Увидеть Париж – и жить

Кузнецова Дарья Ю.

Молодая женщина, Лариса, ставшая жертвой насильника в ранней молодости, безуспешно пытается вылечиться от бесплодия. Лечение не помогает, она расстается с любимым человеком. Отчаяние заполняет ее душу. Вдобавок ко всему на работе Ларису подставляют, и она оказывается в смертельной опасности. Но героиня продолжает бороться и после многих трудностей она бежит в Париж с двумя миллионами евро. Ее жизнь полностью меняется. Ларису ждет новая любовь, головокружительное счастье, страшные трагедии и разочарования. Она ищет смысл бытия, и успокоение для своей измученной души. В конце концов, она теряет все, что ей было дорого. Поднявшись на самый верх, познав все запретные удовольствия и пройдя через все круги ада, она хочет умереть. Что же даст ей силы жить дальше? Найдет ли она снова свет, прощение, радость и любовь?

Дарья Кузнецова

Глава 1 Приговор врача

– Я рекомендую вам экстракорпоральное оплодотворение, – сказала врач, уже довольно немолодая стройная женщина, с искусно наложенным макияжем и короткой стрижкой, что-то записывая в карточку.

– Но неужели больше нет никаких вариантов? – спросила я упавшим голосом. Я, в общем-то, ожидала подобного заключения, но все равно слова доктора прозвучали как приговор. Преступник во время суда по делу с неопровержимыми уликами уже не верит, что его могут оправдать, освободить в зале суда. Но все равно слова «приговаривается к…» отзываются в сердце жутким, беспощадным холодом кафельных стен, железных скамеек и ледяных, жестоких взглядов сотен отчаявшихся, озлобленных людей, которые ждут его за гранью, за дверью зала суда.

Врач мельком взглянула на меня, вздохнула и продолжала писать.

– Смотрите, вы уже сделали четыре лапароскопические операции, и без результата, значит, спайки в маточных трубах изменили их подвижность. К сожалению, такой процесс необратим, однако, раз у вашего супруга все в порядке, ЭКО – это ваш шанс.

– У меня уже было одно неудачное ЭКО два года назад, – сказала я, стараясь отогнать мучительные воспоминания. – Получится ли в этот раз?

– Лариса Викторовна, ну, я не Господь Бог, шансы есть всегда, – ее мобильный телефон завибрировал, она нажала какую-то кнопку, видимо, отключила, – вероятность забеременеть за одну процедуру около двадцати процентов. У некоторых получается с первого раза, некоторые делают не одну попытку, главное – не терять надежды.

Я почувствовала, что мои глаза наполняются слезами. Семь долгих лет меня сопровождала эта надежда. Она иногда уходила после новых и новых неудачных попыток забеременеть, после ссор и скандалов. Надежда покидала меня гордо, громко хлопая дверью, но потом снова возвращалась – робко, неуверенно, стыдливо, как мальчик на картине «Опять двойка». «А может быть, если бы я не пошла тогда в двадцать лет в то кафе, просто от скуки, тоски и неуверенности в себе, не выпила так много с теми ребятами, не было бы того изнасилования, проклятых инфекций, моему ребенку было бы сейчас уже семь лет. Хотя инфекции у пятидесяти процентов людей, они бывают врожденными, вспомни, что говорила психотерапевт, что эти мысли неконструктивны, никто не может избежать ошибок».

– Никто не может избежать ошибок, – пробормотала я.

– Простите? – спросила врач.

– Нет, ничего, я не вам.

– Лариса Викторовна, не расстраивайтесь, у вас большие шансы, современная медицина шагнула далеко, депрессия – одна из причин, мешающих зачатию.

Мне показалось, что в ее голосе были равнодушие и усталость. Мое и без того неблестящее настроение упало, как альпинист, у которого оборвался спасательный канат. «Вот она сидит здесь, а на самом деле ей абсолютно наплевать на мои проблемы, она, наверно, думает, как бы скорее выкурить сигарету и пойти позвонить своему юному другу. Эта молодящаяся дамочка за пятьдесят, без обручального кольца, работающая в дорогущей клинике, скорее всего, разведена и у нее должен быть любовник, вполне возможно, молодой парень. Она называет его “мой мальчик”, пошло растягивая букву “а”, дарит не слишком дорогие подарки, и он отвозит ее по воскресеньям в спа-салон».

Я рисовала в голове эти картины, наверно, чтобы не думать о том, что меня ожидало. А ждали меня опять бесконечные врачебные консультации и далеко не дешевая процедура искусственного оплодотворения. Возможно, за два года стоимость ЭКО выросла. И еще неизвестно, согласится ли на это Виталик, и где взять столько денег, и сколько попыток придется совершить.

– Есть еще вопросы? – спрашивает врач.

У меня очень много вопросов. «За что мне все это? Сколько еще мучиться? Как мне дальше жить? Как мне не сойти с ума?». Вслух я сказала:

– А сколько стоит ЭКО в вашей клинике?

– Одна попытка около ста тысяч. Лично я этим не занимаюсь, все врачи у нас опытные, обратитесь в регистратуру, вам все расскажут, вы сможете записаться на консультацию к доктору, который непосредственно занимается ЭКО, он вам все объяснит, – она протянула мне визитную карточку вышеупомянутого специалиста.

– Да, я поняла, спасибо, до свиданья, – я вышла из кабинета.

Моя попытка узнать мнение врача из лучшей в городе клиники успешно завершена. Я вышла в коридор, где стояли кожаные кресла, декоративная пальма и ярко накрашенная девушка в белом халате, напоминавшая «Барби», сидела на ресепшене. Я подошла к Виталику, он сидел с нетбуком и увлеченно стучал по клавиатуре. Скорее всего, мой любимый веб-дизайнер решил не упустить времени, чтобы поработать.

– Все плохо, нужно делать ЭКО, – сказала я, надевая пальто.

– Почему плохо? – спросил Виталик. – Сейчас сохранюсь и выключу, – он поправил очки и снова уткнулся в нетбук. – Насколько я знаю, это распространенная операция.

– Да, но дорогостоящая.

Виталик помрачнел. Он еще больше ссутулился, его озабоченное лицо с крупными, правильными чертами выражало немой укор.

– Насколько это дорого? Я сейчас коплю на новую машину, ты же знаешь.

Я схватила куртку и выскочила на улицу. Виталик догнал меня.

– Лариса, ну что ты психуешь? Я же не сказал, что отказываюсь, просто немного позже.

– Позже?! Когда позже?! Ведь мне скоро тридцать.

Я заплакала, все вокруг будто погрузилось в туман.

– Уходи, я хочу побыть одна.

– Да, Лариса, мне пора на работу, ты же знаешь, я с тобой, мы вместе все преодолеем, не расстраивай меня, – он поцеловал меня в щеку и ушел.

Я осталась одна и побрела куда глаза глядят по печальному спальному району. Шел мелкий питерский дождь, я была без зонта, но меня это не волновало.

«О чем еще думает Виталик кроме новой машины, новых сайтов, своего любимого джаза? И любит ли он меня по-настоящему?» Удивительно, но за эти два года я плохо узнала его. Наверно, от этого иногда он мне кажется каким-то стандартным: средний рост, среднее телосложение, средний достаток. Я знаю, что у него бывает вдохновение, и он любит свои сайты, на лице Виталика появляется счастливая улыбка, когда получается, когда «дело пошло». Но вообще мой возлюбленный мало эмоциональный человек. Когда он злится, то угрюмо сидит за компьютером и не разговаривает со мной по нескольку дней.

Слава, мой бывший муж, был не таким, любил посидеть в веселой компании и почти всегда бурно выражал свои чувства. Мне нравилось в нем решительно все: и его непослушные светлые волосы, которые постоянно падали на лоб, и тонкое, нервное лицо, и худая, высокая, немного нескладная фигура. Мы познакомились, когда мне было двадцать и прожили вместе семь лет, пять из которых безуспешно пытались завести ребенка. Он играл в молодежном театре и не мечтал в глубине души о всенародном признании, как все артисты. Мой муж говорил, что искусство награждает талантливых и усердных и, если суждено, слава его найдет, а если не суждено, ему достаточно тех аплодисментов, которые звучат в театре. Он очень заразительно смеялся, и мне нравился его смех. Слава мог наорать и стукнуть кулаком по столу, когда сердился, а мне это казалось забавным, он как будто играл очередную роль. В такие моменты я наблюдала за ним, улыбалась и говорила что-нибудь вроде: «Станиславский сказал бы: “Верю, верю”». Он начинал смеяться, и это заканчивалось сексом, неудержимым, нежным, прекрасным, как сама жизнь. Ах, Слава, Слава, как жаль, что он ушел, что встретил ее. Он плакал, просил прощенья, говорил, что я должна понять, что он не может иначе. «Я люблю тебя, люблю безумно, ты не можешь уйти, я умру без тебя», – повторяла я, путаясь и задыхаясь от слез. «Ах, Ларочка, дорогая, но я не могу остаться. Она, она ждет ребенка, – он разрыдался, закрывая лицо руками. – Ларочка, милая моя, у тебя большое сердце, ты простишь меня, я знаю, ты простишь».

Как жаль! Тоска и отчаяние, бесконечные и страшные, как вечность в аду! Я чуть не умерла от горя, но, как ни странно, выжила и встретила Виталика. Но люблю ли я его по-настоящему? Я все равно не могу забыть Славу, во мне до сих пор живет его смех, я чувствую его руки, вижу его улыбку, и мне больно, невыносимо больно. С Виталиком я тоже не могу иметь детей. Если бы у нас со Славой был ребенок, мне кажется, он не оставил бы меня никогда.

«Ребенок…». Я помню тот момент, когда захотела иметь детей, безумно. Мы со Славой гуляли в Таврическом саду. Около пруда, в лучах заходящего солнца, стояла маленькая девочка лет трех и вертела в ручках какую-то травку. Ее кудряшки развевались от ветра, Слава улыбнулся и сфотографировал ее.

– Слушай, дорогой, тебе двадцать шесть, мне двадцать два. Мы, конечно, еще молоды, но мне так хочется завести ребенка, – сказала я.

– Ты знаешь, мне тоже, я очень люблю детей, – ответил Слава. – Мне кажется, я буду таким отцом, как Рэтт Баттлер из «Унесенных ветром». Помнишь, как он любил свою дочь?

– Ну, конечно, и Скарлетт он тоже любил, только она его не ценила, а ты знаешь, как я тебя ценю?

– Докажи, докажи, – засмеялся Слава.

– Где? Прямо здесь? Не хочу. Догони меня, – крикнула я в ответ. Мы бегали по траве, хохотали и резвились, как дети.

Давно это было. Я встряхнула головой, чтобы прогнать воспоминания. Вскоре после того разговора мы перестали предохраняться. Но у меня обнаружилось сразу несколько инфекционных заболеваний, и я с большим трудом вылечилась. Однако затем, видимо, на нервной почве у меня нарушился и без того неустойчивый менструальный цикл, врачи поставили мне диагноз поликистоз. После двух лет неудачных попыток забеременеть я начала пробовать разные лекарства, стимулирующие овуляцию. Они не помогали, созревание яйцеклетки хотя иногда и происходило, но беременности не было. Потом были четыре лапароскопических операции, чтобы ликвидировать спайки, мешавшие забеременеть, и неудачное ЭКО. Сколько было слез и отчаяния, сколько сожалений о том трагическом случае, который произошел со мной в молодости! У меня началась депрессия, я даже лечилась у психотерапевта. Муж поддерживал меня как мог, но, видимо, отчасти и все эти проблемы с моим здоровьем стали причиной его ухода к ней . Чем больше было безуспешных попыток, чем старше я становилась, чем больше моих подруг обзаводились малышами, тем сильнее мне хотелось иметь ребенка. Кроме того мне казалось, что Слава разлюбит меня, жизнь проходит мимо и после меня не останется ничего. Но самым главным было безотчетное, непреодолимое желание прижать к себе маленькое живое существо и ощутить свет, радость, дыхание жизни.

– Вам надо не застревать на этом желании, переключиться на что-то, тогда и забеременеть будет проще, – говорила моя психотерапевт.

Иногда я жалела, что я не актриса и не могу находить радость в творчестве, как Слава. До недавнего времени я была образцовой бездарной, серой офисной мышью, менеджером по продажам кондиционеров, я постоянно пыталась увеличить клиентскую базу, заключала одни и те же договоры, заполняла одни и те же документы, разница была только в цифрах. Я иногда удивлялась, почему Слава, такой талантливый и яркий, полюбил меня.

– Зря ты так говоришь, Ларочка, ты совсем не серая офисная мышь, у любого человека есть дар, и это необязательно способность играть или петь на сцене или сочинять поэмы. У тебя самый важный талант на свете – ты умеешь любить.

Слава говорил это, когда мы лежали в номере на верхнем этаже высотного отеля в Турции, в окно светили яркие южные звезды. И мне казалось, что действительно не так уж важно, что я не сделала в свои двадцать семь никакой карьеры.

– Но почти все женщины любят мужчин, – ответила я, проводя рукой по его щеке.

– Занимаются любовью, да, но действительно любят немногие, это настоящий талант – любить и прощать, хранить верность, – он закурил. – Видишь, сколько на небе звезд, мы все умрем когда-нибудь, но души не исчезают. Мне кажется, они отправляются туда, в далекие миры, и светят несчастным странникам здесь, на земле.

«Слава, Слав, где же ты? Зачем ты бросил меня?» – слезы застилали мне глаза. Надо отвлечься, переключиться, не думать о беременности, о бывшем муже, а подумать о работе, о задачах, решить которые в моих силах, – вспомнила я рекомендацию психотерапевта.

Глава 2 Роковая встреча

После ухода мужа я не могла выносить сочувственные взгляды коллег и решила сменить работу – пусть хоть что-то в моей жизни будет ярким и интересным. И я нашла отличный способ приложения своей энергии в дилинговом центре. Я прошла обучение, во время которого удивлялась, как я раньше жила, не зная о международном валютном «рынке Форекс», который дает людям возможность изменить свою жизнь, подняться на новый уровень, решить финансовые проблемы, осуществить мечты, осчастливить близких людей и обеспечить детям достойное будущее. Я убедилась на демонстрационном счете, что во время резких колебаний валютных котировок можно заработать за один вечер пару тысяч долларов. Для меня это была фантастика. На собеседовании после прохождения курсов я сказала, что вообще-то планировала устроиться к ним менеджером. И меня взяли. Я перестала продавать кондиционеры и после дополнительного обучения стала вести группы, объяснять людям азы торговли на «Форексе». Открывать свой счет в кредит я не хотела, много денег уходило на лечение. Но наконец нашлась минимальная сумма. Наш начальник Анатолий подсказывал мне, какие сделки совершать, и я нередко зарабатывала несколько сотен долларов в неделю дополнительно к зарплате.

Меня крайне увлек международный валютный рынок. Поначалу один вид графика «евро – доллар» вдохновлял меня на свершения, как речь товарища Сталина вдохновляла советских граждан. Колебания валют в торговой программе были представлены в виде растущих и уменьшающихся медвежьих и бычьих, черных и белых свечей, которые все вместе образовывали восходящие или нисходящие кривые. Движение валют подчинено определенным закономерностям. Хотя на него влияет все, происходящее в мире, но у него есть свои математические законы. Короче говоря, это не казино, и если подойти с умом, вполне реально научиться зарабатывать большие деньги, не выходя из дома. Когда я подробно объясняла все это моим ученикам, у некоторых загорались глаза, и мне было радостно это видеть, мне казалось, что я дарю людям билет в лучшую жизнь. Группы постоянно набирались, люди приходили по объявлению о трудоустройстве. Некоторых мы действительно брали на работу, но большинству предлагали открыть валютный счет и зарабатывать на «Форексе». Из тех, кто проходил обучение, около десяти процентов открывали торговые счета, далеко не всем удавалось зарабатывать, но они были сами виноваты, жадничали, не соблюдали правила риск-менеджмента, входили в сделки большими объемами, не ставили стоп-лоссы, ограничители убытков.

Один раз в коридоре нашего офиса я встретила Василия Петровича Куропатова, энергичного, явно хорошо обеспеченного, спортивного пожилого человека, лет шестидесяти-шестидесяти пяти. Я как раз шла на обед, но он попросил меня уделить ему несколько минут.

– У меня друг на этом валютном рынке хорошие бабки заработал, я тоже решил прийти посмотреть, что здесь такое. Мне предложили приходить на обучение, пацана какого-то слушать по два часа в день, а у меня же бизнес, нет на это времени, вот пусть красивая девушка объяснит.

Пока он пожирал меня глазами, я в свободном кабинете вкратце рассказала ему о валютном рынке и в конце добавила, что для таких занятых людей, как господин Куропатов, у нас есть услуга «доверительное управление». То есть клиент заключает договор с трэйдером, и тот совершает операции на его счете, при этом компания гарантирует не менее двадцати процентов прибыли в месяц.

– Но ведь на этом рынке такие риски! – Василий Петрович заглянул мне прямо в глаза. И я подумала, что именно такой взгляд у голодных волков зимой в лесу.

– Поверьте, для профессионала, который изучил закономерности движения валют, эти риски все равно что буря для опытного моряка на хорошо оснащенном лайнере. Конечно, дилетантов на любительских яхтах шторм потопит, но не такого мастодонта, как наша компания, имеющая офисы во всем мире и столько лет существующая на рынке. Мы исплавали это море вдоль и поперек и точно знаем, где подводные рифы, – произнесла я заученную фразу.

– Ну, если так… – улыбнулся Василий Петрович. Он поцеловал мне руку, назвал «мадонной» и сообщил, что ему грустно прощаться с такой красивой девушкой. Я ответила дежурной улыбкой и забыла об этом человеке. Но через несколько дней меня вызвал в свой кабинет наш начальник, Анатолий, и сказал, что на наш офис вообще и на меня в частности свалилась большая удача. Известный предприниматель, Василий Петрович Куропатов, хочет открыть крупный счет в нашей компании и передать его мне в доверительное управление.

– Но почему именно мне? – испугалась я. – Ведь я еще не работала с клиентскими счетами.

– Я сказал ему, что работала. Он хочет продолжить общение с тобой, ты хорошо ему все объяснила, я боялся упустить шанс. Лариса, надо когда-то начинать. Я ведь тебе с самого начала говорил: кто боится, тому в этом бизнесе делать нечего, это будет ступень в твоей карьере, – босс уткнулся в монитор: наверно, оценивал колебания валют.

Наш начальник младше меня, ему всего двадцать пять, но он очень деловой, энергичный, способный человек, может мотивировать большой коллектив. И при этом умеет держаться строго, подчинять себе людей. Я уверена, что он далеко пойдет.

– Ну а вдруг счет уйдет в минус, что тогда? Ведь по договору предусмотрена материальная ответственность трэйдера, а у меня половина денег уходит на лечение, мы с Виталиком вместе выплачиваем ипотеку, ты знаешь мою ситуацию.

– Лариса, положись на меня, тебе известен мой профессиональный уровень, я буду контролировать твою работу и не позволю тебе уйти в минус, – Анатолий, как всегда, говорил уверенно, тоном, не терпящим возражений.

– Хорошо, – ответила я. Я доверяла начальнику, он ни разу не подводил меня.

С одной стороны, это действительно была ступень в моей карьере и перспектива зарабатывать намного больше. С другой стороны, Куропатов оказался навязчивым клиентом. Он часто звонил, задавал одни и те же вопросы о валютном рынке и моем семейном положении. Рассказывал совершенно неинтересные мне подробности о своей молодости, своих взрослых детях, тупых сотрудниках и хитрых деловых партнерах. Несколько раз он приходил в офис, чтобы я ему «объяснила все наглядно». Он несколько раз отвечал на звонки во время нашей беседы и выкрикивал в трубку замысловатые матерные ругательства, угрозы и саркастические деловые рекомендации.

– Вас донимают недобросовестные конкуренты? – вежливо поинтересовалась я.

– Нет, сотрудники, тупые, ослы, работать не умеют… но не будем о грустном.

В конце деловых встреч он приглашал меня один раз в ресторан, а второй раз на закрытую премьеру спектакля элитного эротического театра из Лондона, куда достать билеты могли только лучшие люди в городе, например, он. Я сухо отвергла эти заманчивые предложения, потому что мне решительно не нравился этот человек. Меня почему-то раздражала его большая лысина, его волевое лицо с плотно сжатыми тонкими губами, его спортивная накачанная фигура, его эрудиция, остроумие, работоспособность, громкая, четкая речь и особенно его энергия и жизнелюбие. Как-то я поделилась этим в комнате, где мы с сотрудниками пили чай.

– Лариса, вспомни азы сексологии, – сказала Лидия, наш лучший трэйдер и по совместительству любимая женщина Анатолия, высокая брюнетка в больших очках с химической завивкой, – так проявляется скрытое половое влечение, в глубине души ты хочешь быть с ним. Так действуй, – хихикнула она, – откажись от условностей и предрассудков. Он, конечно, немолод, но зато есть большой опыт во всех сферах жизни…

– Заткнись, – вяло ответила я, заваривая двойной кофе, – я еще не проснулась.

– Лидочка не права, – авторитетно заявил Анатолий, разрезая только что принесенную пиццу с мексиканским соусом, – тут дело не в либидо, это просто зависть. Лариса с людьми молодец, старается держать себя в руках, но на самом деле у нее вечная тоска, депрессия, жить не хочется – и это в ее-то возрасте! И ей завидно, что пожилой человек обладает такой, как она сказала, энергией и жизнелюбием.

– Ну что ж, буду брать с него пример, – процедила я сквозь зубы.

Этому дурацкому флирту в частности и личности Василия Петровича вообще я не придавала особого значения. У меня были проблемы поважнее, я готовилась к ЭКО, которое планировалось в следующем месяце, вела занятия в нескольких группах и пыталась забыть Славу, воспоминания о котором сопровождали меня днем и ночью и, наконец, перестать расстраиваться. К тому же в результате моих сделок, большую часть из которых посоветовал Анатолий, депозит клиента увеличился на десять процентов, Василий Петрович был доволен и я тем более. Я надеялась, что это мой первый шаг в карьере валютного трэйдера, которая, несомненно, обещала рост моих доходов. Скоро я смогу самостоятельно оплатить мое лечение. Эти мысли немного улучшили мне настроение, когда я ходила по универмагу, выбирая полезные для организма и безопасные продукты. Но тут зазвонил телефон.

– Здравствуйте, Василий Петрович! У вас ко мне вопросы? Мне сейчас не очень удобно говорить, давайте я перезвоню вам из офиса.

– Ты, слушай сюда, что, черт возьми, происходит? Секретарша сейчас смотрела, мой депозит в минусе и минус все время растет. Может, вы на этом зарабатываете? – кричал Куропатов в трубку, добавляя трехэтажные матерные выражения. – Учти, деточка, я тебя в землю закопаю.

Мое поднявшееся настроение снова резко, как на американских горках, полетело вниз. Меня охватила ярость.

– Как закопаете: посмертно или, может быть, живьем? Место на кладбище уже зарезервировали? – рассердилась я. – Я же объясняла: это рабочие моменты, счет может временно уйти в минус, потом рынок опять пойдет в нашу сторону.

– Ты понимаешь, с кем разговариваешь? Какие (далее следовало ругательство) рабочие моменты? Вы решили меня кинуть? Ты не знаешь, с кем связалась.

– Успокойтесь, прошу вас не говорить со мной в таком тоне, временные просадки счета на рынке неизбежны, я вам уже объясняла это несколько раз, – начала я.

– Чтобы завтра мой счет был в плюсе или ты даже не представляешь, что тебя ждет! – раздался отборный трехэтажный мат и затем короткие гудки.

Я почувствовала себя нехорошо. Конечно, сейчас не девяностые годы, чтобы бояться какого-нибудь энергичного предпринимателя, но эта неудача может стоить мне карьеры. Я села на скамейку, достала ноутбук, вошла под паролем трэйдера в торговую программу. Кошмар! От двадцати тысяч долларов моего клиента осталось всего семнадцать, я стояла в сделке на продажу евро четырьмя лотами, а евро стремительно рос, и счет моего клиента с каждой минутой все больше уходил в минус.

Глава 3 Катастрофа

Я набрала номер Анатолия.

– Лариса, мне сейчас неудобно разговаривать, веду занятие, давай вкратце.

– Депозит Василия Петровича ушел в минус по сделке, которую ты рекомендовал, он в ярости. Что делать? Нужно срочно закрывать сделку.

– Не вздумай закрывать продажу в минус, рынок ушел в другую сторону на фоне плохих новостей по доллару, произошел резкий скачок, психологически участники рынка не готовы к этому, цены обязательно вернутся на прежний уровень. Ты же знаешь законы движения валют.

– А когда вернутся?

– Максимум через пару дней, – уверенно ответил мой босс.

– А что мне сказать Василию Петровичу?

– Объясни ему все спокойно. Учись общаться с клиентами, это часть нашей работы. Извини, Лариса не могу больше говорить, – Анатолий повесил трубку.

Я немного завидовала начальнику, он еще так молод и настолько уверен в себе, сосредоточен. Я представила себе его высокую, стройную, спортивную фигуру, правильные черты лица, дорогой костюм. Интересно, насколько Анатолий нежен с Лидией? Способен ли на настоящее чувство? А впрочем, это не мое дело.

Я доехала на метро до своего родного спального района на юге города. Прошла два квартала до дома. Что-то мне не нравилось в сложившейся ситуации. Анатолий заверял меня, что евро снова подешевеет, что изменения временны «на фоне плохих новостей по доллару». Но ведь никто не может давать на сто процентов точные прогнозы. Мой шеф прекрасный специалист, но от ошибок никто не застрахован. И что тогда? Моя карьера трэйдера полетит в мусорный ящик? Мне придется выплачивать Куропатову его средства? Но где мне взять такую сумму? Или он убьет меня? Наверно, это был бы самый лучший вариант. После смерти я стану звездой на бескрайнем небе и уже будет не важно, что я попала в идиотскую историю, что у меня нет детей и меня оставил Слава. Я забуду все это и буду смотреть на бескрайние космические просторы, на то, как гаснут и загораются звезды в бескрайней вселенной, возникают и исчезают галактики, которые невозможно облететь за миллионы световых лет. А маленькая земля со всеми ее мелкими проблемами затеряется где-то «на узких переправах и мостах, на хрупких перекрестках мирозданья».

Я пришла домой, поднялась на девятый этаж нашей новостройки, за которую мы с Виталиком должны были выплачивать ипотечный кредит еще несколько лет. Затем открыла дверь нашего уютного двухкомнатного гнездышка, обставленного дешевой мебелью, но вполне прилично смотревшегося. Наскоро приняв душ, я села на кухню с чашкой кофе и ноутбуком и открыла программу метатрэйдер. От двадцати тысяч Василия Петровича осталось всего четырнадцать, и доллар продолжал падать! Вечер был безнадежно испорчен. Мне несколько раз звонил Василий Петрович и после разговоров с ним остался, мягко выражаясь, неприятный осадок. Я была в полном шоке от того, что мой всегда более или менее вежливый и галантный клиент, всегда стремившийся мне понравиться, угрожал мне, употребляя ненормативную лексику, насильственным половым актом и жестокими побоями вплоть до смертельного исхода. Я в свою очередь неоднократно звонила Анатолию, тот тоже начинал сердиться на меня:

– Я тебе в сотый раз повторяю, не вздумай предпринимать никаких самостоятельных шагов! Компания заинтересована в этом клиенте, ты совершила сделку, рекомендованную мной, я слежу за ней, она стоит еще на четырнадцати клиентских счетах. Закрой компьютер и отдыхай. Не удивительно, что представителей старшего поколения пугает валютный рынок, это наша работа – общаться с людьми, объясни ему все спокойно.

– Но Куропатов обещал закопать меня в землю.

– Лариса, эта метафора, он нервничает, его можно понять.

– Он, наверно, любитель садо-мазо, Ларисочка, не упусти случая открыть для себя новые горизонты, – раздался ехидный голос Лиды.

– Ах, черт, Лида, замолчи, пожалуйста, зачем ты включила громкую связь? У нас жесткий бизнес, Лариса, за это мы получаем большие деньги, но у тебя нет повода волноваться, я все держу под контролем, ты же мне сообщала пароли от его счета, я в случае необходимости сам закрою сделку. Теперь закрывай ноутбук и отдыхай. Не теряй позитивного настроя. Увидимся в офисе.

Я закрыла компьютер и отключила телефоны. Хватит с меня общения на сегодняшний вечер. Да, надо брать пример с Анатолия, он никогда не теряет самообладания. Однако на душе скребли кошки. Я вспоминала информацию о том, что компания зарабатывает на сливе депозитов. Это, конечно, писали наши конкуренты, но… в жизни все бывает. А если так, то я оказываюсь козлом отпущения, получается, что Анатолий меня подставил с этой сделкой. Нельзя быть такой наивной в мои почти тридцать лет. Значит, не было смысла во всей моей работе за эти два года? Неужели опять искать что-то новое, начинать все сначала, если энергичный и любящий жизнь Василий Петрович не отправит меня на тот свет. Какая глупость! Я насмотрелась дурацких фильмов про бандитов, которые пачками снимали в «лихие» девяностые. Сейчас уже другое время. Он, в конце концов, адекватный человек, у него дети, внуки, ходят слухи, что Куропатов разбогател на криминале – ну и что? Это не значит, что он до сих пор убивает любого, кто должен ему двадцать штук.

Я вспомнила, как Василий Петрович уговорил меня отметить французским коньяком открытие его валютного счета. Анатолий выделил мне лучший кабинет в офисе для важного клиента – «тебе надо с ним подружиться в хорошем смысле слова, у трэйдера с инвестором должны быть хорошие отношения». Я сидела с известным предпринимателем целый час после закрытия офиса и чувствовала себя не в своей тарелке и, чтобы избавиться от неловкости и раздражения, почему-то вызванного присутствием яркой и энергичной личности, вновь и вновь рассказывала о больших преимуществах и возможностях валютного рынка. Василий Петрович доверительным тоном поведал мне трогательную историю о том, как ему предлагали стать одиннадцатым криминальным авторитетом в городе, но он отказался, так как не хотел убивать людей, а находящийся на вышеупомянутой должности гражданин должен это делать, «иначе его не будут уважать».

«Это был бред, тупая бредовая история! Зачем он мне ее рассказал? Для чего придумал эту чушь? Может быть, на самом деле он получает массу удовольствия, отправляя ближних в лучший мир. Неважно, “все не так уж важно”. Мне нельзя нервничать, мне надо готовиться к ЭКО». Еще около двух часов я провела, поглощая кофе и глядя в экран. Мои нервы были на пределе. Наверно, подобные эмоции испытывают военачальники, слушая сводки о неожиданном, не предотвращенном по их вине мощном наступлении врага, жертвах, страшных разрушениях и гибели тысяч мирных жителей. Наконец, пришел Виталик, я рассказала ему, что произошло. Он нахмурился.

– Лариса, постарайся успокоиться, оно того не стоит, ты вся на взводе. Я думаю, тебе надо менять работу, мне никогда не нравилось то, чем ты занимаешься.

– Но куда же мне идти? Ведь я здесь хорошо зарабатываю, мне скоро тридцать, не поздновато ли начинать все с чистого листа?

– Не знаю, милая, надо подумать.

Я, наконец, нашла в себе силы закрыть ноутбук и отправилась в душ. Я оглядела себя в зеркале: миниатюрная, стройная фигура, маленькая грудь, узкие бедра, может быть, это тоже следствие гормонального дисбаланса, который был у меня с подросткового возраста? Лицо интересное, чуть впалые щеки, короткая стрижка мне идет. Но я начинаю стареть, вокруг глаз предательские морщинки, черты лица заострились, во взгляде вселенская скорбь. Выпуклые ярко-голубые глаза, полные губы и от природы ярко-рыжие волосы – вот мое богатство, которое привлекает мужчин и еще долго останется в целости и сохранности, – криво улыбнулась я, выключила воду и погрузилась в ванну. Я долго лежала в пене и слушала джаз, пытаясь расслабиться. За то время, что я жила с Виталиком, мне тоже стала нравиться музыка, которую он слушал. Я позвонила Славе, но он не взял трубку. Во время трудностей мне всегда хотелось с ним поговорить. Я до сих пор в глубине души надеялась, что бывший муж когда-нибудь вернется ко мне, что его жена встретит другого или он разлюбит ее, или просто начнет тосковать по мне. Слава иногда так красиво, поэтично говорил, он хотел написать пьесу, может быть, сейчас уже написал. «Если ты любишь кого-то, это хорошо, даже если любовь приносит одни страдания. Любовь не умирает, а уходит в вечность, она делает мир лучше, это маленький глоток добра и красоты для несчастного измученного человечества», – как-то сказал он.

«Слава! – я почувствовала, что по лицу текут слезы. – Неужели я никогда тебя не забуду? Зачем я пошла тогда в кафе? Зачем я испортила свою жизнь? Но все-таки я прожила с тобой несколько лет, мой милый, мой дорогой, я знаю, что такое любовь. И даже если я никогда не узнаю, что значит прижать к себе свое продолжение, маленькое родное существо, все равно в моей жизни было что-то хорошее».

Я настолько хотела иметь ребенка, настолько сожалела о своем бесплодии, что иногда мне начинало казаться, что жизнь без ребенка – это нечто серое и пустое, только дети открывают ее настоящий смысл. Материнство – чудо, не прикоснуться к которому гораздо хуже, чем не познать восторга любви между мужчиной и женщиной или не почувствовать свежесть морской воды в знойный день на прекрасном побережье. Однажды, когда мы сидели в парке и я плакала от того, что мне предложили новую лапароскопическую операцию, Слава сказал: «А ты не думала, что жить без детей – это тоже особое призвание, что после твоих страданий тебе откроется нечто лучшее, чем радость быть матерью?»

– Что же? – спросила я.

– Я не знаю, если должно открыться какое-то чудо, какая-то тайна, как мы можем заранее знать, что это?

Тут Виталик постучал в дверь ванной.

– Мне тоже надо принять душ. Ларис, все в порядке?

Бедный Виталик, он хороший парень, но я не могу дать ему настоящей любви. Знает ли он об этом? Скорее всего, знает, но делает вид, что все хорошо. Что прячется за его невозмутимостью, что у него в душе? Я так и не поняла это или не пыталась понять? Я тяжело вздохнула. Он говорит, что любит меня. Насколько сильно? Не знаю. И в нашей близости нет той нежности, той неудержимости, того всепоглощающего безбрежного трепета и восторга, которые были со Славой. Жаль! Но что поделаешь, надо жить дальше! Почему надо? Кому и что я должна?

Я вышла из ванной и завалилась на мягкую откидную кровать к стенке, приняв двойную дозу снотворного. На следующий день я взяла больничный, у меня разболелось горло, наверно, организм не выдержал нервного напряжения. Как ни странно, Василий Петрович ни разу не звонил. Доллар продолжал падать, и от счета моего клиента осталось меньше половины. До обеда я следила за графиком «евро – доллар», боясь сойти с ума. После моего пятого звонка Анатолий, который обычно никогда не повышал голос, заорал, чтобы я закрыла ноутбук и что я никогда не найду работу, где никаких сложностей не будет, а если я хочу остаться в этом высокооплачиваемом бизнесе, то должна подчиняться непосредственному руководителю. Я провела остаток дня с бутылкой вина и аспирином перед телевизором, изо всех сил стараясь расслабиться и ни о чем не думать, как сказал босс, который держал под контролем счет моего инвестора.

На следующий день меня разбудил звонок Анатолия.

– Лариса, только не волнуйся, ты же знаешь, валютный рынок самый рисковый, счет Куропатова «слился», ушел почти в ноль.

Сердце упало, меня прошиб холодный пот. Такого поворота событий я никак не ожидала.

– Как?! Ты же все держал под контролем!

– Лариса, крайне редко, но такое бывает, это же валютный рынок! Но есть одна проблема, ты же знаешь, наш клиент нервный человек. Он теперь думает, что ты его кинула, и ищет тебя.

Глава 4 Чудо света

– Ищет зачем? – упавшим голосом задала я глупейший вопрос.

– Лариса, понимаешь, он бандит, бывший правда, но… – по голосу чувствовалось, что невозмутимый Анатолий немного нервничает. – В общем, я даю тебе оплачиваемый отпуск, не вздумай отвечать на его звонки, выбрось старую, заведи новую симку, никому не говори, куда ты едешь. И срочно приезжай с вещами на автовокзал. Я купил тебе билет до Печор, поживешь у моей тетки несколько дней, пока он успокоится.

– Что за бред, Анатолий!? Ты меня обманываешь?! Ты меня подставил? Я никуда не поеду!

– Лариса, я тебе делаю доброе дело, Куропатов неадекватный человек, больной, он на все способен, иногда, увы, попадаются такие клиенты. Компания возместит ему потерянные средства, я выбью ему стопроцентный бонус и восстановлю счет. Но на это уйдет время, пока тебе надо спрятаться, у нас такая работа, понимаешь, мы не носками торгуем, это жесткий бизнес. Зато в перспективе безбедная жизнь и сейчас ты лучше многих получаешь, и на лечение хватает, и на ипотеку, и на отдых. Со временем ты будешь зарабатывать гораздо больше. Лариса, не трать время, приезжай срочно, – он повесил трубку.

Я была в полном смятении. Прикинув все варианты, я поняла, что выбора у меня действительно не было. Остаться в городе, ничего не менять, ждать звонков или, не дай бог, визитов Куропатова или его подопечных означало неподчинение руководителю, в конечном итоге, может быть, увольнение или в худшем случае летальный исход. В глубине души копошился очень быстро растущий червячок сомнения, не подставляет ли меня Анатолий, так ли уж хороша и перспективна моя работа, но разбираться в этих мыслях сейчас я была абсолютно не готова. К тому же очень настораживал тот факт, что все-таки Куропатов заключал договор со мной, а не с компанией, что бы там кто ни говорил. От того, что я останусь в городе, может быть хуже, а от того, что я уеду, вряд ли. Лучше перестраховаться, к тому же мой прямой и непосредственный начальник обещает уладить проблему с депозитом Василия Петровича. Если не верить Анатолию, что мне остается? Я сама все равно не выбью бонус для клиента. В отвратительном настроении я отправила на почту Виталику письмо, в котором все объясняла, собрала в рюкзак одежду, а ноутбук, деньги, паспорт и мелкие вещи положила в сумку. Больше искать меня никто не будет, родители несколько лет назад погибли в автокатастрофе, сестра живет во Франции.

Я приехала на автовокзал. У меня болело горло, начался кашель и подскочила температура, возможно, от этого в голове был какой-то туман.

Ко мне подошел молодой человек незапоминающейся внешности в джинсах и кожаной черной куртке:

– Здравствуйте, вы Лариса? Я от Анатолия, в этом конверте билет, адрес и деньги. Он свяжется с вами, сами ему не звоните и в город не возвращайтесь до его указания, это опасно.

Парень сунул мне конверт и быстро удалился.

Через полчаса я уже ехала в автобусе Петербург – Печоры и плакала о своей неудаче на работе, о том, что у меня нет детей, о том, что меня оставил Слава. Но главное, о том, что нет счастья, нет радости, света и любви в моей жизни.

Была поздняя осень, по Пулковскому шоссе мы быстро покинули город, я в изнеможении задремала, а когда проснулась, мы уже ехали по сельской местности. Погода была отвратительной, у меня ужасно болело горло, и вид российской глубинки не радовал. Пролетали деревеньки, поселки городского типа, заваленные окурками, грязью и опавшей листвой. Мужчина на одно место впереди меня пил четвертую бутылку какого-то бальзама на спирту. Рядом со мной сидела пожилая женщина в платке и читала молитвенник.

Мои спутанные, тоскливые мысли прекрасно гармонировали с серым пейзажем за окном. Наконец, через несколько часов, автобус прибыл к месту назначения. Оглядев площадь, которую окружали унылые постройки хрущевского времени и слегка оживляла старинная башня, я достала из конверта, переданного от Анатолия, бумажку с адресом. Первый прохожий сразу подсказал мне, как добраться до нужной улицы. Я проехала с пенсионерами одну остановку и поднялась на второй этаж хрущёвки. Мне открыла пожилая полная женщина с чуть насмешливой, как мне показалось, улыбкой на точеном лице. Она явно следила за собой, модный широкий брючный костюм, яркий макияж, высокая прическа.

– Вы от Анатолия?

– Да.

Я сняла пальто в узкой прихожей.

– Что ж, вопросов нет, проходите, это ваша комната. Меня зовут Анна Сергеевна. А как к вам обращаться?

– Лариса, – угрюмо буркнула я.

В комнате был диван, маленькая плазменная панель, пара стульев, старый стол, комод, занавески с цветочками.

– На кухне пользуйтесь чайником, микроволновкой, в холодильнике я вам выделила верхнюю полку, – любезно предложила Анна Сергеевна.

– А вы не можете позвонить Анатолию и спросить у него, когда я смогу вернуться в Петербург? Пожалуйста, мне срочно нужно к врачу, я в Питере в клинике наблюдаюсь, у меня серьезные проблемы со здоровьем.

Я заглянула в ее карие мягкие глаза, но они ничего не выражали.

– Ну, я спрошу, конечно. У нас тут тоже поликлиника есть рядом, очень хороший доктор-терапевт, Маргарита Георгиевна, пожилая уже, опытная, всегда выслушает, всегда…

– Мне терапевт не нужен, – перебила я ее.

– У нас тут все специалисты есть, только направление нужно получить, – дама очаровательно улыбнулась.

– Поймите, мне срочно нужно в Питер, у меня работа, семейные проблемы.

– Я поговорю с ним, но толку мало, Толя никогда меня не слушает, два слова скажет и трубку бросает. У него какой-то крупный бизнес, поставщики все время звонят по другой линии. Но он у меня хороший мальчик, с деньгами очень помогает, вещи дорогущие дарит, недавно плазменную панель подарил.

В квартире все было небогато, но прилично, сделан косметический ремонт.

Я просто не представляла, что я буду делать здесь. Денег, которые передал мне «хороший мальчик», должно было хватить максимум на две недели экономной жизни. Конечно, я взяла с собой пластиковую банковскую карту, на которой были некоторые сбережения, но не хотелось их тратить из-за этой идиотской истории.

Прошло несколько дней. Моя жизнь текла так, будто я решила провести каникулы в провинции, впрочем, как сказал Анатолий, это и впрямь был отпуск. Все было бы даже вполне сносно, если бы не образ энергичного и жизнерадостного Василия Петровича, который сопровождал меня, как солнце – жаркий день, но, увы, не согревал мою измученную душу. Погода не располагала к прогулкам. Я посещала близлежащие магазины и покупала скромную еду. Дома я сидела в мобильном интернете, смотрела телевизор и пила красное вино, не всегда успешно стараясь придерживаться тех доз, которые не должны были повредить лечению от бесплодия.

Тетушка Анатолия оказалась милой женщиной или очень старалась казаться таковой. С утра она уходила на работу в почтовое отделение. Приходила каждый день в половину седьмого, пила чай, готовила еду и садилась смотреть сериал со старой, рыжей, неповоротливой и очень пушистой кошкой. Она каждый день рассказывала о своей дочери, которая живет в Москве. Дочке очень повезло, она вышла замуж за хорошего паренька, который владеет сетью ресторанов. У них малышка, которая сидит с няней, но разве может какая-то няня так заботиться о девочке, как родная бабушка? Лидия Михайловна надеялась, что скоро они пригласят ее переехать к ним в Москву, чтобы смотреть за внучкой. Она два раза была в гостях у детей, но навязываться неудобно, да и в столицу не наездишься. Уже два года она ждет приглашения и не раз намекала дочери, что уж за внучкой никто лучше родной бабки не присмотрит, так что со дня на день ее позовут в Москву.

Рассказывать обо всем, что со мной происходило, неинтересно. Однако я всегда верила в ту пугающую, волнующую и невыразимо-прекрасную истину, что жизнь может за один миг полностью измениться. И моя вера меня не обманула.

Итак, прошло энное количество времени, и вот я уже стою в зале суда. Огромный зал набит битком, почему-то много людей в форме ОМОН. Напротив меня на скамье подсудимых Василий Петрович, одетый в дорогой черный костюм, ослепительно белую рубашку и строгий галстук.

– Итак, обвиняемый, ваше последнее слово, – с совершенно неуместными нотками кокетства произносит судья, судя по морщинистому лицу, ровесница энергичного предпринимателя.

– Лариса, деточка, прости меня, я осознал свое хамское поведение и надеюсь на твое доброе сердце, – неожиданно громко восклицает Куропатов, энергично жестикулируя. – И мне не жаль этих двадцати штук баксов, я понял, что это была кара Господня, пусть деньги достанутся тем, кому они нужнее, – по залу суда проносится удивленный и одобрительный гул. – И, деточка, я нанес тебе большой моральный ущерб, не держи на меня зла, я прошу прощения, – он неожиданно падает на колени и простирает ко мне руки. – Чтобы искупить свою вину, я хочу подарить тебе мою квартиру на Крите на первой линии у моря, – в зале звучат громкие аплодисменты. – Есть одно маленькое условие, деточка, – чуть смущенно добавляет Василий Петрович, поднявшись с колен. – Приезжай ко мне на свиданку в лагерь, всего один раз, всего один раз в месяц, чаще не пустят суки ментовские, и привози с собой черные шелковые простыни, это важная деталь, в моем возрасте начинаешь обращать внимание на детали.

– Заткнись, кретин, убью! – истошно кричит женщина.

Я открыла глаза. За стеной у соседей был скандал. Надо же, неразумно в два часа ночи выяснять отношения, ведь потом можно наделать ошибок на работе. Правда, возможно, они сейчас в отпуске. Я приняла снотворное и погрузилась в тяжелый сон без сновидений до утра.

Прошло почти две недели. Мне порядком надоела беззаботная жизнь в провинции. Анатолий сухо отвечал на мои электронные письма. Не вдаваясь в подробности, он вновь и вновь с некоторым раздражением, которое чувствовалось по кратким текстам и восклицательным знакам, заверял меня, что все под контролем и моей ссылке скоро придет конец. Единственное, что от меня требуется, с терпением и надеждой ждать звонка или письма сверху, то есть от него, моего прямого и непосредственного начальника. Мое терпение истощалось вместе со скудными отпускными. Виталик писал мне, что очень ждет и понял в разлуке, как сильно я ему дорога. Совокупность всей информации, которую мой нынешний возлюбленный нашел в сети о компании, где я работала, свидетельствовала о том, что она зарабатывает на «сливе» депозитов. Я тоже за время моего заточения изучила, наверно, все, что написано во всемирной паутине о фирме, где я работала, но легче мне не стало, и однозначных выводов я не сделала.

– Не буду больше здесь сидеть, вернусь в Питер, и будь что будет, – как-то сказала я за вечерним чаем Анне Сергеевне. – Я давно потеряла все, что мне было дорого.

– Сходи, Лариса, в монастырь, две недели живешь почти и ни разу не побывала. Там очень красиво, главная достопримечательность нашего города, одно из чудес света, помолись, и Господь укажет, что делать дальше.

На следующий день я пошла в монастырь, чтобы развеяться. Шел дождь. Даже в высоких до колена сапогах, узких джинсах, шерстяном свитере OGGI и черном кожаном плаще мне было холодно. Я крепко прижимала к плечу ручку сиреневого английского зонтика, будто надеясь, что он защитит меня от всего мира. Я проехала две остановки на автобусе. Закончились хрущёвки, впереди показались деревянные одноэтажные дома. Недалеко от монастыря было несколько ларьков с сувенирами. Дорога, вымощенная крупным камнем, вековые сосны, древняя широкая крепостная стена навеяли на меня грустные мысли о скоротечности бытия.

«Останутся эти камни и средневековая крепость, но уже не будет моей души. Не так уж важно, кто отправит меня на тот свет, Куропатов, или старость, или болезнь, или какой-нибудь пьяный водитель, – вздохнула я, – главное, что полжизни пролетело быстро, как одна ночь любви и грусти, и то, что осталось, тоже незаметно промелькнет. Как жаль бездарно потраченную молодость! Я похожа на бесприютного бродягу на огромной планете, этот мир прекрасно обойдется без меня. И если верить моему до сих пор горячо любимому Славе, после смерти моя душа станет маленькой звездочкой, затерявшейся среди бескрайних галактик. И от этого мне сейчас почему-то грустно и страшно. Я как ребенок, заблудившийся в огромном лесу».

Я зашла в монастырь через низкие каменные ворота в старинной крепостной стене. За ними была еще одна арка, над ней располагалась надвратная церковь. Большие иконы и свечи на подсвечнике из песка. По дорожке, вымощенной крупным камнем, как и вокруг монастыря, ведшей вниз по склону, я спустилась к колодцу и укрылась в беседке от дождя. Тут раздался колокольный звон. Народ стал выходить из расположенного неподалеку старинного храма с луковками куполов. Я пошла по узкой тропинке среди опавших листьев до небольшой каменной площадки, вокруг которой было несколько храмов. Люди, выходившие из церкви, спешили мимо меня домой, обратно в свою жизнь. «Что я делаю здесь, промозглой осенью, в незнакомом городе, такая одинокая и несчастная? Можно убежать от людей, но не от своего разбитого сердца, израненной души, не от своего жалкого и грустного прошлого». Я зашла в церковь. Запах ладана, пожилые женщины на скамейках, старинные иконы.

Я купила две дешевые свечи и остановилась около большого образа Богоматери.

– Господи, помоги, пошли мне двадцать тысяч долларов, и я верну их заблудшему рабу Твоему Василию, чтобы он не взял на душу еще один грех, – я нахмурилась. «Зря я шучу с Господом. Не знаю, верю ли я в Бога, не знаю, следит ли кто-нибудь за этим кошмаром, который происходит на земле. Почему-то нет уверенности ни в чем: ни в том, что существует Господь, ни в том, что у меня когда-нибудь будут дети, ни в том, что я выбрала правильный путь. Я точно знаю только то, что моя жизнь могла бы быть лучше. Мои бесконечные истерики, депрессии и нервные срывы, моя не сложившаяся карьера и семейная жизнь… Я виновата в этом сама, но с другой стороны, мне просто не повезло родиться на несчастной планете Земля». Господи, если Ты есть, то помоги мне! Я заблудилась, как в дремучем лесу, лишенном зелени и света, я без конца спотыкаюсь об коряги и скоро увязну в трясине и, может быть, пойду ко дну. И когда я буду умирать, то вспомню все, что было со мной, и на секунду почувствую радость от того, что я все-таки выпила напиток любви в мире скорби и слез.

Я вышла из церкви и увидела, что группа людей стоит около маленькой полукруглой двери, над которой написано «Богом зданные пещеры» .

Мне почему-то захотелось пойти с остальными на экскурсию. Со свечами в руках экскурсанты пошли за монахом по узкому каменному ходу. Под ногами был песок. Столетиями здесь хоронили насельников монастыря. Было темно, только вдалеке горел огонек. Жутковато, холод, мерцающие свечи, множество покойников, в гробах, сложенных один на другой. Возможно, их души в раю. Но почему-то у меня на сердце был адский мрак. Мы дошли до какого-то подобия часовни, нескольких настенных икон, перед которыми стояли подсвечники, наполненные песком. Монах стал заунывно читать молитвы. Мне было плохо, я не могла стоять на одном месте, никто не заметил, как я свернула в один из боковых ходов.

Я шла, погруженная в свои грустные мысли, освещая путь свечкой, пока внезапно не вспомнила, что пора догонять остальных. Неожиданно у меня закружилась голова, и я присела на корточки. Такое бывало со мной и раньше. Моя мама говорила, что виной этому плохие сосуды. Иногда падало артериальное давление, и спасти меня могла только чашка двойного кофе. То ли от недостатка кислорода, то ли от переутомления и стресса, я упала в обморок. Наверно, плохо повлияла на мое состояние и выпитая ночью бутылка красного вина. Когда я очнулась, голоса уже удалились. Я с трудом встала и быстро пошла, держась за стену. Меня начала охватывать паника. Ход был темным, подсвечники не горели. Я пошла на мерцающий вдали огонек, но он неожиданно погас. Может быть, уходя, монахи тушат все свечи?

– Подождите! – громко крикнула я два раза, но мне ответило только эхо.

От холода и страха меня начало трясти. А вдруг это была последняя за сегодняшний день экскурсия? Ведь нам сказали, что пещеры запирают. А сколько я выдержу без воды и пищи в таком холоде? Неужели я останусь погребенной заживо в этом морозильнике? Мобильная связь не работала, я пошла, держась за стену по темному ходу. Прошло несколько мучительных минут. Наконец, я не выдержала и в ужасе закричала: «Помогите! Кто-нибудь!». Мой голос снова эхом отозвался по пещерам.

Я старалась идти как можно быстрее, тревога нарастала как снежный ком. Вдруг мне показалось, что я слышу чьи-то шаги. Темнота, усталость, плохое настроение, нервное напряжение сделали свое дело. Меня охватил какой-то первобытный страх, я была готова закричать от ужаса. Тут я увидела огонек…

Глава 5 В Москву

…и услышала низкий, хрипловатый мужской голос:

– Вы тоже отстали от экскурсии?

Я повернула голову. Кто-то светил фонариком своего мобильного телефона. Это был мужчина среднего роста, в джинсах и короткой кожаной куртке.

– Пойдемте к выходу, мне кажется, я помню, как пройти, – сказал он спокойно и немного грустно.

Я вздохнула с облегчением, незнакомец производил впечатление адекватного человека.

– Вы из московской группы? – спросил он.

– Нет, я из Петербурга.

Он посветил фонарем мне в лицо.

– Простите. Питер – это прекрасно, Блок, Ахматова, белые ночи, алые паруса.

– А вы не поэт случайно?

– Нет, к сожалению, а вы?

– Я тут скрываюсь.

– От полиции? – я заметила, что он снова украдкой посветил мне в лицо.

– Нет, наоборот.

– Интересно.

Я шла за мужчиной по узкому ходу, и его слова отдавались эхом по холодным каменным коридорам.

– Черт, похоже, мы пошли не туда, по моим расчетам здесь уже должен быть выход. Я устал, давайте отдохнем.

Мы присели на песок.

– Вы сюда приехали на экскурсию?

– Нет, помолиться. Я почти не надеюсь на чудо, но все-таки в нас всех живет первобытное доверие высшим силам, – ответил незнакомец.

У него был такой несчастный голос, что мне стало жаль его.

– У вас какое-то горе? – осторожно спросила я.

– Да, – его голос дрогнул, – моя дочь – инвалид.

Я не знала, что сказать.

– Это моя вина, партнеры подорвали мою машину, когда дочь была еще крошкой, она пострадала. У Алины перелом позвоночника, она не может ходить. У нее сейчас тяжелые изменения психики. Бедная моя девочка. Я не знаю, что делать.

Я невольно погладила его по руке.

– Как вас зовут?

– Николай.

– Николай, вы не виноваты, не виноваты ни в чем, это иллюзия, это ваша измученная душа так говорит. Вы не виноваты в том, что случилось, вы не хотели этого. Никто не может избежать неправильных поступков. Гораздо более ужасные грехи, ошибки, преступления других людей не всегда приводят к трагическим последствиям, а в том, что случилось, нет вашей вины. Если этому было суждено произойти, трагедия произошла бы без всяких ваших действий. Я лечилась у психотерапевта, она говорила мне эти истины, они обусловлены опытом поколений и входят во все основные философские и религиозные системы, это правда, Николай. Вы просто сейчас не можете этого осознать.

– Лариса, спасибо вам большое. Я не знаю, что ответить. Вы так хорошо сейчас говорили. Вы можете мне помочь? Мне так плохо, не бросайте, не бросайте меня, пожалуйста, давайте сходим пообедать, когда выберемся отсюда. Не подумайте, что я хочу какого-то близкого знакомства, дело не в этом. Мне нужен человек, с которым я смогу поговорить, я просто в отчаянии.

Еще некоторое время мы шли по каменному ходу.

Наконец, мы услышали вдалеке голос: «Молитвами святых отец наших…» Мы пошли на огонек и увидели монаха, невысокого пожилого человека с умными внимательными глазами, в черной одежде, с длинной седой бородой и большой свечой в руках.

– Не отставайте больше от группы, это опасно, – глухо сказал он, – пещеры закрываются по окончании экскурсий.

Мы вышли к свету и свежему воздуху. Я лучше рассмотрела Николая. На вид ему было лет сорок пять – пятьдесят. У него было печальное, худое, прорезанное морщинами лицо замотанного, несчастного человека. Глаза выражали глубокую боль. Седые волосы. Он был в явно дорогой кожаной куртке, джинсах, ботинках, кашемировом свитере.

Мы вышли из монастыря, шел проливной дождь. Мы дошли до кафе напротив монастырской гостиницы для особых паломников под названием «странноприимный дом». Кафе было оформлено в русском стиле.

– Выбирайте, что хотите, я угощаю, – сказал Николай, – раз уж я уговорил вас прийти сюда.

Мы сели за столик, покрытый белой скатертью.

– Знаете, как это случилось, Лариса? Алина была такой милой, кудрявой крошкой, она бегала, любила забираться на меня и играть. Мне ведь всего тридцать восемь, а многие говорят, что я выгляжу намного старше. Начало девяностых, тяжелые условия, надо было строить бизнес в условиях хаоса и насилия. Я только начинал тогда и… партнеры наказали меня за дело, если можно так выразиться. Я распродал товар, забрал себе всю прибыль, не выполнил партнерское соглашение, так как не доверял тем людям. Мне казалось, что они сами собирались меня кинуть, не знаю, может, я сейчас просто пытаюсь оправдать себя. Они взорвали машину, в которой была Алина. Все, что вы говорите, Лариса, красиво, но это просто слова. А на деле я не могу себя простить.

Когда она стала инвалидом, я долго не мог в это поверить. Куча денег ушла на лекарства, врачей. Дочь росла, но так и не встала на ноги, все было бесполезно. Наконец, нам вынесли окончательный диагноз: ходить она не будет никогда. Жена не выдержала, ушла, а я не мог оставить Алину. Просто не мог. Я все время был с дочкой, стал вести бизнес без правил, тогда вообще было страшное время, но после того, что произошло с Алиной, я просто озверел. К тому же нужны были огромные деньги. Вот сейчас прошло уже много времени, она уже не ребенок, молодая девушка, инвалид, тяжелые изменения в психике. Хотя у нее сохранный интеллект, к ней приходили учителя, она окончила курс средней школы, сейчас заочно учится в институте. Сейчас ей так плохо, депрессия, – он закрыл лицо руками, – я не могу на это смотреть, моя душа переворачивается, я, наверно, скоро сойду с ума. Мое сердце давно превратилось в изгрызенный крысами кусок мяса. Я живу по инерции. Все равно я нужен ей, без меня она погибнет, поэтому я продолжаю существовать, я должен. Но как существовать с такой невыносимой болью? – Он сжал кулаки. – Целители, монастыри, ничего не помогает. Да что говорить… Лариса, у вас испуганный вид, заказывайте что-нибудь, кофе, например.

Я заказала кофе и салат. Николай – рюмку водки, суп и картошку с грибами. Он неожиданно сказал:

– Мою жизнь уже не исправишь, а что случилось у вас? – и внимательно посмотрел на меня. Мне стало слегка не по себе от его проницательного взгляда.

Я вкратце рассказала ему, что произошло.

– Да, ситуация неприятная, советую вам отдать деньги тому мерзавцу и скорее уходить из вашей лохотронской фирмы.

– Но у меня нет таких средств. Я давно лечусь от бесплодия дорогостоящими методами.

Николай вздохнул.

– Лариса, в моей компании есть грамотные юристы, я думаю, что смогу вам помочь. Но не просто так.

Я взглянула на него с удивлением.

– Не подумайте ничего плохого. Вы недолго говорили со мной, но сказали очень интересные, добрые слова. Лариса, вы могли бы поработать с Алиной? Ей нужен хороший человек, который будет рядом с ней. Ей нужно помогать не физически, для этого есть сиделка, прежде всего дочери необходима моральная поддержка, общение, профессиональные психологи как-то не справляются. Я не знаю, с чем сравнить, ну, к примеру, вы решили отвлечься, пригласили клоуна, он шутит, а вам совсем не весело и не смешно. Поживите три месяца с Алиной, за это я полностью верну долг вашему Куропатову, вы будете жить за мой счет, я дам вам кредитную карту на расходы. Но предупреждаю, она тяжелый человек, мало кто выдерживает долго находиться рядом с ней. Если вы уйдете раньше времени, бросите ее, я вас не прощу, – он внимательно посмотрел мне в глаза.

– Но три месяца – долгий срок, мне нельзя уезжать на такое время, я лечусь от бесплодия, у меня есть гражданский муж. А вы живете в Москве, к тому же мне надо что-то решать с работой.

– Лариса, у вас нет выбора. Куропатов – известный питерский бандит, я слышал о нем, он не спустит это дело на тормозах. Ну, разве только кто-то еще кроме меня подарит вам двадцать тысяч долларов. У вас есть такие знакомые?

Я вздохнула.

Вдруг лицо Николая стало злым.

– Но если вы не любите больных, нервных, если вам противно, если вы хоть взглядом обидите ее, лучше откажитесь сразу.

Да, выбор был не из легких.

– Но мне придется уволиться с работы, – вздохнула я, – если вы владелец компании, может быть, вы смогли бы помочь мне с трудоустройством через три месяца?

– Увольняйтесь из своей конторы, я… – он на минуту задумался, – да, я смогу помочь с трудоустройством на хорошо оплачиваемую должность, если вы захотите. У нас есть филиал в Питере, а если захотите, сможете остаться в Москве, вам предоставят жилье на время работы в компании.

Предложение помочь с работой решило мои сомнения. Мы договорились с Николаем, что утром он заедет за мной на машине, и мы отправимся в столицу. Когда я пришла домой к Анне Сергеевне, меня охватили смешанные чувства. С одной стороны, я ощущала какое-то удовлетворение от того, что теоретически появилась возможность решения моей проблемы. С другой, меня мучили неизвестность, неуверенность и тревога. Я выпила стакан красного вина и написала Виталику письмо, в котором рассказывала о предложении Николая, на которое мне пришлось согласиться. Анатолию я решила пока ничего не сообщать. Я не могла уснуть и долго лежала с открытыми глазами, глядя на окна дома напротив.

«Слава, что бы ты посоветовал мне в такой ситуации? Наверно, ты сказал бы мне, как обычно, чуть прищуриваясь с легкой грустной улыбкой: “Девочка моя дорогая, маленькая моя, выход есть всегда, он находится в нашем сердце, нужно искать свет, радость и добро в собственной душе. И нет на свете ничего более важного. Об этом искусство говорит человеку”. Помнишь, ты сказал мне это, когда мы поехали с друзьями на Ладогу на шашлыки, пошли гулять, заблудились среди сосен и не могли найти дорогу обратно к костру, шашлыкам, пьяным расслабленным разговорам “за жизнь”? А потом вдруг обнял меня с бесконечной нежностью, прижимая к себе мои плечи, защищая от всего жесткого и равнодушного мира».

Наконец воспоминания начали путаться и я погрузилась в тревожный, поверхностный сон. Утром я с трудом продрала глаза. Опять дождь, темное, промозглое утро. Я взяла рюкзак и чемодан и вышла на улицу. Там меня уже ждал черный джип Гранд Чероки с затемненными стеклами. Я села на заднее сиденье рядом с Николаем, за рулем был водитель. Мой благодетель в черном костюме довольно сухо поздоровался. Я смотрела в окно и чувствовала себя не в своей тарелке. «А если я не справлюсь с работой? Я сама такой нервный человек и никогда не общалась с инвалидами».

Лицо Николая было искажено то ли злобой, то ли внутренней болью. Наконец он выкурил две сигареты и немного успокоился.

– Лариса, о чем вы сейчас думаете? – вдруг спросил он, повернувшись ко мне.

– Ни о чем, – растерялась я.

– Так не бывает, признавайтесь, – он чуть улыбнулся уголками губ.

– Я думаю, какой печальный пейзаж за окном. Когда я ездила на экскурсию автобусом по Европе, картина была совершенно иной.

Николай не ответил. Он опять помрачнел, что-то пробормотал про себя и выругался. «Какой он нервный, сломанный, несчастный человек, как его жаль! Но я ему никто. Боюсь, не смогу долго выдерживать его общество».

– Где вы живете в Москве? – спросила я, чтобы разрядить обстановку.

– В закрытом поселке. Нет, не на Рублевке, если вы об этом подумали, – он кисло улыбнулся.

– Мне в Москве больше всего нравится на Старом Арбате, где стена Виктора Цоя, вокруг которой гуляют миллионеры и студенты, там интернациональная атмосфера, дух толерантности и свободы.

Николай угрюмо молчал.

– Извините, что отвлекаю вас разговорами.

Он вновь не потрудился придумать ответ.

Я решила оставшуюся часть пути держать язык за зубами.

Машина ехала быстро и мягко. Неожиданно Николай повернулся ко мне и сказал:

– Лариса, наш поселок очень хорошо охраняется, вы можете ничего и никого не бояться. Вы должны быть спокойны и попробовать убедить Алину в том, что она не хуже остальных здоровых людей, даже несмотря на то, что она не может ходить, несмотря на то, что у нее изменения в психике, – он говорил срывающимся голосом. – Лариса, кто придумал эти идиотские стандарты? Кто сказал, что имеют ценность только здоровые, спокойные, нормальные люди? Кто они, эти нормальные? Вы их видели? Почему человек, который отличается от остальных, хуже? Что, его жизнь не так ценна? Его можно презирать? Ответьте мне, Лариса?

Он схватил меня за плечи.

– Что вы, что вы! Я так не считаю, – испуганно ответила я.

– Вы знаете, Лариса, я помогаю ассоциации детей инвалидов. Эти несчастные и замученные люди, родители этих детей, разве они заслуживают меньшего уважения, чем те, кто, как у нас говорят, многого добился? Чего мы должны добиться, чтобы заслужить признание? Приобрести машину, дачу, успешную компанию, виллу на Канарах? У меня все это есть, и я не чувствую никакого уважения, только зависть и ненависть, – Николай почти кричал. – Я вел бизнес по законам джунглей, на пределе нервного напряжения, чтобы были деньги на лечение Алины, на все эти проклятые операции, которые не помогли. Я не радовался, не отдыхал, не сидел в ресторане и не лежал на пляже с тех пор, как это случилось с Алиной. У меня не было жизни, Лариса. Ведь помогать больному ребенку – это не жизнь, ведь так?

– Почему? Вы мужественный человек, вы молодец, – пробормотала я. – Делать добро – это и есть жизнь.

– Лариса, простите, что-то на меня нашло, – пробормотал Николай. – Я так давно ни с кем откровенно не говорил.

– Вашей вины здесь нет. Я вам уже говорила ту истину, что человек не виноват в происходящем, даже если это явилось следствием его поступка. Если на это была воля Высшего разума, если это предначертано судьбою, это произошло бы без всяких ваших действий и, наоборот, могло не произойти, соверши вы и гораздо более серьезные ошибки.

– Вы фаталистка, вы верите в предопределение? – усмехнулся Николай.

– Нет, я верю в Бога, в Высший разум, – мне казалось, что я говорю убедительно. Эти мысли родились у меня в голове, когда я думала, как утешить его.

– А где доказательства?

– Доказательство – это совесть и прекрасный мир вокруг нас.

– А как же свободная воля?

– Николай, ответ содержится в том, что я уже говорила. Мы можем делать то, что мы хотим, но, тем не менее, нас ведет по жизни Господь, судьба.

– Да, Лариса, у вас любопытная теория.

Мы ехали быстро и уже подъезжали к поселкам в окрестностях Москвы.

Когда я раньше бывала в столице, мне там было неуютно. Наш Питер более интеллигентный, а здесь собрались миллионеры и миллиардеры, хозяева жизни. Не то чтобы я им завидую, просто мой мозг отказывается осознать последние изменения в общественной жизни, принять их. Наверно, слишком много их произошло за время моей сознательной жизни. Я запуталась, и в Москве остатки моей уверенности в себе исчезают.

– Лариса, что с вами? Вы сомневаетесь в своем решении? – спросил Николай.

– Нет-нет, я просто немного не выспалась, – быстро ответила я.

За время поездки мы стали лучше понимать друг друга, между нами установилась незримая психологическая связь. Та, что возникает между людьми, понявшими друг друга, проникнувшимися симпатией без всякого сексуального подтекста, независимо от пола. В таких случаях у меня возникает подспудная тревога, что скоро может произойти что-то, от чего хорошие отношения нарушатся, ведь согласие – крайне хрупкая вещь.

Вокруг было много дорогих машин. Мы ехали по скоростному шоссе. Промелькнули высотные здания, поселки. Я все больше волновалась. Наконец, мы проехали шлагбаум и пункт охраны: высокие сосны, благоустроенные двух– и трехэтажные коттеджи, высокие сплошные заборы, воплощенный идеал, вдохновляющий на свершения многих российских граждан.

– Лариса, я далеко не олигарх, я обычный несчастный человек. Выражение вашего лица мне не нравится, – грустно сказал Николай. – Мне хотелось бы, чтобы вы подружились с Алиной, поэтому вы не должны думать о социально-экономических вопросах.

– Вам очень небезразличны мысли других людей. Вы хотели бы быть властителем душ? – слегка улыбнулась я.

– Души людей изуродованы страстями и горем, я не хочу туда заглядывать, – вздохнул он.

Наконец машина остановилась.

Вот раздвинулись стальные ворота, и мы въехали за забор. Каменные дорожки, двухэтажный коттедж, большие скамейки, сосны, клумбы – все очень аккуратно. Мы прошли в дом на первый этаж, там была большая зала, с одной стороны два кресла-качалки и большой камин, пушистый ковер, с другой – барная стойка, бар, высокие вращающиеся стулья, в третьем углу обеденный стол. Нас встретила пожилая женщина в фартуке. Мне показали мою комнату на втором этаже. Волнение и неловкость не давали мне ни на чем сосредоточиться, я быстро оставила вещи и переоделась. Когда я спустилась вниз, меня встретил врач, озабоченный мужчина средних лет в очках и сером костюме. Мы сели за стол на первом этаже, он подробно рассказал об Алине, о ее самочувствии, о том, как с ней надо разговаривать, в чем суть ее заболевания. После травмы позвоночника она никогда не будет ходить. Интеллект у девушки не нарушен, но она человек очень ранимый, подвержена депрессиям, навязчивым мыслям и приступам агрессии, страдает бессонницей. Она очень одинока, ее нельзя жалеть и напоминать ей о ее состоянии. Нужно ненавязчиво пытаться ее развлечь. Она занимается программированием, увлекается фотографией, заочно учится в технологическом университете. Также не нужно все время хвалить Алину и во всем с ней соглашаться, это ее крайне раздражает, она понимает, что с ней обращаются как с больным человеком.

Тут подошел Николай. Он был в том же свитере и джинсах.

Мне показалось, что он нервничал.

– Лариса, пожалуйста, постарайтесь помочь Алине, – сказал Николай и сильно сжал мою руку.

– Постараюсь сделать все, что смогу, – ответила я, стараясь придать своему голосу уверенность.

Мы прошли по коридору к двери из темного дерева. Николай постучал. Мое сердце часто забилось, я подумала, что сейчас мой голос задрожит, я скажу какую-нибудь глупость, Алина обидится и тогда Николай меня не простит. Интересно, в чем будет выражаться его непрощение?

Итак, мы вошли, в просторной комнате была плазменная панель, два мягких кресла, большой компьютерный стол, люстра, много цветов на окне. Напротив телевизора на большом диване с ноутбуком на коленях полулежала молодая девушка лет девятнадцати. У нее под спиной было много подушек, ноги укрыты пледом. Бледное, казавшееся некрасивым, может быть, из-за гримасы расстройства, лицо без косметики, черные, очень короткие волосы. Она внимательно посмотрела на меня.

– Алиночка, это Лариса, я тебе о ней рассказывал, она некоторое время поживет в Москве и будет твоим секретарем, если ты захочешь, конечно, – с некоторой тревогой произнес Николай.

– Здравствуйте, – сказала я.

Алина молчала и продолжала сверлить меня глазами.

– И много ты ей будешь платить? – наконец спросила она излишне четким голосом.

Глава 6 Новая работа

– Доченька, ну разве это так важно? Если хочешь, она сейчас уйдет, – устало ответил Николай.

– Нет, пусть останется, – буркнула Алина. Ее отец вышел.

Я подумала, что глупо стоять посреди комнаты, и без приглашения села в одно из мягких кресел.

– Ты хочешь работать со мной из-за денег? Только не говори, что ты любишь инвалидов, это прозвучит глупо, – резко сказала она и уставилась на меня, ожидая ответа. Карие глаза Алины казались огромными. Ее бледное, худое лицо с выдающимися скулами и тонкими губами выражало вызов и отчаяние.

Я готова была расплакаться.

«Зачем я здесь? Куда привела меня судьба? От моей жизни остались одни осколки. Нет! Надо взять себя в руки. Она больна и еще почти ребенок, а ты взрослый человек. Надо быть сильной».

– Нет, Алина, я здесь, потому что скрываюсь от одного опасного человека. Я очень благодарна твоему отцу, что он согласился помочь мне спрятаться.

И я вкратце рассказала про мою работу в дилинговом центре и инцидент с Куропатовым. Когда я рассказывала про сон, в котором он хотел подарить мне квартиру на Крите, Алина рассмеялась. Мне показалось, что лед между нами растаял.

– Да, я бы на твоем месте достала пистолет и убила того типа, я бы с ним не церемонилась, одним мерзавцем меньше – и всем от этого только лучше, – резюмировала Алина мой рассказ.

– А если у него есть мама, которая его очень любит, и она расстроится?

– Не мои проблемы. Ладно, закрыли тему. Лучше скажи мне, ты куришь? – спросила Алина, у которой явно улучшилось настроение. Ее лицо стало спокойным и даже красивым, в нем появилось что-то детское.

– Нет, я лечусь от бесплодия, мне нельзя.

– А я курю итальянские сигары, это такой кайф, дай мне их, они в верхнем ящике компьютерного стола, – сказала Алина.

Я достала золотой портсигар и зажигалку в форме дракона. Мои неловкость и волнение стали меньше, но пока не пропали совсем.

Алина глубоко затянулась и с удовольствием выдохнула струю дыма.

– Твой отец говорил, что ты увлекаешься фотографией. Может быть, покажешь мне снимки? – спросила я, стараясь держаться естественно.

– Ну да, только сначала докурю. Ты знаешь, я никогда не буду ходить, у меня никогда не будет детей, я никогда не буду участвовать в пробеге по центру Москвы. Слишком много никогда, не правда ли? Тебя это слово не пугает?

Я пыталась найти подходящий ответ.

– Ну. Придумай что-нибудь, скажи, что инвалиды такие же люди, как и все, или еще какой-нибудь бред. Хватит молчать! – вдруг закричала Алина и бросила в меня портсигар. Ее лицо при этом странно и уродливо исказилось, она походила на сумасшедшую.

– Так, Алина, – сказала я спокойно. – Я знаю, что ты занимаешься программированием. Я буду исполнять должность твоего секретаря. Давай будем общаться уважительно или я просто повернусь и уеду обратно в Питер. Я не буду отвечать на твои вопросы, которыми ты хочешь поставить меня в тупик. Подумай, что ответ любого другого человека на твой вопрос вряд ли имеет большую ценность, это его мнение и не более того, ты сама должна найти в душе единственное верное для тебя решение.

– Ладно, извини, – смягчилась Алина, – у меня иногда бывают такие приступы ярости. Я все швыряю, три раза пыталась покончить с собой. Знаешь, душу вдруг охватывает как тисками страшный мрак, и уже ничего не радует, я говорю ужасные вещи, ломаю все, что попадется под руку, – у нее в глазах стояли слезы. – А иногда мне очень хорошо на душе, радостно, я просто чувствую себя самым счастливым человеком на земле. Да, ты не поверишь, вроде бы я инвалид, несчастная, так многого лишенная женщина, а такое бывает. А потом опять этот мрак, тоска, они как проклятие, от них никуда не денешься, – грустно добавила она.

– А я очень редко чувствую себя счастливой, почти никогда, – честно призналась я.

– А чего тебе не хватает? Денег?

– Ну вот, опять некорректный вопрос, мы же вроде бы договорились, – печально ответила я. – Мне не хватает радости. Да, звучит, может быть, странно, но ничего из так называемых удовольствий не приносит мне наслаждения. Я не знаю почему.

– Ладно, ты еще хочешь, чтобы я тебе показала свои фотографии? – перебила меня Алина.

– Хочу.

– Катись сюда. Кресло на колесиках.

Я подъехала к ней.

– Иногда я бываю в Москве, – рассказала Алина, – езжу в каталке по красной площади, по Арбату, но больше наблюдаю за миром из окна машины.

У нее были очень интересные художественные снимки. Много оригинальных портретных фотографий, архитектурных находок. Вот Кремль в лучах заходящего солнца, вот маленькая, одетая в жилет собачка застыла в прыжке через лужу. А вот парень, вроде бы панк-рокер, весь в заклепках, с ирокезом на голове, целует девушку в очках, строгой юбке до колена и туфлях-лодочках, и, судя по выражению лиц, оба совершенно счастливы.

– У тебя прекрасные фотографии, можно было бы сделать персональную выставку, – сказала я.

– Я не хочу, в новостях скажут что-нибудь вроде «девушка-инвалид фотохудожник представила свои работы».

– Тебе так важно, что там кто-то скажет и подумает?

– Не знаю, иногда важно.

Алина легла на диван, на котором до этого сидела с ногами и закурила новую сигару. Она передала мне ноутбук, я расположилась рядом в мягком кресле. Алина хлопком зажгла уютный абажур, люстру я выключила, комната осветилась зеленоватым светом. Негромко играла музыка в стиле кантри. Я закрыла толстые шторы, за окном стемнело, шел дождь, уже был вечер. Мне казалось, что мы обе успокоились и немного привыкли друг к другу.

– Налей мне стаканчик красного вина, там бар в углу, и себе тоже, если хочешь.

Я достала хорошее итальянское вино и налила ей и себе.

– Поставь в плеер фильм ужасов. Хочешь со мной посмотреть? Странно, но ужастики обычно улучшают мне настроение.

– Давай, – согласилась я, – человек, просматривая такие фильмы, борется с подсознательными страхами и справляется с ними. Кошмары, прячущиеся в тайных уголках психики, перекликаются с ужасами, происходящими на экране, и как бы выходят из укрытия, человек может посмотреть им в лицо и ему от этого легче. Уходят скрытая тревога и напряжение.

Мне стало хорошо на душе. Я думала о том, что мне представился не самый плохой способ отдать долг и найти новую работу. После фильма Алина попросила меня помочь ей сесть в каталку. Она оказалась неплохо сложена, несколько шире меня в кости, но у нее были очень худые ноги с атрофированными мышцами. Мое сердце сжалось, когда она с трудом перебиралась с кровати на инвалидную коляску.

Алина поехала в залу на управляемом кресле, я пришла за ней. Мы сели за стол. Нам подала ужин добродушная пожилая женщина. Это был салат «цезарь», не хуже, чем в ресторане, омлет с ветчиной, чай, заварной кофе разных сортов на выбор, французские булочки, все очень вкусно. Чуть позже пришел Николай, он был, видимо, доволен тем, что мы, по крайней мере, не разругались.

– Лариса, мои люди связались с вашим знакомым, Куропатовым, он обещал раз и навсегда оставить вас в покое, через три месяца я выплачу ему ваш долг, это не большая сумма для меня, – потихоньку сказал отец Алины, когда мы отошли к барной стойке за алкоголем.

– Спасибо вам большое, приятно это слышать, – вежливо ответила я.

С одной стороны, я была рада, а с другой – сомневалась, можно ли доверять обещаниям несостоявшегося одиннадцатого криминального авторитета Санкт-Петербурга.

Последовав примеру Николая, я налила себе немного виски, чтобы расслабиться. Мы вернулись к столу.

Потом я искренне рассказала о том, как мне понравились работы Алины. С нами присела выпить чаю женщина, подававшая ужин, Елена Ивановна, она оказалась их родственницей. Николай пересказал забавный случай, который недавно произошел во время переговоров с иностранными партнерами. В общем, атмосфера за столом была почти дружеской и непринужденной. После ужина Алина пошла к себе, сказав, что хочет побыть одна. Я тоже отправилась в свою комнату.

Я села за ноутбук, написала Виталику довольно подробное письмо и с грустью поняла, что почти не скучаю по нему. «Зачем было портить человеку жизнь, вступать в отношения? Но ведь я так хотела ребенка, боялась остаться одна. Но это не оправдание. Мне казалось, что я неравнодушна к Виталику, а это была просто взаимная симпатия, плюс чувственное влечение, но не любовь».

Потом я решила набрать телефон Славы. «Нет, я не буду с ним долго говорить, но могут ведь люди, даже расставшись, остаться друзьями. Я просто скажу ему, что попала в неприятную историю, хотя вроде бы все закончилось. И я сейчас в подмосковном поселке, за окном шумят сосны, и я познакомилась с Николаем и Алиной, в каком-то смысле неплохими людьми. И в конце разговора я спрошу: “Тебе хорошо?”».

У нас был такой секрет. Он или я спрашивали друг у друга: «Тебе хорошо?» Было три варианта ответа: «да», «порядок» и «не слишком».

«Да» означало, что все очень хорошо; «порядок» – более или менее, нормально; «не слишком» – есть проблемы, нужна поддержка любимого человека. Слава всегда старался помочь мне, он каждый раз находил нужные слова. Я набрала номер дрожащей рукой – трубку взяла женщина. «Позовите, пожалуйста, Славу». «Кто его спрашивает?» «Коллега». «Не звоните сюда больше, Лариса», – довольно резко сказала она и положила трубку. Я разрыдалась. «Все! Все кончено! Я пытаюсь вернуться в прошлое, но это невозможно. Но как жить без любви? Без того, что являлось лучшей частью моего я? Мне кажется, что удалили кусок моей души и осталась щемящая пустота, которую нечем заполнить. И весь этот мир, чужой и равнодушный, вызывает боль и тоску. И Виталик не может вернуть мне то, чего я лишилась, расставшись со Славой, никто не сможет вернуть, никогда. Я бесконечно одинока». Мне стало совсем плохо, и я спустилась на первый этаж попить чаю. За столом сидел Николай, закрыв лицо руками.

– Вам тоже не спится? – глухо спросил он.

– Да, как видите. У меня большое горе, – я с трудом сдерживала слезы. – Я рассталась с мужчиной, которого любила больше жизни из-за бесплодия, из-за изнасилования. И теперь я не живу, а просто хожу и дышу, как робот, по инерции, мне по большому счету не так уж важно, что со мной происходит, понимаете? – я налила себе кипятку из электрического чайника, стоявшего на столе.

– Лариса, хотите коньяка?

– Да, пожалуй, чуть-чуть.

В зале был выключен свет, горел только камин.

– У вас очень хороший дом, – сказала я.

– Мне кажется, пустота у вас в душе заполнится со временем, – уверенно произнес Николай и взял меня за руку. – Я не знаю, сколько пройдет времени, но когда-нибудь это произойдет.

«Сейчас он попытается меня поцеловать», – почему-то подумала я.

– Вы знаете, Лариса, я так устал от России. Здесь все напоминает о плохом, о моем несчастье. Когда-то мы отдыхали в деревне на Крите. Я хотел бы остаться там навсегда. Трехэтажные игрушечные домики с бассейнами, море, солнце, итальянские сосны, высохшие от зноя черные горы, домашнее вино, оливки, бесконечное забвение. Я иногда думаю, что мы все хотели бы очень многое забыть и для этого мы заглушаем память алкоголем и наркотиками. Но невозможно изгладить из души следы прошлого, это иллюзия. Лариса, там, в монастыре, я молился: «Господи, если после смерти я забуду все, что было в моей жизни, это и будет рай, где бы ни находилась моя душа». Иногда мне кажется, что даже небытие есть блаженство. Но христиане говорят, что Бог уготовил для людей нечто лучшее. Но зачем тогда Он так мучает нас на земле? – Николай закурил.

Мне хотелось как-то утешить его, и я рассказала ему о моем путешествии в студенческие годы. Я долго мечтала об этом, наконец с трудом набрала нужную сумму и отправилась автобусом по Европе. Мне было тогда девятнадцать лет, я пила дешевое пиво, питалась в макдональдсах и была бесконечно счастлива от того, что хожу по европейским столицам. А что еще нужно человеку? Есть что-то такое, что дается бесплатно, но это сложно определить. Может быть, настроение, состояние души, какая-то часть настроения, которая не зависит от ваших социально-экономических перспектив. И это и есть сама суть жизни, нечто чудесное и непостижимое.

Мы проговорили полночи. Немного успокоившись, я ушла и заснула.

На следующий день я проснулась поздно. С Алиной мы встретились за завтраком. Она была не накрашена, в шелковом халате и явно не в очень хорошем настроении.

– Хочешь, я расскажу тебе о принципах работы «рынка Форекс»? – спросила я. Мне хотелось ее заинтересовать и развлечь. – Некоторые называют его международным лохотроном. Но я считаю, что это не так, мы найдем компанию, которая входит в американскую ассоциацию добросовестных брокерских компаний.

– Ну, хорошо, покажи мне, – лениво ответила она.

Мы прошли в ее комнату. Алину заинтересовала торговля на рынке. Мы долго осваивали принципы торговли на демонстрационном счете, нашли брокера, входящего в вышеупомянутую добросовестную ассоциацию. Потом перевели деньги с ее банковского вклада, открыли торговый счет на минимальную сумму и сразу вошли в реальную сделку, риск был небольшим, и Алина особенно не волновалась, она будто играла в детскую игру. Мы увлеклись и просидели несколько часов в торговой программе. Вечером мы смотрели гангстерский боевик и заказали с доставкой на дом две очень острые пиццы с мексиканским соусом.

Вообще наша жизнь протекала с одной стороны однообразно, а с другой – достаточно интересно для человека, который никогда не жил и не работал в коттедже в Подмосковье. Несколько часов в день, когда у нее не было слишком тяжелых приступов плохого настроения, Алина занималась программированием и слушала интерактивные лекции. По вечерам мы смотрели фильмы, пили вино, моя подопечная курила сигары, несколько раз мы выезжали с водителем в город. Неслись по кольцевой, стояли часами в пробках, я возила Алину по старым улочкам в центре Москвы. Фонари и подсветка причудливо смотрелись в дымке мокрого снега, пробуждая отрывочные воспоминания и неясные мечты. Москва пугала огромным количеством новой информации и впечатлений, мне казалось, что я многого не поняла, упустила что-то важное в современной жизни и этого уже, возможно, не исправить. И поэтому становилось грустно и немного страшно. Но в глубине души проглядывал робкий лучик надежды на то, что у меня еще есть шанс. У Алины была очень удобная управляемая коляска, она всегда возила с собой фотоаппарат, иногда мы заезжали в кафе и рестораны.

Меня очень расстраивали приступы плохого настроения, которые случались у моей новой подруги практически каждый день и продолжались от пяти минут до нескольких часов. Ей становилось плохо, она расстраивалась и далеко не всегда могла точно сказать, из-за чего. Ее лицо искажалось гримасой непереносимого страдания, недовольства и тоски, ничто не радовало, она грубо разговаривала и даже бросала предметы. Иногда эта агрессия проходила сама собой, но чаще мучила долгое время. Наконец, я попробовала придумать способ, как помочь ей.

Я попросила ее в такие моменты рассказывать абсолютно все мрачные и несвязные мысли, приходившие ей в голову.

– Это ненормальные мысли, Лариса, я больна, зачем я буду нести всякий бред?

– Никакой это не бред, но даже бред чем-то обусловлен. Если лично тебя эти мысли волнуют, значит, они возникли в твоей голове вследствие стечения обстоятельств в твоей собственной жизни или информации об окружающем мире и даже просто из-за особенностей работы твоего мозга, созданного Господом Богом. Получается, это часть твоей реальности, в которой можно и нужно разобраться.

Алина действительно была очень одиноким человеком. У нее был узкий круг общения, с Николаем они не были особенно близки и часто ссорились и, хотя они любили друг друга, общение причиняло им взаимную боль. Ее друзьями были пара знакомых из ассоциации инвалидов, к тому же несколько виртуальных приятелей, с которыми она переписывалась в периоды хорошего настроения.

Со всеми психологами Алина поссорилась, несмотря на большие деньги, которые платил им Николай. Я видела, как ей приятно, что кто-то слушает ее. Слава называл меня чутким и отзывчивым человеком. Не знаю, так ли это было, но мне действительно хотелось помочь несчастной девушке.

Алина долго говорила, что с ней происходит и о чем она думает. Сначала она явно испытывала неловкость, но постепенно стала более откровенна. Когда ей было больше нечего сказать, я высказывала свои соображения.

– Итак, – говорила я, – не думаю, что Николай доволен тем, что ты нездорова и всегда будешь жить в этом доме. Во-первых, это не факт, что ты никогда отсюда не уедешь. Ты не самая несчастная из всех людей и я думаю, что тебя может полюбить мужчина и совсем необязательно из-за денег, просто надо подождать. Ведь людей чаще всего любят не за что-то, а вопреки. А ты умный, интересный и очень талантливый человек. Когда ты смотришь на президента по телевизору и думаешь не о том, что он говорит, а о том, что ты никогда не будешь на его месте, потому что он здоров, а ты больна, ничего странного в этом нет. Ты бы удивилась, узнав, сколько женщин время от времени завидуют английской королеве. И разве это значит, что они плохие или ненормальные? Да, здоровье – это очень большое благо, но поверь мне, многие люди сказали бы, что деньги важнее. Нам всегда хочется иметь то, чего у нас нет. А то, что ты иногда ненавидишь весь мир и населяющих его двуногих тварей, это абсолютно нормально, поверь мне, это самые заурядные эмоции, которые иногда посещают всех нас. В том, что тебя мучают приступы тоски, ты также не одинока, поверь мне, это удел почти всех живущих. И мудрость в том, чтобы найти способ смягчить ее, в том, чтобы суметь пережить эти тяжелые минуты и потом снова увидеть свет.

Мне казалось, что я озвучиваю заезженные, общеизвестные истины. Но ничего умнее я придумать не могла. Да и важно было не то, что я говорила, а то, что я слушала Алину, старалась ее понять. Несколько раз мы попробовали это «упражнение», моей собеседнице после этого явно становилось лучше. Ее настроение часто беспричинно портилось, и мы занимались «искренней беседой», как я ее назвала, от одного до трех и более раз в день. Найти какую-то одну причину смены ее настроения далеко не всегда представлялось возможным, это был комплекс факторов. Но все-таки ей становилось легче просто от того, что кто-то выслушал ее.

Прошло около недели, и мы в каком-то смысле подружились. У нас появился определенный распорядок дня: Алина вставала где-то от десяти утра до двенадцати, мы встречались за завтраком, затем смотрели ситуацию на «рынке Форекс», экономические новости, проверяли результаты вчерашних сделок и ставили новые. Потом она рассказывала мне о своем настроении, до обеда к ней приходил специалист по массажу и лечебной гимнастике и, если она была в состоянии, то после этого часа два-три занималась программированием и учебой. Затем следовал поздний обед в четыре-пять часов и вечер отдыха. Мы смотрели фильмы, пили вино, заказывали на дом блюда итальянской, китайской, французской и мексиканской кухни. Моя подруга курила сигары, общалась в интернете, если у нее не было депрессии, мы проводили «искреннюю беседу», иногда ездили с шофером в Москву и окрестности, катались по городу, делали фотографии.

На самом деле Алина очень комплексовала по поводу своей болезни, из-за этого она почти не посещала театры, кино и какие-либо другие общественные мероприятия, хотя технически это было возможно. Мне было жаль ее, и я пробовала ее переубедить, но она очень раздражалась, и я оставила эти попытки. Но, несмотря на свою нелюбовь ко всему светскому, иногда она просила меня зайти в кафе или ресторан. Посещение современных заведений общепита было частью ее образа жизни, она даже была готова терпеть любопытные взгляды и расстраивалась, когда не было технической возможности заехать перекусить на инвалидной коляске. Алина любила пробовать новые блюда, оценивать дизайн заведения и часто фантазировала о том, как бы она оформила собственный ресторан.

Я чувствовала, что стала нужна Алине. Меня радовало то, что я даже в каком-то смысле смогла ей помочь. Николай был явно доволен, что дочери лучше. Видимо, для моего полного счастья он как-то сказал, что у него есть связи в ФСБ и он попробует сделать так, чтобы бизнес Куропатова передали в хорошие руки и изолировали неудавшегося инвестора «рынка Форекс» от общества. Но по тону Николая мне показалось, что он говорит неправду. Иногда я вспоминала мой последний разговор с Василием Петровичем, когда он клятвенно утверждал, что достанет меня из-под земли и в красках описывал, что сделает после этого с моей бренной телесной оболочкой, употребляя непарламентские выражения. Думаю, маркиз де Сад, услышав его пассаж, если бы и не перевернулся в гробу от зависти, то уж точно бы одобрительно улыбнулся. Существование на нашей скорбной планете жизнерадостного предпринимателя продолжало беспокоить меня, и я не знала, можно ли верить его обещаниям оставить меня в покое после выплаты долга и не были ли они придуманы Николаем. Иногда я начинала злиться на себя и на Анатолия, который все-таки, скорее всего, подставил меня, но больше всех на Куропатова. Мысленно я ударяла кандидата на почетную должность одиннадцатого криминального авторитета дважды со всей силы по энергичной физиономии в тот момент, когда он в первый раз обратился ко мне с уменьшительно-ласкательным «деточка». Я заявляла, что не состою с ним в родстве и просила его немедленно извиниться или покинуть наше богоспасаемое заведение. Затем меня увольняли с работы, и я уходила, недовольная начальством, но гордая собой, чувствуя себя не жертвой бандитского капитализма, а победительницей, которая диктует свои правила. Такой сценарий развития событий был бы лучше, чем то, что произошло на самом деле.

Впрочем, откуда мы можем заранее знать отдаленные последствия событий? Может, все еще обернется к лучшему.

Я тоже как-то привязалась к Алине. Несмотря на то, что она была очень нервной, раздражительной, с крайне лабильной психикой и склонностью к депрессиям и истерикам, я видела в ней много хорошего. Мне казалось, что у нее все-таки доброе сердце и она так хочет любви и понимания, хотя и никогда не признается в этом. Алина почти перестала грубить мне, и недели через две я с тревогой почувствовала, что она в каком-то смысле стала зависеть от меня. С одной стороны, я отдыхала от постоянных мучительных переживаний по поводу состояния своей репродуктивной функции, с другой – моя странная новая жизнь, в которой отсутствовали привычные мне работа, лечение, сложные отношения с Виталиком, затягивала. И это пугало, я иногда напоминала себе человека, который в энный раз просыпается за кухонным столом в обществе пустых бутылок и с некоторым удивлением спрашивает себя, как ему удалось пропустить тот момент, когда его образ жизни неузнаваемо изменился.

– Лариса, неужели всем людям, и здоровым тоже, плохо на душе? – как-то спросила Алина, когда мы посмотрели фильм ужасов про незадачливых граждан, которые в очередной раз повторили ошибку своих многочисленных предшественников, приобретя одиноко стоящий дом с нехорошим прошлым.

– Конечно, часто плохо, но бывают радостные моменты. Мне кажется, состояние души все-таки не зависит прямо и непосредственно от финансов человека и от его здоровья. Все гораздо сложнее. Ученые, психологи и философы всего мира до конца не выяснили это вопрос.

– Да, с этим не поспоришь, – улыбнулась Алина.

И я подумала: как здорово, что между нами исчезла былая напряженность.

Так незаметно пролетел месяц.

Алина узнала о том, что я лечусь от бесплодия, и даже оплатила мое посещение элитной московской клиники, где мне подтвердили, что необходимо делать ЭКО.

Когда один день похож на другой, время летит незаметно, оно спрессовывается, как взбитая перина. Время может сыграть с нами очень злую шутку – мы не заметим, «как последний фонарь промелькнет за окном кольцевого вагона». Будто ты шел, шел, шел по лесной дороге и уже перестал замечать ели, сосны, широкую песчаную тропинку под ногами, и уже забыл о ней, и идешь, погруженный в свои мысли и воспоминания, и вдруг неожиданно выходишь на опушку – вон и железнодорожная станция. И уже отъезжает поезд, а ты задумался, и, пока шел по лесу, забыл позвонить и выяснить расписание, и пропускаешь последнюю электричку.

Так и я не заметила, как прошло почти три месяца. Я привыкла есть вкусно приготовленные Еленой Ивановной или заказанные в ресторане завтрак, обед и ужин, сидеть у камина, смотреть поднимающие мне настроение фильмы ужасов и пить дорогое вино. Я притерпелась к болезненному состоянию Алины и даже как-то перестала его замечать. Однако я знала, что мне неизбежно придется вернуться в мою жизнь, где меня ждут неизвестная работа с неизвестными сложностями, мучительное лечение от бесплодия и Виталик.

Виталик… Однажды вечером я лежала в своей мягкой кровати с резной спинкой, рядом стояла изящная лампа на ночном столике, освещавшая пространство белым светом, напоминавшим больничный. На стене висела картина, вроде бы «Побережье в Амальфи». Жаль, что она изображала эпоху задолго до эры пляжного отдыха. Я вспоминала, как мы познакомились с Виталиком, он делал сайт для фирмы, закупавшей у нас кондиционеры. Когда я убегала с пачкой подписанных документов, меня догнал на лестнице улыбающийся молодой человек среднего роста в очках.

– Девушка, вас подвезти? У вас такой расстроенный и озабоченный вид, мне захотелось вас утешить.

– Что может утешить человека, у которого плохо продаются кондиционеры? Такому горю помочь невозможно.

– Это, конечно, печально. Но, может быть, вам смог бы немного подсластить горечь жизни ланч в итальянском ресторане? – улыбнулся он.

– Да, пожалуй, – ответила я и внимательно посмотрела на него. Его серые умные глаза ласково заглядывали мне прямо в душу.

Мы зашли в пиццерию, он рассказал, что работает веб-дизайнером. Ему нравится его работа, каждый сайт может стать произведением искусства, если с душой подходить к этому делу. Еще он вспомнил свое детство, которое прошло на Дальнем Востоке, где за сопками, покрытыми пихтами, простираются бескрайние луга и оранжевые тигровые лилии светятся в траве. Мой новый знакомый рассказал про свою любимую собаку, колли, которая создает у него какое-то ощущение упорядоченности жизни: что бы ни происходило, он каждое утро и каждый вечер в любую погоду выходит с ней гулять. Я потом тоже полюбила эту колли, Аллу. Когда я была расстроена, она весело виляла хвостом, лаяла и терлась об мои ноги, пока я не начинала улыбаться.

Наш ланч в итальянском ресторане затянулся. Я тогда как раз недавно рассталась со Славой и неожиданно разрыдалась.

– Да он просто глупец, если ушел к другой женщине от такой красавицы, – сказал Виталик, когда я рассказала ему эту печальную историю. Он взял номер моего телефона, и мы стали встречаться. Я была просто в отчаянии, а общение с Виталиком помогало мне. Он часто говорил со мной особым, очень ласковым, детским тоном и целовал с бесконечной нежностью.

Когда он предложил мне переехать к нему, я согласилась, потому что в нашей съемной квартире на Московском, которую Слава оплатил мне на полгода вперед, все напоминало мне о нашей не сложившейся любви, и воздух был будто пропитан горечью расставания. Виталик утешал меня, мне было с ним спокойно, я помогала ему выплачивать ипотечный кредит и планировала провести в нашей уютной двушке в Купчино немалую часть жизни. Мой новый возлюбленный тоже пережил несколько горьких расставаний и понимал меня. Но чего-то не хватало в наших отношениях, наверно, искры и настоящей страсти, особенно с моей стороны.

Я продолжала вспоминать Славу. Виталик был по-настоящему интеллигентным и чутким человеком, он старался не показать, что ему это больно. Но когда он обижался, то мог подолгу не разговаривать со мной, и это было тяжело. Мне даже казалось, что шумное эмоциональное выяснение отношений, как бывало у нас со Славой, было бы лучше. Конечно, какая-то привязанность к Виталику у меня присутствовала, но сейчас я с грустью понимала, что почти не скучаю по нему, чего нельзя было сказать о Славе.

Ах, если бы не произошел тот трагический случай! Я снова вспомнила весенний вечер. Тогда я только что приехала учиться в Питер. Уже позвонила из Тольятти мама, она говорила со мной по телефону каждый день и не забывала напоминать, чтобы я ходила в шапке, потому что в Питере очень холодные ветра, и не пропускала лекции, и не ходила на дискотеки, потому что, увы, в наше время многие ребята вынашивают коварные планы, как то: подсыпать девушке в чай что-нибудь с нехорошей, далеко идущей целью или, и того хуже, предложить наркотик и даже уколоть проклятым одурманивающим веществом и вовсе без согласия представительницы прекрасного пола. Я тогда училась в областном университете и жила в общежитии в Пушкине. Подруга ушла на свидание, я сидела одна перед телевизором. Беспричинная тревога, тоска и ощущение, что жизнь проходит мимо, вдруг охватили меня. Я решила съездить в центр и сходить в кафе. Скоро я уже была в центре Пушкина на дискотеке. Мне вообще нравилось Царское Село. Милые двухэтажные старинные домики, большой тенистый парк, где «смуглый отрок бродил по аллеям», великолепные дворцы, будто воплощение попытки уродливых и страдающих человеческих душ прикоснуться к красоте.

Был теплый весенний вечер, я зашла в полуподвальное помещение кафе и заказала себе пиво. Я выпила почти целую кружку, и мир вокруг засверкал новыми красками, я улыбалась и помню, какая-то девушка что-то говорила мне, а я в ответ махала обеими руками с выражением счастья на лице. Обычное недорогое кафе, светомузыка, попса из громкоговорителей, скромный, не блещущий оригинальностью дизайн, за несколькими столиками посетители пили алкоголь. После кружки пива я была уже достаточно пьяна, и, когда незнакомые ребята пригласили меня пересесть к ним за столик, я согласилась. А что, может быть, я, наконец, найду себе питерского кавалера.

Они угостили меня еще пивом. У меня не было денег. Мне врезалось в память, как один из ребят сказал мне: «Это за пацанский счет» и засмеялся. Я была пьяна и даже почти не запомнила их внешность: обычные ребята в темных, не запоминающихся куртках, в том кафе не раздевались. Потом я, почему-то очень сильно опьяневшая, захотела выйти на улицу. У меня образовался провал в памяти, сама не помню, как я оказалась за автобусной остановкой через дорогу. Рядом со мной был один из тех ребят, он говорил ужасные пошлости и постоянно повторял одно и то же матерное слово. Меня парализовал жуткий, безнадежный страх, и я от испуга отвечала «да» на все его пошлые похабные вопросы. У меня было ощущение неизбежности происходящего, которое, наверно, охватывает человека, на которого несется волна цунами. Далее опять провал в памяти. Может, это какая-то защитная реакция психики. Я помню, что кто-то посадил меня в такси, я долго плакала и стирала в ванне брюки, которые были все в земле и в грязи. Нет, не могу больше вспоминать, надо выйти из комнаты.

Я надела халат и спустилась по лестнице. По ночам Николай часто сидел в зале, и сегодня я снова застала его.

– Почему вы плачете, Лариса? Я очень благодарен вам за то, что вы помогаете Алине. Я вижу, что ей стало лучше.

– Так, ничего, плохие воспоминания.

– Плохие воспоминания… – вздохнул Николай, – это бич человечества. Самое жестокое оружие в руках дьявола, он пронзает им наше сердце вновь и вновь, и оно умирает в страшных мучениях, истекая кровью, но потом воскресает как птица Феникс, чтобы снова терпеть новые страдания.

– Красиво, но слишком мрачно, – улыбнулась я, – мне тоже понравилось у вас, и я благодарна вам за то, что вы согласились помочь мне. Я сама многому научилась у вас и у Алины.

– Лариса, а вы не хотите остаться еще… на некоторое время? – осторожно спросил Николай. – Мы будем только рады. Когда Алина занята, вы можете с шофером ездить в Москву в магазины, покупать себе одежду по банковской карте, ходить в рестораны. Почему вы не пользуетесь этой возможностью?

– Сложно объяснить. Возникает ощущение, что я живу не своей жизнью.

– Глупости, Лариса, а какая жизнь ваша? Не моя жизнь – дурацкое выражение. Все, что с нами происходит, часть нашей реальности.

– Нет, Николай, я не могу остаться больше, чем на то время, о котором мы с вами договаривались.

Он помрачнел, но ничего не ответил.

Через несколько дней Елена Ивановна заболела, и мы заказали на обед еду из китайского ресторана. После этого у меня появились сильные боли в животе, расстройство пищеварения и высокая температура.

Алина вызвала платную скорую. Я поехала в больницу, стационар тоже находился за городом. Подмосковье мне мало знакомо, и сказать, куда мы приехали, я не могла.

Глава 7 В ловушке

Я смутно помню чистенькие палаты, улыбающийся персонал. У меня жутко болели голова и живот, был жар. Прямо в приемном покое меня посмотрели, сказали, что, скорее всего, отравление и сделали укол, видимо, обезболивающий и снотворный. Я очнулась уже в палате. Белые кафельные стены, шкаф, настольная лампа, небольшой телевизор, электрический чайник на столике, стеклопакеты, санузел, душ. Интересно, сколько это все стоит? Не слишком ли высока плата за лечение, за медицину, за красивую жизнь?

Ко мне пришла улыбающаяся, аккуратная медсестра, молодая стройная девушка с короткой стрижкой, дала таблетки и сказала, что скоро придет врач на осмотр.

Я вышла в коридор. Мягкие кожаные кресла, большие экзотические растения, пальмы в кадках, за окном лес. Я чувствовала себя неважно, побаливал живот, сильная слабость. Улыбчивая женщина разносила завтрак. Мне полагалась только жидкая овсяная каша. Около часа я проскучала, переключая каналы. На душе было скверно, в спешке я забыла взять с собой ноутбук, теперь у меня не было даже связи с внешним миром в виде электронной почты. За последнее время столько перемен произошло, может быть, поэтому с нервами было не все в порядке. Как жаль, что у меня нет ребенка, все было бы по-другому, если бы не тот несчастный случай в кафе. Нет! Нет! Нет! Нужно гнать от себя эти бесплодные сожаления. Я могу сделать со своей жизнью все что угодно, какие бы ошибки я ни допустила в прошлом. Однако, несмотря на эти вдохновляющие мысли, настроение у меня не особо улучшилось.

Наконец, дверь отворилась, и вошел доктор. Это был невысокий плотный мужчина в белом халате, немного за тридцать. Умные глаза, правильные черты лица, дежурная улыбка, русые, довольно густые волосы. У него в руках была папка с историями болезни, на шее фонендоскоп.

– Здравствуйте! Меня зовут Михаил Алексеевич Разумовский, я ваш лечащий доктор. Я прочитал вашу историю болезни. Как самочувствие?

– Неважно, тошнит.

Я ощущала неловкость в присутствии постороннего человека, которая у меня возникала далеко не всегда. Видимо, в этот раз на это были причины. Но какие? Некогда об этом думать. Я с детства не любила врачей. У моей сестры был сахарный диабет первого типа, поэтому родители опекали ее больше, чем меня. Я к тому же была старше. «К Леночке должен прийти врач. Лариса, срочно уберись в комнате. Леночке врач сказал не волноваться. Лариса, ты же старшая». Мы жили в Тольятти. Красивый, солнечный город, Волга и Жигули. Папа работал на АвтоВАЗе, мама преподавала в институте. Мне нравилось, как мы жили, родители почти не ссорились, мы часто гуляли в парке и каждую субботу ходили в кино. Я очень любила фильмы. «Когда мы смотрим фильмы, мы живем другой жизнью», – как-то серьезно сказала я сестре. «Глупости. Люди снимают фильмы, чтобы больше заработать, на самом деле так интересно не бывает», – ответила Ленка и тряхнула кудрями. Она уже тогда была красива, ей от бабушки достались вьющиеся волосы, с рыжинкой, но не такие яркие, как у меня. Тоже миниатюрная, но когда выросла, она стала крупнее меня, с изящной фигурой, стройная. А потом сестра уехала учиться в Москву, познакомилась там со студентом из Франции и уехала в Париж. Я немного завидую Лене: у нее ребенок, она живет в небольшом домике недалеко от Версаля. Она никогда не будет убегать от какого-нибудь известного предпринимателя, и работать в подмосковном коттедже, и лечиться от бесплодия, она живет другой жизнью. Мне часто казалось, что я что-то пропустила и не успела, что я могла бы жить иначе, и от этого становилось грустно.

– Что-то вы задумались, – прервал мой поток сознания врач. – Чувствуете вялость, сонливость, заторможенность? – спросил он с одобрительной улыбкой.

– Доктор, что со мной? Когда меня выпишут? – раздраженно спросила я.

– Лариса, послушайте, я изучил вашу историю болезни, боюсь, вам придется здесь задержаться. Похоже, у вас возникло обострение хронического гастрита или даже дебют язвы на фоне сильного отравления. Нам придется сделать дополнительное исследование, ФГДС.

– Да, у меня был гастрит, ну и что? Я не хочу торчать в больнице. Насколько я знаю, по новому закону я имею право отказаться от любых исследований.

– Да, Лариса, вы правы. Можете отказаться, – врач сидел за столиком возле моей кровати и что-то записывал, – но, поверьте мне, – тут он поднял на меня глаза и проникновенно произнес, – даже в наш век платной медицины здоровье не купишь. У вас есть прекрасный шанс обследоваться и подлечиться. Решать, конечно, вам, но, по-моему, неразумно упускать такую возможность.

Его уверенный, спокойный голос успокаивал. Я подумала, что неплохо на время остаться в этой уютной палате, вылечить свой хронический гастрит, ни о чем не думать – ни о бесплодии, ни о том, как помочь Алине, ни об отношениях с Виталиком.

– Ведь хронический гастрит неизбежно снижает качество жизни и, в конце концов, может привести к язве желудка, – продолжал врач, глядя мне в глаза с неподдельным участием и сочувствием.

– Но на сколько все-таки мне нужно здесь остаться?

– Думаю, не больше, чем на неделю, – он мягко улыбнулся.

– Ну, это еще куда ни шло.

Он объяснил, зачем и какие препараты мне назначены. Мне сделали укол, и я проспала до обеда. Как ни странно, мое настроение улучшилось, живот не болел, я много спала. Может быть, из-за дождливой погоды, а может быть, потому, что в больнице больше просто нечего было делать. После обеда меня проконсультировал психотерапевт и назначил очень хороший современный препарат, вроде бы сочетавший в себе свойства антидепрессанта и анксиолитика. Действительно, после приема этого средства мое состояние заметно улучшилось, ушли раздражение и тревога, сон стал крепче и я начала радоваться жизни во всех ее проявлениях. На следующий день я впервые за долгое время почувствовала себя счастливым человеком. «Да, даже знакомство с яркой и неординарной личностью, Куропатовым, привело в итоге к хорошим последствиям, ведь оно запустило цепь событий, в конце которой Николай обещал мне новую высокооплачиваемую работу. И от бесплодия я тоже обязательно вылечусь при современном уровне развития репродуктивных технологий. Так что печалиться и горевать мне абсолютно не о чем, разве что о расставании со Славой, впрочем, и эта проблема уже исчерпала лимит переживаний. Поэтому можно расслабиться и наслаждаться жизнью».

Боли в животе почти прошли. Но, как сказал врач, это просто на фоне лекарственных препаратов. И ФГДС все равно нужно сделать. Кормили хорошо, весь персонал был очень любезным. Мне несколько раз звонила Алина, по голосу мне казалось, что она нервничает, и я старалась ее успокоить и благодарила за то, что они с отцом оплатили мне лечение в этой прекрасной клинике. Так прошло четыре дня. Вскоре мне должны были сделать фиброгастроскопию. Здесь, по новейшей американской методике, ее делали под общим наркозом, чтобы достичь полного расслабления пищевода и абсолютной безболезненности. Вечером я сидела на диване в коридоре и познакомилась с дамой из соседней палаты, женой обеспеченного предпринимателя. Анна не работала. Недавно по какому-то пустяшному поводу ей пришлось сдать в поликлинике анализ крови. У нее долго не выходила из головы фраза врача из районной поликлиники о том, что «с таким холестерином и инсульт недолго заработать, надо строго соблюдать диету». Перспектива близкого острого нарушения мозгового кровообращения так расстроила Анну, что она готова была пойти на любые жертвы, в том числе и на пребывание в элитной клинике. Ей было хорошо за сорок, но она отлично выглядела. Анна рассказала мне много интересного о своей жизни. Например, что ее муж очень много работает и изменяет ей с молодыми красотками. Стандартная ситуация. Но у Анны тоже есть друг, она его действительно любит. Это ее бывший одноклассник, немолодой, неуспешный, некрасивый, но он хороший человек, у него большая душа, им тепло вместе, они согревают друг друга. Мне было жаль Анну: несмотря на ее обеспеченность, она казалось такой незащищенной, хватавшейся за соломинку – чувство к своему потрепанному жизнью другу далекого детства.

Этой ночью я смотрела со своей соседкой на огромном ноутбуке романтическую комедию. Потом я решила прогуляться, мне нравился вид из окна в дальнем углу коридора. Оттуда были видны огоньки какого-то городка, находившегося за темным лесом. Этот пейзаж напоминал мне детство, когда я очень любила ходить на Волгу, смотреть на огни и мечтать о большом и ярком, непонятном счастье. Я не знала, в чем будет заключаться то счастье, но чувствовала, что оно наполнит всю жизнь яркими красками, и от этого захватывало дух. Как жаль, что родители погибли! Проходя мимо сестринской, я услышала голоса.

– С днем рожденья, Юля. Желаю море денег и океан любви.

Послышался звон бокалов и смех.

– Да уж, море денег мне не помешало бы. Ладно, девочки, давайте закругляться, я завтра ассистирую, экстирпация матки. Коля же не освободит меня из-за дня рожденья, злится на меня, ну и пусть злится, я ему не давалка какая-нибудь, пусть поухаживает красиво, – послышался пьяный голос и смех, видимо, принадлежавшие имениннице.

– А у кого операция? Что-то я не припомню, – спросила другая дама.

– А у Соколовой из восьмой палаты. Ой, девочки, падаю, кто-нибудь даст закурить?

Меня прошиб холодный пот, и колени подогнулись. «Соколова из восьмой палаты – это же я! Я не знаю, что происходит, но надо срочно бежать отсюда. Может быть, здесь работают оборотни в белых халатах, которые зарабатывают на продаже человеческих органов. Правда, никогда не слышала про пересадку матки, но я совсем не разбираюсь в современной науке и медицине. В любом случае, мне опять в кавычках повезло».

Я на цыпочках дошла до своей палаты. Уличной одежды и обуви не было, они сдавались на хранение. В истерике я покидала вещи в сумку, надела джинсы, свитер, сунула телефон в карман. Меня продолжала бить нервная дрожь. «А если я не смогу отсюда выбраться? Ведь, скорее всего, место, где совершаются такие преступления, строго охраняется. А может быть, это садистская месть Василия Петровича? Нет, вряд ли, думаю, у него все-таки хватает других проблем, кроме как организовывать мне веселую жизнь. Впрочем, возможно у него плохо с головой и изощренные издевательства – его конек. Но стопроцентной уверенности в том, что это работа Куропатова, конечно, нет. Но что тогда происходит?! Некогда об этом думать». Я прошла по коридору, оглядываясь вокруг. Слава богу, медсестры на посту не было, видимо, она тоже отмечала праздник местного масштаба. Моя палата находилась на третьем этаже. На первом входная дверь ночью всегда закрыта. Я быстро спустилась по лестнице в цокольный этаж, где располагалось нечто вроде приемного покоя, выход был только там. В регистратуре за стеклянной стеной сидела накрашенная девушка в белом халате. Я смотрела с лестницы на нее. Напротив регистратуры была входная дверь с турникетом, возле которой сидел секьюрити. «Да, все-таки в бочке дегтя есть ложка меда. Для заведения, где творятся страшные беззакония, больница явно недостаточно хорошо охраняется. Но как я пройду мимо стража порядка?»

Я стояла на лестнице, которая вела с первого этажа в цокольный, прижавшись к стенке, чтобы охранник не мог меня видеть. Девушка говорила по мобильному минут десять. Наконец она ушла, надеюсь, поспать. Мое сердце колотилось, как у загнанного зайца. Вот также я волновалась, глядя на результаты анализов. Я долгое время не могла вылечиться от инфекций, это препятствовало беременности, и после полугода неуспешного лечения я стала очень нервной и находилась в состоянии перманентного расстройства, каждый новый анализ усиливал депрессию. Когда, наконец, болезнетворные микробы покинули мой бедный организм, мы стали активно пытаться завести ребенка. Как я волновалась, выполняя тесты на беременность, после дорогостоящей стимуляции овуляции! С течением времени это волнение из радостного становилось мучительным. Таким мучительным, будто ты ожидаешь список погибших пассажиров самолета, где летели все твои близкие люди. Новые и новые неудачи приводили в отчаяние. Моя нервная система была вконец измотана. Я зациклилась на беременности, как говорила психотерапевт, у меня «в мозгу образовалась патологическая доминанта». Мне надо было переключаться на что-то другое, но походы в кино, в театры, на выставки, вылазки за город мало радовали. И стало казаться, что жизнь проходит зря, я так виновата, не надо было пить одной в кафе, все было бы по-другому. Еще у меня появилась навязчивая идея, что Слава, который тоже хотел ребенка, в конце концов оставит меня, если я не смогу родить. Может, не зря говорят, что мысли материализуются.

Итак, я подошла к охраннику. Это был плотный, мрачный мужчина лет сорока с коротким ежиком темных волос, суровым лицом и шрамом под глазом.

– Как вы сюда попали? Почему вы не в палате? – строго спросил он и пронзил меня, как мечом, угрюмым, цепким взглядом.

– Понимаете, – начала быстро говорить я, – я уже чувствую себя хорошо, у меня маленькая дочь, ей совсем плохо, мне позвонили, нужно срочно ехать к ней.

– Я не могу вас отпустить, сейчас я позвоню дежурному врачу, он вас посмотрит.

– Нет, – ответила я и сжала его руку, – послушайте, вы должны мне помочь, со мной произошло несчастье.

– Правила есть правила, если врач отпустит, то и я не буду задерживать. Он посмотрит вас, это займет не более получаса, – процедил охранник.

Глава 8 Нежданная любовь

Тут я прыснула ему в лицо баллончиком со слезоточивым газом, который предусмотрительно носила с собой, еще с тех пор как Куропатов клятвенно заверил меня в том, что после того, как я поступила плохо с его деньгами, некие крутые граждане, находящиеся у него в подчинении, поступят со мной гораздо хуже. Охранник выругался, я бросилась к входной двери, она оказалась закрыта. Вот кошмар! Мне ничего не остается, как только выскочить через окно, но на нем решетка.

Мы живем в эпоху дикого, бандитского капитализма и должны бороться за свою жизнь и здоровье. Во мне проснулась какая-то первобытная энергия, которая, наверно, давала силы нашим предкам убегать от рассвирепевших мамонтов и обиженных соседей.

– Давай ключи, убью! – крикнула я, направив на охранника игрушечный, впрочем, внешне ничем не отличавшийся от настоящего, пистолет, еще один предмет из моего скромного арсенала самообороны. Однако сотрудник службы безопасности не торопился выполнять мое приказание. Девушка в регистратуре завизжала и зачем-то подошла к нам: видимо, это была неуправляемая реакция на стресс. После выстрела из баллончика охранник плохо видел. Я подбежала к дамочке, схватила ее и приставила ей к виску пистолет.

– Открывай входную дверь, а не то я прострелю ей башку! – заорала я не своим голосом.

Охранник использовал выражение, состоявшее из более красочного набора ненормативной лексики, чем в прошлый раз, и на ощупь открыл дверь.

«Да, оружие дает настоящую силу, – подумала я, – вступи я на опасную тропу криминала, возможно, сейчас была бы уже богаче и жизнерадостнее Василия Петровича».

Я не знала, что делать дальше, нервы сдали окончательно. Дверь открылась, и я помчалась вдоль дороги, в темноту осенней ночи. Слезы заливали мне глаза. «Что я делаю? Кто хочет причинить мне вред? Куда я бегу? Я погибну в осеннем лесу. Надо срочно поймать попутку, но пока я не вижу ни одной машины». Мне послышалось, что сзади, тяжело дыша, бежит человек или зверь, я закричала от страха.

Кто-то выкрутил мне руки и повалил на землю.

– Крутая, да? Пистолетом махать умеешь? – услышала я злой голос охранника. Видимо, действие баллончика уже закончилось или мой выстрел был не слишком метким.

– Помогите мне, умоляю! – закричала я в ответ. – Я такой несчастный человек, у меня бесплодие, меня хочет убить один бандит, нет, уже, наверно, не один, меня изнасиловали! Мне хотят насильно удалить матку, меня бросил любимый. Помогите мне.

– Вот бабы, да у тебя бред, тебе в психушку надо.

Он не отпускал мои руки.

– Миленький, помогите мне, мне кажется, вы хороший человек, пожалуйста, я одна на всем белом свете. Я сделаю все, что вы захотите, умоляю вас. Вы были когда-нибудь несчастны? Вам когда-нибудь угрожали, вы нуждались в помощи?

– Ну, хорошо, меня пока напарник сменил, тут есть одна хата недалеко, пойдем туда, поговорим, только если ты врешь, тебе несдобровать. Тебя когда-нибудь били бывшие десантники?

– Нет, меня только разыскивали криминальные авторитеты с целью причинить телесные повреждения вплоть до смертельного исхода.

В ответ незнакомец выругался, и что он хотел этим сказать, я не поняла ни по интонации, ни по сложным терминам из ненормативного лексикона.

Он грубо взял меня под руку и потащил. Мы вышли к трассе, поймали машину и доехали до какого-то городка. По дороге я вкратце сбивчиво рассказала моему спутнику все, что со мной произошло. Я искренне плакала, и, как мне казалось, была очень убедительной.

Мы вышли около одной из хрущёвок. Сотрудник вневедомственной охраны потащил меня на второй этаж, открыл дверь. Убогая обстановка, ободранные обои, пустые бутылки. Неожиданно он прижал меня к себе и стал неистово целовать. Меня никогда так не целовали, даже Слава. В этом поцелуе были страсть и отчаяние разуверившегося в жизни и в людях человека, который уже ничего хорошего не ждет и хочет познать земную сладость в последний раз. Он был немного выше меня, крупные черты лица. Честно говоря, он чем-то понравился мне. Порыв этого незнакомого мужчины захватил меня, а может быть, сказалось страшное нервное напряжение последних месяцев. Он потащил меня в комнату, где на полу лежал огромный матрас. Он раздел меня, и я уже ничего не чувствовала, только его руки. Наконец я отдышалась. У меня давно не было такого, чтобы исчезал весь мир, все мои горести и сожаления, и оставался только близкий человек, только нежность, ярость, порыв, страсть, желание проникнуть в самую суть этой жизни, несмотря на все несчастья, выпить глоток пьянящего минутного восторга.

«Закурить хочешь?» – глухо спросил он, когда все закончилось.

– Я не курю, мне нельзя, лечусь от бесплодия.

– А-а, ну да, а я покурю, с твоего позволения.

Мне вдруг стало нехорошо на душе. Все-таки получается, я изменила своему гражданскому мужу. У нас с Виталиком не было всепоглощающей страсти, но я поступила непорядочно по отношению к нему: он пожалел меня, когда мне было так плохо после развода.

– Как тебя зовут? Ты не представился даме, – мрачно пошутила я.

– Сергей, – ответил мой рыцарь, затягиваясь папиросой «Беломорканал». – Я как-то понял, что ты не врешь, я в горячей точке был, на зоне чалился, людей чувствую.

Я оделась, испытывая ужасную неловкость. Прежде я никогда осознанно не отдавалась страсти с малознакомым человеком, повинуясь внезапному порыву.

– Да ладно тебе, – засмеялся он, – все в норме, не стесняйся, ты очень красивая.

Я почувствовала себя школьницей, сбежавшей с мальчиком с уроков.

– А ты женат? – спросила я.

– Ну, нет, а что? Пойдешь за меня? Скучать нам с тобой не придется, – хохотнул он.

– Не смешно. Спасибо большое, что согласился помочь, но мне надо выбираться отсюда.

Я оглядела голые стены, стол и пару стульев, явно наследие советского прошлого, и несколько пустых бутылок в углу.

– Ну и куда ты пойдешь?

– Думаю, мне надо вернуться к Алине. Еще не прошло три месяца и, как мы договорились, Николай должен был перевести двадцать тысяч долларов на счет Куропатова ровно через три месяца, то есть когда я закончу работать с Алиной.

– Мне кажется, в этой истории что-то нечисто, – нахмурился Сергей.

– Да, ты проявляешь чудеса логики и интуиции. А тебе самому не грозят неприятности из-за меня?

– А, – махнул рукой Сергей, – все равно увольняться собирался.

– Да? И какие твои дальнейшие карьерные перспективы? – я села за стол и достала из сумки ноутбук.

– Самые радужные. Слушай, хорош прикалываться, – Сергей лежал и продолжал курить.

– А за что ты сидел?

– Подставили в девяностые, мутное время было, дела не по понятиям делались, – он нахмурился.

– Все говорят, что их подставили, – осторожно заметила я.

Мне показалось, что Сергей начал злиться.

– Я пойду из холодильника выпить принесу. А ты лучше пока подумай, чьих рук это дело. Водку будешь?

– Нет, спасибо. А вино есть?

– Какого тебе? Мартини? Сухое? Полусладкое? Может быть, коктейль приготовить, «Секс на пляже» или «Кровавую Мэри»? – начал издеваться Сергей. – Я тебе не официант, пей, что дают.

Несмотря на свою непонятную биографию, мой новый знакомый почему-то не казался мне опасным человеком. С ним, как это ни парадоксально, было даже спокойно.

– Ладно, давай грамм пятьдесят, только в чистый бокал.

Вскоре он вернулся с бутылкой для себя и стаканом для меня.

– Лучше бы ты надел халат, – процедила я.

– Я тебе не нравлюсь? Что ты краснеешь, как первокурсница?

– Да пошел ты! Мне надо вернуться к Алине.

– А это не она устроила тебе эту веселую жизнь? – прищурился Сергей.

– Но зачем? Нет, это невозможно.

– А твой престарелый воздыхатель тут не замешан? Перебирай всех знакомых, самый лучший друг способен на подлянку, в каждом человеке полно гнили, – с благостной улыбкой сообщил Сергей, уже сделавший несколько глотков из пол-литровой бутылки «Столичной».

– Может быть, это какие-то медицинские штучки местных врачей и дело в самой больнице? – я тоже глотнула водки, чтобы успокоиться.

– Нет, это вряд ли, – покачал головой Сергей.

Потом я напилась, чувствовала себя отвратительно и долго рассказывала моему новому другу о Славе и повторяла как мантру ту истину, что никакая другая женщина не будет любить моего бывшего мужа так, как я. Сергей пытался меня успокоить с помощью ласковых слов вперемешку с нежными комбинациями различных матерных выражений. Он тоже был очень пьян. Еще мой новый друг все время зачем-то просил меня дать ему мой паспорт, говорил, что мне нужно срочно оформить заграничный, визу и купить авиабилеты, у него есть некая гениальная идея, благодаря которой мы сказочно разбогатеем. Вроде бы я дала ему свой документ, удостоверяющий личность. Любимый спросил, куда я хочу полететь, и я ответила, что только в Париж. Когда я проснулась на злополучном матрасе, ужасно болела голова. На столе лежала записка «Пойду в клинику, разведаю, что да как, никуда не уходи, аспирин на столе». Я выпила таблетку, в холодильнике было пиво, которое немного подняло мне настроение. Однако больше подкрепиться было нечем, кроме высохшего куска сыра. Я посмотрела из окна, унылые серые новостройки и чахлые деревца оживляла только горка для малолетних граждан. Меня охватило уныние. Что предпринять дальше? Вернуться к Алине? Не знаю почему, но я чувствовала, что этого делать нельзя. Мне почему-то становилось не по себе при одном воспоминании о несчастной девушке, с которой я подружилась. Но как же быть с долгом Куропатову? Последний мог, судя по его громким заявлениям, с одинаковым успехом достать меня из-под земли и закопать в оную. Вообще, что со мной происходит? Мне уже почти тридцать, как я докатилась до такой жизни, что переспала с бывшим уголовником в квартире, забитой пустыми бутылками? К тому же Сергей забрал вчера мой паспорт, неизвестно, что он задумал, может быть, он в сговоре с моими зложелателями и все закончится очень плохо. Тогда нужно срочно бежать. Я попробовала открыть дверь, но она была заперта снаружи. Чтобы ее взломать, у меня явно не хватит сил, я в изнеможении опустилась на диван. У меня при себе даже нет денег, только около пятисот долларов, отложенных на лечение на банковской карте, вот и все, что я заработала за тридцать лет. Я расплакалась. Ни семьи, ни ребенка, ни нормальной работы, я изо всех старалась, и ничего не получилось в жизни. Виновата ли я в этом? Кто виноват? Что делать? Неужели за одну ошибку Господь наказывает так сурово? А ведь вроде бы по религиозной гипотезе Он любит людей. Я разрыдалась и долго не могла успокоиться. Я металась по квартире из угла в угол как загнанный зверь, переключала каналы телевизора, швыряла пульт, бросалась на матрас и снова вскакивала. Мне было так плохо, что я стала опасаться за свое психическое здоровье. Я не помню, сколько времени прошло. Наконец дверь открылась, и вошел Сергей:

– Кстати, верни мне мой паспорт. Зачем ты его забрал? Что за бред ты вчера нес про гениальную аферу? Может быть, ты человек Куропатова или Николая? Но мне плевать, моя жизнь кончена, просто отдай мне паспорт и я уйду.

– Ну что ты, куда же ты пойдешь? Я просто был пьян, плохо соображал, вспомнилось кое-что, был в молодости один гениальный план, на трезвую голову понял, что это нереально, вот возьми свой документ. Все нормалек, но тебе нельзя валить с хаты, тебя ищут, камеры все засняли, я не при делах, ты взяла заложницу. Но все равно уволюсь оттуда через пару дней.

– Ничего нормального в данной ситуации не вижу, – разревелась я, – меня скоро объявят в розыск, ты типа «не при делах», – передразнила я, – а мне что делать? У меня ничего не осталось, был любимый человек, была работа, какое-то подобие нормальной жизни и все, ничего не осталось! Ничего! Из-за этого гадкого криминала да не знаю по каким еще причинам, черт возьми! Ну, тебе не понять, ты на зоне чалился, ты здесь как рыба в воде, в этом изысканном интерьере, правда?

Сергей нахмурился, потом схватил меня за плечи и сильно сжал.

– Я здесь как рыба в воде? Да что ты про меня знаешь? У меня был свой завод в регионе, я по нескольку лимонов в месяц зарабатывал. Я наладил производство качественных фармпрепаратов и пошла хорошая прибыль, а потом появились черные рейдеры, ни за что забрали все, угрожали, чуть не убили, но спасибо, просто сел на пять лет за мнимые поддельные лекарства, а в это время мой бизнес конфисковали. Пять лет! Ни за что! Жена бросила. Пять лет дерьма, жестокости самой страшной, какую только можно придумать. Я до сих пор по ночам спать не могу! После тех событий я страшно опустился. Несколько лет пил, стал по фене разговаривать, трахался с кем попало. Я виноват, что опустился?! Скажи мне! – он встряхнул меня изо всех сил. – Конечно, виноват. Но мне кажется, я не мог иначе. Мне оставалось только полезть в петлю. А если я обманываю себя? Скажи мне! Может, мне хотелось полностью изваляться в грязи, опуститься на самое дно? Как ты считаешь? – его взгляд стал каким-то страшным.

– Нет, вы ни в чем не виноваты, какая ужасная история, отпустите меня, пожалуйста, – произнесла я дрожащим голосом.

Сергей неожиданно расхохотался:

– А чего это ты на вы перешла? Извини, на меня иногда находит что-то. Сумасшедшая решила сбежать из больницы, никто не пострадал, ерунда, менты не будут серьезно этим заниматься. Не волнуйся ни о чем.

Он отпустил меня, и мы сели на матрас. Я неожиданно потянулась к нему, и мы слились в поцелуе, нежном и страстном, порочном и целомудренном.

– Ларисочка, дорогая, все еще будет, ты хорошая, ты очень хорошая, такая потерянная, не бойся ничего, я с тобой, я помогу тебе, – бессвязно бормотал Сергей, обнимая меня.

У нас была прекрасная близость, нежная и страстная, я погрузилась в любовь, как в ласкающие волны сияющего, бескрайнего океана. Когда все закончилось, я почувствовала, что мы стали ближе друг к другу.

– Ларисочка, мне кажется, я всю жизнь искал тебя, – произнес, закуривая, Сергей.

– Банально, – улыбнулась я. – Сережа, что же мне теперь делать?

Сергей помолчал некоторое время:

– Знаешь что, Лариса, давай здесь пока поживем, попробуем порешать твои и мои проблемы? Как тебе такая маза? Может, дело какое замутим, а? Большой, мать его, бизнес, – хохотнул он.

– А как же моя работа? Что мне делать? – спросила я.

– Любить меня. Кто сказал, что женщины обязательно должны работать? Их призвание – украшать жизнь мужчин. Хотя, впрочем, ладно, если что-то организуем, обещаю и тебя трудоустроить.

Это предложение показалось мне странным, но я понимала, что ничего другого мне пока не остается. Мне хотелось быть рядом с Сергеем, но в этом чувстве был оттенок мучительной тревоги. К чему все приведет? Как сильно изменилась моя жизнь. Я звонила Николаю и Алине, но они оба были недоступны, что наводило на подозрения.

– Меня мучает такая мысль, мне уже почти тридцать лет и моя жизнь развалилась на кусочки. Почему? Кто виноват? Что и в какой момент я сделала не так? Я чувствую, что оказалась на самом дне. Возможно ли подняться? – грустно вздохнула я.

– Конечно, да, – мы сидели на матрасе, Сергей, бывший на этот раз в старом выцветшем халате, обнял меня одной рукой. – Лариса, неважно, где ты сейчас и что на тебе надето, главное, что у тебя в душе. Если хочешь и готова бороться, подняться можно всегда. Я узнал этот мир, он беспощаден. Но однажды я понял, что в нем есть свет и добро, несмотря на весь этот кошмар, это удивляет, ё-моё, приводит в ужас и восторг. Лариса, дорогая, ты и есть кусочек этого добра, подарок от Господа после стольких лет зла и несчастий.

Вечером мы пили водку. А на следующий день Сергей ушел и пришел поздно.

Я весь день провела с бутылкой пива перед телевизором и обрадовалась, когда он, взволнованный, открыл дверь. У него в руках было что-то тяжелое, завернутое в бумагу.

– Лариса, – начал он чуть дрожащим голосом, – мы с тобой богаты, эти две иконы шестнадцатого века стоят чрезвычайно дорого, нужно продать их одному человеку, ценителю. Мне они достались благодаря чудесному стечению обстоятельств. Эта новгородская Богоматерь и Нерукотворный Спас, ты поможешь мне, милая? – Сергей посмотрел на меня несколько смущенно, в его глазах была немая просьба о помощи. Сейчас он был чисто выбрит и в непонятно откуда появившемся костюме, галстуке, белой рубашке и до блеска начищенных ботинках. Мой друг чем-то напомнил мне школьного хулигана, нарядившегося на выпускной вечер, Данилу, мальчика из моего далекого детства, с которым я целовалась первый раз в жизни.

– Лариса, о чем ты задумалась? Нам нужно спешить.

Глава 9 Беда, и опасность, и риск

Волнение Сергея невольно передалось мне.

– Но это же незаконно, – прошептала я.

– Дорогая, да что ты знаешь о том, что законно, а что нет? Кто устанавливал эти зверские законы? Звери! Группа тех, кому удалось выгрызть зубами кусок пирога и остаться там, у кормушки, где мигалки, яхты, дома с бассейнами и мраморными лестницами, дорогие девочки, актрисы и модели. Но это так, декорации. А главное – продолжение борьбы, все время держаться клыками за место под солнцем. Мне плевать на их законы, я тоже хочу хотя бы маленький глоток счастья после того кошмара, что мне довелось пережить. Я имею на это право, милая, давай продадим иконы и уедем, в гребаный Хельсинки, например, купим небольшой домик.

Сергей сорвал с себя галстук, расстегнул пиджак и верхнюю пуговицу рубашки. Он сел на широкий матрас, прожженный сигаретами, открыл маленькую бутылку «Столичной» и хотел сделать глоток. Но потом опомнился:

– Я за рулем, мне сегодня надо быть в форме.

– А я всегда хотела туда, где море и солнце. Мне часто становится грустно, и питерский климат не прибавляет радости. Иногда мне кажется, что на залитом жарким солнцем побережье мои грустные мысли уходили бы куда-то бесконечно далеко.

Я нахмурилась и посмотрела на себя. Да, я выгляжу непрезентабельно: в футболке и старых джинсах, в которых я сбежала из больницы. Иллюстрация к современному варианту пьесы «На дне». Опустившиеся мужчина и женщина замышляют преступное деяние в старой хрущёвке под Москвой. Странно, как такое могло со мной произойти? Это акт не из моей драмы. Я опять чувствую себя неуверенно и потерянно, у меня нет почвы под ногами. На кого и на что я могу надеяться в этом мире? Я никому по-настоящему не нужна, моя жизнь ничего не стоит, как комок осенней грязи в подмосковных дебрях. Что же можно сделать со всем этим?

– Девочка моя, что с тобой? Ты иногда начинаешь смотреть в пустоту и будто отключаешься от происходящего, мне страшно за тебя, – с тревогой сказал Сергей, обняв меня за плечи.

– Где ты взял эти иконы? Их, наверно, ищут.

– Разве тебе так важны детали? Скоро мы будем далеко отсюда. Мы продадим их на черном рынке, Червонцу, получим деньги и купим коттеджик, и поедем туда, где солнце, раз ты хочешь. На всю жизнь нам, конечно, не хватит этих средств, но на какое-то время, а потом что-нибудь придумаю. Я ведь образованный человек, знаю английский язык, я активный парень, милая, ты со мной не пропадешь. Помнишь, я просил у тебя паспорт в нашу первую ночь? Я уже купил нам с тобой билеты в Париж. У нас шесть часов, чтобы все успеть. Шесть часов отделяют нас от другой жизни, только представь себе.

Я удивленно посмотрела на него:

– Сергей, что ты такое говоришь? Ведь мы едва знакомы. Это что? Любовь с первого взгляда?

– Я не знаю, просто с тобой я почувствовал что-то особенное, чего никогда не было в моей жизни. Ты отличаешься от всех баб, которые были у меня после освобождения. Ты не такая, как моя жена, ей нужна была только красивая жизнь. В тебе что-то такое есть, позитивное, хорошее, сложно объяснить словами. Понимаешь, я прошел через ад, мне не нужно долго общаться с людьми, чтобы понять их.

– Не знаю, я сломанный человек.

– Любимая моя, это дело – наш шанс на нормальную жизнь. Я не знаю, что будет дальше. Но пока я ничего не хочу так сильно, как остаться с тобой.

Сергей притянул меня к себе. И сжал мое лицо в своих ладонях.

– Детка, в нашем гребаном государстве честным людям нечего делать, они вынуждены влачить жалкое существование. Это дикая страна и здесь кто сильнее, тот перегрызает другому горло, естественный, мать его, отбор. Деньги должны достаться нам, плохого в этом ничего нет, если они достанутся не нам, то каким-нибудь гребаным уродам. Я не хочу быть один, Ларисочка, не бросай меня, я так долго был одинок, – он поцеловал меня в лоб, и мне показалось, что у него по щекам текли слезы.

– Ну, не знаю, – вздохнула я, – ты рассуждаешь слишком упрощенно.

– Есть, конечно, отдельные неплохие люди, которым повезло, но, любимая, нам с тобой надо подумать о себе. Это мой последний шанс вырваться из этой гребаной страны. Я присутствовал при разборке, когда несколько уродов замочили друг друга. Эти иконы достались мне чудом, их послал сам Господь Бог, мы продадим их на черном рынке больше, чем за миллион долларов.

– А это, наверно, грех? Ты веришь в Бога?

– Не знаю, родная, мне кажется, если Он есть, то забыл про наши страдания. Сложный вопрос. Или Он считает, что нам лучше мучиться, мучиться и страдать без конца до самой смерти. Ты когда-нибудь думала о том, что жизнь надо понимать сердцем, а не головой? Что-то скрывается за этими равнодушными и холодными домами, асфальтом.

– «Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века – все будет так. Исхода нет», – ответила я.

– В чем суть? Что должно произойти, чтобы этот холодный, пронизывающий, гребаный ветер перестал давить на мозг и расстраивать? Чтобы на душе стало, наконец, хорошо и спокойно? Ты не знаешь, Ларисочка? – Сергей бросил окурок в форточку, но не попал, и бычок упал на грязный пол.

– Не знаю, милый, наверно, надо любить.

– Что значит любовь? Это чувство, которое окрыляет, или животная потребность? Они связаны воедино, неразрывно. Мне иногда кажется, что это так гадко, Лариса, после того, что я пережил, я чувствую омерзение к человеческой плоти, – он поморщился и его лицо стало страшным.

– Да, и Блок писал об этом: «Вхожу я в темные храмы, совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы в мерцаньи красных лампад». Прекрасная Дама! Идеал, не разрушенный телесными, пошлыми действиями.

– Ты хорошо сказала. Животная похоть правит миром, она уничтожает все на своем пути, это страшно. Если бы мы могли открыть глаза и увидеть огромную сеть плотского вожделения, в которой гребаное человечество беспомощно барахтается, как огромное уродливое насекомое, – он сжал кулаки. – Неужели это важнее всего: заключить в объятия и сделать другого частью себя, частью твоего больного, ненасытного тела?

– Но ведь ты тоже такой? – робко спросила я, поглаживая его по плечу.

– Да, я тоже такой, но я люблю тебя, девочка моя. Я увидел твою душу, у тебя детская душа. Она, как беспомощный, робкий, обиженный котенок, спряталась в углу. Тебе пора выйти из этого угла и выпрямить спину, смело посмотреть вокруг. Ты не можешь справиться с этой гребаной жизнью. Стань свободной, поверь в себя, в то, что ты сильнее жестоких зверей, которые правят миром, это сложно, невероятно сложно, но у тебя получится, я уверен. У нас получится.

Он подошел к иконам и снял с них покрывало. Мы увидели потемневший от времени лик Богоматери, удлиненное лицо, большие страдальческие глаза и похожего на нее младенца в длинной тунике. На второй иконе печальный и строгий лик Спасителя на полотенце.

– Милая, эти иконы дышат историей. Трагическое и героическое прошлое. У нашей страны невероятно жестокая история, опричнина, крепостное право и так далее, чудовищные, нечеловеческие издевательства. Люди ненавидят друг друга, Лариса, им хочется растоптать всех своими ногами. Но есть островки любви и добра, хрупкие островки, которые разрушает ветер и дождь. Они похожи на карточные домики, их можно раздавить мизинцем левой руки.

– Дорогой, я совсем запуталась в прошлом, настоящем и будущем. «Мое грядущее – горстка пепла, мое прошлое – пьяный вертеп».

– Милая, хватит цитат, поехали, собирайся, дело срочное.

Какое-то время меня мучили сомнения, но я чувствовала себя настолько одинокой, что просто не могла остаться одна в неубранной, старой, неизвестно кому принадлежащей квартире. Мне стало страшно. Если я останусь одна неизвестно где, без работы, при том, что меня разыскивают бандиты и полиция, это закончится каким-то ужасным кошмаром. Я вдруг увидела себя мертвой, с простреленной головой, на прокуренном матрасе. Нет, я не могу остаться здесь. Мне нужен выход, хоть какая-нибудь перспектива впереди. Встать на путь преступлений и уехать за границу… Никогда не думала, что у меня не останется другого выбора. Хотя, говорят, что альтернатива есть всегда. Но я ее не вижу или не хочу видеть. Но что я могу сделать? Жаль, что я не принадлежу к людям, меняющим пространство вокруг себя. Жизнь изменила меня, привела на самое дно. Или я сама не боролась? Но с чем нужно было бороться? С мировым злом, с ветряными мельницами, с конкурентами по карьерной лестнице, с демонами в собственной душе? Теперь уже поздно об этом думать. Надо идти, бежать, пока еще светит солнце и не прогремел последний выстрел.

– Итак, девочка моя, вот что нам предстоит. Нам надо передать иконы Червонцу, есть одно местечко под Москвой. Только это необходимо сделать незаметно, за иконами настоящая охота. Он должен заплатить наличными. А нам нужно успеть скрыться, пока нас не вычислят.

Дрожа и волнуясь, я села в старый форд. На душе было муторно. Окраины Москвы, высокие дома, новостройки, грязь, мокрый снег. «Куда мы едем и зачем? Куда бежит дорога жизни? Только вчера мы сидели в грязной прокуренной квартире, а сегодня мы уже едем бог весть куда. Вчера я убегала от Василия Петровича, сегодня я уже практически вне закона. Почему и когда это случилось? Где находится точка невозврата? Когда я ее прошла? Неужели в тот несчастный вечер, когда пила алкоголь с ребятами в кафе? “Нет, – как сказала психотерапевт, – такого не может быть. Из-за самых страшных ошибок нельзя ставить крест на своей жизни. Мы можем переломить свою судьбу”. Вот такие банальные мысли. Никто не спорит с этим. Но какие титанические усилия нужно предпринять, чтобы изменить свою жизнь? И сделать ее ясной, светлой, интересной, ездить на форумы и конгрессы или посещать приемы, ловить фотовспышки. Как добиться признания? Почему у одних получилось, а у других нет? Такие вопросы нужно задавать себе в семнадцать лет, а в тридцать уже знать ответы. Кто-то прошел через огонь, воду и медные трубы, через кровь и грязь, а кто-то просто старался изо всех сил, а кому-то просто повезло, но результат один и тот же. Или не один? Или все-таки качественно разный? Разный результат в сердцах людей, разное состояние совести и души, и это для кого-то более значимо, чем внешний блеск. Но ведь невозможно всегда поступать правильно. Может быть, наша сила как раз в том, чтобы каким-то образом преодолеть свои ошибки? На камне из пепла, боли и крови построить прекрасный замок успеха. И охранять его с камнем за пазухой, вооружившись ослепительной улыбкой. Но как заработать радость и покой?». Я сидела на заднем сиденье, прижав к себе иконы, как младенцев. Сергей явно нервничал, резко тормозил и срывался с места.

Мы долго мчались по кольцевой дороге. Это было похоже на сражение, нас подрезали со всех сторон, дождь заливал стекло.

Мужчина и женщина, затерянные на этой огромной планете, мы ехали в опасную неизвестность. Мы были вдвоем, но почему-то я чувствовала себя бесконечно одинокой. Моя душа как всегда была полна страхом, беспокойством и тоской. Как избавиться от этого? Я никогда не была уравновешенной, у меня сломанная психика, истерзанная душа. Мое сердце давно разбилось на маленькие кусочки ужаса, сожалений и обид. Как мне склеить его, как обрести счастье? Что это такое? Счастье давно казалось мне чем-то невозможным и запредельным, из области сказок и фантазий. Мне было грустно, этот мир, с его обилием информации, пугал меня, будто ухабистая дорога в темном лесу. Когда я смогу избавиться от страданий и понять, как мне нужно жить и куда идти? Иногда боль и тоска уходили, но потом они возвращались снова, и душу охватывал невыносимый мрак. Как мне изменить себя? Как справиться со всем, что мучает и терзает сердце, как перестать чувствовать себя на самом дне, на обочине жизни? Пока что мне это не удавалось. Иногда мне казалось единственным выходом начать употреблять наркотики или алкоголь. Я вдруг увидела себя сидящей на лестничной клетке с невидящими глазами и блаженной улыбкой. Может быть, лучше умереть за гранью того, что кто-то почему-то называет нормальной жизнью? Умереть в мире сладких грез и фантазий, забыв о социальном расслоении, о жестокости и зле, о насилии и унижении, обо всем. И, может быть, перед смертью я увижу капли дождя на асфальте, яркий свет солнца и счастливых, улыбающихся детей, идущих навстречу жизни. Они еще не потеряли какое-то первобытное животное или ангельское чувство радости и любви ко всему миру. Дети идут, и зло, находящееся пока в другом измерении, не может коснуться их чистых душ.

Потом мы свернули с КАДа по ухабам в какой-то поселок. Проехали по грязной, неасфальтированной дороге и, наконец, подъехали к покосившейся избушке. Это был старый бревенчатый домик в три окошка, обитый досками и покрытый облупившейся зеленой краской, такие строили еще до второй мировой войны. Все рассуждения моего нового возлюбленного на мгновенье показались мне глупостью. Мы элементарно нарушили закон. Но через минуту я вдруг почувствовала какую-то долю правды во всех словах Сергея.

Мы вышли и увидели потемневший от времени низкий забор. За ним тот самый домик. Мы прошли по заснеженной дорожке, поднялись по ступенькам и долго стучали в дверь. Наконец нам открыл человек в старой фуфайке времен культа личности, его лицо бороздили глубокие морщины, он казался древним стариком. Мне стало не по себе. Дизайн помещения оставлял желать лучшего. Старая русская печь, паутина по углам, древние грязные обои на стенах, железная кровать, больше напоминавшая тюремные нары, пара колченогих стульев, облупившийся деревянный стол.

Мы стояли у открытой двери, а старик чуть отступил и пристально смотрел на нас. Его глаза скрывали большие очки с мутными стеклами.

– Детки, – наконец произнес он скрипучим голосом, – скоро Николая Второго расстреляют.

И знаком пригласил нас сесть за стол в центре комнаты.

В углу на полу стояли иконы, потемневшие от времени, покрытые слоем пыли, и несколько статуй в довольно хорошем состоянии.

– Ты нам должен три миллиона евро, – быстро сказал Сергей.

Старик неожиданно скинул фуфайку, под ней был современный костюм. Я поняла, что у него на лице специальная театральная маска. Мне вдруг стало страшно.

– Пусть девчонка покажет товар, – приказал таинственный незнакомец.

Я сообразила, что до сих пор прижимаю к себе иконы. Сергей отдернул занавеску возле печи, за ней никого не было.

– Лариса, покажи, но не давай ему в руки, – быстро произнес мой друг.

Я поставила образа на пол.

– Бумагу сними, – буркнул ряженый старик.

Я повиновалась. Покупатель долго цокал и ходил вокруг икон, трогал и смотрел под лупой.

– Только два лимона и ни копейкой больше.

Антиквар подошел к скрипучему комоду в углу, долго рылся там и, наконец, достал около пятидесяти сложенных пачек банкнот и бросил их Сергею. Тот их долго пересчитывал, затем сказал:

– Пошли, Лариса.

Мы вышли, оглядываясь, сели в наш форд и понеслись по тихой проселочной дороге. Вдруг я увидела, что прямо за нами на огромной скорости следует джип-внедорожник, явно намного мощнее нашей машины по техническим характеристикам.

– Все, мы погибли! – закричала я в панике.

– Нет! Детка, мы оторвемся. Возьми рядом с сиденьем бутылку, зажги фитиль и передай ее мне, если хочешь остаться в живых! – заорал Сергей не своим голосом.

Дрожащими руками я взяла стеклянную бутылку с жидкостью, в которую была воткнута пробка, поднесла зажигалку к матерчатому фитилю и передала ее своему подельнику. Я проделала все это на автопилоте, видимо, под действием огромных доз адреналина, которые выделял мой измученный организм.

Сергей приоткрыл дверцу и бросил зажигательную смесь в преследователей. Раздался взрыв, джип объял пламень. Наш автомобиль чуть не выехал на встречную полосу, Сергей с трудом справился с управлением.

– Они погибли! – в ужасе крикнула я.

– Это коктейль Молотова, детка, масло и бензин, «весь мир насилья мы разрушим»! Они хотели нас убить. Возьми себя в руки, нас ждет гребаный Париж!

– Мне страшно!

– Ты молодец, не бойся. Мы на пути к свободе. Лариса, мы их сделали, мать их! – заорал Сергей.

Я никогда не видела его таким взволнованным и счастливым. Он был похож на охотника, убившего самого крупного зверя.

Мне стало плохо, от ужаса мои руки тряслись, как при тридцатиградусном морозе. Минут через пятнадцать я увидела в зеркало новых преследователей.

– Похоже, теперь за нами едет BMW. Приготовить новый коктейль?

– Вот черт!

Действительно, теперь за нами следовал синий BMW представительского класса, быстрый и маневренный.

– Нам повезло, впереди железнодорожный переезд, – крикнул Сергей, изо всех сил нажимая педаль газа.

Мы сбили шлагбаум и пронеслись на красный свет, изрядно поцарапав машину. Преследователи за нами не успели. Поезд промчался через тридцать секунд после нас. Я с ужасом подумала, что мы запросто могли превратиться в мясной фарш. Но фортуна явно была на нашей стороне.

– Итак, куда мы теперь поедем, Сергей? – испуганно прошептала я.

– В Париж, любимая, в Париж, разве ты забыла? У нас есть время подумать, можем потом поехать путешествовать, купить домик в Хельсинки или в Рио-де-Жанейро. Черт, бензин скоро кончится.

Нам пришлось заехать на заправку.

– На всякий случай пересядь за руль и положи билеты в карман, – сказал Сергей, передавая мне конверт.

– Зачем?

– Объясню тебе потом, на гребаной Эйфелевой башне.

Я послушалась, мне было очень страшно, и только присутствие моего любовника немного успокаивало.

Когда мой друг возвращался к машине, непонятно откуда послышались выстрелы. Сергей упал на асфальт. Я видела, как вокруг его головы растекалась лужа крови. Моя психика не могла сразу осознать происходящее, и я наблюдала за всем, как в замедленном кино. Вдруг раздался вой полицейской сирены. Из автомобиля ДПС выскочили люди в форме. Один из них подбежал к Сергею.

Боль пронзила мою душу как кинжалом. Голова закружилась. Стало понятно, что наступил конец. Впервые на моих глазах умер человек, это было похоже на атомный взрыв, мир раскололся на мелкие, острые, режущие кусочки, которые уже никогда нельзя будет склеить. Мой друг, моя любовь, он еще вчера обнимал меня и говорил нежные слова, от которых сладко замирало сердце. А теперь его больше нет, нет, нет! Мои руки тряслись, и душу разрывало на части, но я не могла это воспринять. Сейчас меня арестуют, и я понесу заслуженное наказание, за один час я оказалась в большой и недружной социальной группе уголовников, бандитов и воров. Мое сердце колотилось как у загнанного зайца. Неужели это все, и уже ничего нельзя сделать? Не хочу так жить, просто не могу, я обязана использовать свой последний шанс! Все эти мысли промелькнули в моем воспалившемся мозгу за несколько мгновений. Непонятно почему, мне удалось собраться с силами. Конечно, Сергея безумно жаль. Но мне нужно спасаться, со мной сумка с деньгами. А ему уже не поможешь. Я рванула с места и выехала на полной скорости на шоссе.

Очень надеюсь, что убийц моего любимого повязали менты. Было понятно, что находиться в форде небезопасно. Я бросила машину на обочине и поймала попутку. Она неслась в аэропорт, у меня опять затряслись руки. Я судорожно прижимала к себе сумку с ценными бумагами. Сейчас некогда жалеть себя, надо спасать свою жалкую, бездарно прожитую жизнь. Огромное количество адреналина в моей крови почти уничтожило страх, тоску и прочие неконструктивные эмоции. Мне казалось, что я, как первобытная женщина в меховой шкуре, убегаю от огромного мамонта. Я в поту и в грязи, запинаюсь за ветки и кочки, но вот впереди я вижу огромное ущелье. Я перелезу через него по тонкому бревнышку и окажусь на другой стороне, там, где шалаши и огромный огонь, разведенный моими соплеменниками. Мамонт не пойдет к огню, его удержит глупый, безотчетный, животный страх. Но, может быть, я сорвусь с бревна и упаду на дно ущелья, где по острым камням бежит быстрый горный ручеек. Мое сердце не выдержит невыносимой боли, и я умру, увидев в последний раз клочок синего неба среди горных вершин. Но все-таки в моей жизни была надежда на спасенье, мое сердце колотилось, как птица в весеннем небе, и я верила в головокружительное, ускользающее счастье, которое ждало меня в конце пути.

Тут неожиданно меня осенило. Я же не смогу провезти через границу мешок с кучей валюты. Что же делать? Сдать клад государству? Потом не оберешься проблем с полицией. Или ждать, пока меня вычислят бандиты? Будут пытать и требовать указать местонахождение финансовых средств, употребляя нецензурные выражения. Кошмарные сцены из фильмов девяностых пронеслись в моей голове. Неужели все кончено? Нет. У меня же в кармане паспорт и карта одного коммерческого банка, попробую положить деньги на нее. Пластиковая карта не является ценной бумагой, в аэропорту у меня не будут проверять баланс.

– Остановите около ближайшего отделения банка «Евразия», – попросила я водителя чуть дрожащим голосом.

– Я не знаю, где тут ближайшее отделение.

Видимо, на моем лице отразилась такая гамма чувств, что водитель спросил:

– У вас все в порядке?

– Да, все хорошо.

Я набрала номер контактного центра, указанный на карте. И долго ждала, пока мне ответит первый освободившийся оператор. Мое сердце готово было выскочить из груди. Кто сказал, что любовь вызывает самые сильные эмоции? Нет, это зеленые хрустящие бумажки дарят радость, тоску, ненависть, восторг, упоение «и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы…», и все остальное. Наконец, мне сказали адрес. Мы подъехали к отделению банка. Я быстренько причесалась и поправила макияж, надеясь, что похожа на обычную московскую девушку с сумкой валюты. Пока я стояла в очереди в кабинку, где обслуживали вкладчиков, у меня перед глазами пронеслось все, что случилось со мной. Волга, вот мы загораем с сестрой на пляже, выпускной бал, свадьба, развод, роковая неудача на мировом финансовом рынке, в общем, самые судьбоносные события. Скоро вся моя жизнь уместится в одно короткое тире между годом рожденья и годом смерти на каком-нибудь заброшенном московском кладбище. Над моей могилой весной птички будут петь райские песни и алкаши сидеть на покосившейся скамеечке и пить, не чокаясь, паленую водку за упокой моей измученной души. Печальная картина, ведь я действительно в смертельной опасности. Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что положить деньги на карту и спокойно улететь в столицу моды и любви не удастся. Видимо, много людей охотится за иконами. Мое состояние можно было назвать волнением на грани отчаяния, как у Робинзона, упустившего проплывавший мимо английский военный корабль, но все еще машущего ему вслед, орущего и кидающего пальмовые ветви.

– Вы идете или нет? – нетерпеливо спросила молодая, прекрасно одетая особа студенческого возраста, стоявшая за мной в очереди, бросив на меня грозный взгляд.

– Да-да, конечно, – нервно ответила я.

Я зашла в кабинет.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказал молодой парень в костюме с чуть брезгливым и недовольным выражением лица, на которое он пытался нацепить дежурную улыбку.

– Я хотела бы положить все деньги на карту банка «Евразия», здесь около двух миллионов, – я решила пока не уточнять, в какой валюте.

Парень нахмурился.

– У вас есть документы, подтверждающие происхождение финансовых средств, акт о продаже квартиры, например?

– Нет, а что, без этого нельзя положить деньги? – спросила я сдавленным голосом, глотая слова.

– Не имею права, такова политика банка и законодательство Российской Федерации, – произнес парень с каменным выражением лица.

Глава 10 Попытка к бегству

Да, «закон суров, но это закон». Что же делать? Я была близка к истерике, сейчас опять придется таскаться по Москве с несметными сокровищами, дожидаясь, пока мне не начнут задавать острые и болезненные вопросы бандиты или полицейские. И неизвестно, чем все это кончится, муками и смертью в подвале или этапом в Магадан. А впрочем, может, меня и не посадят, расскажу все, как было, я, по сути, не совершала никакого страшного преступления, пойду как соучастник со смягчающими обстоятельствами или свидетель. Буду коротать долгие часы в КПЗ и в залах судебных заседаний. Или мне удастся уйти на дно, потом как-нибудь легализовать средства. Нет, нет, нет. Я чувствую, что оставаться в Москве нельзя! Необходимо бороться за возможность начать новую жизнь. Надо попробовать последнее средство.

– Давайте обойдемся без документов, вот возьмите, – сказала я, протягивая банковскому работнику пачку евро.

– Дача взятки является уголовно наказуемым преступлением, – ответил парень, но в его глазах что-то сверкнуло.

Я протянула ему еще две пачки:

– Возьмите и можете начать свое дело, купить небольшой заводик.

– На заводик здесь не хватит, – хмыкнул он.

– Ладно, пойду в другой банк, надеюсь, там сотрудников устроит меньшая сумма, – произнесла я, стараясь сохранять спокойствие.

– Подождите, фиг с ним, мне никогда не нравилось здесь работать, сейчас все оформим.

– Только сделайте так, чтобы деньги мгновенно поступили на мой счет. Я выполняю поручение очень серьезных людей, тамбовская группировка, слышали? – понизила я голос. – Хорошие парни, но такие пытки устраивают, прямо гестапо, – я весело усмехнулась. – Если деньги пропадут, у вас будут ужасные проблемы, но недолго, умрете быстро, то есть медленно умрете, но… в общем, вы меня поняли.

«Что за чушь я несу? От стресса мозг активизируется и начинает выдавать совершенно несусветную информацию».

Но по глазам парня мне показалось, что он проглотил мой экспромт.

– Не волнуйтесь, деньги должны поступить быстро, мгновенно невозможно, но в течение получаса, – процедил он.

– Хорошо, я посижу и подожду, – быстро согласилась я.

Сидеть полчаса было невозможно, мои нервы не выдержали бы этого. Но и уехать, не будучи на сто процентов уверенной в судьбе моих ценных бумаг, тоже. Я решила выйти в коридор. Мне почему-то пришло в голову, что оставаться в кабинете у парня небезопасно. Может зайти кто-то из начальства, начать задавать вопросы. Гипотетическая, конечно, ситуация, но все же… В тот момент мое воображение рисовало совершенно удивительные картины. Вот сейчас парень вызовет ментов. Омоновцы, с автоматами наперерез, крики: «Всем оставаться на своих местах! Мордой в пол!» и так далее. А потом меня погрузят в полицейскую машину и все, уже ничего нельзя сделать, невозможно повернуть время вспять. И на сердце не передаваемый никакими словами ужас и тоска. Иногда во время просмотра телепередач я пыталась представить себе состояние душ людей, взятых под стражу. Мне всегда казалось, что их мозг отказывается воспринять эту ужасную ситуацию. И им кажется, что вот сейчас все закончится, и они вернутся куда-то назад, где постель с любимым человеком, мандарины, шампанское, Новый год и проводы ребенка в первый класс.

Может быть, и меня сейчас ждет арест. И в какой-то момент я пойму, что это уже не кино и наручники не снять, за мной закроется железная дверь и душу охватит тяжелая беспросветная тоска, как непроглядная полярная ночь. Надо проиграть самый трагический вариант развития событий, и тогда я буду к нему готова. Нужно сказать себе: «Все, мне нечего терять. И пусть меня ждут арест, Сибирь, издевательства, все что угодно, я готова ко всему, мне наплевать на свою жизнь, я уже не верю, что будет что-то хорошее». Действительно, мы со Славой расстались, мой новый друг погиб, карьера не сложилась, многие неблагонамеренные граждане пытаются меня убить и покалечить. На воле у меня, прямо скажем, жалкое существование. За колючей проволокой государство, по крайней мере, попытается обеспечить сохранность моей жизни. К счастью, высшая мера наказания на данный момент в Российской Федерации отменена. Да, произошел в какой-то момент внутренний надлом, трагический срыв, и все, я уже по ту сторону баррикад вместе с Аль Капоне, Япончиком, Муркой, тамбовскими и Коза Ностра. Странно, но эти печальные мысли меня немного успокоили.

Я завела будильник на полчаса вперед, надела наушники, включила джаз. Прошлое, будущее и настоящее смешались, от ужасного стресса я окончательно потеряла рассудок, и вот я уже вижу нары, женщин с искаженными горем, алкоголем и тоской лицами, широкий тюремный двор, собак.

Время промчалось незаметно, будущее наступило, и я слышу, как мне говорят: «Соколова, к вам посетитель». Я в ушанке и валенках иду по снегу к отдельному домику, где проходят свидания. За мной следует охранник и подгоняет меня грубыми восклицаниями: «Пошла, пошла!» и толчками в спину прикладом автомата. «Шаг вправо, шаг влево – расстрел», – зачем-то добавляет он. Мы идем долго-долго, мне в лицо падают мокрые, колючие снежинки, вдалеке лают собаки. Я плачу:

– Я не виновата, не виновата, отпустите меня.

– Молчать! – отвечает суровый охранник.

И мне кажется, что я не дойду, сейчас упаду в снег и умру. Мои силы на исходе. Я на мгновение вижу свой обледеневший труп далеко в Сибири, в холодном сугробе на тюремном дворе. И уже никому не важно, о чем я мечтала, во что верила и кем хотела стать. Важно только, что на самом деле произойдет с моей сущностью, с моей бессмертной душой, если она, конечно, существует. Но на самом деле я не умираю, а дохожу, подгоняемая пинками охранника, до убогого бревенчатого домика, предназначенного для встреч заключенных с любящими людьми, адвокатами и недовольными сообщниками. Там я вижу Куропатова, он в костюме и в дорогой кожаной дубленке сидит напротив меня и ласково спрашивает:

– Деточка, ты же хочешь выйти отсюда досрочно?

– Конечно, – отвечаю я дрожащим голосом.

– Я готов тебе помочь. Но мне хочется, чтобы ты отблагодарила меня. У меня тут немного игрушек для взрослых, так, разные милые сувенирчики, плеточки, нагаечки, ошейнички, гирьки, – Василий Петрович указывает на два огромных чемодана в углу, рядом с которыми стоят два амбала. – Наручники не снимай, кстати, – добавляет он, и его лицо озаряется счастливой улыбкой. – Мы просто поиграем часиков пять, и ты на свободе.

И тут зазвонил будильник. Похоже, от волнения на несколько минут я отключилась.

Я зашла в кабинет, там сидел какой-то мужчина в дорогом костюме и сотрудник банка, согласившийся сделать мне доброе дело, объяснял ему что-то с чуть брезгливой улыбкой.

– Вы можете проверить ваш баланс в банкомате, – сказал парень, указывая мне глазами на дверь.

Мне показалось, банковский служащий сильно нервничал. Это неспроста. Наверно, он сообщил в службу безопасности, и сейчас меня арестуют.

Я подошла к банкомату, мои руки дрожали. Я набрала пин-код. «Введен неверный пин-код» появилась фраза на экране. Все, мою карту заблокировали, на выходе меня ждет полиция, или ОМОН, или ФБР, я не знаю, кого вызывают в таких случаях. Все, нары, баланда, феня и однополый секс по принуждению – вот мои перспективы на ближайшие несколько лет. Полчаса назад я говорила себе, что мне наплевать на мою жизнь. Но сейчас мне отчаянно захотелось назад, в какую-нибудь съемную хрущёвку с маленьким телевизором, совмещенным санузлом и четырехметровой кухней. Ведь даже жизнь в такой квартире, где можно полежать на диване, выпить чаю, вина, покурить и помечтать – тоже блаженство. Но все, это мне уже не светит. Отчаяние ворвалось в мою душу, как дым и лава из горящего кратера, сметающие дома и деревья на своем пути. Все было напрасно и ничего не вернется. Попробую набрать последний раз, вдруг это ошибка.

Я снова медленно набрала пин-код, стараясь попасть дрожащими пальцами в нужные клавиши. Сработало, ура! Но еще не факт, что деньги дошли. Я выбрала пункт меню «проверить баланс». И после этого на экране появилось семизначное число. Мои ноги так затряслись, что мне показалось, я сейчас упаду. Получилось! Средства республики переведены на мою банковскую карту, и я могу лететь в Париж. Подальше от русской мафии, холода и воспоминаний.

Я выбежала из банка, мне было страшно, я боялась бандитов, полицейских и мирового безликого, трансцендентного зла. Мой таксист уже уехал, ловить машину не вариант. Пробежав несколько кварталов, я снова вызвала такси до аэропорта. Я стояла и ждала около пятнадцати минут. Теперь главное – не опоздать на самолет. До конца я еще не осознала произошедшее. У меня в голове проносились отрывочные воспоминания. Вот сейчас, если пройду таможню, полечу в Париж. А что будет дальше? Этого я пока не знаю и даже не могу предположить. Туманная даль, сжимающая сердце сладким волнением неизвестность. Мне мучительно захотелось жить, мир вдруг показался мне таинственным и полным чудес, как в детстве. Никогда не сдавайся, и твое будущее наступит. Оно придет в один прекрасный день, и неважно, после скольких печальных лет ты почувствуешь восторг победы. Всем больно жить, всем бесконечно больно жить и невыносимо сладко.

Вот я уже в аэропорту, таможня дала добро. Мой багаж состоял из дешевых тряпок, старенького ноутбука и потертого кошелька, в котором лежала бесценная банковская карта. И только в самолете я поняла, что по моим меркам я теперь очень богата. Это было безумное и невероятное сочетание, горе и страх, пережитый стресс и чувство того, что фантастическая для меня сумма в два миллиона евро находится в моей сумочке, уместившись, благодаря современным технологиям, на небольшом прямоугольнике из пластика. Мне было до слез жаль Сергея, но ощущение того, что у меня появились огромные деньги, было сильнее, чем боль, страх и отчаяние. Мне удалось каким-то чудом, невероятным стечением обстоятельств убежать от преследователей, сесть в самолет и уехать, вырваться из страны, где было столько страданий. Мне бесконечно жаль Сергея, в нем было столько добра и света, которые пробивались через озлобленность и жестокость, как солнце в летнем лесу сквозь густую листву, но все-таки мы не успели стать по-настоящему близкими и родными людьми. И теперь несмотря ни на что я богата! Впервые в жизни по-настоящему богата. Я, несчастная, изнасилованная, разведенная, обманутая, нищая, почти потерявшая любовь и смысл жизни, вдруг стала обладательницей двух миллионов евро. Эйфория начала охватывать меня, как опьянение.

Я никогда не знала, что значит обладать финансовыми средствами. Я, униженный и несчастный человек. Меня жестоко оскорбляли и хотели закопать в землю из-за двадцати тысяч долларов. Я не знала, где взять средства на лечение и продавала дрянные кондиционеры, считала копейки до зарплаты и с ужасом смотрела, как тает моя кредитная карта. Неужели это все закончилось? С такими деньгами я еще сделаю ЭКО много раз, хоть тысячу раз! Я познакомлюсь с обеспеченным, блестящим мужчиной, да у меня отбоя не будет от мужчин!

Мы все в глубине души дети и нам хотелось бы поверить в сказку, в то, что, как в конце американского фильма, произойдет чудо и золушка станет принцессой, хорошие парни найдут клад, миллионер полюбит бедную девочку с улицы, и все старания хороших людей будут с избытком вознаграждены на этой грешной земле. Есть ли в этой жизни место чуду? Здесь, среди грязи, страданий, слез и крови, можно ли испытать счастье, почувствовать себя победителем, мечты которого исполнились? Кто владеет этим миром? Сильные, плохие парни вроде Куропатова? Нет! Этот шарик под названием Земля принадлежит мне! Я невольно улыбнулась и попросила у стюардессы шампанского. Хочется немного радости, совсем немного после всего, что со мной было. Но я еще не знаю, сколько будет счастья, может быть, целый океан. Море денег и океан любви, где-то я уже слышала это выражение. Я всегда боялась, что любая гармония скоро нарушится, произойдет что-то печальное. Не надо бояться радоваться, не надо бояться мечтать, ничего не надо бояться. Счастье может и должно быть бесконечным, как вселенная. Я попробую погрузиться в жизнь, как в теплые океанские волны, и наслаждаться ею до последнего вздоха. Мое сердце свело сладкой судорогой, я выдохнула и посмотрела в иллюминатор, чуть прикрыв глаза. Далеко внизу были едва заметные игрушечные здания, леса и поля.

Я задумалась: «Интересно, каждый ли человек знает, что значит быть униженным и растоптанным до конца? Потерять себя?» Я вспомнила, как парень за остановкой засмеялся, ударил меня два раза по лицу и толкнул на землю. Как ужасно было одной, больной, несчастной и испуганной бежать от Куропатова в незнакомый город. Я вспомнила его непристойные угрозы, последнюю крайнюю степень хамства, жестокости и надругательства. Меня унизили, растоптали, надругались. Чем это можно загладить и исправить? Местью, прощением, молитвой, алкоголем, подвигом, омутом острого наслаждения, дарящего забвение, самоубийством – чем?! Как залечить кровоточащие раны в душе? Нет, я больше не буду чувствовать себя униженной, растоптанной, скверной.

Я откинулась в кресле и снова посмотрела в иллюминатор, внизу уже ничего не было видно, только бежали белые и чистые облака. Главное в человеке – это душа, мозг, называйте как угодно, через разум и сердце человек может изменить свою жизнь, и все, что было с ним, с его бренной телесной оболочкой прежде, уже неважно. Но ведь душу тоже можно испачкать и испортить, но потом нужно попытаться вырвать эту грязь с ужасной болью и кровью и завесить шрам прекрасными картинами новых мечтаний и свершений. И не надо никому мстить, жизнь расставит все по своим местам.

Мы все можем найти счастье и свет, а те, кому повезет, и пару миллионов евро тоже. Найти или заработать. Мне вдруг стало казаться, что в жизни нет ничего невозможного. Горизонты открываются, границы стираются, расширяется кругозор, мир незаметно превращается в огромный сверкающий Диснейленд для бывших серых мышек. И если приложить усилия, можно сделать все, что угодно, абсолютно все, изобрести фэйсбук, совершить кругосветное путешествие, создать свою линию одежды, купить домик на побережье и умереть там, где море, солнце, пальмы и прохладный, волнующий самые сокровенные струны души ветер с моря. В мире так много денег и возможностей помимо горя, страданий и тоски. Похоже, я схожу с ума. Мимо прошла стюардесса, и я поставила на ее поднос бокал шампанского. Я не буду больше думать о своих обидчиках, мне после стольких лет печали, мук и сожалений неважно, что они сделали со мной, пусть их накажет жизнь, а меня она щедро вознаградила за все страдания.

Напротив меня сидела дама с дочкой, богатой, наивной, симпатичной девочкой в одежде от модных дизайнеров. Пускай эта девочка никогда не узнает, что такое грязь, унижение и зло, но зато она и не почувствует моего острого, пьянящего, пронзающего до самого сердца и возносящего на сверкающие вершины этого прекрасного и печального мира восторга победительницы.

«Люди гибнут за металл». Разве миллионные состояния стоят того, чтобы чье-то страдающее и радующееся, совершенно сотворенное сердце, перекачивающее кровь по всему организму за двадцать три секунды и наполняющее живительным кислородом все клетки тела, перестало биться? Для кого-то ценность человеческой жизни – полная чушь. Но вселенная зла больше не пугает меня. Я буду дышать и ходить по земле, не так уж важно, где и с кем, и во что я буду одета. Главное, что мои легкие будут наполняться воздухом, а все тело, все трепещущие нервы будет пронизывать удивительное, неповторимое ощущение жизни, к которому мы привыкаем и перестаем замечать великое и прекрасное чудо бытия. Этот мир ужасен, несовершенен, полон страданий, болезней, насилия и зла и, тем не менее, он в каком-то смысле прекрасен и идеален, и когда-нибудь я смогу постичь сокровенный смысл всего. Душу перестанет терзать боль, и мое сердце наполнится непреходящим покоем и счастьем.

Я смотрела на пролетающие под самолетом облака, он стал снижаться, и уже появились игрушечные города, горы и синяя лужа моря далеко-далеко внизу. Но мы пока еще летели на невообразимой, головокружительной высоте, над миром корысти и похоти. Эта жизнь – еще никем до конца не раскрытая тайна, где свет наших сердец «во тьме светит, и тьма не объяла его». И снова будут рассветы и весна. Моя любовь покинула меня, и несчастья изранили мою душу. И все-таки я так хочу жить несмотря ни на что.

– Наш самолет скоро приземлится в аэропорту Шарля де Голля, температура за окном восемнадцать градусов, – любезно произнесла стюардесса. И вот самолет уже опустился на шасси.

Глава 11 Новая жизнь

Я с удивлением и радостью обнаружила, что за мной не гонятся никакие крутые парни с пистолетами. Видимо, в России все-таки осталось достаточно денег и ресурсов, чтобы ее граждане не устремлялись в погоню за какой-то жалкой парочкой миллионов. Несколько минут я стояла, прижимая к себе свое сокровище в старой кожаной сумке. Франция встретила меня мелким дождем, зонтиками, серым небом и невыносимым, терпким воздухом свободы. Я назвала первому попавшемуся таксисту адрес моей сестры в Версале. И мы помчались по залитому дождем, прекрасному европейскому асфальту. Странные чувства переполняли меня, столько всего случилось за последнее время. Смерть и любовь, добро и зло, огромное, как океан, горе и огромное, как сумма в два миллиона евро, счастье.

И вот наконец мы доехали до дома моей сестры. Это был небольшой домик за высоким забором, как принято у французов, с мансардой и балкончиком, на котором даже осенью росли очаровательные цветочки. Последний раз мы виделись два года назад, когда Лена приезжала в Питер со своей трехлетней дочуркой. Сестренка, всегда такая озабоченная разными мелочами, нервная, бесконечно гордая своей очаровательной маленькой дочкой и очаровательным семейным ресторанчиком в Версале. Мне всегда казалось, что она мечтает прожить жизнь без грусти. Лена с детства умела находить способы получать маленькие и большие радости и удовольствия. Если ей было грустно, она сразу шла в кино, на дискотеку или выкуривала сигарету, выпивала стакан вина, пробовала травку, забывала колоть инсулин, несколько раз попадала в больницу.

У нее был ужасный, драматический роман с Виктором, взрослым, обеспеченным мужчиной, который был старше ее на тридцать лет. «Я люблю его не за деньги, он сам всего добился, стал миллионером, у него невероятно сильный характер, интеллект, такие люди становятся хозяевами жизни, это золотой генофонд нации. Я хочу от него ребенка, только обещай, что не скажешь родителям, пожалуйста, обещай, они ничего не должны знать. Они так и остались в этом застойном совке и не понимают, что разница в возрасте ничего не значит», – говорила дрожащим голосом по телефону двадцатилетняя Лена, и в ее голосе звучал искренний восторг. Потом «золотой генофонд нации» стал уговаривать ее прервать беременность, они с женой были деловыми партнерами, на нее была записана половина имущества, в случае огласки ему грозили большие проблемы. И сестра сделала этот аборт, рассталась с Виктором, впала в жуткую депрессию, пыталась вскрыть себе вены, долго лежала в клинике неврозов.

Я навещала ее почти каждый день. Мне было больно смотреть, как она выходила во дворик этой клиники на Васильевском острове, дрожащей рукой держала сигарету, судорожно втягивала табачный дым. Выдалось необычайно жаркое лето. Один раз Лена начала рыдать и сказала сквозь слезы: «Мне нечем дышать, Ларисочка, абсолютно нечем. Чем люди дышат в этой стране? Я не понимаю, сестренка, как можно быть такими жестокими, мы же жестокие, мы убиваем детей, маленьких, совсем маленьких. Может быть, у него уже были ручки крошечные, вот такие, Ларисочка, как ты думаешь?» И она показала свой ноготь. Потом Лена бросилась на землю и забилась в страшной истерике. После этого ей стали колоть нейролептики, и она несколько месяцев провела как во сне.

Слава богу, сестра наконец выздоровела. И встретила в университетской библиотеке студента из Франции Жана, высокого, красивого, с носом с горбинкой и огромными насмешливыми черными глазами. Он полюбил ее, Жан говорил, что Лена похожа на Жанну д΄Арк. «Она привлекла меня своей незащищенностью, своим внутренним надломом, – говорил мне немного пьяный Жан во время их свадьбы в Париже, – чистенькие, наивные девочки мне никогда не нравились. Их ждет кризис в неизвестном будущем, никогда не знаешь, что с ними дальше произойдет. А Лена уже прошла через это. Она мудрая, она замечательная». Жан был хорошим, умным парнем, не без недостатков, конечно. Он так смотрел на меня, что я сразу поняла, что вряд ли он сможет хранить верность Лене, но главное, чтобы он сохранил ее израненную душу.

И вот я открыла калитку и позвонила в дверь, был уже вечер. На крыльцо выскочили Лена, пятилетняя Вивьен и вышел Жан с бутылкой вина. «Ларисочка, милая, какими судьбами? Почему не предупредила?» – начала тараторить, целуя меня, сестра. Вивьен хватала меня за брюки и показывала куклу.

– Ну, ну, пойдемте в дом, что мы здесь стоять, выпить за встречу, – на ломаном русском языке произнес Жан, тоже успевший меня облобызать. Впрочем, я, как и Лена, неплохо знала французский, который мы изучали в университете. Отчасти благодаря знанию языка они с будущим мужем и познакомились.

Мы зашли в дом. Я с улыбкой огляделась: на первом этаже гостиная со столом из черного дерева в стиле ретро посередине, изящным торшером и барной стойкой, камином и креслами-качалками. Вивьен села, воркуя, к маме на колени, и я начала рассказывать свою трагическую и героическую историю. Когда дело дошло до двух миллионов евро, все пришли в восторг. Жан достал из бара вино самой большой выдержки. И мы стали праздновать мой крутой подъем по социально-экономической лестнице.

Лена уложила Вивьен спать в очаровательной детской, со множеством огромных плюшевых животных и обоями в цвет розовых девичьих мечтаний. А потом мы спустились вниз и продолжили торжество. Моя сестренка сразу же начала строить планы о том, что мне нужно вложить деньги в дело, в их ресторан, к примеру, улучшить его по всем статьям, сделать самым модным заведением в Париже. Потом мне останется только купить домик рядом с их семейным гнездом, и мы все будем жить долго и счастливо и умрем в один день. А еще Лене пришел в голову другой вариант: мне нужно купить нечто дорогое, к примеру, личный самолет. А так как у меня нет водительских прав, ну, тех, которые для самолета, еще придется приобрести личного пилота, только он обязательно должен быть молодым и красивым. Сестра на радостях перебрала вина очень большой выдержки, она целовала меня и предлагала еще множество интересных способов траты крупной суммы. Жан сразу отметил, что держать такие деньги на кредитке не самого надежного российского банка невыгодно, и сказал, что он завтра же отвезет меня в один очень стабильный французский банк, куда мы их положим, и теперь я смогу не работать, а жить на проценты. Это самое простое решение проблемы использования моего капитала, к тому же риски минимальны, в отличие от самолета, например, которому грозят зоны турбулентности, громы, молнии и множество иных напастей.

– Да, с другой стороны, ты столько лет тяжело работала и теперь имеешь право отдохнуть лет сорок, – засмеялась Лили своим счастливым, заливистым смехом.

– Да? Ты хочешь похоронить меня в семьдесят? Ничего не выйдет, я собираюсь портить вам нервы лет до ста, – ответила я с улыбкой. И почувствовала себя дома среди родных людей, я была счастлива, бесконечно счастлива впервые после разлуки со Славой. Мы вспоминали родителей, свадьбу Лены и Жана, рожденье Вивьен, белые ночи, алые паруса, кризис девяносто восьмого года и множество иных печальных и веселых событий. На радостях я даже позвонила Куропатову, хотя меня пытались удержать от этого смелого шага. Я порадовала энергичного бизнесмена новостью о перемене своего финансового положения, спьяну существенно преувеличив размер своего капитала, а потом клятвенно обещала ему, что он никогда не получит от меня ни копейки, и подсластила пилюлю обещанием, что я непременно оплачу траурное выступление эротического садо-мазо театра на его похоронах. «А что, в Питере есть такой театр?» – удивилась Лена. «Если нет, я профинансирую его открытие», – зло усмехнулась я.

– Лариса дорогая, не злись, миллионеры умеют сдерживать эмоции, – попросил, улыбаясь, Жан.

– А как вообще ведут себя миллионеры? Я же не знаю, научите меня, – засмеялась я.

– Сестренка, завтра узнаешь, завтра мы с тобой поедем на Елисейские поля, там лучшие магазины, – чуть не завизжала от восторга Лена.

Наконец поздно ночью сестра отвела меня в гостевую спальню, и я сразу погрузилась в счастливый и спокойный сон обеспеченного и уверенного в будущем человека. Мне снился частный самолет, в котором почему-то летели втроем я, Слава и Виталик, и я грубым тоном отдавала приказания Василию Петровичу, который со скорбным лицом сидел за штурвалом.

Утром меня разбудил Жан.

– Ларисочка, – сказал он, – ты дорога мне как родственница, срочно поедем и положим деньги в банк. Я уже договорился со своим другом, тебе сразу оформят банковскую карту с неограниченным лимитом, по которой ты сможешь оплачивать покупки.

Мы наскоро позавтракали французскими булочками, выпили кофе, Лена еще спала после вчерашнего торжества. Сестра располнела после родов, так и не смогла существенно похудеть, и ее одежда мне не подходила, но так не хотелось надевать грязные джинсы, в которых я убегала от преследователей. Я подобрала себе широкую длинную юбку из Лениного гардероба и перетянула ее поясом. Жан был в хорошем деловом настроении, он, насвистывая, варил кофе. Я выпила чашку чудного, крепкого двойного эспрессо.

– Огромное спасибо вам с сестренкой за заботу, за то, что вы мне так помогаете, я поживу какое-то время, пока не сниму… – сказала я.

– Пока не приобретешь себе коттедж.

– Жан, я всю жизнь была несчастна, понимаешь, что это значит? Вечно не хватало денег, я была нищей девчонкой, надо мной надругались, я могу с тобой говорить откровенно. Понимаешь ли ты, о чем я? Я надеюсь, что деньги защитят меня от хамства, жестокости и зла. Как ты думаешь, это возможно?

– Лариса, в этом мире все есть возможно, это и прекрасно.

– Да, и страшно немного, – вздохнула я.

– Тебе теперь нечего бояться.

Жан аккуратно вел машину, с легкой улыбкой, он вообще отличался спартанским спокойствием. Наверно, так легче – все на свете воспринимать с легкой иронией, запивая печаль вином большой выдержки. Жаль, что мне это никогда не удавалось. И я натыкалась обнаженной душой на острые углы житейского горя, и невыносимая боль лишала меня сил двигаться дальше. Я надеялась, что деньги теперь защитят меня, как бронежилет. Вот мы въехали в Париж. Он встретил меня своей удивительной красотой, всеми оттенками серого и белого. Здания из белого туфа восхитительно сочетались с сероватым парижским небом. На улицах было много автомобилей, но ни одной пробки. Меня, как в детстве, радовало все: деревья, прохожие, дома, машины. Я заново открывала для себя этот мир.

– Теперь я знаю, почему миллионеры часто улыбаются, – сказала я Жану, и он засмеялся. И вот, наконец, мы приехали в банк на авеню Фош. Сотрудники были очень любезны, все владели английским языком. Мы прошли без очереди в кабинет друга Жана. Кожаная мебель, аккуратно сложенные документы. Банкир оказался высоким, красивым брюнетом с суровым, точеным лицом в прекрасно отглаженном костюме, черном галстуке и ослепительно белой рубашке. Он предложил мне сделать себе платиновую карту для оплаты покупок с неограниченным лимитом и положить мое сокровище в банк под проценты, эта сумма должна была приносить мне десять процентов годовых, то есть вполне можно было безбедно существовать. Я решила пока не пускаться в суровое плавание по океану большого бизнеса: зачем мне приобретать заводы, газеты и пароходы, – мои деньги и без того будут работать на французскую экономику. А я пока буду получать от жизни щедрую компенсацию за годы трудов и лишений. Мы оформили документы, я получила пароли и коды доступа.

Потом улыбающаяся девушка с внешностью фотомодели принесла нам на подносе какой-то очень дорогой сорт кофе.

– Очаровательная леди не желает коньяка? – спросил сотрудник банка. И я не отказалась.

– Можно поинтересоваться, как прекрасная мадам заработала такую сумму? – задал мне слишком откровенный вопрос банкир.

– У меня был большой фармацевтический бизнес в Москве, – ответила я с легкой, чуть снисходительной улыбкой, – знаете, самое доходное дело после наркотиков и оружия. И вот теперь я решила отдохнуть. Но нет, долго отдыхать не буду, потом займусь чем-нибудь, не решила еще пока, может быть, ресторанный бизнес.

Жан подмигнул мне, а банкир немного недоверчиво посмотрел на меня.

– И не сомневайтесь, – окончательно вошла я в роль, – в России бизнес делают дамы, железные деловые леди. Такая вот у нас суровая страна, валенки, водка, медведи и капитализм диких кошек, надо идти в ногу со временем, – я очаровательно улыбнулась.

– О, понимаю, – сказал банкир и предложил мне закурить. Я отказалась, но попросила еще коньяка. Меня опьянили богатство, свобода и алкоголь.

Мы прошли в зал для vip-клиентов, где очаровательная крашеная блондинка, похожая на куклу Барби, объяснила мне технические подробности.

Мои деньги теперь были в безопасности на банковском счете и должны были приносить ежемесячно хороший доход, позволявший жить богато и роскошно, а вместо наличных мне вручили пластиковую карту с неограниченным лимитом, которую при утере можно было моментально заблокировать. Я вышла из банка навстречу новой жизни.

Я ехала, сжимая в руке кредитку, как билет в рай, и думала о том, как переменчива фортуна. Вчера она опускает нас лицом в грязь, а сегодня дарит восхищенные взгляды, аплодисменты и бесплатный Хеннеси. Надо просто спокойно ждать, пока пройдет зима, и в суровую стужу твердо верить, что снег все-таки растает, появится прекрасная, молодая, весенняя зелень, птицы пропоют торжественный гимн весне, девочки наденут короткие юбки и босоножки, а мужчины будут в одних трениках и майках пить водку у ларьков. Наконец мы приехали домой.

Вивьен была с няней.

– Поехали, – сказала Лена.

– Давай купим билеты до Майями, – улыбнулась я.

– Нет-нет, сначала по магазинам.

– Закажем лимузин.

– Ларисочка, ты ведешь себя как девочка, и это понятно, но ты не сможешь все время так, тебе придется как-то привыкать к другой жизни, найти какой-то смысл, новые отношения.

– Да, надо позвонить кое-кому, – ответила я, вернувшись с небес на землю. – После моей встречи с Сергеем мне кажется, что все кончено. Грустно, я в долгу перед Виталиком, но у меня не было настоящей любви. Лучше расстаться, чем обманывать себя.

Я набрала номер моего бывшего друга:

– Привет.

– Привет, Лариса, что с тобой, как ты? От тебя никаких известий, – ответил он растерянно и взволнованно.

– Виталик, – мой голос дрогнул, – я думаю, нам надо расстаться, я встретила другого, я очень виновата перед тобой, дорогой, спасибо тебе за все, прости меня, если сможешь.

Мой бывший друг некоторое время молчал и, наконец, сказал:

– Да, Лариса, ты никогда не была со мной, твоя душа находилась рядом со Станиславом. Ты очень травмированный человек, мне было жаль тебя, я хотел помочь. Но у нас ничего не вышло, я тоже устал, наверно, так будет лучше.

– Виталик, я теперь очень богата. Прости меня за все. Тебе не нужны деньги?

– Нет, не нужны, – ответил он после небольшой паузы. – Удачи тебе и счастья, – и повесил трубку.

– Вот, Виталику деньги не нужны, – сказала я с грустью, – может, и мне они ни к чему?

– Ну, сестренка, тебе они пригодятся, а теперь на Елисейские поля. Не волнуйся, ты еще встретишь мужчину своей мечты, который будет соответствовать тебе по социально-экономическому положению.

– Может, позвонить Славе и рассказать ему, что произошло? Интересно, что бы он сказал по поводу всего этого? Что-нибудь вроде «Ларочка, родная моя, все, что ни делается, все к лучшему. Судьба иногда дарит нам подарки. Что у тебя на сердце сейчас, скажи мне?»

– Сестренка, ты еще будешь счастлива. Не звони Славе, тебе самое время подумать о будущем, а не о прошлом, – Лена протянула мне фляжку коньяка. – Только не пей слишком много, тебе еще надо примерять наряды.

Я пила коньяк и, чтобы скрыть слезы, не отрываясь смотрела на белые парижские улицы.

– Неужели я всю жизнь не смогу привыкнуть, что Слава больше не со мной? Надеюсь, два миллиона евро помогут мне смириться со своей участью, впрочем, увы, это не факт.

Когда мы вышли на Елисейские поля, улицу роскошных магазинов, мое настроение уже поднялось.

– Сначала тебе надо купить пальто и сапоги, – улыбнулась Лена. Мы зашли в бутик Армани и приобрели ярко-красное пальто и высокие сапоги на шпильках из последней коллекции, потом стали полностью обновлять мой гардероб. Все было как во сне.

Я расплачивалась кредиткой, покупала все самое дорогое и чувствовала себя возлюбленной Ричарда Гира из фильма «Красотка». Да, похоже, получив большие деньги, я стала рассуждать просто и примитивно. Психология потребления проста. Серьезные мысли о жизни приносят печаль. Я не хочу больше грусти. Эта грусть разлита в мире как воздух, как время, тысячи лет страданий человечества. Что так мучает нас на земле? Многоликое зло, дисгармония и неудовлетворенность, болезни, нищета и смерть. И от этого всего не спасешься нигде, ни с какими деньгами. Но можно забыться, на минуту, на две, на час в светлой дымке алкогольного дурмана. Нужно держаться за что-то неуловимое и сохранять лицо, видимость внешнего благополучия, держаться, держаться и держаться, пока старость не отнимет у нас остаток сил.

Мы переходили из одного бутика в другой, сопровождаемые холодными, нейтральными взглядами моих новых собратьев по классу и дежурными, лучезарными улыбками персонала. Мы приобрели все, к чему может стремиться женское сердце: шесть комплектов кружевного белья от именитых дизайнеров, несколько пар дорогущих туфель на шпильках, четыре вечерних платья одно экстравагантнее другого, пару шуб, длинную до пят и короткую, чтобы мужчины могли хотя бы взглядами оценить фигуру недоступной миллионерши. Несколько деловых и вечерних костюмов, модные юбки и свитера из ангоры, пару-тройку колечек с брильянтами. Таксист помогал нам носить пакеты, и скоро в багажнике совсем не осталось места. Лена тоже обновила гардероб за мой счет. Она была в полном восторге. А меня, когда мы заходили в десятый магазин, охватило странное чувство пресыщенности и скуки, как ребенка, который уже покачался на всех качелях, полазил по всем горкам и хочет домой. Оказывается, когда ты можешь купить все что угодно, шопинг не приносит такого удовольствия, как когда ты наконец накопил на любимое платье. Я мысленно сравнила себя с мужчиной, который пришел в бордель и может купить всех женщин, но все равно мечтает о той единственной, упрямой и недоступной, которая до сих пор не побаловала его своей благосклонностью. Но все равно было очень приятно оплачивать то, что я никогда не могла себе позволить прежде.

Мое немного потертое кожаное пальто коллекции неизвестного турецкого дизайнера, в котором я спасалась от энергичного, жизнерадостного предпринимателя, я хотела выкинуть в урну. Но оно туда не поместилось, и поэтому я просто положила его на скамейку, может, какой-то бедной женщине оно пригодится, пусть оно принесет ей удачу, может, не в таком крупном размере, как мне, но все же.

Мы поехали обратно.

– Ларисочка, хватит напевать интернационал, это неактуально и действует мне на нервы, – попросила Лена. И я стала насвистывать «Мани, мани» группы «Абба». Мне вдруг показалось, что я попала в примитивный американский фильм про разбогатевшую девушку, но почему-то вместо хэппи-энда меня ждет ужасный финал. Как раз в этот момент машина со скрипом затормозила. Шофер выругался.

– Ларисочка, он чуть не сбил старушку, эта дура переходила в неположенном месте, – испуганно сообщила Лена. Меня прошиб холодный пот. И я сделала большой глоток коньяка.

– Ты всегда носишь с собой фляжку с алкоголем, Лена? – спросила я. – Зачем? Ты можешь спиться.

– Воспоминания все равно иногда приходят, – нахмурилась она, – от них нужно защищаться. Но не будем о грустном, сегодня мы идем в «Мулен Руж». А завтра вечером в нашем ресторане устраивает вечеринку друг Жана по случаю дня рожденья. Он очень обеспеченный предприниматель, совладелец корпорации, соберутся небедные ребята, я попрошу мужа представить тебя собравшимся. Подумай, Ларисочка, это твой шанс найти человека твоего круга, твоего нового круга.

– Не знаю, Лена, на душе какая-то тоска. Я до сих пор не пришла в себя после смерти Сергея, эти неожиданно свалившиеся деньги, расставание с Виталиком – меня просто трясет. К чему я точно еще не готова, так это к новым отношениям. Жаль, что моих сокровищ все же не хватит на покупку необитаемого острова. Я бы с удовольствием провела остаток жизни в уютном бунгало в обществе четвероногих, которые гораздо добрее двуногих существ.

– Ларисочка, – сказала Лена, – звучит пошло, но аппетит приходит с едой. И к тому же ты ведь так хочешь ребенка. Чтобы он появился, надо хоть что-то делать.

– Я уже не знаю, хочу ли я завести детей. Это было смыслом моей жизни столько лет. А теперь у меня уже просто не осталось сил.

Вечером мы поехали в «Мулен Руж». Красивые девушки танцевали канкан, и мои мысли уходили куда-то далеко.

Там всех бесплатно угощали шампанским, я сидела в своем новом шикарном вечернем платье и в туфлях на шпильках и выделялась среди толпы туристов своим изысканным внешним видом. Мужчины смотрели на меня, и мне казалось, что я отвечаю им холодными, высокомерными взглядами. Вечером я опять вернулась в свою гостевую комнату. Вивьен уже успела привязаться ко мне. Я тоже немного освоилась с новой ситуацией, начала думать о деньгах совсем в другом ключе, привыкла пить прекрасный заварной кофе, хорошие вина и сидеть у камина в уютном, гостеприимном доме близких мне людей.

Ко мне постучался Жан. Он был в шелковом халате, черных кожаных тапках и прекрасном расположении духа.

– Завтра вечером в моем ресторане будет праздновать день рожденья Пьер, мой друг, очень обеспеченный человек. Он в списке Форбс, у него большой бизнес, как говорят у вас в России. Мы вместе учились, но ему удалось круто подняться, он из хорошей семьи. Придут очень богатые люди, мы должны продумать твою легенду. Будем говорить, что ты представительница фармбизнеса? Могут возникнуть вопросы, возможно, будут гости из России.

– Я отвечу на все вопросы, – уверенно заявила я.

– Итак, Ларисочка, у нас с тобой первый бал, мы должны хорошо подготовиться, с утра идем в салон красоты, – заявила Лена тоном, не терпящим возражений.

Ночью я долго не могла заснуть. Я опять вспоминала Славу, его руки и глаза. Все-таки без самого, до сих пор самого любимого человека на земле никакие миллионы не принесут мне полного счастья. Почему я так и не смогла забыть Славу? Мое тело до сих пор помнило невероятный восторг, экстаз, ощущение полной сопричастности, которое было у меня только с ним и больше ни с кем. Неужели я не смогу больше никого полюбить так сильно? Расставшись с ним, я потеряла часть себя. Это невероятно тяжело. Бесконечно больно. Но уже ничего нельзя изменить. Поезд ушел, билеты проданы, поздно искать цветы в заснеженном лесу. Хотя, кто знает, может быть, я еще встречу свою любовь? Откуда нам знать, что будет? Какие чудеса и страдания готовит завтрашний день? Наверно, именно в этом суть и интерес жизни, мы никогда не знаем, что будет дальше. Бесконечный, прекрасный и до слез трагичный путь навстречу неизвестности. Я оставляю позади все, что было: бедность, унижения и страдания. Еще неизвестно, какие проблемы ждут меня впереди. Но я все переживу, я буду смело идти вперед, «навстречу приключеньям», как в детстве говорила Лена.

Потом я долго вспоминала Сергея и думала о том, как ужасно сложилась его судьба. Наконец я заснула. Мне снился бал, старинный бал, дамы были в широких кринолинах, мужчины в смокингах. А я зашла в современном вечернем платье с открытой спиной. И весь зал встретил меня бурными аплодисментами, засверкали фотовспышки. А я неожиданно сломала каблук, упала и растянулась на полу, в кровь расшибив локоть.

С утра мы с Леной поехали в самый дорогой салон красоты в Париже. Шел мелкий мокрый снег, и погода как раз располагала к пребыванию в дорогих и комфортных местах отдыха. В салоне было спа. Сначала мы заказали совершенно новую для меня процедуру шоколадного обертывания. Потом я позагорала в солярии, после чего прошла глубокую чистку лица, мне выщипали брови, покрасили волосы в черный цвет, сделали стрижку и самую модную прическу, какая могла получиться из моих коротких волос, а также маникюр, педикюр и вечерний макияж. Над моим бренным телом потрудилось огромное количество очаровательных барышень, большинство из которых говорили по-английски. Я изучала французский разговорник. Мне казалось, что я не могу запомнить ничего нового, может быть потому, что я периодически подбадривала себя коньяком из фляжки и ужасно волновалась.

– Даже дочери миллиардеров нервничают перед первым балом. Не дрейфь, Лариса, побольше молчи, высокомерно улыбайся, холодно отшучивайся, и все магнаты будут у твоих ног.

– Мне не нужны все, нужен один-единственный, тот самый, – изобразила я восторженный тон девочки-подростка.

– «Сегодня любовь прошла стороной, а завтра, а завтра ты встретишься с ней», – напела Лена.

Вечер неумолимо приближался. Я немного поиграла в куклу с Вивьен, сходила с ней в близлежащий детский магазин, где мы приобрели кое-что из весьма недешевых женских радостей: пару-тройку изысканных Барби из последней коллекции, к которым прилагалось имущество: дома с мебелью, коляски, пластмассовые молодые люди и так далее. Еще я порадовала Вивьен несколькими крупными, яркими хищниками. Племянница подружилась со мной, она восторженно лепетала на французском и просилась на руки. Жан уехал в ресторан заниматься подготовкой торжества. День пролетел незаметно.

– Лариса, тебе нечего бояться, – проникновенно заявила Лена. – Во-первых, как нас учили родители, не деньги определяют ценность человека. А, во-вторых, ты на самом деле теперь леди из высшего круга, не старайся им понравиться, будь сама собой и все пройдет как нельзя лучше.

– Я не хочу никому понравиться, меня как-то не радует все, такое чувство, что я живу не своей жизнью. Моя жизнь осталась в Питере со Славой.

– Ларисочка, как это – осталась в Питере? Забудь про это болото, жизнь преподнесла тебе подарок, о котором другие могут только мечтать, а ты еще не благодарна Господу и судьбе. Что нам дано, то не влечет, нас непрестанно змий зовет к себе, к таинственному древу: запретный плод вам подавай, и без него вам рай не рай, – помнишь, как мы с тобой в школе играли в ассоциации цитатами из поэзии? Ты все время представляешь себе Славу, ваши пламенные ночи. Ларисочка, тебе не кажется, что это уже из области сексуальной патологии?

– Лена, да что ты знаешь о моей жизни? – рассердилась я.

– Ладно, ладно, не расстраивайся, вечером у нас первый бал.

– «Первый бал», – передразнила я ее, – мы уже не маленькие, Лена, я не знаю, как мне жить дальше.

– Не расстраивайся, дорогая, все образуется.

– Как? Когда? Я больше не верю в сказки.

– Помнишь, как мы в детстве смотрели на Волгу, на проплывающие корабли и мечтали, что когда-нибудь все будет прекрасно и мы уплывем куда-нибудь далеко-далеко. Вот теперь мы уплыли, сестричка, – Лена села на кровать рядом со мной, обняла меня одной рукой и чуть не заплакала.

– Ну, ладно, ладно, все будет хорошо, – улыбнулась я, – у тебя прекрасная семья.

– Ах, Лариса, Жан хороший, заботливый, но иногда мне кажется, что он не со мной, а где-то в своем особом мире, куда я так и не смогла проникнуть.

Сестра вздохнула и вышла из комнаты.

Я просидела еще некоторое время одна, полазала по интернету. Написала Анатолию гневное и ироническое письмо, в котором выразила свое мнение о нем и сообщила, что увольняюсь по собственному желанию. Набрала в поисковой строке Яндекса фразу «как отдыхают миллионеры» и прочла много интересного.

И наконец настал час икс.

Глава 12 В ритме вальса

– Ларисочка, нам пора, поехали, – Лена зашла в узком, обтягивающем черном платье. На ней было очень красивое прямоугольное колье с драгоценными камнями. Я тоже надела черное платье с полностью открытой спиной, изящную золотую цепочку, серьги с бриллиантами и несколько колец, тоже с маленькими бриллиантиками, приобретенные вчера.

– Лариса, ты выглядишь просто шикарно, к этому платью обязательно нужно колье, – в восторге завизжала Лена и надела мне на шею полукруглое изящное ожерелье. – Эти бриллианты фальшивые, – сказала она, – но сейчас все носят копии, настоящие камни почти никто не надевает.

– Хорошо, – я подошла к зеркалу, поправила прическу и макияж, надела туфли на шпильках и мы вышли из дома.

– Сестричка, ты волнуешься?

– Нисколько, – действительно, я чувствовала радостное оживление и любопытство, но волнение почему-то пропало. Жан был уже в ресторане, я заказала для нас с Леной такси-лимузин.

Их семейный ресторан находился недалеко от Версальского дворца.

– Лариса, главное, побольше молчи, – сказала Лена.

– Почему? – нахмурилась я. – Думаешь, я не могу сказать ничего умного?

Сестра не ответила.

Наконец мы подъехали к ресторану. Заведение Жана было довольно дорогим и находилось в прекрасном месте, недалеко от Версальского дворца. На улице был мокрый снег, дорожка к ресторану освещалась фонарями в стиле ретро. Мы подъехали. Ресторан назывался «Рокфор». Это было изящное здание постройки девятнадцатого века в стиле барокко, украшенное колоннами и барельефами. Около него уже стояли дорогие машины, джипы, лимузины и роллс-ройсы.

– Мы не миллионеры, но ресторан дает хороший доход, Жану он достался по наследству, семейный бизнес.

– Лена, я давно в курсе этой информации, – сообщила я, начиная немного волноваться, – эти люди кажутся мне немного странными.

– Ты видишь французскую элиту, многие из них аристократы, образованные люди, большинство из них гораздо богаче нас с Жаном, да и тебя тоже.

– Не в деньгах счастье, а в любви и в сексе, но тоже, если повезет, – криво улыбнулась я. – Хорошо, что я все-таки знаю французский язык, как ты помнишь, мы с тобой изучали его в школе помимо английского, и я ходила на курсы французского в университете.

– Я давно в курсе, – передразнила меня Лена.

– Ах ты, язва! Ладно, выходим. Все равно мне кажется, я не пойму ни одного слова из их речи.

На мне была норковая шуба до пояса. Мы вышли, хорошо одетые мужчины и женщины шли к ресторану.

Швейцар открыл дверь и снял с меня пальто. В холле были пальмы и цветы в больших вазах. Мы прошли в зал, и я почувствовала, что сбылась моя американская мечта. Играла негромкая живая музыка, духовой оркестр, мужчины в смокингах и костюмах и дамы в вечерних платьях ходили по залу, некоторые сидели за столиками с изысканными яствами и напитками, официанты на подносах разносили шампанское. Ничего нового, я уже столько раз видела все это на экране. Люди стояли небольшими группами и негромко переговаривались, я выпила пару бокалов восхитительного шампанского. «Все, моя прошлая жизнь кончилась, я больше не бедная, несчастная женщина, а кто я теперь? Увы, не знаю. Вихрь жизни принес меня сегодня в Париж. Где я буду завтра? И что будет у меня на душе: восторг или тоска и бесплодные сожаления?». Я почувствовала, как по спине пробежал холодок. Волнение и неизвестность впереди, но сейчас я все-таки почти счастлива и впереди меня наверняка ждет радость, огромная, как звездное небо над головой, и наполняющая все существо, вплоть до самых сокровенных уголков души, сладким восторгом. Я не знаю, как она появится и когда, в этой жизни или в какой-то другой, после смерти или перерождения тела, но в тот момент я ощутила, что это чудо обязательно произойдет со мной.

Лена представила меня нескольким мадам и месье как свою подругу из России, которая занимается фармацевтическим бизнесом. Мы обменялись несколькими дежурными фразами на английском языке о том, как мне нравятся Париж, Франция и магазины на Елисейских полях.

– Пьер задерживается, – сказала одна дама в возрасте в бирюзовом вызывающем платье.

– О, у него так много дел, – зачем-то добавила я и многозначительно улыбнулась, а про себя подумала, что опять сказала какую-то глупость.

Тут к нам подошел полноватый, круглолицый блондин с добродушной улыбкой, в дорогом костюме.

– Лена, здравствуй! Ты не представишь свою прекрасную спутницу? – спросил он на русском языке.

Я мысленно выругалась.

– Это моя подруга Лариса из России. Лариса, это Егор, бизнесмен из Москвы, занимается нефтью и газом.

– Вы выглядите восхитительно, – улыбнулся Егор.

Сестра отошла поговорить с какой-то знакомой.

– Нефть и газ – это хорошо, это очень хорошо, – сказала я.

Предприниматель из России посмотрел на меня с некоторым удивлением.

– А что вы удивляетесь? – спросила я, хватая бокал с подноса у проходящего официанта. – А скажите, что еще приносит такой доход, как нефть и газ? Молчите? А я вам отвечу: это наркотики, наркотики и оружие. Мой друг занимается наркотиками, – сама не зная зачем, начала я фантазировать, – и я не вижу в этом ничего плохого. Люди сами делают свой выбор, наркотики приносят счастье, у нас личный самолет и остров в Тихом океане.

– Лариса, вы разыгрываете меня, вы удивительная женщина, – снова сладко улыбнулся Егор.

– А скажите, вы трахаете свою секретаршу или только дорогих шлюх? А иногда хочется для разнообразия человека из своего круга, – я искривила губы в улыбке и положила руку ему на плечо.

– Лариса, вы пьяны, извините, я встретил знакомого, – мой соотечественник отошел.

Мне почему-то в этот вечер совсем не хотелось общаться с людьми из России.

И вот наконец по толпе пронесся гул.

– Пришел Пьер. Зачем ты нахамила Егору? Это неинтеллигентно, – шепнула мне Лена.

– Он мне не понравился.

– Ты обиделась на всю нашу нацию. Это глупо. Решай свои психологические проблемы.

По залу прошел с улыбкой мужчина в дорогом смокинге, рядом с ним были две очаровательные спутницы, женщина и девушка в бриллиантах. Когда они проходили по залу, он чем-то неуловимым напомнил мне Николая, который на самом деле очень нравился мне. Я вспомнила Алину, несчастную девочку. Она ли заказала ту ужасную операцию, которую хотели мне сделать? Нет-нет, не буду думать о прошлом, я решила полностью порвать с ним.

– Это его дочь и жена, они в разводе, – шепнула мне Лена.

Начались поздравительные тосты и речи, мы сидели за столиком с подругой Лены Жюли и ее мужем Шарлем.

Я пробовала омаров и креветок. Тосты говорились на французском языке, что-то о том, какой Пьер замечательный человек, сколько он сделал для Франции, для общества, автомобильной промышленности, какая у него замечательная дочь. Я попросила Лену не переводить мне и просто наслаждалась обстановкой и обедом. Люди обменивались общими фразами, пили шампанское. Скоро начались танцы под живую музыку. Я кружилась с молодыми и пожилыми людьми, меня без конца приглашали, мы говорили ни о чем на английском и французском. И мне было так хорошо, так хорошо, как никогда. Я чувствовала себя частью огромного человечества. Какое-то странное, волнующее и прекрасное ощущение проникновения в жизнь. Люди, которые танцевали со мной, взгляды, прикосновения, слова, улыбки – все это словно опьяняло. Новый для меня мир своеобразного забвения всего плохого, погружения в сиюминутную реальность.

Но часа через два мне внезапно стало гадко на душе. Я вспомнила о Славе, о том, что у меня нет детей. Все произошедшее со мной, – следствие ужасной ошибки, совершенного мной преступления, это какой-то страшный сон, я взяла билет не на тот поезд, и все закончится очень плохо. Никакие миллионы евро не компенсируют моих несчастий, и моя боль вечно останется со мной.

Не знаю, что на меня нашло – большое количество алкоголя ударило в голову, я подошла к микрофону в центре зала и заявила, что хочу произнести речь. Кто-то велел музыкантам перестать играть, все замолчали и слушали меня. Видимо, меня уважали как миллионершу и родственницу хозяина заведения.

– Итак, дорогой Пьер, у тебя сегодня день рожденья, и ты много сделал для Франции! Но это бред. Мы все прячемся здесь от настоящей жизни, считаем себя лучше остальных людей, но мы ничем не лучше, нам просто повезло, и мы спрятались в свою скорлупу, мы всех презираем, нам на всех плевать. Мы сволочи, жадные подонки, мы создали себе искусственный мир и наслаждаемся искусственным счастьем, а на самом деле нам невесело, совсем невесело, мы не смогли укрыться за забором из больших денег от боли, от горечи, от страстей, от трагедии жизни. У меня есть несколько миллиардов евро, («Ну, миллион, миллиард – не так уж и велика разница» – подумала я) и я умираю от боли. Нас мучают секс, обладание, мы хотим, чтобы весь мир был под нашими ногами, мы давим людей, как насекомых, мы не любим никого.

Лена оттащила меня от микрофона, гости деликатно молчали и негромко переговаривались.

– Лариса, зачем ты так себя ведешь? Зачем ты нам все портишь? – кричала сестра в ярости, выведя меня на улицу. – Ты нажралась и ведешь себя как ненормальная. Здесь много нужных нам людей, как ты смеешь отрываться по полной? Ты как будто играешь в жизнь, а игры давно закончились.

– Лена, прости меня, на меня столько всего свалилось за последнее время. Не знаю, что на меня нашло, – расстроенно ответила я. – Поеду домой на такси.

Когда я приехала, няня Вивьен, добродушная полная латиноамериканка, открыла мне дверь, я приняла снотворное и отправилась спать, думая о том, что у меня талант все портить и ничего хорошего меня не ждет.

Глава 13 На одной волне

А на следующее утро меня разбудил телефонный звонок.

– Здравствуйте, мадам! Это Пьер. Простите, что уговорил Жана дать ваш номер телефона. Вы были вчера так эмоциональны и говорили очень интересные вещи. Мне кажется, вы умная женщина, окажите мне честь, согласитесь поужинать со мной, – он говорил раздельно и четко, видимо, хотел, чтобы я поняла каждое слово. Его мягкий баритон показался мне очень сексуальным.

– Да, я согласна.

– Отлично, ресторан «Рицц» сегодня в шесть часов, я заеду за вами.

У меня пересохло в горле, мне сразу понравился Пьер, красивый, интеллигентный, высокий, плотного сложения мужчина лет сорока пяти, владелец корпорации. Его образ, его ироническая, слегка снисходительная улыбка крутились у меня в голове. Он позвонил мне, позвонил сам после моего дурацкого выступления. Я думала, что окончательно испортила мнение о себе у всех этих людей. Оказывается, нет! Я вовсе не человек из другого круга, случайно попавший на праздник жизни, как я с грустью думала вчера вечером. Люди делятся не по количеству денег или цвету кожи, а по тому, что у них в сердце. Все совсем не так, как кажется на первый взгляд, за внешними проявлениями кроются удивительные тайны внутренней жизни людей и мирозданья.

Я спустилась вниз.

– Ты была неподражаема вчера, – сказал Жан. – Не переживай, ты их развлекла.

– Пьер пригласил меня на ужин сегодня вечером, – небрежно бросила я между делом, наливая себе кофе.

– Да ты что? – удивился Жан. – Тебе повезло, он хороший человек.

– Подожди поздравлять, это пока только ужин.

Я заказала такси и снова поехала в салон красоты в центре Парижа, одна. У Вивьен был какой-то праздник в детском саду, и Лена уехала. Я снова заказала шоколадное обертывание, маникюр, педикюр, пилинг, потом вечерний макияж и прическу. Глядя с удовлетворением на себя в зеркало, я увидела там красивую, холеную женщину, но это была уже не я, а другой человек.

– Ты лучше меня, ты молодец и вечером у тебя ужин с финансовым магнатом, будь на высоте, – сказала я своему отражению и улыбнулась, и еще, не зная зачем, добавила, – ты больше не рыжая, и это радует.

После салона красоты я пошла в агентство недвижимости и сняла дорогую квартиру в центре Парижа на улице Вижирар. До семи часов вечера я еще успею перевезти свои вещи. Через полчаса я уже была в доме у сестры.

– Спасибо большое, что приютили меня. Жан, передай Лене, я ей позвоню, но мне нужно жить своей жизнью, – сказала я, прощаясь.

– Мы всегда рады видеть тебя у нас в гостях, – улыбнулся Жан.

– У меня все будет хорошо? – мой голос дрогнул.

– В конечном счете, да, – вздохнул он.

К счастью, вещей у меня было немного, в основном недавно приобретенные изысканные одежды. Я зашла в свою только что снятую квартиру, водитель помог мне отнести пакеты. Это была прекрасная, уютная квартирка, с видом на Сену и Эйфелеву башню. Большая кухня-гостиная, барная стойка, мебель в стиле модерн, зеркальный потолок. Уютная спальня с большой кроватью, плазменная панель – это как раз то, что мне нужно. Я ходила по квартире со странным чувством, я попала в рай, сбылась мечта, золушка стала принцессой. Хотя для счастья нужно еще что-то кроме дорогих вещей, и для этого я иду сегодня ужинать с Пьером. И все равно почему-то нет полного удовлетворения, какая-то скрытая угроза витает в воздухе, тревога и страх. Я привыкла бояться, чего-то бояться, о чем-то вспоминать. Все, хватит! Пора послать к черту все эти страхи и мое неудачное прошлое. Я постараюсь стать уверенным и успешным человеком, я больше не замученная, изнасилованная девочка, я стала другой. Пора смело пойти по жизни. Боль, которая находится внутри нас, надо выкинуть, как докуренную пачку сигарет. Во всяком случае, попытаться это сделать. Почему я не могу простить жизнь, как рекомендовал мне мой психотерапевт? Простить этих ребят из кафе, простить Василия Петровича, простить женщину, которая родила ребенка от Славы. Почему я не могу сказать цитатой из психологического тренинга: «ничего страшного, я полностью прощаю и с любовью отпускаю вас»? Я повторяла эти слова много раз, но без толку. Мне хотелось понять, что такое прощение, но не удавалось – нет, никогда. Я вроде бы не злой человек, сколько можно копить обиды, ведь где-то есть оно, прощение, таинственное и недоступное, как другие планеты. Как можно простить? Сказать себе, что все беды, острая боль, оскорбления, которые нанесли другие люди, для меня ничего не значат. Я просто забыла все и живу дальше! Но это не так, ведь невозможно забыть, боль остается в сердце! И как же от нее избавиться? Полюбить этих людей? Полюбить женщину, соблазнившую моего мужа? Полюбить Куропатова, угрожавшего убить меня зверским способом? Полюбить ребят, которые меня изнасиловали и испортили мне жизнь? Полюбить за то, что мы представители одного и того же вида Нomo Sapiens? За то, что мы все терпим страдания на земле, все под действием дьявола или мирового зла, которое жестоко мучает нас всех. Возможно ли это, и станет ли от этого легче на душе? Ведь последствия их поступков все равно остаются. Можно попытаться с помощью религии и философии открыть для себя другую духовную реальность, погрузиться в нирвану, соединиться с Господом и уже ничего не будет беспокоить. Но получится ли это? А если вместо нирваны будет самовнушение, самообман и сумасшествие? А не безумна ли вся наша жизнь, с бесконечным потоком сознания, копаясь в котором мы безуспешно пытаемся понять что-то истинное об окружающем мире?

Я сообщила Пьеру мой новый адрес, и в шесть часов меня уже ждал у подъезда его лимузин. Совладелец корпорации галантно распахнул дверь, поцеловал мне руку, и мы помчались в неизвестном направлении. Мы обменивались фразами на английском и французском языках. Мой спутник был одет в дорогой костюм и галстук. Я более детально рассмотрела Пьера: нос с небольшой горбинкой, удлиненное, точеное лицо, взгляд жесткий и цепкий, в глазах ум и воля. Мы сидели рядом на заднем сиденье. Мой кавалер внимательно взглянул на меня и слегка улыбнулся:

– Расскажите мне о своем бизнесе, – попросил он.

– Я не хочу говорить о работе – только о прекрасном.

– Чтобы жизнь была прекрасна, нужно много работать.

– Да, безусловно, – я изобразила улыбку.

– В вашей вчерашней речи было много верных мыслей. Например, что мы все прячемся в свою скорлупу. Но подумайте, если бы бедным дали наши деньги, они стали бы такими же, как мы. Все люди одинаковы, человеческая природа безнадежно испорчена с тех пор, как обнаженная, обольстительная Ева протянула Адаму сладкий, манящий, запретный плод. Я много занимаюсь благотворительностью, мадам Лариса, я щедрый человек. Я жертвую на развитие детского спорта, на медицину, на образование. Так меня воспитали. Но французы все равно не любят очень богатых людей, они в душе революционеры. В этом что-то есть, свобода и равенство у нас в крови.

– Я тоже занимаюсь благотворительностью, – зачем-то соврала я.

– Видите, у нас много общего. Знаете, почему я расстался с первой женой? Она полюбила другого, почти мальчика, красавца, блестящего молодого ученого. Многие сквозь пальцы смотрят на сексуальные приключения своих партнеров, но она действительно отдала ему свое сердце. Я не смог этого пережить. На самом деле мы всегда любим не просто так, а за что-то – за талант, за деньги, за красоту. Это естественно, хотя мы часто себе в этом не признаемся. Душа человека – это отражение его жизни.

– Не знаю, у нас в России есть такая фраза: «мы любим не за что-то, а вопреки».

– Это слова, Лариса, просто слова. Я изучал историю и литературу России. Вы любите говорить громкие слова, поэтому у вас так много великих писателей. Ваши просторы способствуют неумеренности во всем, вы, русские, не умеете сдерживать инстинкты, даже самые низменные. Вы согласны со мной, мадам Лариса? – он осторожно положил руку мне на плечо.

– А что плохого в инстинктах? – лукаво улыбнулась я. – Ведь инстинкт – это естественная потребность человека. Мне кажется, люди, говорящие, что они живут разумом, а не сердцем, просто лицемеры. Лицемерие ужасно, оно страшнее открытого распутства.

– Мадам Лариса, вы очень умная женщина, я бы мечтал поближе узнать ваши мысли, вашу душу. Я руковожу корпорацией, людьми, многие из которых умнее и талантливее меня. Это непередаваемое ощущение, власть развращает. Но она дает такое мощное чувство собственной значимости и силы, что многие люди стремятся к ней, как к наркотику. Слава, власть, деньги, секс – что еще интересует людей? И все-таки они такие слабые и ранимые, в глубине души им хочется тепла, участия, милосердия, прощения. Парадоксально, не правда ли?

– В чем тут парадокс? Неповторимое, необъяснимое, крепкое слияние добра и зла на земле – вот что рождает поэзию, – я решила, что лучше будет осторожно убрать его руку с моего плеча. Мой жест вызвал у него легкую улыбку, но больше Пьер не делал попыток прикоснуться ко мне.

Я пыталась повторять манеру Пьера говорить и излагать свои мысли, мне хотелось понравиться ему. Беседа с этим человеком увлекла меня, я смотрела в его глубокие и ироничные глаза, на дне которых было что-то твердое, жесткое и непробиваемое, и это заводило меня, мне хотелось понять его. Есть ли в нем жестокость и злость? Откуда они появились? Или это просто несгибаемая твердость, привычка бороться и побеждать?

Наконец мы приехали в известный ресторан в центре Парижа. Пьер подал мне руку и мы вышли из машины. Фенешебельное заведение располагалось на первом этаже современного высотного здания. Когда мы вышли из машины, воздух показался мне теплым и свежим, пропитанным легким ароматом чистого, мокрого снега. Французская зима больше напоминает весну. В свете фонаря лицо моего спутника показалось мне необыкновенно привлекательным.

– Я счастлива, – вдруг шепнула я Пьеру на ухо, как девочка. «Как же это глупо», – подумала я.

– Я тоже счастлив, мадам, – ответил он.

– Я вообще счастливый человек, месье, – добавила я, чтобы сгладить неловкость ситуации.

– Это прекрасно, мадам.

Мы вошли, в зале был приглушенный, мягкий фиолетовый свет, везде горели свечи. Это было прелестно, играл живой оркестр, настоящие музыканты во фраках, скрипки, контрабасы, флейты, виолончели.

– О! – восхитилась я. – Здесь никого нет.

– Да, я заказал для нас весь ресторан.

– Здорово! Вы так щедры.

– Мадам Лариса, вы так непосредственны для людей нашего круга, мне это нравится в вас.

– А вам не кажется, месье, что я просто играю определенную роль? – спохватилась я.

– Не знаю, если это и роль, то прекрасная роль. Присаживайтесь, пожалуйста, – он пригласил меня за столик напротив оркестра. Весь зал был оформлен в стиле модерн. Люстры в форме шаров чуть качались высоко над головой. Я положила руки в бриллиантовых кольцах на ослепительно белую скатерть.

– Меню, прошу вас, – произнес любезный официант во фраке. И положил перед нами позолоченную книгу, в которой содержался список кулинарных изысков.

– Рекомендую суп-пюре «сен-юбер» из дичи и улиток по-бургундски.

– Не знаю, я предпочитаю жареного гуся с тушеной капустой по-эльзасски.

– О, здесь они могут его слегка не дожарить, это их фишка, но мне не нравится.

Мы заказывали разные совершенно экзотические для меня блюда и говорили обо всем на свете.

Мой спутник рассказал о своем детстве. Отец пил и вечно был занят, зато бабушка очень любила маленького Пьера. Учеба в Гарварде – вот о чем у него самые прекрасные воспоминания.

Я мало рассказывала о себе – какой-то бред про наш семейный остров в Тихом океане, секретность нашей фамилии, связь со спецслужбами и личную яхту. Мне казалось, что такой человек, как Пьер, никогда не поверит мне. Но я так и не поняла, остались ли у него сомнения в достоверности этой информации. Я смотрела в его глаза, но в них ничего не было, кроме почтительного внимания и мягкой иронии. Потом мы обсудили промышленность, шоу-бизнес, политику, некоторые исторические вопросы, еще много общих тем. А после ужина поехали смотреть ночной Париж. Белый город в дымке мокрого снега, фонари в стиле ретро и яркая подсветка, прекрасная архитектура, плавно едущие машины и счастливые, как мне казалось, люди. Я будто на другой планете, судьба преподнесла мне подарок, и моя жизнь изменилась навсегда.

Больше всего меня поразила Эйфелева башня, хотя я уже видела ее, когда была в гостях у сестры. Каждый час она загоралась множеством сверкающих огней, которые будто бегали по ней вверх-вниз. Мы вышли из такси на берегу Сены полюбоваться памятником силе человеческой мысли. К нам подбежал негр с целым мешком сувениров. Пьер решил купить их все для меня. Потом мы поднялись на лифте на Эйфелеву башню. Вокруг слышались голоса людей, по-моему, на всех языках мира. Мы стояли у окна, а лифт ехал к сверкающей вершине, где тепло и уютно, ресторан, интересный рассказ и смотровая площадка. Мне стало казаться, что теперь события жизни будут сменяться сверкающим калейдоскопом, как эти огни на башне. Конечно, не все мои проблемы в прошлом, но я теперь вижу не проблемы, а задачи, которые надо решать. А что еще есть жизнь, как не бесконечная, волнующая смена декораций, если не относиться ко всему слишком серьезно и одурманить себя алкоголем, сигаретами, большими деньгами и абстрагироваться от боли, жестокости и несправедливости. Ведь если принимать все слишком близко к сердцу, оно не выдержит и разорвется на множество клочков израненной живой плоти. А если смотреть на все со стороны как на занятный фильм, сердце будет живым, веселым и немножко холодным, что, может быть, и к лучшему.

– Я не удивлена, что эту площадку оградили от самоубийц. Если бы я хотела свести счеты с жизнью, то выбрала бы именно это место, – улыбнулась я Пьеру. Он выглядел очень элегантно в своем кашемировом пальто. Мой спутник взял меня за руку и внимательно посмотрел мне в глаза:

– У вас были поводы думать об этом?

– Наверно, у каждого человека были.

– Когда я был подростком, то помню, мне очень хотелось умереть. Не смотрите на меня с таким удивлением, у меня не было депрессии, несчастной первой любви или наркомании. Я просто задумался о том, что это самое сильное ощущение – расставание с жизнью, ничего более острого, пронзительного, настоящего, без всякого привкуса фальши, внушения и самообмана человеку не дано испытать. И мне захотелось этого единственного подлинного переживания. Я ужасно рисковал, прыгал с парашютом, ездил на огромной скорости – все закончилось переломом ноги и пониманием того, что желание жить во мне сильнее.

– А ты не думал о том, что само желание умереть тоже искусственно? Что оно навеяно нашей цивилизацией марионеток, которых дергают за ниточки СМИ, так называемое общественное мнение, закулисные кукловоды и еще множество факторов?

Я слегка сжала его руку в своей, будто хотела подтвердить весомость моих аргументов.

– В какой-то степени, конечно, да. Но, согласись, в этом что-то было, – вздохнул он.

Мы уже спускались с башни на лифте.

– А у меня был период, когда я оказалась на самом дне, – сказала я, – спускалась вниз по наклонной плоскости, это тоже было сильное чувство, но теперь все в прошлом. Я сейчас очень мечтаю о ребенке, не подумай, что я на что-то намекаю, это желание появилось задолго до знакомства с тобой.

– Ну, что вы, мадам, у меня есть дочь, это огромное счастье, хотя и много трудностей. Но я с удовольствием завел бы еще одного малыша от любимой женщины, вы тоже не подумайте, что это какой-нибудь намек, – рассмеялся он. Пьер и я снова сели в такси и поехали вдоль Сены. Мы говорили, говорили и говорили о жизни в широком понимании этого слова.

Часто бывает так, что волшебный ряд ассоциаций, представлений, фантазий, взглядов, воспоминаний у двух людей резко расходится и им становится скучно вместе, они видят совершенно разные грани этого мира. Удивительно, но я, ставшая миллионершей вчера, и Пьер, проживший всю жизнь совершенно в другой среде, оказались на одной волне.

Мы проехали площадь Бастилии с огромной стелой.

– Люди все время пытаются изменить мир: перевороты, заговоры, войны и революции. Но человеческая природа остается прежней, с поправкой на новое информационное пространство, новые условности и культурные рамки, – сказала я, в глубине души ругая себя за банальность своей мысли.

– Не знаю, мне кажется, культура и общественный строй все-таки меняют человека, – ответил Пьер. – Интересно, человечество, с одной стороны, идет по пути развития гуманизма, а с другой стороны, появляется такое зло, какого раньше невозможно было себе представить, например, атомное оружие. Добро и зло непрерывно совершенствуются, стремятся к абсолюту, и к концу истории они достигнут своего апогея, столкнутся в страшной схватке не на жизнь, а на смерть, и мир взорвется.

– Какая интересная мысль. А как ты думаешь, мы доживем до этого? – спросила я.

– Не знаю, может быть, – ответил Пьер.

И наконец мой спутник сказал:

– Мадам Лариса, позвольте пригласить вас в мою скромную обитель выпить чашечку кофе.

Я согласилась, так как была полностью заворожена этим человеком. Мы подошли к одному из современных высотных зданий.

– Я живу на последнем этаже, – сообщил Пьер.

Мы поднялись на лифте, и он открыл ключом дверь. Все было оформлено в стиле хай-тек. Высокие потолки, сверкающие зеркала, моющиеся обои стального цвета, современная мебель и пол с подогревом.

– Он теплый, тапок не надо, – шепнул мне Пьер.

Финансовый магнат помог мне снять мои высокие сапоги.

Меня охватило волнение.

– Мадам, прошу вас, – он показал мне дорогу в спальню, где была огромная вращающаяся кровать и зеркальный потолок. И тут мне стало почему-то страшно. У меня появилось отчетливое чувство, что я вступаю на опасную дорогу, с которой нет пути назад. А куда она меня приведет? Неизвестность всегда страшна, но тут было еще какое-то смутное чувство приближающейся трагедии, которое иногда возникает, несмотря на то, что, казалось бы, все хорошо. Меня била нервная дрожь.

– Месье Пьер, у вас нет вина? – спросила я тихо.

– Конечно, есть и вино, и коньяк, и водка, – улыбнулся он.

Я присела на кровать, и Пьер принес мне большой хрустальный бокал. Я выпила почти залпом. И мой страх начал проходить. Совладелец корпорации медленно начал меня раздевать. Я потянулась к нему, и мы слились в поцелуе. Эта была прекрасная близость, полная нежности и грусти. Вдруг я увидела в зеркальном потолке свое отражение и вздрогнула. Когда все закончилось, он закурил трубку.

– Дорогая, ты прекрасна, – сказал Пьер, поглаживая меня по руке, – я не выдержу, если ты завтра исчезнешь. В тебе скрыта тайна, загадка, ты не такая, как все, в хорошем смысле слова. Этим ты меня привлекла и твоей удивительной красотой. В твоих прекрасных глазах отражается чистая и ранимая душа. Я хочу продолжить отношения.

– Да, конечно, я тоже, у меня никогда такого не было на первом свидании, разве что один раз. У меня была очень сложная жизнь, – слегка смутившись, призналась я, натянув одеяло до подбородка.

– Любовь бывает разной, в молодости это, прежде всего, влечение плоти, а в моем возрасте хочется и духовной близости. Ты, конечно, изумительно красива, но для меня, может быть, даже важнее то, что мы с тобой оказались на одной волне.

Я с удивлением посмотрела на него.

– Ты знаешь, я думала то же самое, – прошептала я.

– Вот видишь, звезды сегодня к нам благосклонны.

Он хлопнул в ладоши и выключил свет. Я чуть не воскликнула «Вау!», но вовремя сдержалась. Вдруг кровать стала вращаться вокруг, это было так необычно, на зеркальном потолке появились блики света, заиграла светомузыка, как на дискотеке, что-то из современной французской эстрады.

– Это так, мое маленькое гнездышко, – сказал Пьер, – у меня еще есть настоящий замок с картинами, статуями и мраморными лестницами. Он в парижских предместьях.

– Любовное гнездышко, да? Сколько у тебя было подружек?

– А так ли это важно? Как ты считаешь, может ли человек остаться чистым в душе, даже если он испачкался, опустился на самое дно? Я считаю, что может, и среди отверженных и бродяг есть люди, более чистые душой, чем епископы. Мне кажется, не так важно, что человек делает, главное, каков он на самом деле, что заставляет его сердце биться чаще и замирать от восторга, – он осторожно провел рукой по моим волосам.

– Да, конечно. В любом человеке остается что-то хорошее и светлое, что нельзя запачкать. Настоящая любовь очищает. – Мне вдруг захотелось поцеловать его руку. Но я решила этого не делать.

– Я еще не говорил тебе, моя дорогая, я полюбил тебя с первого взгляда, как только увидел тебя, такую смелую и отчаянную, подходящую к микрофону. Что было в твоей жизни такого трагического? Что так ранило твою душу?

– Разве можно полюбить с первого взгляда? Наверно, можно влюбиться. Ты искренен со мной? Ты не играешь, не говоришь это каждой девушке, которая оказывается в твоем гнездышке? «Милая, что за ужасная жизненная драма сделала тебя такой очаровательной трагической героиней?» – шутя передразнила я его.

– Если ты теперь со мной, ты сама должна понять, говорю я правду или нет. Как тебе кажется, какой я человек?

– Пьер, а ведь я тебя совсем не знаю, – с некоторым удивлением ответила я, – мне кажется, в тебе есть какая-то скрытая жесткость, или жестокость, или непоколебимая твердость, не знаю, что-то, что помогало тебе в жизненной борьбе.

– Да, в глубине души я суров и беспощаден, – засмеялся он. – Кажется, я понимаю, о чем ты. Мне приходилось общаться с русскими. Они в чем-то жестокие, отчаянные, вам пришлось рвать друг друга на куски, чтобы отхватить кусок пирога после падения железного занавеса. У нашей страны другая история. Мы не такие, я считаю, у нас больше жизнелюбия, искренности, терпимости. Для нас богатство – это не цель, а средство. Средство доставлять радость себе и своей семье, окружающим, близким людям, сделать свою жизнь интересной. Все-таки, скажи мне, деньги, которыми ты обладаешь, ты ведь не получила в наследство? У меня сложилось именно такое впечатление.

– Если мы любим друг друга, так ли уж важно, есть ли у нас деньги и откуда они появились? Скажи мне, ты мог бы полюбить бедную девушку?

– Я никого не называю бедным, ведь все относительно. Материальная обеспеченность, ум, положение – все эти понятия люди определяют, взяв самих себя за центральную точку отсчета. Это так наивно. Хотя что поделаешь, если мы видим жизнь через кривое зеркало наших неполных, искаженных знаний об окружающем мире, – он приподнялся на локте и внимательно смотрел на меня.

– Это все красивые рассуждения, Пьер, а ведь что ни говори, мы с тобой миллиардеры, обеспеченные люди, и многие нам завидуют. Это приятно, и не послать ли к черту все и просто наслаждаться жизнью? – спросила я как можно более непринужденно.

– А что значит наслаждаться жизнью? Есть, пить и спать в красивой обстановке? Поверь мне, это далеко не всем и не всегда приносит удовольствие. Многие люди умирают от скуки. А какой-нибудь монах в скромной келье в тибетском монастыре получает истинное наслаждение от уединения, медитации, он чувствует покой, доступный очень немногим.

– А что сейчас тревожит тебя, Пьер? – спросила я, попытавшись выдержать его взгляд.

– Дорогая, пойми меня правильно, мне кажется, ты играешь какую-то роль, надеюсь, ты искренна в том, что любишь меня, – он продолжал гипнотизировать меня глазами, – но эти истории о твоей семье – они все искусственны. Может быть, ты на самом деле дочь гангстера и ограбила банк? – его взгляд вдруг стал жестким.

Глава 14 Париж-Париж

– Ты знаешь, дорогой, я на самом деле не из богатой семьи, я просто боялась, что ты будешь осуждать меня за прошлое. Моим другом был очень богатый человек из России, миллиардер. Он разбогател на нефти и газе, был связан с криминалом. Не смог договориться с каким-то подонком из высоких эшелонов и погиб, вот и все, – я назвала фамилию очень известного, убитого пару лет назад человека, которую знала из новостей. – Я была его неофициальной подругой, он оставил мне в завещании половину состояния, очень большие деньги. Оставь эту историю в секрете, умоляю тебя.

– Вот теперь ты, возможно, говоришь правду, – сказал Пьер. – Значит, ты знаешь, каково это – быть бедной? – он обнял меня за плечо.

– Ничего особенного, просто приходится покупать не такую дорогую одежду, – засмеялась я.

– Люди, которым приходится бороться за жизнь, становятся сильнее.

– Я не боролась, а просто любила, я полюбила его не из-за денег, – я пыталась говорить с чувством.

– А из-за чего?

– Он был очень нежным в постели и жестким в жизни, меня привлек этот контраст.

– Любопытно. Впрочем, о многих мужчинах можно так сказать.

– Ты ревнуешь?

– Нисколько.

Пьер молча встал и пошел в душ. Я осталась у него ночевать. Утром любимый сварил мне удивительно вкусный кофе, поцеловал и уехал на работу.

Так началась моя новая жизнь. По утрам я ездила в салоны красоты и по магазинам, осматривала достопримечательности Парижа. Я начала привыкать к этому удивительному белому городу любви. Мне нравилось заказывать такси, ходить по набережным, никуда не спешить. Я ходила по Монмартру и вспоминала Гавроша. Маленький, несчастный, храбрый мальчик, который умер за свободу. Каждый человек, каждая личность имеет великую ценность, неповторимое, прекрасное творение Высшего разума. И пусть он болен, беден и несчастен, только то, что у него в душе, глубоко в душе, под слоем обид, боли и разочарований определяет ценность личности.

Я влюбилась в Париж, в его белое небо, в прекрасные здания из белого Туфа, в людей разного цвета кожи. Я сидела в ресторанах и ела сырный суп и лягушачьи лапки, похожие по вкусу на курятину, ходила на дегустацию вин и покупала знаменитые французские духи. Я стала их коллекционировать, на полочке рядом с плазменной панелью у меня через неделю уже стояло сто разных ароматов. А по вечерам мы проводили с Пьером волшебные ночи в его гнездышке или в моей квартире на огромной кровати с позолоченной спинкой.

Мы заказывали ужин в ресторане и часто вели перед сном интеллектуальные, философские беседы. Иногда мы ходили на вечера и приемы. Ко мне относились с уважением, как к любимой женщине Пьера. Я больше не устраивала показательных выступлений и научилась красиво стоять в углу с бокалом шампанского и обсуждать мелочи жизни. Мой любимый постепенно становился для меня родным человеком. Меня немного беспокоило то, что я обманываю его насчет своего прошлого и очень существенно преувеличила размер своего состояния. Но сказать правду было уже невозможно, я бы разрушила доверие и все, что у нас было.

– У меня есть одна страсть: конный спорт, – как-то сказал мне Пьер.

– Покажи мне лошадей, я видела их только пару раз в жизни, – попросила я, погладив его по руке.

И на следующий день мы отправились на ипподром. Он находился за городом. За окном машины пронеслись аккуратные домики, перелески, уже дышавшие весной, прибранные, ухоженные французские поля. Мы подъехали к низким, длинным зданиям конюшен. К нам вышел улыбающийся парень в рабочей одежде. У него было немного удлиненное, серьезное, жесткое лицо.

– Здравствуйте, господин Пьер. Все в порядке, ваша любимая Жанна поправляется.

Я удивленно взглянула на возлюбленного.

– Дорогая, познакомься, это Гарри, наш лучший жокей. Все в порядке, сейчас я тебе покажу Жанну, – засмеялся мой друг. Гарри открыл нам деревянную дверь. В нос ударил острый запах. У меня разбежались глаза: кони, кони, много коней. Я не разбиралась в лошадях. Но все они показались мне очень красивыми и холеными, они стояли в просторных стойлах, махали огромными хвостами и били копытами.

Мы прошли мимо лошадей, наверно, метров пятьсот, затем молодой человек указал нам на одно стойло. И мы вошли в отдельную дверь, за которой была очень красивая стройная лошадь с выпуклыми мышцами. Она была черная как смоль, черные грива и хвост. Только концы волос немного порыжели, как будто выцвели.

– Смотри, какая красавица, «вороная в загаре», чистокровная арабская, она молодая, ей всего два года. Но она уже участвовала в скачках. Я очень надеюсь на нее этим летом. Гарри поскачет на ней.

Пьер с любовью потрепал Жанну по загривку.

– Она тут что-то приболела, моя девочка, простыла, аппетита не было, я перепугался, но сейчас поправляется, – ласково добавил он.

Лошадь недовольно посмотрела на меня, фыркнула и ударила копытом.

– Она ревнует, – засмеялась я.

– Ты зря смеешься, – сказал Пьер, – лошади, как женщины, ценят ласку и доброе отношение, интуитивно все чувствуют. Я верю в Жанну, надеюсь, что она победит. А ты хочешь прокатиться? Гарри выберет тебе самую смирную лошадь.

– Не знаю, я никогда не пробовала ездить верхом, – растерянно ответила я.

– Все когда-нибудь бывает в первый раз.

– Ну что ж, пожалуй, ты прав.

Мы вышли из конюшни. Я была в легкой норковой шубке до пояса и в сапогах без каблуков, которые надела по совету Пьера. Он был в кожаной куртке и в сапогах. На улице нас встретил жокей.

– Вот это Людовик Четырнадцатый, – улыбнулся Гарри, державший за поводок крупного бурого коня, – такой же ленивый, только и знает, что жрать.

– Он просто уже стар, когда-то участвовал в скачках, теперь на заслуженном отдыхе, – Пьер помог мне забраться на лошадь и сам вскочил сзади.

Это было удивительное ощущение: зимние тихие поля, с пожухлой травой, почти не покрытые снегом, солнце, тепло и руки любимого человека за спиной. Мы с Пьером были близки, но все-таки я чувствовала, что между нами остается какая-то стена, барьер, что-то невидимое, неосязаемое не дает мне до конца раствориться в этом человеке, почувствовать себя полностью счастливой. Что же это? Я почему-то не могу понять. Со Славой такого не было. Мы действительно были как одно целое, Слава тоже любил порассуждать, но как-то более красиво и поэтично, более от души, чем Пьер. Мой бывший муж ведь собирался писать пьесу. Наверно, уже написал. Когда Слава говорил, сердце начинало часто колотиться, а когда Пьер высказывал свои мудрые умозаключения и риторические вопросы, я скорее украдкой иронически улыбалась. Хотя мой нынешний друг мне очень нравится: он умеет быть нежным, он широко образованный, очень умный человек, ценит меня, и я чувствую себя настоящей леди рядом с ним. Но почему-то все-таки нет такой остроты чувств, как тогда в молодости. Неужели этого больше никогда не будет? А чего ты хочешь? – с иронией спросила я себя. – Ты стареешь, детка, тебе уже не девятнадцать, и ты двигаешься, увы, только в одну сторону.

Какой бы смирной ни была лошадь, все равно на ней не чувствуешь себя полностью в безопасности. Это все равно как поселиться около затихшего вулкана, все тихо, мирно и хорошо, растут мандарины в саду. Но в один не прекрасный день из кратера повалит дым, польется лава, посыплются горящие камни и настанет последний день Помпеи. А может, я просто трусиха? Даже сейчас, имея такие деньги, я боюсь жить. Нет, все кончено, моя судьба изменилась навсегда, я буду делать все, что захочу.

– Поскакали быстрее! – крикнула я.

– Ну, он вряд ли поскачет быстро, он уже немолод, – Пьер слегка стукнул Людовика по бокам, и конь потрусил чуть быстрее, потом еще прибавил скорости, и скоро мы уже поскакали почти во весь опор. Это было незабываемо: быстрая скачка, ветер в лицо и огромное количество адреналина в крови. Мне казалось, что сейчас пожилой Людовик Четырнадцатый придет в ярость, как Куропатов, например, и сбросит меня. И я погибну, как дочь Рэтта Баттлера, нелепо и случайно.

Да, Вася, последнее слово осталось за мной. Но к тому же я еще приду на твои похороны, скотина, и скажу: «Дорогие друзья, мы все знаем, что покойный был подонком и мерзавцем, но пусть в аду ему будет не слишком жарко. Кто знает, может быть, он там откроет казино “Пламя” или бордель “Ведьма” и будет отнимать у чертей их хлеб. Не будем слишком скорбеть понапрасну, наш усопший нигде не пропадет. Пойдемте лучше выпьем за то, что без этого скота на земле стало чуть-чуть больше добра, человеческого тепла, радости и света». Почему я до сих пор злюсь на него? Неужели я такой злопамятный человек? Хватит жить прошлым, у меня есть будущее, озаряемое светом двух миллионов евро.

А мы скакали все быстрее.

– Слушай, как здорово – чувствую настоящее единение с природой, – сказала я. – Мне так нравится, что человек и лошадь становятся одним целым, это истинный, чистый восторг, настоящая жизнь. Я хочу научиться скакать.

– Конечно, научишься, запишись в школу верховой езды. Я найму тебе лучшего тренера, пусть Гарри дает тебе индивидуальные уроки.

– А ты не боишься, что у нас начнется роман? – засмеялась я.

– Нет, не боюсь. Зачем бояться, если любишь. Страх – чувство, противоположное любви. Если тебе будет лучше с другим человеком, так тому и быть. Я желаю тебе счастья, мне будет больно, но я сильный и переживу.

А через несколько дней мы сидели в уютном ресторане. Мы заказали скромный ужин, вино, сырный суп и устриц. И Пьер неожиданно достал маленькую бархатную коробочку.

– Дорогая, мы вместе всего три месяца. Но мне кажется, я знаю тебя целую жизнь. Звучит глупо и банально, я говорю, как студент. Но это правда.

Он открыл коробочку, там было кольцо с огромным бриллиантом.

– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, дорогая, чтобы у нас были дети. Ты согласна?

Я была обескуражена. Наш роман был красивым, но я не хотела вступать в брак.

– Милая моя, ведь ты не была официальной женой… того человека из России, который завещал тебе состояние. Будет все, как ты захочешь – шикарная свадьба, пресса, высшее общество, ты будешь принцессой, поверь мне, ты достойна этого.

У меня перед глазами пронеслась наша свадьба со Славой. Мы долго сидели в квартире его друга на Фонтанке, было много народу и очень весело. А потом мы пошли гулять по ночному Питеру, смотрели развод мостов и белые ночи. Мне было девятнадцать, ему двадцать три, мы были так красивы, молоды и беззаботны, как подснежники в весеннем лесу, и все нам хлопали и поздравляли. А потом я случайно уронила в Неву цветы, подаренные режиссером последнего спектакля, в котором участвовал Слава. Букет плыл по поверхности воды, слегка покачиваясь, и все смеялись и махали ему вслед.

– Это к несчастью, ты расстанешься со Славой, – сказала Леся, высокая, очень худая брюнетка в очках, глубоко вдыхая сигаретный дым, – тебе придется уплыть от него.

Все зашикали на нее, стали называть ее ревнивой, завистливой старухой Шапокляк. А мне на минуту стало грустно. А потом я вспомнила развод. Мы вошли через заднюю дверь загса. Я плакала и умоляла Славу остаться со мной, он обнял меня и тоже разрыдался. А высокая улыбающаяся блондинка и ее пожилой спутник, за минуту до этого весело болтавший по телефону, удивленно смотрели на нас.

– Ларочка, прости меня, я не могу. Ты еще обязательно будешь счастлива, когда-нибудь, – шептал Слава, прижимая меня к себе.

Вот, видимо, сейчас настал этот счастливый час икс.

– Нет, Пьер, я не могу выйти за тебя.

– Но почему? Ты не любишь меня?

Играла негромкая музыка, мерцали свечи, напротив меня сидел человек из списка Форбс, совладелец корпорации, и вся ситуация вдруг на мгновение показалась мне театром абсурда. Но я зажмурилась, снова открыла глаза, и декорации не исчезли.

– Понимаешь, я очень хочу ребенка, очень давно, много лет. Это для меня важнее, чем штамп в паспорте, пусть и поставленный в самой шикарной обстановке. Давай попробуем сделать ЭКО, если ты меня любишь и хочешь ребенка. И если получится, я сразу выйду за тебя замуж.

– Но я все-таки тебя не совсем понимаю. Значит, то, что ты мечтаешь стать матерью, для тебя более существенно, чем наша любовь? – с грустью спросил Пьер.

– Слушай, ну нельзя же судить так однозначно. Нет, не более существенно. Но это слишком ответственный шаг, я придерживаюсь современных взглядов, для меня важнее отношения, чем официальные бумажки.

Ведь это шанс стать женой миллиардера. Он ведь на самом деле гораздо богаче меня. Но все равно непонятно, почему у меня был сильный внутренний протест против такого шага. Я не могла выйти за Пьера замуж. Наша психика порой преподносит сюрпризы. Глубины подсознания как минное поле, и если пойти туда прогуляться, запросто может произойти взрыв.

– Дорогая, мне очень жаль. Но хорошо, пусть будет так, как ты хочешь. Мы можем в следующем месяце пройти эту процедуру. А если у тебя родится двойня или тройня? Нам придется нанимать много нянек.

– Не страшно, – засмеялась я, – а как к этому отнесется ваше высшее общество?

– Знаешь, чем ты меня привлекла? Своей независимостью. Ты бросала всем вызов. Это делало тебя похожей на юного подростка, только начинающего жить, у которого еще впереди первая страсть и первая ночь любви. Честно говоря, это так завело меня тогда. Я скоро постарею, но я независим, мне все равно, кто что подумает, лишь бы мы с тобой были счастливы.

– Это здорово, – улыбнулась я. «Но где же у Пьера червоточина, скелет в шкафу, ахиллесова пята? Я его до сих пор плохо знаю. Он всегда такой правильный, рассудительный, ироничный. Люди его круга привыкают скрывать свои истинные чувства».

– Пьер, послушай, а есть ли что-нибудь, что тебя по-настоящему мучает? Были ли у тебя в жизни какие-то страшные ошибки? – я заглянула ему в глаза.

Глава 15 На дно

– О, конечно, как и у всех. Когда-то я влюбился, безумно, как мальчишка, всей душой, всем сердцем в сорокалетнюю женщину, подругу моей матери. Я не мог оставаться без нее ни на минуту, мне тогда было семнадцать. Казалось бы, в каком-то смысле банальная история. Когда мои родители узнали, был страшный скандал. Но я до сих пор помню наши волшебные вечера в Булонском лесу. У нее было темное прошлое, она когда-то работала в стрип-клубе. Мадлен, Мадлен. Она показывала мне такие вещи, настоящее небо в алмазах. А потом мы бродили по злачным местам Парижа, где собираются бедные отчаявшиеся люди, вступившие на путь криминала. Привкус опасности, мерцающий свет другой, рискованной жизни и кровь, переполненная адреналином и тестостероном, – это все создавало настоящую гремучую смесь. Мне казалось, что я в любую минуту могу взорваться от переполнявших меня чувств и разлететься на осколки из похоти, ярости, страха, наслаждения и тоски по чему-то настоящему, что скоро должно произойти. Сколько наслаждения есть на земле, запретного и разрешенного, пьянящего и мучительного! В юности я умел чувствовать его терпкий привкус, ловить эти сжимающие сердце сладкой судорогой мгновения удовольствия. Теперь, с возрастом, все стало спокойнее. Но все равно я вижу ее образ в сумеречном свете парижских кварталов, ее смеющееся, ироничное, умное лицо с сеточкой морщинок. Она была воплощенная искусительница, сама страсть, сама любовь.

– А где она сейчас, вы общаетесь?

– Нет, она умерла, – помрачнел Пьер, – я не хочу об этом говорить.

– Ну что ж, красивая история, у меня тоже была первая любовь, молодой человек, артист. Все в прошлом. Прошлое не отпускает никогда, идет за нами крадучись, как уличный маньяк, и если забыться и начать грустить, оно уничтожит нас, ударит ножом в сердце, и мы будем ходить с мертвой, высохшей душой, как призраки.

– Да, звучит неплохо. Ты умеешь очень хорошо говорить, Лариса, ты, наверно, в душе поэт. Ты похожа на прекрасную птицу со сломанными крыльями.

– Наверно. Итак, куда мы пойдем делать ЭКО?

– Есть одна хорошая клиника в центре Парижа.

На следующий день я уже сидела в роскошном кабинете врача. Уже не было тех финансовых ограничений, которые мучили меня, когда я лечилась прежде. Но все равно был страх – страх, что ничего не получится и все напрасно. И опять я буду одинока на земле, некого будет сжать в объятиях, кроме мужчин, конечно. А я так устала от мужских объятий! Да, я устала от любви, от счастья, от близости. И это в тридцать лет. Я, наверно, старею. Опять все те же вопросы про мою личную жизнь и женское здоровье, которые надоели мне как заезженная пластинка. А потом мне назначили интенсивную гормональную терапию. Ко мне каждый день приходила медсестра делать укол в живот. Эти гормоны должны были стимулировать в организме созревание большого количества яйцеклеток, чтобы из них потом в пробирке появилось несколько эмбрионов, самых жизнеспособных из которых мне потом подсадят в матку.

После шести дней гормональной терапии мне сделали первое УЗИ. Я очень нервничала перед этим исследованием.

– Ну что, что вы там видите? – спросила я доктора дрожащим голосом. Пьер, выглядевший забавно в белом халате, стоял рядом и держал меня за руку.

– Лариса, у вас все хорошо. Восемь клеток достигли семи миллиметров, это очень хороший результат. Терапия действует. Мы можем надеяться, что в этом месяце у вас наступит беременность.

Я вышла из клиники на седьмом небе от счастья. Это лекарство мне подошло. Если зачатие наступит не в этом цикле, то в одном из ближайших, скорее всего.

– Пьер, а если будет мальчик, как мы его назовем?

– Мне нравится имя Батист.

– А мне нет.

Пьер засмеялся.

– Давай назовем его Филиппе или Максим, насколько я знаю, такие имена есть и в России.

– Да, здорово, Максим значит «великий», он станет политиком или руководителем корпорации, – улыбнулась я. – А если будет девочка, назовем ее Иветта или Эммануэль. Мне очень нравятся эти имена.

– Да, родная, хорошо.

Пьер посмотрел на меня и погладил мои волосы.

– Лариса, ты так красива сейчас, ты похожа на прекрасный весенний цветок среди скал. Ты будто с другой планеты, где нет зла, где мир, добро и свет, лев играет с ягненком и ангелы поют райские песни.

– Мы, наверное, все оттуда, посмотри на детей. Но эта жизнь нас портит.

– Да, моя дорогая, я уверен, что у нас будет ребенок. Я чувствую, интуиция никогда меня не подводила, – он нежно провел рукой по моим волосам.

– Скажи, почему ты полюбил меня? Я отвратительно повела себя на твоем дне рожденья.

– Нет, милая, вовсе нет. Сначала мне было просто любопытно, что ты за человек, а потом я полюбил тебя. А ты почему-то почти никогда не говоришь, что любишь меня.

– Пьер, мои чувства наполовину умерли. Столько горя было в жизни. Но сейчас мне кажется, я люблю тебя.

Несколько дней я была в приподнятом настроении. Я отказалась от алкогольных напитков, курения и всего, что теоретически могло нанести вред созревающим яйцеклеткам. Я старалась больше времени проводить на свежем воздухе. Гуляла по набережной Сены и с улыбкой смотрела на прогуливающихся собачек с хозяевами и мамочек с колясками. Давно мне не было так хорошо. Дул теплый, уже почти весенний ветер, и мне казалось, что я куда-то улетаю вместе с ним, в страну тепла, добра и света, откуда родом мы все. Я ходила по магазинам и на всякий случай купила себе несколько платьев со струящимся свободным силуэтом. Невольно я начала представлять себе нашего будущего ребенка. Наверно, он будет похож на Пьера: точеное лицо, упрямый профиль. Он будет отважным и серьезным мальчиком. Или это будет девочка: мягкие волосы, может быть, даже рыжие, как у меня. Ее волосики будут развеваться от ветра, и она будет протягивать ко мне свои маленькие ручки. Мое сердце невольно наполнялось бесконечной нежностью. Эти картины рисовало воображение помимо моей воли. Какое счастье, что мы не умираем, мы будем жить, продолжать жить в маленьких беспомощных существах.

На следующее УЗИ мы опять поехали вместе с Пьером. Это было через три дня.

– Ну что, что там, доктор, сколько яйцеклеток созревает? – взволнованно спросила я.

– Лариса, количество увеличенных фолликулов выросло, но, к сожалению, все они пока не достигают нужного размера, самые большие – восемь-девять миллиметров. Но еще не все потеряно, мы увеличим дозу препарата, будем надеяться на хороший результат. Не теряйте позитивного настроя – это главное.

Я не сразу переварила эту новость. Уже когда мы вышли на улицу, мне стало нехорошо. Мрачное настроение проникло в мою душу быстро, будто черная туча закрыла летнее, ясное небо.

– Лариса, ты слишком болезненно стремишься завести ребенка, – сказал Пьер, – разве только в этом смысл жизни? Мне кажется, этим ты пытаешься решить какие-то внутренние психологические проблемы. Многие люди не имеют детей и находят счастье в карьере, просто в жизни. В ней много хорошего, неужели ты этого не видишь? Ты просто не можешь почувствовать радость, твоя душа слишком изранена. Что-то было в твоем прошлом, я не знаю, что тебя так травмировало, поделись со мной. Ты до сих пор продолжаешь многое скрывать от меня, это так больно, ты не доверяешь мне.

Мы уже сидели в такси на заднем сиденье, и я плакала.

– Пьер, мне так плохо, на меня когда-то напали в ранней юности, с тех пор эти инфекции, спаечный процесс, из-за этого мне приходится делать ЭКО. Потом один предприниматель хотел меня убить, я была должна ему большую сумму. Он говорил, что найдет меня и будет бить палкой, пока мои кишки не вылезут через рот и через… Я спасалась от него в одном маленьком городке, там был очень древний монастырь, все такое вечное и великое. И я чувствовала себя такой маленькой и никчемной, настоящим быдлом и ничтожеством, как говорил тот человек, который охотился на меня.

– Да, в России крайне низкая культура общения, – вздохнул Пьер. – Зачем ты вспоминаешь его? Это был просто сумасшедший, больной, как и подонки, напавшие на тебя.

– Не знаю, он не помешанный, он известный, богатый человек, предприниматель. А тех ребят я плохо помню, думаю, ими руководил просто инстинкт. Я не могу простить ни их, ни его, ни женщину, разлучившую меня с мужем. Почему? Я, наверно, просто не понимаю механизм прощения. Мне никак не избавиться от ужасной, безысходной боли, которая у меня в душе. Может, не нужно пытаться забыть, а пережить, понять, научиться существовать с этим? Но, мне кажется, я не смогу и буду, как Прометей, каждый день умирать в ужасных мучениях. Может, лучше просто умереть один раз? Да и избавляет ли прощение от боли?

– Мне кажется, не избавляет, но оно спасает от злобы, которая разъедает душу. А можно ли жить без боли? Нет, такова уж судьба человечества. Простить – значит отпустить, понять, что мы все – несчастные, больные дети нашей планеты. Но как почувствовать это душой, я не знаю. Можно быть прекрасно обеспеченным и иметь большие проблемы с психикой, я же вращаюсь в кругу очень богатых людей. Ты так много придаешь значения словам какого-то урода, потому что ты сама низкого о себе мнения. А как простить тех насильников, я не знаю. Может, лучше постараться просто не думать об этом? Почему ты не ценишь себя, свою прекрасную душу и тело? Люди оскорбляют Бога, но ему от этого ни жарко и ни холодно, там, за облаками, в прекрасном золотом городе с праведниками, если верить религиозной гипотезе.

– Но ведь его убили и распяли на кресте, если верить религиозной гипотезе.

– Да, но мир от этого стал лучше, появилось христианство, проповедующее идеи гуманизма. Мир стал светлее, – задумчиво ответил Пьер.

– А ты веришь в это?

– Ну, конечно, это объективный исторический факт, что христианство оказало позитивное влияние на человечество, так же как и буддизм, и учение Конфуция. Во всех мировых религиях есть зерно истины, они проповедуют общечеловеческие ценности.

– А как же костры инквизиции, крестовые походы?

– Не знаю, люди заблуждаются, пытаясь найти истину, всюду примешивается корысть. Но это все глобальные проблемы. Давай поговорим о тебе. Ты почему-то не видишь ценности своей собственной личности, и тебе кажется, что, только заведя ребенка, ты обретешь какую-то полноту. Ты была небогата и имела дело с психически нездоровыми людьми, которые самоутверждались за счет насилия и оскорблений, что негативно повлияло на твое самосознание. Ну и что? Ты самая прекрасная женщина на свете, почувствуй это сейчас. Тебе необязательно продолжать человеческий род, чтобы оправдать свое существование. Ты имеешь моральное право наслаждаться жизнью и любить себя, несмотря на все несчастья, произошедшие с тобой.

– Но я во многом виновата.

– Мы все во многом виноваты и что дальше? Я великий грешник, но я так люблю эту жизнь, аромат сигар, и плеск океанской волны, и вечерние огни Парижа, и женщин, тебя, например, мою милую прекрасную птицу со сломанными крыльями. Почему ты не можешь их вылечить, расправить и полететь высоко в небо, где яркий свет солнца, головокружительная высота и захватывающая дух, прекрасная панорама? Оттуда, сверху ты увидишь то, что сейчас с земли тебе не разглядеть.

У меня на глаза навернулись слезы.

– Вот сейчас ты говоришь, как Слава, – прошептала я.

– Как кто?

– Я сказала, ты говоришь, как поэт.

– Честно говоря, это сравнение я прочитал в одной книге. Я не очень талантлив, деньги достались мне по наследству. Ну и что? Меня любили многие женщины, они что-то видели во мне, и это было не только богатство, если ты так подумала. Любой человек достоин любви, абсолютно любой, несмотря на все его слабости, пороки и недостатки, несмотря даже на уродство.

Тем вечером мы поехали в загородный замок Пьера, поразивший меня своим великолепием. Мой друг предложил пожить там некоторое время. Но я отказалась, мне почему-то было страшно остаться в этом огромном, пустынном замке с обилием картин и старинной мебели. Мне казалось, что, несмотря на присутствие очень милой пожилой экономки и добродушного садовника Жака, я буду чувствовать себя как на необитаемом острове. Мы пошли в спальню Пьера и устроились на огромной кровати под бархатным балдахином. Мне снова приснился кошмар. Ко мне пришел Куропатов с огромным ножом и, улыбаясь, поведал мне, что на этой роскошной кровати он принесет меня в жертву золотому тельцу, и положил нож мне на горло. Я закричала во сне.

Пьер разбудил меня и принес вина.

– Ты до сих пор не можешь выкинуть из головы мерзавца, который хотел тебя убить, – вздохнул он, – ничего страшного, должно пройти время.

– А сколько времени должно пройти?

Я сидела на кровати, смотрела на дорогую люстру, и мне было холодно, страшно и неуютно. В прошлом одни кошмары, а в будущем пугающая неизвестность. Не знаю, смогу ли я забеременеть и как все сложится дальше. Неожиданно наше будущее с Пьером показалось мне туманным, неопределенным и нерадостным.

– Не знаю, какой срок должен пройти, это неважно, просто старайся не думать ни о чем плохом.

Пьер обнял меня за плечи и прижал к себе одной рукой. Мне стало немного лучше.

– Может, стоит нанять киллера, чтобы он убрал Куропатова? Теперь это мне по средствам.

– Не думаю, что тебе от этого станет легче на душе, но твой банковский счет уменьшится на довольно солидную сумму. Милая, тебе надо отвлечься, давай я тебе устрою экскурсию по моему замку с привидениями. Сейчас два часа ночи, и все призраки выходят из своих укрытий, – засмеялся Пьер.

Мы пошли по коридору, было темно, только вдалеке горел настенный фонарь.

– Дорогая, я крепко держу тебя за руку, не бойся, – вполголоса произнес мой друг.

Мы свернули в одну из боковых комнат.

– Здесь обитает призрак моей прапрапрапрабабки, – шепнул мне на ухо Пьер. Он зажег свет.

Я увидела старинное трюмо и огромную деревянную кровать, покрытую периной. Мы присели на два обитых бархатом кресла около окна. Пьер достал из кармана небольшую фляжку с коньяком и протянул мне.

– Давай я расскажу тебе, как в замке появилось привидение.

– Даже могу предположить, – улыбнулась я, – она изменила мужу с садовником. За это ее сожгли на костре или что там делали в средние века. И теперь ее неспокойный дух выходит каждую ночь и пугает экономку.

– Нет, все гораздо сложнее. Она была крайне религиозна, дала обет вечной девственности и мечтала стать монахиней. Но родители были против и хотели ее замужества. Тогда она переоделась в мужскую одежду и ушла в монастырь доминиканцев. Через несколько лет несчастная девушка согрешила там с монахом, ушла из обители, где-то скиталась и вернулась домой беременной, прямо перед родами. Родители чуть не выгнали ее из дома. Ирен, так ее звали, если верить нашей родословной, родила младенца, мальчика, роды были крайне тяжелыми, бедняжка потеряла много крови. И ее мозг не выдержал всего этого. Она пыталась повеситься. Но выжила, горничная вынула ее из петли. Ирен покаялась пастору. Какое-то время она была счастлива и в уверенности, что ее душа попадет в рай, прижимала к себе ребенка и молилась. Но потом у нее началось нервное расстройство, она потеряла сон и аппетит и умерла от истощения, и теперь ее неспокойная душа так и бродит по замку. Сердце ее родителей не выдержало, они выдали младенца за своего сына и стали воспитывать его. Кроме дочери у них не было других детей.

– Значит, ты на самом деле потомок монаха?

– Получается, что так, но монашеский образ жизни никогда не вел, – засмеялся Пьер.

– Да, каждая эпоха диктует свои предрассудки и правила, в наше время вряд ли бы такое произошло. Но по замку мог бы скитаться дух девушки, погибшей, например, от передозировки героина.

Пьер неожиданно помрачнел.

– Что с тобой?

– Моя дочь принимает наркотики.

– Извини, что я так неудачно пошутила. Зачем она это делает? Чего ей не хватает?

– Я не знаю, Лариса, не знаю. Может быть, это из-за нашей семьи, я развелся с женой потому, что она полюбила другого. Но я и сам никогда не был верен ей. Я слишком любил свободу, мне было душно и жарко у семейного очага. Теперь я бы построил свою жизнь иначе, если бы ты вышла за меня, я бы берег наши отношения, как единственное, что у меня осталось, – на его глаза навернулись слезы.

Мы присели на кровать несчастной Ирен.

– Пьер не плачь, пожалуйста, – я попыталась погладить его по голове.

– Мне уже сорок пять лет, Лариса, и такое чувство, что жизнь прошла, прошла безвозвратно. А что было? Семейная жизнь не удалась. Честно говоря, я не нашел себя и в работе, как ни парадоксально это звучит. Я никогда не любил эту компанию, у меня нет коммерческой жилки. Просто у меня не было выбора, кто-то должен был продолжать семейный бизнес.

– А чем бы ты хотел заниматься на самом деле?

– Я хотел бы заниматься конным спортом профессионально, стать жокеем, я влюблен в лошадей. В подростковом возрасте я все свободное время проводил на конюшне, объезжал коней, сам давал им корм, причесывал, даже лечил. Я чувствовал их характер, разговаривал с ними, я до сих пор говорю с лошадями, и, поверь мне, они абсолютно все понимают. Мне кажется, я мог бы побеждать на скачках. Но миллиардер-жокей это смешно. Мои родители были против, мне пришлось поступить в Сорбонну на экономический факультет. Я там стал много пить, потерял форму, как-то пьяный упал, получил сложный перелом голени, о конном спорте пришлось надолго забыть. У меня стоит металлическая пластина на малоберцовой кости.

– Пьер, не расстраивайся, я уверена, у нас все еще будет хорошо.

Мы вернулись в его уютную спальню и легли в кровать. Под большим одеялом стало как-то спокойнее.

– Не знаю, будет хорошо или нет. Нервы, нервы, сплошные нервы, – вздохнул Пьер. – Множество разнообразных раздражителей снаружи и внутри, которые не дают нам покоя. Как-то, отдыхая на горнолыжном курорте, я познакомился с местными, они жили высоко в горах и пасли овец. Мне так захотелось остаться с ними: они ни о чем не беспокоились, просто растили детей, дышали горным воздухом, пили овечье молоко.

– В том горном селении ты бы умер от тоски через пару месяцев.

– Нет, я бы взял с собой хорошую девушку, тебя, например, и мы бы в совершенстве освоили всю камасутру.

Я засмеялась.

– Ты напрасно смеешься, в одной из африканских стран люди занимаются любовью в среднем пять раз в день – вот такое здоровое общество. Еще Зигмунд Фрейд писал о том, что наше подавление инстинктов ни к чему хорошему не приводит, – сказал Пьер, целуя меня в волосы.

– Любимый, кто же в наше время подавляет инстинкты? Мы просто прячемся за изощренное и в то же время дешевое лицемерие, двойную мораль, это гадко.

– Милая, у меня нет двойной морали. Я никогда не встречался с теми, к кому ничего не чувствовал. Я искренен с тобой. Ты удивительная женщина, умная, раздражительная и нервная, и в то же время такая добрая, и непосредственная. Лариса, ты похожа на беспомощного бельчонка, тебя так хочется защитить.

– Защитить от мирового зла?

– Да, наверно, если бы это было возможно.

Некоторое время мы лежали молча, обнявшись.

– Знаешь, дорогая, мне часто снится один и тот же сон. Как я скачу на чистокровной арабской лошади, стоя в седле. Невероятное напряжение, я уже близко к финишу, огромный стадион, я так счастлив. Звучат одобрительные крики и аплодисменты.

– И вдруг неожиданно ты падаешь с лошади или она тебя сбрасывает.

– Нет, милая, просто все вдруг исчезает, я проваливаюсь в какую-то черную пустоту и остаюсь один, совсем один. Это очень страшно, я будто в вакууме, в открытом космосе. Я пытаюсь закричать, и не могу, и в глубине души я знаю, что никто меня не услышит и ничего больше нет, мира нет, остались только эта кромешная тьма, пустота. Я понимаю это очень отчетливо, и меня охватывают бесконечный ужас и страх, каких я никогда не испытывал наяву, и тогда я просыпаюсь в холодном поту, – голос Пьера слегка задрожал, он обнял меня, – Лариса, мне тоже бывает страшно жить. Как хорошо, что можно к кому-то прижаться. Давай вместе попробуем спастись.

– От чего?

– От всего, что мучает нас.

– Ты думаешь, это возможно?

– Да, конечно, все возможно, если любишь, – он включил плазменную панель. – Я сейчас поставлю какой-нибудь старый добрый фильм, «Крестный отец» или «Адвокат Дьявола», и мы с тобой успокоимся и почувствуем себя счастливыми.

Я засмеялась, мы нашли программу о природе и смотрели фильм про саванну, антилоп, косуль и львов, пока, наконец, не заснули. Сквозь сон я слышала, как Пьер сравнивал лошадей с антилопами. Он был рядом, и мне от этого было хорошо и спокойно.

На следующий день Пьеру нужно было ехать в Париж по делам, и я решила вернуться в свою квартирку, я не могла оставаться одна в этом замке. Когда я пришла домой, меня вновь охватила тревога. Я старалась не думать о результатах стимуляции, смотрела российский канал по кабельному телевидению, ходила на фитнес, в бассейн и на массаж и играла в компьютерные игры. Мне продолжали делать уколы, и в глубине души я надеялась, что препарат все-таки поможет, как сказал врач.

На третье УЗИ Пьер не смог со мной приехать. Мои яйцеклетки так и не достигли нужных размеров, доктор сказал, что препарат нужно отменять и пробовать заново уже в следующем цикле. Как во сне я добралась домой.

Ударные дозы гормонов почему-то не подействовали, что привело меня почти в отчаяние. «Может, у меня раннее угасание яичников, так подействовали стрессы? И мне уже ничего не поможет. Моя жизнь в Париже уже успела мне надоесть. Я хочу, чтобы был какой-то смысл, я не могу оставшиеся годы просидеть в салонах красоты. А может быть, бросить все и начать развлекаться на всю катушку? Ходить в клубы для взрослых, купить дорогой автомобиль. И погрузиться навсегда в сладкий алкогольный туман».

Такая перспектива на мгновение показалась мне заманчивой. Я подошла к барной стойке, налила себе коньяка и уселась на кожаный диван рядом с плазменной панелью. За окном мерцала золотыми огнями Эйфелева башня. Пьер сегодня вечером был занят на переговорах, и я решительно не знала, что мне делать. Все достопримечательности столицы Франции я уже осмотрела: Версаль, печальный собор Парижской Богоматери с так и недостроенными четырьмя квадратными башнями, Мулен Руж, улочки Монмартра, Булонский лес. Что же мне делать? Клубы для молодежи и «для тех, кому за…», я уже посетила. Я выпила еще одну рюмку коньяка, затем третью и четвертую. Потом я попробовала сделать себе коктейль «Кровавая Мэри». Я смешала компоненты: водку (вместо нее у меня была японская саке) и томатный сок. После коктейля голова у меня закружилась. Мне стало плохо, и я начала рыдать о своей погибшей жизни, о том, что у меня нет детей. Я лежала на диване в дорогом шелковом халате от Армани, а вокруг проносились тени: Слава, Виталик, Куропатов, Пьер, мне даже показалось, что я вижу безвременно скончавшуюся Мадлен. Она, в одной комбинации, улыбаясь, размахивала над головой дорогим платьем, и говорила: «Пьер, иди ко мне».

После того вечера я пила около месяца. Мой возлюбленный продолжал приходить ко мне. Но наши ночи стали менее выразительными, они проходили в дурмане опьянения, как фильм, на который выигравший миллион в лотерею человек обращает мало внимания. Он сидит, погруженный в сладкие грезы, а по экрану бегают для кого-то гангстеры с пистолетами, и главная героиня целуется с хорошим парнем, суровым защитником общественного порядка с полицейским значком.

У меня была депрессия, богатство перестало радовать и приводить в восторг.

Глава 16 Миссия спасения

Пьер пытался вытащить меня из этого состояния. Он привез ко мне на квартиру врача из клиники. И спокойный, уравновешенный, полный доктор медицинских наук Луи, с удовольствием согласившийся на пару-тройку рюмочек коньяка, которые предложил ему Пьер, долго объяснял мне, что лекарство, которые мы пробовали, гонал-ф, это просто фолликулостимулирующий гормон и нельзя отчаиваться после первой неудачной попытки. Существуют еще комбинированные препараты.

– Это у меня не первая попытка, а сто первая.

– Ну и что, мадам, в нашей клинике первая. А наше лечебное учреждение по праву считается одним из лучших в мире. Забудьте все, что у вас было в этой кошмарной, дикой России. И алкоголь, конечно, существенно уменьшает вероятность успеха. Соберитесь и продолжайте бороться, – сказал он, с удовольствием допивая остатки горячительного напитка.

И я стала бороться, я поняла, что опьянение приносит мне одни слезы и сожаления, и решила избавиться от этого сладкого дурмана со слишком терпким привкусом печали. И что мне оставалось делать? Пьер часто был занят, и днем я стала посещать Лувр. Я приходила туда, как на работу, и бродила по огромным, светлым залам, наполненным туристами со всего мира. Мне нравилось смотреть на произведения искусства, где люди попытались запечатлеть в бронзе и на холстах прекрасные мгновения жизни или свое видение этих неповторимых моментов в абстрактной живописи. Мне нравилось искусство эпохи Возрождения, преклонения перед прекрасным человеческим телом и разумом. Я часами стояла перед картинами Леонардо да Винчи, Микеланджело. Еще я изучала искусство Ислама, древнего Востока, древнего Египта, здесь можно было познавать историю и культуру всего мира.

Один раз я стояла около портрета Моны Лизы и увидела рядом с ней молодого человека лет двадцати восьми с короткими светлыми волосами. Он был очень худым, и по его впалым щекам катились слезы. Мне стало жаль его.

– Почему вы плачете? Вас растрогала картина? – осторожно спросила я.

– В какой-то степени. А вы знаете, что ученые проанализировали улыбку Моны Лизы и точно определили, какой в ней процент радости, какой – насмешки, какой – презрения?

– Да неужели?

– Именно так. Я еле стою на ногах, проводите меня, пожалуйста. Вы похожи на мадам, которая никуда не спешит, – он посмотрел на меня с тоской.

– Да, я никуда не спешу. Давайте выпьем кофе в ресторане напротив Лувра.

– Простите, милая прекрасная незнакомка, у меня совсем нет денег и на моих кредитных картах только долги.

Я поправила болеро, надетое поверх платья с открытой спиной от Версаче.

– Не переживайте, я угощу вас. Вы еле стоите на ногах и так истощены. Что случилось?

– Я не знаю, со мной случилась жизнь.

Мы перешли на другую сторону улицы и зашли в шикарный ресторан в гостинице «Де Лувр». Я теперь преодолевала пешком небольшие расстояния, в основном ездила на такси и полюбила ходить на шпильках. Так я казалась немного выше ростом. Мы зашли в бар с романтической атмосферой, роскошно обставленный элегантной мебелью из темного дерева, отделанной красным бархатом. Удобные кресла и диваны создавали уютную, домашнюю обстановку. В баре подавали разнообразные коктейли и легкую закуску. Я заказала два кофе и бутерброды. Мне совсем не хотелось заводить роман с этим человеком, но за последнее время у меня создался какой-то вакуум общения. На светских вечеринках я так и не завела себе близких подруг, ко мне относились как к выскочке из России. С сестрой мы уже обсудили все возможные вопросы, к тому же она постоянно пыталась на меня давить. И мне хотелось пообщаться хоть с кем-то кроме Пьера. Иногда я чувствовала себя женщиной с деньгами, богатой, свободной, не имеющей необходимости работать, но одинокой и почти никому не нужной. И от этого становилось грустно.

– Итак, расскажите о себе. Мне так скучно, – сказала я, от нечего делать листая меню.

«Никогда не думала, что превращусь в скучающую миллионершу, сидящую напротив Лувра», – пронеслось у меня в голове.

– Я очень болен, у меня ВИЧ-инфекция, стадия СПИДа. Понимаете, я люблю мужчин, может быть, вы испытываете брезгливость или что-то вроде того, – он как-то жалко улыбнулся. – У меня было много партнеров – ведь на самом деле парни тоже ищут защищенности, поддержки. Женщины могут долго гнуться и не ломаться, мужчины не гнутся, но в конце концов ломаются. Мы на самом деле более ранимые существа, чем вы.

– У тебя никогда не было женщины? – глухо спросила я.

– Нет, почему, была. Я вырос в бедном латинском квартале, там такие отчаянные девчонки, им все нипочем, они носят чулки в сетку, курят марихуану и по ночам пытаются отыскать счастье. Им нечего терять, и в этом своя неповторимая прелесть, которой вы, наверно, никогда не знали. Я был влюблен в Беллу, мексиканку. Как сейчас вижу ее: стройная как березка, но забавно – у нее была просто огромная грудь и огромные глаза с длиннющими ресницами. Она была неутомима в постели. Белла сидела на героине, я умолял ее бросить, я так любил ее и хотел от нее детей. И один раз она не проснулась в нашей маленькой съемной комнатке на пятнадцатом этаже. У нее был передоз. Я плакал и целовал ее уже мертвую. У меня началась ужасная депрессия, больше ни одна женщина не затронула моего сердца.

Я стал очень много пить. И один симпатичный парень в баре, услышав мою историю, предложил мне испытать мужскую любовь. Он говорил, что эти новые чувства исцелят меня. Я пошел на это от отчаяния, но потом понял, что люблю своих друзей, своих партнеров. Кому-то это покажется гадким, но я уже не мог иначе. Я с детства мечтал стать художником. Один из обеспеченных друзей оплатил мое обучение в академии живописи. Я писал неплохие картины, некоторые даже удалось продать. У меня была одна выставка. А потом поставили этот ужасный диагноз.

Неожиданно его голос стал жалобным и просительным:

– Пожалуйста, пойдемте в мою мастерскую, я так давно не показывал никому свои картины. Мне интересно, понравятся ли они вам. У меня поздняя стадия СПИДА – ВИЧ-инфекция, ее обнаружили только сейчас и, судя по развитию патологического процесса, болезнь тянется уже около двенадцати лет, сейчас уже постоянный кашель с мокротой, язвы на ногах. Я не принимал противовирусные препараты, и скоро организм начнет разваливаться, нет никакой сопротивляемости инфекциям. Скоро я стану истощенным, лежащим дистрофиком, покроюсь черными пятнами. А ведь я хочу жить. Мое поведение можно критиковать, но я так хочу творить, рисовать, просто дышать воздухом и ходить по земле. За что мне все это?

– Хорошо, пойдемте, я посмотрю ваши картины, – тихо сказала я, взяв его за руку.

Мы поехали по белым улицам Парижа в бедный район, Латинский квартал, где когда-то у Луи была несчастная любовь. Наконец-то пришла весна, стояла жара, Париж утопал в зелени. Я скинула болеро и осталась в одном платье на бретельках. В такси работал кондиционер. Луи был в потертых джинсах, рубашке с коротким рукавом и стоптанных кроссовках.

– Насколько я знаю, ВИЧ-инфекцию сейчас лечат, принимают специальные препараты, – осторожно сказала я.

– Это надо было начинать гораздо раньше, – махнул рукой Луи. – Какой красивый город, как я люблю Париж, – вдруг разрыдался он. – Родись я раньше, я бы участвовал в революции и умер бы на парижских улицах, сражаясь за новую жизнь. Это жестокий город, развращенные люди. Они любят только себя, в другом человеке они любят себя. Понимаете, о чем я? Вы, наверно, из богатой семьи?

– Нет, мои деньги – подарок друга. Очень большой подарок, – добавила я с грустью, – наследство, можно сказать.

Мы остановились около высотного дома, прошли через изрисованный пошлыми рисунками подъезд и поднялись на лифте на самый последний этаж. Мы открыли дверь, это была студия, сверху открывался изумительный вид. В помещении было не очень прибрано, на столе в углу стояли бутылки, а посередине мольберт и палитра красок. На стенах висели картины, изумительные картины. На одной был изображен дождь, под дождем просматривались силуэты бегущих людей с поднятыми руками. Море, радуга, фигуры мужчины и женщины – это все рождало неясные, но светлые и радостные мечты и ассоциации.

– Я могу купить у вас картины, – предложила я.

– Зачем? – он разрыдался. – Я ведь не живу больше, а умираю. Помогают детям, не таким, как я, у меня нет денег на эти проклятые лекарства. А я так хочу, чтобы сердце никогда не перестало биться, мучительно, представляете, я только сейчас понял, как я люблю дождь и солнце. Я никогда не был богат, мне дарили подачки, подарки, но я любил не для этого, а погружался в жизнь. Вам, наверно, покажется странным, но можно и без денег наслаждаться миром, каждым вдохом, каждым глотком солнца и дождя. Дешевое пиво и сигареты могут приносить не меньше радости, чем застолье в дорогом ресторане. Но у меня этого больше никогда не будет. Я умираю, уже жуткая слабость. Очень страшно знать, что умрешь. Это нечеловеческий ужас, я просыпаюсь в холодном поту, и меня охватывает дрожь. Неужели там, после смерти, не будет ничего, совсем ничего? Пустота. Я боюсь, мне кажется, что Бога нет, но я чувствую, что меня мучает жестокий Молох, жаждущий человеческих жертвоприношений. И все равно я боюсь пустоты, чего-то непонятного, иногда мне кажется, что меня охватывает страшная тьма.

Он закашлялся и присел на потертый кожаный диван.

– Моему возлюбленному тоже снится тьма и пустота, это общечеловеческий страх. У вас очень красивые картины. Неужели ничего нельзя сделать? А если вы сейчас начнете принимать лекарства, будет ли какой-нибудь результат? – я присела рядом и обняла его за плечи, чтобы успокоить.

– Не знаю, я не врач.

Я взяла у Луи номер кредитной карты. И купила через Интернет-банк за десять тысяч евро картину с людьми под дождем.

– Это не благотворительность, она мне правда очень понравилась. Вы знаете, я, в общем, здорова, только нет детей. Но я несчастлива, я перестала наслаждаться деньгами уже давно. Мне нет необходимости работать, и я могу целыми днями гулять по Парижу. Меня это уже не радует, как в первое время. Грусть. Я все время чего-то ищу, задумчиво брожу по этим улицам, я как будто что-то потеряла в этом городе. Про меня писали в прессе. Я полюбила вечера, приемы, это хоть какой-то способ занять время, почувствовать себя среди людей, хотя они ненавидят меня, многие из них.

– Я уверен, что мужчины хотят вас. Мир пропитан желанием как воздухом, это было бы прекрасно, если бы оно так часто не сочеталось с ненавистью. Мне уже не нужно ничего: ни богатства, ни известности, ни любви, только бы жить, только бы еще один день, и рассвет, и увидеть парижское небо. Я не знаю, сколько я еще протяну, мне становится все хуже, скоро меня заберут в больницу для бедных, и я буду там медленно умирать, – он разрыдался, закрыв лицо руками.

– Может быть, я могу что-то для вас сделать? Не плачьте, – попросила я, чувствуя, что мои глаза тоже наполняются слезами.

– Да, можете, приходите ко мне, не оставляйте меня, мои родители умерли, брат в тюрьме, у меня никого нет, мне так страшно, так одиноко.

«Наверно, я должна была стать врачом, – подумала я, – болящие и страждущие постоянно попадаются на моем пути».

– Ну, хорошо, я буду приходить к вам иногда. А может быть, вам лучше лечь в больницу?

– Нет, больница – это смерть, начало конца.

– Почему? Там вам смогут продлить жизнь.

– Вам так только кажется.

Я ушла, унося с собой холст, купленный за десять тысяч евро, и обещание вернуться к Луи. Придя домой, я обнаружила там Пьера.

– Посмотри, я купила картину за десять штук. Правда, красивая? – спросила я, улыбаясь, и достала из пакета людей под дождем.

– Мне не очень нравится, довольно плоско. Художник пытается подражать Шагалу и не очень удачно. А где ты ее приобрела?

Я рассказала ему о Луи.

– Лариса, я тебя не понимаю. Ты не хочешь выходить за меня, владельца корпорации, пьешь, покупаешь у больных гомосексуалистов картины за огромные деньги. Что ты делаешь со своей жизнью? Ты не знаешь цену деньгам, цену счастью, в конце концов.

– А ты знаешь? Ты родился в богатой семье, тебе не приходилось работать за копейки, за тобой никогда не гонялись криминальные авторитеты! – закричала я.

– Послушай, да какое это имеет значение сейчас?! Мы не выбираем своих родителей, но выбираем судьбу. У тебя все получилось, и ты до сих пор обижаешься на жизнь.

– Что получилось?! У меня нет такой любви, такого чувства, как в первый раз, дыхание не перехватывает, сердце не замирает.

– Ну и что, черт возьми?! У меня тоже нет такого. Можно сидеть и плакать о том, что нам никогда снова не будет семнадцать. А можно наслаждаться тем, что есть.

– Я трачу время неизвестно на что и не могу забеременеть, – я села на кровать и разрыдалась.

– Не расстраивайся, у нас еще все получится.

Пьер притянул меня к себе и стал целовать. Наша ссора закончилась страстным примирением, но осадок остался.

На следующий день я оделась попроще, в кроссовки, джинсы и куртку, и решила прокатиться в парижском метро. Я ехала по поверхности земли, над мостом и рассматривала добродушного пожилого негра, читавшего газету напротив. «Я не знаю цену деньгам, да, наверно, не знаю. Я никогда не создавала корпорации, не занимала свою нишу на рынке. Акции, конкуренты, спрос, предложение – это все для меня темный лес. Теперь я больше ни в чем не нуждаюсь. Но почему у меня нет полного доверия Пьеру? Почему даже в состоянии опьянения я помнила, что рассказывать ему всю правду нельзя? Почему я построила на лжи наши отношения? Я не могу ответить на эти вопросы. В кого я превратилась?»

Я поймала себя на мысли, что скучаю по Луи, мне хочется снова увидеть его худое лицо и то, как он нервно сжимает руки, когда говорит, как он смущенно улыбается, будто боится, что сейчас ему плюнут в лицо. Почему? Одни бесконечные «почему», бесконечные вопросы без ответа. Неужели я влюбилась в гомосексуалиста, больного СПИДом? Да, наша сексуальность преподносит нам массу сюрпризов. А может быть, это просто человеческое чувство, жалость, сострадание, дружба, в конце концов. Я согласна с Луи, что мир пропитан желанием как воздухом, но нельзя же сводить к этому абсолютно все. В вагоне метро ехали люди разных возрастов и цветов кожи, все спешили, наверно, на работу или по делам. Я почувствовала легкую ностальгию по тем временам, когда я приходила каждый день в офис, где меня ждали, всегда было с кем поговорить и за серыми буднями скрывались африканские страсти, бурные романы, встречи, расставания и разбитые сердца.

Я пошла по улицам Латинского квартала. На углу курили несколько негров, одетых в стиле рэп. Они засвистели мне вслед, и один из них сделал мне какое-то предложение, но в силу слабого знания языка, к сожалению или к счастью, я могла только догадываться, о чем идет речь. Ярко накрашенные и сексуально одетые девушки, по жилам которых текла горячая южная кровь, смело шли навстречу жизни. И мне неожиданно стало весело. Все-таки в жизни было много хорошего и, надеюсь, еще будет. Когда-нибудь у меня обязательно родится ребенок, которому я покажу этот печальный, жестокий и прекрасный мир, и он обязательно тоже будет счастлив, когда-нибудь будет счастлив несмотря ни на что.

Я зашла в бар, где играл джаз и за прилавком стоял настоящий мексиканец в шляпе и расстегнутой на груди рубахе. Я заказала полюбившуюся мне за последнее время «Кровавую Мэри». Скоро нужно будет опять начинать новые гормональные уколы для стимуляции суперовуляции, но не думаю, что один коктейль может плохо повлиять на репродуктивную систему.

Бармен сурово посмотрел на меня, потом подарил мне одну солнечную улыбку и протянул коктейль. Я села за столик. Напротив сидела чем-то расстроенная молодая женщина в топике на бретельках с открытым животом. На ее смуглом лице с огромными подведенными черным карандашом глазами застыла мировая скорбь. Она внимательно посмотрела на меня.

– Я вас узнала, – сказала она, – вы мадам Соколовская Лариса, подруга Пьера, финансового магната, я видела ваше фото в газете.

– Ну да, – ответила я и очень быстро выпила «Кровавую Мэри», – а кто вы?

– Я Люси, продавщица. Работа дерьмовая, правда? В Сорбонну я, к сожалению, не поступила. А как этот Пьер в постели? – как-то зло усмехнулась Люси и закурила.

– Послушайте, ненавидеть и завидовать кому-либо даже в несправедливом обществе – это неправильно, – начала я рассуждать, видимо, «Кровавая Мэри» уже достигла моих мозговых клеток. – Попробуйте принимать свою жизнь такой, какая она есть, находить что-то хорошее в каждом неповторимом дне на этой удивительной планете. И тогда что-то чудесное обязательно произойдет.

– Что-то чудесное? Встречу какого-нибудь урода с набитым кошельком? Боюсь, мне это не светит. Ах, если бы я могла, как вы, не работать и делать только то, что мне нравится!

– Вы думаете, что полная свобода дает счастье? Я почему-то далеко не счастлива. У меня нет детей, а я бы так хотела прижать к себе свое маленькое продолжение, подарить миру еще одного человека. Вы не представляете, сколько я перенесла, пока лечилась от бесплодия.

– Какой кошмар, а у меня было уже три аборта.

– Зачем же вы их делали?

– У меня финансовые проблемы, я не могу рожать от придурков, которые даже не хотят жениться.

– А почему вы не предохраняетесь? Ведь это вредно для здоровья, – я налила себе минеральной воды.

– Не могу, от этих таблеток я полнею как на дрожжах и болит голова, а многие мужчины не любят использовать контрацептивы, которые делают удовольствие не таким ярким.

Мне показалось, что Люси сейчас заплачет.

– Дайте мне, пожалуйста, ваш мобильный номер, – вдруг попросила она. – Я не буду вам звонить, просто это почему-то важно для меня. У меня будет телефон известной личности, и мне покажется, что в моей жизни произошли какие-то перемены.

– У вас обязательно все изменится, судьба преподносит сюрпризы, хотим мы этого или нет. Боритесь за лучшее.

Я зачем-то продиктовала Люси мой номер телефона – наверно, не стоило так делать, – и вышла из бара. А на выходе я увидела человека с микрофоном и еще одного парня с камерой.

– Мадам Лариса, очень приятно, журнал «Светская жизнь», вы не могли бы ответить на несколько вопросов?

– Конечно.

– Мадам Лариса, что вы делали в этом баре в Латинском квартале? Вы употребляете алкоголь?

– Я хочу лучше узнать Париж, его разные стороны.

– И что же вы узнали в этом баре? – спросил представитель прессы с доброй и открытой улыбкой.

– Я познакомились с одной девушкой, мы просто поболтали о жизни.

– Вы познакомились с девушкой? А как вы относитесь к однополой любви?

– Нормально отношусь.

– Понятно, – снова улыбнулся журналист. – Из достоверных источников нам известно, что вы отказали вашему возлюбленному Пьеру, который предлагал вам руку и сердце. Почему?

– Я не отвечаю на вопросы о своей личной жизни.

– Тогда скажите, откуда у вас миллиардное состояние? Мы знаем, что вы не богатая наследница.

– Это коммерческая тайна. Я хочу закончить интервью и передать всем парижанам и всем читателям журнала пожелание любить друг друга и наслаждаться этим прекрасным городом и каждым прожитым мгновением, несмотря на трудности и проблемы. Спасибо, больше нет времени.

– А куда вы спешите, мадам?

– В салон красоты, у меня через час шоколадное обертывание, – зачем-то соврала я, улыбнулась и помахала в камеру.

На самом деле эта процедура мне давно надоела, и я ее больше не заказывала.

Я снова пришла к Луи. Мой друг сегодня очень сильно кашлял.

– Из этого небоскреба на окраине открывается изумительный вид, – начал он, – видите, вон там Эйфелева башня, а вон там Монмартр? Я вам очень благодарен, я был на грани отчаяния, а сегодня смог позволить себе купить лекарства.

Я подошла к грязному окну и посмотрела на Париж. Город был прекрасен и равнодушен как всегда. А потом мы долго сидели и разговаривали обо всем на свете. Я принесла с собой вина, чтобы угостить Луи, и мы очень хорошо посидели – новоиспеченная бесплодная миллионерша из России и парижский гомосексуалист, больной СПИДом. При прощании он по-дружески обнял меня и сказал со слезами на глазах:

– Лариса, спасибо тебе.

– Не за что, Луи, обязательно сходи к врачу, – мне тоже хотелось плакать.

Я вдруг почувствовала, какие мы все одинокие, несчастные и потерянные на огромной бездушной планете из камня, воды и льда. Мы мучаемся от внутренней боли и не понимаем, почему жизнь так беспощадна, и рыдаем как дети, которые не знают, как выразить свои чувства словами.

Когда я пришла домой, вскоре явился Пьер, он был раздражен.

– Лариса, я же тебя просил не давать никаких интервью. Вот полюбуйся на эту статью, – он стоял прямо посреди комнаты в своем любимом кашемировом пальто и дорогих ботинках.

Я открыла журнал «Светская жизнь», там на первой странице красовался заголовок «Любительница магнатов и однополой любви вся в шоколаде».

– Что это за бред?

– Я тебя хочу об этом спросить. Я просто сказала, что нормально отношусь к однополой любви. Мне надо было сказать, что я осуждаю гомосексуалистов? – я тоже перешла на повышенный тон. – Меня бы обвинили в экстремизме.

– Лариса, ты ведь не девочка, это же пресса, им лишь бы поймать тебя на каждом слове.

– Пьер, я устала от твоих претензий. Я не могу пока выйти за тебя, у меня серьезные психологические проблемы. Если ты не принимаешь меня такой, какая я есть, нам лучше расстаться.

– Ладно, Лариса, это, в конце концов, ерунда. Хотя имидж очень важен для человека моего положения. – Он в пальто сел за стол и обхватил голову руками. – У меня ужасное горе. Помнишь, я говорил тебе, что моя дочурка Ирен принимает наркотики? Сегодня мне звонила бывшая жена. Дочь прошла курс лечения в клинике, и мы думали, что с ней все хорошо. Но она опять взялась за старое. Я не могу в это поверить, я виноват во всем, уделял ей слишком мало времени. Ей всего двадцать, мое сердце прямо разрывается на части, Лариса, ты должна мне помочь.

– Но как? – у меня по коже пробежал холодок.

Мне вспомнились Николай и Алина. Нет, это не случайное совпадение. Я неосознанно искала повторения той ситуации, которая так травмировала меня и осталась незавершенной. Я вспомнила, как часто забилось мое сердце, когда я увидела Пьера, идущего вместе с дочерью и женой по залу. Но ведь он выбрал меня, а не я его. Хотя, может быть, это всего лишь иллюзия. Своими разговорами в пользу бедных я хотела привлечь его внимание.

– Ты должна поговорить с ней. Она замкнулась в себе, у нее переходный возраст.

– Двадцать – это уже не переходный возраст. И она ненавидит меня, я видела, как Ирен смотрела на меня в ресторане. Мне она точно ничего не скажет.

– Ты наденешь парик, тебя загримируют, она не узнает тебя. Лариса, ты самый чуткий человек из всех, кого я встречал, я умоляю тебя помочь мне, – он обнял меня за плечи и посмотрел прямо в глаза.

– Найми психолога и детектива или врача.

– Нет, бесполезно, я знаю всех этих наемных специалистов, они нисколько не помогли мне, когда у меня был семейный кризис. Я хочу, чтобы это сделала именно ты, как близкий человек. Тебе жаль больного СПИДом гомосексуалиста и не жаль дочь твоего любимого человека, которая только начинает жить и находится на краю пропасти? Я обязательно оплачу твою работу.

Он чуть не плакал, его лицо исказило страдание. На лбу прорезались глубокие морщины.

– Хорошо, Пьер, я попробую тебе помочь, но ничего не могу обещать.

– Лариса, я просто не нахожу себе места. Ты должна узнать, как давно она снова стала принимать наркотики, почему, где она их берет. Нельзя сразу класть ее в клинику, это сломает ее, Ирен такая ранимая. Она сбежит оттуда. Тебе надо будет завтра же отправиться в клуб «Красный дьявол», она бывает там почти каждый вечер. Один парень представит тебя моей дочери, его зовут Родриго, он агент отдела по борьбе с наркотиками, мой человек, но Ирен об этом не знает.

Завтра к тебе домой придет гример, и в восемь часов Родриго отвезет тебя в клуб. Ларисочка, не пей, пожалуйста, завтра, помоги мне.

– Я попробую, но очень сомневаюсь в успехе.

В восемь вечера в дверь позвонили.

Я оглядела себя в зеркало. На меня смотрела молодая женщина лет двадцати пяти с почти идеальной смуглой кожей, почти без морщинок и стильным макияжем. На голове у меня красовался абсолютно черный парик. Я была похожа на утонченную, но немного пошлую испанку. Я надела одно из своих модных черных платьев с открытой спиной, решив, что оно будет хорошо смотреться и на приеме, и в клубе. Туфли на шпильках я заменила высокими платформами, золото и бриллианты решила не надевать.

Я открыла дверь. На пороге стоял решительный смуглый красавец лет тридцати пяти в джинсах, бейсболке и кожаной жилетке. Его черные как смоль волосы, падавшие на лоб, могли свести с ума любую девушку.

– Очень рад познакомиться с вами. У организованной преступности и наркоторговли осталось мало шансов, раз с ними борются такие очаровательные девушки.

– Спасибо, рада, что мы теперь занимаемся благородным делом в одной команде, – кисло улыбнулась я. – Правда, мне кажется, у нашей опасной и трудной службы очень туманные перспективы.

Мы спустились и сели в его спортивный Ягуар. Шикарная машинка, наверно, стоит половину моего не такого уж огромного состояния.

– Итак, Лариса, твоя легенда. Ты испанка, довольно обеспеченная, но не миллионерша. Ты моя двоюродная сестра, приехала на каникулы в Париж, всю жизнь жила в Великобритании в графстве Йоркшир в сельской местности.

– Разве в сельской местности в Англии живут испанки?

– Почему нет? И эти ребята, поверь мне, не крутые специалисты по социологии и этнографии. Ты должна играть роль неопытной девушки, ищущей покровительства. Ирен лидер по натуре, ей нужно подчинять себе людей, ты сможешь войти к ней в доверие, если будешь смотреть ей в рот и восхищаться. Я попрошу ее показать тебе Париж, и мне она не откажет.

Мы приехали в квартал Марэ, где королевские резиденции соседствовали с еврейскими лавочками. Родриго показал мне площадь Вогезов, музей Пабло Пикассо и несколько гей-баров. Меня волновала предстоящая встреча с дочерью Пьера, и мне хотелось остаться в каком-нибудь из местных уютных ресторанчиков одной, заказать себе бутылку красного вина, медленно пить, размышлять о превратностях бытия и уже никуда не торопиться. Вот мы уже зашли в «Красный дьявол», играла громкая музыка, я прошла через фэйс-контроль вместе с Родриго. Он сказал охране что-то вроде «она со мной». И огромный негр пропустил нас. В зале было много хорошо одетых молодых людей. По сцене струился дым, там шло эротическое шоу, не просто стрип-танцы у шеста, а настоящий музыкальный спектакль с участием парней и девушек. Мы прошли к столику сбоку недалеко от сцены. Там сидела симпатичная, очень молодая женщина с длинными распущенными волосами в обтягивающем, коротком черном платье. Напротив нее сидел мужчина лет пятидесяти с цепким, внимательным взглядом жестких глаз, одетый в явно очень дорогой костюм.

– Привет, Родриго, – сказал он. Мужчины пожали друг другу руки.

Агент отдела по борьбе с наркотиками представил всех присутствующих друг другу. Респектабельный господин оказался отличным парнем по имени Эндрю, приятелем Ирен.

– Это моя двоюродная сестра из Йоркшира, брат моего отца женился на англичанке и решил стать фермером. В общем, всякие там козочки и овечки, моя бедная сестренка выросла в глуши и теперь очень хочет посмотреть Париж. А я как назло ужасно занят, Идальго предложил провернуть одно дельце, не терпящее отлагательств. Я надеюсь, Ирен, что ты покажешь ей достопримечательности, – с чувством произнес Родриго.

Я с надеждой посмотрела в большие грустные глаза Ирен. На ее худом лице с легким выражением иронии, как у Пьера, появилась одобрительная улыбка.

– Конечно, я покажу ей Париж. А сейчас Джейн не желает что-нибудь выпить?

Я заказала легкий коктейль.

– Ну как тебе во Франции? – спросила Ирен. Она показалась мне вполне милой и доброжелательной.

– Очень нравится, это волшебно, – ответила я и попыталась состроить восторженную, наивную улыбку. Насмешливый взгляд Эндрю в этот момент мне совсем не понравился.

Глава 17 Наркоманка и наркоторговец

– Сейчас, ребята, мы к вам присоединимся, нам надо попудрить носики, – сказала Ирен, встала и куда-то пошла со своим немолодым человеком.

– С этим Эндрю надо быть поосторожнее, опасный тип, – шепнул мне Родриго.

– Он наркоторговец?

– Скорее всего, но нам пока не удалось выяснить детали. Я чую мерзавцев за версту, это, наверно, профессиональное, – горько усмехнулся мой телохранитель.

– А я чую, что опять вляпалась в какую-то грязь, и все это плохо закончится, – мрачно ответила я.

– Не бойся, Лариса, мы будем тебя страховать, наш человек все время следит за Ирен, если что, полиция приедет моментально.

– Если, к примеру, Эндрю сделает маленькую дырочку в моей голове, вы сразу приедете? Это успокаивает.

– Лариса, ты преувеличиваешь, – мой спутник подарил мне уверенный, обнадеживающий взгляд своих прекрасных, отважных черных глаз.

– Неужели? Но ничего, я общалась с русскими бандитами, надеюсь, что во Франции они более интеллигентны.

Родриго улыбнулся:

– Вы очень красивая и смелая женщина, Лариса, вы похожи на испанку с горячей кровью. На моей родине девушки отважны, как мужчины. Они не боятся жить, они прекрасны, как рассвет на Средиземном море.

Тут мы увидели возвращавшихся Эндрю и Ирен.

Ирен держала Эндрю под руку и громко смеялась.

Они сели за наш столик.

– Мне очень нравится этот клуб, я от него в восторге, здесь самые лучшие ребята на свете и девочки. Они все такие красивые, я бы даже не отказалась переспать с женщиной. Джейн, ты когда-нибудь пробовала с девушкой? – спросила Ирен.

– Нет, конечно, – с ужасом ответила я и сделала огромные глаза.

– Развлекайтесь, девушки, а я буду смотреть и получать удовольствие и могу даже присоединиться, – Эндрю интеллигентно и сдержанно хихикнул.

– Где? Прямо здесь? – рассмеялась Ирен и хлопнула его по плечу.

– Почему? Можно пройти в дамскую комнату, – галантно предложил Эндрю.

– Ребята, моя сестра – скромная девушка из сельской местности, пощадите ее чувства, жизнь надо узнавать постепенно.

– Мне почему-то кажется, что Джейн очень много знает о жизни, – лукаво сказал сердечный друг Ирен и подарил мне скромную, джентльменскую улыбку.

– Возможно, месье, я хорошо училась.

– В Оксфорде?

– Нет, в школе. В институт я так и не поступила, моя старенькая мама заболела, а на ферме было столько дел, – я глубоко вздохнула.

– А каких дел? Расскажите нам, мы никогда не занимались сельским хозяйством, нам очень интересно. Какой у вас был скот – овцы, коровы, или лошади, или, может быть, курицы? – Эндрю изобразил глубокую и почтительную заинтересованность.

– Овцы и коровы.

Ирен громко расхохоталась:

– Овцы – это здорово. Это круто. А ты не пробовала с ними?

– Пробовала что? – с недоумением спросила я.

– Да что угодно, курить травку, например, – продолжала смеяться Ирен.

Я молча покачала головой. Неожиданно дочь Пьера помрачнела.

– Джейн, я заеду за тобой завтра днем, посмотрим Париж. А сейчас мы с Эндрю пойдем отсюда. Милый, посмотри на эти бессмысленные, обкуренные морды, на эти бездарные кривлянья на сцене. Мне здесь душно и плохо. Я не вижу смысла ни в чем происходящем. Я ищу смысл. Где же он? Неужели на дне артезианской скважины? Давай тогда спустимся туда, и достанем со дна моря этот чертов смысл. Меня съедает безжалостная тоска и скука, это такое мучение. Эндрю, меня эта травка ни хрена не вставила. Я хочу пойти на сцену и станцевать стриптиз. Может, мне станет немного веселее.

– Давай, девочка моя, я уверен, ты покажешь класс, – одобрительно улыбнулся Эндрю.

Ирен, слегка пошатываясь, вышла на сцену.

Танцоры расступились, и низкий мужской голос вкрадчиво произнес:

– Дамы и господа, это Ирен, наша несравненная и всеми любимая Ирен, она хочет показать нам танец, поприветствуем ее.

Зал взорвался аплодисментами и одобрительными выкриками. Громко заиграла известная песня Мадонны. Ирен очень красиво и плавно двигалась. Она несколько раз обошла вокруг шеста, высоко поднимая ноги. Потом элегантно сняла одну туфлю, затем вторую, под громкие аплодисменты зрителей. Ирен стала очень быстро кружиться на одной ноге, согнув другую и прижав ступню к колену, правой рукой она держалась за шест, а в левой держала туфли на высоченных шпильках. Потом она сняла платье и бросила его в зрительный зал. Какой-то парень поймал его и прижал к лицу. Ирен в красивой кружевной комбинации еще некоторое время продолжала танец, потом она крикнула: «Я люблю вас, ребята!», показала средним пальцем пошлый знак и ушла со сцены.

Зал кричал о том, что они надеются на продолжение, но дочь Пьера не вышла на бис. У меня было странное ощущение, что я наблюдаю за чужой жизнью со стороны, будто смотрю кинофильм, а мое собственное «я» растворилось и уже непонятно, кто я и что из себя представляю.

Ирен подошла к Эндрю и сказала:

– Мы сейчас пойдем в закрытый клуб для посвященных. Джейн, увидимся завтра.

– А может быть, Джейн хочет пойти с нами? – поинтересовался друг моей подопечной, открыто и искренне заглянув мне в глаза. – Ирен, не будь эгоисткой, надо показать сестре Родриго Париж и все стороны его жизни.

Я мельком бросила взгляд на часы «Ролекс», красовавшиеся на руке Эндрю, и ответила:

– Нет, ребята, у меня разболелась голова, хочу, чтобы на завтра остались силы ходить по музеям.

– Хорошо, я отвезу тебя домой, – сказал Родриго. – Я снял Джейн номер в отеле «Рицц», но я могу привезти ее к тебе завтра утром, – добавил он, обращаясь к Ирен.

– Я не знаю, где я буду завтра, – с легкой грустью ответила она. – Родриго, я никогда не забуду того, что ты для меня сделал.

Мы поехали в мою квартиру.

– Я действительно снял для тебя номер в отеле «Рицц», – сказал испанец, когда мы сели в машину, – тебе надо будет завтра с утра поехать туда. Может быть, и неплохо, что ты отказалась ехать в клуб, не надо переигрывать.

– А что ты сделал для Ирен?

– Я спас ей жизнь.

– Как это произошло?

– Сейчас не хочется об этом говорить, – нахмурился Родриго.

По дороге он еще кое-что рассказал о знойной Испании и ее горячих жителях, видимо, стараясь избегать животрепещущих тем. Прощаясь, агент обещал заехать за мной в двенадцать часов, чтобы к моменту пробуждения Ирен я уже шикарно проводила время в отеле «Рицц», оплаченном моим щедрым названым братцем. Я долго не могла прийти в себя, затея Пьера казалась мне совершенно бессмысленной. Вечером любимый пришел ко мне:

– Это ужасно, – сказала я, целуя его, – друг твоей дочери, Эндрю, старше тебя, но не в этом дело, он производит впечатление законченного мерзавца.

– Полиция уже работает, пока его не удается ни на чем поймать, – нахмурился он.

– Пьер, я правда боюсь влезать в эту историю, в моей жизни было слишком много неприятностей.

– Тебе нечего бояться, полиция и сотрудники частной охраны на самом деле все время следят за моей дочерью.

А потом мы занялись любовью. Я подумала, что Пьер похож на композитора, который все время мучительно ищет что-то настоящее, пытается подобрать верные ноты, будоражащие душу звуки, чтобы зрители плакали и рукоплескали. Чтобы почувствовать: вот она, та самая мелодия, от которой захватывает дух, и сердце сладко и мучительно замирает от красоты, боли и неотвратимости жизни. Но у него это не получается, и наша близость – это просто поиск, черновик, не очень удачный набросок будущей сонаты. Наконец Пьер ушел, он всегда уходил, привык ночевать в своей просторной квартире недалеко от главного офиса корпорации. Нам обоим все-таки было удобнее сохранять некоторую обособленность. Грустно. Со Славой мы не спали порознь ни одной ночи, я бы этого не пережила. Их маленький театр редко ездил на гастроли, и он всегда брал меня с собой. Впрочем, это, увы, не спасло наш брак.

На следующее утро я рано проснулась, возможно, от того, что предстоящая встреча с милыми Эндрю и Ирен меня сильно нервировала. Было жарко, началось парижское лето, и под палящим солнцем город становился еще более интересным, как обнаженная девушка, лежащая на горячем песке. Я зашла в готический собор недалеко от моего дома. Высокие стены, витражи, печальная статуя Мадонны, длинные ряды скамеек и огромный орган перед алтарем, символ обращения к непостижимому струн человеческой души. В соборе было почти пусто, лишь один мужчина в черном сидел на последнем ряду, обхватив голову руками. Я на мгновение увидела костры инквизиции, суровых епископов, пытавшихся вершить судьбы королевств, и крестоносцев, отчаянных, жаждущих славы, денег, подвига, крови, приложения своей неуемной энергии. Если верить теории Гумилева, я, наверно, не отношусь к пассионарным личностям, моей жизненной силы хватает в основном на самоедство и тоску о прошлом. Я подошла к исповедальне. И присела на черный деревянный стул.

– В чем вы хотите покаяться, дочь моя?

– В том, что я не знаю, существует ли Бог.

– Но это ведь не грех. Грех – когда вы поступаете против совести.

– Я живу с одним мужчиной, но не знаю, люблю ли я его. И я обманываю его насчет своего прошлого. И к тому же я не католичка.

Пастор вздохнул:

– Вы знаете, я думаю, что Господь нас не осуждает, когда мы что-то делаем не так. Он просто хочет, чтобы мы творили добро. Ведь главное – это любовь. Вы любите кого-нибудь?

– Да, человека, который давно уже не со мной.

– У вас действительно была к нему не только страсть? Попробуйте перенести эту любовь на окружающий мир, на грешных и страдающих людей, которые встречаются на вашем пути.

– Мне кажется, некоторые люди грешат и совсем не страдают.

– Это иллюзия.

– Возможно, спасибо вам, святой отец, я подумаю над вашими словами.

Я вышла из храма, пришла домой, выпила стакан красного вина и стала смотреть российский канал в ожидании приезда Родриго.

Наконец горячий испанский парень приехал, и мы отправились в отель «Рицц». Я прошла в свой шикарный номер и уныло оглядела картину «Гондола на канале в Венеции», плазменную панель и роскошную кровать. Меня снова навестил стилист. Вскоре раздался звонок по мобильному телефону. Я услышала радостный голос Ирен:

– Мы сегодня едем прогуляться на катере.

Через два часа мы уже сидели в лимузине и ехали по парижским улицам. Слава богу, у Эндрю оказались неотложные дела. Наверно, какой-нибудь очень большой бизнес. И мы с Ирен были одни. Она была в каком-то странном настроении и почти все время молчала.

– Тебе нравится Париж? – мрачно спросила она наконец.

– Да, очень нравится, ты уже задавала этот вопрос, – ответила я, стараясь придать голосу некоторую застенчивость.

– В столице есть все. Мы скоро поедем мимо площади Бастилии, там памятная стела, много старинных зданий, много закрытых клубов, вообще здесь можно очень хорошо проводить время, если знаешь места.

Наверно, эту краткую экскурсию по городу должен был компенсировать роскошный лимузин с бассейном, в котором мы ехали.

– Ирен, мне показалось, ты принимаешь наркотики? – осторожно спросила я. – Зачем? Что ты при этом чувствуешь?

– Я учусь в институте международных отношений, а наркотики – это так, ерунда. Я хочу почувствовать кайф, то, что за пределами обычного восприятия. Мы погружаемся в эту серую, пошлую жизнь, в обыденность, и не остается ничего – только скука и грусть.

– Неужели твоя жизнь серая? Ведь ты богата, Родриго сказал мне, что твой отец финансовый магнат.

– Да, ну и что. Ненавижу его. Родители давно развелись, он всегда думал, что мама вышла за него из-за денег, но на самом деле это не так. Неужели тебе было не скучно сидеть на твоей ферме?

– Нет, я очень люблю животных.

Ирен подозрительно посмотрела на меня.

– И природу. У меня там был возлюбленный, пастух, мы не могли расстаться ни на минуту.

– А почему ты сейчас не с ним?

– Он трагически погиб, поехал в Лондон, и его сбила машина, я два года носила по нему траур.

«Зачем я несу эту чушь? – подумала я. – Но больше ничего в голову не приходит».

– Ну, не беда, скоро я познакомлю тебя с классным парнем.

– А тебе нравятся мужчины постарше? – спросила я с почтительным интересом.

– Ах, ты про Эндрю? Да, он очень умен, это так возбуждает. Я влюбилась в него без памяти, мне кажется, ему известно о мире абсолютно все. Это иллюзия, конечно, но, тем не менее, он действительно разбирается в жизни и в людях.

– Мне показалось, что он бандит.

Ирен презрительно усмехнулась.

– Ты очень поверхностно судишь о людях. У него особый имидж, он очень сильный человек. Знаешь, чем сильный человек отличается от слабого? Сильный может изменить пространство вокруг себя, а слабого меняет мир.

– Да, интересная мысль. А какие наркотики ты принимаешь? Я тоже хочу попробовать.

– Я пробовала разные, – засмеялась Ирен. – Тебе не стоит этого делать, ты сломаешься.

– Ты так быстро разобралась в том, какой я человек?

– Ну да, некоторые вещи видно сразу.

– Я думаю, можно найти кайф в чем-то другом, в спорте, например.

– Спорт – бессмысленное изобретение человечества, способ почувствовать хоть какую-то общность в этом мире жесткого индивидуализма, болея за одну команду.

В таком ключе еще некоторое время продолжался наш содержательный разговор, но я ни на шаг не приблизилась к ответам на наболевшие вопросы: как давно и какие именно наркотики принимает Ирен и где она их берет.

Незаметно наступил теплый вечер. Сумерки постепенно сгущались, и город зажигался тысячами огней. Париж виделся мне по-настоящему волшебным, густая листва, светлые дома, проспекты и соборы казались мне совершенным воплощением человеческой мысли, за каждым углом таились чудеса и страшная манящая неизвестность.

Мы поехали к набережной Сены.

– Здесь стоит катер Эндрю, – сказала Ирен, – нас ждет классная прогулка.

Мы подошли к причалу и увидели большой ослепительно-белый вычурный плавучий транспорт. Эндрю в белом льняном костюме, белой рубашке в тонкую синюю полоску и в дорогих кожаных сандалиях встретил нас на берегу.

– Добро пожаловать на борт, – он поцеловал Ирен в губы, а меня в щеку, – на нижней палубе вас ждут напитки и закуски. Здесь никого нет, кроме меня и штурмана, а я капитан. – Эндрю отдал честь. – Итак, мы покидаем этот печальный берег, чтобы найти свою радость в открытом море.

Катер тронулся. Мы проезжали под мостами, где сидели бомжи и влюбленные. Старинные здания, неповторимые виды Парижа вызывали у меня в душе смутные мечты о полном и ничем не омрачаемом счастье, которое было когда-то очень давно, в другой жизни.

– Мне надо уединиться. Там, на нижней палубе, есть волшебный эликсир? – скучающим голосом спросила Ирен.

– Конечно, детка моя.

Они быстро поцеловались в губы.

– Милый, развлекай Джейн, но не слишком, – крикнула дочь магната и скрылась на нижней палубе. Катер ехал с большой скоростью. Эндрю пригласил меня присесть за столик на открытом воздухе, где стояли три бокала и шампанское.

Я вгляделась в его худое, морщинистое лицо с жестким, цепким взглядом глубоко посаженных глаз. И мне захотелось сказать «Не убивайте меня, пожалуйста». Но вслух я произнесла:

– Эндрю, спасибо вам большое за прекрасную прогулку.

Он молча налил себе вина и ответил после паузы:

– Не за что, всегда рад порадовать прекрасных женщин. Простите за тавтологию, но все в нашем мире повторяется. И посмотрел я на все дела под солнцем, и вот, все это уже было, и нет ничего нового.

– Эти слова из Библии?

– Да, я люблю читать Библию. Слушайся совета души своей, ибо она скажет больше, чем семь мудрецов, сидящих на высоком месте для наблюдения.

– Вы любите Ирен? Вам не кажется, что ей опасно принимать наркотики?

– Скажите, Джейн, а что в нашей жизни не опасно? – усмехнулся Эндрю, но его глаза не смеялись.

– Вы поняли, что я хотела сказать.

– Вы знаете, мне однажды пришлось посетить морг, и там был отвратительный запах, окоченевшие, неподвижные тела покрывались трупными пятнами, синими трупными пятнами. И я подумал, что скоро никого не будет интересовать, с кем эти бедняги трахались, на что жили, что пили и чем кололись. Все! Finita la comedia. Закончилась вечеринка. Возможно, вы скажете, что существует другая жизнь, о которой написано в Библии. Но подумайте, что когда к вашему мозгу перестанет поступать кислород, в его клетках перестанут образовываться за счет передачи электрических импульсов разные глупенькие мыслишки. И вас ждет просто пустота, пустота, которую невозможно описать, потому что она не представляет собой абсолютно ничего. Ну, ладно, не будем о грустном. Лучше расскажите, как вы жили на вашей ферме в Англии.

– Я не хочу об этом говорить, – я скорбно вздохнула и сделала маленький глоток шампанского, – это мое грустное прошлое, там, в долине, лежит моя дорогая мамочка, там я рассталась с любимым человеком. Я хочу думать о будущем, может быть, здесь во Франции я встречу того, с кем мне будет хорошо.

Эндрю внимательно посмотрел на меня:

– С людьми редко бывает хорошо, почти никогда. Самое страшное наказание, которое придумал Бог, – то, что он заставил нас жить рядом друг с другом. Ищите того, кто хорош в постели, и поменьше времени проводите вместе – вот секрет счастливой любви.

– Эндрю, вы кажетесь таким богатым и успешным. Как вам удалось заработать столько денег?

– Я вырос в бедном квартале в городке Мецц, мой отец не просыхал, а мать была шлюхой, царство ей небесное. Я просто боролся за жизнь и, похоже, у меня это получилось.

– Мне кажется, вы почему-то относитесь ко мне с подозрением, хотя Родриго ваш друг, насколько я поняла? – слегка обиженно спросила я.

– Нет-нет, что вы, подозревают полицейские, я просто делаю выводы. Например, не понимаю, зачем вы носите парик.

– Для уверенности в себе, – у меня по спине пробежал холодок.

Тут мы увидели, что к нам, слегка шатаясь, идет Ирен.

– Вот сейчас мне хорошо, – удовлетворенно выдохнула она, опускаясь на стул, – я чувствую необыкновенную ясность ума, все прекрасно, все проблемы бесконечно далеко, я попала в рай на земле. Джейн, ты хочешь отправиться в рай?

– Пожалуй, но не сейчас, несколько позже.

Мне стало жаль Ирен, она сидела отрешенная и задумчивая, с выражением полного счастья на лице. И ее не интересовали ни мосты, ни целующиеся влюбленные, ни вообще что-либо из реальной жизни.

– Я не понимаю, ты так богата, зачем ты употребляешь наркотики, чего тебе не хватает? – спросила я.

Ирен молча улыбалась.

– Как сказано в Библии, не хлебом единым жив человек, – серьезно сказал Эндрю, – богатство автоматически не делает человека счастливым.

– Оригинальная мысль, – не удержалась и съязвила я.

– Ребята, я не понимаю, о чем вы? Расслабьтесь, все хорошо, все прекрасно. Джейн, ты обязательно будешь счастлива, я в этом больше чем уверена. Ты тоже полетишь за облака в теплом, ватном безвоздушном пространстве, где ничего нет кроме счастья и покоя. Жизнь – это борьба, но однажды понимаешь, что можно просто остановиться и не бороться, никуда не спешить, просто смотреть на веселое безумие, которое мы называем миром, и это и есть счастье. Остановиться и смотреть, и разглядеть нечто ошеломляющее, и увидеть чудо в каждом облаке, пролетающем над головой, в этом ангелочке, который сейчас летит вон там, – она указала в направлении луны. – Вы видите его?

– Нет, – испуганно ответила я, – мне действительно стало не по себе.

– А я вижу, ангелов здесь – как звезд на небе, они все заботятся о моей девочке, – растроганно улыбнулся Эндрю. – У Джейн черная, лицемерная душа, и созерцание ангелов ей недоступно.

– Не знаю, я никого не убивала, не воровала, – простодушно ответила я.

– А если даже и убивала? Разве в конечном итоге это важно? Скажи, любимый, разве это важно? Я думаю, никакого значения не имеет! – убежденно прокричала Ирен и откинулась на спинку стула.

– Я не знаю, – друг моей подопечной обаятельно улыбнулся, – все поступки имеют свои последствия.

– Плевать на последствия, надо жить здесь и сейчас, милый, пойдем вниз, покажи мне, на что ты способен.

Эндрю ухмыльнулся.

– Я всегда готов, девочка моя.

– Джейн, не скучай здесь, можешь поразвлекаться здесь сама с собой, тоже вариант, – она говорила без тени иронии, абсолютно серьезно.

Они спустились вниз. Я осталась одна на палубе, чувствуя себя не в своей тарелке. Меня мучила необъяснимая тревога и страх. Дул ветерок, было свежо. Мы проезжали под мостом, я увидела бомжа, который спал, накрывшись старым тряпьем. Мне почему-то стали представляться сцены из фильмов ужасов: вот сейчас я спущусь вниз и увижу Ирен, лежащую с перерезанным горлом. А Эндрю с окровавленным ножом подойдет сзади и бросится на меня. И когда кислород перестанет поступать к клеткам моего мозга, меня ждет абсолютная пустота. Их не было, как мне показалось, очень долго. Я ходила взад-вперед по палубе, налила себе еще шампанского. Издалека я видела фигуру могучего чернокожего штурмана, стоявшего у руля. Почему-то я интуитивно поняла, что искать у него моральной поддержки в моих душевных терзаниях бесполезно.

Через какое-то время меня начала бить нервная дрожь. Эндрю излучал опасность, как солнце – свет. Может быть, именно этим он и привлек Ирен, однако меня это совсем не вдохновляло. И вот наконец я увидела его.

Он поднялся на верхнюю палубу и сел напротив меня. Возлюбленный Ирен выглядел как-то странно, будто накурился травки. Эндрю смотрел прямо на меня, его расширенные зрачки пугали.

– С Ирен все в порядке? – с тревогой спросила я.

– Да, она решила полежать с открытыми глазами. Моя девочка совершенно счастлива. Ей кажется, что она спит, но на самом деле это не так. У героинщиков такое бывает.

– Мне жаль ее, ведь она подруга моего брата. Вы странный, Эндрю, вам все равно, что ваша любимая может погибнуть.

– Вижу, вы хотите говорить откровенно, Джейн. Не я подсадил ее на наркотики, это ее выбор. Давайте поговорим о вас.

Он пристально посмотрел в мои глаза, и мне стало страшно.

– Вы не могли бы высадить меня где-нибудь в любом месте? Родриго должен заехать сегодня в мой отель, мне пора домой, спасибо вам за интересную прогулку, – весело защебетала я.

– Джейн, вы могли бы кое-что сделать для меня?

– Что именно?

– Вы такая странная и явно что-то скрываете, но вы не шлюха.

– Абсолютно верное замечание, спасибо за комплимент.

– Поцелуйте мои ботинки, – попросил он, глядя мне в глаза.

– Что? Простите, мне кажется, я ослышалась.

– Вы все поняли. Я мог бы заставить вас под дулом пистолета. У меня есть оружие. – Он достал из кармана брюк маленький черный пистолет и выстрелил в воздух.

Я вздрогнула.

– Вы извращенец? Зачем вам это?

У меня зуб на зуб не попадал, мне было страшно. Этот человек опасен, он может убить меня, к тому же он под кайфом, и у него явно не все в порядке с головой.

– Понимаете, вы кажетесь мне добрым и чувствительным человеком. У меня всегда была такая фантазия. Мне никто никогда не целовал ботинки, кроме шлюх. Я хочу почувствовать, что мир у моих ног в буквальном смысле. Что прекрасные женщины целуют мои ботинки. Это важно для меня, я прошел через ужасную грязь, мне так хочется почувствовать себя на высоте после стольких лет нищеты. Тут не столько сексуальность, тут скорее другое. Я мог бы заставить вас, но это не то, вы должны поцеловать мои ноги добровольно.

Глава 18 Преступление

Неожиданно мой страх куда-то улетучился, меня охватила ярость. Даже теперь, когда в банке у меня лежит два миллиона евро и я являюсь возлюбленной совладельца корпорации, какой-то урод хочет заставить меня целовать его ботинки. Почему люди всю жизнь издеваются надо мной? Наверно, я жертва по характеру, безвольная, слабохарактерная жертва, на которую, как мухи на мед, летят извращенцы, садисты, уголовники и прочие неблагонамеренные граждане. Для ученых, которые занимаются виктимологией, я была бы крайне ценной находкой, ходячим пособием. Но больше этого не будет! Я попытаюсь переломить свою судьбу. Моя жизнь мне не так уж и дорога, и я готова умереть, но не сдаться. Хватит бояться людей, они всего лишь существа из плоти и крови, вчерашние мальчишки, которые засунули за пояс пистолеты и играют в то, что мир принадлежит им.

– Итак, Эндрю, я никогда никому не целовала ботинки и не собираюсь начинать! Вы оскорбили меня этим предложением.

Я была совершенно вне себя, не осознавая, что делаю, я смахнула все, что было на столе, и поставила туда ногу. Слава богу, что на мне было длинное черное платье до пят.

– Ты поцелуешь мою туфлю, давай, извращенец, больше никто никогда не будет издеваться надо мной.

– О, да, с удовольствием, – Эндрю схватил мою ногу обеими руками и стал покрывать мою туфлю поцелуями, – деточка, давай продолжим, Ирен разрешает мне, а я ей, у нас свободные отношения. Можешь не целовать мои ботинки, я сам буду покрывать поцелуями все твое тело. Ты молодец, такая смелая, разгневанная Венера, это ужасно возбудило меня.

– Все, никаких продолжений! Я схожу на берег, – я вырвала свою ногу у него из рук.

– Нет, нет, милая, не так быстро, нас ждет небо в алмазах. Я ни за что не остановлю катер.

– Нас ничего не ждет, я больше не буду играть по вашим правилам. – Я прыгнула в воду. Вода была холодной, я чувствовала течение. Тут я увидела, как что-то упало в Сену, недалеко от меня. Это был спасательный круг.

– Джейн, никогда не думал, что английские девушки такие нервные, – кричал мне вслед Эндрю.

Я вышла на берег Сены, на каменистую набережную. Теплая парижская ночь, напоенная ароматами цветов, околдовывала с первого вздоха, мимо проходили влюбленные, и мне было необыкновенно хорошо на душе. Казалось, что весь мир вокруг изменился, он больше не таит в себе скрытую опасность. Пусть мой поступок был нелепым, но я сделала это. Я перестала быть жертвой раз и навсегда. Теперь я диктую свои условия. Конечно, это глупо, но после всего, что со мной было, я могу позволить себе немного игры и наивности. Я совершила что-то очень важное, переступила Рубикон, вышла на новый уровень человеческих отношений, теперь все подонки мира будут у моих ног, – криво улыбнулась я и отправилась ловить такси.

Дома я долго не могла успокоиться: слишком много новых впечатлений. Мы долго говорили с Пьером, который приехал сразу, как только я вернулась домой, я пыталась убедить своего друга в том, насколько абсурдна его затея. Я рассказала ему о том, что происходило на катере, не упоминая об эпизоде с обувью. Пьер тоже нервничал, он кричал, что я не хочу ему помочь, его дочь в ужасной беде, а я его совсем не люблю. В конце концов мы договорились, что завтра последний день, когда Ирен показывает мне Париж, и если никакого результата не будет, завтра полиция возьмет Эндрю, а дочь моего возлюбленного отправят в клинику на лечение.

– Господи, но она не сможет, Ирен сбежит оттуда просто из принципа, она не терпит, когда что-то делают против ее желаний, я ее знаю. Или она сломается там. Она догадается по поводу Эндрю и никогда не простит меня.

– Пьер, ну что ты хочешь от меня? Я не могу заставить ее бросить наркотики, я не врач, не психолог, не Господь Бог, в конце концов. Она колется героином, видимо, уже давно, ей нужно лечение. Вот и все, что мне удалось выяснить. Что еще ты хочешь? Какая еще информация может помочь? – я тоже перешла на крик. – Узнать, какими шприцами она пользуется?

Тут Пьер разрыдался, закрыв лицо руками. Мне стало жаль его.

– Милый, прости меня. Я попробую убедить ее изменить свою жизнь.

– Лариса, это бесполезно. Я не знаю, что делать, мы в полном тупике.

Он встал, налил себе коньяку:

– Нам нужно немного отвлечься. Ты не хотела бы вложить свои средства в бизнес, в нашу корпорацию? Прибыль будет гораздо больше чем в банке. Каков точный размер твоего капитала? Ты так и не сказала мне этого. Ты могла бы войти в совет директоров. Неужели тебя совсем не интересует мир большого бизнеса? Многие люди считают его крайне увлекательным, он чем-то напоминает игру в покер. У нас появилось бы столько общих тем, я бы объяснял тебе все. У тебя была бы новая цель в жизни. Нельзя все время думать только о зачатии. У тебя в мозгу образуется патологическая доминанта, которая как раз мешает забеременеть, помнишь, об этом говорил врач? – устало спросил Пьер.

– Нет, боюсь, я не создана для бизнеса, скорее для того, чтобы помогать бедным, то есть нет, скорее, богатым и несчастным людям, чьим-то детям, наркоманам, инвалидам, инвесторам «рынка Форекс», – скорбно констатировала я.

– Лариса, чтобы помогать кому-то, нужны деньги, а настоящие деньги можно заработать только в большом бизнесе.

– Пьер, мне уже тридцать лет, а я до сих пор не знаю, чем я хочу заниматься, – вздохнула я.

– Зачем чем-то заниматься? Почему человек обязательно должен искать какое-то оправдание своему существованию?

Он привлек меня к себе и начал целовать, и на мгновение я подумала, что все-таки люблю его по-настоящему.

На следующее утро Пьер опять рано исчез. Ушел в свою жизнь, в большой бизнес. А мне позвонила Ирен.

– Что вчера произошло?

– Ничего особенного, рабочие моменты, – кисло ответила я. – Твой друг был пьян и не хотел останавливать катер, мне пришлось добираться до берега вплавь.

– Он приставал к тебе? Если он тебе нравится, можешь переспать с ним, я не против, все равно Эндрю любит только меня. Многие люди придают сексу слишком большое значение, а ведь на самом деле это обычная физиологическая потребность, все равно, что принять душ.

– Твой приятель мне совсем не нравится, мне кажется, женщины для него как вещи.

– В философском смысле мы все вещи, сущности, субстанции. Слушай, я ужасно себя чувствую, мы сегодня вечером поедем в закрытый загородный клуб «Революция». Поедешь с нами?

– Да, а можно взять с собой Родриго?

– Ну, разумеется, я скажу ему адрес.

День прошел в бесплодных опасениях и вязких, мутных мыслях.

Ко мне заехала медсестра и сделала новый гормональный укол, комбинированного препарата, содержавшего эстрогены и прогестерон.

А вечером я была уже в гриме и парике, а Родриго в джинсах и черной рубашке вел машину на большой скорости. Мы уже проехали Версаль. Аккуратные поля и домики, вращающиеся солнечные мельницы, экономичные источники энергии.

– Дорогой братик, что-то мне нехорошо на душе, плохие предчувствия.

– Это просто расстроенные нервы, не верь снам, не верь рассудку, не верь пасмурному небу, верь только своему влюбленному сердцу, как говорила моя бабушка. Ты отважная женщина, Лариса, страх, как паук, опутывает нас паутиной. Что бы ни было, не бойся.

– Во мне больше нет страха. – И я рассказала ему вчерашний эпизод с ботинками. Родриго засмеялся.

– Не знаю. Мужчина часто хочет, чтобы женщина, которая ему нравится, пошла бы на нечто необычное ради него, это совсем не обязательно значит, что он извращенец.

Я подозрительно посмотрела на Родриго, и мы оба рассмеялись.

– Каково это – охотиться за преступниками, быть тайным агентом? Все время чувствовать себя под прицелом, на волосок от смерти?

– Непередаваемое чувство, столько адреналина, это как наркотик. Иногда я думаю, что делаю нечто очень важное для общества. А порой меня охватывает отчаяние. Они сильнее нас, люди, переступившие черту, они готовы на все, не останавливаются ни перед чем. И в конечном итоге им достаются яхты, клубы, торговые центры, миллионная прибыль, роскошные женщины. И они умирают с усмешкой, зная, что попробовали в жизни все и играли по своим правилам, – вздохнул Родриго.

– Мне кажется, душевный покой им недоступен.

– Не знаю, эти люди устроены по-другому, их сердца перерождаются, становятся жесткими и твердыми, как пережаренное мясо. Но вот, мы уже подъезжаем, старайся вести себя естественно, ты справишься, в тебе много внутренней силы, – мой названый брат одобрительно похлопал меня по плечу.

Мы подъехали по длинной тенистой аллее к какому-то старинному замку с башенками в готическом стиле. Он немного напоминал родовое поместье моего возлюбленного.

– Это не похоже на клуб, – сказала я.

– Здесь живет Николя, богатый наследник, любитель театров и борделей. Он проворачивает какие-то дела с серьезными ребятами, в обществе на него косо смотрят. Думаю, сегодня будет весело. – Слова Родриго подтвердил выстрел из ракетницы, произведенный недалеко от замка.

– Послушай, Лариса, у этих людей странные правила: на вечеринку нужно входить с завязанными глазами.

– Да? Это что-то новенькое.

– Не удивляйся, французы вообще очень эксцентричные люди.

Родриго завязал мне глаза черной повязкой и помог выйти из машины. Почему-то на душе было очень тревожно.

– Ничего не бойся, это просто вечеринка, я все время буду рядом в качестве твоего телохранителя.

– Хорошо, если так.

– Мы прорвемся, моя амазонка, – Родриго слегка погладил меня по спине, и я немного успокоилась. Я чувствовала, что мы поднимаемся по ступенькам.

Как только я вошла в помещение, чьи-то сильные руки толкнули меня на стул и привязали.

– Не волнуйся, это часть ритуала, – услышала я голос агента. Но все равно у меня зуб на зуб не попадал.

«Больше никогда не буду собирать информацию о людях, употребляющих наркотики», – мысленно пообещала я.

Тут с моих глаз сорвали повязку. Я огляделась и увидела себя в большой зале. Там стоял старинный дубовый комод, в углу камин с двумя креслами-качалками, на окнах тяжелые бархатные портьеры. В другом конце залы большой стол, на котором стояли бутылки и несколько стульев с резными спинками. Лестница в центре вела, наверно, на второй этаж. Но вокруг никого не было. Где же сексуальные, уверенные в себе прожигатели жизни, презирающие условности и предрассудки? Я знала, что это закрытая вечеринка, но не настолько же.

И тут из-за моей спины вышли Родриго и еще один мужчина лет сорока, высокий и полный, с накачанными мышцами и почти квадратной непроницаемой физиономией, в спортивном костюме «Адидас».

– Где все гости, что происходит? – испуганно спросила я. – И развяжите меня поскорее.

– Мы развяжем тебя, как только ты скажешь ПИН-код от своей банковской карты, нам нужны твои денежки, детка, – усмехнулся Родриго. – Не волнуйся, твой дружок сможет тебя прокормить.

Мои похитители громко расхохотались.

У меня похолодело в груди, сердце упало и полетело в пропасть. И все, больше ничего не будет, ни захватывающих восхождений, ни самой высокой точки мира, ни головокружительной панорамы под ногами, ни радости, ни печали, ни холодного ветра в лицо. Даже если я сообщу им пин-код, они все равно убьют меня как свидетеля.

Тут толстяк подошел ко мне, в его руке сверкнул нож, он молниеносно перерезал ремешок моей сумочки от Армани. Я невольно вскрикнула. Злодей вытряхнул ее и стал топтать ногами мой айфон последней модели.

– Сначала вынь симку, придурок, – крикнул Родриго.

– Итак, детка, начнем, – сказал толстяк, взяв стул и усаживаясь напротив меня. Родриго последовал его примеру.

– Лариса, просто сообщи нам ПИН-код, и мы тебя спокойно отпустим, – сказал агент по борьбе с наркотиками.

– Вы же все равно убьете меня как свидетеля. Где мои гарантии? – я старалась говорить как можно спокойнее. – К тому же лимит получения наличных по карте ограничен, вы сможете завладеть только небольшой суммой. И где гарантии, что я останусь жива? – мой голос предательски дрогнул.

– Это наше честное слово, – расхохотался толстяк.

– Без гарантий я ничего не скажу.

– Послушай, ну какой нам смысл тебя убивать – ведь Пьер поднимет на уши полицию. В конце концов твое исчезновение, безусловно, свяжут со мной. Ведь он знает, что я сопровождал тебя. Я собираюсь уехать в Латинскую Америку, а если на мне будет висеть убийство, меня будет искать Интерпол. И с деньгами твоего дружка, вполне возможно, привлекут к ответственности. Я хочу спокойно спать и наслаждаться деньгами в оставшееся время моей жизни, – улыбаясь, объяснил защитник закона.

– Понимаешь, Родриго, все, что ты говоришь, это просто набор слов, чертовых французских слов. Ты можешь наговорить какую угодно фигню, но все равно я знаю, что ты убьешь меня, – крикнула я на грани истерики.

– Прекрати орать, – вдруг проревел толстяк и ударил меня в челюсть, – ты здесь не на обеде.

Я разрыдалась. Вот как бесславно закончилась моя карьера французской миллионерши. Большие деньги не спасли меня от больших неприятностей. Но каким подлецом оказался агент по борьбе с наркотиками! Надо было это предвидеть. Но как?

– Прекрати рыдать, – крикнул Родриго, – просто мой друг немного резковат, не обращай на него внимания. Чем скорее ты скажешь нам ПИН-код, тем скорее избавишься от его общества.

– Я обманывала Пьера, пускала всем пыль в глаза, у меня и близко нет той суммы, о которой все думают, – простонала я.

– Хватит врать, – заорал Родриго, – я не верю ни одному твоему слову!

Его друг снова ударил меня по лицу.

– Мы будем тебя пытать, пока ты не скажешь нам чертов код, – сказал толстяк мерзким голосом, держа меня за подбородок, – мы будем засовывать тебе под ногти иголки и прижигать раскаленным утюгом.

– Во-первых, у меня нет при себе карты, я на всякий случай оставила ее дома.

Родриго быстро, профессионально обыскал меня во всех местах.

– Хорошо, я сейчас съезжу за ней.

Он вытряхнул ключи из моей сумочки.

– Нет! Не оставляй меня с ним! – крикнула я.

Но испанец молча захлопнул дверь. Возможно, последнюю часть фразы он просто не услышал.

– Итак, назови мне скорее гребаный код, и я тебя отпущу, – потребовал толстяк, снова взяв меня за подборок.

Я не могла назвать ПИН-код – это значило бы похоронить все мои мечты, мою независимость, снова стать никчемной бедной девочкой, нет, я не могла этого допустить, ни за что. Я должна быть уверена, что у меня есть деньги на лечение, что даже если наши отношения с Пьером расстроятся, мне не придется искать работу за копейки. Нет! Я никогда не предам свою жизнь, свою мечту, свой счастливый случай. Расстаться с деньгами – все равно, что лишиться своей кожи. Нет! Они стали частью меня. И их у меня заберут только вместе с мозгом и сердцем.

– Быстро говори ПИН-код! – бандит со всей силы ударил меня в челюсть. – Ах ты, скотина! Только жрешь, пьешь, трахаешься и ни хрена делать не надо, повезло тебе да, тварь? – он снова ударил меня по лицу с другой стороны.

– Мне не повезло, совсем не повезло! – заорала я. – Да я даже хотела покончить с собой, у меня была очень тяжелая жизнь, мне не страшно умереть. Вы можете бить меня и пытать, я не скажу ПИН-код каким-то уродам, я лучше умру!

Конечно, зря я это сказала, но меня охватили отчаяние и ярость, которые стали сильнее инстинкта самосохранения.

Тут мой тюремщик озверел, он начал избивать меня. Он бил меня кулаками и пинал ногами. Кровь заливала мне глаза, мне казалось, что от боли я сейчас потеряю сознание. Я сжала зубы, чтобы не стонать и не кричать. Наконец, я отключилась.

Я не знаю, сколько времени прошло. Когда я очнулась, надо мной стоял Родриго с моей платиновой банковской картой.

– Ах ты сволочь, ты умрешь в тюрьме, – простонала я. Один глаз почти не открывался.

Родриго взял меня за ухо и излишне четким голосом произнес:

– Лариса, скажи нам ПИН-код, и мы тебя отпустим.

Может быть, сказать им код? Все-таки жизнь дороже. Жизнь, рассвет и закат, любовь и боль. Боль, одна сплошная боль. Куда от нее спрятаться? Она обнимает нас, как воздух, и давит, разрывает сердце на части, как кровожадное животное.

– Лариса, неужели деньги действительно дороже всего? Мой друг психопат. Скажи нам код. Давай, тебе некуда деваться, иначе мы убьем тебя. Нам придется так поступить.

– Я не скажу код. Мне не дорога жизнь, я хочу умереть, – простонала я. – Я не люблю на самом деле Пьера, мы можем скоро расстаться, мне нужны эти деньги для лечения от бесплодия.

– Ты врешь. Все хотят жить.

– Не все! – в истерике крикнула я. – Я не хочу.

– Лариса, ты нормальный человек или нет? Неужели ты хочешь сдохнуть здесь как собака?

Лицо Родриго перекосило от злости.

– А ты не боишься этого? – я увидела, что у толстяка в руках молоток.

– Нет, прошу вас, нет! – застонала я.

– Скажи нам код и ничего не будет.

Он подставил старинный стул с резной спинкой. И положил на него мою ногу.

– Нет! – закричала я.

– Я раздроблю тебе коленную чашечку, если ты не скажешь, – заорал толстяк. Его лицо, искаженное злобой, смешанной с какой-то непонятной радостью, было страшным. Наверно, именно так выглядит дьявол в преисподней.

У меня перед глазами пронеслась вся моя жизнь. Детство в Самаре, институт, прекрасные ночи со Славой, чувства, переполнявшие меня, как ароматы – весенний сад. А потом все было плохо, плохо, плохо, и напрасно я надеялась на что-то светлое, на то, что все изменится. Боль не прекращалась, не прекращалась много лет. Все пройдет. Я представила себя в гробу и строгих людей из высшего общества, деликатно скучающих во время прощальной речи пастора. И все меня похоронят как миллиардершу из России, которой я никогда не была. И пускай, пускай так и будет. Моя мечта так и не исполнилась. Я не нашла покоя, не нашла радости, все было обманом, миражом, и боль, нервное напряжение, тоска, сожаления, кошмарные воспоминания, мои демоны всегда были со мной, как ночь, которая всегда приходит после заката. Нет, я больше не могу, пускай я умру сейчас, так будет лучше, я обрету покой, отправлюсь в страшную, бездонную пустоту, которая забирает после смерти наши измученные души, как ненасытный дракон.

– Нет, я ничего не скажу.

Толстяк ударил меня молотком в коленную чашечку один раз.

Я заорала не своим голосом от дикой боли.

– Ну что, теперь скажешь?

– Я ничего не скажу! – простонала я.

– Говори!

Если я останусь жива, скорее всего, стану инвалидом.

Он озверел и стал ударять меня снова и снова. Я уже ничего не чувствовала, только одну дикую, невероятную боль, мне казалось, что мои глаза сейчас вылезут из орбит и сердце разорвется. Я орала, как умирающий в мучениях бешеный зверь. Родриго что-то кричал, но я не разбирала слов. И, наконец, все исчезло.

Когда я очнулась, все было как в тумане, вроде бы надо мной стоял ангел в белых одеждах.

Оказывается, загробная жизнь существует, и, похоже, мне повезло с моим местопребыванием в вечности.

Глава 19 На грани

Однако почему я чувствую такую ужасную боль в ноге? Может, это все-таки ад, просто у чертей новый дресс-код?

– Лариса, вы очнулись? Как вы себя чувствуете?

Это был не ангел и не бес, а врач. Мне как-то совсем не хотелось возвращаться на грешную землю.

Я увидела вокруг себя много людей в белых халатах и снова отключилась. Неизвестно, сколько времени прошло. Когда я вновь открыла глаза, то увидела, что рядом со мной на стуле сидит женщина, наверно, медицинская сестра. Я чувствовала ужасную слабость и боль в ноге, глаза с трудом открывались. Моя нога в гипсе была привязана над кроватью.

– Где я? – я сама не узнала свой голос, это был какой-то тихий стон.

– Вы в больнице, вы здесь уже неделю, наконец-то вы пришли в себя, сейчас я позову врача.

Медсестра выбежала и через две минуты пришла с врачом. Это был пожилой человек лет семидесяти, в очках. Умные и внимательные глаза, усталое, морщинистое лицо, будто взгляд более молодого человека достался старику.

– Где я?

– Вы находитесь в стационаре, у вас были тяжелые сочетанные травмы, – он вздохнул, – раздроблена коленная чашечка, очень большая кровопотеря. Мы делаем все, что можем. Вам предстоит еще несколько операций.

– Я буду ходить? – простонала я.

– Медицина не точная наука, но мы делаем все, что можем. Мы надеемся на это. – Он взял мою руку, видимо, чтобы проверить пульс.

– Как я сюда попала?

– Ваши друзья освободили вас от бандитов, завтра придет ваш друг.

Я не выдержала и расплакалась:

– Это все надолго?

– Что надолго? Лечение, или гипс, или пребывание в стационаре? – он мягко улыбнулся.

– Жизнь еще надолго?

– Навсегда. Вы, наверно, знаете, что такое сансара, бесконечное перерождение?

– Знаю. Я, наверно, теперь буду хромать?

– Скорее всего, нет. Медицина шагнула очень далеко. Лариса, все будет хорошо.

Врач положил мне руку на голову.

– Рядом с вашей кроватью кнопка. Если что понадобится, вызывайте. Вы, как говорят в вашей России, родились в рубашке. Живите, живите, вы молоды, красивы, богаты. Вы знаете, все можно исправить, все можно исправить, вы когда-нибудь это поймете.

Я заплакала.

– Можно мне обезболивающее, наркотическое?

– Можно, конечно, можно все, что захотите. Все запреты условны.

Тот день прошел как в тумане, я смутно помню врачей и медсестер, заходивших в палату, вроде бы мне делали капельницы. Только на следующее утро я рассмотрела, что лежала в отдельной, комфортабельной палате с телевизором. От обезболивающих я чувствовала себя лучше, но была ужасная слабость и тяжесть в голове. Так протянулись несколько дней. Мне делали уколы и капельницы, нога была все время привязана. Я не вставала с кровати, это было отвратительно, и я постоянно требовала обезболивающие и снотворные.

А через несколько дней пришла Лена, она подарила мне цветы, кучу деликатесов и причитала по поводу того, что все будет хорошо и меня скоро вылечат. Я не нашла в себе силы для ответа.

– Ларисочка, ну не плачь, пожалуйста, все обошлось, у тебя такой хороший врач.

– Уходи, не хочу тебя видеть. Мне плохо, это, наверно, от лекарств.

А вечером пришел Пьер.

Он остановился в своем дорогом костюме, на который был накинут белый халат, с целой охапкой цветов на пороге в некотором замешательстве.

– Милая моя, дорогая, прости меня, пожалуйста, это я виноват, – он сел рядом со мной на стул и обхватил голову руками, он всегда так делал, когда был расстроен. – Я недостаточно хорошо проверил Родриго, я втравил тебя в это.

– Нет, я не обижаюсь, мне всегда не везло.

– Как ты себя чувствуешь?

– Отвратительно!

Около меня стояла установка для капельницы, в вену был вставлен катетер.

– Я поднял на уши всю полицию, с огромным трудом удалось вычислить ваше местонахождение, эти уроды арестованы. Ирен сейчас в клинике. Тебе восстановят коленную чашечку, сделают эндопротезирование сустава, через два месяца ты будешь чувствовать себя, как раньше. Девочка моя, я знаю, как поднять твое настроение. Хочешь прямо сейчас стать совладельцем корпорации, одной из крупнейших в Европе? У меня с собой договор. Только ты должна сделать крупное вложение. Это не моя прихоть, есть совет директоров, они не примут тебя без вклада, – его глаза горели каким-то радостным возбуждением, что страшно разозлило меня.

– Пьер ты знаешь, я обманывала тебя, у меня нет никаких миллиардов, я пускала пыль в глаза всем, у меня были два жалких миллиона евро, сейчас осталось еще меньше. Я сделала очень много покупок: драгоценности, шмотки. Я живу на небольшие, по твоим меркам, проценты. Я бедная девочка, Пьер. Я никогда не была любовницей олигарха, переспала с одним бывшим зеком, который продавал ворованный антиквариат. А еще меня изнасиловали в девятнадцать лет по моей вине, и я до сих пор люблю своего первого мужа, и он представляется мне в эротических фантазиях, когда мы занимаемся любовью. И от этого мне хочется закричать громко-громко, вырвать свое никчемное сердце и бросить его с Эйфелевой башни, чтобы оно разбилось об асфальт, разлетелось на мелкие окровавленные кусочки, которые смешаются с грязью и уже ничего не будут чувствовать. Знаешь, вся жизнь – это сплошная грязь, грязное, отвратительное болото из насилия, лжи и похоти, и некоторые люди, наивные, как дети, пытаются играть в благородство и справедливость, но они все равно тонут в этой грязи, в этом вонючем болоте. И деньги еще никого не спасли ни от чего. Я не люблю тебя, Пьер, никогда не любила. Мне жаль, нам лучше расстаться.

– Ларисочка, ты уверена в этом?

Я отвернулась, чтобы он не увидел, что я плачу.

– Да, да, тысячу раз да! Уходи немедленно! – крикнула я. Мне было очень плохо, ужасный приступ ярости и тоски.

Он поцеловал мне руку и молча вышел. Я истерически разрыдалась. Зачем я это сделала? Пьер был добр ко мне, пусть у нас не было безоглядной, беззаветной, захватывающей дух любви, как в первый раз. Но он был последней ниточкой, связывающей меня с этим ужасным миром. Он казался мне хорошим человеком, я хотела от него ребенка. Его ирония, постоянная манера показывать свою эрудицию и начитанность, рассуждать, была такой милой. Почему он так просто ушел? Я хотела поделиться с ним, высказать все, что было на сердце, в глубине души я не верила, что он уйдет. Несколько дней я провела в истерике и не могла прийти в себя, мне постоянно кололи успокоительные.

И однажды ночью, когда я смотрела в белый потолок моей палаты, меня осенило. Я позвонила Жану.

– Лариса, как ты себя чувствуешь? Почему ты звонишь среди ночи? Если что-то нужно, я сейчас приеду.

– Послушай, ты же в курсе политики и экономических новостей. Как идут дела в корпорации Пьера?

– Честно говоря, неважно, их заедают конкуренты, несколько филиалов закрылось. Китай отказался с ними сотрудничать.

– Им помогли бы миллиардные вложения?

– Думаю, да.

– Жан, я теперь поняла, зачем Пьер встречался со мной, он хотел с моей помощью поправить дела в корпорации. Он предлагал мне сделать крупное вложение и стать совладельцем.

– Лариса, я так не думаю, он любил тебя. Я уверен, вы помиритесь.

Мне показалось, что голос Жана звучал не очень уверенно. Я бросила трубку и нажала кнопку вызова сестры.

– Обезболивающее и снотворное срочно и антидепрессанты! Я умираю! Вызовите ко мне психиатра. А в вашей стране разрешена эвтаназия?

– Нет, мадам, – невозмутимо ответила сестра.

Мне сделали укол, и я погрузилось в забытье. После расставания с Пьером я совершенно упала духом. Он больше не звонил мне. На ближайшее время была назначена еще одна операция. Ко мне приходил Луи, мой друг, больной ВИЧ-инфекцией. Я просила его потихоньку снабжать меня алкоголем, и он постоянно доставлял мне коньяк и более крепкие напитки. Как ему это удавалось и на какие деньги, я не знаю, но он приносил их каждый день. А еще мне стали сниться кошмары, толстяк с молотком не выходил у меня из головы. По сравнению с ним мой старый знакомый Куропатов казался мне выпускником института благородных девиц. Я не знала, как спастись от отчаяния, и звонила всем друзьям и знакомым.

Как-то раз я позвонила Алине и после этого мы стали подолгу болтать с ней по телефону. Она заверила меня, что ни в коей мере не причастна к тому, что хотели со мной сделать в клинике. Ведется расследование, но пока без особых результатов. Я ответила, что это уже неважно, и рассказала ей о Пьере, обо всех моих приключениях. Алина плакала и смеялась, делала остроумные комментарии. Теперь уже мне, а не ей, были необходимы наши ежедневные беседы.

Но как-то в конце нашей беседы она сказала:

– Ты знаешь, конечно, нехорошо так говорить, но мне кажется, это в каком-то смысле не так плохо, что ты оказалась в таком положении. Понимаешь, иначе бы ты мне не позвонила. А наше общение необходимо нам обеим, мы не можем друг без друга, я так скучала по тебе.

Я страшно разозлилась. «Не так плохо». Эта мерзкая эгоистка думает только о себе. Наверно, все-таки она тогда специально упрятала меня в ту клинику. Я бросила телефон об стену. Мои эмоциональные реакции все чаще напоминали психозы. Я часами смотрела в окно на серое парижское небо, и мне казалось, что я схожу с ума. Часто приходили Лена и Жан, приносили разные деликатесы, но у меня почти не было аппетита, и я отдавала большую часть еды персоналу больницы. Мне было тяжело разговаривать с сестрой и ее мужем, я ссылалась на плохое самочувствие и каждый раз просила их скорее уйти. Мою операцию и первую неделю в больнице оплатил Пьер. А теперь я настояла, что буду платить сама, и мой счет потихоньку уменьшался. Хотя Жан помог мне с документами и оформлением медицинской страховки, она не покрывала такие расходы. Мне предстояло лечиться еще целых полгода. Вроде бы не такой уж сверхдлительный срок в больнице, но у меня началась настоящая депрессия. Я прочитала в интернете, что после операции, предстоявшей мне, часто развивается артроз сустава. Теперь я с тоской начинала думать о том, что будет с моей жизнью после выписки из больницы. Куда мне идти? Что делать? Снова гулять целыми днями по парижским улицам и ресторанам? Я уже устала от этого. Мое лечение, мое желание родить ребенка от Пьера было для меня единственным якорем. Теперь я чувствовала себя совершенно разбитой и одинокой. Мне казалось, что я похожа на мореплавателя, который спасся во время кораблекрушения на шлюпке. И вот уже наступает ночь, воды нигде нет, мучает страшная жажда. А земля неизвестно где, и вокруг бесконечная, прекрасная, завораживающая морская гладь. Но душу моряка переполняют только ужас, тоска и страх смерти. Нет земли, нет пресной воды, нет почвы под ногами, и так легко может оборваться тонкая ниточка жизни среди равнодушной, невыносимой красоты.

У меня повысилась температура, мне стали колоть антибиотики. У моего врача появилось подозрение на остеомиелит. Он говорил, что моя депрессия портит восстановительный период, организм не хочет бороться за жизнь.

– Лариса, вы плачете, принимаете огромное количество снотворных, транквилизаторов и обезболивающих, вы в депрессии, у вас низкое давление, падает иммунитет, так дело не пойдет, – врач сердито смотрел на меня из-под очков.

– Я не знаю, доктор, не вижу в жизни ничего радостного, – обреченно ответила я.

– Знаете, бывает так, вы идете по пустыне и кажется, что воды не осталось на планете, но через километр вас уже ждет цветущий оазис, – доктор внимательно и встревоженно взглянул мне в глаза, словно на самом деле боялся, что я пропущу источник живительной влаги среди песка.

– Возможно, это мираж, фата-моргана. Я умираю здесь от одиночества, от тоски, по телевизору показывают один бред, – я швырнула в угол глянцевый журнал. – Мой организм ужасно ослаб, мозг перестает работать, я не вижу никакого смысла что-то делать и о чем-то думать, мне хочется просто сказать себе: «Хватит жить», и тогда я тихо умру.

– Мадам, это самоубийство. Ваша операция прошла успешно, вы еще сможете встретить тысячи красивых мужчин, вы сможете поехать путешествовать, посмотреть мир. Вы поднимались на сверкающие вершины Гималаев? Вы пили коктейль в бунгало на острове в океане и смотрели, как медленно погружается в волны багровый диск солнца, и забывали обо всем? Вы видели, как горячие латиноамериканцы танцуют танго на знойных улицах Мехико? Неужели вы хотите умереть, не испытав всего этого?

– Не знаю, я подумаю над вашим предложением, – грустно ответила я, – подселите мне кого-нибудь в палату, я умираю здесь от одиночества.

На следующий день ко мне в палату перевели женщину. Она была необыкновенно красива: большие черные глаза, черные как смоль волосы, трогательное, растерянное и беззащитное лицо, полные губы, маленький, аккуратный носик и выразительный изгиб бровей, который мог бы вдохновить поэта на стихи о красоте и любви.

С первого взгляда создавалось впечатление, что она очень суетливая и нервная.

– Тебя как зовут? – спросила я.

– Женевьева. У меня компрессионный перелом нескольких позвонков, буду лежать два месяца, надеюсь, потом мне разрешат ходить.

– Меня зовут Лариса. Как ты получила травму? – спросила я. У меня была кровать с автоматическим управлением, я приподняла головной конец, чтобы лучше ее видеть.

– Это долгая история.

Слезы затуманили ее глаза.

– Мне так плохо, я не хочу жить, расскажи мне, что произошло, надеюсь, мы сможем как-то помочь друг другу, – неуверенно попросила я.

– «Сможем помочь друг другу?» – грустно переспросила она. – Мне уже никто не поможет. Ты знаешь, Лариса, я хочу жить, я всегда хотела жить, даже в самые страшные минуты. Это инстинкт, энергия бытия, может, у меня ее просто больше, чем у других людей. Я родилась в маленьком городке на юге Франции, я была третьим ребенком в семье, в детстве было скучно, хотя мы и не были особенно бедны и мне всего хватало. Я всегда мечтала о какой-то другой жизни, не однообразной, яркой и интересной. И когда мне было восемнадцать лет, мы с подругой уехали в Париж учиться. Там мы встретили мадам Жюстин, которая предложила нам работу жриц любви. Это была необыкновенная женщина, она почти все время улыбалась и говорила, что мы существуем благодаря желанию и наслаждениям. Жюстин рассказала нам обо всех премудростях секса и выделила нам красивые комнаты недалеко от центра Парижа. Я слушала ее наставления, и у меня было чувство, что мы дарим людям радость и занимаемся самым полезным и нужным делом на земле. Она учила нас наслаждаться жизнью, получать удовольствие от каждого момента.

Но постепенно моя эйфория прошла. Сначала мне нравилось узнавать разных мужчин, я действительно не видела в этом ничего плохого. Молодые были более горячими и быстрыми, с ними я чувствовала себя как одно целое, мы находились на одной волне. А с пожилыми людьми я сначала ощущала сильную неловкость, они были из какого-то другого мира, наша любовь казалась мне странной и нелепой. Но потом это чувство прошло. Я старалась проявлять нежность к каждому партнеру, играла в чувства, в покорность, в веселость, бьющую через край, мне нравилось отдаваться страсти снова и снова, секс стал моей жизнью. Некоторые мужчины были грубы и жестоки, за это платили больше, они назывались особыми клиентами. Мне можно было отказаться от таких клиентов, но мне хотелось заработать. Я сказала себе, что это игра, часть моей профессии. Но было ли это на самом деле игрой? Ведь вся наша жизнь – смена масок и ролей, возможно, они действительно считали меня жалким и ничтожным человеком, с которым можно реализовывать свои извращенные потребности. Другие наоборот хотели грубости от меня.

Но всем им, и нормальным, и не очень, мы были нужны, мы были цветущим оазисом, островком яркого света в мире скуки и повседневности. С одной стороны, можно назвать все это похотью и грязью, но все-таки в любой близости есть что-то прекрасное, запретный плод, желание, благодаря которому мы появились на свет, свобода от условностей и предрассудков, слияние мужчины и женщины в едином порыве переполняющей душу и тело энергии жизни.

Так я работала до двадцати пяти лет. И неожиданно я поняла, что слишком много пью и все дни слились в сплошной калейдоскоп улыбок, объятий, обнаженных тел, но радость куда-то исчезла. А что дальше?

Но вскоре произошло чудо. В меня влюбился один мальчик. Я называю его мальчиком, потому что он моложе меня на пять лет, тогда ему было двадцать. Это был необыкновенный парень, красивый, высокий блондин, он мог заниматься любовью ночи напролет и делал все, чтобы я почувствовала себя королевой, настоящей женщиной. Себастьян, так его звали, говорил, что хочет жениться на мне, спасти меня, он видел во мне светлое начало. И я согласилась, потому что не могла больше жить одним днем и стала бояться будущего. Не знаю, любила ли я его, – наверно, нет. Иногда мне казалось, что мне нужен какой-то другой человек, может быть, состоявшийся, взрослый, богатый. Или я просто потеряла способность любить, потому что слишком долго отдавалась страсти с огромным количеством мужчин. У Себастьяна не было денег, он был студентом-медиком из бедной семьи. Но он очень усердно учился, подрабатывал фельдшером, дежурил по ночам в больницах и каждую свободную минуту уделял мне. Мы поженились и переехали в небольшую съемную квартиру на юге Парижа. Я сидела дома, ходила в магазины за продуктами, наводила уют, даже научилась готовить. Но скоро я стала скучать. Мне до боли не хватало отдыха в клубах, друзей, застолий, вечеринок, наших песен о любви. Меня мучила острая потребность одеваться так же, как прежде, привлекать, соблазнять, очаровывать. Вседозволенность и полная свобода обладают страшной силой, они держат человека и не отпускают, начать после этого жить по каким-то правилам – это все равно, что научить ребенка-маугли говорить.

Но через полгода я забеременела. Я была счастлива, мне очень хотелось стать матерью. Меня даже не расстраивал мой вес и круги под глазами. Я поняла, что оно того стоило. Наконец, я родила прекрасную девочку, мою малышку, Доминику, мой свет, мое солнышко. Когда мне дали приложить к груди доченьку, это был самый счастливый миг в моей жизни. Я даже позвонила маме, с которой не общалась много лет, чтобы сказать, что родила ребенка, но сестра ответила ледяным голосом, что мать несколько лет назад умерла от рака.

Себастьян был безумно счастлив, когда мы вернулись в нашу квартирку с сокровищем, завернутым в одеяльце. Но потом начались суровые будни. Муж работал, мне было некому помочь с малышкой, я стала ужасно уставать. У меня начались нервные срывы. И я не выдержала. Одной ночью я ушла, оставив записку, что я люблю Себастьяна и нашу дочь, но не могу больше так, прошу прощения и ухожу.

Я вернулась к мадам Жюстин, но она не взяла меня, сказав, что фигура испорчена после родов и на мое место уже взяли молодую девочку. Она посоветовала мне возвращаться к дочери, со своей всегдашней мудрой, загадочной улыбкой. Но моя подруга Мари посоветовала мне салон Вероники «для леди, кому за…». Они обслуживали эксклюзивных клиентов.

Вероника, худая, очень красивая женщина лет сорока, сразу предложила мне остаться. Она сказала, что видит во мне огромный потенциал. У меня началась в каком-то смысле другая жизнь, это был один из самых дорогих салонов в Париже. Я поселилась в прекрасной отдельной квартире в центре города. Появились эксклюзивные клиенты, в том числе женщины. Я забывала обо всем в омуте удовольствий. Мне хотелось перестать чувствовать горечь и тягость повседневной жизни, которые могли убить меня. Вот способ забыть о проблемах, о грусти, о тоске, – думала я, наливая себе шампанское и отдаваясь страсти снова и снова. Я с детства боялась серости, скандалов, которые были у моих родителей, чего-то такого, что происходит с человеком, когда он остается дома один, и ему некуда спешить, и уже ничего не должно произойти. И у него появляется смутное и страшное ощущение, что годы прошли совсем не так, как хотелось бы, и ничего не сбылось. Мои родители считали, что их жизнь не удалась, и это меня когда-то в детстве очень расстраивало. Я так хотела, чтобы у меня все было по-другому. Красивая жизнь, наслаждения – все подсознательно стремятся к этому, но не все имеют смелость позволить себе играть по своим правилам.

Конечно, были и неприятности с полицией и грязные истории. Я иногда вспоминала о дочери, хотела вернуться к ней, но потом думала, что бывший муж ни за что ее не бросит. Я плакала и боялась, что он не простит меня никогда. Мой образ жизни затягивал. Но в какой-то момент я поняла, что моя душа скоро разорвется на части, если я не изменю что-то. Моей дочери должно было исполниться пять лет. И я пошла туда, где мы раньше жили с мужем, в день ее рожденья. Я позвонила в дверь, представилась подругой Себастьяна, мне открыла дверь незнакомая пожилая женщина. И я увидела, как они сидят за праздничным столом, моя доченька так выросла, стала красавицей, – на глаза Женевьевы навернулись слезы. – Я услышала, как она назвала мамой незнакомую молодую женщину. Я остановилась в дверях как вкопанная, Себастьян вышел ко мне и потребовал, чтобы я уходила. Это было ужасно, я шла по улице, как одинокая, потерянная кошка. Задыхаясь от рыданий, я чувствовала страшное одиночество, тоску и боль. Ты когда-нибудь чувствовала, что ты одна, и весь мир – это лишь сборище жестоких и черствых людей? Ветер, небо и море враждебны тебе. Вся природа к тебе равнодушна. Есть ли такие ошибки, которые нельзя простить? Мои грехи просто ужасны. Себастьян не простил меня, он сейчас разводится со своей нынешней женой, я назначала ему несколько встреч. У меня были настоящие истерики, я плакала, вставала перед ним на колени, но он был непреклонен. Я стала тайно следить за дочерью, бросила работу, у меня осталось несколько друзей, которые мне помогали. Но потом я стала много пить, опустилась, впала в депрессию, люди отвернулись от меня. И как-то меня избили и выбросили из окна второго этажа во время пьяной драки на вечеринке. Так я получила травму позвоночника. Лариса, понимаешь, целых два года, два ужасных года, я пыталась встретиться с дочерью. Я проклинала тот день, когда ушла из дома. Но, с другой стороны, я не могу стать домохозяйкой, запереть себя в четырех стенах – это смерть. Что же мне делать? Мужчины стали говорить мне, что я стала холодной. Да, наверно, от депрессии, я перестала получать удовольствие, экстаз, ради которого прежде жила. Другие девушки симулировали оргазм, а я действительно испытывала его почти каждый раз. Я думала, что в этом экстазе, когда весь мир сосредоточен внутри тебя, когда небо рассыпается тысячами огней и становится неважно, какое страшное зло творится вокруг на земле, это и есть жизнь. С Себастьяном у меня такое было только в первые несколько раз, а потом все пропало, я стала холодна к нему, я не могла заставить себя любить его, хотя раньше у меня всегда удавалось с сотнями незнакомых людей. Отчасти из-за этого я оставила его. Мне казалось, что я не смогу жить без экстаза, без полета, без страсти. А теперь мне иногда кажется, что это не главное. Ведь люди находят смысл в чем-то другом, но в чем?

Когда я вижу политиков по телевизору, я думаю, что за правильными, дипломатичными фразами кроется скука и в глубине души они думают о том же, о страсти. Власть и деньги – это тоже обладание, они испытывают от них своеобразный оргазм в мозгу, в душе. Я знала некоторых политиков. Это были разумные звери, которых инстинкт влечет к тому, чтобы править стаей озлобленных животных и забирать самые сочные куски мяса. Мы все живем, удовлетворяя свои потребности, и ради этого люди рвут друг друга на части. Но остается ли место любви и прощению? Может быть, и правильно, что Себастьян не может простить меня, не хочет позволить мне видеть дочь. Но это убивает меня, разрывает изнутри. Моя страсть, моя любовь к жизни и уверенность покинули меня, осталось разочарование, холодное, как осенний дождь, страшная пустота в душе. Я никогда не делила мир на черное и белое, на добро и зло, мне казалось, что люди, рассуждающие так, не умны, – есть только здесь и сейчас, есть радость жизни и тоска. Но, возможно, я была не права. Неужели девочка, которая целуется с мальчиком в подъезде и чувствует себя самой счастливой на свете, поступает неправильно? Почему? Или когда женщина наконец отдалась любимому мужчине, – пусть он хоть трижды женат, но он для нее единственный на земле, – разве она совершила грех? А может быть, и правда в этом есть что-то неправильное, и был какой-то страшный смысл в том, что инквизиторы сжигали инакомыслящих на костре? Неужели счастье и наслаждение – это зло?

В общем, Лариса, ей сейчас семь лет, и скоро дочь станет старше и никогда не узнает меня. Я не могу этого допустить. Что мне делать? Мне кажется, у меня начинается раздвоение личности. Я не живу, а мучаюсь, мне плохо, сердце скоро разорвется, не выдержав этих страданий. Мне хочется видеться с дочерью, я хочу воспитывать ее, смотреть, как она растет, мне кажется, я допустила страшную ошибку, бросив ее, но, с другой стороны, я не могу ничего вернуть.

Что же мне делать? Может ли человек измениться? Стать другим, полюбить другую жизнь? Наверно, может, ведь такое происходит сплошь и рядом, но даже если я стану другой, я не верну себе Доминику, – и Женевьева расплакалась.

– Я не знаю, что тебе делать. Может, тебе попробовать вернуть через суд право видеться с дочерью?

– Нет, бесполезно, у Себастьяна хороший знакомый адвокат. Я хочу поговорить с мужем, объяснить ему, что я изменилась и могу воспитывать дочь.

– Но он же не хочет с тобой общаться, – устало ответила я.

Мне стало немного легче, когда мы стали разговаривать с Женевьевой. Осень прошла, пока я лежала в больнице, начиналась прекрасная, сумеречная, как вечер при свечах в ресторане, парижская зима. А мне предстояло еще несколько месяцев провести в больнице. Проходили дни, я потихоньку восстанавливалась, заживление сустава пошло лучше. Лена приносила мне по моей просьбе много книг и дисков. Я читала мировую классику и детективы, пересмотрела множество фильмов всех жанров, погружалась в реальность других людей и пыталась забыть о своей жизни. Иногда мне это удавалось и тогда мне становилось немного лучше. Я рассказывала своей соседке страшилки и анекдоты о далекой России, случаи из своего трагикомического прошлого, сюжеты книг и фильмов – в общем, пыталась, как могла, ее развлечь. Но Женевьева становилась все грустнее и грустнее, часто плакала и подолгу смотрела в одну точку. Наш врач потихоньку предложил мне снова перевести ее в другую палату. Но я отказалась. И один раз, когда мою соседку увезли на процедуру, я попросила медсестру дать мне мобильный Женевьевы.

Я посмотрела список вызовов, увидела последний номер Себастьяна и набрала его.

– Здравствуйте! Что вы хотели? – услышала я грустный мужской голос.

– Добрый вечер! Я подруга Женевьевы, матери вашей дочери. Понимаете, у нее тяжелая депрессия, она после серьезной травмы и медленно угасает. Если вы придете и навестите ее, она снова сможет жить.

– Я не знаю, что Женевьева рассказала вам о себе, но я не могу с ней увидеться, она плохо повлияет на дочь. Доминика – это единственное, что у меня есть.

– Послушайте, Себастьян, мне кажется, каждый человек имеет право на ошибку, право на прощение. А вы так не считаете? Навестите ее только один раз. Это смешно – про плохое влияние, Доминика ее не знает. А за десять тысяч евро вы не согласитесь ее навестить?

– За десять тысяч евро? Вы смеетесь? Вы предлагаете такие деньги незнакомому человеку – и за что?

– Я не знаю, я просто хочу ей помочь, мы очень хорошие подруги.

– Хорошо, переведите деньги на мой счет, – он продиктовал номер.

Мне стало грустно. Я помогаю разным незнакомым людям, вляпываюсь в разные истории, а моя собственная жизнь летит ко всем чертям. А за деньги можно все сделать, например, кардинально изменить свою обстановку и гардероб, но удачу, видимо, все-таки не купишь.

А через несколько дней пришли Себастьян и Доминика. Моя соседка подарила огромную куклу дочери. Девочка сразу занялась игрушкой и почти не обратила внимания на мать. Себастьян смотрел на Женевьеву с грустью, ненавистью и любовью.

– Ну что, ты позволишь мне иногда видеться с ней? – в глазах у моей новой подруги стояли слезы.

Глава 20 В путь

– Не знаю, возможно, если ты перестанешь… ну, ты понимаешь. Ах, Женевьева, мне так не везет в жизни! – Себастьян, в очках и костюме, интеллигентный, красивый и грустный, почему-то напомнил мне большую печальную собаку колли.

Моя соседка ожила после этой встречи.

– Ах, Лариса, Доминика такая лапочка. Все, я решила, у меня есть кое-какие сбережения, я бросаю пить, открою небольшое ателье мод. Я буду как Коко Шанель, я в детстве читала ее историю. Мы будем шить модные, красивые платья, найду несколько хороших портних. Я всегда одевалась лучше всех девчонок, я понимаю стиль. Иногда я сама что-то себе перешивала, я чувствовала, понимаешь, чувствовала, как оно все должно выглядеть.

– У тебя, скорее всего, талант.

– Знаешь, Себастьян сейчас такой раздавленный из-за развода. Он поймет, что я стала другим человеком, и позволит мне видеться с Доминикой. А когда-нибудь я скажу ей, скажу… ну… что я ее настоящая мать.

И она расплакалась.

А я подумала, что, возможно, все планы Женевьевы так и останутся фантазиями, а впрочем, откуда мы знаем, что будет дальше? Судьба путает все наши планы и дает нам такие возможности, о которых мы и не мечтали, и трудности, не снившиеся нам в самых страшных, кошмарных снах.

Я уже потихоньку ходила на костылях. Боли стали меньше, сустав работал. Женевьеве тоже уже разрешили вставать.

– Послушай, Лариса, мы все больше говорим обо мне, – сказала моя соседка, когда мы прогуливались по больничному коридору. – А что ты собираешься делать после выписки?

– Даже не знаю, вернусь в пустую квартиру, буду тосковать и оплакивать свою неудавшуюся жизнь.

– Нет, Лариса, нет, это плохая идея. Тебе надо развеяться. Ты когда-нибудь путешествовала?

– Ну да, на море в Турцию.

Мы присели на кожаный диван под искусственной пальмой, в светлом больничном коридоре, пахнувшем средствами для дезинфекции.

– Это называется не путешествие, а пляжный отдых. Сейчас тебе как никогда нужно развеяться и посмотреть мир. – Женевьева в шелковом халате прекрасно выглядела, ее глаза горели. Видимо, для большей убедительности она положила мне руку на плечо.

– Ты повторяешь слова нашего врача. Спроси еще, пила ли я текилу и танцевала ли сальсу на знойных улицах Мехико, – грустно ответила я.

– Лариса, мир такой разнообразный, и все люди по-своему живут. Когда ты странствуешь по этой удивительной планете, то немного забываешь о себе – такое ощущение, что смотришь фильм. Когда мне было девятнадцать лет, один клиент повез меня путешествовать по Италии. Он был, наверно, не совсем нормальным, страдающий от одиночества и запоев, скучающий миллионер. Говорил, что любит меня, и у нас был однообразный, не всегда удачный секс, и еще он часто повторял, что ему нравится видеть мои счастливые глаза. Я смотрела на фонтаны, Колизей и чувствовала себя древней римлянкой, путешественницей, первой христианкой, которую хотели сжечь на костре. Я была в восторге и не думала о том, что я проститутка, живущая со старым алкоголиком. Мы были просто частью огромного, удивительного, грешного мира, и это было волшебно. Мне казалось, что тонкая ниточка, связывавшая меня с прошлой реальностью, порвалась, и я впитываю в себя красоту планеты, нечто непознанное, и ухожу в светлое будущее моей судьбы.

Прошло еще несколько дней. Я постепенно приходила в себя. Не то чтобы мое состояние улучшилось, но мне иногда начинало казаться, как Женевьеве в девятнадцать лет, что впереди, в туманной неизвестности, не все так плохо. Бывало такое, что в Питере дождь, ветер, слякоть, но вдруг проглянет на горизонте луч тусклого осеннего солнца, и почему-то на сердце появится радостное предчувствие чего-то хорошего, что будет непонятно когда и непонятно почему. Подходила к концу моя вторая зима в Париже. И идея кругосветного путешествия начала казаться мне уже не такой безумной.

Незаметно прошел месяц, и скоро я уже должна была выписаться из больницы. Все было так плохо, мне хотелось все забыть, все: слякотную, промозглую, несчастную Россию, Славу, Пьера, Алину. Я совершенно не представляла себе, что я буду делать, вернувшись из путешествия. А может, я и вовсе не вернусь. Заберу все свои сбережения, куплю себе домик где-нибудь на берегу океана и буду каждый вечер смотреть, как солнце погружается в волны и слегка покачиваются пальмы на ветру. И так я буду доживать свою жизнь, тихо, красиво и скучно. А может, вовсе и не скучно, может, мне будет хорошо. Я погружусь в нирвану, не буду ничего желать, по завету Будды, ведь желания – источник страданий.

Наконец настало время покинуть больницу, где я провела почти полгода. Меня встречали Жан и Лена. Объятия, цветы и все остальное. Уже наступила весна, и меня переполнял восторг от того, что я шла своими ногами по асфальту и дышала первыми, девственными, только распустившимися листочками, которые уже начали покрываться городской пылью и грязью. Лена предложила мне снова пожить у них, но я отказалась. Все на ура приняли мою идею отправиться в кругосветное турне. Жан сразу посоветовал мне прекрасную туристическую фирму для VIP-клиентов. И на следующий день я уже была там. Красивые кожаные кресла, цветы, отлично оформленная приемная, прекрасно одетая и ярко накрашенная фея туризма проводила меня в зал. В просторном кабинете сидел серьезный молодой человек в костюме. Стены украшали фотографии пальм, отелей, высоких гор и множества счастливых, сексуальных, молодых мужчин и улыбающихся, обворожительных женщин с детьми. Они загорали, катались на лыжах, плавали в океане и в бассейнах, в общем, проводили краткую земную жизнь красиво, ярко и с пользой для здоровья.

– Мы можем предложить вам очень много маршрутов, пляжный отдых, познавательные путешествия, экстремальный туризм, подъем на вершины, спуск по горным рекам. Любая страна: Аргентина, Бразилия, Чили, Австралия. Хотите посмотреть проспекты? – произнес молодой человек заученную фразу с дежурной улыбкой.

– А у вас есть кругосветное путешествие?

– Именно кругосветного у нас нет, но мы можем специально организовать его для вас с индивидуальным экскурсоводом, – любезно предложил сотрудник турфирмы. – Хотя нет, подождите, есть один маршрут, сначала путешествие по Европе, потом Латинская Америка, США, Бразилия. Весь тур занимает полтора месяца, думаю, это как раз то, что вам нужно.

Я согласилась. Стоило это удовольствие весьма недешево, но выбора у меня не было. Мне не очень хотелось ехать в одиночестве. Лучше пусть рядом со мной будут единомышленники, объединенные одной светлой идеей. Я боялась оставаться одна. Скоро тур был оформлен. И через неделю я должна была отправиться смотреть мир под руководством опытного и чуткого гида.

Одна в своей квартире я чувствовала себя некомфортно и засыпала только после приема снотворных. Мне снились мутные, страшные сны, в которых меня догоняли, пытали и убивали агрессивно настроенные личности из моего темного прошлого. Я просыпалась в холодном поту, пила коньяк, включала телевизор, звонила Лене и постепенно успокаивалась. Врач прописал мне самые современные антидепрессанты, но они не очень помогали. Я надеялась, что во время путешествия мне станет лучше.

– Ты знаешь, Лена, – говорила я как-то сестре по телефону, глядя в окно на ночь, весну и пугающую, необъяснимую жизнь. – Мне кажется, я понимаю цыган: их спасает дорога, на одном месте они впадают в тоску. А дорога – это прекрасно, в пути забываешь обо всем на свете, становишься частью вселенной.

– Лариса, отправляйся в тур и ни о чем не думай. Главное, никому не помогай финансово. Сестренка, твои средства не бесконечны. Твой банковский счет уменьшился, как и ежемесячные проценты. Всем на свете не поможешь, а деньги тебе нужны. Я просто поражаюсь, как ты постоянно попадаешь в отвратительные истории.

– Лена, ну не тебе об этом говорить. Не трави душу, а то я останусь спокойно проводить остаток своей никчемной жизни в самом дальнем уголке планеты и не сообщу вам свое местонахождение.

– Лариса, ну какой остаток жизни, о чем ты говоришь, смешно тебя слушать. У нас дела в ресторане сейчас идут не очень, кризис, а мне нельзя волноваться, я жду ребенка.

– Ты снова беременна? Здорово! Поздравляю, сестренка! – я не смогла сдержать возгласа удивления. – Жан, наверно, счастлив? У вас серьезные финансовые проблемы? Я могла бы вам помочь.

– Нет, Лариса, я не приму от тебя помощи, такими темпами скоро от твоего капитала ничего не останется. А я верю, что ты еще будешь воспитывать собственных детей. Жан как-нибудь выкрутится. Счастливого пути!

– Да, сестренка, спасибо, звони мне почаще.

Весна вступала в свои права, дышать становилось легче, хотелось валяться на травке и смотреть на облака. Неделя пролетела незаметно, я съездила к Лене в гости, походила по магазинам. И вот через пару дней я уже ехала к офису фирмы, откуда мы должны были отправиться на автобусе повышенной комфортности к первому пункту нашего назначения, в страну Леонардо да Винчи и Микеланджело.

У меня в рюкзаке были самые необходимые вещи: семь вечерних платьев, несколько пар туфель на шпильках, восемь видов кремов для лица и для тела и мой неизменный ноутбук. Все остальное в крайнем случае можно было купить по пути. Меня переполняли противоречивые эмоции: с одной стороны, моя жизнь напоминала разбитый корабль, а с другой, было ощущение, что я спаслась с терпящего бедствие судна на шлюпке и впереди виден далекий берег. И я еще не знаю, что там будет, возможно, придется жить на необитаемом острове, питаться сырыми фруктами и умереть через много лет тоскливого и мучительного ожидания проплывающего корабля. Или я попаду на курорт, оснащенный спа-отелями, барами, аквапарками и вообще всем необходимым для отдыха измученной души. В любом случае, что бы ни случилось, это все-таки лучше, чем стать добычей медуз.

Итак, я подъехала к офису турфирмы. Погода стояла хорошая, ощутимо потеплело, прилетели грачи, в полях начали скакать лошади из конюшни Пьера. Но это меня уже почти не волновало. Я решила больше не копаться в прошлом, а мысленно уже находилась в будущем, полном шикарных отелей, памятников архитектуры, шедевров мирового искусства и по крайней мере на какое-то время свободном от острых проблем взаимоотношений противоположных полов.

Вместе с группой людей, посланных мне судьбой, мы вошли в комфортабельный автобус. Нам представился гид, приятный молодой человек лет тридцати пяти в сером деловом костюме.

– Итак, уважаемые мадам и месье, меня зовут Антуан, я буду вашим гидом, сейчас мы едем в аэропорт Шарля де Голля, откуда мы полетим в вечный город Рим. У нас будет несколько авиаперелетов. Сначала мы посетим Италию, Рим, Венецию и Флоренцию, также нас ждет незабываемая экскурсия по городам Испании и Сицилии. А затем мы отправимся на другой континент в знойную Бразилию, Мексику, Чили и США. Наше путешествие займет около полутора месяцев. Мы составили программу так, чтобы вы получили максимум удовольствия от мировых шедевров искусства и архитектуры, попробовали местную кухню, в полной мере оценили национальный колорит каждой страны. Для этого, помимо музеев, мы посетим лучшие клубы, лучшие магазины и так далее. Программу можно дополнить и расширить по вашему желанию. По всем вопросам обращайтесь ко мне, я помогу вам в любой непредвиденной ситуации.

Наша группа была небольшой, около десяти человек. Наверное, мало кто мог позволить себе такое путешествие по времени и по деньгам. В аэропорту мы прошли регистрацию и сели в зале ожидания недалеко друг от друга.

– Итак, – начал наш экскурсовод Антуан, – давайте познакомимся, не из праздного любопытства, а чтобы в случае чего вы могли обратиться друг к другу с вопросом или мелкой просьбой. Мы должны быть дружной группой паломников по священным памятникам культуры. В первую очередь, хочу открыть вам секрет, среди нас есть счастливая пара молодоженов. Вот они, Бернар и Стефани.

Гид указал на молодую девушку в очень короткой, дизайнерской джинсовой юбке, модном пиджаке до талии и стильной обуви на высоких каблуках, с выражением восторга и любви ко всему живому на худеньком личике, и ее ровесника, юношу лет двадцати пяти со скучающим, пресыщенным выражением лица, в футболке и джинсах. Из нескольких уст прозвучали вялые, безрадостные поздравления.

– Среди нас есть еще одна любящая пара, которая пока не связала себя узами Гименея, – с воодушевлением продолжал Антуан. – Разрешите представить вам глубокоуважаемого Паскаля и прекрасную Анни.

Паскаль оказался худым мужчиной в очках, кашемировом свитере и дорогих брюках, у него был бегающий взгляд, по выражению лица он напомнил мне интеллигента-неудачника времен перестройки. Немного странно для группы очень богатых туристов. Анни, вульгарно накрашенная молодая женщина в коротком топике, который наполовину скрывал невероятно большую грудь, и в белых льняных брюках, одарила всех присутствующих снисходительной улыбкой королевы красоты.

– Среди нас есть еще две очаровательные уважаемые дамы, которые решили отдохнуть от мужского общества и спокойно посмотреть мир. Шанталь и Селин, прошу любить и жаловать.

Вышеуказанные дамы оказались милыми старушками, наверно, приближавшимися к восьмому десятку. Они сидели рядом и переговаривались, обмениваясь лукавыми улыбками. Обе были ярко накрашены и богато одеты. Их отличало то, что у Шанталь была высокая прическа из светлых волос, а у Селин короткая темная стрижка.

– И еще одна прекрасная незнакомка, Лариса. Я сражен ее чарами и у меня больше нет слов. – Антуан торжественно указал на меня. Я слегка помахала всем присутствующим и попыталась состроить дружелюбную улыбку. Наверно, я неплохо выгляжу в своем белом льняном костюме, но сомневаюсь, что кого-то уже пронзила стрела Амура при взгляде на замученную долгим лечением дамочку чуть за тридцать.

– Еще среди нас путешествует уважаемый Кристофер, ценитель искусства и отважный искатель приключений.

Ценитель искусства оказался хмурым мужчиной лет сорока в бежевом костюме и темных очках. Когда упомянули его имя, ни один мускул на его каменном лице не дрогнул.

– И еще с нами едут закадычные друзья и просто отличные ребята, Давид и Герард.

«Отличные ребята» оказались жизнерадостными, энергичными парнями лет двадцати. У них на лицах будто отражалось все удивительное разнообразие жизни: дорогой алкоголь, девчонки, травка, вечеринки, бабло, элитные тачки и другие чудеса нашего прекрасного мира. Давид был высоким, плотным брюнетом с крупными чертами лица, а Герард был пониже и постройнее, на его худом лице выделялся нос с горбинкой.

– Итак, мадам и месье, я искренне рад находиться в таком приятном и интересном обществе. Сейчас мы с вами проследуем на борт самолета. А по прибытии в Рим воссоединимся в зале для встречающих, и трансфер отвезет нас в отель. Мы оставим там багаж и отправимся на незабываемую экскурсию по вечному городу: Колизей, Ватиканские дворцы, замок Сант-Анджело, капитолийский холм и фонтан Треви ждут нас. Вы будете околдованы вечной магией Рима и, возможно, захотите остаться там навсегда, только сначала вам следует посетить остальные страны, запланированные в нашем маршруте. Прошу всех записать мой мобильный телефон.

Через полчаса я уже сидела в комфортном салоне бизнес-класса и пила шампанское. Подо мной пролетали поля, леса и горы, и я с легкой грустью и волнением думала о скоротечности и изменчивости жизни. В этот момент я надеялась на лучшее. Я выпила слишком много и плохо помнила, как самолет приземлился в вечном городе, встретившем нас теплом, солнцем и радостным оживлением. Скоро мы уже ехали в комфортабельном автобусе, который вез нас по холмам вечного города: античные руины, великолепные базилики, воздух, пропитанный весной. Автомобили мчались на огромной скорости мимо вечного форума, дворцов эпохи Возрождения, Пантеона, катакомб, надменного, роскошного Ватикана, резиденций древних императоров, современных зданий и беззаботных туристов. Мое сердце радостно колотилось, Рим казался мне столицей мира и цивилизации. Я на мгновение закрыла глаза и представила себе, что по улицам идут рабы и несут носилки, в которых сидят сенаторы и префекты в длинных одеждах. У них же по сути все было как в современной России: бани, правда римские, от них еще кое-что осталось, коттеджи, то есть дворцы, девочки, политические интриги, красивая жизнь, одним словом. Сейчас Рим являл собой царство демократии и свободы, по улицам ходили взбудораженные весной и таинственным духом вечного города туристы со всего мира. И мне хотелось скорее выйти из автобуса и насладиться старинными улочками, постоять около Колизея и бросить монету в фонтан Треви через левое плечо, чтобы снова вернуться в Рим.

Наш пеший маршрут начался от площади Венеции в центре города. Наверно, жара подействовала на меня плохо. Мои мысли были далеко от того, что говорил экскурсовод. Я погрузилась в печальные воспоминания и странные фантазии. Иногда мне казалось, что освещенный ярким солнцем, прекрасный, вечный город существует помимо меня, как и весь остальной мир, а меня больше нет, мое «я» растворилось где-то «на хрупких переправах и мостах, на узких перекрестках мирозданья». Когда я ловила себя на этом, мне становилось не по себе, наверно, у меня симптомы нервного расстройства или начинающееся сумасшествие.

Чтобы вернуть себя к реальности, я гладила свои волосы, проверяла телефон, посылала Лене сообщения и чувствовала, что моя заблудшая душа пока находится в теле. Меня поразило огромное количество кошек в Колизее. Может, это духи умерших здесь людей? И я увидела себя древней христианкой на огромной арене. Пускай тысячи похотливых, кровожадных язычников получают извращенное удовольствие, наблюдая, как меня поедают голодные львы. Все равно это не отменяет ценности моей жертвы во имя религии гуманизма, прощения и чистой любви, недоступной этим животным в человеческом облике, которые жадно опускают пальцы вниз, обрекая людей на смерть, словно хотят напиться кровью, как вином.

– О чем вы думаете, мадам? – спросил Антуан, незаметно подошедший ко мне. Он был в черном костюме с галстуком, ему, должно быть, было жарко.

– Я думаю о том, сколько людей умерло здесь, в Колизее.

– Да, вы знаете, что по окончании строительства Колизея были устроены грандиозные игры, длившиеся сто дней, в них участвовало огромное количество гладиаторов и диких зверей?

– Хорошо, что машины времени не изобрели.

– Почему же? Я уверен, что вы с вашим античным профилем и изысканной красотой сидели бы в первом ярусе в качестве возлюбленной императора и элегантно потягивали бы вино из золотой чаши.

– Вы нарисовали очень соблазнительную картину, это одна из ваших эротических фантазий?

– Нет, я не любитель мечтать, я предпочитаю жить так, как позволяют мои скромные, по сравнению с вашими, финансы. Секс доступен каждому, – всегдашняя улыбка Антуана вдруг исчезла, и его взгляд стал холодным и злым.

«Печально, – подумала я, – теперь меня считают богатым человеком и завидуют, раньше было по-другому, но в моей душе ничего не изменилось, ее по-прежнему терзают мрак и тоска».

Наконец поздно вечером те, кто не хотел наслаждаться волшебной римской ночью, отправились на ночлег в роскошный отель «Ритц» недалеко от центра города.

С утра мы съели свой континентальный завтрак и снова отправились на экскурсию. День пролетел незаметно. На фоне базилики Санта Мария Маджоре, Пантеона, Арки Константина и римского Форума все мои радости и печали теряли свою значимость. Каждому человеку приходится мириться с тем, что независимо от его воли прошло много тысяч лет истории человечества. Мне захотелось остаться около этой прекрасной базилики, похожей на хрустальную каплю росы среди дорожной грязи, и смотреть на нее, стать бронзовым памятником на площади и расстаться со своими воспоминаниями, желаниями и страданиями навсегда. Когда мы стояли около фонтана Треви и я рассматривала раковину, запряженную морскими коньками, снова теряя чувство реальности собственного «я», Давид обратился ко мне:

– Мадам, я вас узнал, я видел вашу фотографию в газете, вы встречались с Пьером, финансовым магнатом.

Молодой человек был одет в футболку и короткие джинсовые шорты и излучал сексуальность.

– Да, все верно. Еще что-нибудь про меня знаете?

– Увы, пока больше ничего.

– А чем вы прославились, милый молодой человек?

Давид некоторое время молчал, видимо, не зная, что ответить.

– Я известный в Париже уличный гонщик, – наконец, сообразил он.

– Странно, но я ничего не слышала о ваших достижениях.

Давид хмыкнул и отошел от меня. День прошел незаметно. Мы посмотрели римские бани, побывали на Капитолийском холме, пообедали в дорогом ресторане. Я заказала настоящую итальянскую пиццу, вспоминая те времена, когда нередко одно это блюдо составляло мой обед. Анни без конца фотографировалась, принимая очень изысканные позы. Я даже подумала, что она известная обществу, но не известная мне фотомодель. Паскаль суетился и бегал вокруг нее. Стефани все время хватала Бернара под руку, что-то ворковала ему на ухо и вообще вела себя как любящая и преданная жена. Ее супруг сохранял невозмутимость и спокойствие. Давид и Герард явно немного скучали, и шедевры мировой архитектуры не вызывали у них восторга. Селин и Шанталь не отходили друг от друга, улыбались, снимали на видеокамеру все подряд, видимо, наслаждались каждым отпущенным днем, ведь земная жизнь так коротка и с возрастом понимаешь это все острее. Как мне показалось, Кристофер был чем-то озабочен, он не улыбался, не фотографировал виды вечного города, нервничал, оглядывался и вообще больше напоминал спецагента на задании, чем беззаботного туриста. Вечером мы снова встретились в отеле. Нам предстояло провести еще два дня в Риме. За ужином Давида и Герарда не было.

– Наши мальчики пошли в клуб. Ох, уж эта молодежь, – с улыбкой сообщила Селин.

– Завтра мы все отправимся на прогулку по ночному городу, а сейчас я желаю вам доброй ночи в этом прекрасном городе Цезаря и Клеопатры, – со всегдашней доброжелательной, сладкой улыбкой сообщил Антуан.

Я отправилась в свой номер и долго не могла уснуть.

Мы провели еще два чудесных дня в Риме, а затем отправились в колыбель итальянской мафии, на остров Сицилию. Я чувствовала, что мне действительно стало лучше. Новые впечатления, отдых – все это помогало мне переключиться, забыть о своей жизни и задуматься об истории человечества. Иногда я по-прежнему теряла ощущение реальности собственного «я», но это меня почему-то перестало пугать. В чем-то даже приятное чувство, наверно, нечто подобное ощущают буддисты, растворяясь в божественном Ничто. Я старалась ни о чем не вспоминать и только наблюдать за тем, что происходит вокруг. Пускай воспоминания приходят, я просто больше не буду погружаться в них и стану похожей на туриста, который смотрит на заманчиво плещущиеся волны, но не заходит в холодное море в самом начале сезона.

Мы вновь ехали на автобусе. Остров встретил нас огромными полями, стадами овец, виноградниками, красивыми игрушечными домиками, замечательным домашним вином и будоражащими кровь историями о Коза Ностро, которые я старалась не ассоциировать с моим собственным опытом общения с криминальным миром и не принимать слишком близко к сердцу. Лично мне эти храбрые сицилийские ребята ничего плохого не сделали. Если один врач или, допустим, два или три когда-то прописали вам не то лекарство и чуть не отправили на тот свет, вы же не будете всю жизнь испытывать резкую неприязнь ко всем людям в белых халатах. Это было бы, пожалуй, неразумно.

Антуан воодушевленно рассказывал о бедных сицилийцах, которые боролись за свои права против эксплуататоров и завоевателей, и их преступное сообщество напоминало поначалу скорее клуб храбрых преемников Робин Гуда.

Голос Антуана убаюкал меня, и я погрузилась в приятные, неясные грезы, в которых я была юной девушкой и покорила сердце итальянского пастушка, но меня отвлекли от блаженного созерцания Сицилийского пейзажа оживленные голоса моих спутников.

– Итак, – говорил Антуан, – теперь вы знаете, как возникла Коза Ностро, братство эмигрантов из Италии в США, и чтобы почувствовать себя настоящими сицилийцами, мы переночуем в особняке, полностью воссоздающем обстановку жилища одного из самых знаменитых главарей итальянской мафии Томазо Бушетто.

Тем временем за окнами быстро темнело, наступала жаркая и опасная южная ночь. Вот сейчас из темноты выйдут отважные сицилийцы, одетые по последней моде шестнадцатого века и готовые кровью защищать слабых членов общины от испанских захватчиков, не забывая при этом о собственной выгоде, подобно своим далеким последователям. Мы ехали вдоль моря, вдалеке мерцали далекие огни, с побережья дул теплый ветер. И хотелось, как в семнадцать лет, думать только о хорошем. Мечтать о приключениях, о большой, страстной, вечной любви, о красивой и счастливой, безоблачной жизни, которой никогда не будет на земле.

Мы некоторое время ехали по серпантину. Давид и Герард негромко напевали какую-то бодрую песенку и периодически прикладывались к фляжкам. Мне показалось, что они были сильно пьяны. Кристофер угрюмо смотрел в окно, рассказ о колыбели итальянской мафии явно не добавил ему бодрости духа. Может быть, люди, переступившие черту закона, когда-либо нанесли ему финансовый или моральный ущерб, и теперь он, как и я, не может сдержать праведного гнева при разговорах об этой не лучшей части человеческого племени. Селин и Шанталь были как всегда веселы и довольны, видимо, жизнь научила их за долгие годы воспринимать мир таким, какой он есть, и во всем находить положительные стороны. Надеюсь, и я со временем к этому приду, и у меня тоже появится лукавая, ироническая, снисходительная улыбка и верная подруга-ровесница, готовая отправиться за мной на край света. Стефани продолжала всем сердцем наслаждаться медовым месяцем, что, казалось, даже немного раздражало ее молодого супруга. Анни сидела в привлекательной позе и разговаривала по телефону. А Паскаль что-то лихорадочно набирал на клавиатуре тачпада.

За время путешествия я почти ни с кем не общалась. Только немного поговорила с Селин и Шанталь. Стефани как-то, когда Бернар ненадолго покинул ее, сказала, что ей крайне нравится это волшебное путешествие и что она очень любит своего мужа. Она просто идеальная молодая жена, веселая, красивая и любящая, и такое ощущение, что в ее шкафу нет ни одного скелета, только чистые, пахнущие духами, платья от модных дизайнеров, – подумала я с легкой грустью. Вот Бернар не очень походил на идеального супруга – что ж, может, это только добавляет ему привлекательности в глазах Стефани.

Наконец мы подъехали к особняку, который, скорее, можно было назвать старинным замком. Дорожка из вязов, два фонаря в стиле ретро и каменная лестница, ведущая к желанному месту отдыха.

Мы вошли внутрь и увидели в общем-то привычную для меня обстановку: камин, дорогие, обитые бархатом кресла, большой стол, покрытый скатертью, на котором стояла изысканная трапеза, на стенах картины, в частности прекрасный портрет отважного Томазо Бушетто на коне с саблей. Еще мы могли любоваться мраморной лестницей на второй этаж.

– Дорогие друзья, здесь никого нет, кроме обслуживающего персонала. И мы можем представить себе, как отдыхал почти в таком же зале Томазо Бушетто, вернувшись после своих трудных дел, – проникновенно сообщил Антуан.

Багаж занесли и поставили пока в коридоре.

– А у него была подружка? – спросила Анни.

– О, безусловно, знаменитый мафиози и сейчас продолжает наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях.

Анни одобрительно улыбнулась, будто она понимала Томазо Бушетто как никто другой и вообще они были родственными душами. Мы сели за стол: несколько видов салатов, яйца по-провански, мясо по-французски, куриные кусочки с соусом Сардини, морепродукты, изысканные десерты. Я отдала должное ужину, думая о том, что скоро наберу вес, сопьюсь и буду ездить по разным странам в поисках непонятно чего, всеми забытого смысла жизни, глубоко запрятанного под горой хрустящих бумажек, драгоценностей и дизайнерской одежды.

Затем молчаливый, строгий, смуглый молодой человек в форме дворецкого стал разводить гостей по комнатам. Мне досталась уютная спальня на втором этаже в боковом крыле здания. Там была широкая кровать с резной спинкой, трюмо, плазменная панель и знаменитая картина «Итальянское утро» на стене, изображавшая не совсем одетую очаровательную девушку, умывающуюся из рукомойника. Особняк располагался на берегу моря, и из окна открывался изумительный вид на бескрайний морской простор и далекие огоньки маяков и проплывающих кораблей. Но я отчего-то почувствовала себя неуютно. У всех этих судов есть цель и маршрут, а я даже не знаю, куда мне плыть и к какому берегу я хочу пристать. Я купила дорогущий билет в партер, сижу в театре и наблюдаю за жизнью. Скоро спектакль закончится, актеры получат гонорар, овации, праздничный банкет, а я уныло пойду одна по вечерней улице, никому не известный и не нужный человек. Этот мир прекрасно обошелся бы без меня. От этих мыслей на душе стало очень грустно, я надела свою широкую шелковую пижаму и выглянула в коридор.

Тут я увидела Кристофера, который в джинсах и футболке шел по коридору с озабоченным видом. На нем не было черных очков, и я впервые посмотрела в его пронзительные, серые, внимательные глаза. Коридор был оригинально оформлен в стиле средневекового замка, по стенам стояли статуи рыцарей в доспехах и фонари в форме больших свечей на массивных бронзовых подсвечниках.

– Мадам Лариса, можно зайти? – спросил он. – Не подумайте ничего плохого, я просто хочу поговорить.

Я была очень удивлена: до этого Кристофер не сказал мне ни одного слова. У него был низкий, чуть хрипловатый голос, мне показалось, что он говорит по-французски с каким-то неизвестным мне акцентом.

– Проходите, месье, – неуверенно ответила я.

Мы зашли в мою комнату, таинственный гость робко встал на пороге.

– Мадам, хочу вам признаться, я нахожусь в беде.

Я подумала, что люди, находящиеся в беде, не отправляются в дорогущую туристическую поездку. Впрочем, кто знает.

– Ну, что у вас случилось? – тихо спросила я.

– Понимаете, меня ищут люди, о которых я не могу говорить. Они разрушили мою жизнь.

– Зачем же вы пришли ко мне?

– Я очень устал и не знаю, куда мне идти. Простите, простите. Я, наверно, не вовремя, мне надо уйти, – засуетился он.

– Расскажите мне все же, что случилось, облегчите душу, – произнесла я тоном доброй феи, – присаживайтесь.

Кристофер тяжело опустился на стул с бархатной обивкой рядом с кроватью, на которой я сидела, положив ногу на ногу.

– Они хотят меня убить, это супруг моей возлюбленной, – обреченно признался он.

– Так он один или их много?

– Неважно. У нас была умопомрачительная страсть. Она была очень богата и оставила все мне по завещанию. Знаете, так бывает. Мы с ней родились в один год и в один день, таких случайностей не бывает, наша встреча была уготована судьбой, я любил ее, мне ничего от нее не было нужно. И ее супруг узнал о нашей связи только во время оглашения завещания. Он был в страшной ярости и остался ни с чем. Вся его жизнь, все активы, бизнес перешли ко мне. Ее муж поклялся, что убьет меня. Я срочно уехал из страны, но ведь невозможно всю жизнь скрываться, – Кристофер сморщился, и его лицо приняло страдальческое выражение. Он напоминал одного из мучеников, которых собирались затравить зверями в Колизее.

– А вы не могли бы отдать ее мужу эти деньги, написать дарственную или что-то в этом роде?

– Это не решит проблемы, он страшно зол на меня из-за нашей связи, она никогда не любила его, у них не было детей. Месть – теперь единственный смысл его жизни.

– Вы думаете, что обманутый муж подошлет киллера? – стыдно признаться, но печальная история Кристофера как-то забавляла меня. Я почему-то не могла разделить его душевную боль.

– Возможно, но он настолько обезумел, что может попытаться все сделать своими руками. В Риме мне показалось, что я видел в толпе человека, похожего на него.

– Даже не знаю, что вам посоветовать, Кристофер, – сказала я, стараясь добавить в голос максимум скорбных ноток.

– Ничего не нужно, Лариса, – он встал и подошел ко мне. – Вы изумительно красивая женщина, уверен, у вас есть своя печальная и красивая история. Мне так больно, позвольте вас поцеловать.

– Нет, месье, я пока не готова к этому, – ответила я, отдвигаясь от человека, попавшего в крайне сложную жизненную ситуацию.

– Лариса, простите, ради бога, меня накрыло, как волной, наваждение, безумство. Я не мог отвести от вас глаз и, как мальчишка, все это время не решался заговорить. Понимаю, что сейчас не время и я ничтожество по сравнению с вами, но это сильнее меня.

– А кем вы работаете?

– Я профессор, преподаю в Сорбонне философию. Скучные мысли скучных людей. Когда-то мне казалось, что это мое призвание: говорить молодежи о поиске смысла жизни. Давным-давно я заплакал над историей о том, как Диоген сказал Александру Македонскому: «Отойди и не загораживай мне солнце». Я находил глубокий смысл в учении Будды и Конфуция, медитировал, и иногда мне казалось, что я отключаюсь от всего мира и погружаюсь в нирвану.

– У меня тоже бывает такое чувство, мы с вами оба близки к Божественному, у нас много общего.

Я подняла глаза к небу и улыбнулась.

– А чем занимаетесь вы? – спросил Кристофер, раздевая меня глазами.

– Ничем, абсолютно ничем. Я прожигательница жизни, иногда хожу в спа-салоны, встречаюсь с гомосексуалистами, больными СПИДом. Что вы думаете по поводу того, что с философской точки зрения я считаю себя никем? Я ничто, земля прекрасно обошлась бы без меня. Мое общение с миром не принесло ничего, кроме взаимных страданий.

– Вы неправы, Лариса, мир обошелся бы без любого из нас, без Жанны Д΄Арк, без Людовика Четырнадцатого и Виктора Гюго. Но когда вы дарите мужчинам свой прекрасный взгляд и украшаете собой мир, он становится лучше. Современный стереотип говорит нам, что человек должен прославиться и заработать миллионы, и только тогда он представляет из себя звезду и ценную личность. Это не так, совсем не так, люди, играющие на низменных инстинктах толпы, сумевшие приспособиться, на самом деле ничто, их души пусты и их нечем заполнить, кроме наркотиков и алкоголя.

Кристофер сидел на стуле с печальным лицом.

– В моей комнате есть бар, здесь оказалось хорошее испанское вино, давайте выпьем, – предложила я.

– С удовольствием.

Я налила бокал себе и ему.

– Ну что ж, давайте за жизнь, в ней все-таки есть что-то хорошее, – произнесла я, стараясь изобразить светлую грусть.

– Давайте.

Потом мы выпили еще по бокалу за истину и свободу. Кристофер предложил такой необычный тост. Я успокоилась.

– Вас тоже мучают воспоминания, – сказал мой собеседник. – Представьте себе, что вы идете вдоль побережья только вперед, вокруг великолепные южные цветы, яхты, вдалеке вы видите горы, покрытые буйной тропической зеленью. И сейчас вы встретите кого-то, кто увезет вас на далекий океанский остров. И все, что было в прошлом, неважно. Не имеет уже никакого значения по сравнению с удивительным и интересным будущим, которое вас ждет, если вы этого захотите.

По взгляду Кристофера я поняла, какое именно удивительное и интересное будущее он подразумевал под этой аллегорией

– Да, давайте за это по последнему бокалу, – сказала я, делая вид, что алкогольный дурман скрыл от меня смысл метафоры.

Мы выпили.

У меня немного закружилась голова.

– Спасибо за компанию, я устала и теперь хотела бы немного поспать.

Я прилегла в халате на постель.

– Спасибо и вам, – Кристофер вышел из комнаты.

День был насыщенный, и я почти моментально отключилась.

Разбудил меня стук в дверь. Затем она открылась, и вошел человек в форме.

– Синьор и синьорита, вы должны пройти в гостиную, произошло убийство, – сказал он по-английски.

Глава 21 Кто преступник?

У меня по спине пробежал холодок. Я с удивлением увидела, что рядом со мной лежит Кристофер в футболке и джинсах.

– Почему вы остались в моем номере? – воскликнула я в праведном гневе.

– Я не мог уйти, в одиночестве меня одолевает страшная тоска, я надеялся, что вы простите меня.

Я одарила его хмурым, неприязненным взглядом.

– Кристофер, понимаю, что у вас горе, но вы переходите все границы.

Мы прошли в гостиную. Там уже сидели встревоженные и невыспавшиеся участники группы.

Я рассмотрела следователя, на вид ему было лет тридцать пять. Немного смуглое, породистое лицо, карие глаза, чуть вьющиеся волосы. Он мог бы быть красавцем, если бы не печальное и озабоченное выражение лица, которое портило его шарм.

– Итак, дамы и господа, я лейтенант испанской полиции Адольфо Родригес. Произошло убийство, – начал мрачный человек в форме, – и мне нужно допросить вас, каждого в отдельности, вам придется не покидать особняк до выяснения обстоятельств.

Я оглядела своих спутников, среди них не было жизнерадостной, улыбающейся Селин. Значит, она жертва.

– Ну, ни фига себе, – Бернар произнес какое-то французское ругательство. Давид и Герард переглянулись.

– А виски можно выпить? – тихо спросил Герард. У него был крайне испуганный и расстроенный вид, будто покушались именно на его драгоценную, молодую жизнь.

Его друг стукнул его по руке и что-то резко сказал.

У Шанталя, как ни странно, не было обычного бегающего взгляда, он сидел какой-то спокойный и умиротворенный. Кристофер выглядел крайне несчастным, словно на него обрушилось все мировое зло. Стефани была испуганной и растерянной, как ребенок, который впервые в жизни столкнулся с настоящим горем.

– Я буду приглашать вас по очереди в свободную гостиную на первом этаже, у нас есть постановление на обыск в ваших комнатах, – продолжал Адольфо.

– Это беспредел, вы не имеете права! – злобно крикнула Анни, шарм обаятельной королевы красоты с неизменной голливудской улыбкой внезапно исчез.

– Имеем, у нас есть постановление, – следователь махнул перед ее лицом какой-то бумажкой, – если хотите, вы можете связаться с французским консульством, я готов прямо сейчас продиктовать вам телефон. Дамы и господа, просьба не переговариваться, все ваши разговоры будут записаны моим сотрудником, – добавил суровый итальянец, и в его скорбном голосе прозвучали стальные нотки.

Когда-то в юности я прочла очень много детективов, и сейчас мне показалось, что это мой шанс. Я почувствовала, что мне очень хочется наказать убийцу доброй, всегда улыбавшейся старушки, и поняла, что хочу помочь расследованию. Я ведь на самом деле неглупый человек, и мне иногда удавалось решать сложные задачи, выпутываться из трудных ситуаций. В прошлом, когда я читала детективы, я уже почти на первой странице знала, кто совершил страшное злодеяние и лишил жизни своего ближнего. Наверно, я прирожденный сыщик и могла бы стать второй мисс Марпл. В ту минуту на меня будто снизошло озарение, и я осознала, в чем на самом деле было мое призвание.

– Синьор, дон, мистер Родригес, можно вас на минутку, – обратилась я к следователю, и мы отошли в угол гостиной, где стояли безмолвные стражи закона в форме, – я была детективом в России и раскрывала очень запутанные дела, я вас умоляю, позвольте мне присутствовать при допросах и помочь расследованию. Пожалуйста.

– Нет, это невозможно, – мрачно ответил синьор Адольфо.

– Вы такой красивый мужчина, я сделаю для вас все, что угодно, – сказала я, чувствуя, что участие в расследовании – мой шанс вырваться из порочного круга депрессии и тоски.

Следователь внимательно посмотрел на меня. Его лицо немного изменилось, будто сквозь мрачные, грозовые облака пробился один тонкий, солнечный лучик надежды.

– Хорошо, – ответил он после небольшой паузы, – но имейте в виду, если вы сами преступница и будете пытаться свалить вину на кого-то другого или подбросить улики, прослушивание допросов других фигурантов вам не поможет. Запрещаю вам делать комментарии, вы должны молчать, – он бросил на меня суровый взгляд, слегка разбавленный острым соусом мужского любопытства.

– Итак, синьор Кристофер, прошу вас пройти для допроса в гостевую комнату, – сказал Адольфо, когда мы вернулись к столу.

Преподаватель философии понуро поплелся туда, куда его направляла железная рука закона и правосудия.

Мы прошли в гостиную. Скорее это был кабинет. Видимо, он должен был напоминать помещение, где Томазо Бушетто корпел над бумагами, документами и счетами. Там стоял большой письменный стол, который украшала маленькая статуя Аполлона. С одной стороны располагалось роскошное кожаное кресло, в котором разместился Адольфо. Рядом с ним на компьютерном стуле сидел серьезный молодой человек в очках. Кристоферу следователь молча указал на деревянный стул напротив. Мне Адольфо предложил мановением руки довольно комфортное место на кожаном черном диване сбоку от письменного стола.

– Итак, месье Кристофер, – сказал следователь, держа в руках его паспорт, – прошу вас сообщить нам ваш род занятий.

Адольфо говорил на итальянском, а парень, сидевший рядом с ним, быстро переводил бесцветным голосом.

– Я преподаю в университете.

– Как давно вы этим занимаетесь?

– Около двадцати лет.

– Проживаете ли вы по адресу, указанному в паспорте или где-либо еще?

– По адресу, указанному в паспорте.

Следователь задавал вопросы быстро, не давая Кристоферу ни секунды на раздумья.

– Как давно вы там проживаете?

– Я купил там однокомнатную квартиру в тысяча девятьсот девяностом году, до этого я проживал на набережной Сены с родителями.

– Как давно вы состояли в связи с мадам Селин?

У Кристофера округлились глаза, его изумление показалось мне искренним.

– Да вы что? Я похож на извращенца?

– Затрудняюсь ответить. Как вы можете объяснить то, что ее нашли убитой выстрелом в висок?

Кристофер съежился, вздрогнул и тихо ответил:

– Какой кошмар, я не знаю, как это объяснить. При чем тут я?

– А где вы сами провели эту ночь?

– Я был с мадам Ларисой.

– Как давно вы состоите в связи? – быстро спросил следователь.

– Между нами ничего не было. Не знаю, вы, наверно, не поймете. Мне было очень тяжело, и я пришел просто поговорить с ней. Я спал одетый.

– Как давно вы знакомы с Ларисой?

– Мы познакомились этой ночью, – Кристофер говорил упавшим голосом узника, приговоренного к смерти.

– Вы помните, в котором часу вы покидали комнату Ларисы?

– Не помню. То есть, я ее не покидал, – мой ночной гость вздрогнул, нахмурился и обтер ладонями лицо.

– Кого: мадам Соколову или мадам Селин? – четко спросил Адольфо все тем же бесцветным, тихим голосом.

– Комнату мадам Ларисы. Я понимаю, вы хотите подловить меня, я теперь у вас идеальный подозреваемый, – ответил Кристофер уже спокойно, с печалью человека, пытающегося примириться с тяжелым горем.

– Мадам Лариса, как давно вы состоите в интимной связи с Кристофером? – неожиданно спросил Адольфо, окинув меня суровым взглядом добропорядочного пуританина времен Реформации.

– Между нами не было даже французского поцелуя, – ответила я, надеюсь, совершенно бесстрастно.

– Чем вы занимаетесь, мадам Лариса, в свободное от путешествий время?

– Ничем.

– Вы проводите ваши дни, глядя в потолок?

– Да, в потолок ресторанов и салонов красоты, – грустно ответила я.

– Чем был вызван ваш разрыв с Пьером?

– Это к делу не относится, но вам я скажу: между нами угасли чувства.

– Кристофер, вы сказали, что вам было очень тяжело? Почему?

– Я не буду отвечать на вопрос. Это никак не относится к смерти несчастной старушки.

– У вас финансовые затруднения? – быстро спросил Адольфо все тем же официальным тоном.

– Нет.

– Значит, это связано с амурными делами. Абсолютно все подробности жизни фигурантов относятся к делу. То, что человек решается на преступление, является следствием стечения миллиона обстоятельств его жизни. Лариса, часто ли вы испытываете скуку? – следователь быстро посмотрел на меня.

– Часто.

– Вы ищете острых ощущений?

– А что вы понимаете под острыми ощущениями? – я бросила на него внимательный взгляд.

Следователь даже не моргнул.

– А что под ними понимаете вы?

– Уж точно не убийство пожилых женщин.

– Кристофер, кто мог желать смерти мадам Селин?

– Я вам клянусь, я не имею об этом понятия, – страдальческим тоном ответил несчастный.

– А что вы делали с мадам Ларисой? – спросил Адольфо, и мне показалось, что на его устах мелькнула легкая улыбка.

– Ничего, мы пили вино.

– А потом?

– Я больше не могу отвечать на ваши вопросы, я имею право хранить молчание. Я буду говорить только в присутствии адвоката, – Кристофер пытался придать своему голосу твердость.

– Хорошо, одну минуту, – следователь вышел и через минуту вернулся со смуглым человеком в очках и с портфелем, который занял место на диване рядом со мной. – Теперь вы будете говорить в присутствии адвоката, его зовут Диего Санчос. Итак, Кристофер, вы помните, во сколько Лариса покидала комнату?

– Я спал и ничего не видел и не слышал.

– Являетесь ли вы родственником мадам Селин и встречались ли вы с ней ранее?

– Да, я ее племянник, – ответил Кристофер и закрыл лицо руками.

– Была ли она богата?

– Да, у нее был особняк около Версаля и солидный счет в банке.

– Есть ли у нее другие наследники кроме вас?

– Нет, но я не убивал ее! – закричал Кристофер. – Я не знаю, кто это сделал.

Он был близок к настоящей истерике.

– Вы были в хороших отношениях с вашей тетей?

– Нет, – мрачно констатировал Кристофер.

– Почему?

– Она не одобряла мой выбор.

– Выбор профессии?

– Женщины, но между нами не было никакой вражды.

Кристофер неожиданно покраснел, у него слегка затряслись руки.

– У меня раскалывается голова, наверно, гипертонический криз. Такое бывает, у меня часто повышается давление, я сегодня не принял лекарство, здесь есть врач?

– Сейчас вызовем. Диего, проводите его.

Мой ночной гость покинул кабинет в сопровождении адвоката.

Все указывает на Кристофера. Но в книгах обычно главный подозреваемый оказывается невиновен. Иначе будет неинтересно. Впрочем, боюсь, что порой реальная жизнь вносит свои коррективы в законы детективного жанра.

– Итак, синьора Соколова, как давно вы знакомы с Кристофером? – сурово спросил следователь, когда мы остались вдвоем.

– Вы знаете, мне кажется, надо копать в другом направлении: с одной стороны, все указывает на него, а с другой – что-то здесь не так.

– Я не спрашиваю вашего мнения, отвечайте на вопрос, – резко сказал Адольфо.

– Но вы же согласились, чтобы я помогла вам в расследовании.

– Не соглашался – только на ваше присутствие при допросах.

– Я, к несчастью, познакомилась с Кристофером этой ночью.

– И как прошла ночь? – спросил Адольфо понимающим тоном опытного человека и почему-то украдкой взглянул на статую Аполлона.

– Мы уже сто раз ответили вам, что мы выпили вина, поговорили, и я легла спать.

– Вы заранее договорились, как отвечать на вопросы?

– Нет, не договаривались.

– Почему же Кристофер остался ночевать в вашей спальне?

– Я велела ему уйти.

– Почему же он не ушел? – Адольфо задавал вопросы быстро, не глядя на меня и что-то записывая. Но после этого вопроса он кинул на меня пронзительный взгляд.

– Честное слово, не знаю, я уснула почти моментально. Я ужасно удивилась, увидев его утром на своей постели.

Мне показалось, что Адольфо не смог сдержать легкой ухмылки.

– Вы всегда засыпаете моментально?

– Нет, иногда я страдаю бессонницей.

– Во сколько вы легли спать?

– Не помню, вроде бы около половины первого ночи.

– Много ли вы выпили?

– Одну бутылку вина на двоих.

– Вы согласились на предложение Кристофера провести ночь в вашей постели?

Адольфо атаковал меня вопросами, бросая их, как бомбы, один за другим.

– Нет, он не делал такого предложения.

– Почему вы уехали из России? У вас были проблемы с законом? – следователь снова заглянул мне прямо в душу.

– Там холодно, и по улицам бегают медведи и бандиты в валенках с автоматами. Надоела такая обстановка.

– Как вы разбогатели?

– Я получила наследство от дяди.

– Вы убили его выстрелом в висок?

– Не убивала! – я начинала терять терпение.

– Он был известным человеком в России?

– Да, в определенных кругах.

– Как его звали?

– Это к делу не относится.

– Давайте я буду решать, что относится к делу, – железным голосом произнес Адольфо. Его взгляд говорил о том, что он с радостью упрячет меня за решетку до конца моих дней.

– Его звали Денис Петрович Иванов.

– В каком году он умер?

– В двухтысячном.

– Зачем вы врете?

– Я говорю правду.

– Повторяю свой вопрос: зачем вы врете? Вас привлекут к ответственности за дачу ложных показаний.

– Привлекайте, если считаете, что они ложные, – я постаралась выдержать его взгляд.

– Я еще вернусь к разговору с вами, а сейчас нужно срочно опросить других фигурантов, – сурово сказал Адольфо. Он позвонил по мобильному и попросил принести ему тройной черный кофе. Кнопка вызова секретарши в бутафорском кабинете Томазо Бушетто отсутствовала.

Следователь – просто идеальный слуга закона, суровый, непроницаемый, жесткий, настоящий карающий меч правосудия. Или это только маска? Адольфо пил кофе и что-то читал в своем ноутбуке. Я на секунду вышла, в коридоре меня поймал Кристофер, красный, с растрепанными волосами.

– Лариса, вы верите, что я невиновен? Я никого не убивал! Все указывает на меня.

– Я уже не знаю, чему и кому можно верить, – печально ответила я.

– О чем вы беседуете? – спросил нас молодой парень в форме, который подскочил к нам, как только увидел, что мы разговариваем.

– Перекинулись парой реплик об испорченном отдыхе.

Я вернулась к Адольфо.

Там уже сидел Паскаль. Возлюбленный Анни явно волновался, тот же бегающий взгляд, его ладони были сжаты, мне показалось, что его короткие черные волосы слиплись от пота.

– Синьора Лариса помогает мне в расследовании, – зачем-то сообщил Адольфо.

Паскаль даже не взглянул на меня.

– Синьор Паскаль, были ли вы знакомы с госпожой Селин?

– Да, мы были знакомы, – раздраженно ответил Паскаль.

– Вы являетесь владельцем юридической фирмы?

– Да, все верно.

– При каких обстоятельствах вы познакомились с госпожой Селин?

– На каком-то обеде, не помню точно.

– Пересекались ли ваши интересы в сфере бизнеса?

– Нет, она владела сетью отелей, честно говоря, у покойницы был другой уровень доходов.

Мне показалось, что финансовое превосходство пожилой леди явно злило Паскаля даже сейчас, когда она отправилась в лучший мир, где не нужно заботиться о насущном хлебе.

– Месье Паскаль, а верна ли информация о том, что Селин помимо сети отелей владела и большой юридической фирмой и за последнее время к ней перешли несколько ваших крупных клиентов, которые приносили вам основной доход?

– Да, такое было, – Паскаль поморщился, – это нормальный процесс, клиенты приходят и уходят, такое случается постоянно.

– Более того, она предлагала вам купить вашу фирму, что вы рассматривали как поглощение, – Адольфо опять говорил совершенно без эмоций.

– Когда вы успели все это раскопать? Ее предложение было мне неинтересно.

– И вы случайно оказались с ней в одной туристической поездке? Вы верите в рок, в судьбу?

– Это простое совпадение.

– Вы религиозный человек?

– Нет, я атеист, – Паскаль поморщился, словно испытывал жгучее отвращение ко всем мировым религиям.

– Значит, вы не считаете убийство грехом?

– Это преступление против государственных законов. Вы хотите подробно узнать о моем мировоззрении и философских взглядах? – раздражение Паскаля становилось все сильнее, мне казалось, что он готов броситься на служителя закона со статуэткой Аполлона.

– Нет, не хочу. Но согласитесь, что со смертью Селин проблемы вашей юридической фирмы решаются.

– Нет, это не так. Главное – не личность руководителя, а репутация самой фирмы. Если клиенты перешли к ним, значит, они уже не вернутся.

– А мне кажется, что личность руководителя играет большую роль.

– Вы хорошо разбираетесь в бизнесе? – спросил Паскаль с ядовитой иронией.

– Допрос веду я, – не моргнув глазом, ответил Адольфо. – В котором часу вы покидали вашу комнату сегодня ночью?

– Я ее не покидал, Анни может это подтвердить.

– Конечно, думаю, ради вас она подтвердит все что угодно. О чем вы хотели поговорить с госпожой Селин? Вы хотели убедить ее отменить поглощение вашей фирмы, оставить в покое вас и ваших клиентов? Перестать заниматься тем, чем она занималась всю жизнь? Вы думали, это реально?

– Я не собирался с ней говорить, мы случайно оказались в этой поездке.

В таком ключе допрос продолжался еще некоторое время. Наконец, Паскаль ушел в отвратительном настроении. Следующей пригласили Анни.

Она присела на стул, положив ногу на ногу. Ее очаровательная, облегающая юбка демонстрировала стройные бедра. Она была в коротком топе на бретельках, но Адольфо даже не взглянул на ее грудь, а смотрел ей прямо в глаза.

– Итак, Анни, эту ночь вы провели с Паскалем?

– Да, к сожалению.

– Почему к сожалению?

– Наши отношения зашли в тупик.

– Отчего же?

– Это наше личное дело, но если вы уж так интересуетесь, он перестал устраивать меня в постели, стал каким-то нервным за последнее время, думаю, вы понимаете, о чем я, – она тяжело вздохнула и поправила прическу.

– Да, понимаю. Ваш друг разговаривал с госпожой Селин во время путешествия?

– Да, Паскаль говорил с ней, предлагал ей какую-то хитрую сделку, что-то вроде сотрудничества, – я не очень во всем этом разбираюсь, – дарил ей цветы, чертов геронтофил.

– Анни, чем вы занимались до знакомства с Паскалем?

– Ничем, жила в свое удовольствие, мне помогали друзья, правда, у меня не было таких обеспеченных товарищей, как у Ларисы.

– Протестую, это к делу не относится, мадам Лариса помогает мне в расследовании. И теперь финансовое положение Паскаля пошатнулось, и он стал помогать вам не так хорошо, как хотелось бы?

Анни стукнула кулаком по столу и закричала:

– Я не понимаю, почему все видят в красивой женщине шлюху? Что плохого в том, что человек хочет хорошо выглядеть и жить в свое удовольствие? Наши чувства исчерпали себя, он стал нервным, раздражительным, срывался на мне, раздражал меня, я не могла больше это выносить. Поехал в путешествие не чтобы развлечь меня, а за этой старой перечницей. Я не гоняюсь за денежными мешками, а ищу в отношениях гармонию. Когда-то я целый в год встречалась с нищим рок-музыкантом, и нам было очень хорошо вместе. Главное в человеке – это глаза, по ним сразу все понятно.

– Вы высказываете очень умные мысли, Анни, простите меня, я следователь и поэтому провоцировал вас. Выходил ли Паскаль сегодня ночью из номера?

– Да, выходил, около двух часов ночи, сказал, что пошел курить в гостиную. У меня бронхиальная астма, и я не переношу табачный дым.

– И долго он отсутствовал?

– Не знаю, я уснула.

Адольфо задал еще несколько вопросов, и Анни ушла. Следующим на допрос вызвали Давида. Высокий брюнет развалился на стуле. Мне показалось, что он хотел положить ноги на стол, но передумал. Я заметила, что у него ссадина над бровью.

– Давид, скажите, вы общались с Селин?

– Нет, мне нравятся девочки помоложе, – ухмыльнулся парень.

– Вы покидали вашу комнату сегодня ночью?

– Да, покидал, мы с Герардом искали клуб, хотели оттянуться, вышли, там внизу недалеко были огоньки, вроде какая-то деревня.

– Как вы получили эти ссадины на лице?

– Да, никак, ерунда, пошли искать клуб, а нам навстречу компания местных ребят. Попросили закурить, повздорили, слово за слово, в общем, подрались немного.

Мне показалось, что Давид занервничал.

– Никто не пострадал из ваших противников? – Адольфо бросил на него пронизывающий взгляд.

– Да нет, никто, так, плевое дело, обычная потасовка, – Давид пожал плечами.

– А вы часто участвуете в потасовках?

– Ну, бывает иногда, вообще-то редко.

– А среди этих ребят не было девушек?

Мне показалось, что Давид напрягся.

– Не было.

– Сколько было ваших противников?

– Двое или трое, не помню точно.

– У вас плохая память? – без тени иронии спросил Адольфо.

– Ну, мы выпили с Герардом вина, в мини-баре в номере хороший алкоголь, я был слегка нетрезв.

– И много вы выпили?

– Да не помню я, – вдруг закричал Давид, – я к смерти этой старухи отношения не имею никакого. Она мне до лампочки. У нас отпуск испорчен. Можно, я уже пойду? Я пить хочу, голова раскалывается.

– Сегодня ночью под обрывом на скалах нашли тело молодой девушки, итальянки, она была убита и изнасилована. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Вы меня будете подозревать во всех преступлениях на Сицилии?

– Нет, мы просто возьмем образцы вашего ДНК.

Следующим на допрос вызвали Герарда. Мне стало жаль его. Он был очень бледен, с орлиным носом с горбинкой и кругами под глазами он напоминал умирающую, раненую птицу.

– Герард, о чем вы беседовали с госпожой Селин во время путешествия?

– Ни о чем, она сказала, что я похож на ее погибшего мужа в молодости, – тихо ответил молодой человек.

– Свидетели утверждают, что вы ссорились, почему?

– Она предложила мне неплохо провести время и сказала, что может меня прекрасно отблагодарить. Это отвратительно, ей же было под семьдесят.

– Вы оскорбляли госпожу Селин? – четко спросил Адольфо.

– Я просто сказал ей, что она не в моем вкусе.

– Свидетели утверждают, что вы громко кричали, что она одной ногой на краю могилы.

– Она сама оскорбляла меня. Сказала, что не будет больше меня беспокоить, если я предпочитаю мальчиков, – Герард еще больше побледнел и взглянул на нас глазами мученика, – мои сексуальные пристрастия – это мое личное дело.

– Вы злились на госпожу Селин? Вы хотели ее убить?

– Убить не хотел. Да, я злился на эту старую каргу. Но я никогда не стал бы ее убивать, я пацифист, – с грустью признался Герард.

– Вы давно страдаете эпилепсией?

– С детства.

– У вас бывают приступы, после которых вы не помните, что происходило?

– Да, бывают.

– Насколько часто?

– Я не знаю, – печально ответил Герард, – я стараюсь не думать о своей болезни. Очень редко хожу к доктору, часто забываю принимать лекарства. Я плыву по течению, туда, куда меня ведет вечная, трансцендентная энергия жизни, – его лицо вдруг осветилось. – Я часто медитирую и несколько раз достигал просветления.

– А космическая энергия не могла вас привести к необходимости убийства? – без тени иронии спросил Адольфо.

– Нет, разлитая повсюду, как воздух, энергия жизни несет нам добро, – в глазах Герарда была мудрая, светлая печаль.

– Расскажите мне о событиях сегодняшней ночи, – попросил Адольфо.

– Ничего особенного не произошло, мы с Давидом вышли прогуляться.

– Вы никого не встречали по дороге?

– Никого, – быстро ответил парень.

– Зачем вы меня обманываете, Герард? Давид нам все рассказал.

– Да, мы встретили ребят, поссорились с ними.

– Почему вы не хотели об этом говорить?

– Произошла драка. Давид такой непредсказуемый, во все ввязывается. У него море энергии, он не знает, куда ее приложить. Он мог бы быть первопроходцем, дойти до северного полюса, открыть Америку.

– Вы хорошего мнения о вашем друге?

– Да, он необыкновенный человек.

– Вы были в близких отношениях с Давидом?

Герард вздрогнул.

– Нет, что вы. Мы были просто друзьями. Он не создан для любви. Давида переполняет жизненная сила, если он правильно направит ее, то станет великим человеком, я уверен, у него большое будущее.

– Среди тех ребят, которых вы встретили вчера, была девушка?

Герард вздрогнул:

– Нет.

– Зачем вы сейчас обманываете меня? Вы будете привлечены к ответственности за дачу ложных показаний.

– Вроде бы была одна девушка, я не помню точно, мы много выпили.

Адольфо неожиданно встал и схватил Герарда за плечи:

– Быстро говори всю правду, и мы замнем дело, так как вы находитесь на территории другой страны, а иначе твоего друга упрячут за решетку до конца его дней.

– Давид был с ней, с девушкой, это было как кошмарный сон, я надеялся, что он будет со мной. Но, видимо, этого никогда не случится, – Герард побледнел, его руки дрожали.

– Он изнасиловал ее?

– Нет, она сама захотела быть с ним, они лежали на берегу обрыва в траве, это было отвратительно. Меня тошнило, начался приступ.

– Какой приступ?

– Припадок эпилепсии.

– Расскажи, как ты убил ту девушку?

– Я не убивал ее.

Вдруг Герард побледнел и упал на пол, у него изо рта пошла пена. Позвали врача.

Я не могла прийти в себя.

– Положение становится все более интересным, – мрачно произнес Адольфо, – делом об убийстве девушки будет заниматься местный следователь.

– Вы думаете, это кто-то из них?

– Я ничего не думаю, я ищу факты, тут у нас хотя бы только два подозреваемых, камера наблюдения зафиксировала, что, кроме Герарда и Давида, никто не выходил за ворота и никто не заходил на территорию особняка этой ночью.

Следующим на допрос пришел Бернар.

На этот раз молодой человек был в джинсах и шелковой рубашке с коротким рукавом, он явно скучал. Его породистое, крупное лицо с большими карими глазами выражало неподдельную тоску и досаду, наверно, по поводу испорченного отдыха.

– Чем вы занимаетесь, Бернар?

– Я закончил Сорбонну, теперь работаю в крупной компании. Она не принадлежала Селин. Мой род занятий имеет отношение к смерти старушки?

– Пока не знаю. Вы любите вашу жену?

– Да, конечно, – кисло ответил парень.

– Вы выходили сегодня ночью из комнаты?

– Нет.

– А ваша жена?

– Да, выходила, ей стало плохо, – вздохнул Бернар.

– Плохо? Она больна?

– У нее бывает очень низкое артериальное давление. Она сказала, что ей обязательно нужно выпить кофе.

– Из-за чего вы ссорились с женой, Бернар?

Парень нахмурился:

– Из-за чего люди ссорятся? Из-за всяких мелочей. Я могу уже идти? Мне нечего сообщить вам по поводу смерти старушки, я ничего подозрительного не видел и не слышал.

– Вы были знакомы с погибшей ранее?

– Нет, не был.

– Ваша жена говорила, что убьет вас? – быстро спросил Адольфо.

– Что?! Нет, никогда.

– Почему она угрожала вам сегодня ночью?

– Она не угрожала мне, что за бред вы несете? – Бернар говорил лениво и расслабленно, будто болтал о погоде.

– Нет, она угрожала вам, это слышала ваша соседка Шанталь.

– У жены просто была истерика.

– По поводу чего? – быстро спросил Адольфо.

– Я не знаю, – после небольшой паузы ответил Бернар, усмехнувшись, будто все это его забавляло, – у нее были не в порядке нервы.

– Почему?

– Не знаю, такова современная жизнь, в ней много стрессов, – он снова ухмыльнулся, и его ухмылка показалось мне зловещей.

– Бернар, если вы не ответите мне, что между вами произошло, вы будете арестованы.

– На каком основании?

– За дачу ложных показаний, по законам нашей страны, это основание для ареста. В этом доме происходит чертовщина.

– Ну, хорошо, я расскажу вам, – сказал Бернар, – а можно водички?

– Нет, сначала информация, – жестко ответил Адольфо.

– Ну да, случилась неприятная история, – лениво продолжал Бернар с некоторой досадой. – В Риме мы сидели в ресторане, за соседним столиком была одна девчонка, черная. Она так смотрела на меня, подмигивала. Потом она вышла в туалет. Я за ней, я просто не смог устоять. Такие моменты не так часто случаются в жизни, это как глоток свежего воздуха после дождя, когда выходишь из прокуренного клуба. Она была как настоящий экзотический фрукт. В общем, Стефани застукала нас. Жена была в ярости.

– Вы не считаете, что поступили как подлец?

– А что в этом плохого? Да я не так уж сильно любил Стефани, мы дружили еще детьми, этот брак устроили наши родители. Она была без ума от меня, а я нет. Это преступление по законам вашей страны? Она была симпатичной девчонкой, я был не против заняться с ней сексом, но никак не думал о браке. Но родители стали настаивать, два крупных холдинга планировали слияние, Стефани была в восторге, все были счастливы, кроме меня, – он грустно усмехнулся.

Адольфо вздохнул.

– И все-таки жена угрожала вам сегодня ночью?

– Нет, она не угрожала мне. Стефани просто наивная девочка, неспособная на это. Она любит меня без памяти.

– Так во сколько она покинула комнату и как долго она отсутствовала?

– Не помню, я уснул.

– Почему-то все сразу засыпают, – проворчал Адольфо. – Хорошо, вы можете идти.

Следующей пришла Стефани. Она была не накрашена, в джинсах и коротком пиджаке. У нее были заплаканные глаза.

– Мадам, вы заходили сегодня ночью в комнату Селин?

– Нет, – сдавленным голосом ответила она.

– Признавайтесь, речь идет об убийстве, это не шутки, все очень серьезно, вас видела Шанталь через глазок, отрицать бессмысленно.

– Да, я заходила к ней, но когда я взяла пистолет, она была уже мертва.

– Вы взяли пистолет? Зачем? Где он лежал?

Голос Адольфо продолжал оставаться бесстрастным, но он напрягся.

– Пистолет лежал рядом с ней на тумбочке.

– Скажите правду, Стефани, у вас был нервный срыв. Вы хотели убить Бернара, он не любил вас и изменил вам. Вы знали, что у Селин есть разрешение на ношение оружия. Вы пришли к ней попросить пистолет, она отказалась дать его вам, и вы убили ее.

– Нет, все было не так, я не убивала ее, – Стефани зарыдала, закрыв лицо руками, – пистолет лежал рядом с ней, она была мертва.

– Зачем же вы взяли оружие? Почему не обратились к охраннику?

– Она была мертва, жизнь этой старушки уже прошла, а моя только начинается, она испорчена с самого начала. Мне было все равно, что Селин мертва, меня волновали мои несчастья.

– Вы хотели убить мужа?

– Да, я ненавижу его, ненавижу, он изменил мне. Сегодня ночью Бернар признался, что не любит меня и никогда не любил, что он ненавидит меня и разведется, как только мы вернемся в Париж.

– Вы очень любили его?

– Да, я не могла без него жить. Я любила его безумно, я дышала только рядом с ним. И мне не оставалось никакого выхода, если он перестал любить меня, он должен был умереть. Только так я могла бы забыть о нем, об этих навязчивых мыслях, о воспоминаниях. В первый раз мы занялись сексом, когда мне было всего двенадцать, ему пятнадцать, мы были друзьями и нравились друг другу. Мы решили попробовать, как взрослые. И после этого любили друг друга каждый день. Я сделала нелегальный аборт в тринадцать лет, и у меня не будет больше детей никогда. Вы понимаете, что такое никогда? Только наша любовь, наша страсть – это было все, чем я жила. Мне не оставалось больше ничего, и вот я узнаю, что он меня не любит. Что еще оставалось делать? Мне не нужна эта долбаная жизнь без него, без любви, без детей, Бернар был моим дыханием, я думала о нем каждую минуту. Он являлся мне в фантазиях, в мечтах, в снах, ради него я пожертвовала всем. У меня никогда не было другого мужчины. Я безумно любила его, даже став старше, я ждала наших близких встреч как безумная, я умирала от горя, когда он не мог остаться со мной. И вот муж признается, что не любит меня и хочет развестись. Что мне оставалось делать? Скажите, что?!

– Признайтесь, что вы убили Селин в состоянии аффекта, и правосудие пойдет вам навстречу.

– Я не убивала ее! – заорала Стефани.

– Почему вы не убили Бернара?

– Не смогла, – Стефани сжала кулаки, в ее глазах стояли слезы.

– Куда вы дели пистолет?

– Я выбросила его за ограду.

– Опишите, как выглядела Селин, когда вы увидели ее?

– Старушка лежала на спине, у нее была дырка в виске, по простыне растеклась кровь, рядом пистолет на тумбочке. Мне надо было совершить самоубийство и лечь рядом с ней.

– Успокойтесь, пойдемте, вы покажете нам, куда вы бросили пистолет.

Мы вышли, Стефани показала место около забора. Ее трясло от рыданий. Полицейские долго шарили в траве и наконец нашли маленький револьвер в стиле ретро.

– У Селин было разрешение на ношение оружия для самообороны, – печально сказал Адольфо.

Следующей на допрос привели Шанталь. У нее была как всегда безукоризненная прическа и макияж, никаких кругов под глазами.

– Вы давно знакомы с госпожой Селин? – спросил Адольфо.

– О, очень давно. Мы дружили с молодости, с тех пор как были однокурсницами в Сорбонне. Мы учились на экономическом факультете. Она была из нищей семьи, поступила в университет благодаря государственной стипендии. А мои родители, царство им небесное, были очень богаты. Селин с молодости бредила собственным делом, мечтала войти в мир большого бизнеса. Перед поступлением в университет ей пришлось подрабатывать горничной у одного очень богатого человека, Марселя Ревью. Он ужасно издевался над ней, постоянно оскорблял и однажды, когда был совсем пьян, изнасиловал, а она еще была девственницей. Она подала на него в суд, это был ужасный процесс, Селин была опозорена, на нее вылили море грязи в суде и в газетах. Марселя полностью оправдали, адвокаты нашли неопровержимые доказательства его невиновности. Осудили бедного парня, разносчика пиццы, который был абсолютно ни при чем. Не знаю, как им это удалось. Но, видимо, с большими деньгами можно сделать все. Адвокат публично советовал Марселю подать иск на Селин за клевету. Все выглядело так, будто она затеяла все это ради крупной денежной компенсации. Марсель заявил, – и это попало во все газеты, так как он был одним из богатейших людей страны, – что переживает за современную молодежь, куда катится страна, он прощает Селин и желает ей всяческих успехов.

После того случая моя подруга очень изменилась, она стала немного странной, озлобленной, бредила мировыми революциями. Социализм, СССР, Че Гевара, Маркс, Энгельс – она говорила об этом постоянно. Селин вступила в коммунистическую партию, участвовала в разных не всегда санкционированных акциях протеста. Ее чуть не исключили из университета. Наконец она поняла, что не сможет совершить социалистическую революцию во Франции, и тогда она твердо решила разбогатеть. «Больше никто никогда не будет меня оскорблять. Я докажу этому скоту Марселю, что я не бедная девочка над которой можно издеваться. Ведь у меня есть мозги, не зря я поступила в Сорбонну. Я не глупее людей, которые смогли заработать большие деньги. Я хочу развивать свое дело на благо общества, а не просто набивать свой карман». Мне не хотелось говорить ей, что пробиться в мир большого бизнеса для девочки из рабочего квартала все равно, что долететь до Марса. Она очень верила в себя. Мы были близкими подругами, меня бросил мой первый парень, и я все время тосковала по нему. Как ни странно, у нас были похожие взгляды на любовь, на жизнь. Мы вместе ходили на танцы, по музеям и в кино, вместе учили лекции и обе очень хотели что-то из себя представлять. Мне не хотелось быть тенью моих богатых родителей, которые пытались вести меня по жизни. Я мечтала доказать всему миру, что сама способна на многое. И сразу после окончания экономического факультета мы купили наш первый отель. Мои родители тайком помогли мне с кредитом на огромную сумму, просто так нам бы его ни за что не дали. Но я узнала об этом не сразу и никогда не рассказывала Селин, я хотела, чтобы она чувствовала себя стопроцентной победительницей.

Наши дела постепенно пошли в гору. Селин обладала бешеной энергией до сегодняшнего дня, – голос Шанталь дрогнул, – она лично мотивировала каждого сотрудника, начиная с бухгалтера и заканчивая горничной, люди любили ее. Она всех заражала своим энтузиазмом. Мы стали зарабатывать большие деньги, и через пятнадцать лет у нас была сеть отелей по всему миру. У Селин еще была юридическая фирма и компания по производству развивающих игрушек для детей. Она очень любила малышей, но своих у нее не было. У моей подруги не складывались отношения с противоположным полом, после того первого неудачного опыта она стала холодной как лед. Ей нужно было большое количество алкоголя, чтобы расслабиться и отдаться возлюбленному. Она так и не вышла замуж, мужчины не могли долго быть с ней, ее мучили приступы плохого настроения, и только работа спасала ее. Приходя в главный офис компании, она всегда улыбалась, светилась жизнью и энергией.

– Но она сказала Герарду, что он похож на ее погибшего мужа.

– Ах, этот мальчик, – вздохнула Шанталь, – она придумала для него эту историю. Это смешно, но Селин увидела в нем какой-то внутренний надлом, доброе начало, большой потенциал. Он понравился ей, что в этом плохого? Она плакала, когда Герард оскорбил ее, Селин не умела общаться с молодыми людьми, которые не работали под ее руководством.

– Кому она оставила свой капитал?

– Своему племяннику Кристоферу. Она любила его как сына и очень переживала, когда он впутался в какую-то нехорошую историю с замужней женщиной.

– Как вы думаете, он мог убить Селин?

– Ничего не могу сказать, я очень плохо его знала.

– Как вы думаете, она могла совершить самоубийство? – невозмутимо спросил Адольфо.

– Нет, что вы, моя подруга очень любила жизнь по-своему. Она была влюблена в свою работу. Я за последнее время устала и хотела пожить в свое удовольствие, но Селин не сходила с дистанции, весь бизнес держался на ней.

– Вы слышали об ее разногласиях с Паскалем?

– Да, она предлагала ему выгодную сделку, чтобы его маленькая, разваливающаяся фирма вошла в состав крупной компании. Он ставил сиюминутные амбиции выше конечного результата.

– Как вы думаете, он способен на убийство?

– Да, наверно, мы все способны на преступление при определенных обстоятельствах. В душе каждого человека удивительным образом уживаются вместе Господь и сатана.

– А вы когда-нибудь убивали?

– Да. Это не относится к данному делу, – спокойно сказала Шанталь.

– И все же поделитесь.

– Мы убили Марселя, когда Селин разбогатела, мы наняли наемного убийцу, который перед смертью передал насильнику привет от нее. Это было громкое дело, подозревали его делового партнера, нас к ответственности не привлекли. Марселю тогда было уже около семидесяти лет. Селин плакала и говорила, что лучше было бы его простить, но она так и не смогла. Она вспоминала каждый день, как он издевался над ней, а после убийства она представляла его с простреленной головой. Не знаю, было ли ей от этого легче.

Допрос был окончен.

– Мне кажется, расследование зашло в тупик, – сказала я, когда Шанталь вышла, – у нас много подозреваемых, дело какое-то мутное. Нам всем придется остаться в этом особняке?

– До завершения расследования – да, – мрачно сказал Адольфо тоном, не терпящим возражений. – Синьора, идите, отдыхайте, сегодняшний день был утомительным. Я думаю, вам не следует больше присутствовать на допросах.

– Но ведь у нас с вами была договоренность.

– Только на один день.

Я тяжело вздохнула:

– Вам жаль эту старушку?

– Когда-то мне было жаль всех жертв, убитых, застреленных, изнасилованных, расчлененных, я даже плакал над фотографиями трупов, когда никто не видел. Но потом я стал относиться к этому как к рутине, не более того. Я очень хочу хорошо делать свою работу, чтобы продвинуться по карьерной лестнице, такая же мотивация может быть у какого-нибудь наркодилера. Лариса, вы хотели бы встретиться со мной, когда закончится процесс? Во время расследования это запрещено, – неожиданно спросил Адольфо и посмотрел на меня. В его глазах были страх, нежность и надежда.

– Я пока не знаю. Адольфо, сколько вам лет?

– Тридцать два, я не женат и у меня есть небольшой домик на берегу моря, – его взгляд снова стал спокойным. Он говорил тем же бесстрастным тоном, каким вел допрос.

– Хорошо, подумаем об этом, когда найдем убийцу. Несколько слов о себе: я не замужем, страдаю бесплодием и депрессией, недавно бандиты разбили мне коленную чашечку, за последнее время стала много пить. Мое хобби – путешествия. Боюсь, у нас не слишком много общего.

– Ну что вы, Лариса, противоположности притягиваются, мы ищем в другом человеке того, чего нет в нас самих. Мне кажется, вы так печальны от того, что не можете понять, почему мир так жесток, но это так же нелепо, как расстраиваться из-за того, что за днем приходит ночь, подумайте об этом.

– Почему вы не допрашивали Антуана?

– Допрошу чуть позже, идите отдыхать.

Я подумала, что, возможно, Адольфо ревнует меня к обаятельному гиду. Странно, что я, совершенно разбитая жизнью, в буквальном и переносном смысле, дамочка чуть за тридцать, еще могу кому-то нравиться.

Этот кошмарный день пролетел быстро, и скоро должна была наступить жаркая сицилийская ночь. Охранники принесли нам скромный ужин – несколько видов пиццы на выбор. У Герарда совсем не было аппетита, он не притронулся к трапезе и сидел с видом медитирующего тибетского монаха. Давид и Бернар ели с аппетитом. Кристофер с гипертоническим кризом не вставал с постели, рядом с ним дежурил врач. Анни пила неумеренное количество алкоголя. Шанталь нервно набирал что-то на своем тачпаде и прихлебывал крепчайший кофе. У Стефани начался острый психоз, и ее увезли в больницу под охраной полицейского. Я без особого удовольствия съела маленький кусочек пиццы «Маргарита», однако отметила про себя, что в Италии ее готовят лучше, чем в России.

После ужина все разошлись по своим комнатам. Я выпила стакан вина, спать не хотелось совершенно. Я подошла к окну, особняк был расположен на обрыве, и за пальмами и эвкалиптами виднелось бескрайнее море и огни маяков – настолько далеко, что кружилась голова. Я представила себе, что совершила преступление и пытаюсь бежать из захваченного полицией замка. Мне остается только пытаться спастись вплавь, и я гребу, гребу, пока хватает энергии. Силы уже на исходе, леденящий холод проникает во все клеточки моего тела, вся жизнь проносится перед глазами. Скоро я почувствую раздирающую боль в груди, вода заполнит легкие. И когда я последний раз поднимусь над поверхностью, то увижу далекие, манящие, спасительные огни, которые еще совсем недавно казались такими близкими. Все-таки хорошо, что я пока жива, могу выпить вина и лечь в теплую постель. Вот оно, простое человеческое счастье.

Я легла, мне не спалось, я представляла себе мертвую итальянскую девушку, которая разбилась об острые камни под обрывом. Наверно, она пережила нечеловеческий ужас и адскую боль. Куда потом отправилась ее душа? Погрузилась в нирвану, или улетела в рай, или просто к клеткам мозга за минуту перестал поступать кислород, и сознание исчезло? Все герои драмы в особняке мафиози устроили в моей голове карнавал призраков. Почти у всех из них в жизни было столько несчастий. Можно забыть, можно смириться, можно простить, но все равно остается грусть. И что делать с этой грустью? Почему она не может раствориться в океане или улететь в бескрайнее синее небо? Может быть, когда-нибудь она все же покинет нас и останется только детская, безудержная радость бытия, но это будет уже в какой-то другой жизни. Наконец я погрузилась в тяжелый сон.

С утра после завтрака я увидела Герарда, который заходил в кабинет Адольфо, у парня был обреченный вид приговоренного к смертной казни. Я зашла следом за ним. Следователь знаком разрешил мне остаться.

– Это я столкнул ту девушку, – признался Герард дрожащим голосом.

– Зачем вы это сделали?

– Я ревновал ее к Давиду.

– Как вы ее столкнули? – доброжелательно спросил Адольфо.

– Просто подошел и столкнул.

– И она не сопротивлялась?

– Нет, я сделал это неожиданно.

– А какова была реакция Давида? – тем же добрым голосом задал вопрос следователь.

– Он удивился.

– И все?

– Он очень удивился, но ее было уже не спасти.

Я вспомнила из прочитанных детективов, что нужно всегда обращать внимание на поведение подозреваемых. Герард все время держал одну руку на кармане джинсов.

– Покажите, что у вас в кармане? – вдруг неожиданно сама для себя спросила я.

Адольфо бросил на меня испепеляющий взгляд.

– Да, действительно, месье Герард, предъявите содержимое ваших карманов, – добавил он, внимательно посмотрев на молодого человека.

Парень был бледен как полотно, под глазами у него были черные круги.

– У меня там ничего нет, только телефон, – тихо ответил он.

– Положите его на стол.

– Нет, не могу, это личная вещь, вы не имеете права, у вас нет санкции, – твердо произнес Герард.

– Имею, вы признались в убийстве, с этого момента вы арестованы.

Герард достал айфон и начал нажимать кнопки.

Адольфо неожиданно подскочил к нему через стол и вырвал чудо техники из рук молодого человека.

– Нет, нет, нет! – не своим голосом заорал подозреваемый. У него закатились глаза, он упал со стула, изо рта полилась пена, он забился в припадке.

Адольфо срочно позвал врача. Пока Герарду оказывали помощь, мы взяли телефон.

Следователь открыл папку видео. Мы посмотрели последнюю запись. На ней Давид и полураздетая девушка лежали у края обрыва и смеялись.

Давид показал рукой вниз:

– Милая, ты хочешь полетать? – спросил он по-английски.

– Да, конечно, я улечу как птица, начну махать крыльями и буду громко петь песню, – она говорила на итальянском языке, Адольфо переводил мне на английский. – А ты не хочешь? – и девушка толкнула Давида.

Тот с трудом удержал равновесие. Его лицо перекосило от гнева.

– Что за дурацкие шутки? – Давид выругался по-французски. – А если я тебя тоже толкну?

Он поднял девушку над собой и положил ее к краю обрыва. Она смеялась.

– Давай, давай, толкай меня. Ты хочешь бороться с женщиной? Настоящие мужчины так не поступают.

По лицу парня было видно, что он не успокоился. Он толкнул девушку, она повисла над обрывом и зацепилась одной рукой за камень. Давид рванулся, чтобы схватить ее за руку. Но тут большой камень, за который она держалась, полетел вниз.

Послышался громкий крик, Давид тоже с трудом удержал равновесие. После этого он начал громко ругаться по-французски.

– Да, – протянул Адольфо.

– Что-то здесь не сходится, – сказала я, – если Герард любил Давида и ревновал его к этой девушке, почему он не стер запись?

– Не знаю, Лариса, у этого эпилептика большие странности. В головах людей происходят необъяснимые вещи. Они сами не знают, зачем они проявляют бессмысленную жестокость, зачем приходят с повинной. Невозможно понять людей, руководствуясь только логикой. А как понять сердцем больные, измученные, порочные души других людей, не зная их опыта, не зная, что терзало их долгие годы и что давало силы?

Через полчаса на допросе измученный Давид, потерявший свою уверенность, говорил:

– Да, я не насиловал девочку, она сама согласилась остаться со мной, нам было хорошо вместе. Я не хотел ее убивать, мы просто дурачились. Произошел несчастный случай.

– Почему Герард не стер запись?

– Кто его знает, он ненормальный, я недавно узнал, что он влюблен в меня, – поморщился Давид. – Я натурал, но не гомофоб, я думал, мы сможем быть просто друзьями, теперь я понял, что мне надо держаться подальше от него. Я хочу связаться с французским консульством, за меня внесут залог, я хочу вызвать нашего семейного адвоката.

– Вы не сможете уйти от ответственности. Если бы у вас была совесть, она сказала бы вам, что вы виноваты. Но вместо совести у вас травка и зеленые бумажки, – сказал Адольфо протокольным тоном.

– Тут все ясно, надо заниматься убийством Стефани, – сказала я.

– Да, вечером надо будет всех повторно допросить. У меня уже есть кое-какие идеи, – сказал Адольфо, и его глаза сверкнули, как у охотника, который напал на след.

– Поделитесь.

– Это тайна следствия.

Мы прервались на обед.

После него Герард снова пришел к нам сам, сказал, что хочет поговорить. Он был очень бледен.

– Я сейчас после приступа медитировал, и у меня было озарение, – начал молодой человек обреченным голосом, – зря мы это затеяли, мы пошли против мировой гармонии, против высшего разума.

– Затеяли что? – спросил Адольфо.

– Убийство, – продолжал Герард, – это была идея Давида. Ему не хватало острых ощущений, ему казалось, что он уже все испытал. Экстремальный спорт, экстремальный туризм, травка, женщины всех цветов кожи, стрит-рейсинг, алкоголь, он уже почти спивался. У моего друга какой-то депресняк начался, все надоело, хотелось чего-то необычного. Как-то он задал мне вопрос: «А что чувствуют люди, когда убивают? Наверно, это самое необычное ощущение, какое может быть на свете. Ведь все равно все умрут, жизнь проходит, эта чертова жизнь. Такая тоска, какая разница, насколько долго кто-то будет коптить белый свет». Давиду становилось все хуже, у него почти все время было отвратительное настроение, он слишком много пил, и когда мы ночью пошли прогуляться и увидели двух девушек, мы решили разыграть спектакль. Никаких ребят мы не встречали, только двух девчонок, лет по семнадцать. Они шли нам навстречу, по пустынной ночной дороге, болтали и громко смеялись. Мы познакомились, предложили провести время. Они плохо говорили по-английски, но Давид немного знал итальянский, и вообще мы поняли друг друга без слов. Одна из них пошла домой, она сказала, что у нее есть парень, которого она «очень любить». А вторая решила остаться. Давид шепнул мне, что попробует столкнуть девушку, и посоветовал мне спрятаться и снимать это все на видео, чтобы потом смотреть, моему другу было интересно, что мы будем при этом чувствовать.

Я почему-то не мог стереть это видео, даже когда полиция нашла мертвую девушку. Мы поступили против вечной жизненной силы, разлитой вокруг нас, и теперь мы не должны скрывать это от других живых существ. Только так восстановится гармония, пусть теперь все идет своим чередом, – Герард глубоко вздохнул. – У нее был такой красивый, белый, облегающий, короткий сарафан. Когда она сняла его, я увидел, какая она худенькая и беззащитная, такого маленького роста, намного ниже среднего. У меня сдавило сердце, она была похожа на птенчика, выпавшего из гнезда. Я хотел крикнуть Давиду: «Не убивай ее!». Но почему-то не смог, у меня никогда не хватало духу возразить ему ни в чем, он был для меня как Бог. Такой сильный, красивый, бесстрашный – мне казалось, что он выше всех законов и правил, мой друг – уникальный человек и может делать все, что захочет. К тому же его отец миллиардер, он вытащит его отсюда, а меня уже никто не спасет. Моя мать наркоманка, я не виделся с ней пятнадцать лет, а у моего отца новая семья и трое детей от второй жены. Отец никогда не любил меня, я напоминал ему о матери, опозорившей его. Она почему-то не смогла жить с ним, в богатом доме, где было все, и ушла к своему беспутному любовнику-наркоману на улицу. Я помню, как мама сказала, когда мне было десять: «Малыш, я люблю тебя, но меня зовут огни ночного города, это сильнее меня». Больше я ее никогда не видел. Вскоре после этого я заболел эпилепсией, и кроме Давида у меня никого нет, – Герард разрыдался.

– Успокойтесь, формально вы не совершали убийства, вы просто не остановили вашего друга и оказали помощь следствию, скорее всего, вам дадут условный срок, – деревянным голосом произнес Адольфо.

– А что будет с Давидом?

– Об этом знает только Высший разум, идите в свою комнату, айфон вам вернут позже, пока вы оба задержаны по делу об убийстве, – устало сказал следователь.

– Лариса, вы тоже идите в свою комнату, мне надо побыть одному, – вздохнул Адольфо.

По дороге в свои апартаменты я встретила Антуана.

– Какой ужас, такого никогда не было в моих турах. Такие милые, очаровательные мадам и месье, это ж надо было кому-то из них совершить убийство. Я надеюсь, вы будете продолжать путешествие, когда расследование завершится. У нас приготовлена увлекательная программа, мы едем в Латинскую Америку.

– Я подумаю.

– Тут совершенно не о чем думать: сомбреро, текила и сальса, самая острая экзотика на планете. Лариса, я надеюсь на вас, вы не дадите этому неприятному инциденту испортить ваш отдых, – Антуан дружелюбно и очаровательно улыбнулся.

Я молча ушла и без сил легла на кровать, выпила полбутылки карибского рома из мини бара и несколько часов провела в забытье. Наконец, я погрузилась в тяжелый сон, мне приснился тибетский монастырь, где сидели по-турецки на огромном поле и медитировали монахи в черных капюшонах с лицами Герарда. А по земле растекалось огромное кровавое пятно.

Через некоторое время меня разбудил полицейский:

– Пройдите, пожалуйста, в гостиную, у следователя есть важное сообщение.

Я вошла в гостиную, там уже сидели все, кроме Герарда, Давида и Стефани. Кристофер полулежал за столом, откинувшись в кресле-качалке, на лбу у него была повязка. Паскаль нервно курил и прихлебывал кофе. Шанталь сидела за столом, выпрямив спину и глядя прямо перед собой. Анни пила вино, она плохо выглядела, макияж был наложен неаккуратно. Бернар ел круассан и казался почти спокойным. Антуан был раздражен, его обычное очарование куда-то испарилось, он сидел хмурый и вертел в руках апельсин. В гостиную вошел Адольфо в безукоризненном костюме и черном галстуке. Он взял один из стульев с резной спинкой, стоявших напротив камина, и сел за стол.

– Дамы и господа, похоже, обстоятельства гибели одной из участниц вашей группы прояснились. Мы знаем, кто убил Селин.

Глава 22 Клиника для душевно больных

Адольфо сделал паузу. Напряжение повисло в воздухе. Даже Анни застыла с бокалом вина в руке и смотрела на следователя, широко раскрыв глаза.

– Она сама лишила себя жизни. Можете продолжать свое восхитительное турне и наслаждаться жизнью, у меня все.

Мои попутчики заговорили, послышались вопросы, восклицания. Я, не слушая их, встала и пошла в свою комнату, меня очень тронула история Селин, она чем-то напоминала мою собственную.

Через полчаса я пришла в кабинет, где Адольфо вел допросы. Он сидел за столом и работал на ноутбуке.

– Как вам удалось это выяснить? – спросила я. – Судя по рассказу Шанталь, она любила жизнь.

– Стефани направила Шанталь, своему врачу и еще многим людям, адреса которых знала только она, прощальное письмо.

– Но убийца мог подстроить это.

– Вряд ли, в письме она сообщает подробности своей жизни, детства, известные только ей и Шанталь. Она рассказала такие вещи о своем теле, которые могла знать только она и ее врач. Покойная была умной женщиной и не хотела, чтобы ее племянника осудили за убийство. Врач никому не сообщал о диагнозе, он только вчера направил ей электронное письмо с результатами гистологии, у Селин неоперабельный рак селезенки, метастазы. Такие вещи не положено сообщать по почте, но она заплатила доктору большую сумму, чтобы он написал ей, как только будет установлен диагноз. Мы проверили информацию, дату забора анализа, действительно, результаты были готовы только вчера. Врач не сообщал о них никому из группы. Он мог бы сделать это только по электронной почте или по телефону, мы проверили: звонков и писем не было, ее доктор не был знаком ни с одним из туристов группы.

– Даже с Шанталь?

– Да.

– Но они могли скрывать свою связь. Она могла убить подругу из ревности, из зависти.

– Лариса, успокойтесь, хватит играть в детектива, вы перенервничали. Послушайте фрагмент из ее прощального письма.

Адольфо прочел без эмоций, будто перед ним был телефонный справочник:

– Я узнала о своем диагнозе. Скоро я не смогу работать. Мне надо будет лежать в клинике, получать химиотерапию, я стану обузой для окружающих и уже никогда не поправлюсь. Моя жизнь всегда была борьбой, попыткой переломить судьбу, я делала все, что могла. Когда я уже не смогу работать, для меня все потеряет смысл. Поэтому я хочу умереть в прекрасной стране цветов, моря и солнца, в ясном уме и твердой памяти. Мне удалось вырвать у этого ужасного мира несколько мгновений радости. Я так долго жила и столько всего видела – и это счастье, – но сейчас я все забуду – и это еще большее счастье. Я оставляю все мое состояние моему племяннику Кристоферу, как и указано в завещании, хранящемся у нотариуса.

Лариса, что вы собираетесь делать дальше? – спросил Адольфо. – Поверьте мне, моя невозмутимость всего лишь маска, мою душу переполняют эмоции. Мы будем жить в домике у моря, давайте проведем вместе много счастливых лет, полных страсти, сладкой боли и любви. Когда ежедневно слышишь, как волны разбиваются о камни, и любуешься тем, как багровый диск погружается в бескрайнюю морскую гладь, то кажется, что красота этого мира сильнее всей мерзости и грязи.

– Нет, я вернусь в Париж. Спасибо, что хорошо отнеслись ко мне. Я не чувствую в себе сил начать все сначала. Там остались моя сестра и племянница, единственные родные и близкие люди на этой планете. Вы хороший человек, Адольфо, и дай Бог вам счастья. Но я не могу остаться с вами, простите.

Я вышла из кабинета, не оглядываясь. Наша группа распалась. Паскаль решил вернуться в Париж по делам бизнеса, после смерти Селин он надеялся вернуть своих клиентов, Анни ехала с ним. Кристоферу предстояли похороны и прием наследства. Шанталь тоже не могла пропустить церемонию. Стефани пока не выписывали из больницы. Давид и Герард были задержаны как минимум до окончания судебного разбирательства. Бернар просто решил вернуться домой. Я тоже не могла больше путешествовать после случившегося, и меня тянуло увидеть сестру и ее дочурку.

И первым самолетом я отправилась в Париж, в аэропорту меня встречали Жан и Лена. Мы приехали к ним домой, пили вино, смеялись и говорили всю ночь. И мне казалось, что все хорошо и жизнь продолжается. Но когда я вернулась в свою квартиру, то почувствовала себя бесконечно одинокой и несчастной. Мое любимое знойное, сексуальное французское лето перестало меня радовать, я почти не выходила на улицу. У меня началась глубокая депрессия, мне не хотелось ни пить, ни посещать какие-либо общественные заведения. После расставания с Пьером меня стали гораздо реже приглашать куда-либо. Благодаря ежемесячным процентам по вкладу я могла безбедно существовать, в общем, стремиться было некуда и не к чему. Лена героически пыталась вытащить меня из этого состояния. Она предлагала мне множество идей: лечь в клинику неврозов, поселиться у нее дома и смотреть вместо няни за Вивьен, сделать ЭКО, воспользовавшись банком спермы, открыть собственный салон красоты, пойти на курсы йоги, пожить в католическом монастыре. И даже начать приглашать мальчиков по вызову, чтобы хотя бы они вернули мне вкус к жизни. Но ни один из этих вариантов меня не вдохновлял.

В конце концов я все-таки решила лечь в платную клинику неврозов в пригороде Парижа. Меня привезли туда Жан и Лена. Это было красивое, старинное здание в стиле ампир. Вокруг огромный сад с вековыми липами, дубами и вязами. Наверно, они должны были напоминать пациентам, как все в нашей жизни скоротечно – и болезнь, и здоровье. Остается только нечто вечное и непреходящее, красота этого мира, которая необъяснимым образом дарит надежду. При входе располагался большой холл, где висели картины и стояли пальмы в вазах, кожаные кресла, за стойкой улыбающаяся девушка в белом халате. Меня отвели положить мои вещи в отдельную палату на четвертом этаже. Она была похожа на номер пятизвездочного отеля. Там был холодильник, телевизор, душ, шкаф – все, кроме балкона и мини-бара. Я увидела в окно гуляющих людей, некоторые из них были в белых халатах. Мне стало грустно, я представила себе, что так и закончу свои дни в этом красивом месте для людей, которые не справились с жизнью. Буду гулять по дорожкам, принимать лекарства, ни о чем не буду волноваться, ничего не будет происходить, никаких катастроф и перенапряжения. Такое чувство, что действительно все прошло и я в доме престарелых.

После этого я пошла в кабинет к врачу. Улыбающийся полный человек в белом халате и очках сидел в кожаном кресле за деревянным столом в большом кабинете:

– Лариса, я ваш лечащий врач, меня зовут Гюстав. Добро пожаловать в клинику святого Жермена, здесь мы сделаем все, чтобы вернуть вам вкус к жизни. Мне не надо ничего рассказывать, я сразу вижу, что с вами происходит: у вас снижено настроение, деньги есть, но спешить некуда, неудачи в любви разбили ваше сердце. Не волнуйтесь, вы будете работать с психотерапевтами и психологами, вы сможете начать жизнь заново, изменить свое настроение. Ведь все зависит от нас. В нашей голове образуется определенная картина мира, которую мы сами себе рисуем. И мы можем изобразить там скорбящих родственников, идущих за катафалком, а можем раскрасить ее всеми цветами радуги. Наше субъективное восприятие действительности, а в конечном счете, наше место в реальности зависит от нашего рассудка. Когда мы были детьми, наше бытие определяло сознание, мы не понимали, что все может быть по-другому. А когда мы становимся старше, наше сознание должно определять наше бытие. Лариса, найдите в себе силы изменить свою жизнь.

– Но как? У меня все есть и нет желания жить: не для кого и незачем.

– Это говорит ваша усталая психика. Вы пролечитесь у нас и выйдете полной сил, энергии и готовой к новым свершениям. Для этого у нас есть групповые и индивидуальные занятия с психологами и психотерапевтами, прогулки на природе, арт-терапия, правильный режим дня, новейшие препараты. Заполните, пожалуйста, этот тест.

Доктор дал мне заполнить огромный вопросник на уровень депрессии и тревоги и большую анкету, включавшую вопросы о моем детстве, об опыте отношений с мужчинами, о психотравмирующих ситуациях, о сексуальных предпочтениях, о любимых поэтах и фильмах. Месье Гюстав заверил меня, что вся эта информация строго конфиденциальна. Я очень устала заполнять тест. Теперь врачи не будут знать разве что номер моей банковской ячейки.

– Большое спасибо, мадам, вы сделали первый шаг к вашему выздоровлению. Теперь мне надо обработать всю эту информацию и составить для вас максимально эффективную программу лечения. А пока у нас время прогулки, вы можете выйти во двор. Ни о чем не думайте, просто наслаждайтесь природой.

Я вышла в большой сад, окружавший здание. По аллеям между раскидистыми ивами и кипарисами ходили хорошо одетые люди, некоторые разговаривали и смеялись, некоторые плакали. Одна женщина сидела на скамейке и безутешно рыдала.

– О чем вы плачете? – спросила я.

Она подняла на меня воспаленные, красные глаза и сказала:

– Луи никогда не вернется, он бросил меня, потому что я сделала аборт.

– Но вы можете встретить другого человека, – осторожно сказала я.

– Нет, не могу. Мне не нужен никто другой! – заорала она.

Я быстро удалилась от пациентки.

Метров через триста меня догнала другая дама в длинном элегантном платье. Она была достаточно молода и красива, с искусно наложенным ярким макияжем.

– Привет! Меня зовут Амелия. А тебя?

– Лариса.

– Послушай, я все тебе расскажу об этом заведении. Здесь одни психи, а ты, я вижу, нормальный человек. Хочешь со мной поговорить? Тут ни с кем нельзя нормально пообщаться. Половина здесь бывшие алкоголики, проходят реабилитацию, есть просто скучающие дамочки, которые решили здесь отдохнуть от своих мужей и горничных, а есть настоящие сумасшедшие. Все женщины сходят с ума от мужчин и чего-нибудь, связанного с сексом, детьми, абортами, короче, из-за самой прекрасной стороны жизни. А мужчины сходят с ума из-за денег, а чаще из-за навязчивых идей. Они просто слишком много думают, это не доводит до добра. Вот давай, например, поговорим с ним, очень любопытный тип.

Она подвела меня к старичку в белой рубашке, который сидел на скамейке.

– Господин Арни, для чего вы здесь находитесь?

– Чтобы скрыться от зла, которое происходит в мире. Люди обманывают друг друга, грабят, избивают, насилуют. Я не могу этого видеть, зло разрушает мою душу. Здесь почти нет зла, мне хорошо здесь.

– Вот, пожалуйста, яркий пример, – сказала Амелия.

– А ты сама почему сюда попала? – спросила я.

– Мой муж оплатил мое лечение в этой клинике, я не могу с ним жить, он вызывает у меня постоянное раздражение. Я впадаю в ярость, не люблю его. Когда я его не вижу, становлюсь абсолютно здоровым и спокойным человеком.

– Почему же вы не разведетесь?

– Это невозможно, он не отдаст мне детей, он очень сильный человек, сильный, мужественный и твердый. Смотри, а вот эта дамочка Элли, наверно, останется здесь до конца своих дней. Она проиграла пол-семейного состояния в Вегасе. Как только ее выпустят отсюда, она снова сядет на самолет и отправится туда, где роскошь, фонтаны, бассейны, лимузины и сверкающие огни казино.

Тут заливисто зазвонил колокольчик.

– Пора на обед, – сказала Амелия. Она показала мне, где столовая. Там были уже накрыты столы с обильной трапезой. Честно говоря, пока это заведение вызывало у меня только тоску. Я даже подумала срочно уехать отсюда.

Мы сели обедать. За нашим столом, кроме меня и Амелии, сидел еще мрачный мужчина в потертом пиджаке и молодая, очень красивая женщина с выпуклыми печальными глазами и распущенными волосами.

– Это наша Жанночка, – представила ее Амелия. – Познакомьтесь, это наша новая постоялица Лариса, – бодро представила меня моя новая знакомая. Мужчина бросил на меня хмурый взгляд.

– Жанночка, расскажи нам о лошадях, – так же жизнерадостно попросила она.

Женщина, к которой она обращалась, напряглась, вздрогнула, и ее глаза наполнились слезами.

Мужчина изо всех сил ударил кулаком по столу, и вкуснейший суп с говядиной расплескался.

– Амелия, ты будешь гореть в аду, тобой владеет дьявол, – крикнул он.

Все обедающие повернулись к нашему столику. Откуда ни возьмись, появилась улыбающаяся медсестра в белом халате.

– Пройдемте, пожалуйста, за другой столик, – она взяла Амелию под руку и отвела в другой конец зала.

– Хорошо, я расскажу вам о лошадях, – сказала Жанна, – мой отец был жокеем, сейчас его уже нет в живых. Я выросла среди лошадей на ипподроме. Мы жили в нескольких шагах от конюшни, я объезжала и готовила к скачкам коней и была отличной наездницей. А потом я полюбила Адама, он был лучшим жокеем. Много раз побеждал на скачках. У нас была прекрасная любовь, романтика и страсть, в общем, я не могла сделать без него ни одного вздоха, – когда Жанна рассказывала, ее руки немного дрожали, и она судорожно откусывала булочку большими кусками, – ожидались главные скачки сезона, на Ветра, скакуна Адама, были поставлены огромные деньги. И мой любимый погиб во время скачек, Ветер сбросил его на огромной скорости. Скакун был не в себе, у него начался припадок прямо на ипподроме. Скачки были сорваны. Потом началось расследование: лошади ввели огромную дозу амфетамина, и ампулы нашли у меня. Начался процесс, я отсидела два года в тюрьме, и мне запретили заниматься конным спортом на всю жизнь, у ассоциации жокеев очень строгие законы. А я не могу жить без лошадей, я больше ничего не умею, только тренировать скакунов, это моя жизнь. Лошади умны, они понимают то, что нам недоступно. Это мудрые, терпеливые и сильные существа. Моя мать оплатила мое лечение в этой клинике, она сейчас живет с очень обеспеченным человеком. Но когда я выйду отсюда, абсолютно не представляю, чем буду заниматься и как буду жить дальше. Я два раза пыталась покончить с собой, и здесь за мной очень следят, – в ее голосе звучало отчаяние.

Я вспомнила конюшню, куда меня возил Пьер, чувство единства с природой, когда мы скакали по полю и в лицо дул свежий ветер. И мне показалось, что я понимаю Жанну.

– Я тоже не знаю, что мне делать дальше. Я очень обеспеченна. Давай купим породистую лошадь и будем тренировать ее для скачек. Мой бывший возлюбленный тоже был помешан на скачках. Это не случайно, все в моей жизни повторяется дважды. Снимем маленький домик на окраине Парижа, будем пить виски по вечерам и обсуждать успехи нашей подопечной, – сказала я сама неожиданно для себя.

– У меня есть домик в пригороде, достался в наследство от отца, там как раз рядом стойло, оно сейчас пустует, мы сможем жить там, – сказала Жанна, и на ее губах появилась улыбка. – Но постой, зачем ты расстраиваешь меня? – снова помрачнела она. – Ведь у меня же судебный запрет, – и она разрыдалась.

– Послушай, в России, где я раньше жила, можно с помощью денег решить все проблемы. И потом, мой бывший друг Пьер – финансовый магнат, его лошади тоже участвуют в скачках, думаю, он сможет нам помочь с этим чертовым запретом. Мы расстались хорошими друзьями.

«Я дала себе слово больше не ввязываться в чужие проблемы и никому не помогать. Но эта идея нравится мне самой, я ничего не понимаю в лошадях, но успела их полюбить, один раз проскакав по весеннему полю. А эта женщина мне поможет. Почему бы нам не попробовать победить в скачках и заработать огромные деньги? Все-таки в жизни появятся какие-то цель и смысл».

– Не волнуйся, я тебе обязательно помогу, – сказала я.

По лицу Жанны было видно, что она не очень поверила мне.

Потом я пошла на психотерапевтическую беседу с врачом.

– Итак, Лариса, я изучил вашу анкету, у вас, конечно, есть легко выраженная депрессия и тревога. Расслабьтесь, закройте глаза, все ваши мышцы расслаблены, ваши руки и ноги становятся ватными, – мягко, нараспев произнес доктор. – Давайте поговорим. Вы находитесь на берегу океана, лежите на шезлонге, дует теплый ветер, вам в лицо светит солнце. Легкий ветерок, он лишь слегка касается вашей кожи. Что вы чувствуете, вам хорошо?

– Нет, не очень, мне тревожно.

– Почему вы не можете расслабиться? Что вам мешает?

– Я не знаю, не могу сказать точно.

– Ветер становится сильнее, на небе появляются тучи, скоро начнется гроза. Ваша тревога усиливается, о чем вы думаете?

– О том, что в моей жизни нет цели и смысла. Я боюсь.

– Боитесь чего?

– Всего: смерти, пустоты, боюсь, что на душе опять станет плохо, придет этот мрак, темнота, от которой никуда не спрятаться. И не помогает даже алкоголь, ничего не может помочь, – мои глаза наполнились слезами.

– Лариса, откуда приходит этот мрак? Почему он придет к вам?

– Я не знаю.

– Небо стало серым, вас заливает дождь, по морю бегут огромные волны. Вы остались одна на пляже, у вас на душе мрачно и темно. О чем вы думаете?

– О том, что я ничего не значу на этой земле, я никому не нужна. Я как песчинка в этих огромных волнах жизни. Мне страшно, я боюсь этого ужасного мира.

– Лариса, представьте себе, волны успокаиваются, дождь заканчивается, появляется солнце. Вам становится хорошо на душе. Какие мысли приходят к вам?

– Не знаю, мне редко бывает хорошо. Я не знаю, это какие-то мгновения, странное сочетание погоды, шампанского и интересного разговора.

– У вас нет якоря, за который вы можете держаться?

– Нет.

– Лариса, закройте глаза, вы погружаетесь в глубокий-глубокий сон, ваши ноги и руки становятся мягкими как вата. Все звуки затихают. Ваши веки становятся тяжелее и тяжелее. Ваше сознание отключается, все, что вас волновало, уходит бесконечно далеко. Вы возвращаетесь назад, туда, где вам было хорошо. Где вы сейчас?

– Я со Славой, с бывшим мужем на нашей съемной квартире. Мы лежим в постели, он обнимает меня и говорит что-то умное и красивое. И мне хорошо, бесконечно хорошо рядом с ним.

– Лариса, теперь вы просыпаетесь, ваши глаза открываются. Нам надо будет еще много о чем думать и размышлять, искать ответы. Но пока я хочу, чтобы вы задумались вот о чем. Вы нашли смысл вашей жизни в любви когда-то давно. Но эта любовь прошла. А вы не пытались найти основание в себе самой, полюбить себя, простить себя? Ваш страх – это обратная сторона чувства вины. Почему вы не можете просто полюбить себя и свою жизнь? Что вам мешает? Чувство вины, обиды, одиночества, тревоги? Почему вы не хотите быть самодостаточной? Почему вы не можете оставить прошлое в прошлом и жить настоящим и будущим? К следующей нашей встрече попробуйте найти ответы на эти пять вопросов. Поверьте, ответы есть, и когда вы их найдете в самой себе, вы поймете, что есть другой путь, путь света, любви и радости.

Я уходила от врача в плохом настроении. Что мне мешает? Почему я не могу оставить прошлое в прошлом? Почему я не могу просто полюбить себя и свою жизнь? Может быть, ответ лежит на поверхности, и дело просто в том, что у меня нет семьи, нет любимой работы? Хотя зачем мне работа с моими деньгами, да к тому же, когда у меня была семья, я тоже не была счастлива. Дурное настроение и тяжесть на душе исходят из самых глубин ада и пожирают нас. Зачем я здесь? Не знаю. Я уже давно разочаровалась в своей жизни. Мы сами определяем свою судьбу, и это не просто стечение обстоятельств – или все-таки это случайные совпадения, которые витают в воздухе?

Я сидела на скамейке во дворе, дул теплый весенний ветер. И мысли, одна печальнее другой, приходили мне в голову. Не получилось ничего. Мои отношения с Пьером расстроились из-за моей глупости, Слава полюбил другую женщину. Неужели те ребята в кафе много лет назад украли мое счастье?

– Жизнь хуже некуда, и ты не можешь решиться умереть? – спросил меня мужчина, который подсел ко мне. Это был высокий, худой человек в потертом спортивном костюме и в больших очках.

– Нет, не могу.

– В тебе говорит неосознанный животный страх, его надо преодолеть, – он повернулся ко мне, его глаза горели. – Смерть – это освобождение и свет. Здесь, на земле, бывают только редкие минуты радости, а потом вновь приходят страдания, боль и тоска. Тело – это темница души, наше грубое тело, которое не может подняться над землей. Смерть делает нас свободными. Наши души будут парить в тонком эфире высоко под небесами. Все живут в ожидании чуда, каких-то изменений, которые могут произойти в их жизни. Но они не происходят, мы ищем перемен, чтобы мы могли когда-нибудь переродиться и наши души стали свободными. Все изменится, сансара – это нирвана, все пройдет. Мрак, который наполняет наши сердца, никогда не оставит нас, миром правит зло, – когда он говорил, его глаза сверкали, как два больших огня, – я видел дьявола, он восстал из самых глубин преисподней и пришел на землю, он будет мучить нас до конца. Я твердо знаю, что существует сосредоточение энергии зла. Существ, о которых говорили в средние века, нет в природе, у духов тьмы нет рогов и копыт. Но зло, которое мучает нас всех на земле, – это энергия. Каждое живое существо – сгусток космической силы, которая разделена на два полюса: света и тьмы. Гармония борется с хаосом. – Он схватил меня за плечо. – И здесь, на земле, победа невозможна. Только там, после смерти, когда мы освободимся от этой грубой телесной оболочки, мешающей нам.

«Он бредит», – подумала я.

– Лариса, давайте умрем вместе. Забудем всю мерзость и будем парить над землей, свободные от грубого, страдающего тела. Смерть – это свобода.

– Но откуда вы знаете, что мы не превратимся в ничто?

– Это невозможно, Лариса, неужели вы не чувствуете? Наш ум бессмертен. Разве сердце не говорило вам об этом? Ваше тело не может преодолеть ничтожное расстояние, а ваш ум проникает во все тайны вселенной, в прошлое и в будущее. Лариса, вы никогда не освободитесь от этого мрака, он будет преследовать вас всегда. Почувствуйте очарование смерти, сбросьте оковы и переступите черту.

Он посмотрел мне в глаза и взял за плечи. На минуту весь этот бред будто захватил меня.

Но потом я тряхнула головой:

– Извините, я спешу.

Я пришла в свою комнату, меня охватило нервное возбуждение, я приняла большую дозу транквилизатора, прописанного врачом. Мне снились море и ветер, очень сильный ветер, который раскачивал деревья из стороны в сторону и уносил все переживания вдаль.

А потом у меня была повторная беседа с доктором Гюставом.

– Лариса, почему вы не можете простить себя, просто полюбить себя и свою судьбу? О такой жизни, как у вас, многие мечтают. Что плохого вы сделали? Разве вы убили кого-нибудь или издевались над людьми? Вы просто совершали ошибки, которые совершают многие. Примите свои ошибки как часть своей жизни. Перфекционизм мешает вам принять свою жизнь и окружающих, отбросьте ваши стандарты. Мы сами, как старательные плотники, строим у себя в голове Прокрустово ложе того, как все должно быть. Зачем оно вам нужно? Выбросьте его без сожаления в океан прямо с балкона. Почему для счастья обязательно нужен ребенок, семья, карьера, что-то такое, чего у вас нет? Почему вы не можете принять свою жизнь такой, какая она есть, и наслаждаться? Знаете, сколько людей сказали бы, что с вашими деньгами они были бы абсолютно счастливы? Но наш мозг так устроен, что мы не в состоянии довольствоваться тем, что есть, мы ищем иного, и некоторые говорят, что это двигатель прогресса и развития. Но на самом деле это двигатель депрессии и невроза. Вы жили в определенное время в определенном обществе, общались с определенными людьми, смотрели фильмы и читали книги, и вот ваше личное Прокрустово ложе незаметно выросло у вас в голове до огромных размеров, и теперь оно занимает всю комнату. Оно полностью определяет дизайн вашего помещения, и если его выбросить, то останется пустота, много свободного пространства, будет как-то неуютно. И надо будет чем-то заполнить его, заполните его радостью, не пытайтесь переделать свою жизнь, попробуйте просто наслаждаться тем, что есть. Почему почти все считают это непозволительной роскошью? Выйдите из душной машины, на которой вы ехали к достижению своих придуманных целей, чтобы соответствовать придуманным стандартам, и просто подышите свежим воздухом. Покиньте комнату, где стояло ваше Прокрустово ложе, и идите на волю, на свет, гуляйте и наслаждайтесь красотой. И оттуда вы принесете что-нибудь: уютный диванчик, ароматный букет прекрасных цветов или даже телевизор, из которого вы сможете увидеть, что происходит на планете. Мы все пытаемся загнать себя в рамки, правда, разные по ширине, длине и форме, но суть от этого не меняется.

Попробуйте просто жить и наслаждаться каждым мгновением, чувствовать радость, которую дарят солнечный свет, красота природы, сон, общение с людьми.

– Но это получается какая-то бесцельная жизнь.

– А кто вам сказал, что обязательно должна быть цель? Что бесцельная жизнь – это плохо? Если вы успокоитесь и научитесь наслаждаться жизнью, станете радостным и открытым человеком, вы найдете путь, он придет к вам в тишине как озарение.

Доктор говорил убежденно, он снял очки и смотрел на меня горящими глазами. Наверно, это такой психологический прием.

– А если человек не может наслаждаться каждым мгновением? Если прошлое давит на сердце как камень и его невозможно выкинуть с балкона в океан? – грустно спросила я.

– Прошлое – это часть нашей души. Лариса, постарайтесь простить себя за прошлое. Почему мы относимся к самим себе как строгие инквизиторы и казним себя постоянно за свои ошибки? Ведь жизнь не идеальна, и мы тоже не идеальны. Мы родились на такой планете, и в разнообразие мира, в наши воспоминания неизбежно входит что-то мерзкое, болезненное, трагическое, ужасное, подлое, гадкое и так далее. Ну и что? Хватит постоянно расстраиваться из-за этого. Ведь за ночью приходит день, и после темноты светит солнце. Лариса, вам, наверно, кажется, что я говорю банальные вещи. Но часто мы забываем о простых истинах.

– А если одна ошибка привела к трагическим последствиям, испортила человеку всю жизнь?

– Такого не бывает, вся совокупность обстоятельств нашей судьбы не может измениться из-за одного, с нашей точки зрения, неправильного поступка.

– Но если причинно-следственная связь ясна? – обреченно спросила я.

– Это только кажется, что ясна. Все, что мы думаем о мире, о людях и о себе – это лишь мысли и образы в нашей голове, наш личный взгляд на вещи. Например, птицы различают гораздо больше цветов, чем люди. Так сколько на самом деле в мире цветов? – доктор передвинул свой вращающийся стул к моему креслу и взял меня за плечи, что показалось мне в тот момент немного странным. – Невозможно ответить на этот вопрос, так как цвет, по определению физиков, качественная субъективная характеристика электромагнитного излучения оптического диапазона. Восприятие цвета человеком зависит, в том числе, и от состояния психики. Задумайтесь о том, что мы сами создаем себе свою картину мира, а потом уже на основании этого строим свою жизнь. Может, хватит рисовать негодяев и абстрактное изображение вселенской скорби? Не пора ли изобразить рассвет над океаном, летний день в альпийских горах и просто городскую улицу после весеннего дождя, где можно горевать о разбитой жизни, а можно мечтать о прекрасном будущем?

Доктор поправил очки и отодвинулся от меня, переместившись на свое место за столом. Он смотрел на меня с интересом и сочувствием.

– Мадам, вам стало лучше? Вы чувствуете, что перед вами открываются новые горизонты?

– Доктор, по определению физиков, горизонт только один и добраться до него невозможно.

– Лариса, вы уже шутите, ваше выздоровление не так далеко. Подумайте над тем, о чем мы говорили, и постарайтесь к следующему разу ответить на вопрос, что вам мешает радоваться жизни.

Я вышла в сад со спутанными мыслями. Действительно, что мне мешает радоваться каждому мгновению? Расставание со Славой, с Пьером, отсутствие детей, многочисленные драматические контакты с преступным миром? Я не знаю.

На обеде я села за другой столик. Когда я вошла, блюда были уже поданы. Разные виды салатов, в том числе греческий, «Цезарь» и еще какие-то неизвестные мне, несколько мясных блюд, уха, сырный суп, десертов на столе еще не было. Как я поняла, люди, давно находившиеся здесь, имели места за определенными столами, а новички, такие, как я, еще не нашедшие свое место в столовой, садились куда хотели.

Я села за столик, где никого не было, кроме одной печальной высокой женщины с распущенными волосами.

– Не садись с ней, – успела шепнуть мне Амелия, появившаяся неизвестно откуда, – она всем выносит мозг.

Но я не послушала ее.

Женщина медленно жевала салат, казалось, что она с трудом доносит вилку до рта. У нее были огромные, печальные глаза, с полопавшимися сосудами, будто она плакала всю ночь. Черные волосы, черные брови и черные глаза делали ее худое, бледное лицо еще бледнее.

– Как вас зовут? – спросила я.

– Ева, – тихо ответила она.

– Ева, что случилось?

– Я так несчастна, я никогда не поправлюсь.

– Никогда не поправитесь? Но ведь вы в дорогой клинике. Здесь прекрасные специалисты.

– Вы не понимаете. Не понимаете. Как вас зовут? – она подняла на меня глаза. Мне показалось, что для человека, находящегося в глубокой депрессии, у нее очень умный и внимательный взгляд.

– Лариса.

– Вы когда-нибудь оказывались на самом дне?

– Наверно, да, как и любой человек.

– Нет, Лариса, не любой. Хотите узнать, что со мной произошло? – она посмотрела на меня с надеждой, словно от моего согласия зависела ее жизнь.

– Да, расскажите.

– Я работала в довольно крупной риэлтерской фирме. У меня был начальник, очень интересный человек, мой любимый руководитель. Он был настоящим гением бизнеса и обладал исключительной хваткой и деловым чутьем. Сначала я была просто офис-менеджером, разносила бумажки и кофе. Я не имела достаточно образования для более ответственной должности и тогда еще совмещала работу с учебой. Но один раз босс поговорил со мной, сказал, что чувствует во мне очень большие способности и стал обучать меня бизнесу. И я стала показывать поразительные успехи, по словам всех работников нашей фирмы. У меня очень здорово удавалось вести переговоры, заключать сделки, это было как будто у меня в крови. Начальник объяснял мне азы нашего бизнеса и заряжал меня энергией. Я совершила для него много удачных сделок и стала прекрасно зарабатывать. Мой шеф действительно ценил меня как сотрудника.

У меня был еще один повод для радости. Наконец-то я забеременела от своего друга, Гая. Он казался мне отличным парнем, мы два года жили вместе. Я надеялась, что, узнав о ребенке, мой возлюбленный женится на мне. Он любил меня, но не торопился ставить штамп в паспорте.

Но один раз я допустила серьезную ошибку. К нам в офис пришла девушка, моя хорошая подруга. Она сидела в моем кабинете, я ненадолго вышла, и за это время она скачала нашу клиентскую базу и некоторые важные документы с моего компьютера и потом передала их конкурентам. Это вылилось в большой ущерб для нашей фирмы. Началось внутреннее расследование, мой начальник узнал, как все произошло. Луи, так его звали, вышел из себя, хотя вообще был корректным человеком. Он сказал, что увольняет меня. Я умоляла его не делать этого, так как мне некуда больше идти, я просила у него прощения и обещала загладить свой проступок. У меня началась почти истерика. В конце концов я крикнула, что он не имеет права так поступать после всего, что я сделала для него, иначе он будет последней скотиной. Луи ударил меня по лицу и стал кричать, что я не понимаю, что такое деньги, закрытая информация, потому что я как была, так и осталась дурой. Потом он крикнул мне: «Пошла вон!» Я смахнула со стола все документы и чуть не разбила монитор. Начальник выхватил его у меня из рук и пинками выставил меня на улицу. Мне было так обидно, ведь я очень любила свою работу, хотя и совершила всего одну ошибку. Эта сцена, как он бьет меня по лицу и выталкивает из офиса, часто прокручивалась у меня в голове. До того инцидента я считала начальника прекрасным человеком. Я знала, что он очень любит свою жену и детей и у нас никогда ничего не будет. Но иногда я в глубине души мечтала об отношениях с ним, он был моим кумиром, и я действительно любила наш бизнес, я заходила в церковь и просила у девы Марии, чтобы она помогла мне совершить как можно больше удачных сделок. Мне тогда было двадцать пять лет. Оказавшись на улице, я почувствовала, что у меня началось кровотечение. Я сразу вызвала скорую, но ребенка спасти не удалось. Врачи сделали вывод, что, скорее всего, стресс стал причиной спонтанного аборта. Надо было сказать шефу о моем положении, ведь по закону увольнение беременных запрещено. Но я была настолько ошарашена произошедшим, что эта простая мысль почему-то в нужный момент не пришла мне в голову. У меня началась депрессия, с другом мы расстались. Я позвонила Луи и сообщила, что из-за него я потеряла ребенка и бросила трубку. Честно говоря, не думаю, что он особенно из-за этого расстроился. Наверно, эта информация имела для него не больше значения, чем новости о происшествиях по телевизору. Я все-таки не являлась незаменимым сотрудником, и в его жизни я была малозначительным эпизодическим персонажем.

Я почувствовала жгучее отвращение к работе по найму и пыталась начать свое дело, но из этого ничего не вышло. Вот так все закончилось. И я устроилась в какой-то дешевый стриптиз-клуб на окраине. В дорогой мне было, конечно, не попасть без опыта работы, но надо было на что-то жить. А снова работать с компьютером и документами я психологически не могла. Я протанцевала там почти полгода, стала много пить, меня хотели уволить. Но тут со мной произошло чудо, как с золушкой: в меня влюбился владелец успешного рекламного агентства, довольно богатый человек. Его очень тронуло то, что я танцую на сцене стриптиз и плачу. Он заказал приватный танец и попросил меня рассказать мою историю. Мы стали жить вместе. Жермен, так его звали, действительно хотел мне помочь. Я стала домохозяйкой, начала создавать уют в доме. Он женился на мне через полгода. Я очень хотела ребенка, но почему-то не могла забеременеть, хотя никаких отклонений врачи не находили. Мне кажется, это могло быть связано с тем, что у меня не было к мужу особенно сильных чувств. Пока Жермен ухаживал за мной, он был очень щедрым. Но после свадьбы я увидела, что он достаточно жадный человек. Как-то он призвал меня жить более экономно. Муж сказал, что я ничего не зарабатываю и трачу слишком много. И стал давать мне ежедневно небольшую сумму на расходы. У него были большие планы по расширению бизнеса.

Я старалась не показать, насколько меня расстроил его поступок. «Неужели все в мире зависит от этих дурацких денег? От этого чертового положения в обществе?» – спросила я. «Не все, но многое, – Жермен курил сигару. – Может, тебе стоит изучить историю, общественные проблемы? Это нормально. Мир так устроен. Вот, почитай, – он достал из шкафа несколько книг. – Раньше было рабство, телесные наказания, пытки. Человечество сейчас шагнуло далеко вперед, но продолжается постоянная скрытая борьба, из-за нее происходят войны и убийства. Просто нормальные люди стараются не зацикливаться на этом. Я тоже через многое перешагнул, чтобы создать успешную фирму. Но не волнуйся, я все делал для нашей семьи».

Мне было нечего делать, я читала историческую и публицистическую литературу о социальных проблемах. Я стала часто об этом говорить. И один раз Жермен пригласил ко мне врача. Тот сказал, что у меня небольшое нервное расстройство и мне нужно отдохнуть в одной очень хорошей частной клинике. Я была в ужасе и не понимала, что у меня нервный срыв. Да, я люблю говорить об общественных проблемах, о правах человека, о классовой борьбе, которая и в наше время продолжается в капиталистическом обществе. Но неужели это сумасшествие, навязчивая идея? Я часто думала о том, почему мой начальник ударил меня, и пришла к выводу, что так ему позволило поступить мое социальное положение. Ну и что? Надо просто принять это как факт. Социальное разделение существовало даже при первобытно-общинном строе. Это не причина для скорби и печали, так устроен мир. Подумайте о том, какая жизнь была, например, у рабов в древнем мире, какую жестокость к ним проявляли. Их избивали плетками и распинали на крестах. Сначала, когда я читала роман о восстании Спартака, «Хижину дяди Тома» и другие исторические произведения, рабство приводило меня в ужас. Я представляла себе, как они ужасно жили от рождения до смерти: тяжелая работа, издевательство, тоска, бесправное положение. Мое сердце сжималось, я испытывала ужас и рыдала. Почему люди так жестоки? Почему некоторые не видели ничего хорошего в своей жизни, а другие наслаждаются всем, что есть под солнцем? Но, с другой стороны, если бы не существовало рабовладельческого строя, человечество бы не выжило. Было слишком мало ресурсов. Рабство в конечном итоге способствовало прогрессу. В истории действуют законы силы. Я приняла это как факт. Меня больше не волнуют страдания человечества, глупо расстраиваться из-за этого, надо просто жить дальше своей жизнью. Мне кажется, я перестала грустить из-за того, что люди так безжалостны и ненавидят друг друга. Мы разумные животные, и главное для нас – выживание, удовлетворение естественных потребностей, пускай и за счет издевательств над другими существами. Я, например, думаю, что Луи даже не помнит, как он обидел меня тогда. Он просто живет дальше, и я не хочу ему об этом напоминать, я прошла терапию прощения и меня больше не волнует мой бывший начальник. Мне совсем не хочется вернуться в ту фирму, где я работала раньше. Меня больше не привлекает эта спешка, необходимость все время держать себя в форме, улыбаться клиентам, постоянные мысли, идеи по поводу новых сделок, которые крутятся в голове. Я теперь могу занять свой мозг чем-то более интересным. Да, если бы я была человеком другого происхождения, другого социального положения, он не поступил бы так со мной. Но не расстраиваться же из-за того, что мы родились не в английской королевской семье, что про нас никогда не напишут статьи в газетах и у нас не будет свадьбы с принцем, которую будут транслировать на телеканалах всего мира. Грустить из-за этого просто нелепо. Моя семья не была бедна, я всегда считала себя представителем среднего класса. Миллиарды людей на земле испытывают большие финансовые затруднения и могут позволить себе гораздо меньше, чем я. Да и побил он меня не так уж сильно. На многих людей нападают хулиганы и наносят им телесные повреждения. Они из этого не строят вселенской трагедии, драмы на всю жизнь. Это нормально, наш мир не идеален, думать и вспоминать о своих несчастьях просто глупо. Надо двигаться дальше. Я не смогу никогда кардинально изменить свое социальное положение, войти в элиту общества. Но переживать из-за этого по крайней мере неразумно. Надо просто наслаждаться тем, что есть. И наивно думать, что я сделаю что-то такое, за что люди начнут уважать меня. Да и зачем мне мнение других людей? Каждый думает только о себе.

Ева быстро говорила и нервно откусывала маленькие кусочки багета.

– Ведь я правильно говорю, Лариса?

– Да, Ева, ты все правильно говоришь.

– Но доктор считает, что я еще не выздоровела и мне нужно оставаться в клинике. Я здесь уже два года, Лариса, и мне кажется, я останусь здесь до конца моих дней. Значит, такова моя судьба.

– Глупости, Ева, нет никакой судьбы. Есть только то, что мы хотим сделать со своей жизнью, – я заглянула в ее тусклые, заплаканные глаза.

– Да, но если я родилась в определенном социальном круге, это не зависело от моего желания и расстраиваться из-за этого нелепо и неразумно.

– Да, Ева, я согласна, не стоит расстраиваться, – печально вздохнула я.

Я потихоньку начала привыкать к клинике. К большому раскидистому саду, к светлой столовой с картинами на стенах, к доктору Гюставу, который продолжал задавать мне вопросы, на которые я все-таки не находила ответа. Мне хотелось оставить прошлое в прошлом, выкинуть все стандарты из головы, перестать чего-то добиваться и просто жить дальше. Действительно, в клинике не надо было ничего предпринимать, никуда спешить. И мне начинало нравиться это состояние. Я сидела под раскидистым дубом, плавала в бассейне. Общалась с Амелией, которая рассказывала мне множество сплетен обо всех постояльцах клиники. Здесь были разведенные жены, религиозные фанатики, наркоманы и алкоголики, игроки, люди с депрессией, вселенской тоской, которая иногда парадоксальным образом усиливается из-за полного отсутствия финансовых проблем, и даже парочка Наполеонов. Со скамейки под дубом открывался изумительный вид на сад и лес вдали, клиника находилась за городом на холме. И когда я сидела там по вечерам, мне становилось хорошо, может быть, под действием лекарств, я начинала думать о здесь или в другом месте. У том, что все равно я буду жить нормально – меня есть деньги, все будет хорошо, надо, наконец, простить себе все ошибки, ведь они были в жизни у каждого человека.

Я стала лучше спать по ночам, по вечерам мы собирались в большом зале, играли в бильярд и в карты, официанты разносили безалкогольные напитки. И мне казалось, что я сижу в каком-то элитном клубе. Иногда я ходила в кинозал, где показывали позитивные фильмы, мелодрамы и комедии. Также в клинике была большая библиотека и танцевальный зал.

Как-то вечером мы сидели втроем на моей любимой скамейке: я, Амелия и Гай, высокий, полный, печальный парень с большим животом, его взгляд периодически становился каким-то отсутствующим и бессмысленным.

– Это санаторий для богатых невротиков. Не хочешь остаться здесь до конца своих дней? – спросила меня Амелия. – Кормят вкусно, развлечения, беседы с интересными, приятными людьми, доктором, например. Жизнь здесь затягивает, некоторые даже не хотят уезжать. Понимаешь, здесь проще, чем в реальном мире. Я смотрю, тебя тоже затянуло, у тебя улыбочка появилась, расслабленность какая-то, это знак. Ты останешься здесь надолго, им выгодно, чтобы люди платили деньги, и нам тоже здесь не так уж плохо.

– Но это же какое-то бессмысленное, растительное существование.

– А зачем искать смысл? Нужно просто открыть глаза и смотреть на мир, как ребенок, впитывать в себя жизнь, ловить каждое мгновение радости. Разве доктор Гюстав не говорил тебе это? – улыбнулась Амелия.

Мы наблюдали, как тихо покачиваются эвкалипты и кипарисы. Я почти не заметила, как снова наступило лето. Время стало бежать незаметно, как на необитаемом острове. Мне вдруг стало страшно. Тревога кинжалом пронзила сознание.

– Амелия, неужели тебе хочется остаться здесь до самой смерти? – вдруг спросила я.

– Я не знаю, Лариса, что будет лучше для меня. Откуда мы можем это знать? Человеку свойственно ошибаться. У тебя все-таки расстроены нервы, поэтому иногда внезапно появляется страх, немотивированная тревога, как сейчас, например. Я вижу по твоим глазам, тебе стало плохо, – Амелия внимательно посмотрела на меня. – Почему тебе страшно жить?

– Не знаю.

– А я знаю, – вдруг сказал Гай, его руки немного дрожали. – На самом деле людям нет дела ни до чего, кроме собственной плоти и плоти, которая им принадлежит. Мы как будто находимся в стае кровожадных животных, звери иногда притворяются добрыми, но это игра, чтобы заманить к себе добычу и разгрызть ее плоть. Добрым приходится питаться объедками, а злые и сильные едят свежее кровавое мясо. Но надо попытаться об этом не думать, надо радоваться солнышку и свежему воздуху и не обращать внимания на запах свежей мертвечины, который повсюду в этом гнилом лесу.

– Гай, успокойся, – сказала Амелия. – У него на глазах убили человека, его жену, их ограбили, – шепнула она мне.

– Амелия, я не глухой, я все слышу. Я не больной, с детства просто был очень нервным. Но потом, когда появилась Анжелина, все стало по-другому, – он махнул рукой и расплакался. – Девочки, помогите, мне так плохо, я такой жирный невротик, превратился в развалину. Я не могу, эти тревога, страх – они меня разъедают изнутри. Мне кажется, мой мозг сейчас разорвется. Девочки, – он заплакал, закрыв лицо руками.

Мое хорошее настроение испарилось. Мы отправились на ужин.

– Почему не видно Жанны? – спросила я.

– А, она в лазарете, – сказала Амелия, – поедая вкуснейший омлет.

– А что с ней?

– Высокое давление.

После ужина я не пошла ни в кинозал, ни в бильярд. Придя в свою комнату, я легла на диван и смотрела на картину Боттичелли «Весна», на которой несколько босоногих девушек радовались теплу и солнцу, а маленький коварный Амур незаметно пытался пустить в ход свое оружие. Грустно как-то. Я разрыдалась. Завтра у меня опять беседа с доктором Гюставом. Обед, кинозал, экскурсия по окрестностям, групповая терапия. Этот разговор с Гаем нарушил мое спокойствие, не надо обращать внимания, он больной человек, а я уже почти поправляюсь. Я не думаю о том, что будет дальше, а просто погружаюсь в жизнь. И она сама укажет путь, светлый, дальний и прямой. Я долго не могла заснуть, печальные воспоминания пришли ко мне, как питерские дожди среди лета. Только под утро я заснула, и мне снилась стрелка Васильевского острова, там никого не было, только ходили мрачные ребята с автоматами, а вдалеке занимался рассвет над пустыми питерскими улицами. «Мне все-таки не хватает этой гребаной страны, – думала я, проснувшись. – За что я ненавижу Россию? Господи, за что? Это следствие какого-то психологического кризиса. Все страны в мире хороши и плохи по-своему».

«Жестокость в мире – это дьявол, – вспомнила я слова другого пациента, Чарльза, маленького, худого человека с горящими глазами, помешанного на религии. – Дьявол творит страшные вещи. Он сеет ненависть, насилие и страх. Зло имеет множество лиц, оно, как многоглавый дракон, окутало всю землю. И зря мы хотим успокоиться, расслабиться, все равно зло придет, дьявол придет, он будет нас мучить страхом, сомнениями и болью. Одних людей он мучает мыслями, а в других вселяется, и они начинают творить то, что он хочет, разрушать все, мучить, уничтожать, портить все доброе, что осталось на этой несчастной планете».

Я вышла на завтрак: тосты, фрукты, кофе, чай, приятная негромкая музыка, классика, вроде бы Вивальди, «Времена года». После еды я почувствовала себя лучше и решила навестить Жанну в лазарете. Это было отдельное двухэтажное чистенькое здание, стоявшее на противоположном от жилого корпуса конце сада. Я прошла по чистой, выложенной кафелем лестнице и подошла к улыбчивой, полной, немолодой сестре, сидевшей на посту. Она позвала доктора.

– Как ее состояние? – спросила я у врача, грустной, серьезной, худенькой женщины с короткой стрижкой.

– Неважно, у нее сепсис, развился молниеносно, непонятное ослабление иммунитета, все началось с ничтожного очага инфекции, простого фурункула. Ее состояние с каждым днем ухудшается, несмотря на все наши усилия.

– Она будет жить?

– Прогноз сомнительный, – грустно покачала головой врач.

– Можно ее навестить?

– Да, только недолго, пожалуйста, ей нельзя утомляться.

Я зашла. Жанна лежала под капельницей в отдельной палате, напротив нее висела плазменная панель. Она еще больше похудела. Когда я вошла, она подняла на меня измученные глаза.

– Зачем ты здесь?

– Просто хотела тебя навестить.

– Зачем?

Я начала злиться.

– Почему вы все здесь такие? Вы сдались, вы не хотите бороться за свою жизнь. Хватит сидеть и плакать над своими несчастьями, пора уже сделать что-то стоящее и утереть нос всем недругам.

Глаза Жанны оставались тусклыми.

– Послушай, – вдруг сказала я, сама себе удивляясь. – Я договорилась с Пьером, мы купим лошадь, чистокровную арабскую, поселимся в твоем домике. Тот запрет жокейской ассоциации снимут, мы заплатим, кому нужно, может быть, проведем повторное расследование. И мы победим на скачках, на самых главных скачках, как они там называются, я не помню, ну ты же знаешь, ты у нас наездница.

– Зачем ты врешь мне? – грустно спросила Жанна.

– Я не вру. Ты знаешь, один раз с Пьером мы скакали по весеннему полю, и мне никогда не было так хорошо. Я чувствовала, что мы будто одно целое с природой, с лошадью. Когда ты на коне, то жизнь кажется прекраснее. Я уже купила нашу будущую чемпионку, клянусь тебе. Лошади – они как женщины, нежные, ранимые, обидчивые. Поправляйся, Жанна, у меня ведь тоже ничего не осталось в жизни, кроме перспективы побеждать на ипподроме. Я хочу выиграть скачки. А что мне еще делать – у меня никого не было, но теперь есть лошадь и ты. Она очень красивая, ее зовут Белла. И если ты умрешь, у меня уже не останется в жизни никакой цели. Ничего не останется, ведь так часто не сбываются наши мечты, Жанна. У меня пока не сбылось ни одной. Как люди ведут себя на ипподроме? Я не знаю. Там аплодируют, как в театре? Я хочу где-то победить, чего-то добиться, я хочу сделать это с тобой. Ты ведь любишь лошадей, Жанна, ты же знаешь, что их можно полюбить с первого взгляда. Подруга, мы с тобой будем вдвоем, мы не будем одиноки, мы станем лучшими друзьями. Я ведь никому не нужна со своей кучей денег. Может быть, я пригожусь тебе? Ведь так важно быть нужным кому-то, это дает силы жить. Жанна, не умирай, пожалуйста, тогда мы победим на скачках, и солнце взойдет снова. И мы будем сидеть, пить чай на террасе и говорить и говорить, про лошадей и иногда про парней под рюмочку виски. А почему нет, Жанна? Я считаю, что есть хорошие парни. Меня несколько раз хотели убить – ну и что, есть и хорошие ребята. Если ты умрешь, я больше уже не придумаю ничего, и так и останусь в этой дурацкой клинике.

Я посмотрела на бледное, почти зеленое лицо Жанны, на ее запавшие глаза и едва сдержалась, чтобы не разрыдаться.

– Ну, хорошо, я, может быть, не умру, я попробую, – тихо сказала Жанна. – Принеси мне фотографию Беллы.

Я вышла из лазарета, набирая номер Пьера.

– Пожалуйста, ради нашей дружбы, сколько стоит лучшая скаковая лошадь? Да, я ничего в них не понимаю. Я помешалась на скачках после нашего разрыва, ты слишком много рассказывал мне об этом, и попала в клинику неврозов, врач прописал мне лошадь как лекарство.

– Я сейчас не могу, моя дочь в больнице.

– Пьер, нам обязательно нужно встретиться, пожалуйста.

– Хорошо, приезжай.

Глава 23 Волнующие перспективы

Я написала заявление, что отказываюсь от дальнейшего пребывания в клинике и предупреждена о последствиях, вызвала такси и поехала к Пьеру в офис. В этот раз я не просто хотела помочь кому-то, я чувствовала, что покупка лошади и участие в скачках будут спасением и для меня, не только для Жанны. Я провела в клинике целых два месяца, они пролетели совершенно незаметно. Также незаметно могла пройти и вся жизнь. Нужно вырваться из этого места и начать что-то делать. Я интуитивно чувствовала, что мне необходимо сделать что-то, чтобы снова почувствовать себя живым человеком.

Я встретилась с Пьером в офисе, располагавшемся в одном из небоскребов в деловом центре Парижа. Когда я входила, мои ноги слегка дрожали. Любимый, у нас было столько прекрасных ночей. Ведь ты не забыл меня, просто не мог. Мои слова тогда в больнице очень ранили тебя.

Пьер сидел за столом, ссутулившись, с тоской глядя в монитор. Мне показалось, что здесь он явно не на своем месте. Он похудел и выглядел неважно, круги под глазами. Офис был прекрасно оформлен в стиле модерн. Я первый раз была на работе у Пьера. Мой бывший возлюбленный поднял на меня глаза, в них было все: разочарование, тоска, неловкость, смятение, ностальгия, но я не уверена, что была любовь. Я села в кожаное кресло напротив него.

– Лариса, ты хорошо выглядишь. Я рад, что лечение в клинике тебе помогло, – устало сказал он.

– А как твоя дочь?

– Проходит лечение от наркозависимости, пока не очень успешно. Вчера был истерический припадок, ее с трудом успокоили. В бизнесе дела идут неважно. Кризис сильно по нам ударил, прибыли упали. Я день и ночь пытаюсь спасти корпорацию. Лариса, прости, мне сейчас некогда заниматься лошадьми. Я вижу, ты опять хочешь кому-то помочь, ты не меняешься. Мне очень жаль, что мы… что мы расстались, – его голос дрогнул.

– Ну, пожалуйста, ради наших прежних отношений. Я из-за твоих дел чуть не погибла, – сказала я, взяв его за руку.

Пьер вызвал секретаршу и попросил принести нам кофе. Серьезная девушка в очках, такая худенькая, будто страдала анорексией, принесла нам две малюсенькие чашечки.

– Лариса, прости меня, пожалуйста, если сможешь, решение всех этих вопросов потребует больших денег, у меня сейчас нет свободных средств. Если бы это было нужно лично тебе, я бы помог непременно. Но мне кажется, ты опять впутываешься в какую-то историю ради кого-то. Тебе надо отдохнуть хоть немного, может быть, ты хочешь вернуться ко мне? – спросил он неуверенно, после небольшой паузы, глядя мне в глаза.

Я с трудом усидела на стуле. Мне, как ребенку, хотелось встать и закричать что-то непонятное и радостное. Люблю ли я его? Не знаю, наверно, люблю. Ведь мы не знаем, что такое любовь и как ее объяснить. Это когда видишь в человеке что-то светлое и хочешь быть рядом, влечение и духовная близость. Так сложно увидеть хорошее в людях, измученных жизнью, порочных, запутавшихся и несчастных. Любовь – нечто непонятное и необъяснимое, вопреки всему. То, что спасает нас от смерти в омуте равнодушия и грусти.

– Не знаю, может быть… – тихо ответила я. На мгновение мне показалось, что в моей жизни снова появился смысл. Пьер с нежной улыбкой посмотрел на меня и взял мою руку в свою.

– Только, Лариса, хочу предупредить, я пока не смогу проходить процедуру ЭКО, я слишком устал, у меня депрессия. Давай отложим это, по крайней мере, на какое-то время.

Я почувствовала себя нехорошо, у меня закружилась голова. Значит, он не любит меня по-настоящему. А может, и не значит. Но Пьер не понимает меня, совсем. Я не могу не пытаться, не пытаться забеременеть вопреки всему. Возможность обнять свою маленькую половинку, увидеть свет глаз собственного ребенка важнее всего остального. Уроды из моего прошлого не смогут лишить меня этого. Пьер хочет заставить меня отказаться от моей мечты. Я не могу, даже ненадолго не могу. Мое лицо стало злым и расстроенным, хотя я пыталась сдержать эмоции.

– Лариса, что с тобой? Все в порядке? – он с тревогой посмотрел на меня.

Романтическое настроение неизвестно куда улетучилось. Меня охватил приступ ярости и злобной тоски.

– Пьер, я пока не готова к продолжению отношений, я сказала не подумав, извини. Сколько нужно денег, чтобы решить проблему Жанны, о которой я говорила, и купить скаковую лошадь? Я заплачу.

Пьер протянул мне бумажку, на которой была написана астрономическая сумма, почти половина моего банковского счета.

Образ домика на окраине Парижа как-то потускнел в моей голове.

– Это не может столько стоить!

– Речь идет именно о таких деньгах, Лариса, ты не разбираешься в конном спорте, в законах ассоциации, в стоимости скаковых лошадей, – Пьер поднял на меня печальные, усталые глаза и глубоко вздохнул.

– Сумма не может быть такой огромной, ты просто не хочешь мне помочь, видимо, наши отношения и то, что я ради тебя чуть не погибла, ничего не значит.

– Лариса, я любил тебя и до сих пор люблю, ты удивительная женщина, и я тебе очень благодарен. Но этот ужасный экономический кризис парализовал нас. Я был бы рад тебе помочь, но не какой-то твоей подруге, с которой ты вчера познакомилась. Мне было очень больно, когда ты решила прекратить наши отношения, но сейчас у меня уже ни на что нет сил. Трагедия с дочерью, проблемы с корпорацией, твоя травма – все придавило меня как огромный снежный ком.

– Прощай, Пьер.

Я вышла из офиса. Париж был вновь напоен летними ароматами, жара, девушки в роскошных, открытых нарядах – настоящий праздник жизни. Мне казалось, что нервы у всех вокруг как натянутые струны, кризис, любовь, которой дышит этот город, жара – все слилось в невыносимую, сладкую боль жизни.

«Жаль, конечно, я хотела бы помочь Жанне, да мне и самой нравилась эта идея. Но ведь я, в конце концов, не мать Тереза. Все мои альтруистические поступки заканчивались плохо. Пора уже поумнеть. Какой из меня жокей! Я действительно ничего не смыслю в конном спорте. Ну, нравится мне скакать на лошади. Но ведь мне уже не пятнадцать. Шансы выжить у Жанны невелики. Буду помогать Лене в ресторане, вложу деньги в их бизнес, она давно мне это предлагала, и мы еще в детстве мечтали о собственном кафе.

Я поехала домой к сестре. Мне были очень рады, я поздравила их с ожидаемым пополнением, но оказалось, что беременность Лены, к сожалению, прервалась, причину пока не выяснили, скорее всего, недостаточность прогестерона.

– Ну, ничего. Через полгода мы снова попробуем, я нашла хорошего врача, – с преувеличенной бодростью сказала сестренка, слегка дрожащей рукой наливая себе вино.

Я рассказала про Жанну и лошадь.

– Ты наконец-то взрослеешь, – сказала Лена, – если у нее сепсис и состояние ухудшается, вероятность выздороветь приближается к нулю. Тебе пора подумать и о себе. Ты упустила шанс влезть еще в одну историю, давайте за это выпьем.

Мы выпили несколько бокалов красного вина, и я как-то забыла о Жанне. Я рассказала о Гае, Амелии, докторе Гюставе. Мы много смеялись. Жан рассказал несколько анекдотов про экономический кризис.

– Мне кажется, что идея, которую Лена предлагала в самом начале, – вложить деньги в ваш ресторан, на самом деле была очень неплохой, – сказала я.

– Да, Лариса, почему бы тебе не попробовать, вложи сначала небольшую сумму, будешь иметь постоянный доход. Мы собираемся открыть еще один ресторанчик на другом конце Парижа. Во время кризиса все ищут утешения в спиртном, – улыбнулся он. – Ты вложишь свои деньги, можешь стать администратором, будешь заниматься дизайном, закупкой продуктов. Это очень интересно, я тебе все расскажу. И со временем, если прибыль будет расти, ты станешь гораздо богаче, чем сейчас. На данный момент, по меркам таких ребят, как Пьер, ты, Ларисочка, человек не слишком обеспеченный, – Жан был уже немного пьян, но говорил осмысленно и с воодушевлением. – Потом твоих денег хватит, чтобы открыть еще одно заведение, третье по счету в нашей сети. Ты не представляешь, сколько прибыли приносит один хороший ресторан. И чертов кризис по всем прогнозам скоро закончится. Сначала я не хотел настаивать, чтобы ты вкладывала деньги в наш бизнес, это казалось мне некрасивым. Но раз ты сама предложила, я скажу тебе, что ты приняла единственное правильное решение. Давайте за это выпьем.

Мы долго сидели, разговаривали и мечтали. Когда мы выпили довольно много, мне стало казаться, что я еще могу позвонить Пьеру и сказать, что хочу вернуться, – почему бы нет. А забеременеть моментально не так уж важно, это лишь мои психологические проблемы. Я не помнила, во сколько заснула.

Утром Вивьен уехала с няней к бабушке, матери Жана. А Лена осталась помочь мужу с делами. Она предложила мне хорошо провести время. Мы общались с ее друзьями, съездили на несколько пикников. Три дня прошли как в тумане. А потом я вспомнила, что доктор Гюстав должен быть дать мне при выписке рекомендации, когда нужно повторить курс легких транквилизаторов. Но я в спешке не взяла их, и я решила съездить в клинику. Лена поехала со мной. Мы взяли такси-кабриолет и помчались по летнему Парижу, воздух казался мне сладким, как молочный коктейль, в груди было какое-то радостное волнение и хорошие предчувствия. Я действительно выздоровела. Займусь ресторанным бизнесом, может быть, встречу подходящего мне человека. Я еще молода, красива и достаточно богата, чтобы пожить в свое удовольствие. Мы остановились, Лена осталась ждать меня в такси. На пути к главному корпусу в некотором отдалении располагался лазарет. Я решила зайти и узнать о здоровье Жанны, но не заходить к ней в палату, было стыдно за мой обман. За эти несколько дней я часто думала о ней, но эти мысли приходили и уходили, как летний ветерок. Я переключалась на общение с другими людьми, на рассказы Жана о новом открывающемся ресторане, у меня было столько впечатлений после размеренной жизни в клинике.

Я зашла в лазарет: белый кафель, больничный запах лекарств и дезинфицирующих средств, еще с детства наводивший на меня страх и тоску. На втором этаже я встретила грустную молодую женщину-врача, с которой разговаривала в прошлый раз.

– Скажите, пожалуйста, как здоровье Жанны? – спросила я. – Ей ставили диагноз сепсис.

Доктор внимательно посмотрела на меня.

– Она умерла сегодня утром. Сначала после вашего визита было улучшение. А потом у нее начался бред, она все время говорила про фотографию какой-то лошади, про скачки. Вы были ее подругой? Мне жаль. Простите, я должна идти.

Врач ушла, а я осталась стоять посреди больничного коридора.

Жанна умерла из-за меня. Она надеялась, что я помогу ей. У нее не осталось последней надежды, и она перестала бороться. Я пошла к машине, забыв про доктора Гюстава и его рекомендации.

Некоторое время мы ехали молча.

– Что случилось? – наконец, спросила Лена. – На тебе лица нет.

– Жанна умерла.

– Ну и что? Она была тяжело больна.

– Ты все поняла, сестренка.

– Лариса, то, о чем ты сейчас думаешь, – это полный бред. Ты никак не можешь повзрослеть, у тебя просто с головой не все в порядке, – почти кричала сестра.

– Ах, не все в порядке? Я выйду здесь!

– Лариса, ну извини, ты знаешь, у меня нервы ни к черту.

– Остановите здесь или я разобью стекло! – крикнула я шоферу.

Водитель остановил машину.

– Ларисочка, прости меня, – кричала мне вслед Лена.

Я вышла на шоссе, мы были еще за городом. Около дороги располагался симпатичный бар с неоригинальным названием «Тихая гавань».

Я зашла внутрь. Негромкая музыка, довольно скучный дизайн в стиле дикого запада, на стенах рога и ковбойские шляпы, картины, изображающие погони, сильных мужчин с оружием и красивых женщин с распущенными волосами.

Посетителей было немного, в основном мужчины среднего и пожилого возраста, употреблявшие крепкие напитки. Ко мне подошел парень в ковбойской шляпе и спросил, чего желает дама.

– «Кровавую Мэри», – уныло ответила я.

– Прекрасный выбор, не желаете ли ознакомиться с нашим меню? Могу предложить на закуску…

– Не желаю, на закуску – вторую «Кровавую Мэри».

Скоро мой коктейль принесли. Я угрюмо смотрела в стол. Какой-то пожилой господин за соседним столиком явно хотел разделить мое одиночество, но, видимо, выжидал подходящий момент. Я показала ему рукой знак, говорящий на всех языках, чтобы он отстал от меня.

Да, мне уже за тридцать лет, а я будто впадаю в детство. У меня нет семьи, я так и не нашла себя в какой-либо профессиональной области. Грустно. Эта история с Жанной полностью лишила меня душевного равновесия. Что мне теперь делать? У меня почему-то пропало желание участвовать в ресторанном бизнесе вместе с Леной и ее мужем. Я злилась на них. Самодовольные, упертые и ограниченные люди, хотя и хорошо ко мне относятся. Я медленно выпила коктейль, но мир не заиграл новыми красками, наоборот, на душе стало еще хуже.

И тут в зал, «дыша шелками и туманами», вошла дама и «медленно пройдя меж пьяными», села за мой столик.

– Скучаете? – вежливо поинтересовалась она.

– Это место напоминает вам лесбийский клуб? – невежливо осведомилась я.

– Ну что вы! Вы меня не так поняли.

Ее голос звучал подозрительно искренне. Я рассмотрела незнакомку. Ей было около сорока лет. Породистое лицо, безукоризненный макияж, прекрасно уложенные волосы до плеч, в больших умных глазах выражение искренней заинтересованности и сочувствия. На даме был брючный белый льняной костюм, явно дорогой, но на светский прием в таком не отправишься.

– А как вас прикажете понимать? Думаю, остальные посетители этого богоспасаемого заведения с большим удовольствием, чем я, разделили бы ваш досуг.

– Мадам Лариса, я вас узнала, видела вашу фотографию в журнале «Светская жизнь».

– Извините, не даю автографы, – мрачно поведала я незнакомке.

– Ну что вы, мадам, мне уже пятьдесят, к этому возрасту накапливаешь жизненный опыт. Я вижу, как вы растеряны и расстроены, и хочу предложить вам выход. Вы никогда не пытались найти себя в служении чистому искусству? Меня зовут Даниэль, для меня честь общаться с вами.

Дама располагала к себе. Мне стало неудобно за мое поведение, пора уже научиться светским манерам.

– Вы знаете, прекрасная мадам, увы, Всевышний не наградил меня особыми талантами.

– Скажу вам совершенно искренне одну банальную истину. Лариса, талант есть у каждого, просто нужно открыть его в себе, я давно поняла, что это не пустые слова, – проникновенно сказала Даниэль и закурила тонкую сигарету.

– Пожалуй, так оно и есть. А какими способностями обладаете вы, если это не тайна? Сразу видно, что вы человек незаурядный, и я рада нашему знакомству, – ответила я как можно любезнее.

– Я режиссер. Ставлю спектакли, которые дарят людям позитивные эмоции, возможность прикоснуться к прекрасному. Вы не хотите в этом поучаствовать?

– Я не актриса.

– Лариса, – она заглянула мне прямо в глаза, ее проницательный взгляд, казалось, проникал до глубины души, – современное искусство чрезвычайно многогранно. Прелесть нашего театра в том, что он любительский. На самом деле людям нужно узнавать на сцене самих себя, они хотят видеть реальную жизнь. Они хотят пройти внутрь заповедника, а не смотреть через проволоку на вольеры с животными. У нас нет профессиональных актеров. Но у нас работают удивительные, душевные, открытые, талантливые люди, с которыми есть о чем поговорить. Они способны на эмпатию и эмоциональную поддержку. Каждому человеку, сколько бы у него ни было денег и какое бы положение он ни занимал, нужна моральная поддержка окружающих. Это то, чего вам не хватает. Я это вижу, Лариса, не удивляйтесь, творческие люди имеют особый взгляд на мир, они чувствуют больше, чем остальные. В нашем театре вы обретете почву под ногами.

– Даниэль, скажите, вы искали меня, следили за мной? Или это случайная встреча?

– Ну, разумеется, случайная. Когда нам нужны новые лица, а это бывает достаточно редко, я захожу в бары, парки и рестораны, выделяю в толпе кого-нибудь – я вижу людей, которые смогут работать с нами. Лариса, поедем со мной, вы просто посмотрите наш театр. Если вам не понравится, вы сразу уедете, и все. Не спорьте, вам нужно развеяться.

– Хорошо, поехали.

– Что бы у вас ни случилось, это все не так важно перед лицом вечности. В моем возрасте начинаешь это понимать. Главное, чтобы вы попытались сделать что-то хорошее в дальнейшем. У нас есть только настоящее, только здесь и сейчас, прошлое и будущее – иллюзия и сон, просто неясные, блеклые, неверные образы в нашей голове.

– Да, пожалуй, вы правы, Даниэль.

Мы сели в ее машину, обычный сиреневый «Рено». Наша машина неслась по вечерним улицам. Яркие огни делали белый город светлым даже ночью, теплый летний вечер врывался в открытое окно, как пожар, как наводнение, как неотвратимая жизнь. Париж прекрасен, и я еще могу дышать. Есть только здесь и сейчас, я забыла обо всем, мне было плохо и одновременно хорошо – удивительное, неразгаданное, непознанное, страшное и прекрасное настоящее. Мы не знаем, что на самом деле было и что на самом деле будет, мы не знаем, что с нами происходит и какие мы внутри. Чтобы понять тайну бытия, нужно принять и увидеть эту красоту, несмотря на страдания. И тогда они пройдут. Могут ли смерть, унижения, болезни, бедность и несправедливость показаться не такими мучительными, когда свежий летний ветер ласкает ваше лицо и вы видите улыбку и глаза другого человека, полные огня, света и боли этой удивительной жизни?

Я заметила, что мы покинули Париж и оказались в пригороде. И вот мы снова ехали по сельской местности.

– Даниэль, куда мы едем? – устало спросила я.

– В Канны, в культурную столицу современного искусства. Через четыре часа будем на месте. Вы подремлите пока.

Даниэль поставила негромкую классическую музыку. Я долго смотрела на огни вдоль шоссе, тревога начала вновь закрадываться в мое сердце как ядовитая змея. После расставания с мужем я живу в каком-то смысле как шлюха, как цыганка, иду по жизни, не зная куда, – неужели это моя судьба? А Слава, наверно, был бы доволен тем, что меня пригласили в любительский театр. Хотя что скрывается за этим странным приглашением, я пока не знаю, – ну и что, хуже все равно не будет.

Я задремала, проспала часа два и не заметила, как мы въехали в Канны.

Меня разбудил голос моей спутницы:

– Лариса, просыпайтесь, мы приехали, посмотрите на это чудо.

Была уже ночь, но в Каннах от множества огней было почти светло. Античные термы и арены, два десятка готических часовен, высокие летящие здания, уходящие в небо, прекрасное недоступное небо, храмы и дворцы в стиле барокко, неприступные крепости. Город покорил меня с первого взгляда: пальмы, множество роскошных ресторанов и баров, громкая музыка, по ночам люди здесь наслаждались жизнью.

– Лариса, это город искусства, город любви и развлечений, его любят поэты и писатели, миллиардеры, режиссеры и искатели приключений, здесь можно все.

Наконец мы подъехали к небольшому старинному двухэтажному зданию с колоннами. Театр назывался «Глоток прекрасного».

Мы вошли. Две мраморные статуи, вроде бы Зевс и Афродита, позолоченные колонны. Даниэль проводила меня в боковую комнату. Большой деревянный стол, бархатные стулья. Там сидел интересный мужчина лет тридцати. Черные волосы, большие умные глаза. На столе стояла бутылка виски.

– Познакомьтесь, Лариса, это лучший артист в нашем коллективе, Мишель.

– Здравствуйте, – он внимательно посмотрел на меня и улыбнулся. – Кстати, мадам, у вас когда-нибудь был домик на побережье? – спросил он.

– Не было.

– Если согласитесь с нами работать, вы сможете арендовать просто по смешной цене небольшую виллу на море. У нас есть знакомства с определенными людьми. Симпатичный домик с бассейном, пальмы, вид на море. Звучит заманчиво.

– Я не понимаю, зачем вы меня пригласили. Вы считаете, что у меня скрытые актерские способности? – я почему-то почувствовала раздражение, готовое перейти в злость.

– Мадам, я вам все объяснила, сейчас уже ночь, вам надо отдохнуть, – мягко улыбнулась Даниэль.

– Лариса, я отвезу вас к морю, если не понравится, вы сможете завтра уехать в Париж, – предложил Мишель тоном, не терпящим возражений.

– Давайте сделаем так, – устало ответила я.

Не надо снова психовать и устраивать истерики, попробую плыть по течению, надеюсь, оно прибьет меня к какому-нибудь берегу.

Мишель посадил меня в свой кабриолет «Феррари», и мы поехали по ночному городу. Пальмы и ветер – как это было прекрасно, они заставляли меня забыть обо всем.

– Месье, что происходит? Зачем меня пригласила Даниэль? – спросила я, когда мы проехали несколько кварталов, вернувшись с небес на землю.

– Лариса, у нас необычный театр. У вас начнется особая жизнь, появятся новые друзья. Все, что было до этого, будет казаться сном.

– А вам нравится такая жизнь?

– А что значит нравится? Мне нравятся вино, и сигары, и красивые женщины, а жизнь не может нравиться, она слишком горькая, как вы считаете, Лариса?

– Пожалуй. Но этот город меня просто очаровал.

Вдруг я почувствовала странную близость с этим человеком, будто мы были из одной сплоченной религиозной общины.

– А вы знаете, что в Каннах когда-то жили римляне и этот город очень любил Наполеон?

– Теперь знаю.

Мы некоторое время ехали молча. Пальмы, огни отелей и баров, дворцы, на улицах было светло. Меня вдруг охватило странное чувство, что все это уже было когда-то в другой жизни, я так же ехала с малознакомым человеком по ночному городу, а потом все закончилось хорошо. А что закончилось и чем, я в тот момент тоже еще не знала об этом.

Наконец мы подъехали к домику. Это был симпатичный двухэтажный коттедж с балконами. Небольшая территория с пальмами и бассейном. Мы вошли внутрь, все было обставлено хорошей, современной кожаной мебелью, дизайн в стиле хай-тек. Лестница на второй этаж. Мы вышли на балкон: изумительный вид на море, покачивающиеся пальмы и кипарисы, огни набережной вдалеке, очертания яхт.

– Прекрасно, – сказала я, – и сколько стоит такое удовольствие?

Мишель назвал вполне приемлемую для меня сумму.

– Лариса, поживите здесь некоторое время, расслабьтесь, вам это необходимо.

Вся эта совершенно непонятная ситуация начала меня напрягать. Мне казалось, что я сижу на дне рожденья, вроде бы все хорошо, но друзья смеются и смотрят на меня. Они придумали какой-то идиотский розыгрыш, а я не понимаю, в чем дело. Я не могла больше сдерживаться:

– Мишель, ответьте мне на два вопроса. Чем конкретно вы занимаетесь в вашем театре, и почему Даниэль пригласила именно меня? А иначе я сейчас же уезжаю в Париж. Домик, конечно, миленький, но я могу арендовать такой же в любой точке мира, валяться на пляже и не разгадывать никаких тайн мадридского двора, – раздраженно сказала я.

– Лариса, давайте присядем.

Мы сели на два плетеных стула на балконе.

Мишель вздохнул и обтер лицо носовым платком.

– Лариса, наш театр – это коммерческое предприятие. Мы показываем людям любовь, настоящую, чистую любовь, такую, как она описана в «Песне Песней» Соломона, если хотите. У нас нет никакой грязи, это чистая и прекрасная эротика. Люди хотят видеть на сцене самих себя, если угодно. Почему Даниэль пригласила именно вас? Нам была нужна еще одна актриса. Видимо, она подумала, что у вас есть талант.

Он осторожно погладил мою руку.

– Лариса, в этом городе можно все. Я работаю с Даниэль очень давно. Неужели вы не хотите дарить людям радость и красоту, получать за это большие деньги и жить в домике у моря?

– Звучит соблазнительно. Но я слишком стара, чтобы верить в сказки.

– Лариса, любой женщине нужен мужчина. Вы сейчас одна, такая красивая, хрупкая и ранимая, вы не созданы для одиночества.

Он провел рукой по моим волосам. Я слегка оттолкнула его.

– Это все напоминает идиотский фарс. Я поехала с Даниэль просто потому, что была слишком пьяна и плохо соображала. Сейчас я протрезвела и немедленно еду в Париж. Я обеспеченная женщина и не нуждаюсь в том, чтобы зарабатывать на жизнь в вашем чистом, красивом, прекрасном и особом борделе.

– Правда не нуждаетесь ни в чем? Совсем? – Он обнял меня за плечи и приблизил свое лицо к моему. – Вы не нуждаетесь в других людях? В человеческом участии? Вы наплевали на весь мир и живете в своей скорлупе.

Странно, он почти процитировал мою речь на дне рожденья Пьера. Его большие глаза с едва заметной сеточкой морщинок смотрели прямо на меня. Со мной начало происходить что-то странное. И тут он поцеловал меня. Я почему-то не сопротивлялась. Мы, не отрываясь друг от друга, прошли в спальню, где была большая кровать с черным бельем, и упали на нее. У нас была прекрасная, красивая игра, волшебный балет о любви.

– Лариса, ты необыкновенная, – шептал он, – останься со мной, ты мне нужна.

– Еще скажи, что ты влюбился с первого взгляда, – выдохнула я, когда все уже закончилось, и я в блаженном расслаблении лежала на спине. – Соблазнение входит в вашу схему вербовки сексуальных рабынь?

– Лариса, ну ты же не девочка, ты все понимаешь. Но тебе же было хорошо со мной. И только это важно сейчас. Останься со мной, мы будем работать вместе, я буду только с тобой, только я и ты. Я очень сильный человек и смогу защитить тебя от всего, я помогу тебе.

– Не знаю, я подумаю.

– Смотри, какой город за окном, финансовая и культурная элита, «город-сказка, город мечта, попадая в его сети, пропадаешь навсегда» – вдруг напел он по-русски.

– Как, ты русский?

– А что, незаметно?

– Пока, слава богу, нет, – улыбнулась я. – А ты откуда? Как ты сюда попал?

– Я вообще вырос в Москве, не поступил во ВГИК два раза, а потом один друг предложил мне работу во Франции. Вова, такой богатый парень, мажор, рассказал мне, что в Каннах есть один очень интересный театр. Я сюда приехал, познакомился с Даниэль, мне понравилось. Лариса, тут такие люди, они, как бы это сказать, умеют жить. Милая, что такое жизнь? – он обнял меня за плечи и посмотрел мне в глаза. – Я, наверно, скажу сейчас банальные вещи. Наслаждайся, пока твои прекрасные глаза жаждут мужских объятий, а легкие – свежего ветра, и солнце еще может взойти следующим утром.

– А что будет потом?

– Я не знаю, и не знает никто.

– Так тебя на самом деле зовут Михаил?

– Да какая теперь разница, как кого звали в прошлой жизни. Лариса, тебе понравятся эти ребята. Ты мне кажешься необыкновенной, ты такая красивая, добрая и печальная, честное слово, я влюбился с первого взгляда.

– Влюбился в мои деньги? – усмехнулась я.

– Да при чем тут деньги? Я не испытываю в них недостатка. Мне стало жаль тебя, я хочу, чтобы ты была счастлива с нами. Каждому нужны близкие люди. Ты так одинока, а мы как семья. Ты никогда не будешь одна, и я буду любить тебя всегда, Лариса. Ты тоже из России, у нас так много общего. Давай вместе наслаждаться жизнью и помогать друг другу.

Он обнял меня, притянул к себе и стал целовать. Эта любовь была необычной, все было как-то слишком красиво, я не могла избавиться от ощущения, что Михаил играет какую-то роль. Но меня охватило безумное желание, хотелось испытать экстаз и забыть обо всем. Я чувствовала, что я живу, снова живу после расставания с Пьером, после того как меня изуродовали и я пережила жуткую депрессию.

Со мной произошло что-то непонятное, я думала, что хуже все равно уже не будет. Я не могла вернуться к своему одиночеству, тоске и страху. Мне почему-то захотелось остаться с Михаилом, с этими странными людьми в их идиотском театре. У меня было такое ощущение, что я лечу на американских горках вниз: страшно и тревожно, но весело и захватывает дух. Я ощущала себя в каком-то смысле падшей женщиной, но ведь любое зло и добро относительны. Наверно, лучше дарить людям своеобразную эротическую радость, чем окончить дни в заведении для богатых невротиков или спиваться в одинокой, пустой квартире. В Михаиле было что-то необыкновенно привлекательное, мне казалось, что порочность в нем необъяснимым образом сочетается с искренностью и способностью делать что-то хорошее для себя и людей в рамках его понимания. Он как-то удивительно приспособился к жизни, которая не травмировала его, а наоборот, Мишель брал от нее то, что нужно, и ему, как ни странно, было комфортно в этом «мире печали и слез». Я тоже хочу обрести гармонию, какую-то относительную, с грехом пополам, если уж иного на этой земле не дано, как показывает мой опыт. Мне казалось, что с Михаилом я обрету ее.

Мы снова занимались любовью, разговаривали, пили вино. Я уснула без сил уже под утро. Когда я проснулась, был уже день. Солнце светило в открытое окно, и слышался шум океана! Сколько же я проспала? Я не сразу поняла, где я. Но тут в комнату вошел Михаил в шелковом халате, с мокрыми волосами, зачесанными назад, и принес мне кофе в постель в маленькой фарфоровой чашечке на позолоченном подносе и пару круассанов.

– Спасибо, милый. А скажи мне, Миша, ты со всеми новыми актрисами спишь?

Он заразительно засмеялся.

– Нет, не со всеми, только с красивыми. Не важно, с кем человек спал раньше, важно, с кем он спит сейчас.

Я выпила вкуснейший кофе.

– А ты влюбилась в меня хоть немного? – спросил он, как мне показалось, с некоторым смущением.

– «Любить, но кого же? На время – не стоит труда, а вечно любить невозможно. В себя ли заглянешь, там прошлого нет и следа: и радость, и муки, и все там ничтожно», – вздохнула я.

– «Вечная любовь, верны мы были ей, но время – зло для памяти моей. Все слова любви в измученных сердцах слились в одно признанье без конца». Лариса, ты великолепна, ты бесподобна, ты цитируешь Лермонтова, у тебя глаза Кармен и Жанны д΄Арк одновременно. Я хочу тебя сейчас снова, я всегда мечтал о такой женщине. «Две картинки как две жизни, красота и боль, и совсем другим себя я чувствую с тобой». Я понял, ты любишь цитаты, буду твоим поэтом.

– Мальчик, ты молодец, знаешь много стишков. Ты их всем своим девушкам рассказываешь?

– «Молодая, с чувственным оскалом, я с тобой не нежен и не груб. Расскажи мне, скольких ты ласкала, сколько рук ты помнишь? Сколько губ?» Все, Лариса, я не могу больше. «И ты одна любовь и нет любви иной. И так хотелось жить, чтоб, звуки не роняя, тебя любить, обнять и плакать над тобой», – и он обнял меня и привлек к себе.

Наконец, минут через сорок, мы уже ехали в кабриолете Михаила по улицам Канн. Меня охватила эйфория. Этот парень чем-то даже похож на Славу, он тоже артист. Он не такой трепетный, не так поэтично разговаривает, он как-то пошлее и проще, но это у Михаила сочетается с искренностью и внутренней силой. Слава, до мозга костей интеллигентный человек, ни в чем не был уверен на сто процентов. Иногда он не знал, что делать, терялся перед болезненными вопросами, которые ставила неотвратимая жизнь. Михаил точно знает, чего он хочет и как, с его точки зрения, правильно поступить.

Небольшие очаровательные гостиницы и величественные паласы, античные развалины, мой друг и странная новая жизнь – все это околдовало меня и лишило сил думать, вспоминать и расстраиваться.

– Посмотри, моя принцесса, ты едешь по проспекту вдоль моря, в лицо дует свежий ветер. Мимо проезжают девушки в бикини на роликах и проходят хорошо одетые господа, управляющие мировыми финансовыми потоками. У тебя нет ощущения, что ты попала в голливудский фильм?

– Да, и, похоже, я играю главную роль в какой-то тупой и пошлой комедии. Такое чувство меня уже посещало, когда у меня появились деньги.

– Ты не права, это красивый, добрый фильм с хорошим финалом.

Наконец, мы подъехали к «Глотку прекрасного». Нас встретила улыбающаяся Даниэль в открытом вечернем платье. Еще какие-то креативно одетые люди ходили по фойе. Мы прошли в боковую комнату, где мы сидели в прошлый раз.

– Я вижу, вы с Михаилом нашли общий язык, – улыбнулась Даниэль.

– Можно попробовать поучаствовать в одной пьесе, – вздохнула я, – если опыт окажется неудачным, я уеду обратно в Париж.

– Прекрасно, Лариса, – ответила Даниэль, она сидела в кресле-качалке и курила тонкую сигарету, – вас никто здесь насильно не удерживает. Мы хотим, чтобы сотрудничество было интересно и вам, и нам. Если артист играет без души, без желания, зрители сразу это чувствуют.

Глава 24 Волнующие перспективы

– Да, колхоз – дело добровольное, – вставил Михаил.

– Я заметила, что люди из России очень талантливы, играют с душой, – заметила Даниэль. – Лариса, почитайте сценарий, – она достала из кожаной сумочки от Прада несколько печатных листов.

Я углубилась в чтение этого шедевра мировой драматургии. Пьеса называлась «Вероника и король». Достаточно банальная история. Вероника, простая, добрая и очень красивая женщина, занимается уборкой помещений во дворце. Один раз она убирает спальню короля, и среди дня последний входит туда за одним очень важным документом. Он видит уборщицу, натирающую пол мастикой.

– Как ты относишься к королю? – спрашивает он.

– Я очень чту короля, – отвечает Вероника, низко поклонившись.

– А могла бы ты стать возлюбленной короля?

– Что вы, ваше величество, я не смею даже и думать об этом.

– Ты мне очень понравилась, бедная прекрасная незнакомка, я хочу быть с тобой.

– Ваше величество, простите меня, я работаю, чтобы прокормить больную мать. Но, как сказал лекарь, ей уже недолго осталось, на все воля Господня. И тогда я хочу уйти в монастырь. Ни один мужчина никогда не прикоснется ко мне.

– Милая, если ты не отдашься мне, я умру от любви, – говорит хитрый король, – и тогда Франция останется без монарха, феодалы начнут распри. Страна погрузится в хаос. Я умоляю тебя, красавица, подари мне всего один поцелуй.

Девушка дрожит от волнения.

– Хорошо, всего один поцелуй, ваше Величество, а потом я буду целый год замаливать этот грех.

Король заключает ее в свои крепкие объятия и дарит ей очень долгий поцелуй. Вероника теряет контроль над собой, он несет ее к королевскому ложу, раздевает. Их охватывает безумная страсть.

Затем, несмотря на нравственные терзания, Вероника ежедневно встречается с королем. В конце концов, об этом узнает королева от одной доброй фрейлины, тоже неравнодушной к его величеству. Она требует казни Вероники. Король привязался к уборщице, но он вынужден просить ее покинуть дворец. Взамен самодержец предлагает ей землю и большую сумму денег, что позволило бы ей оставить свою непрестижную работу, удачно выйти замуж и не заботиться о насущном хлебе до конца ее дней. Но Вероника без памяти влюбилась в монарха, она готова умереть и отправиться в ад, но отказывается с ним расстаться. И тогда ревнивая королева организует заказное убийство любовницы своего супруга. Король очень скучает по Веронике, впадает в депрессию, уходит на войну, бросается в гущу сражения и погибает. Вот такая нехитрая социально-эротическая драма.

– Не вижу ничего экстраординарного в этой пьесе.

– Интересно то, что один из половых актов Вероники и короля должен быть настоящим. Отчасти ради этого зрители и приходят в театр, – радостно сообщил Михаил.

– Но ведь секс на сцене вроде бы запрещен, – растерянно сказала я.

– Грань между имитацией полового акта и реальным проникновением очень тонкая, – задумчиво ответила Даниэль.

– Нет, я не буду этим заниматься.

– Почему, Лариса, какие предрассудки тебе мешают? – Михаил посмотрел мне прямо в глаза.

– Я просто не хочу заниматься любовью на сцене, даже если в зрительном зале соберется вся культурная и финансовая элита мира.

– Хорошо, настоящего полового акта не будет, не в нем суть пьесы, – неожиданно согласилась Даниэль. – «Вероника и король» будет идти через две недели, с завтрашнего дня мы начнем репетировать. А сегодня, Лариса, вы можете осмотреть город.

– Я проведу тебя по Каннам, – сказал Михаил. Мы сели в кабриолет и поехали в волнующую неизвестность по залитому солнцем проспекту.

Мы посетили несколько музеев и ресторанов. Канны были великолепны. Потом мы пошли на пляж. Я ходила по кромке воды, светило яркое солнце. Все тревоги уходили куда-то далеко. И на минуту мне показалось, что ничего еще не было, и я просто маленький ребенок в этой огромной вселенной, идущий по чистому песку. И в жизни есть только красота, блики солнца на воде, бескрайняя морская гладь и мокрый песок, на котором остаются мои следы.

Наконец мы приехали домой. Михаил был рядом. Мы сели на террасе, откуда было видно море, далекие маяки, огни яхт и кораблей. Становилось прохладно, и я надела кофточку. Надо будет завтра заняться шопингом, ведь вся моя одежда осталась в Париже. Мы с Михаилом сегодня заглянули в один магазин, но мой гардероб пока все равно оставлял желать лучшего.

– Я не хочу играть в этом дурацком спектакле, это же пошлятина, элитный стриптиз-клуб, – сказала я, допивая чай из фарфоровой чашки.

– Лариса, ты не права, это искусство, главный вопрос в том, как преподнести все зрителю. Ты же не считаешь, что Венера Милосская выглядит пошло?

– Так и знала, что ты скажешь что-то в этом роде. У меня ужасно разболелась голова. Я всегда очень хотела ребенка, – грустно вздохнула я.

– Давай займемся этим прямо сейчас.

– Нет, Миша, ты не понял, я серьезно.

– Я тоже серьезно, – Михаил, снова одетый в шелковый халат, закурил сигару. Я подумала, что, наверно, так выглядел Евгений Онегин, живший спокойно и скучно до встречи с Татьяной. – Ты мне очень нравишься. Давай перестанем предохраняться, я тоже люблю детей.

– Давай, но это не поможет, мне надо стимулировать овуляцию, – уныло сказала я, – и мы знакомы всего два дня. Я иногда думаю о том, что жизнь на земле – очень грустное приключение.

– Надо избавляться от этой грусти, наслаждаться жизнью и любить.

– Миша, я устала любить, я хочу, чтобы любили меня, у тебя ко мне нет чувств, ты просто спишь со мной, – я провела рукой по его лицу и почувствовала, что тоска сжимает мое сердце.

– Лариса, это неправда, ты накручиваешь себя. Где грань между чувством и желанием, привязанностью и жалостью, где граница между плотью и душой? Мне очень хорошо с тобой.

Мы легли в постель. Мне не спалось. Я рассказала Михаилу о том, что произошло в кафе в Пушкине, о расставании со Славой.

– Лариса, у всех в жизни были трагедии. Смотри на мир с другой стороны, стакан наполовину полный, а не наполовину пустой.

Мне почему-то совсем не хотелось близости, я приняла снотворное и уснула.

На следующий день мы приехали в «Глоток прекрасного» и прошли в зрительный зал.

– Вот святая святых, – улыбнулась Даниэль. Она была как всегда безупречна – на высоких каблуках, в длинной юбке и полупрозрачной блузе.

Зал не произвел на меня особенного впечатления. Стиль барокко, лепнина и античные полотна на потолке, большая сцена, бархатные кресла.

– Лариса, вы выучили текст?

– Нет еще.

– Неважно, пока будем импровизировать по ходу пьесы. Для вас сейчас главное – думать о том, что ваше тело прекрасно и совершенно, и нет ничего зазорного в том, чтобы эту красоту увидели другие люди. Когда Микеланджело и Да Винчи, множество великих художников и скульпторов обращались к красоте человеческого тела, они хотели сделать мир лучше. В этом нет никакой пошлости и грязи, красота в искусстве делает людей чище, видеть прекрасную любовь на сцене – духовная потребность, это возвышает души.

– Да, Михаил говорил мне примерно тоже самое. Это у вас такая психологическая обработка?

– Нет, это идея нашего коллектива.

Мы начали репетиции. В зале никто не присутствовал, кроме Даниэль и Михаила. Вначале я ощущала ужасную неловкость из-за необходимости раздеваться. Но мои коллеги меня постоянно подбадривали, и через какое-то время мне стало все равно. Я выучила нехитрый текст пьесы. По утрам мы репетировали, по вечерам ходили на пляж и в рестораны. Мы гуляли по Каннам, казино и бары были открыты до рассвета. Громкие звуки музыки, пальмы, вино, море и загадочная, терзающая самые тонкие струны души неизвестность опьяняли, как холодный виски. Я привыкла к Михаилу, мне было с ним спокойнее, чем одной. Мне вдруг стало казаться, что все плохое, случившееся со мной, было из-за одиночества, оно было моим подсознательным кошмаром и пугало меня, как мучительная смерть. Мишель казался мне привлекательным, но настоящих чувств не было. Но действительно, где грань между любовью и вожделением, между красотой обнаженного человеческого тела и пошлостью, между иллюзией и реальностью? Меня вдруг охватило странное желание понять, что есть этот мир на самом деле. Ведь картина окружающего в моей голове искаженная, неполная, будто я смотрю через мутное стекло.

Я познакомилась с коллективом. Это были довольно милые люди, очень разные, человек пятьдесят. Среди них была молодая цыганка, худая, с волосами черными как смоль и горящими неистовым восторгом глазами, несколько пожилых, милых, улыбчивых дам с непонятным прошлым, молодые накачанные ребята, похожие на стриптизеров, несколько грустных, красивых молодых женщин. Был один интересный человек лет пятидесяти с золотыми зубами, он все время курил большую трубку и смотрел сквозь людей куда-то в пространство. Почти все они пили, курили марихуану. Их объединяла какая-то бесшабашность, бесстрашие, будто все они умели видеть в жизни что-то легкое и радостное. Труппа чем-то напоминала мне детей, выскочивших на залитый солнцем двор, которых еще не беспокоят мысли о будущем и о жизненных тяготах.

Накануне спектакля я очень волновалась. Мы с Михаилом сидели в спальне, меня била нервная дрожь.

– Раздеваться перед всеми этими людьми? Зачем? Я не актриса, не стриптизерша, не нищая. Весь этот бред про прекрасное искусство меня не убеждает. Миша, мне кажется, я не смогу. Это не для меня, – я почему-то расплакалась как маленькая, закрывая лицо руками. – Я не смогла ничего сделать со своей жизнью, она испорчена и ее можно выбросить в мусорный бак.

– Лариса, ты сможешь, это просто боязнь сцены, боязнь первого выхода. У тебя хорошо удавалось на репетициях, ты обладаешь прирожденным даром, не случайно твой первый парень был артистом, – Михаил обнял меня за плечи.

– Он не парень, а бывший муж.

– Неважно.

– Важно, – всхлипнула я.

– Лариса, прошлого не вернешь. Тебе же хорошо с нами, со мной? Это же лучше, чем одиночество.

– Лучше, но, Миша, я тебя не люблю, – я глубоко вздохнула и села, облокотившись на спинку кровати.

– Лариса, меня это не волнует. Да, мы не похожи на Ромео и Джульетту, но мне нравится проводить с тобой время. Ты знаешь, мне кажется, я люблю тебя, но, может быть, только кажется. Попробуй расслабиться, мы должны любить прежде всего своих зрителей. Но в данном случае тебе надо наплевать на них всех, тебе все равно, что они подумают, ты взрослая, независимая женщина и делаешь то, что тебе нравится, с теми, кто нравится тебе. И если они платят деньги, чтобы на это посмотреть, значит, это стоит того. А если и не стоит, какая тебе разница! Ты боишься, что тебя уволят из театра? Но ведь ты пришла сюда не ради денег. Во время первого выхода у многих бывали срывы, это ничего не значит. Помни, что ты в театре для себя, для самовыражения, а не ради зрителей и аплодисментов.

– Пожалуй, ради себя. Мне действительно понравилось изображать что-то на сцене. Это такое странное ощущение, будто боишься погрузиться в холодную речку, долго стоишь по пояс в воде, дрожишь и трясешься. А потом бросаешься и плывешь, приятная прохлада ласкает тело и становится хорошо.

– Вот то же будет и завтра.

Я выпила рюмку коньяку, и вдруг меня охватило странное равнодушие. Действительно, какое мне дело до всех этих богатых людей, миллиардеров, режиссеров, элиты? Они вообразили себя хозяевами жизни, но на самом деле жизнь подчинена какой-то страшной тайне и она неподвластна никому. Они будут поедать меня своими похотливыми взглядами, но не смогут ко мне прикоснуться. И я, очаровательная и независимая, буду отдавать свою любовь другому человеку, буду мучить их своей красотой, недоступностью и равнодушием. На следующий день я ехала как во сне по утренним улицам Канн. Мою душу будто сковал холод. Я не знала, что будет дальше. Но почему-то хотелось верить только в хорошее. У меня в голове все время крутилось навязчивое воспоминание о том, как в детстве мы с сестрой бегали на Волгу купаться на рассвете. Было теплое лето, мы остались в городе и нам очень хотелось посмотреть восход солнца, находясь в воде. Это была идея Лены, мы учились в третьем классе. Мы тихо убежали из дома и забрались в воду, долго стояли там и дрожали от холода, и наконец появилось солнце. Первый лучик осветил пустынный городской пляж, и меня охватил неописуемый восторг: мы сделали это, мы увидели восход! Холод, страх и радость, неповторимая пьянящая смесь.

Мы быстро доехали до театра. Я как во сне переоделась в костюм дворцовой уборщицы и меня быстро загримировала жизнерадостная девушка, давшая мне множество полезных советов, касавшихся актерского мастерства.

Когда свет рампы осветил нас и я увидела множество людей в зале, мне стало плохо. Но я решила не смотреть на них. Я играла на автопилоте, хотя руки у меня немного дрожали. Когда Михаил раздел меня и мы опустились на королевское ложе, я упала в обморок и на минуту потеряла сознание. Когда я пришла в себя, звучали аплодисменты, а король держал у моего носа вату с нашатырным спиртом.

Меня снова внезапно охватило безразличие, словно я все время играю неудачную роль в глупой пьесе под названием жизнь, и что бы ни случилось, она будет тянуться и тянуться, пока не опустится занавес и не наступит темнота. Я кое-как доиграла спектакль. Мне говорили, что премьера прошла удачно.

Вечером у нас в театре был банкет. Все поздравляли меня, а я не понимала, с чем. Вдруг артисты, мои коллеги, показались мне близкими и родными. Они любят меня. Мы сидели за длинным столом в большом банкетном зале со скульптурами и античной эротикой на потолке, спиртное лилось рекой, средиземноморская кухня, множество разных блюд. Несколько человек в деловых костюмах, наверно, спонсоры, беседовали с Даниэль. Но мне было все равно, я наконец что-то сделала, сыграла в дурацком спектакле, я молодец.

Время стало бежать быстро. Оно в Каннах просто летело, его гнали вперед громкая музыка, шум баров и казино. И равнодушные волны снова и снова набегали на берег, считая камни, и смывая всё: печали, радости, страдания, ускользающую, скоротечную грусть и красоту жизни. Мы отыграли спектакль «Вероника и король» и уже репетировали новую пьесу о людях, оказавшихся на дне, «Любовь отверженных». Мне стало нравиться все это: раздевания на сцене, аплодисменты, неповторимая пьянящая радость от того, что сотни людей смотрят на меня. Я уже не могла без этого жить и чувствовала себя центром вселенной, во время оваций казалось, что мне аплодирует весь мир. Когда я выходила на сцену, меня охватывал азарт и счастливое волнение, мне хотелось околдовать их всех, поразить своей игрой. Мне казалось, что я владела ими, их душами, их мозгом, их телами, пусть всего на час или на два, но я получала незабываемый экстаз.

Я стала покуривать марихуану и пить виски. Мы, участники труппы, часами сидели в уютной гостиной рядом с банкетным залом. Мои коллеги много пили, обсуждали спектакли, вспоминали о прошлом. Чаще других говорил Виктор, человек с золотыми зубами и трубкой, смотревший сквозь людей куда-то вдаль. Он сидел около камина, подбрасывал поленья в огонь, пил бесконечное количество виски и рассказывал. Когда Виктор начинал говорить, все почему-то замолкали. Он каким-то образом околдовывал окружающих.

– У меня в жизни было все, я скитался по городу в лохмотьях, воровал пиво и хлеб и спал с бродягами. И тогда я искал счастье. Но я не находил его, меня мучили тоска и печаль. Потом я провернул одно очень удачное дело, купил себе дом, разбогател, каждый день устраивал вечеринки и ездил на дорогом автомобиле, но меня мучили тоска и печаль.

– А потом я купил себе антидепрессанты и нашел счастье, – шепнула сидевшая рядом со мной на глубоком, мягком диване высокая, худая женщина. Я улыбнулась, светил мягкий, приглушенный свет, на душе было хорошо и спокойно. Михаил, сидевший с другой стороны, держал мою руку в своей.

– Я пытался жить нравственно, – продолжал Виктор, – соблюдать правила, но мне от этого было грустно, и уныние терзало мою душу. А потом я стал пить, веселиться и заниматься любовью со всеми, кто готов был принять мои объятия, но все равно тоска, как пиявка, разъедала мое сердце. Но когда я забыл о себе и стал пытаться помочь окружающим, замученным горем, печалью, которая давит на всех людей земли, тогда моя душа незаметно наполнилась радостью.

Виктор редко участвовал в спектаклях, большую часть времени он проводил здесь, в этой гостиной. И многие говорили, что он лет на двадцать старше, чем выглядит.

Мне нравилось общаться с коллегами, и часто я думала о том, что я дарю зрителям радость, пусть своеобразную, но тем не менее… В общем, я не раскрашивала мир черной и белой краской. Все ночи я была с Михаилом, и пусть волнения и сердечного трепета не возникало, я привыкла к нему, и часто рядом с ним я успокаивалась, и нам доводилось испытывать прекрасные мгновения ускользающего, грустного счастья.

После премьеры спектакля «Любовь отверженных» у нас снова был банкет. Я хорошо сыграла роль наркоманки, мечтавшей о новой жизни с бывшим заключенным, которого подставили и лишили имущества, в результате чего он оказался на дне и в конце концов в подвале встретил девушку, затронувшую его сердце, которую играла я. Увы, моя героиня умерла во время акта любви.

В банкетном зале выключили свет, играл тихий джаз. Кроме нашего коллектива было много гостей. Рядом со мной сидела женщина лет тридцати пяти в черном платье с открытой спиной.

– Вы были великолепны на сцене, – сказала она.

– Спасибо, вы одна из наших спонсоров? – я улыбнулась, подумав о том, как я выгляжу. Наверно, великолепно. На мне было ядовито-зеленое короткое открытое платье из натурального шелка. Яркий макияж, прическа, шпильки. Настоящая представительница богемы.

– Да, я бывшая католическая монахиня.

– Вы не похожи на монашку. Расскажите свою историю, может быть, мы используем ее в нашей новой пьесе?

– Меня зовут Изабель, я с детства страдала приступами скуки и депрессии. Мир казался мне тусклым, тоскливым и равнодушным. Потом я стала искать смысл жизни, я ходила в церковь буддистов и медитировала. Духовность привлекла меня, в моем внутреннем состоянии произошли позитивные перемены. Я не достигла нирваны, но во время медитации в мою душу снисходили мир и покой. Сначала меня как-то беспокоило то, что я будто отключаюсь от настоящей жизни и перехожу в некую параллельную реальность, но потом мне стало казаться, что тот, иной мир, лучше. Я изучала и другие религии. Христианство говорило о добре и любви, которые в идеале должны приносить человеку счастье и внутренний свет. Я начала искать этот свет, так как у меня никогда не было настоящей радости. Несмотря на то, что после поисков Высшего разума мне стало лучше, меня порой вновь охватывала тоска, мучительная и бесконечная, как полярная ночь. Я ушла в монастырь, чтобы полностью погрузиться в потустороннее, приблизиться к Богу, который должен дать радость. Сначала мне казалось, что добро и любовь требуют от нас огромного напряжения и выдержать его невозможно. И человек срывается, снова и снова срывается, он не может удержаться от гнева, зависти и тоски. Я очень много молилась, и иногда я чувствовала какой-то внутренний свет и легкость, и тогда мне казалось, что жить в добре и любви – это самое прекрасное, что может быть на земле.

Но как-то ко мне приехал брат и сказал, что наш отец умирает и очень просит меня приехать к нему в больницу. Моя мать погибла, когда я была еще ребенком. Папа был очень богат, но последнее время мы почти не общались, у него была новая семья. «Изабель, дорогая, я оставляю тебе большие деньги, – сказал мне отец, лежа на смертном одре. – Попробуй пожить в свое удовольствие, чтобы у тебя не было потом сожалений, и ты поймешь, что действительно все в этом мире суета сует. А потом ты вернешься в монастырь. Я тебя умоляю, исполни мою последнюю волю».

Я тогда не поддалась искушению и не ушла из монастыря. Но через несколько лет после смерти отца я сама серьезно заболела. У меня обнаружили рак почки. Мне предстояла серьезная операция, на время я покинула монастырь. Тут и пригодились мои деньги, которые так и лежали в банке на счете, открытом на мое имя. Лечение далось мне очень тяжело, я прошла несколько курсов химиотерапии в онкологическом диспансере, потеряла все волосы на голове. После этого меня отправили в санаторий на реабилитацию. И там я встретила врача, прекрасного человека, преданного своему делу. Он все время жаловался на бедность клиники и нехватку средств на оборудование, тот доктор просил меня сделать пожертвование, раз уж я собираюсь дать обет нестяжания и уверяю, что деньги мне не нужны. И когда мы обсуждали передачу финансовых средств у него в кабинете и он попросил меня подойти и поставить подпись, на нас что-то нахлынуло, мы потянулись друг к другу.

С того дня мы были вместе, я вышла за него замуж. У меня родилась дочь, но через два года она погибла. Мы попали в автокатастрофу, выжила только я, в нашу машину врезался пьяный парень на кабриолете, мой муж погиб сразу. Водитель уехал с места происшествия и не помог моей малышке, которая могла бы выжить, если бы вовремя приехала скорая. Я так любила свою маленькую дочку, когда она улыбалась, смеялась и тянула ко мне свои ручонки, меня переполнял восторг. Мое горе не описать никакими словами. Может, это покажется вам странным, но я как-то не смогла простить Бога, ведь я жила в монастыре как послушница и не давала никаких обетов, так как считала себя недостойной, мое замужество не было грехом. За что Он так наказал меня? Я так и не вернулась в монастырь. Я стала находить утешение в том, в чем всю жизнь себе отказывала: в алкоголе, в легких наркотиках, в беспорядочном сексе. С тех прошло уже много лет. Мне сейчас уже за сорок, Лариса. Моя боль немного утихла, и иногда я скучаю по тому свету, радости и высшей любви, которые я искала в молодости. Иногда мне приходят мысли о том, что Бог вряд ли сердится на нас, когда мы грешим, скорее, он смотрит на нас с улыбкой, как на непослушных маленьких детей. Если, конечно, речь не идет о жестокости, о злобе – этом зловонном дыхании дьявола, которое поднимается из самых глубин ада, так что его отвратительный запах окутывает всю землю.

Я посмотрела на свою собеседницу, ее руки слегка дрожали.

– Не грустите, Изабель, если вы верите в Бога, значит, ваша малышка в раю.

– Не знаю, Лариса, я уже сомневаюсь в существовании Господа. Хотя раньше, когда я много молилась в монастыре, я чувствовала присутствие Бога. Странно, не правда ли?

– Не знаю, Изабель, в мире много непонятного и необъяснимого. Я хочу перестать жить иллюзиями, постичь объективную реальность, хотя бы ее край, кусочек.

В тот момент я переживала светлое предчувствие чего-то. Это было никак не связано с разговором. Просто вдруг показалось, что все еще обязательно будет и меня ждет какое-то чудо и непостижимое счастье. И тут мое сердце сладко замерло и будто куда-то провалилось, я оглянулась вокруг и вернулась с небес на землю.

– Постичь настоящую реальность невозможно, Лариса, – вздохнула Изабель. – Мы живем в субъективном мире своего сознания. Вы никогда не сможете выйти из него, любовь к людям приближает нас к постижению чего-то большего, чем наш узкий личный мир.

– Вы знаете, Изабель, Даниэль говорит о том, что искусство позволяет нам сохранять чувство прекрасного в самых трагических обстоятельствах и в этом его смысл. Но, может быть, то, что мы показываем на сцене, в каком-то смысле просто пошло, несмотря на все красивые слова?

– Главное, Лариса, что чувствуете вы сами. Вы никогда не думали о том, что жизнь – это интуиция? Это не набор мыслей в нашей голове, а прежде всего сложная гамма чувств, которую мы испытываем. Мы живем сердцем. Старайтесь почувствовать, что в мире несмотря ни на что есть радость и добро. Ищите их внутри себя, как я искала истину в медитации и молитве. Интуиция, некий внутренний ответ на ваши слова и действия, скажет, правильным ли путем вы идете. И если ваше сердце наполняется радостью и волнением, значит, вы сделали правильный выбор.

– Изабель, вы говорите, как гуру, – улыбнулась я.

– Да, я слушала слишком много проповедей, – грустно ответила моя собеседница.

Я долго думала над ее словами. Что я чувствую? Я даже не знаю, не могу точно определить. Время в Каннах было безжалостно, как холодный, соленый ветер с моря в шторм. Ветер времени, смывающий страх, тоску, страдания и любовь. И что же остается? Наверно, воспоминания, мысли, чувства, которые сливаются в одно-единое неповторимо-прекрасное ощущение жизни, наполняющее наши сердца непреходящей, мучительной болью.

Все уже было не так, как в Париже, я не строила планов на будущее, оно больше не казалось полным радужных надежд. Я старалась жить моментом, по известному лозунгу «здесь и сейчас», которому следовало большинство людей в нашей труппе. Сейчас светит солнце, сейчас мне аплодируют, сейчас со мной хороший парень. И у меня уже не было никаких сил думать, что со мной было и почему и что меня ждет. Иногда мне казалось, что я напоминаю животное, гуляющее в джунглях, которое видит и чувствует только солнце, воздух, запах крови и подчиняется первобытным инстинктам. Несколько раз мы совершали на сцене настоящие половые акты. Иногда после этого нам аплодировали стоя. Мне было все равно, я перестала испытывать смущение и неловкость, пусть они смотрят, на что хотят. Разве в наше время осталось что-то интимное, сокровенное и запретное? И если людям это нравится, пусть получают удовольствие, ведь жизнь так коротка.

Как-то после премьеры мы лежали с Михаилом в постели. Я допивала стакан вина.

– Послушай, до меня дошло, – вдруг сказала я. – Ты помнишь, какими буквами написана моя фамилия на афише? Ведь в определенных кругах было известно, что Пьер встречается со мной. И мое участие в пьесах повысило рейтинги театра. Вся эта болтология про непрофессиональных актеров – просто бред.

– Я точно не знаю, Лариса. Мне сложно сказать, чем руководствуется Даниэль в выборе артистов. Некоторые из труппы действительно не имеют соответствующего образования. Но неужели ты не испытываешь ни капли восторга из-за того, что ты стала звездой местного масштаба? – он нежно провел рукой по моим волосам.

– Иногда испытываю – и что? Это минутное, преходящее счастье, как опьянение.

– У тебя и вправду есть талант, иначе бы тебе не аплодировали и не вызывали на бис. Лариса, ты вживаешься в свою роль на сцене, это настоящее искусство, далеко не всем такое дано, поверь мне, ты должна быть благодарна судьбе.

– Не знаю, Михаил. Мне стало лучше, чем прежде. Но меня порой посещает странное чувство, что я живу не своей жизнью, иду не своим путем. Печальные воспоминания, тоска, кошмары не оставили меня. Прости, ты хороший парень, но я не хочу от тебя ребенка, хотя всю жизнь мечтала забеременеть, у меня будто какой-то психологический барьер, – я отодвинула его руку.

– Лариса, у тебя глубокий эмоциональный кризис. А ты думаешь, что кто-то живет без этого? Без страданий, сомнений, сожалений, горечи и тоски? Ведь для чего-то такие чувства нужны, раз все так устроено, во всем, что с нами происходит, таится скрытый смысл.

– Какой смысл? Ведь все произошли от одноклеточной амебы в результате длительной эволюции, и все живое борется за существование и выживание, удовлетворяет свои потребности, – я налила себе еще полстакана вина.

– Не знаю, так ли все это было, ведь никто не присутствовал ни при сотворении мира, ни при первом эволюционном толчке, – пожал плечами Михаил.

– А что тебе говорит твое сердце? – спросила я.

Я быстро выпила, поставила бокал и лежала, глядя на краешек темного каннского неба.

– Оно обычно говорит со мной на другие темы. Например, о том, что я люблю тебя. Да, Лариса, для меня это не просто связь. Ты затронула самые тонкие струны моей души. У меня было много женщин. Но ни у одной из них не было такого страдания в глазах, ни одна не смотрела на меня с такой невысказанной, глубочайшей болью. На тебя будто обрушились все несчастья земли. Мне кажется, мой долг тебе помочь, раз нас свела судьба.

– Миша, как ты можешь мне помочь? Ты уже помог мне с трудоустройством, это много для меня значит, – я слегка улыбнулась, и мне тут же стало грустно. – Ты говоришь хорошие слова, не знаю, почему они меня не трогают, – и мне на глаза навернулись слезы.

– Лариса, не плачь, все хорошо. Все, что тебя беспокоит, на самом деле неважно.

Михаил стал гладить меня по голове и целовать. Та ночь незаметно прошла, за ней наступил день. И я потеряла счет дням и ночам. Я старалась ни о чем не думать, запивала грусть вином и смотрела вокруг, на меняющиеся картинки, будто я ехала вниз по горному серпантину на кабриолете. Разве можно о чем-то думать, когда вокруг завораживающая, дикая красота, в лицо дует свежий ветер и светит солнце, захватывает дух и уже неважно, что ждет у подножия вершины.

Мой финансовый капитал был при мне и продолжал расти, в театре я получала весьма немаленькую по моим прежним меркам зарплату.

Наши отношения с партнером нельзя было назвать идеальными. Мне все-таки кое-что не нравилось в Михаиле. Например, его манера любоваться собой, своим телом. Когда он что-то говорил, чувствовалось, что ему самому очень нравятся собственные мудрые высказывания. Это почему-то раздражало меня. Ну и что? Он в принципе хороший парень, с ним хороший секс, а о настоящей любви думать потрепанной дамочке за тридцать, наверно, уже не стоит, – с грустью думала я.

Один раз, когда вечером мы сидели с Мишей на террасе в ресторане на побережье и доедали мидии с кориандром, мне позвонила Алина.

– Привет, Лариса, тебе удобно разговаривать?

– Да, что ты хотела сказать?

Михаил сидел в шелковой рубашке и дорогих джинсах, с удовольствием допивал вино и с удовольствием рассказывал о премьере какого-то спектакля «Кристалл в сексуальном рабстве». Я была рада отвлечься.

– Лариса, ты знаешь, я полюбила мужчину, и он тоже любит меня. Я никогда не думала, что такое может случиться со мной.

– Здорово, поздравляю! Где ты с ним познакомилась?

– В церкви. Я зашла туда просто посмотреть живопись, такая маленькая церквушка на Новом Арбате. Там был молодой парень. Он у них читает псалмы или что-то в этом роде. Мы разговорились. Он предложил мне снова встретиться. Андрей, его так зовут, считает, что со мной очень интересно общаться, у меня прекрасная душа. А то, что я инвалид, ему совсем неважно. Представляешь, совсем неважно. Он не врет, ему действительно со мной хорошо.

«Может быть, эта любовь небескорыстна», – подумала я. И Алина будто прочитала мои мысли.

– И это вовсе не из-за денег. Он сын очень богатого человека из правительства. Андрей говорит, что моя болезнь – это совсем не трагедия. У меня особый путь, в вечности я буду здорова. Не знаю, будет ли эта вечность. Но он дал мне почитать разные религиозные книги. Идея, о которой говорится в Евангелии, о любви и прощении, мне понравилась. Нет, правда, он меня действительно любит, я его не раздражаю, никогда не думала, что кто-то может полюбить меня, с моим уродливым характером и уродливым телом. Я часто плачу по ночам. Ларисочка, дорогая, прости меня, прости, пожалуйста, если сможешь. Ведь это я заплатила, чтобы тебе сделали ту операцию. Я так боялась, что ты родишь ребенка, уйдешь от меня, и я снова останусь одна, совсем одна, одиночество это невыносимо. Я всю жизнь была одинока. Ларисочка, ты можешь меня простить, когда-нибудь, может быть, не сразу, хотя бы перед смертью?

Глава 25 Смерть и жизнь

У меня перехватило дыхание, впрочем, я давно подозревала что-то подобное.

– Ладно, Алина, я не обижаюсь, у меня все равно уже не будет детей. Все попытки были неудачны, у меня тоже особый путь, – деревянным голосом ответила я.

– Ларисочка, мне так жаль, я не знаю, как загладить свою вину. Андрей хочет жениться на мне. Я пока думаю, но, скорее всего, я соглашусь. Ты приедешь к нам на свадьбу?

– Думаю, нет, Алина. Я сейчас во Франции, работаю в эротическом театре, я очень занята.

– Ларисочка, если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, все что угодно, ты только позвони. Я не знаю, что я могу сделать для тебя.

– Хорошо, буду иметь в виду, – ответила я и положила трубку.

После этого разговора остался неприятный осадок. Но скоро я почти забыла о нем. Художественный руководитель театра давал мне уроки актерского мастерства. Я стала вживаться в роли, и мне все лучше удавалось передавать эмоции на сцене. Мои коллеги замечали, что я стала играть более профессионально, и Даниэль хвалила меня. Мне действительно хотелось пережить чужую жизнь, хотя бы сыграть головокружительную страсть и испепеляющее желание, если в реальности мне этого больше не дано. Порой во время спектаклей и репетиций меня действительно охватывали похоть и ярость. Я злилась на свою неудавшуюся жизнь, на судьбу, на людей, смотревших на меня из зала, успешных, состоявшихся и уверенных в себе. Почему я не такая? Почему я играю в сомнительных спектаклях и не чувствую себя счастливой? Неужели для меня остались только забвение и омут удовольствий? Что случилось с моей жизнью? Ну и что, пускай я окончу свои дни, изображая секс на сцене. У меня вряд ли когда-нибудь будут дети, я не нашла себе другого места в этой вселенной разврата и зла. И я упивалась наслаждением, смесью вседозволенности, желания и отчаяния. Я проживала каждый день как последний, моя боль немного утихала от марихуаны и алкоголя. Жизнь заставила меня пережить столько страданий и разочарований, и теперь я перестала что-либо себе запрещать, я хотела познать пьянящую сладость удовольствий, чтобы забыть обо всем на минуту, на час, навсегда, перестать страдать и выпить до дна чашу обманчивого счастья. Что-то сломалось во мне, и уже не осталось никаких внутренних рамок и границ, сотни глаз зрителей, горящих огнем желания, стали приносить мне наслаждение. Но иногда снова приходили грусть, тоска и печальные воспоминания. Но я старалась ни на кого не обижаться, жизнь проходила. Мне казалось, я вдруг постарела на много лет и слишком остро поняла, что все суетно, скоропреходяще, все люди несовершенны и причиняют друг другу боль. Главное – наслаждаться и наслаждаться до последнего биения измученного сердца, чтобы не умереть от душевных мук, чтобы остались силы жить, ходить по земле и дарить людям радость.

А на следующем спектакле произошло страшное. Я вышла на сцену в последнем акте «Любви отверженных». Мы с Мишелем сидели на убогом ложе в подвальном помещении.

– Все прошло, – восклицала я в смертельной тоске. – Моя жизнь погибла. Я на самом дне и совершила столько ошибок. Общество равнодушно и безжалостно. Неужели нет пути назад? Если бы я была богата, возможно, моя судьба сложилась бы иначе. Но теперь я жестоко расплачиваюсь за то, что не увидела иной радости в моей серой, бедной жизни кроме наркотиков. А было ли где-то счастье? Могла ли я его найти? Что еще могло принести мне упоение и восторг? Этот вопрос не дает мне покоя.

– Но разве то, что мы вместе, любимая, это не счастье? – спросил Михаил, снимая с меня лохмотья.

И тут из зрительного зала раздался выстрел. Я не успела сразу сообразить, что произошло. Через секунду я все поняла, инстинктивно соскочила с кровати и оказалась на полу. А Михаил лежал в крови на грязном матрасе. В зале началась паника, послышались крики. Я бросилась к возлюбленному. Он был ранен в спину, по серому матрасу медленно растекалось кровавое пятно. Я посмотрела ему в глаза.

– Врача, кто-нибудь позовите врача! – громко крикнула я.

Вокруг нас столпились люди. Но я никого не замечала, кроме Михаила.

– Лариса, не надо докторов, я умираю. Никогда не уставай любить. Потом будет слишком поздно.

Я не видела ничего вокруг от слез, застилавших мне глаза. Какие слова сказал этот парень, любивший вино, женщин и красивую жизнь! А что такое настоящая жизнь? Наверно, понимаешь это, когда все заканчивается и открывается то, чего ты никогда не мог вообразить. Что мы все время ищем в глубине души, томясь и скитаясь на этой маленькой несчастной планете? На этот вопрос нельзя ответить. Но в ту минуту мне хотелось только одного – чтобы был закат над океаном, прохладный ветер, никаких воспоминаний и рядом любимый человек. Только сейчас я поняла, что Михаил стал мне близким и родным. Я как в тумане помню, что происходило дальше. Полицейские запретили покидать здание.

– Он мертв, проникающее ранение, – констатировал врач.

Театр, лепнина на потолке, представители финансовой и культурной элиты – все поплыло у меня перед глазами. Я потеряла сознание.

Очнувшись, я поняла, что лежу в больничной палате. Рядом со мной сидела Даниэль в черном закрытом узком платье и черной шляпе и печально смотрела на меня. Ее глаза были полуприкрыты вуалью, она немного напоминала даму тридцатых годов. Увидев, что я очнулась, она чуть улыбнулась уголками рта.

– Лариса, как ты себя чувствуешь?

– Неважно, голова кружится.

– У тебя был нервный шок. Все пройдет, – она погладила меня по голове.

– Даниэль, зачем его убили? За что? – спросила я, с трудом выговаривая слова.

– Мне кажется, хотели убить тебя, – тихо сказала моя наставница. – Полицейские все равно будут говорить с тобой об этом. Так что подумай. Я видела, что ты не любишь Михаила, а я любила его, безумно, как в первый и последний раз, – добавила она, чуть прикрыв глаза.

– Я… я не знала, – прошептала я.

– У него всегда было много женщин, я никогда не лишала его свободы. Он казался просто бабником и разгильдяем, но на самом деле Мишель был очень сильным человеком. В вашей стране нет сильных людей, вы все подвержены порокам, которые губят вас. Ваш простор и размах расслабляет и лишает внутренних сил. Но Мишель не был таким, его внутренний стержень не ломался ни от чего.

– Я больше не останусь в театре после того, что случилось, Даниэль, я не могу.

– Да, я понимаю. Прощай, Лариса, – она вышла из палаты.

Я расплакалась. Еще одна полоса в моей жизни закончилась, и ничего постоянного не будет никогда. Все эфемерно, как зыбучий песок, как сон, легкое воспоминание о котором остается, но человек уходит в день. Солнце, ветер, равнодушные глаза прохожих – и уже неважно, какие фантазии и мечты приходили ночью, жизнь безжалостно уходит вперед. И от ветра и холодного воздуха заживают кровоточащие раны в душе, но потом появятся новые. Но иногда хочется верить, что все будет хорошо и мы поймаем хрупкое, нежное, как глаза ребенка, ускользающее счастье.

Я смутно помню, как ко мне в больницу приходил хмурый пожилой полицейский и расспрашивал меня о том, кто должен был унаследовать мои деньги после моей смерти. Конечно, Лена, но не она же стреляла в меня!

– Мадам, скажите, у мужа вашей сестры были проблемы в бизнесе?

– Ну, были, как и у всех, сейчас же кризис.

– Дело в том, что ваш зять Жан был в зрительном зале во время спектакля. Сейчас он задержан по подозрению в убийстве.

– У него нашли оружие? – упавшим голосом спросила я.

– Нет, не нашли. Оно было найдено на полу в зрительном зале.

На душе стало нехорошо. Мое сердце опустилось и мучительно сжалось, будто по нему провели чем-то острым. Я вспомнила, что такое же чувство было со мной, когда Слава сказал, что нам придется расстаться.

Я позвонила Лене. Начались причитания:

– Какой ужас, Ларисочка! Зачем ты устроилась в этот кошмарный театр? Ты никак не можешь повзрослеть. Слава богу, что все закончилось и с тобой все в порядке.

– Послушай, а где Жан?

– Он поехал вроде бы тоже в Канны для переговоров по поводу поставок морепродуктов. Я сегодня не могу до него дозвониться. Ты представляешь, что на днях сказала Вивьен… – начала щебетать сестра.

– Жан хотел убить меня, – перебила я ее.

– Не может быть!

Я положила трубку.

Мне тоже не верилось, что Жан, мой хороший друг, который смотрел на меня почти влюбленными глазами, в которых светилась добрая ирония, мог пытаться сделать мне что-то плохое. Ведь Лена с самого начала предлагала мне вложить деньги в их бизнес. Но это была идея ее мужа – положить их в банк.

Я не могла ни с кем разговаривать. Через несколько дней я по собственному желанию покинула больницу, где мне кололи успокоительные. Я почувствовала, что мне будет лучше на воле. Меня попросили пока не покидать Канны в интересах следствия. Я остановилась в не очень дорогой гостинице. Почти весь следующий день я лежала на диване в небольшом номере, смотрела на картину Шагала «Девочка на софе» и думала. Вязкие унылые мысли о том, кто мог желать моей смерти, доводили меня до сумасшествия.

От отчаяния я набрала номер Куропатова:

– Вы случайно не пытались меня убить вчера?

– Кто это говорит? – послышался хриплый голос. Мой старый недруг тяжело дышал.

Я молчала.

– А-а… это Лариса, ты теперь богата? Поздравляю. Я – нет, я никого не пытался убить за последние полгода, я сам умираю. У меня рак легких, уже неоперабельный, метастазы. Я так страдаю, это все, наступил конец. Небеса безжалостны, мое тело и душу разъедает адская боль, и страх режет сердце на мелкие кусочки. Я сделал столько зла. Никого не любил по-настоящему. Кто придумал эту непереносимую жестокость – отнимать у человека его жизнь? Лариса, прости меня.

Я положила трубку. Больше у меня вроде бы нет заклятых врагов. Я решила навестить Жана, он находился в камере предварительного заключения.

Я поехала в тюрьму, которая располагалась на окраине Канн. Хмурый охранник пропустил меня в комнату для свиданий. Унылое помещение без окон с зелеными стенами. Жан сел напротив меня, усталый, бледный и осунувшийся.

– Здравствуй, Жан.

– Здравствуй, Лариса.

Я молчала.

– Ларисочка, послушай, это не я стрелял. Я специально приехал в Канны, чтобы посмотреть на тебя, узнав, что ты играешь в этом театре. Лариса, ты мне всегда нравилась в хорошем смысле слова. Ты необыкновенный человек. Я так хотел увидеть тебя. Преступник убежал, когда началась паника в зрительном зале. Может быть, кто-то хотел убить этого парня, Михаила, у него ведь наверняка были враги, конкуренты. Почему ты думаешь, что именно на тебя покушались? – голос всегда невозмутимого, спокойного, ироничного Жана немного дрожал.

– Почему ты не сообщил мне, что приехал? Мы бы сходили пообедать и так далее. Это странно.

– Я собирался подойти к тебе и поздравить после спектакля, хотел сделать сюрприз.

– Сюрприз получился ошеломительным, – мрачно заметила я. – У тебя есть разрешение на ношение оружия?

– Да, есть. Но это же не значит, что я убийца. У меня была неприятная история, в нашем ресторане устроили погром ребята из Африки. После этого я получил разрешение. Мой адвокат обещал, что меня скоро отпустят под залог. Посмотри мне в глаза. Неужели ты веришь, что это я? Мы могли бы встретиться и поговорить спокойно, – Жан чуть не плакал. Впрочем, в бизнесе всегда приходится играть разные роли.

– Ты был влюблен в меня?

– Ну что ты, Лариса! Не в буквальном смысле.

Жан посмотрел на меня, его глаза как-то странно сверкнули, мне стало нехорошо. Меня как молнией пронзило мучительное чувство. Это был он. Все понятно. Смесь неудовлетворенной сексуальной энергии и финансовых проблем. Звучит глупо. Но на самом деле такое часто бывает.

Я пошла по солнечным улицам Канн одна, дул теплый ветер. Прекрасно одетые люди гуляли по набережной. Мне вдруг захотелось обратно в Питер, хоть ненадолго. Я могла бы немножко пожить там, где остались мои друзья. Белые ночи, холодный ветер с Невы, сверкающий огнями Невский, барокко и сталинский ампир, немыслимое сочетание ни в чем не сдержанной России и полного, строгого достоинства европейского лоска. И я пойду на свою любимую набережную Обводного канала, потом зайду в «Бродячую собаку» и буду тихо грустить о своей неудавшейся жизни, запивая горечь бокалом сухого красного вина. И, может быть, тогда все на миг покажется не так плохо. Все страдания и неудачи – это и есть жизнь, которая иногда все-таки улыбается нам светло и немного печально. Пушкин и Достоевский, неужели вы любили этот город, эту дикую страну, наполненную невежеством и бессмысленной, уродливой, мерзкой жестокостью? Где только один выход – умереть и пролететь «над мостами в Петроградском дыму», над прекрасными дворцами и памятником свободе на Марсовом поле. И забыть все и видеть только красоту, оторванную от человеческой похоти, алчности и злобы. И уже никогда не вспомнить ничего, а видеть только падающие листья над невской водой, напоминающие о вечной красоте, существующей вопреки всему и принимающей наши измученные души, когда закончится наш земной путь.

Я долго сидела в ресторане на открытой террасе на берегу моря, дул прохладный ветер. Я медленно пила «Маргариту» и ела греческий салат. Стала ли я счастливее, получив большие деньги? Боюсь, что нет. А что дает счастье, неуловимую, тонкую, колеблющуюся, сверкающую материю радости в нашей душе? Я не знаю, и не знает никто.

Я приехала в отель поздно ночью в печальном настроении, долго ворочалась в постели и думала, что делать дальше. Наконец я решила попробовать все-таки вернуться в Питер, встретиться со старыми друзьями, а там будет видно. Эти мысли меня немного успокоили.

С утра я отправилась к следователю. Ко мне снова и снова возвращалась мысль о том, как глупо было стрелять из зрительного зала. Ведь так много свидетелей, скорее всего, это был кто-то из сидевших в заднем ряду. Там располагались четыре так называемых шатра из бархатной ткани, их занимали пары, которые могли предаваться безумствам во время спектаклей, скрывшись от посторонних глаз. Может быть, Жан сидел там? Я не смогла спросить его об этом.

Я приехала к следователю, тому же хмурому пожилому полицейскому, который допрашивал меня в больнице. Он провел меня в свой скромно обставленный кабинет.

– Как продвигается расследование? – поинтересовалась я.

– Скажите, Лариса, вы любили Михаила? – спросил полицейский и внимательно посмотрел мне в глаза.

– Он был дорог мне, мы были близкими людьми. А какое это имеет отношение к делу?

– Пока не знаю, – вздохнул он.

– Вы думаете, что убить на самом деле хотели меня?

– Возможно, да, а возможно, нет. Вы знали, что ваш родственник Жан присутствует на спектакле?

– Нет, не знала. Скажите, а он не сидел в шатре?

Полицейский взглянул на меня с недоумением.

– Я имею в виду – на последнем ряду на закрытых местах.

– Да, он сидел там.

– С девушкой?

– Нет, один. Как вы считаете, он мог желать вашей смерти?

– Не знаю, я плохо разбираюсь в человеческой натуре, – грустно ответила я.

Следователь задал мне еще несколько вопросов. Я отвечала машинально, не вникая в их смысл.

Выйдя из здания тюрьмы, я отправилась куда глаза глядят. Стоял полдень, асфальт нагревался на солнце, девушки на роликах в бикини, молодые люди с обнаженными торсами и не очень молодые в легких костюмах из чистого хлопка, феррари, кабриолеты, пальмы, рестораны, бары и казино. Как мне все это надоело! Воздух плавится от жары, и никаких мыслей не остается. Кто же мог стрелять в меня? Скорее всего, это был Жан. Глупо уже в этом сомневаться и не верить в действительное. Из-за денег я потеряла лучших друзей и родственников. Надо все отдать на благотворительность, – пришла ко мне безумная мысль. И тогда моя жизнь изменится и что-то произойдет. Хотя, что может случиться еще? Не хочу об этом думать. Плохо, все плохо, тоска и грусть быстро заполнили сердце, как неожиданно наступившая южная ночь. Я зашла в какой-то ресторан и заказала двойной эспрессо, греческий салат и стакан вина.

Я сидела, стараясь ни о чем не думать и рассматривая картину на стене, изображавшую любовную сцену из прошлого. Вдруг зазвонил мой мобильный телефон.

– Здравствуйте! Это Люси, помните, мы с вами когда-то познакомились в баре? У вас потом еще брали интервью.

– Да, смутно припоминаю.

– У меня родилась дочка, – голос Люси дрожал, – она такая маленькая, хорошенькая. Но у нее порок сердца, она скоро умрет. Если… если ей не сделают операцию, которая стоит триста тысяч евро. Мне не к кому обратиться кроме вас, – она расплакалась в трубку.

– Я сейчас не в Париже.

– А где вы?

– Это не имеет значения. Мне нужны документы о том, что вашей дочери требуется операция. Я хочу увидеть их и ее хотя бы по скайпу.

– У меня нет компьютера. Ну хорошо, я попрошу своего врача.

Я сказала свой пароль в скайпе. Люси обещала, что врач позвонит, когда сможет, и очень просила меня ответить. Моя душа разрывалась от боли. Я сидела и смотрела в потолок. Мне было бесконечно плохо. Сердце окутал мрак, хотелось рыдать и скрежетать зубами. Я больше не могу жить. Таких приступов тоски у меня не бывало прежде. Наверное, сказалось нервное напряжение последних дней и всей жизни. Как все плохо! Скорее всего, это Жан стрелял в меня, хотел таким образом решить свои проблемы в бизнесе. Видимо, за его мягкой иронией и заразительным гедонизмом скрывались извращенное самолюбие и жестокость. Впрочем, есть небольшая вероятность, что я все-таки ошибаюсь, но мне уже все равно. У меня больше нет семьи. Семьи, состоявшей из нервной, взбалмошной и доброй Леночки, моей сестренки, и ее дочурки, очаровательной Вивьен. Они, конечно, не виноваты, но я больше не смогу с ними общаться. У меня были любовь, деньги, моим другом сердца был финансовый магнат, у меня шикарный гардероб, я жила в центре Парижа и смотрела из окна на огни Эйфелевой башни. Я путешествовала по разным странам, но карьера не сложилась. Я лечилась в клинике для богатых невротиков, но ничего не помогло. У меня почему-то пропало желание возвращаться в Петербург. На его холодных красивых улицах я буду чувствовать себя неуютно и одиноко. Да и что мне делать в России? Организовывать бизнес? В стране, где все давно поделено? Находить высокооплачиваемую работу, соответствующую финансовому положению? Не хочется ни того ни другого. Во Франции оставаться я тоже не хочу. Она так и не стала мне родной. Я устала от этой строгой красоты и блеска. Я не нашла себя в Париже, в Каннах, на этой планете. Ребенок. Если бы родился ребенок, все бы было по-другому. Я вспомнила долгие очереди в клиниках планирования семьи, серьезные лица врачей. Волнение, трепет, робкую надежду, похожую на тонкий лучик солнца, пробивающийся сквозь хмурый осенний лес. Вдруг поможет новое лекарство? Вдруг в этот раз, наконец, получится? Сначала я подолгу вглядывалась в тесты. Мне так хотелось увидеть заветную вторую полоску. Несколько раз мне казалось, что она все-таки есть, тонкая, незаметная, но есть. И тогда сердце охватывала нервная радость, которую отравлял горький яд сомнения. Какие же это были мучения! Потом я перестала делать тесты, только анализ крови на ХГЧ. Надежды уже почти не было. Просто нервное, тревожное ожидание. Потом было неудачное ЭКО, на которое мы потратили почти все наши сбережения. А ведь они получились, три эмбриона, крохотных, видимых только под микроскопом, у них был генетический набор, мой и Славин. Все заложено: какие будут глазки, носики, мальчики или девочки. Но они не прижились, погибли, эти клетки смыло в канализацию. Не знаю, почему, но мой организм не принял этих зародышей. Я так ненавидела себя за это. Мое несчастное, испорченное, больное тело было виновато в том, что я не могла подарить новую жизнь. Но теперь уже все равно. Все равно, безразличие – это спасение. Я не помню, сколько времени сидела в своем номере гостиницы, уставившись в пустоту. Мне становилось все хуже на душе, боль была невыносимой. Вот сейчас я сойду с ума, начну кататься по полу и кричать. Все, пора кончать с этим. Не могу больше жить!

И тут раздался звонок по скайпу. Я ответила. Это был доктор из детского кардиологического центра.

– Мадам, здравствуйте, мать моей маленькой пациентки просила меня позвонить вам. Им действительно не хватает денег на операцию.

– Покажите мне девочку.

– Я сейчас с ноутбуком нахожусь в палате.

Слышался детский плач. Я увидела на экране несколько младенцев, подключенных к системам жизнеобеспечения. Бледные, маленькие, они ворочались в маленьких стерильных кювезиках со множеством проводков, шевелили ручками и ножками.

– Смотрите, вот это Барни. Сочетанный порок митрального клапана.

Бледная девочка тяжело дышала, было видно, как маленькие легкие вздымались и опускались. Совсем крошечная, мне показалось, что она гораздо меньше нормального младенца.

– Она такая маленькая, – вздохнула я.

– Да, дефицит веса, ей необходима срочная операция. Ой, простите, я перепутал. Это не дочь той пациентки, которая просила позвонить вам. Барни – отказной ребенок, ей жить осталось недолго. Спасти ее может только чудо.

– Сколько денег ей нужно на операцию?

– Триста пятьдесят тысяч евро. Пока мы поддерживаем ее системами жизнеобеспечения, но это ненадолго, – тяжело вздохнул врач.

– А потом она умрет?

– Да, если не найдутся деньги ей на операцию. Лариса, вы простите меня. Я понимаю, это большая сумма, я ни о чем не прошу вас. Вот дочь моей пациентки, о которой я вам говорил.

Он перешел вместе со скайпом к другому кювезику. Там находилась девочка еще меньше предыдущей, она громко плакала, цвет кожи был немного синим, огромные глаза на худом, искаженном страданием личике.

– Это дочь пациентки, вашей знакомой. Счет идет на часы. У нее тоже сочетанный порок сердца, она страдает от гипоксии.

– А кто там еще в третьей кроватке?

– Это мальчик, ему необходимо не такое сложное вмешательство. Недоразвитие межпредсердной перегородки. Его родители ищут деньги, но им не хватает очень большой части суммы.

– Через сутки я буду в Париже. Как вас найти?

Он продиктовал мне адрес.

Я все записала в ноутбук. Мне стало как-то легче на душе. Решение пришло ко мне мгновенно. Я чувствовала, что единственный правильный вариант – отдать деньги на благотворительность, детям, нуждающимся в операциях, и уйти из жизни, красиво, как Селин. Напьюсь до бесчувствия и приму яд. Сделаю перед смертью доброе дело, перечислю деньги, чтобы эти малыши смогли жить вместо меня. Ведь у меня нет своих детей, я спасу жизнь этим несчастным и сделаю вклад в прекрасное дело продолжения жизни на земле. Странно, но на душе у меня стало как-то спокойно и светло. Правда, следователь просил меня не покидать Канны до выяснения обстоятельств, но теперь, когда я одной ногой в могиле, это уже неважно. «Смерть – самое сильное ощущение, которое переживает человек», – говорил Пьер. Да, так оно и есть.

Я собрала вещи и села на поезд в Париж. Мимо проносились дома, деревья, машины. Что будет со мной после смерти? Скорее всего, ничего не произойдет. Блаженная пустота, пустота и забвение. Я не верю в ад, ад – это состояние души. Я почти всю жизнь прожила в дьявольских мучениях. Но все-таки была радость, пьянящая, непостоянная, быстро тающая, как снежинка на ладони, и все-таки прекрасная, как весенний рассвет. И эта радость стоила всех несчастий. Но я больше не хочу ничего, ни счастья, ни печали. Я бесконечно устала жить в печальном и прекрасном мире. Мне не нужно больше ни восходов, ни закатов, ни капель росы на стекле, ни огней Эйфелевой башни, ни полета над облаками, ни пьянящего вкуса поцелуя, ни острой горечи любви, проникающей в самое сердце. Пускай не будет больше ничего. Напротив меня сидела молодая пара, парень и девушка лет по шестнадцать целовались и глядели друг на друга влюбленными глазами. Я смотрела на них и улыбалась. Пусть они познают восторг любви и горечь разочарований, все, что должно происходить в нормальной жизни, жизни, которой у меня больше не будет никогда.

Скоро я приехала в Париж и сразу позвонила Люси. Она благодарила меня сквозь слезы. Я опять почему-то начала нервничать и положила трубку, не дослушав. Меня трясло. Временное успокоение куда-то исчезло. Я заехала в банк и сняла все наличные деньги, там оказался всего миллион пятьсот. Хотя я неплохо зарабатывала в театре, много денег было потрачено на наряды, драгоценности, операцию, съем квартиры и прочие мелочи. Сотрудники банка смотрели на меня несколько удивленно. Молодой парень в деловом костюме произнес дежурную фразу о том, что их банк является очень надежным и им жаль терять такого клиента, может быть, я еще передумаю, они всегда будут рады видеть меня снова. Я печально ответила, что обязательно обращусь к ним при необходимости. Деньги принесли в большом пластиковом пакете. Я не стала их пересчитывать и положила в черную кожаную сумку от Prada. Даже не верится, что в этой маленькой черной сумке вся моя новая жизнь. Правда, не такая уж и новая, прошло два года, но незаметно, как одно буйное, жаркое лето, и началась дождливая осень.

Я с некоторой опаской смотрела на сумку: сейчас все будет развиваться как в голливудском фильме – ко мне подбегут бандиты с автоматами, претендующие на мое богатство. Они отнимут мое сокровище и оставят меня умирать в канаве. А потом мои деньги перехватит другая группировка. Но мне от этого будет не легче. Эти люди считают, что живут один раз и им можно все. Они будут наслаждаться деньгами, женщинами и наркотиками, пока в один день их не прикончит шальная пуля других людей, преступивших закон. Но все-таки в их прошлом было что-то хорошее, первый снег в легком осеннем тумане и первый поцелуй, прекрасный, как сама жизнь. И поэтому жаль, что их сердца скоро перестанут биться, и по жилам больше не будет течь горячая кровь.

О чем я думаю? Удивительные мысли приходят в голову перед смертью. Я увидела себя лежащей в морге, бледной, с высохшей кожей. А моя душа не умрет – глупо мечтать об этом, но, может быть, я очнусь в теле прекрасной маленькой девочки где-нибудь в горах Тибета. И меня вновь встретит пьянящий, свежий воздух, насыщающий жизнью мои трепещущие юные клетки, и безумное разнообразие мира, от которого сердце наполняется острым, терзающим мозг волнением, смешанным с робкой радостью. Нет, пусть этого не будет никогда. Все равно потом ждут разочарования, унижения, боль и равнодушие огромного, уже понятного и известного мира. И ничего не может быть страшнее.

Странно, но на мои финансовые средства не нашлось ни одного претендента. Я спокойно доехала до детского кардиологического центра.

Там меня встретила плачущая Люси. Она выглядела неважно: ненакрашенная, похудевшая и измученная, мешки под глазами.

– Мадам Лариса, вы такая великодушная, как здорово, что вы приехали. Доктор говорит, что операция спасет моей дочурке жизнь.

– А кто отец ребенка?

– Вильгельм, очень хороший парень, правда, он пока небогат. Учится на вечернем и работает на автозаправке. Он хочет стать адвокатом.

– Это непросто.

– У него все получится, он такой целеустремленный. Главное, чтобы выжила наша девочка.

– Давай пройдем к доктору.

Мы прошли в скромный кабинет. Там сидел молодой доктор, с которым я говорила по скайпу, в очках и белом халате. У него был усталый вид, но глаза смотрели живо и с интересом. Он явно обрадовался моему появлению.

– Мадам, мы очень благодарны вам за то, что вы приехали.

– Да, вот у меня миллион пятьсот тысяч евро, для меня это небольшая сумма. Я хочу всю ее пожертвовать на операции. Этого хватит всем тем детям, которых вы мне показывали?

– Выражаю вам благодарность от лица нашего учреждения. Мадам, ваши средства очень много значат для наших маленьких пациентов, вы спасли им жизнь.

Он встал и с чувством пожал мне руку. У меня закружилась голова, я чувствовала невероятное нервное напряжение. Я видела себя лежащей в Пушкине около остановки, потом с раздробленным коленом в замке под Парижем. За всем этим был образ мертвого Михаила и почему-то громкие аплодисменты, я будто слышала их звук. А потом я увидела себя мертвой, бледной, лежащей на диване в своей квартире.

– Мадам, что с вами? Вам плохо? Давайте измерим артериальное давление.

– Нет, не нужно, все нормально. Все нормально, – ответила я упавшим голосом.

– Мадам, какие бы у вас ни были проблемы, вы совершили прекрасный поступок, который сделал этот мир лучше. Нам нужно оформить много документов, завершить все формальности. Может быть, вам принести кофе?

– Да, пожалуй.

– Эспрессо, капучино, американо?

– Не имеет значения.

Мне принесли ароматный эспрессо. Я быстро выпила кофе, и в голове появилась некоторая ясность. Сегодня вечером все закончится. Все будет хорошо, то есть не будет уже никак, но, видимо, это к лучшему. А может, все-таки стоит еще пожить? Но зачем? Что я буду делать? Искать нового любовника, сидеть в своей квартире и смотреть в потолок, посещать музеи, салоны красоты и приемы, пытаться начать бизнес, устраиваться на работу, снова путешествовать? Я вдруг очень остро осознала бессмысленность всех этих занятий. В конечном счете все, что мы делаем, не имеет значения, все смывает огромная, шумная, бурная и безжалостная река времени. «Все суета сует и томление духа», «все пройдет, как с белых яблонь дым». Нет, я не могу больше жить, и будь что будет. Мне представился сатана с сексуальной улыбкой Аль Пачино из «Адвоката дьявола», встречающий меня возле неоновой вывески «Адское пекло».

– Ну что, детка, позабавимся? У нас целая вечность впереди.

Что за бред? «Рай и ад, не всегда ли с тобою они?» Я давно живу в аду. Давно, с тех пор, как надо мной надругались те ребята в Пушкине. И хотя были радость и счастье, этот ад не исчез никуда. На самом деле время ничего не стирает и не сглаживает. Просто мучительные воспоминания уходят в тень и могут в любой момент выйти на свет и начать царапать душу острыми когтями. И тогда лучше умереть и не пытаться забыть. И не делать вид, что все хорошо и можно жить дальше, как будто ничего не было – есть, спать, пить вино, ходить по холодным улицам и смотреть в равнодушные глаза. Нет, не получится ничего. Я вижу только темные стороны жизни, жестокость, грязь и равнодушие. Боль, бесконечная боль, которую причиняют друг другу даже любящие люди. Она может на какое-то время отступить, но потом снова придет, чтобы терзать наши души. Гнев, тоска, обида, страх и несбывшиеся надежды. Как с этим бороться? Никак, не бороться вообще, просто расслабиться и жить, стараться поймать красоту этого мира – в падающих листьях, каплях дождя и лучах солнца на рассвете. Но я не могу. Меня не радует ничто, я вдруг отчетливо поняла, что мои мечты не сбудутся, и я никогда не обниму своего ребенка, мои чувства исчерпали себя. К Михаилу я уже ничего не чувствовала – только инстинкт. Зачем жить, чтобы просто удовлетворять потребности в сне, еде, общении, сексе и алкоголе? Я устала от этого. Я не просто устала, меня мучает невыносимая душевная боль. Когда все идет не так, как хочешь ты, можно смириться и жить, просто жить, дышать, чтобы билось сердце и к мозгу поступал кислород. Но я не могу, я хочу погрузиться в пустоту, чтобы ушли все воспоминания.

Врач прервал мои размышления.

– Мадам Лариса, ознакомьтесь, пожалуйста, с документами, если вы не передумали, то подпишите. Той суммы, которую вы принесли, хватит на операции трем детям, и у вас остается еще сто тысяч евро.

– Я хочу их отдать на развитие вашего центра.

– Хорошо, я сейчас попрошу бухгалтера подготовить еще один документ. Но вы уверены в своем решении? Подумайте еще раз, это очень большая сумма, у вас ведь есть своя жизнь.

– У меня нет своей жизни.

Врач внимательно посмотрел на меня.

– Мадам, прошу простить мою назойливость, но вы неважно выглядите. Мне кажется, вам нужна помощь психотерапевта.

– Да, у меня есть личный психотерапевт. На днях я пойду на сеанс, не беспокойтесь за меня, – зачем-то соврала я.

Наконец все документы были подписаны. Возле кабинета меня встретила Люси, которая благодарила меня и плакала. Она предложила пойти вместе с ней в палату интенсивной терапии, посмотреть на ее дочку, но я отказалась, я слишком устала, и мои мысли были уже далеко. В голове было странное напряжение, будто она вот-вот разорвется. Меня немного пошатывало. Вот теперь я опять бедна. Впрочем, какая разница – в свете грядущих перемен в моей жизни, если можно так выразиться. У меня в кошельке оставалось около пятисот евро наличными. Я заказала такси до своей квартиры. Напротив моего дома располагалась аптека. Я как во сне зашла туда, люди покупали лекарства, мне они напоминали призраки, я почему-то представляла себе их души в белых одеждах. Я приобрела снотворное, у меня остался рецепт, выписанный доктором Гюставом. Сейчас приму большую дозу, запью все шампанским и не проснусь. Это будет безболезненная смерть. Хотя нет, зачем шампанское, ведь не Новый год, лучше виски. Я зашла в подъезд. Консьержка вежливо поздоровалась со мной, я что-то буркнула в ответ. Навстречу мне из лифта вышла пожилая пара. Они о чем-то говорили и выглядели довольными и счастливыми. Это последние люди, которых я увидела перед смертью. Последний кусочек мира, живые существа, по их жилам течет горячая кровь. У них есть свои радости и печали, свое горе, которое разъедает душу. Но они с ним справились. А я не хочу больше, не вижу смысла.

Я пришла в свою квартиру, закрыла шторы и легла на кровать. Мое сердце грызла безжалостная печаль. «Наверное, сейчас, перед смертью, стоит вспомнить всю свою жизнь. Было ли у меня что-то хорошее?» Я увидела, как я бегу к Волге купаться вместе с Леной. Мама бежит за нами и кричит: «Девочки, далеко не заплывайте!» И мы смеемся, просто потому, что лето, и так тепло, и светит яркое солнце, и все взрослые проблемы от нас бесконечно далеки, как другая галактика, расположенная за миллионы световых лет от нашей планеты.

А потом мы со Славой идем по набережной Невы, я в белом свадебном платье с открытыми плечами, улыбаюсь, и мы смотрим, как разводятся мосты. Теплая белая ночь, вокруг так много людей. Они все вышли полюбоваться на прекрасный город и просто подышать воздухом лета, свободы и любви, в котором будто разлиты надежды, как капли росы на траве, и кажется, что что-то хорошее обязательно сбудется. Пусть не так, как хотелось бы, пусть не совсем то, о чем мечталось, но все-таки жизнь будет продолжаться. Жизнь во всем – в этих вечных гранитных плитах, в дуновении теплого ветерка, в темной невской воде, от которой веет безбрежной тоской жестокого времени, жестокого прошлого и настоящего. Но это уже неважно, совсем неважно, все забывается, когда рядом рука любимого человека и тепло сердец близких друзей. И тогда весь мир кажется уютным и родным, и не страшат грядущие перемены, и теплый ветер приносит только радостные надежды. И вся грязь и мерзость где-то в другом измерении. Нет, это невыносимо. Пускай моим последним воспоминанием будет эта теплая летняя ночь, самая прекрасная в моей жизни. Я как будто почувствовала вкус холодного шампанского и прохладный ветер с Невы. Я умру счастливой – я видела Париж, сверкающую огнями Эйфелеву башню, и в узком черном платье и бриллиантовом ожерелье снимала бокал шампанского с подноса под руку с человеком из списка Форбс. Мечта пятнадцатилетней девочки сбылась, – грустно улыбнулась я. Теперь мне за тридцать, и как это ни глупо звучит, я довольна своей неудачно прошедшей жизнью. Но жить дальше я больше не могу. Все оказалось бессмысленным, бесконечная усталость и невыносимая душевная боль.

Я открыла упаковку таблеток и налила себе стакан виски. Мои руки дрожали, я волновалась, но скоро все закончится, и я уже никогда не почувствую мучительного волнения, боли и страха.

И тут раздался телефонный звонок.

– Але, Лариса, привет! Ты можешь сейчас говорить? – мне показалось, что его голос немного дрожал.

– Да, могу, Слава, конечно, могу!

– Дорогая, ты знаешь, прошло столько лет, но я каждый день вспоминал о тебе, честное слово, девочка моя.

– Да, я тоже.

– Родная моя, прости меня, если сможешь, что я ушел тогда. Смешно звучит, разве можно простить такое? Но у нас с Катей ничего не сложилось, мы развелись, она уже встретила другого, мы с ней никогда не любили друг друга по-настоящему. Я всегда любил тебя. Я ушел тогда из-за ребенка, но это была самая страшная ошибка в моей жизни. Девочка моя, – его голос дрогнул, – я так хочу увидеть тебя!

Мое сердце готово было выскочить из груди.

– Да, я сейчас в Париже. Я только что вспоминала тебя и собиралась покончить с собой.

– Зачем?! Не смей делать этого! Я люблю тебя очень, ты моя Джульетта, моя Кармен, моя Беатриче. Я сейчас же вылетаю в Париж. Лариса, ты окажешь мне честь стать моей женой снова – в богатстве и в бедности, в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас? Я не могу жить без тебя, я все это время не жил, а тосковал о тебе.

– Слава, я, наверно, не смогу уже родить. У меня было много мужчин, с тех пор как мы расстались. Я истратила кучу денег на лечение, сделала еще одну неудачную стимуляцию, я работала в эротическом театре и занималась любовью на сцене. Я была очень богата и все деньги отдала на благотворительность. Мне кажется, я уже не смогу работать, у меня не в порядке нервы, я лежала в психушке. Я стала еще большей истеричкой, чем раньше.

– Милая моя, это все не важно. Ты по-прежнему моя любимая девочка. Ты можешь не работать, я сейчас хорошо зарабатываю. У нас не будет проблем с деньгами. Счастье не в детях, а в том, чтобы жить и любить. Если у нас никогда не будет детей, это не имеет никакого значения, я буду еще больше любить тебя, мою прекрасную Джульетту. Для меня ты лучше всех женщин земли, и мне все равно, что с тобой было и с кем ты была, главное, что я люблю твою прекрасную душу, твое золотое сердце. Ты нервная, и у тебя эти постоянные приступы депрессии, но я еще больше люблю тебя за это. Мне жаль тебя, я искренне хочу облегчить твои страдания. Ты еще не приняла никакого яда? Ты обещаешь дождаться меня? Я сейчас же вылетаю в Париж. Ларочка, ты, ты еще немножко любишь меня? – он говорил сбивчиво, срывающимся голосом, как всегда, когда волновался.

– Да, милый, я тебя очень люблю. Как в ту ночь, когда мы шли после свадьбы и смотрели, как разводятся мосты.

Весь мир перевернулся и засверкал яркими красками. Будто пошел теплый ливень после долгой засухи. Голова кружилась.

– Любимая, я сейчас же еду в аэропорт!

– Но билеты надо покупать заранее.

– Неважно, я придумаю что-нибудь, я буду у тебя сегодня вечером.

Я продиктовала адрес.

– Все, Слава, не могу больше говорить. Мне слишком многое хотелось бы тебе сказать, но на свете так мало слов, чтобы передать то, что творится в нашем сердце.

– Ларочка, милая моя, мой маленький подснежник, я лечу к тебе, я скоро буду. Твоя нежная, ранимая душа не создана для этого грубого мира, мы с тобой проживем еще много счастливых лет, и потом наши души вместе пойдут по Млечному пути. Ни одно плохое воспоминание, никакая грязь не сможет коснуться наших душ, ведь мы будем так далеко от земли. И нам откроются чудесные тайны, и будет новая жизнь, такая прекрасная, что мы не можем себе вообразить.

– Ты уже когда-то говорил мне это. Я до сих пор иногда думаю твоими словами. И вот ты снова со своей поэзией. Ты хоть пьесу написал или поэму?

– Написал, я тебе прочитаю сегодня ночью. Неужели ты простила меня, неужели ты все еще любишь меня?

– Да, конечно, да!

Я положила трубку и подошла к окну. И вдруг почувствовала невероятное чудо жизни. Кровь течет по моим артериям и наполняет клетки кислородом. А в моем мозгу и в сердце из бесконечного разнообразия впечатлений рождаются мысли и чувства. Жизнь, энергия души – как это прекрасно! И мы не знаем всех удивительных тайн вселенной. И, возможно, действительно когда-нибудь мы пойдем вместе со Славой, бесконечно любимым Славой, по Млечному пути и уже не будет воспоминаний и страданий, но жизнь, полная только радостей и открытий, будет удивительным образом продолжаться, хотя мы пока не можем себе это представить.

Через месяц, когда мы со Славой и его театром были в Сочи на гастролях, Лена сообщила мне, что убийцу Михаила нашли. Это был не Жан, а одна бывшая возлюбленная Миши, очень молодая девушка. После того, как мой бывший партнер ее бросил, у нее началось тяжелое нервное расстройство. Я вздохнула с облегчением, узнав, что муж моей сестры не причастен к преступлению, но мои мысли и сердце были уже далеко от столицы мировой киноиндустрии.