А на следующее утро меня разбудил телефонный звонок.

– Здравствуйте, мадам! Это Пьер. Простите, что уговорил Жана дать ваш номер телефона. Вы были вчера так эмоциональны и говорили очень интересные вещи. Мне кажется, вы умная женщина, окажите мне честь, согласитесь поужинать со мной, – он говорил раздельно и четко, видимо, хотел, чтобы я поняла каждое слово. Его мягкий баритон показался мне очень сексуальным.

– Да, я согласна.

– Отлично, ресторан «Рицц» сегодня в шесть часов, я заеду за вами.

У меня пересохло в горле, мне сразу понравился Пьер, красивый, интеллигентный, высокий, плотного сложения мужчина лет сорока пяти, владелец корпорации. Его образ, его ироническая, слегка снисходительная улыбка крутились у меня в голове. Он позвонил мне, позвонил сам после моего дурацкого выступления. Я думала, что окончательно испортила мнение о себе у всех этих людей. Оказывается, нет! Я вовсе не человек из другого круга, случайно попавший на праздник жизни, как я с грустью думала вчера вечером. Люди делятся не по количеству денег или цвету кожи, а по тому, что у них в сердце. Все совсем не так, как кажется на первый взгляд, за внешними проявлениями кроются удивительные тайны внутренней жизни людей и мирозданья.

Я спустилась вниз.

– Ты была неподражаема вчера, – сказал Жан. – Не переживай, ты их развлекла.

– Пьер пригласил меня на ужин сегодня вечером, – небрежно бросила я между делом, наливая себе кофе.

– Да ты что? – удивился Жан. – Тебе повезло, он хороший человек.

– Подожди поздравлять, это пока только ужин.

Я заказала такси и снова поехала в салон красоты в центре Парижа, одна. У Вивьен был какой-то праздник в детском саду, и Лена уехала. Я снова заказала шоколадное обертывание, маникюр, педикюр, пилинг, потом вечерний макияж и прическу. Глядя с удовлетворением на себя в зеркало, я увидела там красивую, холеную женщину, но это была уже не я, а другой человек.

– Ты лучше меня, ты молодец и вечером у тебя ужин с финансовым магнатом, будь на высоте, – сказала я своему отражению и улыбнулась, и еще, не зная зачем, добавила, – ты больше не рыжая, и это радует.

После салона красоты я пошла в агентство недвижимости и сняла дорогую квартиру в центре Парижа на улице Вижирар. До семи часов вечера я еще успею перевезти свои вещи. Через полчаса я уже была в доме у сестры.

– Спасибо большое, что приютили меня. Жан, передай Лене, я ей позвоню, но мне нужно жить своей жизнью, – сказала я, прощаясь.

– Мы всегда рады видеть тебя у нас в гостях, – улыбнулся Жан.

– У меня все будет хорошо? – мой голос дрогнул.

– В конечном счете, да, – вздохнул он.

К счастью, вещей у меня было немного, в основном недавно приобретенные изысканные одежды. Я зашла в свою только что снятую квартиру, водитель помог мне отнести пакеты. Это была прекрасная, уютная квартирка, с видом на Сену и Эйфелеву башню. Большая кухня-гостиная, барная стойка, мебель в стиле модерн, зеркальный потолок. Уютная спальня с большой кроватью, плазменная панель – это как раз то, что мне нужно. Я ходила по квартире со странным чувством, я попала в рай, сбылась мечта, золушка стала принцессой. Хотя для счастья нужно еще что-то кроме дорогих вещей, и для этого я иду сегодня ужинать с Пьером. И все равно почему-то нет полного удовлетворения, какая-то скрытая угроза витает в воздухе, тревога и страх. Я привыкла бояться, чего-то бояться, о чем-то вспоминать. Все, хватит! Пора послать к черту все эти страхи и мое неудачное прошлое. Я постараюсь стать уверенным и успешным человеком, я больше не замученная, изнасилованная девочка, я стала другой. Пора смело пойти по жизни. Боль, которая находится внутри нас, надо выкинуть, как докуренную пачку сигарет. Во всяком случае, попытаться это сделать. Почему я не могу простить жизнь, как рекомендовал мне мой психотерапевт? Простить этих ребят из кафе, простить Василия Петровича, простить женщину, которая родила ребенка от Славы. Почему я не могу сказать цитатой из психологического тренинга: «ничего страшного, я полностью прощаю и с любовью отпускаю вас»? Я повторяла эти слова много раз, но без толку. Мне хотелось понять, что такое прощение, но не удавалось – нет, никогда. Я вроде бы не злой человек, сколько можно копить обиды, ведь где-то есть оно, прощение, таинственное и недоступное, как другие планеты. Как можно простить? Сказать себе, что все беды, острая боль, оскорбления, которые нанесли другие люди, для меня ничего не значат. Я просто забыла все и живу дальше! Но это не так, ведь невозможно забыть, боль остается в сердце! И как же от нее избавиться? Полюбить этих людей? Полюбить женщину, соблазнившую моего мужа? Полюбить Куропатова, угрожавшего убить меня зверским способом? Полюбить ребят, которые меня изнасиловали и испортили мне жизнь? Полюбить за то, что мы представители одного и того же вида Нomo Sapiens? За то, что мы все терпим страдания на земле, все под действием дьявола или мирового зла, которое жестоко мучает нас всех. Возможно ли это, и станет ли от этого легче на душе? Ведь последствия их поступков все равно остаются. Можно попытаться с помощью религии и философии открыть для себя другую духовную реальность, погрузиться в нирвану, соединиться с Господом и уже ничего не будет беспокоить. Но получится ли это? А если вместо нирваны будет самовнушение, самообман и сумасшествие? А не безумна ли вся наша жизнь, с бесконечным потоком сознания, копаясь в котором мы безуспешно пытаемся понять что-то истинное об окружающем мире?

Я сообщила Пьеру мой новый адрес, и в шесть часов меня уже ждал у подъезда его лимузин. Совладелец корпорации галантно распахнул дверь, поцеловал мне руку, и мы помчались в неизвестном направлении. Мы обменивались фразами на английском и французском языках. Мой спутник был одет в дорогой костюм и галстук. Я более детально рассмотрела Пьера: нос с небольшой горбинкой, удлиненное, точеное лицо, взгляд жесткий и цепкий, в глазах ум и воля. Мы сидели рядом на заднем сиденье. Мой кавалер внимательно взглянул на меня и слегка улыбнулся:

– Расскажите мне о своем бизнесе, – попросил он.

– Я не хочу говорить о работе – только о прекрасном.

– Чтобы жизнь была прекрасна, нужно много работать.

– Да, безусловно, – я изобразила улыбку.

– В вашей вчерашней речи было много верных мыслей. Например, что мы все прячемся в свою скорлупу. Но подумайте, если бы бедным дали наши деньги, они стали бы такими же, как мы. Все люди одинаковы, человеческая природа безнадежно испорчена с тех пор, как обнаженная, обольстительная Ева протянула Адаму сладкий, манящий, запретный плод. Я много занимаюсь благотворительностью, мадам Лариса, я щедрый человек. Я жертвую на развитие детского спорта, на медицину, на образование. Так меня воспитали. Но французы все равно не любят очень богатых людей, они в душе революционеры. В этом что-то есть, свобода и равенство у нас в крови.

– Я тоже занимаюсь благотворительностью, – зачем-то соврала я.

– Видите, у нас много общего. Знаете, почему я расстался с первой женой? Она полюбила другого, почти мальчика, красавца, блестящего молодого ученого. Многие сквозь пальцы смотрят на сексуальные приключения своих партнеров, но она действительно отдала ему свое сердце. Я не смог этого пережить. На самом деле мы всегда любим не просто так, а за что-то – за талант, за деньги, за красоту. Это естественно, хотя мы часто себе в этом не признаемся. Душа человека – это отражение его жизни.

– Не знаю, у нас в России есть такая фраза: «мы любим не за что-то, а вопреки».

– Это слова, Лариса, просто слова. Я изучал историю и литературу России. Вы любите говорить громкие слова, поэтому у вас так много великих писателей. Ваши просторы способствуют неумеренности во всем, вы, русские, не умеете сдерживать инстинкты, даже самые низменные. Вы согласны со мной, мадам Лариса? – он осторожно положил руку мне на плечо.

– А что плохого в инстинктах? – лукаво улыбнулась я. – Ведь инстинкт – это естественная потребность человека. Мне кажется, люди, говорящие, что они живут разумом, а не сердцем, просто лицемеры. Лицемерие ужасно, оно страшнее открытого распутства.

– Мадам Лариса, вы очень умная женщина, я бы мечтал поближе узнать ваши мысли, вашу душу. Я руковожу корпорацией, людьми, многие из которых умнее и талантливее меня. Это непередаваемое ощущение, власть развращает. Но она дает такое мощное чувство собственной значимости и силы, что многие люди стремятся к ней, как к наркотику. Слава, власть, деньги, секс – что еще интересует людей? И все-таки они такие слабые и ранимые, в глубине души им хочется тепла, участия, милосердия, прощения. Парадоксально, не правда ли?

– В чем тут парадокс? Неповторимое, необъяснимое, крепкое слияние добра и зла на земле – вот что рождает поэзию, – я решила, что лучше будет осторожно убрать его руку с моего плеча. Мой жест вызвал у него легкую улыбку, но больше Пьер не делал попыток прикоснуться ко мне.

Я пыталась повторять манеру Пьера говорить и излагать свои мысли, мне хотелось понравиться ему. Беседа с этим человеком увлекла меня, я смотрела в его глубокие и ироничные глаза, на дне которых было что-то твердое, жесткое и непробиваемое, и это заводило меня, мне хотелось понять его. Есть ли в нем жестокость и злость? Откуда они появились? Или это просто несгибаемая твердость, привычка бороться и побеждать?

Наконец мы приехали в известный ресторан в центре Парижа. Пьер подал мне руку и мы вышли из машины. Фенешебельное заведение располагалось на первом этаже современного высотного здания. Когда мы вышли из машины, воздух показался мне теплым и свежим, пропитанным легким ароматом чистого, мокрого снега. Французская зима больше напоминает весну. В свете фонаря лицо моего спутника показалось мне необыкновенно привлекательным.

– Я счастлива, – вдруг шепнула я Пьеру на ухо, как девочка. «Как же это глупо», – подумала я.

– Я тоже счастлив, мадам, – ответил он.

– Я вообще счастливый человек, месье, – добавила я, чтобы сгладить неловкость ситуации.

– Это прекрасно, мадам.

Мы вошли, в зале был приглушенный, мягкий фиолетовый свет, везде горели свечи. Это было прелестно, играл живой оркестр, настоящие музыканты во фраках, скрипки, контрабасы, флейты, виолончели.

– О! – восхитилась я. – Здесь никого нет.

– Да, я заказал для нас весь ресторан.

– Здорово! Вы так щедры.

– Мадам Лариса, вы так непосредственны для людей нашего круга, мне это нравится в вас.

– А вам не кажется, месье, что я просто играю определенную роль? – спохватилась я.

– Не знаю, если это и роль, то прекрасная роль. Присаживайтесь, пожалуйста, – он пригласил меня за столик напротив оркестра. Весь зал был оформлен в стиле модерн. Люстры в форме шаров чуть качались высоко над головой. Я положила руки в бриллиантовых кольцах на ослепительно белую скатерть.

– Меню, прошу вас, – произнес любезный официант во фраке. И положил перед нами позолоченную книгу, в которой содержался список кулинарных изысков.

– Рекомендую суп-пюре «сен-юбер» из дичи и улиток по-бургундски.

– Не знаю, я предпочитаю жареного гуся с тушеной капустой по-эльзасски.

– О, здесь они могут его слегка не дожарить, это их фишка, но мне не нравится.

Мы заказывали разные совершенно экзотические для меня блюда и говорили обо всем на свете.

Мой спутник рассказал о своем детстве. Отец пил и вечно был занят, зато бабушка очень любила маленького Пьера. Учеба в Гарварде – вот о чем у него самые прекрасные воспоминания.

Я мало рассказывала о себе – какой-то бред про наш семейный остров в Тихом океане, секретность нашей фамилии, связь со спецслужбами и личную яхту. Мне казалось, что такой человек, как Пьер, никогда не поверит мне. Но я так и не поняла, остались ли у него сомнения в достоверности этой информации. Я смотрела в его глаза, но в них ничего не было, кроме почтительного внимания и мягкой иронии. Потом мы обсудили промышленность, шоу-бизнес, политику, некоторые исторические вопросы, еще много общих тем. А после ужина поехали смотреть ночной Париж. Белый город в дымке мокрого снега, фонари в стиле ретро и яркая подсветка, прекрасная архитектура, плавно едущие машины и счастливые, как мне казалось, люди. Я будто на другой планете, судьба преподнесла мне подарок, и моя жизнь изменилась навсегда.

Больше всего меня поразила Эйфелева башня, хотя я уже видела ее, когда была в гостях у сестры. Каждый час она загоралась множеством сверкающих огней, которые будто бегали по ней вверх-вниз. Мы вышли из такси на берегу Сены полюбоваться памятником силе человеческой мысли. К нам подбежал негр с целым мешком сувениров. Пьер решил купить их все для меня. Потом мы поднялись на лифте на Эйфелеву башню. Вокруг слышались голоса людей, по-моему, на всех языках мира. Мы стояли у окна, а лифт ехал к сверкающей вершине, где тепло и уютно, ресторан, интересный рассказ и смотровая площадка. Мне стало казаться, что теперь события жизни будут сменяться сверкающим калейдоскопом, как эти огни на башне. Конечно, не все мои проблемы в прошлом, но я теперь вижу не проблемы, а задачи, которые надо решать. А что еще есть жизнь, как не бесконечная, волнующая смена декораций, если не относиться ко всему слишком серьезно и одурманить себя алкоголем, сигаретами, большими деньгами и абстрагироваться от боли, жестокости и несправедливости. Ведь если принимать все слишком близко к сердцу, оно не выдержит и разорвется на множество клочков израненной живой плоти. А если смотреть на все со стороны как на занятный фильм, сердце будет живым, веселым и немножко холодным, что, может быть, и к лучшему.

– Я не удивлена, что эту площадку оградили от самоубийц. Если бы я хотела свести счеты с жизнью, то выбрала бы именно это место, – улыбнулась я Пьеру. Он выглядел очень элегантно в своем кашемировом пальто. Мой спутник взял меня за руку и внимательно посмотрел мне в глаза:

– У вас были поводы думать об этом?

– Наверно, у каждого человека были.

– Когда я был подростком, то помню, мне очень хотелось умереть. Не смотрите на меня с таким удивлением, у меня не было депрессии, несчастной первой любви или наркомании. Я просто задумался о том, что это самое сильное ощущение – расставание с жизнью, ничего более острого, пронзительного, настоящего, без всякого привкуса фальши, внушения и самообмана человеку не дано испытать. И мне захотелось этого единственного подлинного переживания. Я ужасно рисковал, прыгал с парашютом, ездил на огромной скорости – все закончилось переломом ноги и пониманием того, что желание жить во мне сильнее.

– А ты не думал о том, что само желание умереть тоже искусственно? Что оно навеяно нашей цивилизацией марионеток, которых дергают за ниточки СМИ, так называемое общественное мнение, закулисные кукловоды и еще множество факторов?

Я слегка сжала его руку в своей, будто хотела подтвердить весомость моих аргументов.

– В какой-то степени, конечно, да. Но, согласись, в этом что-то было, – вздохнул он.

Мы уже спускались с башни на лифте.

– А у меня был период, когда я оказалась на самом дне, – сказала я, – спускалась вниз по наклонной плоскости, это тоже было сильное чувство, но теперь все в прошлом. Я сейчас очень мечтаю о ребенке, не подумай, что я на что-то намекаю, это желание появилось задолго до знакомства с тобой.

– Ну, что вы, мадам, у меня есть дочь, это огромное счастье, хотя и много трудностей. Но я с удовольствием завел бы еще одного малыша от любимой женщины, вы тоже не подумайте, что это какой-нибудь намек, – рассмеялся он. Пьер и я снова сели в такси и поехали вдоль Сены. Мы говорили, говорили и говорили о жизни в широком понимании этого слова.

Часто бывает так, что волшебный ряд ассоциаций, представлений, фантазий, взглядов, воспоминаний у двух людей резко расходится и им становится скучно вместе, они видят совершенно разные грани этого мира. Удивительно, но я, ставшая миллионершей вчера, и Пьер, проживший всю жизнь совершенно в другой среде, оказались на одной волне.

Мы проехали площадь Бастилии с огромной стелой.

– Люди все время пытаются изменить мир: перевороты, заговоры, войны и революции. Но человеческая природа остается прежней, с поправкой на новое информационное пространство, новые условности и культурные рамки, – сказала я, в глубине души ругая себя за банальность своей мысли.

– Не знаю, мне кажется, культура и общественный строй все-таки меняют человека, – ответил Пьер. – Интересно, человечество, с одной стороны, идет по пути развития гуманизма, а с другой стороны, появляется такое зло, какого раньше невозможно было себе представить, например, атомное оружие. Добро и зло непрерывно совершенствуются, стремятся к абсолюту, и к концу истории они достигнут своего апогея, столкнутся в страшной схватке не на жизнь, а на смерть, и мир взорвется.

– Какая интересная мысль. А как ты думаешь, мы доживем до этого? – спросила я.

– Не знаю, может быть, – ответил Пьер.

И наконец мой спутник сказал:

– Мадам Лариса, позвольте пригласить вас в мою скромную обитель выпить чашечку кофе.

Я согласилась, так как была полностью заворожена этим человеком. Мы подошли к одному из современных высотных зданий.

– Я живу на последнем этаже, – сообщил Пьер.

Мы поднялись на лифте, и он открыл ключом дверь. Все было оформлено в стиле хай-тек. Высокие потолки, сверкающие зеркала, моющиеся обои стального цвета, современная мебель и пол с подогревом.

– Он теплый, тапок не надо, – шепнул мне Пьер.

Финансовый магнат помог мне снять мои высокие сапоги.

Меня охватило волнение.

– Мадам, прошу вас, – он показал мне дорогу в спальню, где была огромная вращающаяся кровать и зеркальный потолок. И тут мне стало почему-то страшно. У меня появилось отчетливое чувство, что я вступаю на опасную дорогу, с которой нет пути назад. А куда она меня приведет? Неизвестность всегда страшна, но тут было еще какое-то смутное чувство приближающейся трагедии, которое иногда возникает, несмотря на то, что, казалось бы, все хорошо. Меня била нервная дрожь.

– Месье Пьер, у вас нет вина? – спросила я тихо.

– Конечно, есть и вино, и коньяк, и водка, – улыбнулся он.

Я присела на кровать, и Пьер принес мне большой хрустальный бокал. Я выпила почти залпом. И мой страх начал проходить. Совладелец корпорации медленно начал меня раздевать. Я потянулась к нему, и мы слились в поцелуе. Эта была прекрасная близость, полная нежности и грусти. Вдруг я увидела в зеркальном потолке свое отражение и вздрогнула. Когда все закончилось, он закурил трубку.

– Дорогая, ты прекрасна, – сказал Пьер, поглаживая меня по руке, – я не выдержу, если ты завтра исчезнешь. В тебе скрыта тайна, загадка, ты не такая, как все, в хорошем смысле слова. Этим ты меня привлекла и твоей удивительной красотой. В твоих прекрасных глазах отражается чистая и ранимая душа. Я хочу продолжить отношения.

– Да, конечно, я тоже, у меня никогда такого не было на первом свидании, разве что один раз. У меня была очень сложная жизнь, – слегка смутившись, призналась я, натянув одеяло до подбородка.

– Любовь бывает разной, в молодости это, прежде всего, влечение плоти, а в моем возрасте хочется и духовной близости. Ты, конечно, изумительно красива, но для меня, может быть, даже важнее то, что мы с тобой оказались на одной волне.

Я с удивлением посмотрела на него.

– Ты знаешь, я думала то же самое, – прошептала я.

– Вот видишь, звезды сегодня к нам благосклонны.

Он хлопнул в ладоши и выключил свет. Я чуть не воскликнула «Вау!», но вовремя сдержалась. Вдруг кровать стала вращаться вокруг, это было так необычно, на зеркальном потолке появились блики света, заиграла светомузыка, как на дискотеке, что-то из современной французской эстрады.

– Это так, мое маленькое гнездышко, – сказал Пьер, – у меня еще есть настоящий замок с картинами, статуями и мраморными лестницами. Он в парижских предместьях.

– Любовное гнездышко, да? Сколько у тебя было подружек?

– А так ли это важно? Как ты считаешь, может ли человек остаться чистым в душе, даже если он испачкался, опустился на самое дно? Я считаю, что может, и среди отверженных и бродяг есть люди, более чистые душой, чем епископы. Мне кажется, не так важно, что человек делает, главное, каков он на самом деле, что заставляет его сердце биться чаще и замирать от восторга, – он осторожно провел рукой по моим волосам.

– Да, конечно. В любом человеке остается что-то хорошее и светлое, что нельзя запачкать. Настоящая любовь очищает. – Мне вдруг захотелось поцеловать его руку. Но я решила этого не делать.

– Я еще не говорил тебе, моя дорогая, я полюбил тебя с первого взгляда, как только увидел тебя, такую смелую и отчаянную, подходящую к микрофону. Что было в твоей жизни такого трагического? Что так ранило твою душу?

– Разве можно полюбить с первого взгляда? Наверно, можно влюбиться. Ты искренен со мной? Ты не играешь, не говоришь это каждой девушке, которая оказывается в твоем гнездышке? «Милая, что за ужасная жизненная драма сделала тебя такой очаровательной трагической героиней?» – шутя передразнила я его.

– Если ты теперь со мной, ты сама должна понять, говорю я правду или нет. Как тебе кажется, какой я человек?

– Пьер, а ведь я тебя совсем не знаю, – с некоторым удивлением ответила я, – мне кажется, в тебе есть какая-то скрытая жесткость, или жестокость, или непоколебимая твердость, не знаю, что-то, что помогало тебе в жизненной борьбе.

– Да, в глубине души я суров и беспощаден, – засмеялся он. – Кажется, я понимаю, о чем ты. Мне приходилось общаться с русскими. Они в чем-то жестокие, отчаянные, вам пришлось рвать друг друга на куски, чтобы отхватить кусок пирога после падения железного занавеса. У нашей страны другая история. Мы не такие, я считаю, у нас больше жизнелюбия, искренности, терпимости. Для нас богатство – это не цель, а средство. Средство доставлять радость себе и своей семье, окружающим, близким людям, сделать свою жизнь интересной. Все-таки, скажи мне, деньги, которыми ты обладаешь, ты ведь не получила в наследство? У меня сложилось именно такое впечатление.

– Если мы любим друг друга, так ли уж важно, есть ли у нас деньги и откуда они появились? Скажи мне, ты мог бы полюбить бедную девушку?

– Я никого не называю бедным, ведь все относительно. Материальная обеспеченность, ум, положение – все эти понятия люди определяют, взяв самих себя за центральную точку отсчета. Это так наивно. Хотя что поделаешь, если мы видим жизнь через кривое зеркало наших неполных, искаженных знаний об окружающем мире, – он приподнялся на локте и внимательно смотрел на меня.

– Это все красивые рассуждения, Пьер, а ведь что ни говори, мы с тобой миллиардеры, обеспеченные люди, и многие нам завидуют. Это приятно, и не послать ли к черту все и просто наслаждаться жизнью? – спросила я как можно более непринужденно.

– А что значит наслаждаться жизнью? Есть, пить и спать в красивой обстановке? Поверь мне, это далеко не всем и не всегда приносит удовольствие. Многие люди умирают от скуки. А какой-нибудь монах в скромной келье в тибетском монастыре получает истинное наслаждение от уединения, медитации, он чувствует покой, доступный очень немногим.

– А что сейчас тревожит тебя, Пьер? – спросила я, попытавшись выдержать его взгляд.

– Дорогая, пойми меня правильно, мне кажется, ты играешь какую-то роль, надеюсь, ты искренна в том, что любишь меня, – он продолжал гипнотизировать меня глазами, – но эти истории о твоей семье – они все искусственны. Может быть, ты на самом деле дочь гангстера и ограбила банк? – его взгляд вдруг стал жестким.