в шоке. Главное, когда ты успел назначить меня женой?

— О тебе нет никаких данных, — нехотя сознался он. — Точнее, не было. Кацалиоцли — это отчасти удостоверение личности. Удостоверяя твою личность, я сообщил, что ты — ярла Ольга Йенсен, моя жена.

— Полный абзац, — вздохнула я. То есть, меня замуж не просто без согласия забрали, а ещё и без процесса собственно женитьбы. Задним числом. Через подлог документов. Я с ума с этим мужчиной сойду! Причём даже быстрее, чем ожидалось. — Но это же незаконно?!

— Да, — спокойно согласился он. Я несколько секунд помолчала, но, так и не дождавшись комментариев, решила так просто тему не оставлять.

— А что ты будешь делать, если обман раскроется?

— Он не раскроется, — так же спокойно отмахнулся Ульвар.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что о том, что это обман, знаем ты и я, — иронично хмыкнул он. — И в случае выяснения обстоятельств будет твоё слово против моего.

— Но должны же быть какие-то ещё документы, свидетельства там, какие-нибудь отпечатки пальцев, подписи, согласия…

— А почему ты думаешь, что их нет? — насмешливо ухмыльнулся мужчина.

Я поперхнулась вопросом.

Действительно. С кем я спорить пытаюсь?!

— Ты всё предусмотрел, да? — проворчала я.

— Да, — улыбка стала спокойной и очень довольной. Вот когда он так улыбается, он удивительно милый и даже почти не грозный. Или просто я просто очень предвзята, да и притерпелась.

— Ладно, всё, сдаюсь, — вздохнула я. — Так что там с Тором-то?

— Ничего, — отмахнулся он, вновь делая рожу кирпичом. — Я вообще не люблю богов.

Я чувствовала себя эсэсовцем, допрашивающим советского партизана. Ужасное ощущение. С одной стороны, потому что я в принципе не люблю быть плохой и расстраивать людей. А с другой, потому что я, похоже, начала тем самым эсэсовцам сочувствовать, а это вообще уже клиника…

— А, вот ещё что мне объясни! Почему этот твой родственничек начал обзываться? Я запуталась. То у вас вроде бы всякие инстинкты, и женщина — существо чуть ли не священное; я ещё помню, как на меня смотрели на корабле, до сих пор не по себе. А тут мало того, что хамят на ровном месте, так он ещё, похоже, и твоё присутствие игнорировал. И вообще, у вас что, они тоже есть? Ну, эти самые, древнейшей профессии, которые шлюхи. Я так поняла, бабы у вас лет с восемнадцати замужем с кучей детей, откуда им взяться? Не в промежутках же между родами развлекаются… Ульвар, — подбодрила его я, потому что мужчина молчал и явно не горел желанием делиться информацией. — Я от тебя не отстану, ты сам об этом позаботился, — захихикала я.

— Выродки есть всегда, — скривился мужчина. — Не просто же так Ингвилд, когда поняла, что от мужа толку не будет, спуталась с богом.

— Погоди, а всякие там искусственные способы? Это даже в моё время было.

— Для ярлы это был бы позор. В довоенное время.

— Но ведь никто не узнал бы! Есть же у вас понятие секретности? — продолжила я недоумевать.

— Она бы — знала, — поморщился сын Тора.

— Ага, а от бога залететь — это, значит, уже не бесчестье?

— Ребёнок бога? Напротив.

— Но если она таким образом хотела заполучить наследника, но при этом знала, что с большой долей вероятности у тебя не будет детей, это какая-то временная мера, разве нет?

Он тяжело вздохнул, смерив меня раздражённым взглядом, и… начал лекцию. Неужели я его дожала?!

— Ингвилд уже вплотную приближалась к тому возрасту, когда женщина не может принести ребёнка. У неё не было другого выхода. Либо от бога, либо на стороне; но последнее было бесчестьем ещё худшим, потому что о проблемах Олава, её мужа, было известно. Единственным её наследником был младший брат, человек жалкий даже по меркам того времени. Она предпочла рискнуть и понадеяться на чудо. Что касается сегодняшнего поведения Снора, оно тем более обосновано. Сейчас в самом деле выбирают женщины, и так случилось, что ни он, ни его брат пока ещё не обзавелись потомством.

— Да ладно? Что, неужели ни одна не согласилась? Вроде же наследники рода, да и внешне, пока молчат, ничего так выглядят, симпатичные… — подивилась я. Но тут же поспешила вернуть себя к наиболее важным вопросам. — И как это обосновывает их поведение?

— Это обосновывает отсутствие страха передо мной. Прямые наследники — только они двое, поэтому вполне могли позволить себе не задумываться о собственном поведении, — он опять состроил недовольную гримасу. — А что касается их слов, всерьёз поверить в то, что ты окажешься тем самым единственным шансом, на который так надеялась Ингвилд, ему было довольно трудно. Не говоря о том, что очень не хотелось верить, — губы норманна сложились в брезгливую ухмылку.

— А шлюхи?

— Тоже есть. Обычно те, кто не хочет или не может завести детей.

— Погоди. То есть, или замужем, или сразу продажная женщина? А если ей просто хочется быть самостоятельным человеком, заниматься любимым делом? — ужаснулась я.

— Если такие случаи бывают, я о них не знаю, — поморщился он.

Хор-рошенькая перспектива! То есть, если бы меня не назначили женой, то этот хмырь был бы в своём праве, и вполне мог оскорблять меня как хотел?

— Чем же у вас тут женщины занимаются?!

— Домом, — буркнул сын Тора и начал выбираться из машины. Я поначалу подумала, что просто окончательно допекла его, и он решил сбежать, но потом заметила за окнами какое-то шевеление. Если точнее, там приземлялось нечто большое и блестящее непонятных очертаний. Видимо, прилетел обещанный эвакуатор.

В общем, пока выбрались, пока большая леталка затаскивала в своё нутро нашу маленькую, пока вежливые и молчаливые работники (всего двое) грузили нас в свой транспорт (внутри это было похоже на недра грузового самолёта: посередине закрепили сломанную машинку, а сбоку в кресла усадили нас), я пребывала в мрачной задумчивости.

Вот тебе и просвещённое далёкое будущее. Вот тебе и цивилизация. «Киндер, кирхе, кюхен», и никаких вариантов. Интересно, если я изъявлю желание всунуть в этот список какое-нибудь полезное занятие, меня сразу запрут дома, или хотя бы выслушают до конца?