Время встречи — 8 сентября 1912 года от Восхождения Богов. Место действия — деревни Березайка, Вичица, Солёя, юго-запад Бесовской области.

Осень в этом году пришла рано и как-то вдруг. Только вчера, казалось бы, светило солнце, и лесная зелень радовала глаз, а сегодня уже жёлтые и местами полысевшие деревья под хмуро насупившимся небом навевают тоску. Буквально за несколько дней окружающий мир изменился до полной неузнаваемости, как будто я пересёк вполне материальную границу меж двух времён года.

Дорога, по которой я шёл, ещё не успела превратиться в непроходимое грязевое месиво по нескольким причинам. Во-первых, в каменистом грунте почти не было глины, а, во-вторых, этой узкой лесной дорогой никто не пользовался уже довольно давно. Видимо, местные предпочитали иные, более удобные или пребывающие в лучшем состоянии пути. Мне же покрытие дороги было неважно; главное, дорожка эта имелась на карте и вела в нужном направлении. Карту (собственной у меня не было) я успел посмотреть в кабине подвозившего меня грузовика, с которым мы расстались вчера во второй половине дня: он поехал дальше, а я свернул сюда.

От поворота до ближайшей деревеньки было порядка тридцати вёрст, и пройти их с вечера я не успел. Ночевать пришлось в лесу, но я к подобному давно притерпелся.

Тень со встречи с вампиром так и не давал о себе знать. Этого странного типа мне ужасно не хватало; всё-таки трудно путешествовать в одиночестве. Без отвлечения на разговоры, без шуток и разных историй путь казался однообразным и бесконечным; не трагедия, но утомляет. Так что каждый попутчик и каждая деревушка на дороге вызывали радость одним своим существованием.

К населённому пункту я добрался где-то к обеду. Уже на подходе дорога прихотливо вильнула в сторону, а я двинулся напрямик через распаханное поле по едва различимой тропке. Комья раскисшей от дождя земли скользили под ногами, и вскоре я понял, что срезание дорожной петли было не лучшей идеей. Но поворачивать назад уже не стал, дочавкав до своей цели по выбранному маршруту.

Деревенька была маленькая, в пару десятков дворов. Она стояла на другом берегу небольшой речки, отделявшей жильё от пройденных мной полей. Моста никакого в поле зрения не было (видимо, к нему и надо было идти по дороге, с которой я опрометчиво расстался), поэтому реку пришлось переходить вброд. Благо, неглубокая быстрая речушка, названия которой я не помнил, совсем обмелела по осени. Сквозь чистую воду ясно виднелось близкое песчаное дно; глубина не достигала локтя, местами вовсе составляя не больше вершка. Ходить по воде, аки посуху, — прерогатива водников, но и мне не пришлось хлюпать полными сапогами воды благодаря несложному защитному заклинанию.

Пока дошёл через поле до реки, пока переправился, пока вскарабкался по узкой торной тропе на крутой берег, с которого на меня, собственно, поглядывала деревушка, весть о прибытии гостя уже достигла каждого обитателя, и собралась небольшая делегация встречающих. Это было объяснимо, в глухой деревне новостей немного, но всё равно подозрительно. Деревенские наверняка заметили, что прибыл к ним офицер, а нашу братию простой люд разумно опасается, и уж точно не будет встречать с такой искренней радостью и радушием. Вариант напрашивался один: здесь завелась какая-нибудь пакость, а появление боевого офицера для них означает избавление от оной.

Когда меня определили на постой в дом старосты деревушки, и там прямо с порога усадили за стол, именно об этом я и спросил, ожидая, пока хозяйка накроет стол к обеду (я выбрал весьма удачное время для появления).

— Да вроде нет ничего такого, — беспечно пожала плечами женщина. — Леший вот только озорует, но как уж его усмиришь? Привыкли давно.

— Да, с лешим ничего не поделаешь, — солидарно покивал я. — А у вас хорошо, — не удержался от похвалы. Изба действительно была замечательная; чистая, светлая. На окнах вышитые занавески, нарядная белёная печь с росписью, чистая свежая скатерть на столе, тоже вышитая. Всё так и дышит уютом и домашним теплом.

Только меня отчего-то не оставляло смутное ощущение, будто недостаёт какой-то маленькой детали во всём облике этого благополучного дома, без которой оное благополучие кажется неполным, наигранным. Но, разумеется, этих измышлений вслух я высказывать не стал.

— Это всё Марёнушка, — отозвался сидящий напротив меня хозяин, с нежностью посмотрев на хлопочущую у печи супругу. — Уж такая мастерица на все руки, такая рукодельница!

— Отрадно видеть, что здесь остались вот такие живые деревушки, которые чудом обошла большая беда, — задумчиво проговорил я. Смутные подозрения бередили душу и не давали расслабиться.

— Повезло, — отмахнулся он, как-то странно переглянувшись с супругой. — Да что прежнее ворошить, отвоевали — и ладно. Вот лучше отдохните с дороги, да поешьте как следует. Небось, сто лет уже нормальной еды не видали!

— Ваша правда, — спорить было глупо, тем более запахи были совершенно потрясающие. Щи, гречневая каша, молоко, пирожки… Всё, чтобы почувствовать себя счастливым.

— Не ешь ничего, и не пей, — раздался над самым ухом хорошо знакомый голос. Судя по всему, где-то там, в районе уха, Тень и залёг, да ещё для чего-то говорил едва слышно, шёпотом. — Это я, я потом всё объясню. Сделай вид, что всё съел, что очень понравилось, но ничего не ешь! — повторил Тень и замолчал. Не знаю, как, но у меня получилось сохранить неизменное выражение лица.

В разведку податься с таким талантом, что ли? Хотя, кто меня туда возьмёт! Полыхающая стихийной силой аура не видна простым людям, а вот любой грамотный маг за версту заметит. Проще уж сразу начать красным флагом размахивать и запеть гимн. Ни-ка-кой из меня разведчик.

Лицо-то сохранить удалось, а вот с душевным спокойствием получилось плохо.

Допускать, что Тень просто неудачно пошутил или в чём-то ошибся, я не стал. У этого события была настолько ничтожная вероятность, что её можно смело приравнивать к нулю.

А вот все остальные варианты не радовали. Если нельзя есть местную пищу, значит, случилась большая беда. С моими хозяевами, что совершенно точно, и со всей этой деревней, что почти так же точно: такого масштаба неприятности не ограничиваются одним двором.

Итак, варианты.

В еде и воде может быть снотворное или яд, которых я не могу почуять. Это простое, немагическое объяснение. Вся еда была приготовлена ещё до моего прихода. Конечно, они могли заметить меня давно, и спешно добавить яд в еду, но тогда они должны были запастись противоядием, или принять его загодя. В первом случае мы имеем дело с веществом замедленного действия, во втором — с тем, противоядие от чего рассасывается медленно. Или хозяйка должна была очень ловко и незаметно подмешать отраву только мне в тарелку. Или яд этот на хозяев по какой-то причине не действует.

Второй вариант — магический. На еду наложены чары. И вот тут существует огромное количество нюансов. Во-первых, чему-то опасному может быть придан вид безобидной еды. Во-вторых, уже готовая еда может быть зачарована. В-третьих, она может быть приготовлена из зачарованных продуктов. В-четвёртых, чары могли быть наложены на печь, на посуду, на саму повариху или даже на всю деревню разом. Ну, и так далее. У всех этих вариантов есть одна общая черта: зачарование настолько отличное, что я не могу уловить никакого следа даже при очень пристальном осмотре. Это, мягко говоря, плохо; значит, чары очень сильные, и накладывал их крайне талантливый специалист высочайшего уровня. Кроме того, я не видел ничего странного и настораживающего снаружи, и внутри не вижу, и на хозяевах дома, и на еде. Маг явно хоть в чём-нибудь, да прокололся бы; не вечно же ему пользоваться чарами повышенной сложности. Не к добру вспоминается давешний Ловец Душ, но, если бы это был он же, Тень бы меня точно предупредил.

Тень бы предупредил меня, если бы это было хоть что-то, с чем ему довелось сталкиваться в моей компании. Он явно пытался говорить короче и быстрее, будто боялся быть услышанным. Ведь куда проще назвать тварь или, хотя бы, место, где мы с такой встречались, чем объяснять про еду, рискуя быть непонятым. Значит, то, с чем я имею дело, моему загадочному спутнику незнакомо. Или, как упомянутый мной Ловец, знакомо только ему одному. За этот вариант говорит и боязнь тени быть обнаруженным; он точно что-то знает.

Похоже, да вот отличия тоже есть. Кривое Озеро — это была деревенька, замершая во времени в прошлом, между двух войн. А здешние обитатели явно в курсе прошедшей войны, но не хотят о ней вспоминать. Офицеру, опять же, радуются как родному… может, они именно магической силой питаются, поэтому я для них — лакомый кусочек? Но тогда были бы хоть какие-нибудь признаки! Энергетические вампиры оставляют ни с чем не сравнимые следы на теле мира, которые невозможно скрыть или уничтожить. Это своеобразные прорехи в воздушной стихии, оставляемые проходящим существом, чёткие, как тоннель в скале. Они появляются из-за того, что энергетический вампир постоянно качает силу из окружающего мира — неосознанно, маленькими порциями. Примерно так, как наша кожа дышит воздухом. И коридоры эти затягиваются достаточно долго, больше суток.

Что же, Чернух побери, здесь происходит, если я вообще никаких странностей не ощущаю, а Тень боится быть услышанным?

Хотя, секунду. Есть странности. Я же с самого начала почувствовал, что в этом доме не всё в порядке, не хватает чего-то важного.

Я начал внимательно перебирать в уме, что же могло меня насторожить.

Пока мысли метались в голове, руки и тело сами делали, что нужно. Со стороны казалось, что я увлечённо жую предложенные разносолы, явно довольный вкусовыми качествами пищи. На деле же хотелось плеваться.

Не так-то просто с вдохновенно-довольным видом жевать уголь, а именно это мне приходилось делать. Простой отказ от пищи мог вызвать подозрение, поэтому приходилось выкручиваться. Откушенный кусок прямо у меня во рту превращался в прах под действием стихии. Огонь ещё и поэтому считается идеальным для борьбы со всяческими тёмными сущностями: то, что проходит сквозь пламя, теряет следы любых чар.

Вот и жевал я мелко покрошенную угольную пыль, от души её нахваливая.

Если окажется, что Тень поднял панику из-за какой-то несущественной мелочи, я точно придумаю способ набить ему морду.

Но я опять отвлёкся. Что же, что мне с первого взгляда не понравилось в этом чудесном, светлом, благополучном доме?

Обычная изба, каких по всей нашей земле пруд пруди. Печь, напротив неё — красный угол с идолами. Там, на первый взгляд, тоже всё нормально; но чтобы удостовериться в подлинности идолов, их нужно подержать в руках некоторое время, "настроиться" на маленькую деревянную фигурку, схематично изображающую того или иного бога, а такой возможности у меня не было. Так что это было что-то другое. Вот если бы идолов на положенном месте не оказалось, тогда да, можно было бы о чём-то говорить. Но не сейчас, когда я нахожусь в сажени от них.

Дети в доме тоже явно есть, просто сейчас где-то бегают. А тот факт, что обедать сели без них — ну, везде свои порядки. Что ещё?

Я не видел на подходе к деревне совсем никакой техники. Более того, не видел следов тракторов и на дороге, и, кажется, в поле… но за это не поручусь, не приглядывался. Но опять не то; во-первых, деревенька маленькая, и пройденные мной поля были достаточно небольшими, чтобы силами одной деревни можно было обработать их, скажем, с помощью лошадей. Ну, нет у них тут тракторов, что поделаешь! Доманцы отобрали, в помощь фронту отправили, бомбой или заклинанием каким уничтожили, или свои, или доманцы — местность эта раза четыре из рук в руки переходила. А, во-вторых, мне же внутри дома что-то показалось неправильным!

Думай, думай, гвардии-обермастер, ты ж не дурак!

Чего-то недостаёт для образа благополучного дома, без чего этот образ…

Чернух побери! Нет, кажется, и вправду дурак.

Домовой! Я не чувствую присутствия здесь домового. Вот что мне не понравилось! С детства я привык к мысли, что без домового дом не дом, и порядка в нём не будет. Точно так же считали почти все, а уж в деревне — без "почти". Сложно в деревне без домового, он и скотину от болезни оградит, и амбар от мышей, и поможет, если что по мелочи. А здесь домового нет, и нет очень давно; настолько давно, что я даже не могу понять, что с ним случилось. Что вообще может случиться с домовым, если его дом цел?

Кто бы ни жил в доме, этот дух его не покинет. Он просто физически не способен, для этого ему нужна помощь очень сильного мага, причём неважно, какой стихии: я же смог забрать домового от погибших хозяев.

Здесь же домового нет, и будто никогда не было. Значит, либо дом построили и не пригласили в него духа, либо ему помогли отсюда выселиться. Либо кто-то унёс, либо… либо его уже нет в живых. А убить домового, не разрушая дом — это, мягко говоря, задача не из лёгких.

— А что вы говорили про лешего? В чём его озорство заключается? Можно попробовать призвать к порядку, — между прочим поинтересовался я, пока хозяйка возилась с самоваром.

— Ой, да стоит ли возиться? — отмахнулся хозяин дома.

— А всё-таки, озорство лешего может привести к неприятностям, так что лучше перестраховаться, — продолжил настаивать я.

— Да водит он, зараза, — мужик вздохнул. — Кто в лес ни сунется, плутает. А через час-другой обратно к деревне выходит, ровно на то место, где вошёл. Даже если по дороге идти, всё равно то же самое получается. Но, с другой стороны, насмерть ещё никого не заплутал, все к дому выходили. Вот мы и решили с ним не воевать… вдруг, наконец, смилуется?

— Так что, никто не может из деревни выйти? — опешил я.

— Ну, нет, не совсем, — рассмеялся он. — Иногда всё-таки получается.

После чая (кстати, действительно именно чая; я не стал уточнять, откуда такое богатство) хозяин распрощался и ушёл по каким-то своим делам, жена его возилась в огороде. Чтобы не мешать и не маячить над душой, я для начала отправился на прогулку по деревне.

Если бы не комментарий тени, заставивший меня насторожиться, я бы никогда в жизни не заподозрил, что в этой деревеньке что-то неладно. Ну, относятся ко мне неожиданно хорошо; так кто знает, что у них случилось за войну? Может, вот такой офицер вроде меня всю деревеньку спас, они с тех пор и бояться перестали. Про домового я бы и не вспомнил, леший… да Чернух его знает, что на уме у этого природного духа! Мало ли, почему он деревенских невзлюбил.

В общем, за время прогулки, как ни старался, ничего хоть сколько-нибудь подозрительного и позволяющего судить об обрушившихся на деревню неприятностях я не заметил. Я уже склонен был смириться, что тени померещилось, или он поиздеваться решил. Это не в его духе, но вдруг он мне так за обиду мстит?

Не найдя, к чему придраться, я немного отошёл от деревни к опушке редкого перелеска, за которым виднелось поле и, усевшись на какое-то поваленное дерево, принялся рыться в вещмешке. "Всё своё носи с собой" — очень удобный принцип, ещё ни разу не подводивший.

Стоило рассеянному дневному свету попасть на резную фигурку идола, рядом со мной бесшумно возник домовой. Я протянул ему половину по-братски разделённой последней лепёшки, оставшейся от позднего ужина в лесу. После сытного обеда в доме старосты во рту был гадостный привкус, а живот недовольно ворчал. Домовой лепёшку взял с королевским достоинством и принялся аккуратно её грызть.

— Послушай, у меня к тебе возник вопрос, — задумчиво начал я. — С какими видами нечисти или нежити домовой не может ужиться? Причём до такой степени, что покинет дом, в котором живёт. Ну, или какая живая или мёртвая тварь настолько не любит вашу братию, что первым делом вас изводит? Да, ещё леший их очень не любит.

Домовой крепко задумался.

— Вот так вот, ежели сходу, даже на ум ничего не приходит, окромя умёртвий. А ежели не сходу… Ты ж про деревню эту что-то заподозрил? Не ведаю я, Росом клянусь! Есть там что-то нехорошее в этом месте, а вот что — не знаю, — дух печально вздохнул. — Может, оно спит сейчас, а ночью проявляется, оттого и непонятно ничего?

— Дурак твой хозяин, — вздохнул я, стряхивая крошки с коленей. — Мне такая простая мысль в голову не приходила, а она многое объясняет. Правда, всё равно непонятно, с чем мы имеем дело.

— Всё сразу знать и обо всём догадываться только боги могут, — философски заключил домовой. — Одна мелкая ошибка не повод сразу себя в дураки записывать. Береги себя, хозяин. Если гадость эта света белого боится, и леший её терпеть не может, стало быть, она из худших тварей, какие только топчут землю. Солнца тот боится, чья суть черна и убога настолько, что и светилу небесному смотреть нестерпимо.

С этим напутствием мой бездомный домовой исчез. Завернув идола обратно в платок, я спрятал его в мешок и задумался. Вначале тщетно перебирал в памяти все возможные варианты, но так ничего и не вспомнил. Правда, один вывод сделал; это не было похоже на нежить. Из не-мёртвых света по-настоящему боятся только самые слабые. Это явно что-то куда более экзотическое.

Причём настолько, что я о подобном никогда раньше не слышал, если не считать всё того же Ловца Душ. Там я точно так же не мог отличить мёртвую деревню от живой, и, не знай твёрдо, что никого живого в тех местах нет, тоже бы не заподозрил странного. И, опять же, Тень явно что-то знает.

Но при всём сходстве, отличий множество.

Чернух побери, опять мысли по кругу пошли!

Усилием воли оставив бессмысленную игру "угадай-ка!", я попытался решить, что лучше — ночевать в деревне, или остаться здесь, в лесу. Или, ещё лучше, уйти от деревни подальше и наблюдать со стороны.

Привлекать внимание к собственной персоне и давать знать, что я подозреваю неприятности, не хотелось. Знать бы ещё, как должна была на меня подействовать местная еда!

В итоге, решил рискнуть и остаться в доме. Спать вполглаза в полном обмундировании война приучила уже давно, риска пропустить что-нибудь интересное не было. К тому же, под крышей и ночевать куда приятнее, тем более в такую погоду. Остаётся придумать, чем заняться до вечера. С лешим бы поговорить, но днём он со мной на опушке разговаривать не будет, а искать его по буеракам долго; проще уж после заката пойти.

Ещё немного побродив по окрестностям, так и не найдя ничего хоть сколько-нибудь примечательного, я вернулся в приютивший меня дом. Он оказался достаточно большим, чтобы нашлась комнатка, выделенная в моё личное распоряжение; как сказала хозяйка, в ней раньше жили старшие дочери, которые уже успели выйти замуж. Воздух в комнате оказался спёртый и неживой, поэтому я первым делом настежь распахнул единственное окно, и только после этого завалился на предоставленную мне тахту поверх застилающего её лоскутного одеяла. Даже разуваться не стал на случай непредвиденного бегства, из тех же соображений положил под голову вместо подушки вещмешок и скрутку с шинелью.

Ближе к вечеру в комнату тихонько зашла хозяйка — видимо, хотела пригласить к ужину, — но, найдя меня спящим, передумала. Я же проявлять активность не стал; ради горсти угля прерывать сон, пусть и чуткий, поверхностный, было верхом глупости. Поесть я ещё успею, а вот голову на случай беды лучше иметь ясную.

Несколько раз я выныривал из полусонного состояния оглядеться. В окружающем мире, насколько можно было судить, даже с закатом не произошло никаких изменений. Точно так же тикали ходики в соседней комнате на стене, иногда где-то раздавались шорохи и тихие скрипы — обычный набор звуков деревенского дома, не настораживающая абсолютная тишина. Впрочем, обольщаться я не спешил: пик активности всевозможных ночных тварей приходится часа на два пополуночи, и времени у них было предостаточно.

Впрочем, столь долго меня ждать не заставили. Немного после одиннадцати (я слышал бой часов) от двери послышался тихий, едва заметный скрип петель. Этот звук был единственным сигналом; шагов не слышалось. В то же мгновение я оказался на ногах.

Ночной посетитель, видимо, такой прыти не ожидал, поэтому замешкался. А в следующее мгновение между мной и тварью возник Тень в своём жутковатом объёмном облике.

— Беги! — скомандовал он.

Я не стал с ним спорить. Уже вылезая в окно, успел заметить, как незваный гость пытается прорваться сквозь Тень. Тот умудрялся оказывать сопротивление; когти твари вязли в нематериальной субстанции, как в густом киселе. Я спрыгнул на землю с высокого подоконника и побежал, не оборачиваясь и не останавливаясь ни на секунду. На ходу забросил на спину вещмешок, и припустил на пределе возможностей.

Мне очень и очень не хотелось сейчас оборачиваться, хотелось оказаться подальше от этого места, вообще не знать о его существовании. И причин для этого было несколько, одна весомее другой.

Во-первых, я был уверен, что существо, способное на физическом уровне взаимодействовать с моей тенью и одновременно способное влиять на материальные предметы, мягко говоря, опасно. Особенно, принимая во внимание отсутствие в моём арсенале оружия против подобных тварей. Тогда, с Ловцом Душ, мне повезло. Видимо, огромная тень была тесно связана со своим прибежищем, и её убила гибель озера.

Во-вторых, той твари, которая пришла ко мне в комнату… не было. Кроме зрительного образа в ней не было ничего; во всяком случае, ничего, что было бы заметно мне. Стоило закрыть глаза, и это создание переставало для меня существовать. У него не было ауры, не было души, оно не оставляло никаких следов, не издавало ни звука. До сих пор мне казалось, что подобное невозможно.

Ну, и, в-третьих… я её узнал. У того, что пришло ночью в отведённую мне комнату, было лицо оберлейтенанта Уны Колко, девушки-целительницы, встреченной мной в деревне Пеньки, личность которой так заинтересовала мастера менталиста из Службы.

Как такое может быть, я не имел ни малейшего понятия. Если эта тварь считала образ из моего разума, и она умеет изменять внешность, это, конечно, может объяснить…

Чернух побери, да ничего это не может объяснить! В моей голове есть множество гораздо более ясных, близких, вызывающих куда большее количество эмоций образов, нежели девушка, которую я видел единственный раз в жизни! Два, если считать показанную мастером дознавателем Озерским фотографию.

Я понятия не имел, что происходит, поэтому бежал.

Через минуту или больше я всё-таки решил оглянуться, тем более под ногами пока было ровное поле и риск падения был минимален.

Кто бы ни жил в этой деревне, они не собирались упускать свою жертву. Рассредоточившись по полю, за мной бежало не меньше десятка тварей, отчётливо выделяющихся на фоне подсвеченной слабо фосфоресцирующими низкими облаками серой ночи. Разглядывать их пристально или считать у меня не было ни желания, ни времени, да и видимости не хватало. Когда стая хищников загоняет добычу, думать оная может только об одном: спасении собственной шкуры.

Правда, у меня была ещё одна мысль, ни в коей мере не противоречащая инстинктам любого достаточно высокоорганизованного живого существа. Передать информацию о неизвестном опасном противнике своим. В случае с животным "своими" может быть стая или будущее потомство, а у меня… как ни парадоксально, единственными "своими", о которых я сейчас помнил, была так нелюбимая мною Служба. Впрочем, как бы я ни относился к СОБ и её сотрудникам, я никогда не отрицал необходимости этой грязной работы.

И сейчас я был благодарен богам, что вещмешок оттягивал мои плечи. Если бы мне дали хотя бы пару минут, чтобы воспользоваться лежащим в нём шаром!

Но пары минут у меня не было, даже пары секунд не было. Сила живущей в моей крови стихии не бесконечна, и рано или поздно она выдохнется, вместе с ней — и я. Да, позже, чем это случилось бы с не наделённым магическими талантами человеком, или нетренированным стихийником. Но вот поручиться, что у моих преследователей ресурс движения ограничен хоть чем-то, кроме времени суток, я не мог.

Была только одна шальная надежда: лес может помочь. Да, мне там бежать будет на порядок сложнее: мутного рассеянного света не хватало и на открытом пространстве, выручало только, что глаза к темноте привыкшие. А под пологом осеннего леса стоит кромешная темень, и рассчитывать остаётся только на удачу. И моей удачей был леший, явно недолюбливающий местных жителей. Есть небольшой шанс, что он решит вмешаться, лишь бы сделать гадость потусторонним тварям. Пусть шанс этот ничтожно мал, но других вариантов я всё равно не вижу.

С каждым шагом бежать было всё тяжелее, и это не походило на обычную усталость; я заметил эту странную тенденцию уже к концу пути до смутной черноты леса. Было ощущение, будто воздух густеет, и каждое новое движение давалось труднее предыдущего. Сходу разобраться в природе явления не получилось, потому что привычной магии я не ощущал, а останавливаться и проверять было глупо. Оставалось покрепче стискивать зубы и продолжать путь.

До леса я добрался вконец измотанным; будто пробежал не несчастную версту, а все двадцать. Мокрая от пота гимнастёрка липла к телу, липли такие же мокрые волосы, а вещмешок настойчиво тянул к земле.

Какое-то время я продолжал бежать, петляя между деревьев, уже не отдавая себе отчёта, куда бегу и, собственно, зачем. В окружающей темноте лишь угадывались контуры древесных стволов, что позволяло хотя бы на них не налететь, и на этом видимость кончалась. За то, что я до сих пор не споткнулся и не упал, следовало благодарить богов и моё личное везение; в случае падения сил подняться я бы уже не нашёл.

Впрочем, любое везение не бесконечно. Запнувшись о какой-то невидимый в темноте объект — корень ли, или ветку, — я сходу врезался в прелые иглы, застилающие землю, перекувырнулся через плечо, прокатился и замер, уткнувшись лицом в запах сырости и хвои.

На войне очень быстро понимаешь всю хрупкость и дешевизну человеческой жизни. Можно сколь угодно долго рассуждать о ценности и уникальности каждого индивида, но на деле любая жизнь стоит не больше девяти граммов свинца. Хрупкая и невесомая, рвётся легче паутинки. И здесь уже не играет роли, простой солдат или старший офицер, все мы одинаково смертны. Земляк, в одиночку способный поднять из недр океана огромный остров, точно так же умирает от осколка гранаты, как простой деревенский мальчишка, полгода назад впервые взявший в руки оружие. Пред ликом Кары равны все, невзирая на былые заслуги.

Впрочем, не об этом я думал в тот момент, лёжа у подножия толстой сосны.

Как угодно, только не так!

— Мать Сыра-Земля, сохрани, сбереги, — беззвучно шептали пересохшие губы. Почему-то в голове всё плыло и смазывалось, и кроме этих слов в ней не было ничего связного и осмысленного. — Укрой, защити… Мать Сыра-Земля, спрячь меня, сохрани…

Даже не молитва; последний отчаянный крик о помощи.

Наша земля — она живая…

Уплывающее в неизвестность сознание отстранённо продолжало фиксировать происходящее. Я ещё видел, как лежащая прямо перед лицом ладонь начала медленно погружаться в ещё не успевшую остыть от лета почву. Уже не видел, но чувствовал лёгкие невесомые шаги кого-то или чего-то, прошедшего почти по мне. А потом со всех сторон меня окутало сонное, уютное тепло.

Холодный осенний ветер скользил между пальцев и толкал в спину, заставляя пригибаться и слегка покачиваться, но это было даже приятно. Состояние было дремотное, ленивое; то долгое мгновение между прикосновением лица к подушке и вожделенным сном. Приятное, тёплое, привычное. Не нужно никуда спешить, всё само случится в положенный срок. Надо только расслабиться, и позволить холодным воздушным волнам убаюкать себя, остудить горячую кожу, замедлить бегущую по жилам сладкую кровь. А потом сон укроет белым пушистым одеялом, и останется только спокойно ждать пробуждения, сквозь дрёму наблюдая плывущие по небу облака…

Мокрые и очень холодные пальцы воткнулись прямо в мозг. Это было не больно, но неприятно до отвращения, и я попытался воспротивиться вторжению. В ответ на это нажим усилился, а к нему добавилась звенящая боль в висках.

— Товарищ гвардии обермастер, будьте добры, не сопротивляйтесь, — прозвучал откуда-то сбоку-сверху смутно знакомый голос, умудрившийся непонятным образом совместить в себе властные и извиняющиеся интонации. — Мне и без того достаточно тяжело приходится, а если вы ещё и упираться будете изо всех сил, боюсь, я могу и не справиться.

Я не придал значения словам, но быстро установил связь между собственными попытками защититься от чужих рук и болью, и сопротивление послушно прекратил. Лучше терпеть неприятные ощущения, чем ещё более неприятные ощущения, укомплектованные острой спицей боли, прошившей голову от виска к виску.

Через неопределённый срок мелкого постороннего копошения внутри черепной коробки моё сознание прояснилось. Я открыл глаза и обнаружил под щекой прошлогодние иголки, засыпавшие сырую сероватую землю. Какая-то шишка настырно впивалась в тело около ключицы, а к воткнутым в мой мозг пальцам добавились две тяжёлые материальные ладони на затылке.

— Всё, больше не могу, дальше сами, — раздался всё тот же голос, и обе пары рук от моей головы убрались. Осталось только лёгкое сдавливающее ощущение, лучше всего характеризуемое фразой "череп жмёт".

— Сами — что? — машинально уточнил я, удивляясь чуждости собственного голоса. Он звучал хрипло, гортанно, неожиданно низко.

— Вылезайте сами, — охотно откликнулся невидимый собеседник. А я наконец-то определил своё положение в пространстве и, мягко говоря, растерялся.

Голова, плечи, правая рука до локтя, часть тела до середины груди, спина примерно до талии и… всё. В том смысле, что дальше начиналась земля, из которой торчали только перечисленные выше части меня. Всё остальное я даже не чувствовал.

Не слишком удобная поза при всех своих недостатках позволяла оглядеться. А, сделав это, я с искренним недоумением опознал своего собеседника. Рядом со мной, прямо на земле, одетый в офицерскую форму без знаков различия, сидел взмокший и очень уставший, будто после долгого бега, мастер дознаватель СОБ товарищ Озерский. Вот это встреча!

Я растерянно заозирался, максимально выворачивая шею и пристально вглядываясь в окружающие деревья. Озерский, понаблюдав за моими метаниями несколько секунд, не выдержал и вежливо поинтересовался:

— Вы что-то потеряли?

— А? Я пытаюсь выяснить, сколько здесь ваших коллег, и, признаться…

— Нет тут никого, — перебил меня дознаватель. — Илан Олеевич, может быть, вы всё-таки выберетесь целиком? Так будет удобнее разговаривать.

Я, было, хотел поинтересоваться, каким образом я должен это делать, если понятия не имею, что именно произошло. Но вовремя одумался и сосредоточился; подумаешь, немного провалился сквозь землю.

Выбраться быстро не получилось; всё-таки, земля — не основная моя специализация, и работаю я с ней с огромным трудом. А подобные фокусы и для опытного земляка-то достаточно затруднительны.

Но минут за пятнадцать-двадцать я таки выкарабкался на твёрдую почву, и принялся разминать едва ли не одеревеневшие конечности.

В принципе, в общих чертах понятно, что случилось. Земля всё-таки откликнулась на мою просьбу, и укрыла, как могла. Так бы и остался я похороненным заживо, не споткнись об меня случайно проходивший мимо менталист в чине мастера СОБ.

М-да.

— Спасибо, — обратился я к продолжающему сидеть мужчине. Озерский, несмотря на явную усталость, выглядел довольным.

— Пожалуйста, обращайтесь ещё, — он слегка улыбнулся и махнул рукой. — Как вы насчёт обеда? Есть гречка и тушёнка, думаю, приготовить будет не так трудно.

— Обед? Обед это хорошая идея, — рассеянно согласился я, протягивая дознавателю руку. Тот предложенной помощью воспользовался и тяжело поднялся на ноги. — Удовлетворите моё любопытство, а где ваша боевая поддержка и почему вы, собственно, в таком виде?

— Честно говоря, я надеялся на вашу помощь, — он хмыкнул. — Погодите, давайте сейчас устроимся поудобнее, и я всё подробно расскажу. Не люблю я вот так на ходу серьёзные вопросы обсуждать, а обсудить нам с вами надо многое.

Я вынужден был признать правоту службиста. Мы молча прошли несколько сотен саженей до ручья, о наличии которого сообщил Озерский, выбрали ровную прогалину и минут за двадцать организовали небольшой лагерь: сложили в кучу вещмешки, расстелили шинели, чтобы не сидеть на сырой земле, и развели костёр. Последним занялся я; несколько толстых насквозь сырых веток, сложенных в кучу, весело затрещали, делая осенний лес куда уютнее.

Когда два походных котелка с водой заняли причитающееся им место над костром, мы сели подле, протягивая руки к огню.

— Начать хотелось бы с самого шокирующего факта. Сегодня уже двадцать третье сентября, — сообщил мне дознаватель, с видимым удовольствием разглядывая мою удивлённую физиономию.

— Погодите, это, получается…

— Ну да, в земле вы провели больше двух недель. Для леса, знаете ли, время течёт иначе. А знаю я всё это из вашей же головы. У меня выбора не было, пришлось основательно покопаться, чтобы выудить собственно вас. Так что можете не рассказывать, что произошло в деревне, я это и так знаю. Да не дёргайтесь вы так, ничего с вашей тенью не сделается, — он недовольно поморщился. — И о существовании его я узнал гораздо раньше и другими методами, так что не нужно смотреть на меня волком. Это, конечно, в высшей степени забавное существо, но не более.

— То есть, вы в курсе его природы и происхождения? — опешил я.

— Не совсем, — он вновь поморщился. — Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, хорошо? Я не люблю врать, а говорить правду попросту не имею права: уж вы-то должны понимать, не маленький, — я только кивнул, подтверждая его слова. Меня одолевали противоречивые чувства; с одной стороны, конечно, неприятно, что этот тип видит меня насквозь и теперь знает все мои маленькие секреты. Но с другой — он спас мне жизнь, причём явно целенаправленно, приложив уйму усилий, а не случайно проходя мимо. Так что посердиться, конечно, хотелось, но совесть была категорически против. — А что касается моего здесь появления, да ещё вот так… Ваше исчезновение не осталось незамеченным. Мы "пасём" всех офицеров старше подмастерья, хотя "пасём" — громко сказано. Так, отслеживаем общее направление перемещения и при необходимости немного корректируем. Сами понимаете, хочется добиться наибольшей слаженности и эффективности работы известного вам приказа, а какая уж эффективность, если половина офицеров дружно пойдут одним и тем же путём? Впрочем, вас лично направлять не приходилось; вы каким-то образом ухитряетесь выбирать самые глухие и отдалённые места, да ещё и натыкаться по большей части на самых экзотических тварей. В девяносто девяти процентах случаев офицерам случается сталкиваться с примитивными зомби, максимум — кадаврами, а вы… наверное, это своеобразный талант, — он улыбнулся. — Ну, или проклятье, не мне судить. Так вот, возвращаясь к основной теме, вы исчезли, и искать вас не собирались. Во-первых, никто особо не верил, что мастер огневик может пропасть в живом состоянии, а, во-вторых… вы уж простите, но элементарно не хватает людей. А я после того случая на озере окончательно пришёл к выводу, что свою жизнь вы так просто и дёшево не продадите, безвестно и бесшумно сгинув в каком-нибудь болоте. Учитывая, что в этом районе и до вас пропало несколько офицеров, я подал прошение о расследовании инцидента. Его не замяли, приняли к сведению, просто отложили на зиму. Я же решил немного посвоевольничать, взял отпуск и приехал сам.

— И в условиях недостатка кадров мастеру дознавателю дали отпуск? — только и нашёл, что спросить, я. Больше слов не было. Только полный эмоциональный раздрай и несколько пошатнувшаяся картина мироустройства.

— Ну, во-первых, вашими стараниями я уже обермастер, — он улыбнулся. — Как раз после Кривого Озера. — А, во-вторых… Илан Олеевич, я не был в отпуске уже восемнадцать лет. Притом, что с нашей работой менталисту по объективным причинам полагается шестьдесят дней отдыха в год против обычных человеческих двадцати восьми. Нас, знаете ли, ценят, а менталист без достаточного отдыха просто свихнётся; если работать "на износ", износ этот наступит слишком скоро. Какой смысл столько сил и времени вкладывать в обучение специалиста, если он через год напряжённой работы не только специалистом, а вообще человеком быть перестанет?

— А вы?

— А у меня уникальный склад характера, — мой собеседник рассмеялся. — Менталисты выгорают из-за того, что пропускают через себя чужие эмоции. Я тоже пропускаю, но у меня получается пропускать их в большей степени мимо, не зацикливаясь. Хотите что-то ещё спросить?

— Я? Я в прямом смысле теперь даже не знаю, как вас благодарить.

— Нет ничего проще, — Озерский махнул рукой. — Помогите мне разобраться, что тут происходит.

— Боюсь, толку от меня в этом вопросе немного, — я вздохнул. — Уже по дури один раз сунулся, и в результате пророс и почти заколосился, то есть, прошу прощения, одеревенел. Зря я там ночевать остался. Сглупил здорово, нечего сказать. Ну, да вы сами видите, чем всё закончилось…

— Вижу. Вы живы. А ещё сделали несколько ценных наблюдений. Во-первых, отсутствие домового, во-вторых, отношение лешего, ну, и, в-третьих, тот факт, что активность они проявляют ночью, днём же ведут себя как вполне обычные люди. Даже землю обрабатывают и, кстати, исправно платят все налоги. Так что дождёмся ночи и действительно пригласим на разговор местного хозяина леса. Ну, а до тех пор немного понаблюдаем за жителями деревни; издалека, разумеется, соваться туда не стоит.

— А у вас есть какие-нибудь идеи? — поинтересовался я.

— Пока никаких, — пожал плечами дознаватель. — Смотреть надо. Я даже не могу предположить, связано ли это с доманцами или нет. Скорее всего, нет; это явно не нежить, уж подобных тварей за версту учуять можно. Да и её внешний вид, знакомая вам девушка…

— Кстати, а кто она такая?

— Так и не удалось выяснить, — грустно вздохнул он. — Она несколько раз попадала в поле нашего зрения, всегда мельком, в связи с очень серьёзными делами, но второстепенным свидетелем. И каждый раз под новым именем.

— Доманские шпионы? — хмыкнул я. Озерский посмотрел на меня долгим странны взглядом и медленно качнул головой.

— Знаете, когда она первый раз попала в поле зрения Службы? В тысяча девятьсот семьдесят шестом. И это, заметьте, я говорю о случае, зафиксированном фотографически. До этого только богам известно, сколько раз царская охранка на неё натыкалась. Более-менее серьёзно наша служба была поставлена с начала прошлого века, и в некоторых отчётах фигурирует крайне похожая на эту девушку личность. А уж о более ранних временах судить невозможно.

— Так кто она, по-вашему, может быть? — совершенно сбитый с толку, спросил я.

— Кто кроме богов и нежити способен столько прожить? — он хмыкнул. — Илан Олеевич, над этим вопросом бились и более умные люди, чем мы с вами, с доступом ко всем архивам, какие можно только представить. В итоге — только гипотезы и предположения. Но их масса, да. Желаешь послушать?

— Пожалуй, воздержусь, — я тряхнул головой. — Пусть эти умные люди и думают, у них работа такая.

— Вот про что я и говорю, — поддержал Озерский, ножом аккуратно поднимая крышку с побулькивающего котелка. — А, каша наша готова. Предлагаю подкрепиться, и в путь.

Обед много времени не занял, но окончательно вернул меня к реальности. Точнее, к тому, во что она милостью мастера дознавателя превратилась. Точнее, обермастера дознавателя… неужели его действительно отпустили вот так в отпуск, рисковать жизнью? Слабо верится, конечно, но зачем ему врать?

Впрочем, это мелочи. Какие бы мотивы ни двигали службистом, главное, сейчас цель у нас была одна. Да и жизнь мне он совершенно точно спас; а то так и пророс бы без вести пропавший гвардии обермастер Илан Стахов в этом лесу. Может быть, вырос бы каким-нибудь деревом, а, может, пошёл на удобрения. Гораздо важнее другое.

— А может такое быть, что у этой дамы и моей тени есть нечто общее в корнях?

— Ты про их способность взаимодействовать?

— Да, но не про тот случай, который ты вычитал в моей голове. Раньше, ещё в Пеньках. Она услышала, когда он обращался только ко мне. Вроде бы, слов не разобрала, но явно что-то почувствовала, а этот балбес ещё порывался её с нами позвать, изучить сей дивный феномен!

— И ничего не балбес, — вдруг раздался обиженный голос из травы. — А вот ты скотина неблагодарная!

— Живой, — я облегчённо вздохнул, только теперь понимая, что где-то на краю сознания непрерывно маячила нешуточная тревога о моём необычном товарище. — Ты где пропадал?

— Это ты пропадал! А я за деревней наблюдал. Вот только с час назад понял, что ты опять объявился среди живых.

— А до этого? То есть, до того, как меня про еду предупредил, где пропадал?

— До этого… сначала на тебя рассердился, потом передумал, но наткнулся на это место.

— И много вы узнали? — оживлённо присоединился к разговору Миролев. А я только теперь вспомнил о его существовании, о котором забыл в момент появления тени; то ли дань его таланту менталиста, а то ли моей рассеянности.

— Не то чтобы очень, — точно так же оживился Тень. Он явно был до крайности увлечён происходящим, и обида была просто предлогом вмешаться в наш с дознавателем разговор. — Первое. Они-днём и они-ночью это как будто совершенно разные существа. Они не превращаются вроде оборотней, они как будто исчезают куда-то, а на их место приходят другие существа, и дальше по кругу. Как смена одежды, хранящейся в шкафу. Раз — одна, два — другая. Но при этом как-то они всё-таки связаны. Оба варианта могут меня заметить, дневной — только звук, а ночной — только внешний вид. У них вообще, ночных, со звуками какая-то странная штука получается. Точнее, совсем не получается. Ну, ты не мог не заметить.

— Да, звуков они совсем не издают, — я кивнул.

— У меня создалось впечатление, что ночному варианту аборигенов для издания какого-либо звука необходимо сосредоточиться.

— Хм… Учитывая, что звук — это обыкновенные механические колебания, получается интересная вещь, — согласился дознаватель. — Взаимодействовать с материальным миром они могут, но это требует некоторых осознанных усилий.

— То же самое и со мной, — почти радостно сообщил Тень. — Помнишь, как эта штука меня отодвинуть пыталась? Я явно мешал ей пройти, как и материальный предмет, и воздействовать она на меня могла с трудом. Может, эти твари — нечто промежуточное между миром теней и миром материи?

— Я всегда думал, что это промежуточное — мы, офицеры, — хмыкнул Миролев. — Ну, то есть, люди без тени.

— Не скажи, — горячо возразил двумерный товарищ, переходя с дознавателем на "ты". — Вы — это своего рода связующее звено, канал. Нитка, сшивающая мир теней и реальный мир. А эти… нечто, не принадлежащее до конца ни тому, ни этому миру. Вот уж действительно — потусторонние твари.

— Так, может, они нам и не страшны? — хмыкнул Озерский.

— Не скажи, — возразил на этот раз уже я. — Кажется, я начинаю понимать, к чему он клонит. Практически не опасны они для нормальных людей или теней, вроде него. А вот нас, как "нитки", вполне могут "перерезать".

— Ну, всё это надо проверять на практике, — уклончиво откликнулся Тень. — Но, мне кажется, очень похоже на правду.

— Обычно действие имеет противодействие, — пробормотал себе под нос дознаватель. Потом пояснил, правильно растолковав наше молчание. — Не только в физике, это работает везде. Если они не могут влиять на тени и материальный мир, значит, и обратное действие невозможно — их не убить ни обычным оружием, ни силами тени. Рискну предположить, что и проявленные чары на них не подействуют, потому что они уже становятся материальными. А вот что подействует…

— Идти в атаку без артподготовки глупо, — хмыкнул я.

— Не отрицаю. До чего бы мы сейчас ни додумались, это в любом случае только теории. Хорошо, что они у нас есть, но надо наблюдать и думать дальше. С лешим поговорить, опять же.

— Да, это у Илана хорошо получается, — хихикнул невесть чему Тень.

— Кстати, ты говорил, что взаимодействие их с материальным миром — это первое. А что второе? — напомнил бдительный службист.

— Второе? — переспросил Тень. — Ой, я и не помню. О чём вы до этого говорили? А, дама та, которая испокон веков маячит под носом у особистов. Так вот, вынужден вас разочаровать, это не какое-нибудь уникальное сверхмогущественное существо, — гордо выдал он и захихикал.

— А кто? — хором не выдержали мы последовавшей за этим театральной паузы. Тень, довольный произведённым эффектом, артачиться не стал.

— Да всё то же. У них, понимаешь ли, одно лицо на всех. Все эти твари выглядят как она, один в один.

— Но днём-то они выглядят по-разному, а я её именно днём встретил первый раз, — возразил я.

— Ну, уж это, как говорится, вскрытие покажет, а я не знаю, — отмахнулся Тень. Тоже мне, предоставил ценную информацию. Грош ей цена, той информации!

Между тем, за разговорами собрав нехитрые пожитки, мы выдвинулись в сторону опушки.

Не знаю, чем в это время занимался леший, но наши персоны его явно мало интересовали. Впрочем, лесного духа можно понять: я-то ладно, а менталиста такого уровня запутать ему не под силу. А вот если попытается, и офицер эту попытку заметит… Боюсь, что-нибудь нехорошее может случиться уже с самим лешим. Заблудиться в собственном лесу; как он такой позор вообще переживёт?

В общем, минут за пятнадцать мы добрались до окрестностей деревни, потом ещё некоторое время выбирали место для наблюдательного пункта; так, чтобы нам было хорошо видно, и чтобы нас самих заметить из деревни не могли.

В итоге, с комфортом устроившись в каких-то кустах за группой молодых ёлок, начали наблюдение мы часа за два до заката. Предусмотрительный Озерский прихватил с собой хороший полевой бинокль, так что особых проблем с обзором не было. Благо, аборигены явно не собирались куда-то прятаться. Напротив, они активно вели совершенно нормальный человеческий образ жизни, как будто это совсем не они ночью превращались в каких-то потусторонних тварей.

— Ты полагаешь, ночью они нас тоже не заметят? — поинтересовался я, вдоволь насмотревшись на сцены деревенского быта и возвращая Миролеву бинокль.

— С изрядной долей вероятности, — он пожал плечами и, пристроив средство наблюдения на самопальном "штативе", организованном из нескольких воткнутых в землю веток, вытянулся на животе перед ним, чтобы без малейших усилий иметь постоянный доступ к окулярам. — В любом случае, вариантов у нас немного.

Покосившись на приникшего к биноклю и затихшего дознавателя, я завалился рядом на спину, завернувшись в шинель и надвинув на глаза фуражку. Всё равно бинокль один, да и насмотрелся я на них уже впрок, с близкого расстояния, и ничего нового обнаружить наверняка не смогу.

— Как интересно, — голос службиста выдернул из лёгкой дремоты, в которую я погрузился почти сразу. Ещё одна солдатская привычка — использовать любую возможность отдыха. Ох, не воевал тот, кто считает, что выспаться впрок невозможно!

— Что именно? — лениво откликнулся я, не торопясь менять положение своего тела в пространстве.

— А их там нет, — огорошил меня менталист.

— Кого? — я сдвинул фуражку на положенное по уставу место и одним движением перекатился на бок, приподнимаясь на локте и настороженно вглядываясь в деревеньку. С такого расстояния видно было не слишком хорошо, но я отчётливо видел двух женщин, вероятнее всего, с корытами, которые неторопливо двигались к реке, мужчину, колющего дрова на заднем дворе ближайшего к нам дома. Я уж не говорю про мельтешащих по деревне детей.

— Их, — повторил Озерский. — Их всех. Тех, кого мы видим.

— В каком смысле? Я же и ауры их видел, и души вроде бы были…

— А ты пристально не приглядывался? — он оторвался от бинокля и задумчиво посмотрел на меня.

— Да уж приглядывался как мог. Ауры как ауры.

— Ну, ауры у них есть. Точнее, не совсем так. Аура у них одна на всех, общая. Не скопированная от одного к другому, а просто одна, единая. И разум один на всех.

— То есть, там одно какое-то существо, а это всё иллюзии?

— Нет. Больше всего похоже на колонию насекомых. Ну, знаешь, вроде пчёл.

— Действительно, интересная штука получается, — я покачал головой и вновь завалился на спину. Даже в свете этих известий смотреть там всё равно было не на что. — Ты как это определил?

— Очень удачно, что мы со стороны начали наблюдать, с близкого расстояния вряд ли можно заметить. А отсюда отчётливо видно, как части организма между собой сообщаются. Не желаешь посмотреть?

— Шутить изволите? Я с такого расстояния только чем-нибудь площадно-массовым ударить могу, но никак не прицельно ауры разглядывать, — хмыкнул я.

— Ну, значит, не повезло тебе, — миролюбиво согласился он. — Крайне занимательное зрелище. А что касается единого разума, то вот это можно было бы и там, на месте определить. Я, правда, не смогу объяснить, по каким принципам. Самое главное, что разум этот даже близко не человеческий, так что понять, о чём они думают, я не могу. А жалко.

— Может, и правда прижечь их чем-нибудь?

— Ты в детстве разорял муравейники, — почти с возмущением, и даже каким-то оттенком обиды, заявил дознаватель, покосившись на меня.

— Было дело, — я засмеялся. — И лягушек надувал, и яйца птичьи воровал. Правда, до тех пор, пока в гнездо к воронам не залез. Хозяева меня очень оперативно выдворили и доходчиво объяснили, почему не стоит этого делать.

— Никогда не понимал подобной бессмысленной жестокости, — грустно вздохнул Миролев. — Правда, в детстве мне никогда не хватало смелости воспрепятствовать.

— Ну, жестокость и правда бессмысленная. Дети вообще жестокие существа, а что уж говорить о беспризорниках!

— Ты что, детдомовский? — ошарашенно хмыкнул он.

— Ну да, — я пожал плечами. — А ты не читал досье?

— Да зачем мне на тебя подробное досье, — отмахнулся дознаватель. — Я так, общую характеристику полистал. Видимо, пропустил этот факт.

— Детдомовский, — кивнул я. — Дети гражданской войны, нас таких много. А что тебя удивило? Не похож?

— Ну, как сказать, — задумчиво протянул Озерский. — Не то чтобы не похож, просто так иногда бывает. Вроде вот сложилось впечатление о человеке, а потом выясняется какой-нибудь неожиданный факт из биографии, полностью всё переворачивающий.

— Ну, мою биографию такой уж оригинальной назвать сложно, — я снова засмеялся. — Отец как в восемьдесят первом на войну ушёл, так и не вернулся, мамка вроде от тифа померла, я точно не помню. Я лет до пяти у тётки жил одной, соседки, она мне про родителей и рассказала, а потом и она померла. Ну, а потом остальные соседи меня в детдом отправили. И так жрать нечего было, а ещё один чужой рот кормить никому не хочется. Да нормальная биография, живой — и хвала богам, — отмахнулся я. — А вот у тебя, как мне кажется, всё должно быть наоборот? Домашний мальчик из хорошей семьи?

— Ну, по мне это действительно хорошо видно, — он тоже засмеялся. — Отец — доктор технических наук, профессор, мать — целительница, кандидат медицинских. Благодаря ценности отца как специалиста нас даже не репрессировали за родство с князьями Озерскими; дальнее, седьмая вода на киселе, но его вполне могло хватить. Так что достался мне полный набор "хорошего мальчика", начиная с музыкальной школы. Я ещё до революции учился, потом в гражданскую кое-как продолжал, закончил уже после. И светила бы мне консерватория по классу скрипки, если бы тень не пропала.

— Мне кажется, или тебя расстраивает упущенная возможность? — хмыкнул я.

— Ну, как сказать… моя нынешняя работа мне тоже нравится. Но скрипку я никогда не забрасывал.

— Слушай, — внезапно осенило меня, я даже на живот перевернулся, щурясь и вглядываясь в деревеньку. — Если они похожи на насекомых по организации, то ведь не исключено, что где-то и матка есть!

— Не исключено, — пробормотал службист, не отрываясь от бинокля. — "Где?" — это вопрос на миллион. А ещё, как она выглядит. Да и вообще, вопросов у нас пока гораздо больше, чем ответов. Эх, поближе бы на их превращение посмотреть! Не желаешь прогуляться? А то я боец аховый, да и бегаю плохо.

— Вот ещё, — я отмахнулся, не поддавшись на провокацию. — Набегался, хватит. Опять же, больше, чем увидел Тень, я не разгляжу… кстати, где он?

— Ты это у меня спрашиваешь? — ехидно откликнулся дознаватель.

— Это был риторический вопрос, — я отмахнулся и вновь надвинул фуражку на лоб, устраиваясь поудобнее.

— И как можно спать в такой момент? — через пару минут поинтересовался Озерский.

— С огромным удовольствием, — лениво ответил я из-под фуражки. — Сразу видно штабного.

— Ну, у нас тоже, знаешь ли, всю войну было хроническое недосыпание, — он ничуть не обиделся. — Остальные тоже спали, как и где придётся. А у меня вот не получается. Чтобы заснуть в неудобном положении, да ещё и под шум, это надо несколько суток без сна. А ты вон, пожалуйста. Две недели проспал, и ничего!

— Зависть — низкое чувство, — хмыкнул я. На этом разговор оказался исчерпан. Немного полежав неподвижно, службист завозился, что-то доставая из вещмешка. Зашуршали бумаги. Небось, какие-то теоретические выкладки делать собрался.

Для меня все эти просчёты полей были не то чтобы совсем тёмным лесом, но дальше распознавания основных обозначений я уже не помнил. Шутка ли, с момента учёбы десять лет прошло, какие тут подсчёты! Поэтому даже спрашивать не стал, что такое придумал СОБовец; всё равно не пойму. А если получится что-нибудь стоящее, сам расскажет.

Вот ведь как в жизни бывает. Первое впечатление о человеке сложилось, а потом встречаешь в других обстоятельствах — и будто совсем даже не он. Мог ли я когда-нибудь предположить, что буду вот так вести наблюдение за объектом в компании с обермастером дознавателем СОБ, да ещё вполне мирно и дружески с ним болтать на отвлечённые темы? Ничуть. А, между тем, Озерский оказался вполне себе обычным человеком, ещё и весьма неплохим. В очередной раз убеждаюсь, что человек на службе и в жизни — это зачастую две совершенно разные личности. Да и к свинцовой тяжести его присутствия я уже начал привыкать; замечаю это давление только когда он переключается между разговором и каким-то другим занятием.

Проснулся я от лёгкого тычка в плечо.

— Вставай уже, сейчас самое интересное начнётся! — почему-то шёпотом обратился ко мне службист. Я вздохнул и перевернулся на живот, вглядываясь в темноту.

— Что начнётся-то? Ты там что-нибудь видишь? Ну, свет кое-где в окнах есть, даже, кажется, занавески местами открыты, или вовсе окна нараспашку. Но неужели ты думаешь, что нам настолько повезёт, что кто-то начнёт демонстративно превращаться прямо перед окном, ещё и равномерно поворачиваясь, чтобы можно было его лучше разглядеть?

— Даже если мы увидим, толку никакого; мне бы к ним в голову заглянуть, но здесь очень далеко. В любом случае, это небезынтересный опыт. Вдруг, повезёт? — мне кажется, или он и сам не очень-то верит в подобный исход?

— Как твои расчёты?

— В двух словах — плохо, — грустно вздохнул Озерский.

— "Плохо" — это одно слово, — я хмыкнул, забирая у него бинокль.

— Ну, тогда — очень плохо, — он снова вздохнул. — Слишком мало исходных данных. Да, строго говоря, их вообще почти нет.

Не найдя в облике тёмной деревни ничего примечательного, я вернул орудие наблюдения страждущему. Впрочем, возвращаться в дремотное состояние не спешил: случись что, придётся драпать, и очень быстро. А к таким вещам лучше быть готовым.

В общем, ничего мы так и не увидели. В окнах погас свет, но наружу никто не вышел. Минула полночь, прошло ещё около часа, но никакого шевеления не наблюдалось. Вернувшийся Тень сообщил, что ночные обитатели сегодня не пришли; по его словам такое нечасто, но случалось, причём вроде бы совершенно бессистемно.

— Пойдём к лешему? — уныло и без особого энтузиазма предложил Миролев. Кажется, он был всерьёз расстроен нашим невезением.

— Пойдём, мы же, собственно, так и собирались сделать, — я пожал плечами и поднялся на ноги, отряхивая шинель. И замер, озарённый внезапной догадкой. — Миролев, мы с тобой два идиота при погонах! — буквально простонал я, едва не хватаясь за фуражку.

— Почему? — опешил он.

— Капище! Мы даже не подумали заглянуть на капище!

— И правда, — растерянно согласился он. — Мысли такой не возникло! С другой стороны, а что мы можем там найти? Ну, максимум, оно заброшенным окажется, и всё.

— Не скажи! В жизни не поверю, что боги никак не отреагировали на подобное безобразие! Надо обязательно его найти. Сейчас только, с лешим поговорим и попросим проводить.

Однако просто это всё выглядело исключительно на словах. На деле же найти лешего оказалось гораздо труднее. Несколько часов мы брели по лесу в бесплодных попытках привлечь его хозяина. Более того, чем дальше, тем сильнее ощущалось, что в этих местах лешего попросту нет: лес был грязный, больной и очень запущенный. Тут было бесполезно звать и угрожать, оставалось только идти, ощупывая пространство лучом фонаря. Стихию я для освещения применять не спешил; пока вполне справлялись и так, а магия может привлечь излишнее и вряд ли благосклонное внимание.

Бледный конус света выхватывал безрадостные картины. Лесная опушка была ничем не примечательна, а вот дебри, в которые мы забрались…

Сейчас можно было отлично разглядеть царящие вокруг упадок и запустение. Лес пожирали цепкий колючий кустарник, гниль и плесень. Убогие молодые деревца едва держали свои ветки, заросшие сизой бахромой, деревья побольше буквально гнили заживо. Тихонько постанывал и посвистывал в ветвях ветер, изредка где-то слышался плач ночной птицы, а больше — никаких звуков. Это не было похоже на лес, медленно и естественно умирающий под натиском болота.

Гадкое, страшное место — заброшенный лешим лес.

А потом мы переступили некую черту, отмеченную густым ровным строем угрюмых елей, и попали в совсем другой мир.

— Выходи, лесной хозяин, разговор есть, — с облегчением обратился я к лесу, с удовольствием останавливаясь недалеко от хвойной границы. Озерский явно чувствовал себя в лесу неуверенно и искренне радовался моей компании, избавлявшей его от необходимости самому вести сложные переговоры с духом, коего он, кажется, если и видел раньше, то только в учебниках.

Леший не заставил себя долго упрашивать, явившись по первому же зову. Вокруг мгновенно стало светлее, хотя фонарь мы выключили.

И тут опять нашёлся повод удивиться. За прошедшее время у меня сложилось впечатление, что местный леший — в лучшем случае, мухомор, а то и вовсе бледная поганка. Оказалось, ошибся я кардинально; шляпа лешего представляла собой крепкую яркую лисичку. То есть, это был буквально добрейший и безобиднейший из всех лесных духов, способный разве что на мелкую шалость. Что ж такое должны были сделать деревенские, чтобы настолько рассердить этого добряка?

— Смотри-ка, чаровники, — искренне удивился он. — Давненько вашего брата тут живым не видно.

— А мёртвым? — уточнил я, опускаясь на корточки.

— А тебе когда? — хитро хмыкнул он.

— В смысле?

— Ну, с войны уже, почитай, с десяток сгинуло. В войну никого не было; некрухи наши края за восемь вёрст обходили, ну и наши за ними. С гражданской… ну, там много, человек пятьдесят.

— И как же они умирают? — ошарашенно переспросил Озерский. Для него, видимо, подобные цифры оказались внове.

— А вот как он давеча чуть не помер, — с ехидством откликнулся леший, кивнув на меня. — Только ты, огневик, уж больно везучий, будто Ставр самолично хранит. Первый раз повезло по-крупному, что от тварей прСклятых сбежал. Ну, а во второй — уже по мелочи, когда тебя из-под земли вытащили.

— Интересная градация, — переглянулись мы со службистом. Я, впрочем, догадывался, почему он именно так расставил приоритеты, но решил всё-таки спросить. — А почему по-крупному только первый раз?

— А сам-то как думаешь? — лукаво сверкнул на меня жёлтыми огоньками из-под шляпы хозяин леса.

— Наверное, смерть от рук этих странных созданий была бы куда хуже перспективы стать частью леса?

— Догадливый, — хмыкнул леший. — Только я вам вряд ли чем помогу. Не знаю я, что это за гадость, откуда она приходит, куда уходит. Чаровников жрёт и жиреет, а в остальном я не помощник, ничего сказать не могу. То не моя вотчина.

— А зачем ты их тогда из деревни не выпускаешь?

— Да вот один раз выпустил, по молодости, — скорбно вздохнул он. — Не было одной деревни, так потом трёх не стало. Вот с тех пор и не пускаю.

— И давно там такое? — как-то совсем уж потерянно спросил службист.

— Да уж, почитай, годков тыщу будет, — беспечно пожал плечами лесной дух. — То вроде бы всё ладно было, а то вдруг раз — и дрянь какая-то вместо людей. Вот мы их с водяным и того, этого… акупо… акупырили… тьфу, слово гадкое. Окружили, вот. Он через реку не пускает, я — через лес. Так и живём.

— Ну, тогда последний вопрос. Капище здесь одно поблизости? Где находится?

— Одно-то оно одно… — медленно протянул внезапно изменившимся голосом леший. То он говорил бодро, эдаким бойким баском; а тут змеиные ноты прорезались, холодные, шипящие. Ничего хорошего такая перемена не сулила. — Тут недалече; почитай, по прямой дойдёте! — прошипел он и сорвал шапку. — Будет вам капище!

Я услышал, как где-то очень далеко болезненно вскрикнул Миролев. А после перед глазами всё завертелось и поплыло; неподвижными в этой круговерти оставались только два медленно тускнеющих, как остывающие угольки, красных огонька: глаза лешего.

Сознание возвращалось толчками, будто через силу и совершенно не желая вновь забираться в бренную оболочку. Ещё не помня, кто я, собственно, такой, откуда взялся и где нахожусь, я дёрнулся, сел, пустым взглядом ощупывая пространство. Взгляд зацепился за лежащее неподалёку неподвижное тело.

— Миролев! — сипло окликнул я, откашлялся. Руки отчего-то дрожали, по телу разливалась свинцовая тяжесть. Подниматься на ноги и не пытался; судорожными рывками, ползком переместился ближе к товарищу, потормошил того за плечо. Пригляделся — вроде бы дышит.

Над головой, где-то очень близко, раздалось насмешливое карканье. Я вскинулся, ища глазами наглую птицу; правда, нашёл нечто куда более интересное.

В двух аршинах от нас стоял угрюмый каменный идол Чернуха в косую сажень высотой, на плече которого сидел крупный ворон. Приоткрыв клюв, птица поглядывала на нас с явным интересом.

— Да пошёл ты! — проворчал я, обращаясь к ворону, и принялся расталкивать службиста. — Миролев, мать твою, просыпайся! — с трудом сев, я похлопал его по щеке, потряс; случайно приложил мотнувшейся головой о какой-то плоский камень. Видимо, удар этот получился как нельзя кстати: Озерский тихонько застонал и поморщился. — Давай-давай, я всё понимаю, но лучше тебе очнуться, — я вновь похлопал его по щеке; аккуратно, чтобы опять обо что-нибудь не стукнуть. Кто знает, как сказываются на менталистах удары по голове? — Слышишь меня?

Он снова застонал, с видимым усилием открыл глаза.

— Где мы? — едва слышно выдавил он.

— Кажется, на капище. И мне тут очень не нравится.

— Голова…

— Что? Болит?

— Не то слово, — он медленно поднял руки, вцепившись в упомянутую часть тела. — Что случилось? Ничего не помню…

— Не прибедняйся, меня вот, судя по всему, помнишь. Как лешего искали и нашли, помнишь?

— Смутно, — пробормотал дознаватель. — Это он нас так?

— Больше некому, — я вздохнул, оглядываясь. В рассветных сумерках было видно не то чтобы хорошо, но всё же гораздо лучше, чем ночью, да и место было более-менее открытое.

Чернух и его слуга (каковыми по народному поверью являлись все вороны) продолжали пристально и недобро нас разглядывать. Вернее, недобро глядел только идол. Тусклый каменный истукан едва заметно поблёскивал слюдяными глазами. Небесный воевода и так-то всегда был мрачен и жуток, а здесь впечатление усугублялось густым тёмным мхом, в который покосившееся изваяние вросло примерно до середины.

Кроме Чернуха обнаружились и остальные идолы. Каждый на своём месте, выполненные аккуратно, в традиционной манере. Только здесь не один бог зла выглядел пугающим; даже Ласка, самая добрая и всепрощающая из небожителей, смотрела мрачно и сурово.

А потом я заметил ещё одно несоответствие, и стало окончательно не по себе. Идолы были не все. В центре, где положено возвышаться Росу, смутно угадывалась заросшая куча камней, рядом с которой торчал трухлявый пень исполинских размеров; видимо, когда-то здесь рос могучий многовековой дуб, а потом его… срубили?

— Кажется, богов в этом месте нет уже давно, — нервно хмыкнул Миролев, незаметно для меня успевший сесть и оглядеться.

— Можешь узнать, как это произошло?

— Хвала богам, я не оракул, — он качнул головой. — Что-то подсказывает, произошла тут редкостная гадость, и мне не слишком хочется узнавать подробности.

— Согласен. Но в общих чертах всё-таки лучше выяснить.

— Как думаешь, леший нам врал?

— Вряд ли.

— Ты ему после такого поверил? — удивлённо перебил меня Озерский.

— Вряд ли это был леший, — вздохнул я. Натолкнувшись на ошарашенный взгляд службиста, пояснил. — Леший может и соврать, но по нему это всегда очень хорошо заметно. Одно только неизменно: свою шляпу по собственной прихоти изменить он не может. Это своеобразный индикатор характера и склонностей лешего, и если бы перед нами был леший-лисичка, он бы с нами так обойтись не мог чисто физически, потому что существо доброе и безобидное. Вот от поганки да, можно ожидать чего угодно…

— А, может, это ложная лисичка? Ну, есть же такой гриб…

— Грибов вообще существенно больше, чем разновидностей леших, — я пожал плечами. — Может, конечно, и такой феномен случился, но я больше склоняюсь к тому, что перед нами был совсем не леший. Или леший, но с ним что-то случилось; может быть, и его зацепила та дрянь, что на деревню обрушилась.

— Может, ты и прав. Только, как мне кажется, важно не это; все ответы должны быть здесь. Если только мы сможем их понять.

— Есть идеи?

— Возможно, даже очень вероятно, деревню эту прокляли. Причём, как бы не сами боги! Вопрос только, за что и как именно.

— Ага. И ещё — когда. Потому что леший нам плёл про тысячу лет, но если он тысячу лет не выпускает отсюда никого, непонятно, откуда в деревне знают о войне, кто сеет и убирает поля по ту сторону реки, как изолированные от всего мира деревни вообще попали на карты, да и ты сам что-то про налоги говорил. В общем, вопросов много. И у меня даже есть идея, с чего начать.

— Может, переместимся куда-нибудь подальше? Чернух всё-таки не самая тёплая компания.

— Знаешь, вот именно он меня здесь пугает меньше, чем остальные, — я хмыкнул. — Для него такой облик хотя бы нормален и привычен.

— Не поспоришь, — кивнул Миролев, продолжая озираться. А я тем временем рылся в вещмешке (благо, они остались при нас; видимо, лешему, или кто он там на самом деле, было мало интереса до наших пожитков).

Домовой, против обыкновения, появился не рядом на земле, а у меня на плече, да ещё крепко держался обеими руками за мою шевелюру.

— Ох, хозяин, ну и талант у тебя, — без приветствия мрачно сообщил он. — По части попадания во всякие неприятности.

— Домовой? — Озерский смотрел на духа ошарашенно. Впрочем, я бы на его месте выглядел точно так же: сложно ожидать, что привередливый дух согласится жить в вещмешке.

— Так получилось, — я хмыкнул. — Работа такая, — обратился я уже к домовому. — Можешь что-нибудь рассказать о произошедшем здесь?

— Души они свои продали, вот боги и отвернулись, — вздохнул бородатый.

— В каком смысле? — опешил я.

— А вот тут, кажется, я смогу ответить, — отозвался мгновенно помрачневший Озерский. — Ты в курсе основных тезисов религии крестопоклонников?

— Ну, так, в общих чертах, — я пожал плечами. — Они считают, что бог на самом деле один, создал весь мир, а идолопоклонничество — это страшный грех.

— Вот-вот, именно. А ещё в их религии есть абсолютное зло, Абада.

— А, ты вон к чему клонишь! У них же именно поэтому и магия от нашей отличается. Рождённые без тени у них сразу забирались в монахи, как люди, кого с рождения не коснулось зло, а те несчастные, у кого тень пропадала в более сознательном возрасте, кончали плохо — если, конечно, при этом они не были служителями церкви. Взрослых сжигали, обвиняя в продаже собственной души и тени Абаде, а детей постарше отнимали у родителей, и сжигали уже тех. Или всю семью скопом. Так что у нас боевая магия традиционная и стихийная, а у них "божественная" — магия света, и до сих пор церковь имеет монополию на воспитание магов всех категорий, включая некромантов. Хотя, отдать им должное, получается вполне на уровне. Но причём тут эта деревня? Они продали душу чужому злу за неимением покупателей на родине?

— У нас же тоже есть аналог Абады, только он не персонифицируется.

— Хаос? Тогда я вообще ничего не понимаю.

— Да я, честно говоря, тоже не очень понимаю, — вздохнул Озерский. — Продажа души — это именно из религии крестопоклонников. То есть, обмен души на магические способности, в переводе на современный язык. И, честно говоря, мне это всегда казалось глупостью, порождением тёмных веков. Душа существует, но это сама сущность человека, разум тоже является её свойством, и я просто не представляю, как её можно продать?

— Замудрили, закопались, — проворчал домовой, всё это время внимательно слушавший. — Хаос-то с крестопоклонниками тут причём? Человек — большое лакомство для многих тварей, — вздохнул он и исчез.

— То есть, по-твоему, мы имеем следующее, — оживился Миролев, проигнорировав исчезновение духа. — Местные добровольно впустили в себя какие-то сущности, получив от них некие выгоды, и за это от них отвернулись боги?

— Ага. То есть, практически, то же самое, о чём мы и подозревали с самого начала, — хмыкнул я. — Только теперь мы узнали, что на деревню ещё и боги обиделись. Это могло помочь, будь среди нас жрец, а так… Кроме всё той же идеи выжечь эту дрянь к Чернуху, ничего предложить не могу. Зато сработает почти наверняка.

— Ещё можно попробовать помолиться, — медленно проговорил дознаватель, глядя куда-то мне за спину совершенно круглыми от удивления глазами.

Я обернулся. У ног идола Ласки прямо на земле сидела босоногая девчонка лет двенадцати, одетая в простой сарафан до колен и расшитую рубашку с короткими рукавами. Длинные рыжие волосы были собраны в растрёпанную косу, а веснушчатая мордашка хранила удивительно сосредоточенное и серьёзное выражение. Большие зелёные глаза смотрели на нас задумчиво и проницательно, как может смотреть только ребёнок, родовая память в котором ещё не так крепко спит, как у взрослых.

Удостоверившись, что наше внимание полностью сосредоточено на ней, девочка поднялась на ноги, буднично отряхнула коленки и подол, и неторопливо подошла ближе. Я машинально отметил, что правая коленка ребёнка недавно была разбита, и сейчас на ней виднелась подсыхающая болячка.

— Здрасьте! — кивнула она нам, подходя и плюхаясь на землю уже рядом с нами. — Мама сказала, что добегалась и сама виновата, — ответила на мой невысказанный вопрос девочка, с грустным видом потирая коленку. — А я тут мимо проходила, дай, думаю, зайду, — она смущённо потупилась, уши тут же приняли пунцовый оттенок.

— А родители знают, что ты здесь? — отстранённо, и, видимо, автоматически уточнил Миролев.

— Я уже взрослая! — тут же возмущённо вспыхнуло дитя; кажется, для неё это был больной вопрос. — И вообще, я вам помочь хотела; не хотите слушать — так и скажите!

— Постой, постой! — я затряс головой, окончательно отчаявшись понять происходящее. — Не обижайся. Мы просто очень удивлены твоим появлением. Ты же… Весть, да?

— Ага, — беспечно кивнуло рыжеволосое божество. — Дурацкое имечко, но другого нет, — грустно вздохнула она.

— А чем ты нам хотела помочь? И почему?

— Говорю же, мимо проходила, — досадливо огрызнулась она, явно не желая объяснять мотивы своих поступков. — В общем, сжечь их у вас не получится, — сменила тему на явно менее щекотливую девочка. — Они всё-таки за бессмертие продались, так что ничего не попишешь, убить не получится.

— Кому продались? — хором спросили мы.

— Ох, до чего же вы, люди, бестолковые, — демонстративно схватилась за голову девочка. — Так теневым же, неужели непонятно?

— Кто такие "теневые"? — не слишком успешно пытаясь казаться невозмутимым, спросил Озерский. У меня, кажется, и вовсе язык отнялся.

— Тьфу! — Весть раздражённо фыркнула. — Да этим, с Изнанки. Там всякие живут; большие и маленькие. Чем больше, тем сильнее, вот некоторые и рвутся сюда, чтобы у людей тени забирать. Правда, просто так тень забрать невозможно, вот и стараются, кто во что горазд. А ты, беженец несчастный, выползай, тоже мне, спрятался! — куда-то в сторону строго сказала девочка.

— Это привычка, — смущённо пробормотал Тень откуда-то из-под идола Чернуха.

— Беженец? — уточнил дознаватель.

— Ага. Нет, всё-таки, совсем вы тёмные! Значит, слушайте сюда. Здесь, в Явном мире, Яви, живут только его создания — чаровники, дети стихий, — и срединники, то есть все остальные нормальные люди, которые одновременно и для этого мира существуют, и для изнанки. А на Изнанке живут только теневики, которые иногда, при определённых обстоятельствах, могут пробираться сюда. В общем, этот сюда случайно провалился, когда от одного из Ловцов убегал, память потерял. Ему повезло, что здесь Илан есть. Вы в некотором роде близнецы: ваши сущности почти идентичны, появились на свет вы в одно и то же время в одном месте. Вот он и не умер, потому что смог сойти для этого мира за иланову тень. А так бы фиг пролез. Поняли?

— Да, спасибо за пояснения, — кивнул службист. — То есть, это не люди с магическими способностями живут в двух мирах сразу, а все остальные?

— Распространённое заблуждение, — с умным видом покивала она, явно копируя чью-то манеру разговора.

— А как же все, у кого тень с рождения есть, а потом пропадает?

— Да тень просто отмирает, и всё. Я, правда, не очень в этом вопросе разбираюсь, это деда спрашивать надо, он же всё придумал.

— Ты сказала, что у нас не получится их сжечь, но что-то с ними делать надо. Можешь что-нибудь посоветовать?

— Дырку надо уничтожить. Они насовсем сюда пролезть не могут, это вон только у него получилось со страху, — она кивнула на идол Чернуха, видимо, имея в виду мою тень. — А если дырку уничтожить, то все, кто через неё лазают, сразу и помрут.

— Что может служить этой дыркой? — оживлённо поинтересовался Миролев. — Это же должен быть какой-то предмет, существующий сразу и там и там, то есть с тенью, так?

— Ага. Всё-таки, не совсем бестолковые. Это что-то не слишком большое и не слишком маленькое, примерно в размер человека, иначе у них бы не получилось.

— Наверное, и одна аура на всех отсюда получается, да? — с некоторым сомнением предположил Озерский.

— Ну, так дырка-то для всех одна, вот и аура со временем объединилась. Они ж тут так уже давно-о существуют.

— То есть, леший не соврал?

— Леший тут вообще очень хороший, зря вы его ругали. У него просто капище — больная тема, никак он людям дуб свой любимый простить не может.

— А боги обиделись на деревню за то, что они продались?

— Ну, если бы они просто продались, наверное, старшие бы и не так сердились. Но они ж ещё капище разорили, дедушкин идол поломали, всё, что могли, осквернили… в общем, сделали всё, лишь бы боги отвернулись. А! Вот ещё. Тут лучше на рассвете и на закате не находиться, хуже будет.

— Весть! — над капищем разнёсся раздражённый мужской рык.

— Ой, — девочка вжала голову в плечи. — Меня здесь нет! — едва слышно проговорила она, с мольбой глядя на нас, и… провалилась сквозь землю.

В тот же момент прямо там, где только что сидело божественное дитя, возник высокий статный светловолосый мужчина; также босой, и явно одетый наспех: рубаха была наизнанку.

— Тьфу, несносная девчонка! — буркнул он. Взгляд мужчины остановился на нас. — Отлично, она ещё и со смертными болтала! Много наговорила? — сурово осведомился он. Не получив ответа (я окончательно впал в прострацию, а Миролев… не знаю), раздражённо сплюнул под ноги. В земле образовалась небольшая выжженная лунка. — Ну, что вы на меня так смотрите?

— Ваша рубашка, — медленно проговорил я. Он перевёл взгляд ниже, что-то раздражённо проворчал, стянул рубаху, вывернул и надел уже правильно, сияя вышитым на груди золотым солнцем. Потом к чему-то прислушался, усмехнулся, медленно присел на корточки и молниеносно погрузил руку в землю примерно по локоть.

— Попалась!

— Ай! — из-под земли за ухо была извлечена Весть. — Пусти! Я дедушке пожалуюсь!

— Дедушке она пожалуется! Все уже с ног сбились, дурёху эту разыскивая, а она на землю свинтила, с людьми ей поговорить захотелось! Благодетельница, тоже мне! Без неё б не разобрались, конечно же. Ох, отец тебе всыплет. А ну, марш домой! — он сделал быстрый непонятный жест свободной рукой в воздухе, и девочка рассыпалась снопом разноцветных искорок. — Так, теперь посмотрим, что у нас тут, — отряхнув руки, он осмотрел неподвижно сидящих нас, весело хмыкнул. — Эко диво. Вправду, чаровники, да ещё один из них мой подопечный. Мелкая, конечно, нахулиганила, вам явившись, ну да ладно, живите так. Только вот ещё что, в поисках дырки сильно далеко от капища не отходите, — он заговорщически подмигнул. — И о нашей встрече тоже не слишком распространяйтесь. Совсем молчать не получится, всё понимаю, — служба. Но всё-таки. Да и вообще, сколько можно спать? — и он резко хлопнул в ладоши.

Я проснулся от сухого звонкого щелчка, будто кто-то переломил сухую ветку. Открыв глаза, долго пытался прийти в себя и понять, где нахожусь. В голове был тяжёлый мутный туман, с неба моросил мелкий осенний дождь. Высокое серое небо смотрело вниз сквозь голые ветви деревьев, и, судя по унылому виду, увиденное его не радовало.

Приподнявшись на локтях, я огляделся. Под спиной был пологий склон невысокого холма, с которого открывался вид на небольшую прогалину, в которой располагалось капище, явно уже давно заброшенное. Ну, леший, удружил… Хорошо хоть, дождь начался не так давно, сырость ещё не успела пробраться под толстый драп офицерской шинели.

Невдалеке, вверху и слева от меня по склону, лежал ничком службист. Вернее, не совсем лежал; он тоже, видимо, проснулся, и, приподнявшись на локтях, проводил рекогносцировку.

— Как самочувствие? — окликнул я. Миролев обернулся, заодно перекатываясь в сидячее положение.

— Бывало и лучше, — вздохнул службист. — Но, с другой стороны, хуже тоже бывало, так что грех жаловаться.

— Уф, живые! — раздался из-под спины облегчённый вздох. — Я уж волноваться начал, спят и спят, часов двенадцать уже спят! Прикидывать начал, к кому за помощью бежать, если вы теперь вдвоём тут окопаетесь.

— Ну, не окопались же, — я хмыкнул. — Ладно, все в сборе, все вроде бы в порядке. Пойдём капище осматривать? — кивнул я на поляну, оборачиваясь к Озерскому.

— Пойдём, — согласно кивнул он, с кряхтением поднимаясь. — Я только не понял, это леший нас сюда загнал, что ли? А они так умеют?

— Ну, если это действительно он, возможностей притащить нас сюда у него была масса. Вон сколько времени прошло, тут на своём горбу донести можно было, а у него целый лес зверья.

— Тьфу, точно, — обермастер дознаватель досадливо поморщился. — А я о таком простом варианте не подумал, сразу про телепортацию вспомнил.

— Это ты, конечно, загнул, — согласился я. — Но странностей и без того хватает; вёл он себя непонятно, леший этот. К чему было рисковать и нас гипнотизировать, если можно было просто указать направление, а там бы мы сами вполне добрались?

— Я леших видел только в учебнике, и то читал невнимательно, — махнул рукой Озерский. К этому времени мы уже успели подняться на ноги и отряхнуться от мелкого лесного мусора, в том числе помогли друг другу отчистить спины. Было не так уж холодно, но из-за сырости снимать верхнюю одежду не хотелось даже на короткий срок.

Деревенское капище представляло собой весьма унылое и безрадостное зрелище. Сразу видно, что боги давно отвернулись от этого места, заброшенного людьми. Я знаю случаи, когда заброшенные капища долгие годы сохраняли свой первозданный вид: жрецы утверждают, что боги сами продолжают приглядывать за оставленными верующими истуканами. А отсюда ушли все, и уже давно. Каменные изваяния кое-где потрескались и раскрошились, заросли мхом и лишайниками, деревянные — потемнели и частично сгнили, а Селей раскололся пополам проросшей сквозь него берёзой, причём дереву было уже несколько десятков лет.

— Давно тут никого не было, — вздохнул Миролев. Я промычал что-то солидарное, нагибаясь за лежащим у ног предметом. Склизкий, едва не разваливающийся кусок дерева, оказался головой идола, при более тщательном осмотре я даже пришёл к выводу, что голова эта принадлежала Ставру. Из памяти вдруг всплыл образ статного светловолосого воина в рубахе с вышитым на груди золотым солнцем.

— Странно, — проговорил я, осторожно кладя голову обратно на землю и оглядываясь по сторонам. — Это место кажется мне знакомым.

— В общем-то, все капища похожи, — с сомнением отозвался службист. — Но не могу с тобой не согласиться, такое впечатление, что я тоже здесь бывал раньше. Ох, вот это пень! — воскликнул он. — Ты посмотри.

Я двинулся в его сторону, но не дошёл: на пути попался идол Чернуха. Слюдяные глаза недобро поблёскивали в глубине тёмного камня, а каменный ворон на плече истукана резко выделялся на фоне общей разрухи, будто сделан он был совсем недавно, и уже потом прикреплён к старой статуе.

— Знаешь, я тут вдруг вспомнил, — медленно начал я, переводя взгляд с лица идола на ворона и обратно. В какое-то мгновение показалось, что ворон шевельнулся, поправляя оперение, а в глазах небесного воеводы мелькнула усмешка. — Мне снился очень интересный сон.

— Чем именно интересный? — хмыкнул Озерский, подходя ко мне. — Смотри, а ворон как новенький!

— С нами боги разговаривали.

— Ну, недалеко от капища немудрено такой сон увидеть. Сны, они, знаешь ли, в большинстве своём о том, о чём ты думаешь, засыпая.

— И о чём они разговаривали? — не удержался любопытный Тень. Я пожал плечами и вкратце пересказал своё видение, избегая, впрочем, излишних подробностей вроде вытаскивания Вести из-под земли за ухо и надетой наизнанку рубахи её двоюродного брата. Когда короткий рассказ был окончен, повисло задумчивое молчание, которое первым нарушил мой двумерный товарищ.

— Я, конечно, допускаю, что это всё могло быть просто озарением и шутками подсознания, вот только… легче поверить в божественное вмешательство.

— Ладно, откуда бы ни взялась эта информация, больше у нас всё равно никакой нет, — пресёк все возможные сомнения дознаватель. — Поищем упомянутую тобой дверь здесь, раз сказано далеко от капища не отходить. Знать бы ещё, как она должна выглядеть!

— Понятия не имею, — я пожал плечами. — Всё, что знал, сказал.

— Так, может, ты сейчас как с озером? Всю поляну сожги, да и леший бы с ним, — предложил заметно оживившийся Тень. Кажется, настроение ему подняло некоторое прояснение собственного прошлого.

— Давай оставим это на крайний случай, — я поморщился. — Здесь, конечно, давно никого нет, и вообще место проклято, только всё равно невежливо было бы ровнять с землёй собственность тех, кто подсказал нам решение. Мне почему-то не верится, что дверью послужил какой-то из идолов, а кроме них тут не так много объектов подходящего размера.

— Тогда предлагаю начать с пня, — решительно вмешался Миролев. — Его, во-первых, не жалко, а, во-вторых, размер подходящий. Опять же, надо ж хоть с чего-то начать.

Виденный мной во сне пень изменился незначительно; только ещё сильнее обветшал и подгнил. Постоянно ожидая подвоха, готовый в любой момент к отступлению и отражению внезапной атаки со всех сторон сразу, я принялся за уничтожение пня. Холодное трухлявое дерево задымилось сначала под пальцами, потом тепло распространилось дальше, а под моими ладонями высохшая труха затлела, пробиваясь редкими язычками пламени.

Минут за пять я с поставленной задачей справился. Так долго провозился из-за рассеянности внимания, да и дерево оказывало существенное сопротивление: видимо, ещё при жизни этот дуб был как следует освящён.

Ничего не произошло ни в процессе сожжения, ни после. Мы подождали минуту, другую… Когда прошло уже минут десять, в течение которых два офицера пристально вглядывались в окружающий лес, вздрагивая от каждого шороха, стало понятно, что ждать нам особо нечего.

— Интересно, мы ошиблись, или оно так и должно быть? — задумчиво поинтересовался Тень.

— Пойди да проверь, кто из нас самый быстрый? — насмешливо хмыкнул я. — А мы пока хотя бы позавтракаем.

Тень обернулся быстро; мы успели только организовать костёр. Конечно, можно было вскипятить котелок прямо так, руками. Но костёр был не данью необходимости, а скорее синонимом тепла и уюта, призванным разбавить осенние упадок и уныние, царившие в этом месте.

— Я даже не знаю, как вам это сказать, — вместо приветствия начал он.

— Да уж как-нибудь скажи, будь любезен. Деревню нашёл? — поинтересовался я.

— Да я вот об этом и не знаю, как сказать. Нет больше деревни. То есть, что-то там всё-таки осталось, но назвать эти руины деревней язык не повернётся.

— То есть, сработало? — мы со службистом искренне удивились: это как же мы умудрились с первого раза угадать?

— Наверное, — осторожно отозвался беженец с Изнанки. — Редкие останки печей, проросшие травой черепки и скелеты кое-где, и тишина. Там даже лес успел вырасти, я насилу нашёл нужное место! Если бы не слонялся в этих окрестностях столько времени, точно бы не нашёл. Просто странно как-то… без большого бума, как у тебя обычно бывает.

Придя к выводу, что со снятием проклятия деревня пришла к тому виду, в каком и должна была пребывать к нынешнему времени (странно, что вообще не исчезла; всё-таки, если верить лешему, тысяча лет прошло… может, просто преувеличивал лесной дух?), мы вернулись к прерванному занятию. Принесли жертву Ставру в благодарность за помощь — бросили в огонь часть еды, сопроводив это положенными случаю словами. Наверное, после этого происшествия я стану очень верующим человеком.

После событий в окрестностях деревни Вичица (и ещё двух соседних, которые постигла та же участь), в душе остался странный осадок, ощущение незавершённости. Волей-неволей пришлось согласиться с выводом тени: действительно, странно. Слишком спокойно завершилось это приключение, без драк и каких-то серьёзных потрясений, если не считать моего побега и долгого сна в корнях леса. Ну и, кроме того, присутствовало смятение чувств от встречи с богами. Я ни на минуту не усомнился, что сон тот был не просто плодом моего воображения и игрой подсознания, до нас на старом капище действительно снизошли боги. Думать об этом было трудно и под конец почти больно, я буквально сломал себе голову этими размышлениями, а не думать не получалось.

Не то чтобы я раньше не верил в богов; скорее, не было повода усомниться в их существовании. Но одно дело — верить, а другое — видеть своими глазами. Причём не просто так, а видеть, что это не какие-то потусторонние необъяснимые сущности, а кто-то очень похожий на нас. Особенно остро ощущалась упомянутая в книгах связь времён. Внуки Двуглава, правнуки Роса — так там было написано, и теперь я не просто верил, я знал, что именно так и есть. Просто это знание никак не хотело уходить из разряда новостей и прозрений в область привычного и понятного.

Поговорить бы с Миролевом на эту тему! Да только подобная мысль пришла в мою бедовую голову поздно; короткий, буквально зубами вырванный у начальства отпуск дознавателя подошёл к концу, он вернулся на службу, а я продолжил свой долгий путь.

Вот, кстати, ещё одна вещь, к которой оказалось трудно привыкнуть: дружба с обермастером дознавателем СОБ. Скажи мне кто-нибудь о таком год назад, точно бы не поверил.