Пьер пытался вытащить меня из этого состояния. Он привез ко мне на квартиру врача из клиники. И спокойный, уравновешенный, полный доктор медицинских наук Луи, с удовольствием согласившийся на пару-тройку рюмочек коньяка, которые предложил ему Пьер, долго объяснял мне, что лекарство, которые мы пробовали, гонал-ф, это просто фолликулостимулирующий гормон и нельзя отчаиваться после первой неудачной попытки. Существуют еще комбинированные препараты.

– Это у меня не первая попытка, а сто первая.

– Ну и что, мадам, в нашей клинике первая. А наше лечебное учреждение по праву считается одним из лучших в мире. Забудьте все, что у вас было в этой кошмарной, дикой России. И алкоголь, конечно, существенно уменьшает вероятность успеха. Соберитесь и продолжайте бороться, – сказал он, с удовольствием допивая остатки горячительного напитка.

И я стала бороться, я поняла, что опьянение приносит мне одни слезы и сожаления, и решила избавиться от этого сладкого дурмана со слишком терпким привкусом печали. И что мне оставалось делать? Пьер часто был занят, и днем я стала посещать Лувр. Я приходила туда, как на работу, и бродила по огромным, светлым залам, наполненным туристами со всего мира. Мне нравилось смотреть на произведения искусства, где люди попытались запечатлеть в бронзе и на холстах прекрасные мгновения жизни или свое видение этих неповторимых моментов в абстрактной живописи. Мне нравилось искусство эпохи Возрождения, преклонения перед прекрасным человеческим телом и разумом. Я часами стояла перед картинами Леонардо да Винчи, Микеланджело. Еще я изучала искусство Ислама, древнего Востока, древнего Египта, здесь можно было познавать историю и культуру всего мира.

Один раз я стояла около портрета Моны Лизы и увидела рядом с ней молодого человека лет двадцати восьми с короткими светлыми волосами. Он был очень худым, и по его впалым щекам катились слезы. Мне стало жаль его.

– Почему вы плачете? Вас растрогала картина? – осторожно спросила я.

– В какой-то степени. А вы знаете, что ученые проанализировали улыбку Моны Лизы и точно определили, какой в ней процент радости, какой – насмешки, какой – презрения?

– Да неужели?

– Именно так. Я еле стою на ногах, проводите меня, пожалуйста. Вы похожи на мадам, которая никуда не спешит, – он посмотрел на меня с тоской.

– Да, я никуда не спешу. Давайте выпьем кофе в ресторане напротив Лувра.

– Простите, милая прекрасная незнакомка, у меня совсем нет денег и на моих кредитных картах только долги.

Я поправила болеро, надетое поверх платья с открытой спиной от Версаче.

– Не переживайте, я угощу вас. Вы еле стоите на ногах и так истощены. Что случилось?

– Я не знаю, со мной случилась жизнь.

Мы перешли на другую сторону улицы и зашли в шикарный ресторан в гостинице «Де Лувр». Я теперь преодолевала пешком небольшие расстояния, в основном ездила на такси и полюбила ходить на шпильках. Так я казалась немного выше ростом. Мы зашли в бар с романтической атмосферой, роскошно обставленный элегантной мебелью из темного дерева, отделанной красным бархатом. Удобные кресла и диваны создавали уютную, домашнюю обстановку. В баре подавали разнообразные коктейли и легкую закуску. Я заказала два кофе и бутерброды. Мне совсем не хотелось заводить роман с этим человеком, но за последнее время у меня создался какой-то вакуум общения. На светских вечеринках я так и не завела себе близких подруг, ко мне относились как к выскочке из России. С сестрой мы уже обсудили все возможные вопросы, к тому же она постоянно пыталась на меня давить. И мне хотелось пообщаться хоть с кем-то кроме Пьера. Иногда я чувствовала себя женщиной с деньгами, богатой, свободной, не имеющей необходимости работать, но одинокой и почти никому не нужной. И от этого становилось грустно.

– Итак, расскажите о себе. Мне так скучно, – сказала я, от нечего делать листая меню.

«Никогда не думала, что превращусь в скучающую миллионершу, сидящую напротив Лувра», – пронеслось у меня в голове.

– Я очень болен, у меня ВИЧ-инфекция, стадия СПИДа. Понимаете, я люблю мужчин, может быть, вы испытываете брезгливость или что-то вроде того, – он как-то жалко улыбнулся. – У меня было много партнеров – ведь на самом деле парни тоже ищут защищенности, поддержки. Женщины могут долго гнуться и не ломаться, мужчины не гнутся, но в конце концов ломаются. Мы на самом деле более ранимые существа, чем вы.

– У тебя никогда не было женщины? – глухо спросила я.

– Нет, почему, была. Я вырос в бедном латинском квартале, там такие отчаянные девчонки, им все нипочем, они носят чулки в сетку, курят марихуану и по ночам пытаются отыскать счастье. Им нечего терять, и в этом своя неповторимая прелесть, которой вы, наверно, никогда не знали. Я был влюблен в Беллу, мексиканку. Как сейчас вижу ее: стройная как березка, но забавно – у нее была просто огромная грудь и огромные глаза с длиннющими ресницами. Она была неутомима в постели. Белла сидела на героине, я умолял ее бросить, я так любил ее и хотел от нее детей. И один раз она не проснулась в нашей маленькой съемной комнатке на пятнадцатом этаже. У нее был передоз. Я плакал и целовал ее уже мертвую. У меня началась ужасная депрессия, больше ни одна женщина не затронула моего сердца.

Я стал очень много пить. И один симпатичный парень в баре, услышав мою историю, предложил мне испытать мужскую любовь. Он говорил, что эти новые чувства исцелят меня. Я пошел на это от отчаяния, но потом понял, что люблю своих друзей, своих партнеров. Кому-то это покажется гадким, но я уже не мог иначе. Я с детства мечтал стать художником. Один из обеспеченных друзей оплатил мое обучение в академии живописи. Я писал неплохие картины, некоторые даже удалось продать. У меня была одна выставка. А потом поставили этот ужасный диагноз.

Неожиданно его голос стал жалобным и просительным:

– Пожалуйста, пойдемте в мою мастерскую, я так давно не показывал никому свои картины. Мне интересно, понравятся ли они вам. У меня поздняя стадия СПИДА – ВИЧ-инфекция, ее обнаружили только сейчас и, судя по развитию патологического процесса, болезнь тянется уже около двенадцати лет, сейчас уже постоянный кашель с мокротой, язвы на ногах. Я не принимал противовирусные препараты, и скоро организм начнет разваливаться, нет никакой сопротивляемости инфекциям. Скоро я стану истощенным, лежащим дистрофиком, покроюсь черными пятнами. А ведь я хочу жить. Мое поведение можно критиковать, но я так хочу творить, рисовать, просто дышать воздухом и ходить по земле. За что мне все это?

– Хорошо, пойдемте, я посмотрю ваши картины, – тихо сказала я, взяв его за руку.

Мы поехали по белым улицам Парижа в бедный район, Латинский квартал, где когда-то у Луи была несчастная любовь. Наконец-то пришла весна, стояла жара, Париж утопал в зелени. Я скинула болеро и осталась в одном платье на бретельках. В такси работал кондиционер. Луи был в потертых джинсах, рубашке с коротким рукавом и стоптанных кроссовках.

– Насколько я знаю, ВИЧ-инфекцию сейчас лечат, принимают специальные препараты, – осторожно сказала я.

– Это надо было начинать гораздо раньше, – махнул рукой Луи. – Какой красивый город, как я люблю Париж, – вдруг разрыдался он. – Родись я раньше, я бы участвовал в революции и умер бы на парижских улицах, сражаясь за новую жизнь. Это жестокий город, развращенные люди. Они любят только себя, в другом человеке они любят себя. Понимаете, о чем я? Вы, наверно, из богатой семьи?

– Нет, мои деньги – подарок друга. Очень большой подарок, – добавила я с грустью, – наследство, можно сказать.

Мы остановились около высотного дома, прошли через изрисованный пошлыми рисунками подъезд и поднялись на лифте на самый последний этаж. Мы открыли дверь, это была студия, сверху открывался изумительный вид. В помещении было не очень прибрано, на столе в углу стояли бутылки, а посередине мольберт и палитра красок. На стенах висели картины, изумительные картины. На одной был изображен дождь, под дождем просматривались силуэты бегущих людей с поднятыми руками. Море, радуга, фигуры мужчины и женщины – это все рождало неясные, но светлые и радостные мечты и ассоциации.

– Я могу купить у вас картины, – предложила я.

– Зачем? – он разрыдался. – Я ведь не живу больше, а умираю. Помогают детям, не таким, как я, у меня нет денег на эти проклятые лекарства. А я так хочу, чтобы сердце никогда не перестало биться, мучительно, представляете, я только сейчас понял, как я люблю дождь и солнце. Я никогда не был богат, мне дарили подачки, подарки, но я любил не для этого, а погружался в жизнь. Вам, наверно, покажется странным, но можно и без денег наслаждаться миром, каждым вдохом, каждым глотком солнца и дождя. Дешевое пиво и сигареты могут приносить не меньше радости, чем застолье в дорогом ресторане. Но у меня этого больше никогда не будет. Я умираю, уже жуткая слабость. Очень страшно знать, что умрешь. Это нечеловеческий ужас, я просыпаюсь в холодном поту, и меня охватывает дрожь. Неужели там, после смерти, не будет ничего, совсем ничего? Пустота. Я боюсь, мне кажется, что Бога нет, но я чувствую, что меня мучает жестокий Молох, жаждущий человеческих жертвоприношений. И все равно я боюсь пустоты, чего-то непонятного, иногда мне кажется, что меня охватывает страшная тьма.

Он закашлялся и присел на потертый кожаный диван.

– Моему возлюбленному тоже снится тьма и пустота, это общечеловеческий страх. У вас очень красивые картины. Неужели ничего нельзя сделать? А если вы сейчас начнете принимать лекарства, будет ли какой-нибудь результат? – я присела рядом и обняла его за плечи, чтобы успокоить.

– Не знаю, я не врач.

Я взяла у Луи номер кредитной карты. И купила через Интернет-банк за десять тысяч евро картину с людьми под дождем.

– Это не благотворительность, она мне правда очень понравилась. Вы знаете, я, в общем, здорова, только нет детей. Но я несчастлива, я перестала наслаждаться деньгами уже давно. Мне нет необходимости работать, и я могу целыми днями гулять по Парижу. Меня это уже не радует, как в первое время. Грусть. Я все время чего-то ищу, задумчиво брожу по этим улицам, я как будто что-то потеряла в этом городе. Про меня писали в прессе. Я полюбила вечера, приемы, это хоть какой-то способ занять время, почувствовать себя среди людей, хотя они ненавидят меня, многие из них.

– Я уверен, что мужчины хотят вас. Мир пропитан желанием как воздухом, это было бы прекрасно, если бы оно так часто не сочеталось с ненавистью. Мне уже не нужно ничего: ни богатства, ни известности, ни любви, только бы жить, только бы еще один день, и рассвет, и увидеть парижское небо. Я не знаю, сколько я еще протяну, мне становится все хуже, скоро меня заберут в больницу для бедных, и я буду там медленно умирать, – он разрыдался, закрыв лицо руками.

– Может быть, я могу что-то для вас сделать? Не плачьте, – попросила я, чувствуя, что мои глаза тоже наполняются слезами.

– Да, можете, приходите ко мне, не оставляйте меня, мои родители умерли, брат в тюрьме, у меня никого нет, мне так страшно, так одиноко.

«Наверно, я должна была стать врачом, – подумала я, – болящие и страждущие постоянно попадаются на моем пути».

– Ну, хорошо, я буду приходить к вам иногда. А может быть, вам лучше лечь в больницу?

– Нет, больница – это смерть, начало конца.

– Почему? Там вам смогут продлить жизнь.

– Вам так только кажется.

Я ушла, унося с собой холст, купленный за десять тысяч евро, и обещание вернуться к Луи. Придя домой, я обнаружила там Пьера.

– Посмотри, я купила картину за десять штук. Правда, красивая? – спросила я, улыбаясь, и достала из пакета людей под дождем.

– Мне не очень нравится, довольно плоско. Художник пытается подражать Шагалу и не очень удачно. А где ты ее приобрела?

Я рассказала ему о Луи.

– Лариса, я тебя не понимаю. Ты не хочешь выходить за меня, владельца корпорации, пьешь, покупаешь у больных гомосексуалистов картины за огромные деньги. Что ты делаешь со своей жизнью? Ты не знаешь цену деньгам, цену счастью, в конце концов.

– А ты знаешь? Ты родился в богатой семье, тебе не приходилось работать за копейки, за тобой никогда не гонялись криминальные авторитеты! – закричала я.

– Послушай, да какое это имеет значение сейчас?! Мы не выбираем своих родителей, но выбираем судьбу. У тебя все получилось, и ты до сих пор обижаешься на жизнь.

– Что получилось?! У меня нет такой любви, такого чувства, как в первый раз, дыхание не перехватывает, сердце не замирает.

– Ну и что, черт возьми?! У меня тоже нет такого. Можно сидеть и плакать о том, что нам никогда снова не будет семнадцать. А можно наслаждаться тем, что есть.

– Я трачу время неизвестно на что и не могу забеременеть, – я села на кровать и разрыдалась.

– Не расстраивайся, у нас еще все получится.

Пьер притянул меня к себе и стал целовать. Наша ссора закончилась страстным примирением, но осадок остался.

На следующий день я оделась попроще, в кроссовки, джинсы и куртку, и решила прокатиться в парижском метро. Я ехала по поверхности земли, над мостом и рассматривала добродушного пожилого негра, читавшего газету напротив. «Я не знаю цену деньгам, да, наверно, не знаю. Я никогда не создавала корпорации, не занимала свою нишу на рынке. Акции, конкуренты, спрос, предложение – это все для меня темный лес. Теперь я больше ни в чем не нуждаюсь. Но почему у меня нет полного доверия Пьеру? Почему даже в состоянии опьянения я помнила, что рассказывать ему всю правду нельзя? Почему я построила на лжи наши отношения? Я не могу ответить на эти вопросы. В кого я превратилась?»

Я поймала себя на мысли, что скучаю по Луи, мне хочется снова увидеть его худое лицо и то, как он нервно сжимает руки, когда говорит, как он смущенно улыбается, будто боится, что сейчас ему плюнут в лицо. Почему? Одни бесконечные «почему», бесконечные вопросы без ответа. Неужели я влюбилась в гомосексуалиста, больного СПИДом? Да, наша сексуальность преподносит нам массу сюрпризов. А может быть, это просто человеческое чувство, жалость, сострадание, дружба, в конце концов. Я согласна с Луи, что мир пропитан желанием как воздухом, но нельзя же сводить к этому абсолютно все. В вагоне метро ехали люди разных возрастов и цветов кожи, все спешили, наверно, на работу или по делам. Я почувствовала легкую ностальгию по тем временам, когда я приходила каждый день в офис, где меня ждали, всегда было с кем поговорить и за серыми буднями скрывались африканские страсти, бурные романы, встречи, расставания и разбитые сердца.

Я пошла по улицам Латинского квартала. На углу курили несколько негров, одетых в стиле рэп. Они засвистели мне вслед, и один из них сделал мне какое-то предложение, но в силу слабого знания языка, к сожалению или к счастью, я могла только догадываться, о чем идет речь. Ярко накрашенные и сексуально одетые девушки, по жилам которых текла горячая южная кровь, смело шли навстречу жизни. И мне неожиданно стало весело. Все-таки в жизни было много хорошего и, надеюсь, еще будет. Когда-нибудь у меня обязательно родится ребенок, которому я покажу этот печальный, жестокий и прекрасный мир, и он обязательно тоже будет счастлив, когда-нибудь будет счастлив несмотря ни на что.

Я зашла в бар, где играл джаз и за прилавком стоял настоящий мексиканец в шляпе и расстегнутой на груди рубахе. Я заказала полюбившуюся мне за последнее время «Кровавую Мэри». Скоро нужно будет опять начинать новые гормональные уколы для стимуляции суперовуляции, но не думаю, что один коктейль может плохо повлиять на репродуктивную систему.

Бармен сурово посмотрел на меня, потом подарил мне одну солнечную улыбку и протянул коктейль. Я села за столик. Напротив сидела чем-то расстроенная молодая женщина в топике на бретельках с открытым животом. На ее смуглом лице с огромными подведенными черным карандашом глазами застыла мировая скорбь. Она внимательно посмотрела на меня.

– Я вас узнала, – сказала она, – вы мадам Соколовская Лариса, подруга Пьера, финансового магната, я видела ваше фото в газете.

– Ну да, – ответила я и очень быстро выпила «Кровавую Мэри», – а кто вы?

– Я Люси, продавщица. Работа дерьмовая, правда? В Сорбонну я, к сожалению, не поступила. А как этот Пьер в постели? – как-то зло усмехнулась Люси и закурила.

– Послушайте, ненавидеть и завидовать кому-либо даже в несправедливом обществе – это неправильно, – начала я рассуждать, видимо, «Кровавая Мэри» уже достигла моих мозговых клеток. – Попробуйте принимать свою жизнь такой, какая она есть, находить что-то хорошее в каждом неповторимом дне на этой удивительной планете. И тогда что-то чудесное обязательно произойдет.

– Что-то чудесное? Встречу какого-нибудь урода с набитым кошельком? Боюсь, мне это не светит. Ах, если бы я могла, как вы, не работать и делать только то, что мне нравится!

– Вы думаете, что полная свобода дает счастье? Я почему-то далеко не счастлива. У меня нет детей, а я бы так хотела прижать к себе свое маленькое продолжение, подарить миру еще одного человека. Вы не представляете, сколько я перенесла, пока лечилась от бесплодия.

– Какой кошмар, а у меня было уже три аборта.

– Зачем же вы их делали?

– У меня финансовые проблемы, я не могу рожать от придурков, которые даже не хотят жениться.

– А почему вы не предохраняетесь? Ведь это вредно для здоровья, – я налила себе минеральной воды.

– Не могу, от этих таблеток я полнею как на дрожжах и болит голова, а многие мужчины не любят использовать контрацептивы, которые делают удовольствие не таким ярким.

Мне показалось, что Люси сейчас заплачет.

– Дайте мне, пожалуйста, ваш мобильный номер, – вдруг попросила она. – Я не буду вам звонить, просто это почему-то важно для меня. У меня будет телефон известной личности, и мне покажется, что в моей жизни произошли какие-то перемены.

– У вас обязательно все изменится, судьба преподносит сюрпризы, хотим мы этого или нет. Боритесь за лучшее.

Я зачем-то продиктовала Люси мой номер телефона – наверно, не стоило так делать, – и вышла из бара. А на выходе я увидела человека с микрофоном и еще одного парня с камерой.

– Мадам Лариса, очень приятно, журнал «Светская жизнь», вы не могли бы ответить на несколько вопросов?

– Конечно.

– Мадам Лариса, что вы делали в этом баре в Латинском квартале? Вы употребляете алкоголь?

– Я хочу лучше узнать Париж, его разные стороны.

– И что же вы узнали в этом баре? – спросил представитель прессы с доброй и открытой улыбкой.

– Я познакомились с одной девушкой, мы просто поболтали о жизни.

– Вы познакомились с девушкой? А как вы относитесь к однополой любви?

– Нормально отношусь.

– Понятно, – снова улыбнулся журналист. – Из достоверных источников нам известно, что вы отказали вашему возлюбленному Пьеру, который предлагал вам руку и сердце. Почему?

– Я не отвечаю на вопросы о своей личной жизни.

– Тогда скажите, откуда у вас миллиардное состояние? Мы знаем, что вы не богатая наследница.

– Это коммерческая тайна. Я хочу закончить интервью и передать всем парижанам и всем читателям журнала пожелание любить друг друга и наслаждаться этим прекрасным городом и каждым прожитым мгновением, несмотря на трудности и проблемы. Спасибо, больше нет времени.

– А куда вы спешите, мадам?

– В салон красоты, у меня через час шоколадное обертывание, – зачем-то соврала я, улыбнулась и помахала в камеру.

На самом деле эта процедура мне давно надоела, и я ее больше не заказывала.

Я снова пришла к Луи. Мой друг сегодня очень сильно кашлял.

– Из этого небоскреба на окраине открывается изумительный вид, – начал он, – видите, вон там Эйфелева башня, а вон там Монмартр? Я вам очень благодарен, я был на грани отчаяния, а сегодня смог позволить себе купить лекарства.

Я подошла к грязному окну и посмотрела на Париж. Город был прекрасен и равнодушен как всегда. А потом мы долго сидели и разговаривали обо всем на свете. Я принесла с собой вина, чтобы угостить Луи, и мы очень хорошо посидели – новоиспеченная бесплодная миллионерша из России и парижский гомосексуалист, больной СПИДом. При прощании он по-дружески обнял меня и сказал со слезами на глазах:

– Лариса, спасибо тебе.

– Не за что, Луи, обязательно сходи к врачу, – мне тоже хотелось плакать.

Я вдруг почувствовала, какие мы все одинокие, несчастные и потерянные на огромной бездушной планете из камня, воды и льда. Мы мучаемся от внутренней боли и не понимаем, почему жизнь так беспощадна, и рыдаем как дети, которые не знают, как выразить свои чувства словами.

Когда я пришла домой, вскоре явился Пьер, он был раздражен.

– Лариса, я же тебя просил не давать никаких интервью. Вот полюбуйся на эту статью, – он стоял прямо посреди комнаты в своем любимом кашемировом пальто и дорогих ботинках.

Я открыла журнал «Светская жизнь», там на первой странице красовался заголовок «Любительница магнатов и однополой любви вся в шоколаде».

– Что это за бред?

– Я тебя хочу об этом спросить. Я просто сказала, что нормально отношусь к однополой любви. Мне надо было сказать, что я осуждаю гомосексуалистов? – я тоже перешла на повышенный тон. – Меня бы обвинили в экстремизме.

– Лариса, ты ведь не девочка, это же пресса, им лишь бы поймать тебя на каждом слове.

– Пьер, я устала от твоих претензий. Я не могу пока выйти за тебя, у меня серьезные психологические проблемы. Если ты не принимаешь меня такой, какая я есть, нам лучше расстаться.

– Ладно, Лариса, это, в конце концов, ерунда. Хотя имидж очень важен для человека моего положения. – Он в пальто сел за стол и обхватил голову руками. – У меня ужасное горе. Помнишь, я говорил тебе, что моя дочурка Ирен принимает наркотики? Сегодня мне звонила бывшая жена. Дочь прошла курс лечения в клинике, и мы думали, что с ней все хорошо. Но она опять взялась за старое. Я не могу в это поверить, я виноват во всем, уделял ей слишком мало времени. Ей всего двадцать, мое сердце прямо разрывается на части, Лариса, ты должна мне помочь.

– Но как? – у меня по коже пробежал холодок.

Мне вспомнились Николай и Алина. Нет, это не случайное совпадение. Я неосознанно искала повторения той ситуации, которая так травмировала меня и осталась незавершенной. Я вспомнила, как часто забилось мое сердце, когда я увидела Пьера, идущего вместе с дочерью и женой по залу. Но ведь он выбрал меня, а не я его. Хотя, может быть, это всего лишь иллюзия. Своими разговорами в пользу бедных я хотела привлечь его внимание.

– Ты должна поговорить с ней. Она замкнулась в себе, у нее переходный возраст.

– Двадцать – это уже не переходный возраст. И она ненавидит меня, я видела, как Ирен смотрела на меня в ресторане. Мне она точно ничего не скажет.

– Ты наденешь парик, тебя загримируют, она не узнает тебя. Лариса, ты самый чуткий человек из всех, кого я встречал, я умоляю тебя помочь мне, – он обнял меня за плечи и посмотрел прямо в глаза.

– Найми психолога и детектива или врача.

– Нет, бесполезно, я знаю всех этих наемных специалистов, они нисколько не помогли мне, когда у меня был семейный кризис. Я хочу, чтобы это сделала именно ты, как близкий человек. Тебе жаль больного СПИДом гомосексуалиста и не жаль дочь твоего любимого человека, которая только начинает жить и находится на краю пропасти? Я обязательно оплачу твою работу.

Он чуть не плакал, его лицо исказило страдание. На лбу прорезались глубокие морщины.

– Хорошо, Пьер, я попробую тебе помочь, но ничего не могу обещать.

– Лариса, я просто не нахожу себе места. Ты должна узнать, как давно она снова стала принимать наркотики, почему, где она их берет. Нельзя сразу класть ее в клинику, это сломает ее, Ирен такая ранимая. Она сбежит оттуда. Тебе надо будет завтра же отправиться в клуб «Красный дьявол», она бывает там почти каждый вечер. Один парень представит тебя моей дочери, его зовут Родриго, он агент отдела по борьбе с наркотиками, мой человек, но Ирен об этом не знает.

Завтра к тебе домой придет гример, и в восемь часов Родриго отвезет тебя в клуб. Ларисочка, не пей, пожалуйста, завтра, помоги мне.

– Я попробую, но очень сомневаюсь в успехе.

В восемь вечера в дверь позвонили.

Я оглядела себя в зеркало. На меня смотрела молодая женщина лет двадцати пяти с почти идеальной смуглой кожей, почти без морщинок и стильным макияжем. На голове у меня красовался абсолютно черный парик. Я была похожа на утонченную, но немного пошлую испанку. Я надела одно из своих модных черных платьев с открытой спиной, решив, что оно будет хорошо смотреться и на приеме, и в клубе. Туфли на шпильках я заменила высокими платформами, золото и бриллианты решила не надевать.