Глава первая

в которой я просто делаю свою работу и размышляю о вечном.

Как приятно иногда вот так разлечься в траве, на прогретой солнцем земле, закрыть глаза и ни о чём не думать. Травинки щекочут шею, лицо и руки, шелестит ветер, звеня колокольчиками. Кругом всё поёт и стрекочет, но в сравнении с городским шумом — тихонько, почти шёпотом. Удивительно музыкальная и ласкающая слух какофония.

Солнечные лучи греют щёки и даже сквозь закрытые веки почти слепят.

Пахнет… совершенно непередаваемый запах. Так пахнет жизнь, просто — жизнь, во всём её многообразии. Нагретая трава, почва, какие‑то цветы, прелая листва. Иногда ветер доносит свежий сырой привкус реки, и тогда от одного этого запаха становится зябко. Река тёмная, глубокая, течёт степенно и тяжело, а на дне полно ледяных ключей; вода настолько холодная, что от прикосновения к ней моментально сводит пальцы, и вызванное жарким солнцем желание освежиться тут же пропадает.

Кажется, вот так, раскинув руки в траве, можно лежать вечно, потому что время запуталось, побежало по кругу, и уже ничто и никогда не изменится. Не получится шевельнуть даже пальцем, но это не страшно, а удивительно приятно и правильно. Так, должно быть, чувствуют мир камни: лежат и молча слушают, впитывая солнечное тепло и запах близкой реки.

Иногда хорошо побыть камнем, никуда не спешить, не решать никаких проблем и не задумываться над смыслом каждого своего действия. Зачем об этом думать, если ты просто лежишь в траве, по тебе бегают мелкие зверушки и тени от травинок, и в положенный момент ты просто и без сожалений станешь пылью?

— Осторожно, быргун! — встревоженный возглас нарушил мой сон — явь. Я резко откатилась в сторону, поспешно вскакивая на ноги. Под ботинками жалобно хрупнули раздавленные колокольчики, а потом все звуки потонули в радостном глумливом хохоте.

Я раздосадованно поморщилась, отряхивая комбинезон и недовольно косясь на ржущего братца. Понятно, пошутил, паразит мелкий. Да и я тоже хороша; если бы мной заинтересовался быргун, я не то что откатиться — сказать «а!» не успела бы. Самый опасный местный хищник, размерами и повадками напоминающий леопарда, а внешним видом — гибрид хорька и тапира с дирижаблем: вытянутое тело обтекаемой формы, плавно переходящее в морду, недлинные лапы с тонкими пальчиками, куцый хвостик.

— Говорили тебе: «Не пей, Иванушка, из козьего копытца»! А ты? Коз — зёл, — проворчала я.

— Тогда ты, Алёнка, коза, потому что моя сестра, — не менее привычно отмахнулся младший брат. — Хорош уже валяться, пойдём, лететь скоро.

— До вылета вроде ещё три часа оставалось, или вы уже закончили разгрузку? — уточнила я, подходя ближе. Мелкий стоял на краю лётного поля в позе «космического волка»: расхлябанно, одна нога отставлена чуть в сторону, комбинезон на груди расстёгнут, большие пальцы заложены за ремень. Взгляд свысока и травинка в зубах. При его лохматом белобрысом чубе, конопушках и голубых глазах, совместно порождающих завершённый образ «я у мамы дурачок», выглядит подобное комично.

Впрочем, мелкий он исключительно в силу моей привычки: на тёть Адиной кормёжке вытянулся уже на полголовы выше меня, и на достигнутом останавливаться не собирается. Нет, вообще Ванька хорошим парнем растёт; незлой, рукастый, честный, даже местами благородный. Умён вот только не по годам, самому шестнадцать — ума как у трёхлетнего. Но мальчики, говорят, все поздно взрослеют. И то — не все.

— Не — а, дальняя связь барахлит, папа Боря просил тебя глянуть, пока стоим, — он передёрнул плечами.

— Плюнь, — проходя мимо, я выдернула у него изо рта травинку. — Вдруг она ядовитая? Ты не дома, олух!

— Ой — ой — ой! Как самой валяться, так это нормально, а мне, значит, нельзя? — возмущённо пробурчал он, нагоняя меня.

— Я в рот абы что не тяну, — отбрила я, хотя слова младшего были справедливы. Лаура, конечно, открыта давно и местная живность в большинстве своём переписана и изучена (уж рядом с космодромом — точно!), но инструкции настойчиво не рекомендовали вот так расслабленно валяться на солнышке в непроверенных местах. — И не горбись, — добавила, ощутимо ткнув его кулаком между лопаток. Брат скорчил рожу, но всё‑таки выпрямился: в том, что настоящему космическому волку негоже быть сутулой глистой, он со мной согласен.

О чём думали наши родители, называя меня красивым старинным именем Алёна, я, предположим, знаю: о прабабке, в честь неё и назвали. А вот какой зечик их дёрнул назвать моего младшего брата Иваном, я предположить затруднялась. Но, так или иначе, эта дурацкая старая сказка преследует нас с самого детства, начиная с давней гибели родителей, когда Ваньке было всего пять, и заканчивая нынешним местом обитания — частным транспортником «Лебедь».

Зечик — это, к слову, такой фольклорный персонаж, «зелёный человечек». Какой‑то космический дух или демон из совсем уж старых времён, примерно оттуда, откуда к нам пришла так нелюбимая мной сказка; я никогда не интересовалась подробностями.

Ущемлёнными и обиженными жизнью сиротами мы с мелким, впрочем, никогда не были. Нас сразу приютил давний друг отца, дядя Боря, работавший дальнобойщиком столько, сколько я себя помнила. У них с женой, тётей Адой, своих детей не было, так что мы с успехом заменили друг другу семью. Я называла их по привычке «дядя и тётя», но для Ваньки они были куда более родными существами, чем полузнакомая пара с голографий, и отсюда возникло немного странное обращение — «папа» и «мама», но по именам. Которое порой проскальзывало и у меня; в моём сердце, как я вынуждена была со стыдом признать, эти люди заняли внушительную часть места, отведённого для родителей. Не вытеснили знакомые образы, просто прежде это место пустовало.

Я не могу сказать, что родные родители нас не любили. Наоборот, каждый раз это был настоящий праздник, если удавалось провести недельку — другую вместе. Но именно в этом была проблема: у них оставалось очень мало времени на детей. Они оба были музыкантами, играли в одном оркестре и постоянно вместе гастролировали. Мама — Наталья Панкова, гениальная скрипачка, папа — Юрий Ким, виртуозный виолончелист; оба потрясающе светлые, воздушные, возвышенные люди, оторванные от реальности и влюблённые в музыку.

Моё раннее детство почти целиком прошло с бабушкой, потом к нам присоединился Ванька, но через год бабушка умерла и мы фактически остались вдвоём. Были какие‑то приходящие няни и многочисленные друзья семьи, но никто надолго не задерживался. А потом корабль, на котором летели родители, погиб, и за неимением родственников мы оказались в очень нехорошей ситуации. Я уже сдала тестирование на гражданство и самостоятельность, но ещё училась и не могла самостоятельно взять опеку над братом, и ему грозил детский дом.

Вот тут‑то и появился в нашей жизни всерьёз и надолго спокойный степенный космолётчик Борис Таль и его рассудительная жена.

Дружба таких непохожих людей, как дядя Боря и мой отец, началась весьма прозаично, в детстве, когда один мальчишка, сорванец со сбитыми кулаками, вступился за другого мальчишку, худенького очкарика с огромным футляром виолончели, перед дворовыми хулиганами. Так и подружились. Они относились друг к другу одинаково покровительственно: музыкант — отличник считал троечника — обалдуя недалёким, простым как табурет, но добрым и хорошим, а тот его считал бестолковым и неприспособленным к жизни, но — забавным. Дружба оказалась неожиданно крепкой несмотря на диаметральную противоположность сначала мальчиков, а потом и мужчин. Они до самой гибели отца регулярно общались и явно получали от этого процесса удовольствие. Наверное, обоим нравилась возможность на какое‑то время окунуться в совсем другой мир, непривычный, а потому — загадочно — интересный.

У отца в жизни всё было просто. Музыкальная школа, консерватория, концерты, конкурсы, репетиции, бесконечные гастроли и такая же возвышенно — интеллигентная жена. Вместе они напоминали пару журавлей: тонкие, изящные, светловолосые, с плавными движениями и вкрадчивыми мягкими манерами.

У дяди Бори… тоже всё было просто. Лётная школа, пятнадцать лет за штурвалом военного транспортника, стычка с пиратами, ранение, комиссия, пенсия в тридцать пять и небольшой дальнобойщик, взятый под залог всего имущества, которое у него было. И жена — простая и добрая женщина, ассистент врача с того же корабля, на котором он служил. Они тоже вместе смотрелись очень органично: невысокие, плотного телосложения, деловитые и хозяйственные. Лично мне они напоминали пару бобров.

Собственно, на этот транспортник нас и забрали, вполне официально оформив опекунство. Здесь и моя недополученная профессия бортмеханика оказалась очень кстати. Специальность я выбирала по простому принципу «как можно дальше от оркестра и сцены», а техника в целом и космические корабли в частности завораживали меня с детства. К счастью, особыми талантами в музыке я не блистала, и родители не стали уговаривать продолжить династию. Хотя играть на скрипке я выучилась, и даже полюбила это дело; но — для себя, тихонько, под настроение.

О неоконченном образовании я не жалела совершенно. На практике, да под руководством прошлого механика деда Ефима, сейчас окончательно осевшего на Земле из‑за преклонного возраста и проблем со здоровьем, я освоила её в гораздо большем объёме, чем могла сделать это в училище.

Зрелище, конечно, довольно потешное: пара журавлят, воспитанная бобрами. Мы же с братом в родителей, оба светловолосые и достаточно высокие, я так даже выгляжу почти хрупкой, как мама, даром что на поверку гораздо крепче. А вот Ваня в отличие от отца не чурается физической нагрузки, и, более того, весьма упрямо работает над своей подготовкой. Результат пока выглядит весьма потешно, братец здорово напоминает вешалку, но это просто пока растёт. Вот вырастет, мясца наработает, красавец будет. Действительно — космический волк. Он твёрдо настроен пойти по стопам дяди Бори, нынешняя жизнь ему безумно нравится, он уже неплохо наловчился пилотировать. А я… мне она тоже в целом нравилась.

Если бы ещё не Ванькины шуточки!

— И что «Выпь» говорит? — уточнила я, пока мы шли по гладкому упругому покрытию без малейшей щербинки — небольшому местному космодрому.

«Выпью» называлось упомянутое Иваном устройство дальней связи, позволявшее почти без задержек передавать информацию на громадные расстояния. Закономерно, что подготовка к сеансу связи начиналась с дядиного флегматичного «ну что, выпьем?» Устройство было сложное, капризное, задумчивое и на редкость неторопливое. Её работоспособность зависела от совершенно непредсказуемых факторов вроде личного «хочу», активности Сириуса или скорости ветра на Юпитере.

— Вот сейчас придём, сама узнаешь, — отмахнулся он. Потом пару секунд помолчал и смущённо продолжил: — Слушай, Алёнк, я комбез порвал. Зашьёшь?

— Как ты умудряешься это делать? — Я растерянно покосилась на мелкого. Ткань наших лётных (читай — рабочих) комбинезонов была живучей настолько, что из неё можно было шить скафандры (собственно, их из неё тоже делали), но брат умудрялся регулярно рвать её в самых неожиданных местах, причём без особых усилий.

Хотя больным вопросом, конечно, была обувь. Как шутила тётя Ада, это была основная статья наших расходов, в отдельные периоды перекрывающая даже текущий мелкий ремонт и топливо.

— Да это не я, оно само, — привычно начал отпираться Ванька. — Я с погрузчика слезал, вот и… — он продемонстрировал внушительный разрыв на боку под мышкой, в который прошёл бы мой кулак.

— Ладно, как прыгнем, приноси, заклею, — отмахнулась я.

— Спасибо! — просиял он. За годы жизни с этим оболтусом я наловчилась чинить дыры так, что они становились почти незаметны, только придавали общему виду одежды лёгкий налёт «бывалости», безумно радовавший Ивана.

Лётное поле было небольшим. На Лауре пока ещё не было крупных поселений, для начала её следовало как следует изучить, понаблюдать за естественным ходом вещей, выяснить грозящие людям опасности, прикинуть, каких местных животных и растения можно использовать в быту, а какие земные — разводить в новых условиях. Всем этим занимались специалисты — исследователи в нескольких городках и мелких поселениях, раскиданных по планете, оборудование для которых мы и привезли. Дядя Боря пользовался авторитетом в своих кругах, его знали как человека слова, и потому он входил в число частных лиц, которым порой доверяли перевозку государственные структуры. Груз был слишком маленьким, чтобы ради него снаряжать полноценный рейс, но слишком важным, чтобы ждать попутных контейнеров.

Прежний владелец нашего корабля явно не блистал фантазией, но транспортник этот искренне любил. Во всяком случае, именно такое впечатление у меня сложилось, когда я узнала его название: назвать «Лебедем» серийный транспортник «Пеликан — М» мог только человек подобного склада.

Корабль своими очертаниями действительно напоминал птицу. Вытянутая узкая «голова», где располагалась рубка, перетекала в толстое «тело» трюма, «крыльями» плотно обхватывающее крупное «яйцо» двигательного отсека.

Двигателей было три, а, вернее, три системы двигателей. Не только у этой модели, подобное разделение существовало уже много лет. Атмосферные, или «факелы», позволявшие маневрировать в атмосфере и садиться на планеты, импульсные, или «толкачики», быстро разгонявшие корабль в вакууме, и, конечно, прыжковые, позволяющие прокалывать пространство и собственно путешествовать между звёзд. Последние как только называли: и «бочкой», и «дыркоделом», и даже — моё любимое! — «волшебным пенделем». И это только малая часть цензурных вариантов, космолётчики — народ простой и на язык острый.

Ванька проводил меня до корабля и умчался дальше помогать с разгрузкой. По узкому трапу поднявшись в шлюз, я дождалась, пока за спиной закроется дверь, тихо пшикнет система очистки, гравитация на мгновение упадёт до нуля, погружая в невесомость, а потом опять начнёт увеличиваться, притягивая к корабельному полу. Я привычно зажмурилась, позволяя вестибулярному аппарату побыстрее перестроиться: относительно окружающего мира мы по кораблю ходили вверх ногами. Тот сейчас стоял «на спине», что упрощало доступ к трюму.

— Дядя Боря, что там с «Выпью»? — громко крикнула я.

Жилой модуль в корабле был небольшой, рассчитанный всего на десяток человек — пять членов экипажа (капитан, пилот, штурман, бортовой врач и механик) и столько же пассажиров. Дядя Боря совмещал должности капитана и пилота, врачом числилась его супруга, механиком была я, а Иван восполнял численность. Вот капитан его поднатаскает, братец сдаст не только тест на гражданство и самостоятельность, но и получит лётные корочки, и можно будет официально оформить на должность.

А место штурмана занимал Рыков Евгений Васильевич, тоже отставной вояка, только, в отличие от капитана, уволенный не с медлительной «ломовой лошадки», а много лет отлетавший на стратегическом штурмовике, машине серьёзной и вызывающей у врагов ЗОРа нервную чесотку.

ЗОР, или полностью «Союзом Земли, Олимпа и Радеды» называлась наша страна, по имени трёх планет — основательниц, лидером среди которых, бесспорно, была Земля. Сейчас в Союз входили полтора десятка обитаемых миров — колонии и те, кто предпочёл отказаться от суверенитета в обмен на защиту мощного космического флота и серьёзные торговые привилегии.

— Чего орём? — насмешливо поинтересовался Василич, выглядывая из двери, ведущей на камбуз. Невысокий (откровенно говоря, мелкий: я выше), крепкий, юркий и бесконечно обаятельный, острый и бойкий на язык, при своей совершенно несолидной наружности по сей день остающийся заправским дамским угодником, Рыков заставил меня осознать смысл старой шутки «кто в армии служил — тот в цирке не смеётся». Он был великолепным рассказчиком и травил такие байки из собственной флотской жизни — заслушаешься. Человека с более потрясающим чувством юмора я никогда не встречала, и порой искренне сожалела, что Рыков чуть не в три раза меня старше. Был бы помоложе — точно влюбилась бы! Подозреваю, склонность ко всяческим подколкам и розыгрышам Иван приобрёл как раз благодаря историям штурмана, но сердиться на него за такую порчу младшего брата я не могла.

Из животных Рыков напоминал мне выдру. Что обаянием, что деловитостью, что узким лицом с тёмными глазами на нём.

— Ванька говорит, вроде, дальняя связь поломалась, — ответила я, вопросительно глядя на него.

— А, то есть, ты решила героически заменить её собой? — ехидно поинтересовался в ответ штурман. — Тогда лучше вылезай на крышу, оттуда до Земли ближе.

— Не — не — не, я лучше специалистку починю! — открестилась я, фыркнув от смеха: представила картину. — Не знаете, что с ней?

— Да как обычно. Говорит, в упор я вас всех не вижу вместе с вашей Землёй, она сегодня не в форме и не в настроении, и вообще у неё голова болит. Я предлагал стукнуть хорошенько, но Борька не дал и решил позвать тебя.

— Вот и правильно. Василич, ну как так можно — стукнуть? — с укором протянула я. — Она же женщина, к ней подход нужен!

— Какая женщина, такой и подход, — со смешком отмахнулся он и исчез в недрах камбуза. Небось украдкой от тёти Ады трескает бутерброды с чаем: она терпеть не может, когда кто‑то кусочничает.

Возразить было нечего, поэтому я просто молча двинулась в пультовую.

Дяди Бори на месте не обнаружилось, он наверняка руководил разгрузкой. Его жена, вероятно, составляла ему компанию или знакомилась с местными обитателями, очень может быть — делилась рецептами. Тётя Ада обожает готовку даже больше, чем свою прямую специальность.

Механик на таком маленьком корабле — должность хлопотная и многогранная. Название осталось с совсем древних времён, а по факту «механизмов» на кораблях почти не было уже очень много лет. Вся современная техника — это сплошная биоэлектроника, и для того, чтобы поддерживать её работоспособность, нужно разбираться во всём, начиная с физики и заканчивая программированием. Не говоря уже о том, что многие модули обладают своим примитивным искусственным интеллектом, который периодически чудовищно глючит, и в такие моменты я вовсе ощущаю себя психиатром. Вот как с «Выпью», которая, увы, считает себя очень умной.

Я с размаху плюхнулась в штурманское кресло и достала из специальной ниши под пультом свой рабочий терминал — тонкий шлем, наглухо закрывающий лицо и изолирующий от внешнего мира. Таких по всему кораблю было несколько. Это гораздо удобнее, чем в ответственный момент бегать кругами и вспоминать, где я оставила основной: то ли в двигательном, то ли в трюме, то ли на камбузе, когда у Ады какой‑нибудь очередной прибор барахлил.

— Ну, здравствуй, родной, — мурлыкнула тихонько, подключаясь к кораблю. Если дядя Боря и Василич взаимодействовали с ним через пользовательские терминалы, общаясь как с партнёром или, скорее, подчинённым, то я сейчас выступала в тётиной роли: доктора, разглядывающего потроха пациента.

Сознание на мгновение ухнуло во тьму, пока подгружались нужные модули, а потом я взглянула на окружающий мир уже другими глазами. Здесь, в этой виртуальной реальности, всё пока выглядело точно так же, как и за её пределами. Та же рубка вокруг, те же стены и пустое кресло пилота рядом. Впрочем, нет, не пустое; стоило об этом подумать, и кресло занял «болванчик» — безликая полупрозрачная кукла в армейской лётной форме, графическое отображение автопилота. Сейчас, отключённый, он мирно дремал, очень по — человечески запрокинув голову. Не просто по — человечески, а очень знакомо; поза была дядь Борина. Мы всегда накладываем отпечаток на вещи, которыми пользуемся.

Повинуясь моему приказу, стены истончились, позволяя оглядеться по сторонам с помощью камер внешнего обзора или с помощью тысяч разнообразных датчиков заглянуть в любую часть корабля, отследить любую цепь и найти возможные места разрывов.

Для начала я мельком удовлетворила своё любопытство и удостоверилась, что дядя с братом при помощи погрузчика и нескольких местных, выглядящих не как серьёзные учёные на дикой планете, а как дачники — отпускники, в самом деле продолжали разгружать из трюма объёмные контейнеры с хрупким и чувствительным (как было написано в сопроводительной документации) содержимым. А потом я переместила своё внимание на носовую часть корабля, где, почти сразу перед пультовой, под продолжающим обшивку прочным обтекателем, ютилась не только «Выпь», но и излучатель ближней связи, и ещё несколько полезных приборов.

На первый взгляд (как, впрочем, и обычно) с нашей капризулей всё было в порядке. Я проверила основные слабые места, проверила подключение, перезагрузила её систему — бесполезно, «Выпь» по — прежнему не понимала, где она находится и чего от неё хотят эти странные люди. То есть, работать‑то она работала, но исключительно на переработку электрической энергии в тепловую, и то вяло.

Промаявшись почти час, я уже начала склоняться к мысли, что Василич прав, и заразу действительно стоит хорошенько стукнуть. Всё было в норме. Все тесты «Выпь» проходила «на ура», все сопутствующие системы работали в штатном режиме, а связи — не было.

Тоскливо разглядывая тонкую рогатину излучателя и ящики «мозгов» устройства, часть из которых располагалась почти у меня под ногами, я вспоминала деда Ефима. В таких случаях он советовал сначала проверить всё очевидное, потом — всё очевидное вокруг интересующего проблемного узла, потом — всё неочевидное, потом — вовсе невероятное. Когда не помогало и это, мрачно изрекал «Деду надо покурить!» И действительно шёл к себе в каюту, где набивал старую трубку ядрёным табаком, невесть с чем смешанным, долго курил её взатяг до полного позеленения, а потом вдруг молча шёл и совершал какое‑то парадоксальное действие, или, напротив, какое‑нибудь действие, до этого момента совершённое неоднократно. И — о чудо! — всё работало.

Но ностальгия совсем не помогала разобраться в происходящем и выработать план действий. Такого надёжного способа связи с высшими силами и подсознанием у меня не было, интуиция тоже молчала.

Уже от безысходности я полезла смотреть показания климатических датчиков. Температура, влажность, давление, атмосферный состав… Стоп. А с давлением у нас что?!

Некоторое время я тупо созерцала красивые стрелочки, наглядно демонстрирующие направление сил, воздействующих на пространство под обтекателем. Стрелочки безжалостно растягивали «Выпь» и всех её соседей в противоположные стороны. Гравкомы — гравитационные компенсаторы — исправно создавали там корабельное поле, но не исключали воздействия притяжения планеты. Сила воздействия по сравнению с заявленными характеристиками излучателя была ничтожной, но стоило вправить мозги компенсаторам, и наше положение в пространстве сразу определилось.

Проще говоря, «Выпь» укачало и слегка мутило. А некоторые люди ещё утверждают, что техника бездушна! Вот как им после такого верить?

Впрочем, так говорили только те, кто никогда с ней по — настоящему не работал. Дело ведь не только в наличии или отсутствии искусственного интеллекта, даже у самых простых вещей есть своя душа, у них бывает дурное настроение, они умеют бояться. Боятся они, правда, совсем не того, чего боятся люди; вещи не знают, что они тоже смертны.

Я, например, точно знаю, что кухонный агрегат боится темноты. Кто ответит, почему? Может, этот страх преследовал человека, который подсоединял его на корабле? Или чинил когда‑то? Или участвовал в составлении программы? Но я всегда оставляю на камбузе дежурное освещение, и тогда наутро приготовление пищи проходит без всяких трудностей. Остальных я, конечно, не раз предупреждала, что полностью гасить свет нельзя, но периодически об этом забывают, и тогда утро неизменно начинается с ворчания тёти Ады. Старый агрегат, конечно, сбоит не только по этой причине, но её тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Объяснять, почему в кухне нужно оставлять хоть немного света, я даже не пыталась: поднимут на смех. Больной, конечно, не посчитают, но… так нам всем проще. Мне проще наврать с три короба, что где‑то замыкают какие‑то цепи и сбоит программа, окружающим людям проще считать вещи бездушными вещами.

Впрочем, возможность наличия собственной воли у таких объёмных систем, как сам корабль или некоторые его наиболее сложные части, признают даже скептики вроде дяди Бори.

Вправив мозги «Выпи», я не стала сразу отключаться, а позволила себе немного побродить в вирте, осматриваясь и лишний раз проверяя самые беспокойные и «тонкие» места. Необходимости в проверке не было, просто я слишком люблю это ощущение, когда можно заглянуть почти в каждый потаённый уголок огромного тела корабля. Кажется, что ты — не сидящий в кресле человек, а неотъемлемая часть этой системы, причём не просто часть, а без малого всемогущая и всеведущая. Я каждый раз в такие моменты задумываюсь: может, установить себе бионику — биологические имплантаты, облегчающие подобный контакт? Сейчас такие были у большинства людей, не только работающих с техникой по долгу службы, но и делающих это для собственного удовольствия и развлечения.

Почему я до сих пор не пополнила их ряды… В детстве я об этом даже не задумывалась, всё равно подобные изменения с собственным организмом можно проводить только по достижении двадцати лет. А в двадцать я уже жила на «Лебеде» и постигала тонкости профессии под руководством Ефимыча, считавшего подобные вещи баловством и проявлением нежелания думать собственной головой. И до сих пор оставалась «чистой», хотя и у Василича, и у дяди Бори кое — какое «электричество в мозгах» присутствовало: штурману оно помогало производить сложные объёмные вычисления, не доверяя их компьютеру, пилоту увеличивало скорость реакции и позволяло лучше «чувствовать» положение и движение корабля в пространстве. Даже тётя Ада, сетуя на ухудшившуюся память, подумывала об имплантатах.

А я, побродив по кораблю, в очередной раз отмахнулась от этой идеи и решила оставить всё как есть. Справляться со своей работой и получать удовольствие от её выполнения отсутствие бионики не мешало, так к чему лишний раз ложиться под лазер? К тому же, меня терзали определённые сомнения: как бы с бионикой не свихнуться к зечикам! Я и без неё порой терялась между виртом и реальностью, с ней же могла заблудиться окончательно, и выводили бы меня оттуда психиатры с психокорректорами. Вывели бы, конечно, потом подкрутили что нужно в заклинивших мозгах для предотвращения рецидива, — они и не такое лечат, — но их ещё надо найти в открытом космосе! А если прыжок на станцию в какой‑нибудь медвежий угол? И перед стыковкой что‑нибудь в шлюзовых системах сбойнёт? Наверное, я и в психозе смогу такое поправить, но проще не рисковать.

Собственная голова и некоторые её реакции порой озадачивали даже меня саму. Всё было не страшно и достаточно мило, чтобы считаться не трещиной в коре, а очаровательным чудачеством и изюминкой, но я старалась внимательно отслеживать эти проявления, чтобы хотя бы попытаться отсечь момент, когда станет совсем не смешно. Где уж при такой жизни бионику ставить!

Противников последней, кстати, в мире тоже хватало с избытком. Энтузиасты эти назывались по — разному — Орденом Чистоты, просто — «чистюлями», Движением в Защиту Мозга и ещё сотнями простых и сложных слов, — общим у них был протест против вторжения в человеческий разум, призыв к отказу от психокоррекции и, конечно, к полному отказу от бионики. Некоторые шли дальше и протестовали против искусственного интеллекта в машинах, причём не разума (эксперименты по созданию которого, к слову, были под запретом уже пару сотен лет, со знаменитого Приштинского процесса), а вообще какой‑либо логики и возможности самостоятельно принимать решения. Как при этом не только летать между звёзд, но вообще жить на космических станциях или планетах с агрессивной средой, правда, не уточнялось. Я уж не говорю о том, что психокоррекции подвергались только отдельные индивиды, на самом деле больные, и для проведения этой процедуры требовалась уйма разрешений начиная с согласия самого больного или его опекуна. Я знаю, я очень много об этом читала; без особой цели, просто для общего развития.

Я этих фанатиков недолюбливала, как и любых фанатиков вообще, и искренне опасалась, как бы они своим плачем не испортили что‑то в отлаженном механизме ЗОРа и не осложнили жизнь миллиардам людей. Но Василич с дядей Борей каждый раз отмахивались и успокаивали меня, что таких идиотов во все времена хватало, и глупо переживать из‑за горстки вовремя не вылеченных отморозков. Я, конечно, беспокоиться не прекращала, просто продолжала делать это молча.

Полюбовалась напоследок густым синим лесом вокруг, отдельные деревья в котором достигали воистину циклопических размеров (если это, конечно, были деревья), плоской серебристо — синей гладью лётного поля и корпусами исследовательской станции, имеющими форму пузырей и напоминающими грибы — дождевики, и стянула шлем. Надо уступить кресло законному владельцу, пусть докладывает о выполнении задания, а я знаю, чем заняться: планета хоть и удалённая, а точка доступа в Инферно есть, быстрая и бесплатная.

То есть, оно, конечно, никакое не Иферно, а Инфорго, — информационное галактическое облако, — только за три века существования в нём скопилось столько всего, что народное название значительно полнее отражает суть. Я каждый раз пытаюсь представить, сколько там информации, и каждый раз пугаюсь. Очень сложно поверить сторонникам разнообразных теорий заговора, утверждающим, что ИГО (правительственная контора, являющаяся создателем и номинальным владельцем этого объёма) полностью контролирует каждого пользователя. Гораздо легче поверить в другую точку зрения; что в таком объёме информации, щедро сдобренной человеческими эмоциями, вполне мог самозародиться полноценный разум и, скорее всего, это сделал. Правда, лично я полагаю, что ему до нас нет никакого дела. Ну или, по меньшей мере, он воспринимает нас примерно так, как мы — всевозможные полезные бактерии внутри собственного тела, или даже клетки этого самого тела.

Но всяких чудаков вокруг хватает; некоторые, конечно, предлагают уничтожить всю информационную сеть, пока та не уничтожила нас, другие — наоборот, поклоняются ей, полагая, что именно так выглядит бог. А некоторые вообще поклоняются именно для того, чтобы человечество было уничтожено.

В общем, натыкаясь где‑нибудь на очередные образчики подобного мировоззрения и читая некоторые высказывания, я отчётливо понимаю, что слишком к себе критична. Если такие люди живут на свободе, то мне до безумия и встречи с психокорректорами ещё очень и очень далеко, а кровожадность и всемогущество психиатров сильно преувеличены молвой.

Сейчас настроения бродить по подозрительным закоулкам у меня не было. То есть, настроение было слишком хорошим, чтобы портить его чтением подобной ерунды. Начитаюсь, ничего полезного не найду, только расстроюсь — или человеческой грубости, или глупости, или общему несовершенству мира. Нет уж, только просмотр почты и обновлений любимых сериалов! Ну, и книжки можно посмотреть. Но быстро!

С этими оптимистичными мыслями я и заглянула в самое любимое место всего экипажа, чтобы отчитаться перед штурманом о проделанной работе.

— Василич? — позвала я, растерянно разглядывая камбуз, представлявший прямоугольное помещение, вдоль дальней от входа стены которого располагались все полезные приборы и выход транспортёра для доставки продуктового сырья из хранилища, а ближнюю ко входу часть занимал простой прямоугольный стол со стульями вокруг. Здесь сейчас было пусто и тихо, хотя я готова была поклясться, что слышала какие‑то шорохи, когда входила внутрь.

В ответ на мой оклик из‑под стола послышались какие‑то неопределённые шуршаще — хлюпающе — булькающие звуки. Я испуганно отшатнулась к двери, в красках представляя какое‑то страшно ядовитое местное животное, заползшее сюда вслед за мной и уже доедающее Василича. Но путь мне преградило серебристое полотно перегородки, ощутимо наподдавшее по затылку, спине и тому, что пониже. Видимо, от удара в голове немного прояснилось, и я догадалась заглянуть под стол, прежде чем окончательно ударяться в панику.

— Алёнушка, нельзя так пугать людей, — с набитым ртом проворчал недоеденный моей фантазией штурман, задним ходом выбираясь из‑под стола и на ходу дожёвывая бутерброд. — Я уж решил, Ада Измайловна изволили вернуться.

— Я вас напугала?! — возмущённо выдохнула я. — У меня чуть сердце не остановилось, когда вы там завозились, я решила — завёлся кто‑то прожорливый. Хотя… — протянула, с сомнением разглядывая мужчину, — не так уж я и далека была от истины. Куда в вас столько влезает?! Обедали же буквально только что!

— Вроде такая милая девочка, а такая язва, — мягко укорил он, хотя в голосе прозвучала одобрительная улыбка. — Хлеба деду пожалела, ай — ай — ай! А у меня желудок чужой, мне, может, тяжело.

— Чужой — это от кадавра с Колумбины? — машинально уточнила я. Кадаврами назывались эндемики той планеты, симпатичные некрупные зверьки, похожие на гибрид полосатой мартышки с пятилапым осьминогом, прославившиеся способностью за раз сожрать количество еды, в десять раз превышающее собственный вес. Способность, впрочем, объяснялась условиями обитания: у Колумбины очень вытянутая орбита, и на то время, что она находится вдали от своего светила, почти всё живое впадает в спячку. Температура на поверхности, правда, не совсем экстремальная, — ниже двухсот градусов опускается только на полюсах, — но затишье длится почти три стандартных (то есть, земных) года.

За что древние экзобиологи (планета была открыта ещё в первую космическую эру) так приголубили бедную зверушку (повторюсь, весьма милую и вполне безобидную, травоядную), я так и не поняла. Все словари единогласно утверждали, что кадавр — это нечто искусственного происхождения, какое‑то мифическое существо вроде зомби или гигантских мутантов.

— Ох и повезёт же твоему мужу! — С насмешливой ухмылкой сообщил Василич. — Ты чего хотела‑то, злодейка? — уточнил он.

— А! Хотела сказать, что я договорилась с «Выпью», можно пить! В смысле, на Землю докладывать. Я больше не нужна, могу идти?

— Как не стыдно такие ужасы говорить, — вновь укорил он. — Далеко ли мы без твоей золотой головы и нежных ручек упрыгаем! Но отдыхать можешь, Алёнушка, иди.

Когда он так меня называет и разговаривает в таком тоне, у меня неизменно складывается ощущение, что Рыков издевается, хотя он явно вполне серьёзен. То есть, иногда действительно ехидничает, но ко мне относится в самом деле тепло и даже с уважением; на мой взгляд, несколько незаслуженным, но лестным.

В Инферно я зависла неожиданно плотно и основательно. По дороге сюда с самой Земли было не до того, и я почти две недели обходилась без сети. Зато сейчас постаралась на всю катушку воспользоваться полученной возможностью и с удовольствием пополнила носители информации своего бика кучей увлекательной ерунды и некоторым количеством объективно полезных вещей вроде обновлений программ и каких‑то интересных новостей по специальности.

Биков, то есть биокомов — биокомпьютеров, — коммуникаторов и — комплексов — сейчас развелось великое множество. Некоторые оригиналы вживляют их в качестве многофункциональных имплантатов, но большинство всё‑таки использует отдельные устройства: надёжность таких сложных приборов значительно меньше, чем у более простых узкоспециализированных имплантатов. Если сгорит независимый бик, это приведёт только к финансовым убытком. А если сгорит такая штука, встроенная в мозги… в общем, вероятность остаться идиотом без возможности восстановления личности — это ещё не самый худший итог. Хотя, если тщательно следить за ним и за собой, наверное, можно жить. Некоторые биопанки вообще начиняют себя электроникой так, что даже сленговое выражение появилось — «все мозги прочиповал», то есть — окончательно рехнулся на этой теме и за её пределами уже ничего не видит. В таких развлечениях нет ничего настолько уж страшного, но с эмоциями и социальной сферой у таких ребят всё… не очень хорошо. Откровенно говоря — печально.

Мой биоком самой простой и, по — моему, самой удобной модели. Он выглядит как декоративная повязка на голову с эластичными вставками, позволяющими системе удобно сидеть на голове. В принципе, с ним можно ходить, не снимая, но это вариант не для меня: при таком раскладе невозможно пользоваться рабочим терминалом, они сильно конфликтуют и начинают сбоить оба. Учитывая, что по мнению производителей, изложенному в описании, такого быть не должно… видимо, ревнуют. Ну и, кроме того, бик — хрупкая и чувствительная игрушка, а я, конечно, не Ванька, но тоже чрезмерной ловкостью не отличаюсь. Одно дело стукнуться лбом о какую‑нибудь не замеченную железку: почесала шишку да дальше пошла, в крайнем случае — обругала злодейку — обидчицу и посетовала на жизнь. А если приложиться биокомом, с ним при плохом раскладе можно окончательно проститься. Не так жалко прибор, как накопленную в нём информацию.

Собственные развлекательные пристрастия я… не то чтобы держала в тайне, но не афишировала. Ну их. Мужчины — народ такой, им только дай повод понасмешничать. Не со зла, конечно, но иногда всё равно бывает обидно, а в этом случае — особенно. Я только с тётей Адой делюсь, которая мои вкусы полностью разделяет и свято блюдёт тайну. Как она говорит, «девичьи секреты, и уберите уже свои любопытные носы!».

Наверное, единственное, что всерьёз расстраивает меня в нынешней жизни, это отсутствие каких‑либо личных отношений. Флирт с пилотами и коллегами с других кораблей, встречаемыми на станциях и планетах, не в счёт. Жизни этой нет не потому, что я считаю себя какой‑то неправильной, недостойной или, напротив, жду принца на белом звездолёте. Причина банальна: полное отсутствие поблизости хотя бы относительно подходящих мужчин. Василич, конечно, замечательный, но ему уже семьдесят девять.

Вот и приходится компенсировать недостатки работой и разнообразными сказками про любовь. И мечтать, что на нас нападут грозные пираты, а потом (желательно, очень быстро «потом»: ближе знакомиться с пиратами мне категорически не хотелось) прилетят героические полицейские, и самый героический заслуженный капитан (естественно) очень геройски вынесет меня из огня на руках, прямо там влюбится, признается в своих чувствах и попросит моей руки. При этом не забывая поплёвывать через плечо (зечики бы побрали этих пиратов всех скопом, не дайте реликтовые духи встретиться с ними на самом деле) и старательно не задумываясь о том, насколько глобально будет «не до того» капитану полицейского корабля. Во — первых, не до спасения собственными руками каких‑то подозрительных девиц (капитан — он на то и капитан, чтобы командовать, а не лезть поперёд всех в пекло; причём командовать, как понятно из названия, кораблём), во — вторых, совершенно не до любви. Ну и, в — третьих, капитан (из опыта) должен быть по меньшей мере в два раза старше меня и либо женат (с довеском в виде пары — тройки детишек, и хорошо если только на одной планете), либо… подозрительно не женат в своём возрасте.

А в благородных пиратов я не верила даже со всеми натяжками и допущениями.

За бессмысленным, но увлекательным брожением по просторам Инферно время пролетело незаметно, и голос дяди, переданный «говорилкой» (внутренней системой связи), застал меня врасплох.

— До старта пять стандартных минут, всем занять свои места согласно штатному расписанию.

Прозвучало очень строго и резко; дядя явно скучает по флотскому прошлому и постоянно пытается окружить себя мелочами, напоминающими о нём. Например, у нас, в отличие от прочих частных грузовиков, никогда не бывает проблем со всевозможными документами, начиная с накладных на грузы и заканчивая всеми возможными инструкции. До паранойи, правда, не доходит, и безукоризненного следования им дядя Боря не требует. Что очень правильно: бунт даже на таком маленьком корабле — крайне неприятное явление. В отличие от своего старого друга, наш штурман рад — радёшенек избавлению от «обязаловки» и уставов, и попытки возврата к ним встречает ехидством и возмущением. Наверное, потому, что служил дольше и в значительно более жёстких условиях.

— Аль, отключайся, хватит учёных разорять, — добавил капитан уже нормальным тоном, и я поспешила отключиться от Инферно, чувствуя смущение, будто меня застукали за чем‑то неприличным.

Я на всякий случай попыталась вспомнить, чего штатное расписание хотело от меня в данный конкретный момент времени, но не преуспела, а лезть выяснять было лениво, так что я продолжила валяться на койке и разбирать добычу. Тем более, возможных вариантов местонахождения было немного: либо всё та же каюта, либо пультовая (что маловероятно), либо двигательный отсек. Я никак не могла запомнить, считается механик дежурной единицей, которая должна в тревожные моменты сидеть в самом ответственном месте, или всё же в некоторой степени балластом, потому что если при старте произойдёт какой‑то сбой в оборудовании, шансов исправить его «на горячую» будет ничтожно мало.

За что я, кстати, была отдельно благодарна приёмным родителям, так это за сокращение «Аля». Звучание собственного имени мне нравится, нравится даже набивший оскомину ласковый вариант «Алёнушка», но — со стороны, без приложения ко мне. Потому что за годы жизни невообразимо надоели шуточки и отсылки к соответствующей сказке.

На том же самом месте я провела ещё часа два: пока взлетели, пока удалились на достаточное для прыжка расстояние, пока «раскачивался» прыжковый двигатель.

Наблюдать за внепространственным переходом, — а, вернее, за тем, как корабль исчезает из точки «А», чтобы потом появиться в точке «Б», — интересно со стороны. Прыжковый двигатель создаёт вокруг себя (ну, и всего транспорта заодно) сферу стабильного поля и, «вырезая» её из пространства, «выталкивает» за пределы евклидовых координат. А со стороны всё выглядит так, будто двигатель через себя выворачивает корабль наизнанку. Говорят, можно разглядеть даже корабельную начинку, и про это, кстати, тоже придумана масса страшилок. Про это и про то, что можно увидеть вне пространства.

Сказки, конечно, никаких монстров и приветов с того света там нет, просто оптический обман и игры восприятия. Если наблюдать за переходом изнутри с помощью камер внешнего обзора, кажется, что в какой‑то момент на корабль просто накинули тёмное покрывало: разом исчезают все звёзды и вообще всё, что было вокруг. Правда, вскоре становится понятно, что тьма вокруг не совсем кромешная, как будто колпак слегка просвечивает, а за его пределами находится большая яркая лампа. А иногда сама тьма будто идёт волнами и начинает переливаться оттенками. Это похоже на земное полярное сияние, только очень тусклое и охватывающее не отдельный участок небосвода, а всё пространство вокруг.

Лично мне почему‑то очень нравится вглядываться в эту живую черноту, она совсем не пугает, наоборот, действует умиротворяюще. Сейчас, впрочем, я в двигательный отсек (откуда особенно любила наблюдать за окружающим миром) не рвалась, значительно сильнее увлечённая новыми приобретениями. Я видела этот момент уже много раз, и он не слишком‑то впечатляет.

Пока ещё никому не удалось заглянуть за пределы пространственного «пузыря», создаваемого прыжковым двигателем. Предметы, оказывающиеся за его пределами, «выпадают» в реальный мир, причём их координаты непременно будут лежать на условной прямой, соединяющей точки «А» и «Б» маршрута в момент появления этого предмета. Хотя скорость внепространственного перемещения нелинейна, и, более того, один и тот же маршрут может занять разное время, причём разница иногда набегает в несколько суток. Считается, что все видимые и ощутимые (с помощью приборов, конечно) проявления во время перехода происходят как раз на границе раздела. То ли часть «прихваченного с собой» пространства «размазывается» по всей длине пути, то ли, наоборот, что‑то прибывает.

Что происходит с кораблём, когда он выпадает из привычных пространственных координат, не знает никто. Где и в каком качестве он существует, и существует ли вообще? Время внутри корабля и во внешнем мире течёт одинаково за единственным исключением: переход «съедает» чуть больше трёх секунд корабельного времени, то есть все часы внутри убегают на эту разницу вперёд. Она установлена экспериментально и не зависит ни от дальности перехода, ни от размеров корабля, ни от конфигурации двигателей и хронометров: константа, как число пи.

Главным плюсом (после скорости перемещения, конечно) внепространтсвенных перемещений является невозможность переноса в плотную среду. Если попасть в пылевое облако ещё можно, риск выхода в метеоритном потоке ничтожно мал, а уж случаев столкновения с крупными объектами за века подобных переходов не было зафиксировано ни одного.

Внепространственные прыжки были открыты ужасно давно, ещё в первую космическую эру. Потом, во времена Вторжения и последовавшего за ним Затмения, эти знания были временно утрачены, но больше трёхсот лет назад человечество вновь открыло для себя дальний космос.

Конец первой космической эры наступил чуть меньше восьми веков назад, когда наша цивилизация столкнулась… с чем‑то. Сведения о том периоде настолько противоречивы и пронизаны таким ужасом очевидцев, что найти в огромном объёме информации крохи истины не способны, по — моему, даже маститые историки. Где заканчиваются легенды и начинается правда, от этих легенд неотличимая? Даже официальные источники осторожничают и избегают чётких формулировок. Вероятнее всего, люди встретились с чуждым разумом, и встреча эта оказалась губительной. Причём крах оказался неестественно быстрым и сокрушительным, и мне кажется, никто толком не успел понять, что именно произошло. Наверное, потому и остался в человеческой памяти только страх, не подкреплённый никакими фактами.

Самой сложной загадкой того периода является один вопрос: почему всё‑таки наступило Затмение? Были разорваны связи и погибли колонии (причём не все, только самые удалённые), а до Земли этот вал вовсе не докатился. Не было никаких разрушений и массовых смертей, никто не сжигал города и не травил атмосферу. Как получилось, что на несколько десятилетий высокоразвитая цивилизация вдруг погрузилась в хаос? Причём даже серьёзных планетарных войн в то время не происходило; людей давил иррациональный страх перед небом, и они единодушно стремились забиться поглубже. Тогда строились подземные и даже подводные города, сейчас заброшенные за бесполезностью и неудобством.

Тогда же наступил настоящий расцвет всевозможных религиозных организаций: звёзды, которые прежде манили, в тот период стали воплощением кошмара, Ад и Рай поменялись местами. Затмение создало сотни тысяч версий предшествовавших ему событий и населило пространство за пределами атмосферы несусветными ужасами, в массе которых правда просто захлебнулась. Если её, конечно, хоть кто‑то знал.

Ровно та же картина наблюдалась на территории выживших колоний. Люди сами уничтожили всю дальнюю связь и все корабли и остервенело вгрызлись в кору планет.

Много печальней была участь миров, где жизнь без помощи метрополии была невозможна, как раз они погибали в муках. Они и крупные космические станции, удалённые от обитаемых планет, оказались брошены на произвол судьбы.

Но на некоторых планетах наблюдалась гораздо более странная картина: люди как будто ушли. Просто ушли, разом десятки, даже сотни тысяч обитателей, все до последнего. Начали точно так же, как и на остальных планетах, с уничтожения кораблей и средств связи, принялись закапываться в землю, но потом вдруг передумали — и исчезли, а время съело следы, способные хоть что‑то прояснить. Таких было всего четыре, и их суеверно обходили стороной все космолётчики, кроме редких исследователей.

Судьба ещё десятка миров была неизвестна: там было слишком мало людей, чтобы память о них прошла через века. Исследователи, конечно, работали, но я не слышала о сколько‑нибудь существенных результатах.

Отпустил этот страх не настолько «вдруг», как появился, но тоже достаточно неожиданно. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы убедиться в его искусственном происхождении. Но даже эта теория, — единственная, хоть как‑то объясняющая столь странный панический приступ, — имела массу слабых мест. Каким образом можно было воздействовать разом на всё многомиллиардное человечество, освоившее тогда больше полусотни миров? Почему это воздействие прекратилось? Почему за ним не последовал другой удар, почему таинственный противник не закончил начатое? Нас хотели отпугнуть от какого‑то совершенно конкретного места, а потом необходимость в этом отпала?

Версий и предположений были миллионы, не только у учёных. У всевозможных писателей тема Вторжения по сей день оставалась любимой наряду с исследованием дальнего космоса, и, честно говоря, некоторые их идеи выглядели гораздо правдоподобней научных исследований. Наверное, потому что, в отличие от трудов учёных, творения писателей на то и были творениями писателей, чтобы не требовать экспериментального и математического подтверждения.

Этот страх прошёл уже очень давно, человечество полностью оправилось от потрясения, но по сей день оставалось множество противников и межзвёздных перелётов в целом, и внепространственных переходов — в частности. Последних всевозможные обыватели особенно опасались, и часто для тех, кто «прыгает» первый раз в жизни, это большой стресс. У нас на корабле, понятно, таких нет: дядя Боря с Василичем слишком разумны для таких страхов, тётя Ада полностью доверяет своему мужу. Ванька просто любит корабль и перелёты, да ещё растёт на редкость бесшабашным парнем; ему бы как раз не помешало некоторое количество осторожности. Впрочем, я со своими предупреждениями не лезла. Давно уже усвоила, насколько братец упрямый (даже не козёл, а настоящий баран), и если его от чего‑то отговаривать, будет делать назло. А я, хоть во многом остальном и трусиха (по мнению младшего брата), прыжков не то что не боюсь, я их вполне искренне люблю. На мой взгляд, посадка в ручном режиме гораздо страшнее.

— Деточки, ужинать! — отвлёк меня от размышлений и увлекательного занятия бархатистый женский голос.

Я окинула грустным взглядом развешанные вокруг голографические изображения, вздохнула и, смиренно сложив прибор (отчего изображения, понятное дело, растаяли), убрала его на место. Спорить с тётей Адой, когда та полна энтузиазма всех накормить… нет, спасибо, я ещё в своём уме. Одно утешает: готовит она отлично, стыдно жаловаться.

Когда я нога за ногу доплелась до камбуза, там уже собрались все. В отличие от меня, малоежки и «вечного вызова» (со слов дяди Бори) её способностям, мужчины радуют нашу хозяйку отменным аппетитом. И меня тоже радуют, потому что вечно голодному (даже тогда, когда в него физически уже не лезет) Ваньке можно украдкой скормить часть собственной порции. Когда тётя отвернётся; а остальные не выдадут.

— Алечка, милая, ты совсем не бережёшь моё больное сердце, — привычно укорила меня хозяйка, окинув взглядом и качнув головой. Голос у неё был глубокий и мягкий, а ещё она нечётко выговаривала букву «р»; звучало в результате очень необычно, будто с акцентом, но я всегда слушала её речь как музыку. Есть что‑то невероятно завораживающее в низких женских голосах, как будто с тобой разговаривает не простой человек, а… не знаю, может быть, кто‑то из совсем древних языческих богинь? Сама стихия земли и женского начала? — Если ты будешь дальше худеть, мужчине будет больше не за что зацепиться, кроме как повиснуть на твоей шее. А мужчина не должен висеть на шее, мужчина должен держать тебя сам и ощутимо ниже! — наставительно заметила она, пока я усаживалась на место. Во главе стола сидел капитан, его супруга — по правую руку, по левую — Ванька, рядом с ним я, а напротив, — соответственно, рядом с тётей, — Василич.

Голос отлично подходил наружности этой женщины. Невысокого роста, плотного телосложения, как говорят — с формами, с всегда аккуратно уложенными вокруг головы волосами, чёрными — чёрными и настолько густыми, что я всегда тихонько завидовала, даже понимая, что светлые волосы просто значительно тоньше и не мечтая об «обмене». Тёмные большие глаза на круглом лице из‑за специфического разреза казались всегда печальными, хотя тётя — вполне жизнерадостная женщина. Когда она хмурилась, густые чёрные брови выразительно сходились над переносицей; у неё вообще очень выразительное и, несмотря на далёкие от абстрактного идеала тонкие губы и крупный нос с ощутимой горбинкой, красивое лицо. Лучше, чем у этих идеалов: запоминающееся и яркое.

— Дело говоришь, — солидарно покивал он. — А ты, Алёнка, слушай; Ада Измайловна знает, за неё Борька вон сколько лет держится. А и почему не подержаться, если есть за что! — Штурман откинулся на спинку стула, демонстративно скосив взгляд на… пусть будет, сиденье тёти.

— Главное, не перестараться с формами, а то не удержит, — поддел братец.

— Охальники, что старый, что малый, — снова укорила тётя, мягко качнув головой. Как будто не она начала этот разговор. — Надо искать такого, чтобы удержал независимо от форм! Не мальчика, но мужа.

— И мы возвращаемся в начало разговора. Если будет держать независимо от форм, зачем усложнять ему задачу? — иронично резюмировала я. Эта тема для меня, конечно, не до такой степени больная, чтобы закатывать истерики, активно страдать и отравлять окружающим жизнь, но я всё равно попыталась её закрыть. — Приятного аппетита!

— Кушайте, дорогие, — поддержала меня тётя, но сбить себя с толку не позволила. — Алечка, мужчины — они же как дети. Их надо любить, о них надо заботиться, но ни в коем случае не стоит их баловать, иначе найдёшь проблем на свои же хрупкие плечи.

Я предпочла смиренно промолчать в ответ, а мужчины уже жевали и на беседу настроены не были, поэтому разговор всё‑таки заглох.

— Дядь Борь, а куда мы сейчас летим? — полюбопытствовала я после еды. Болтовню с набитым ртом тётя решительно не одобряла, и было проще следовать установленным ею правилам, чем слушать ворчание.

Благодаря кулинарной страсти нашей хозяйки питались мы не просто хорошо — изумительно. Синтезатор (внушительных размеров агрегат, расположенный в специальной нише в дальнем углу камбуза) в зависимости от программы чисто теоретически был способен собрать что угодно от монокристалла обыкновенной соли до суперкомпьютера, главное — заложить в него нужные химические вещества. Но теория, как это часто бывает, сильно расходилась с практикой, и возможности прибора были весьма ограничены. Он умел выдавать уже готовую еду, но на вкус та была как пластмасса, да и внешний вид оставлял желать лучшего. Зато кулинарные «исходники» получались вполне пристойными, неотличимыми от натуральных не только по химическому составу, но и по вкусу. Форма, конечно, подкачала, — то же мясо он выдавал ровными прямоугольными брикетами с идеально параллельными волокнами и ортогональной капиллярной сеткой внутри, — но так было даже удобнее.

— Вань, не помнишь номер системы? — чуть нахмурившись, уточнил капитан. Когда брат, по — прежнему что‑то жующий, только развёл руками в ответ, пояснил: — Недавно открытая планета, на ней всего пара научных станций, надо закинуть несколько контейнеров и закрыть заказ. Прыжок короткий, на самый край этого же сектора, а потом двинемся в более обжитые места. Кое‑что докупим, новые заказы возьмём.

— А обжитые места — это какие? — осторожно уточнила я.

— В окрестности Олимпа, полагаю, — пожал плечами дядя. Олимп был столицей этого сектора, миром высокоразвитым и густонаселённым, и это меня полностью устраивало. — А что тебе нужно‑то?

— Да так, — смущённо отмахнулась я. Поскольку дядя продолжал смотреть вопросительно, пожала плечами и ответила сущую правду: — Я себе брючки присмотрела, а на Олимпе точно должны быть нужные магазины.

— Женщины, — философски вздохнув, протянул дядя. — Зачем тебе они, если ты всё равно из комбеза почти не вылезаешь?

— А ещё у меня пломбы и заплатки кончаются, осталось максимум на одну серьёзную поломку, — парировала я. — Брюки так, заодно. И вообще…

— Не ворчи, будут тебе брючки, — усмехнулся он. — Я же не возражаю!

 

Глава вторая

в которой Провидение располагает, как ему вздумается,

мало интересуясь нашими планами.

Что я по — настоящему люблю, так это моменты выхода из прыжка. Я стараюсь их не пропускать и встречать «во всеоружии», и за десять лет на корабле мне так и не успело наскучить. Во всеоружии — то есть, в двигательном отсеке и со скрипкой в руках. Над этой моей привычкой сначала смеялись, потом недоумевали, потом — иронизировали, а теперь наконец привыкли и больше не спрашивают, зачем мне это надо. Как я могу объяснить, зачем, если и сама этого не знаю?

Не могу объяснить и толком сформулировать, что меня привлекает. Просто это те редкие моменты, когда я искренне благодарна судьбе за знакомство со скрипкой, за полученную от родителей способность находить пронзительную и завораживающую красоту в том, что кажется обыденным. За возможность видеть, слушать и ощущать.

Я люблю вглядываться в пустоту за пределами тонкой корабельной скорлупки; ту самую, загадочную, в которой находятся путешественники, временно переставшие существовать в «реальном» мире. Говорят, это вредно и даже опасно. Правда, говорят с осторожностью — никто не может объяснить, чем именно. Наверное, источником этих предупреждений служит обычный страх перед неизвестным. А я… там красиво, но даже не в этом дело.

Я точно знаю, что корабль любит мою музыку. Стараюсь не злоупотреблять, потому что даже мне самой это периодически кажется странным, но в такие моменты удержаться невозможно. Подлинное наслаждение, удовольствие настолько яркое, что на глаза наворачиваются слёзы.

Сначала — шлем терминала. Он поначалу мешал, но я очень быстро привыкла, а без него… без него это будет череда звуков. Да, красивых и безупречных, но — не тех.

Футляр пахнет старым лаком, канифолью и чем‑то неуловимым. Мне кажется, именно так пахла мама; это ведь её скрипка. Не концертная, а «домашняя», для себя. Сделанная безымянным мастером, звучащая совсем не так, как бесценные древние произведения искусства, но… в ней есть душа. Не такая, как в технике и прочих предметах; своя, настоящая, абсолютно живая. Может быть, когда‑то давным — давно эта скрипка была живым человеком?

Лак кажется тёплым. Всегда. Шейка инструмента сама просится в ладонь, подбородок устраивается на предназначенном для него ложе так уютно, будто это не посторонний предмет, а продолжение тела. Смычок… он тоже живой и очень лёгкий, как виляющий хвост собаки, встречающей хозяина. Так и просит — «коснись! Ну! Я скучал!»

Я тоже скучала.

Пальцы всё помнят, им не нужно внимание разума. Я не гений и не виртуоз, просто есть несколько мелодий, которые я, кажется, способна сыграть в любом состоянии. Теперь можно позволить себе отпустить реальность, полностью отрешиться от собственного тела. Позволить живой темноте окутать себя, на какое‑то время забыть обо всём — о существовании совсем рядом других людей, обо всех приборах и бегущих по нейронным сетям импульсам. Больше нет человека, всё материальное осталось где‑то позади, а здесь… только свобода бесконечного полёта и хрустально — чистый, пронзительно нежный звук.

Мне кажется, эта пустота вокруг отзывается на него. Краски становятся сочнее, меня уже полностью окутывают переливы света — голубовато — зелёные, холодные, но удивительно ласковые будто живая лесная тень. Разум знает, что это говорит только о приближении точки выхода, но здесь и сейчас… кому есть до него дело?

Вокруг завиваются радужные вихри. Я ощущаю не только дрожь инструмента в руках; я чувствую, как звуки наполняют пространство плотным наэлектризованным облаком. Где‑то рядом стучит сердце — тихо рокочет двигатель, готовый свернуть пузырь перехода. Стучит и мурлычет от удовольствия, впитывая знакомую музыку. И благосклонно решает послужить ещё, удержать чуть живую цепь от обрыва, позволить своим крошечным соседям, считающим себя его хозяевами, ещё полетать, увидеть другие миры. А самому — послушать, как тонко и ласково поёт скрипка. Умереть никогда не поздно; можно опоздать только жить.

Музыка, кажется, выбирается за пределы тонкой скорлупки корабля. Музыка струн, тонких пальцев и биения пульса. Мгновение — и я почти могу различить тихие — тихие, едва различимые голоса, будто далёкий оркестр начинает подпевать одинокому соло. Звук становится сильнее и пронзительней, а хоровод света — быстрее. Следом за ними ускоряется пульс — мой ли, корабля, какое это имеет значение?

Ещё мгновение, и свет рассыпается мириадами крошечных холодных искорок далёких звёзд, а мне кажется, будто я вынырнула из толщи воды и теперь отчаянно хватаю ртом воздух. Вкусный, обжигающе — ледяной зимний воздух, пахнущий обындевевшими ветвями скинувших листву деревьев, высоким синим небом и хрустящим под ногами снегом.

А потом вдруг в лицо мне плеснули пламенем, и я… ослепла.

От пяток до макушки пронзила разрядом тока острая боль, смычок сорвался пронзительным высоким звуком — не фальшивой нотой, криком. За нас обоих, потому что у меня от этого неожиданного удара перехватило дыхание.

Потом… кажется, кто‑то кричал. На разные голоса, и эта какофония била по ушам, оглушая и окончательно дезориентируя в пространстве. Я уже забыла, кто я, где нахожусь и что вообще происходит, и всей душой отчаянно хотела только одного: чтобы это всё поскорее закончилось.

Оборвался кошмар внезапно. Я вдруг прозрела и испуганно вытаращилась на физиономию брата, из ниоткуда возникшую передо мной. Кажется, он что‑то говорил, но за грохотом пульса в ушах я ничего не слышала. Лицо обожгла пощёчина, я протестующе вскрикнула, пытаясь отшатнуться, но в голове ощутимо прояснилось. Например, я поняла, что сижу на полу в дальнем углу двигательного отсека, вжавшись спиной в угол, брат на коленях стоит напротив и упрямо тянет меня за локоть из этого угла, а я до сих пор упиралась, цепляясь за какие‑то элементы конструкции. А шлем терминала валяется рядом, явно снятый с моей головы братцем.

До меня постепенно начало доходить, что все недавние ощущения были не совсем моими. И ослепла не я, а корабль; и громкие звуки, причинявшие боль, здесь не слышались; да и самой боли тоже не было. То есть, наверное, что‑то случилось с кораблём?

— Алёнка! Ну наконец‑то! — возмущённо сообщил брат, когда я всё‑таки поддалась и позволила извлечь себя из укрытия без особенных потерь.

— Скрипка! — дёрнулась я из его хватки, когда сообразила, что меня брат увлекает к выходу, а инструмент так и остался лежать на полу.

— Тьфу, дура! — не сдержался Ваня, но руку разжал, и терпеливо дождался, пока я аккуратно уложила скрипку в футляр.

— Что вообще происходит? — уточнила я, подхватывая свободной рукой кофр; за другую уже вновь ухватился брат и поволок меня, кажется, в сторону рубки.

— Падаем, — лаконично отозвался он. — Пока гравкомы справляются, но неизвестно, на сколько их хватит.

— Как падаем?! Куда падаем?! — я вытаращилась на Ивана, предприняв попытку остановиться для выяснения подробностей, но мне не позволили.

— Вниз, — огрызнулся он, явно не желая ничего комментировать.

А я вдруг отчётливо осознала, что братец‑то вырос. Что вот этот высокий крепкий юноша — уже не тот мелкий паршивец, который отравлял мою жизнь в юности, ходил за мной хвостом, мешал учиться и надоедал своими бесконечными вопросами. Сейчас меня тянул за руку уже без пяти минут мужчина; и, наверное, хороший мужчина — серьёзный, ответственный, не теряющийся в экстремальной ситуации. И это уже я надоедала ему глупыми вопросами, заданными под руку в самый неподходящий момент и с его точки зрения вела себя как глупая девчонка.

К этому выводу я успела прийти по дороге к пультовой, слушая пронзительную трель сигнала тревоги и пытаясь понять, что вообще происходит. Судя по всему, с кораблём во время выхода из прыжка что‑то случилось, но что? Мы столкнулись с кем‑то? Нет, вряд ли; куда бы мы тогда падали! Василич промахнулся с курсом, и мы выскочили в атмосфере планеты? Тоже сомнительно; во — первых, Василич не ошибается, а во — вторых, непонятно, почему ослепли внешние камеры. На нас кто‑то напал сразу на выходе? Опять же, очень странно — кто, зачем? И как умудрился подкараулить? И почему мы всё‑таки куда‑то падаем?

И, кстати, зачем брат тащит меня в пультовую?

Последний вопрос я даже собралась задать вслух, но не успела: мы пришли.

— Я её привёл, — отчитался Иван, подтаскивая меня к креслу у стены и силой в него усаживая. Воспротивиться я не успела, а брат уже активировал систему крепления и сам поспешно уселся рядом. — Не в себе, но вроде живая.

Я опять попыталась возмутиться, но снова не успела.

— Ох, Алёнка, и заставила ты нас понервничать! — не оборачиваясь, неодобрительно высказался штурман.

— Выкинуть бы эту пиликалку в открытый космос, — проворчал себе под нос братец, а я нервно вцепилась в футляр.

— Не дам! — заявила категорично.

— Алечка, Ваня шутит, — поддержала меня сидящая в соседнем кресле тётя Ада и мягко потрепала по плечу. — Мужчины часто имеют эту привычку — глупо шутить в неподходящий момент. Как ты себя чувствуешь, моя девочка? И что с твоим лицом?

Спокойный и как обычно ровный тётин тон помог взять себя в руки и сбросить похожее на лёгкую контузию оцепенение. У неё вообще есть волшебная способность не только сохранять деловитое спокойствие и невозмутимость в любой ситуации, но и заражать ими окружающих. Я окончательно осознала, что поплатилась за свою любовь к переходам, что пострадал только корабль, а я сама — жива и здорова, если не считать горящей от пощёчины щеки. Видимо, просто сняв с моей головы шлем терминала, Иван нужной реакции не добился и догадался прибегнуть к более радикальному средству. За последнее я на брата, впрочем, не сердилась; никогда не думала, что оплеуха действительно способна вернуть мозги на место, а сейчас вот испытала на себе.

— Всё в порядке, я случайно, — поспешила я заверить тётю. — А что именно происходит? И почему мы все здесь?

Кто‑то из мужчин догадался отключить систему оповещения, — действительно, кого предупреджать об опасности, если все здесь? — и в пультовой воцарилась тишина. Кажется, ещё более оглушительная, чем вой сигнала тревоги.

— Ну, какие неприятности мальчики нашли на наши головы, я и сама не очень знаю, — невозмутимо проговорила она. — А здесь мы потому, что так положено: здесь самая прочная часть корабля, которая в крайнем случае…

— Это я помню, я имею в виду… что, всё действительно настолько плохо? — перебила я. Слукавила; о том, что рубка имеет свой собственный корпус и при необходимости может послужить спасательной капсулой, я вспомнила только после её слов. В голове до сих пор слегка звенело. Поспешила я с утверждением, что окончательно пришла в себя.

Тётя только развела руками, не зная, что ответить, но на наше счастье решил высказаться Ваня. В отличие от нас обеих, он почти всё свободное время проводил в пультовой, поэтому был в курсе последних событий. Оказалось, мы, что называется, «попали под раздачу». Недалеко (в космических масштабах) от того места, где мы выскочили из перехода, кипел бой. Кажется, полиции противостояла пиратская эскадра, но в этом брат был не уверен. Поскольку уйти в прыжок возможности не было — не тот у нас двигатель, чтобы прыгать туда — сюда без дозаправки, — осталось спасаться бегством. Учитывая, что удрать от боевого корабля по прямой мы не могли, мужчины нашли единственный выход — спрятаться на планете, являвшейся целью нашего пути.

Удирающих нас попытался преследовать один из драчунов, но на наше счастье этот манёвр заметили полицейские и, несмотря на численное превосходство противника, сумели нас прикрыть. Хотя безоружному «Лебедю» всё равно неплохо досталось, и сейчас мы пытались сесть на планету так, чтобы не разбиться об неё же, и, желательно, сделать это поближе к научной базе. Компенсаторы пока стойко держались, обеспечивая нормальную силу тяжести, и оставалось только гадать, от каких перегрузок они нас спасают.

Чем закончился бой и закончился ли вообще брат не знал: старшее поколение было занято спасением корабля и наших жизней, им было не до объяснений. Благо, приказавшие долго жить камеры при посадке помогали мало, да и вообще выполняли скорее декоративную функцию, позволяя экипажу любоваться окрестностями в те редкие моменты, когда это действительно было интересно.

Меня пытались дозваться, но когда это не помогло, отправили за мной Ваню. Собственно, на этом полезная информация исчерпывалась.

Брат замолчал, и через несколько секунд я поняла, что скучаю по механическому голосу, предупреждающему об опасности и велящему собраться в рубке. Тишина была оглушительная: дядя Боря с Василичем общались без лишних слов, через терминалы, а нам только и оставалось, что слушать тихий гул двигателей и разглядывать статичную картинку, занявшую обзорные экраны. Заставка представляла собой великолепный вид на Землю с дальней орбиты, и оказывала бы умиротворяющее воздействие, если бы мы не знали, что происходит на самом деле. Она так резко контрастировала с напряжёнными позами мужчин, с вцепившимися в манипуляторы ручного управления ладонями дяди Бори, что становилось ещё страшнее.

Ожидание выматывало. Мне кажется, если бы было видно, как приближается поверхность планеты и как полыхает зарево, окружающее входящий в плотные слои атмосферы корабль, было бы спокойней. А сейчас… казалось, что ещё мгновение — и мы разобьёмся. Мгновение проходило, а долгожданная развязка всё никак не наступала, и страх накатывал с новой силой.

Ванька хмурился, цепляясь за подлокотники кресла, и, наверное, очень жалел, что не он сейчас сажает корабль, а вынужден сидеть здесь, на предназначенном для пассажиров месте, и ничем не может помочь. Я же крепко обнимала футляр скрипки и мысленно твердила одну мольбу, невесть к кому обращённую: «хоть бы всё обошлось, хоть бы всё обошлось!» Сердце испуганно трепетало где‑то в горле, и я почти ненавидела тот момент, когда выбрала эту специальность и связала свою жизнь с космосом. Чем я вообще думала в тот момент?! Ладно — специальность, но почему я не осталась работать где‑нибудь на заводе, собирающем корабли?!

О том, что особенного выбора у меня не было, да и работа эта мне в остальное время очень нравилась, я сейчас не думала. Что поделать, это Ванька может гоняться за приключениями, а я предпочитаю тихонько возиться с корабельными модулями. Желательно, без авралов, где‑нибудь на солнышке, на поверхности мирной и гостеприимной планеты. Космический Разум, пусть эта планета окажется именно такой, а все мои страхи, как это часто с ними бывает, сильно преувеличенными!

Не знаю, что бы со мной было, если бы не присутствие тёти Ады. Её феноменальное спокойствие и полное доверие к талантам мужа частично передавались мне и не позволяли впасть в истерику. Более того, в конце концов мне удалось разозлиться на себя и почти перестать трястись. Как не стыдно паниковать?! Ванька вон держится в разы лучше, а он между прочим младший, и это я должна подавать ему пример! И мои недавние рассуждения о том, что мальчик вырос, не играют здесь никакой роли.

Но ничто, а уж тем более — падение, не длится вечно, и мой кошмар вскоре закончился, и закончился вполне благополучно. То ли я недооценивала таланты дяди, то ли гравкомы были достойны памятника при жизни, а то ли Ванька преувеличил масштаб катастрофы и не так уж неконтролируемо мы падали (или и то, и другое, и третье вместе), но сели почти ровно. Только на несколько секунд навалилась неприятная тяжесть — видимо, компенсаторы отрабатывали удар.

— Уф! — шумно выдохнул наш капитан, тяжело роняя руки на колени и рывком оборачиваясь к нам вместе с креслом. Спинка сиденья, повинуясь безмолвному приказу, отклонилась, позволяя мужчине принять более расслабленную позу. — Первобытный спутник мне в задницу, стар я уже для таких развлечений, — недовольно пробурчал он, стягивая шлем терминала и тыльной стороной ладони утирая лоб. Короткие чёрные с проседью волосы топорщились во все стороны и, кажется, были насквозь мокрыми.

Хм. Пожалуй, с выводами я поспешила, и замечание брата об уровне опасности можно считать правдивым: никогда я ещё не видела дядю настолько взмыленным. По всему видать, посадка далась ему нелегко, а корабль (и мы вместе с ним) висел на волоске. От этой мысли, — что моя паника была вполне обоснованной, — по спине пробежал холодок, заставивший нервно поёжиться. Но страх всё равно начал отпускать, конечности сделались тяжёлыми и слабыми, голова — ватной, а тело — лёгким. И ещё почему‑то страшно захотелось пить.

— Ты, Борь, как знаешь, но после такого надо выпить, — в своей обычной несколько вкрадчивой манере заявил Василич, тоже стягивая шлем. Почти повторил мои собственные мысли, хотя имел в виду явно совсем другое.

— Я ради такого даже коньяк готов распечатать. По глотку за здоровье нужно всем! — Капитан устало махнул рукой.

— Ну какой глоток, Боренька, — проговорила тётя Ада, наконец справляясь с фиксирующей системой и поднимаясь из кресла. — Пойду лучше заварю чаю, нечего детей к алкоголю приучать.

— Традиции, Ада, нужно соблюдать, — неожиданно возразил её муж. — И уж можно подумать, кто‑то кого‑то спаивать будет! У нас ещё дел по горло.

— Ох, мужики. Лишь бы выпить, любую традицию под это дело подведут! — Тётя с ворчанием удалилась. Несправедливым, честно говоря, ворчанием; капитан в этом вопросе был кремень, и спиртные напитки употреблял исключительно редко. Вот Василич, тот любил посидеть где‑нибудь в баре со старыми знакомыми, которые по странному стечению обстоятельств находились у него на каждой захудалой станции. И то никогда не позволял себе лишнего в преддверии важного дела.

— Дядь Борь, а правда что ли традиция есть? — осторожно уточнила я. Голос слегка дрожал, но слушался, что не могло не радовать.

— Есть, есть, — со смешком ответил штурман. — Старинная и сакральная. Лучше всего работает с пивом!

— Почему именно с пивом? — растерянно уточнила я.

— Потому что после принятия внутрь энного количества алкоголя за собственное здравие, за спасение и благосклонность Космического Разума, положено удобрить продуктами его переработки почву планеты, — ехидно пояснил он.

— Кхм. Это обязательно? А если на поверхность без скафандра выйти нельзя? — Я вытаращилась на мужчину в изумлении.

— Аль, ну кого ты слушаешь? — Дядя усмехнулся. — А ты, Василич, прекращай юных девушек стращать и учить плохому.

— А это, Борь, кто как традиции соблюдает. Удобрить почву — никогда не лишне! — не сдался штурман, но тему всё‑таки предпочёл сменить. — Алёнушка, а скажи‑ка ты мне, что с тобой такое произошло, что у нас не получилось тебя дозваться? — Хотя лично я бы предпочла прежние дурачества, потому что сейчас и дядя поднял на меня серьёзный вопросительный взгляд, и мне сразу стало неловко.

— Мне кажется, меня немного контузило сразу после перехода, — неуверенно ответила я. — Когда камеры ослепли, я… растерялась. Мы попали под выстрел, да?

— Шальной, как назло, — поморщившись, подтвердил капитан. — Зацепило один из маневровых факелов, потом ещё один задело, пока драпали; ох нас и крутило при посадке!

— Сильно задело? — прагматично уточнила я.

— Смотреть надо, — дядя развёл руками. — Они во всяком случае не отрубились совсем, а просто сбоили. Попробуем восстановить своими силами, в крайнем случае — попросим помощи у учёных. Мы вроде бы недалеко от них грохнулись.

— Не спешил бы ты с просьбами. — Вмиг посерьёзневший Василич качнул головой. — Сигнал бедствия вообще подавать не стоит, мы же не знаем, кто там дрался и кто в итоге победил, а приманивать пиратов не хочется. Да и с учёными я бы повременил.

— А они нас так не найдут, без приманки? — Я сразу же встревожилась.

— Лес густой и обширный, здесь научную базу‑то только по координатам и можно найти, что говорить про корабль, — отмахнулся капитан и настороженно покосился на товарища. — А ты не перегибаешь? С космосом, положим, согласен, рискованно. Но чем тебе исследователи не угодили?

— Ну сам подумай, не просто же так пираты мимо пролетали и столкнулись со скучающими на отшибе патрульными, да? Похоже на облаву, а облавы на ровном месте не устраивают. Не удивлюсь, если где‑то здесь есть база этих ребят.

— А с базы нас засечь не могли? — вклинился в разговор Ванька.

— Кто ж их разберёт! Но шанс есть, а лезть самим к ним в руки — не лучшая идея. Даже с учётом, Борь, наличия у нас координат базы. Может, там уже давно никаких учёных нет, или их пираты поймали, или вообще полюбовно договорились. Предлагаю сначала проверить.

— Это, конечно, отдаёт паранойей, но спорить я с тобой не буду; в самом деле лучше перестраховаться. Так что мы с тобой на разведку, а Аля пока попытается оценить степень ущерба.

— А я? — мрачно уточнил брат. Ему явно отчаянно хотелось отправиться в тыл к врагам, но настаивать он благоразумно не стал: бесполезно.

— А ты сестре поможешь. И в случае чего сможешь поднять корабль.

— В случае чего? — едва ли не хором возмутились мы.

— Ничего никто поднимать не будет, — добавила я уже более развёрнуто. — Что за похоронный настрой? Опять же, ты сам говорил, факелы пострадали. Прекратите пугать, мне и без этого уже страшно!

— Ладно, ладно, не ругайся. — Дядя поднял ладони в жесте капитуляции. — Нахваталась от старшего поколения, я прямо узнаю Адкины интонации, — заметил он со смешком.

— Сами воспитали! — возразила я.

На этом разговор исчерпал себя, и мы отправились на камбуз лечить нервы. Впрочем, про «надо выпить» Василич явно ляпнул для красного словца, ограничились ложкой чего‑то крепкого каждому в кружку. Так что эффект получился исключительно терапевтический. Не знаю, как остальные, а я сумела наконец успокоиться. По телу разлилось приятное тепло, к невесть почему озябшим рукам вернулась прежняя подвижность и уверенность; вот только тяжесть из них перекочевала в голову. Отчаянно не хотелось куда‑то идти и что‑то делать, хотелось лечь и уснуть по меньшей мере на сутки, но пришлось волевым усилием сдвигать себя с места. Зечики знают, что там повредилось в двигателях и как всё это чинить. И только ли двигатели с внешними камерами пострадали, или есть другие повреждения.

Мужчины выгнали из трюма небольшой лёгкий антиграв и вооружились одним на двоих бластером — единственным оружием на корабле, хранившимся в капитанском сейфе, и сейчас, кажется, впервые покинувшим привычное место обитания. Мы вышли провожать их к грузовому шлюзу, благо природные условия планеты позволяли, и могли наблюдать, как быстро и бесшумно растворилась в джунглях машинка окраса «хамелеон». На меня данная картина произвела гнетущее впечатление, но я запретила себе об этом думать, решительно развернулась на месте и первой ушла обратно в рубку. Они взрослые умные мужчины, не пропадут.

Эта планета носила название Мирра, была она изучена хуже Лауры, но во всех справочниках проходила как «условно — безопасная». То есть, среда была комфортной для человеческого существования, случаев столкновения людей с агрессивными местными обитателями зарегистрировано не было, опасных форм растений (если их не есть и не трогать) — тоже. Цвет растительности здесь походил на привычный земной, разве что общий оттенок зелени был пыльным, немного белёсым. А в остальном всё вполне мирно и оптимистично: растения похожи на растения, животные похожи на животных, схожий химический состав не только минералов, но и органики.

Главное, чтобы мужчинам не пришлось применять их оружие против людей, которые могут оказаться самыми опасными обитателями планеты. Потому что… верить в дядю Борю с Василичем я верила, но здорово сомневалась, что они смогут что‑то противопоставить самым настоящим пиратам, если на них наткнуться.

И сейчас мне ничего не оставалось, кроме как занять себя работой и позитивными мыслями. О том, что все пираты в панике улетели, и именно их преследовали полицейские. Или о том, что пираты не лезли к учёным, предпочитая скрывать собственное присутствие. Или, на худой конец, что полицейские уже переловили всех негодяев.

Доверительный разговор с кораблём на тему «что у нас болит» затянулся надолго, но оказался весьма результативным, да ещё в меру оптимистичным. Оказалось, двигатели действительно были живы и подлежали восстановлению. Помимо проблем с «факелами» и камерами наружного обзора, правда, обнаружилось ещё несколько травм разной степени тяжести, но все они были излечимы собственными силами. Не сразу и не вдруг, но поломки выглядели не столь страшными, какими могли бы.

Похоже, гналось за нами что‑то сравнительно небольшое и плохо вооружённое, а первый раз действительно зацепило на излёте.

Теперь оставалось провести ревизию собственных запасов (действительно несколько истощившихся) и понять, с чего надо начинать ремонт. Это не заняло много времени: очевидно, начинать стоило с обшивки, в одном месте державшейся буквально на честном слове, и двигателей. Камеры и несколько малозначимых модулей вполне могли подождать до цивилизации, а ещё пару нужных вещей я решила латать по остаточному принципу. В смысле, если останется, чем.

Так что я спокойно прошествовала в технический отсек (по факту — обыкновенную достаточно небольшую кладовку) и начала готовиться к «бою» за здоровье корабля. Первым делом туго переплела косу, собрала в пучок и повязала обыкновенную косынку: всевозможных средств для фиксации волос существовали тысячи, но ничего удобнее на мой взгляд до сих пор придумано не было. Потом нацепила обвязку индивидуально гравитационного подъёмника, потому что добраться до обшивки по — другому было невозможно, и начала крепить к поясу и рассовывать по карманам всё, что могло понадобиться.

— Ты куда это? — подозрительно поинтересовался братец, засунувший нос в мою каморку.

— Выполнять свои обязанности, — пожав плечами, сообщила я. — Пойду заплатку ставить, у меня как раз одна осталась.

— Может, ты не будешь наружу вылезать? — хмуро уточнил он. — Мало ли!

— Если нас найдут, при желании вскрыть корабль не так сложно, — возразила я. — Так что будем мы сидеть внутри, или нет, это ничего не изменит: всё равно поднять его в воздух сейчас не получится, и убежать мы не сумеем. А если я быстро починю то, что нельзя исправить изнутри, шансы удрать повысятся.

— Ладно, только я с тобой!

— И что ты там будешь делать? — Я в ответ вздохнула. — Вань, давай лучше ты будешь мне помогать, как дядя Боря и просил? Для этого тебе нужно сидеть внутри с терминалом, отвечать на вопросы по ближней связи и отдавать нужные команды оборудованию.

На том и порешили. К сожалению, мои рабочие терминалы за пределами корабля не работали — обшивка мешала, а выводить отдельный канал связи под них конструкторы не стали. И это было очень разумно: большинство поломок можно было исправить изнутри, а внешние работы такого пристального контроля не требовали. Я и сейчас бы прекрасно обошлась без брата, но нужно было его чем‑то занять, чтобы не путался под ногами. Потому что, если на нас вдруг в самом деле нападут бандиты, особой пользы от него всё равно не будет, — он же не взвод спецназа, правда! — а так он хотя бы не будет лезть под руку и даже получит возможность действительно облегчить мне работу.

Ещё оставался, правда, риск встречи с местными неразумными обитателями, от которых Ванька как сторонний наблюдатель мог бы меня предостеречь, но тут я предпочла довериться везению. С мелкого станется ещё раз пошутить, я с перепугу что‑нибудь сломаю, и привет. Нет, навряд ли он решит развлечься подобным образом в сложившейся ситуации, но мне было спокойней в одиночестве.

И я приступила к работе.

…Когда мы сели, — или, вернее, рухнули, — в лес, местное светило находилось около зенита, а сейчас, когда я уже заканчивала с обшивкой, мурлыча себе под нос песенку, ощутимо вечерело. Гибкие ветви свободно стоящих раскидистых огромных деревьев, между которыми корабль казался игрушечным, давно уже расправились, закрыв от нас небо и нас — от него. Анализатор среды, — широкий браслет, плотно обхватывающий руку, — ровно светился зелёным, поэтому дыхательный фильтр лежал в кармане, а я наслаждалась запахами леса. Здесь воздух был тяжеловатый, тёплый, влажный, пах прелостью и сыростью, но это всё равно было приятно. Наверное, если бы не термобельё под комбинезоном, мне бы было жарко или душно, а так я могла работать в своё удовольствие.

За мужчин я не слишком‑то волновалась. До цели им было несколько часов лёту, а некоторое время назад дядя прислал Ваньке сообщение, что они уже выдвигаются в обратный путь. Подробностей он не сообщил, но, надо думать, всё было неплохо, если он рискнул вообще воспользоваться связью.

Оставалось около получаса работы, когда общее благостное настроение и уютное спокойствие лесной тишины было нарушено. Я долго не могла понять, в чём проблема и что не так: никаких тревожных звуков не было, на дурное предчувствие это не походило, на какие‑то более низменные проявления вроде усталости — тоже.

Но потом всё‑таки сумела сформулировать, что меня тревожило. Это было ощущение чьего‑то пристального взгляда. Не враждебно — агрессивного, а… как будто ты делаешь что‑то сложное и важное, но у тебя над душой стоит зевака, с любопытством ловящий взглядом каждое движение. И вроде вреда от него никакого нет, но раздражает.

Поскольку появление подобных наблюдателей было, мягко говоря, неожиданным и нежелательным, я испуганно встрепенулась и заозиралась. Я висела в воздухе на высоте чуть меньше десятка метров сбоку от корабля, поэтому обзор был неплохой. Только как я ни вглядывалась в зеленоватый сумрак, никого и ничего разглядеть не сумела, кроме какой‑то мелкой живности в ветвях. Даже крупных животных поблизости видно не было. Я вообще не помнила, чтобы в описании фауны планеты присутствовал кто‑то крупнее средней собаки. Пожав плечами и поморщившись, — наверное, мерещится всякое с устатку, — обернулась обратно к неоконченной работе. И запнулась взглядом о посторонний объект, висящий буквально в паре метров от меня, над «заплаткой». Вернее, начинавшийся там, а всё остальное располагалось несколько выше и дальше.

Я пару секунд в полном шоке разглядывала представшее передо мной видение, а потом не придумала ничего другого, кроме как с визгом шарахнуться назад, запустив в зверюгу тем, что было в руке — «сварочным» аппаратом, на молекулярном уровне позволявшим скрепить края заплатки с обшивкой корабля. Получилось метко, прямо в морду. Животное обиженно взвизгнуло в ответ, по — волчьи выщерило на меня большие плоские зубы и припустило прочь во все крылья.

А я набрала в грудь побольше воздуха и проводила беглеца ещё одним переливчатым воплем. И хотелось бы сказать, что это был победный клич, только орала я отнюдь не от радости.

Буквально через пару мгновений, — я всё ещё висела на месте и пыталась перевести дыхание и взять себя в руки, — из корабля буквально выкатился брат с какой‑то тяжёлой штукой наперевес. Правда, найдя меня взглядом, он замер на нижней ступеньке трапа. Взгляд из испуганно — злого стал растерянным.

— Алёнка, ты чего орёшь? — хмуро уточнил он, снизу вверх глядя на меня и опуская своё оружие. — Я уж решил, тебя тут убивают.

— Ва — ань, — сипло выдохнула я, пикируя к нему, вцепляясь в его локоть и затравленно озираясь. — Я сейчас такое видела! Вань, у меня не глюки, правда? Я в него «кочергой» запустила, и даже попала! Вань, я с ума схожу, да?!

— Да погоди ты; ну мало ли, кто тут водится, — отмахнулся братец. Спустился на землю и двинулся к тому месту, над которым я пару секунд назад висела.

В невысокой желтоватой местной траве, в паре метров в стороне, белел корпус сварочного аппарата, который все по привычке называли «кочергой» (кажется, за внешнее сходство; я смутно помнила, что означало это слово), и никто уже не помнил заводского названия. Я всё это время висела на локте Ваньки и испуганно поглядывала на небо. Зечики с ним, что он моложе меня и даже почти мальчишка; зато он высокий и крепкий, и у него гарантированно полный порядок с головой, а вот за себя я уже была не уверена.

Переложив своё оружие, при ближайшем рассмотрении оказавшееся обыкновенной гантелей, в левую руку, за которую цеплялась я, брат стряхнул меня и присел на корточки, чтобы подобрать «орудие возмездия». Только когда Иван выпрямился, я опять ухватилась за него: так, определённо, было спокойней.

— И кого ты так приголубила? — полюбопытствовал он, разглядывая кочергу. На светлом шершавом пластике отчётливо выделялись мелкие красные брызги.

— Вань, ты мне не поверишь, но это был пегас, — потерянно пробормотала я. Кровь явно свидетельствовала о том, что это была не галлюцинация. А жалко; я бы предпочла вариант с трещиной в собственной коре. В него, определённо, было легче поверить.

— Тебе с перепугу и динозавр трёхголовый привидеться мог, — пренебрежительно фыркнул он. — Ну, подумаешь, птичка какая‑то полюбопытствовала…

— Вань, это была лошадь с крыльями! — Я нервно всплеснула руками, чувствуя, что нахожусь уже на грани истерики. — Здоровенная белая лошадь вот с такой головой, — я показала руками, какой именно, — и крыльями! Белыми, в перьях!!

— А перья ты сосчитала, когда пыталась сбить его звуковой волной? — ехидно, почти идеально скопировав Василича, уточнил братец. — Алёнк, ну мало ли на кого инопланетная зверюга похожа!

— Вань, оно на меня рычало, и зубы у него были лошадиные! — возмутилась я.

— Она и зубы уже рассмотрела, — скептически хмыкнул брат. — Что ты паникуешь? Пойдём, попросим маму Аду сделать анализ, она тебе сразу скажет, что никакой это не пегас, просто местная любопытная зверушка. Ну, может, внешне похожая.

— Да, действительно, — пробормотала я, покорно плетясь за Ванькой и на ходу пытаясь взять себя в руки. — Подумаешь, ну, похоже… Не глюк же, раз кровь есть! И лошади ведь не рычат, да? И летать такая туша на таких маленьких крылышках не может, так что, наверное, она просто пустая внутри. И никакая не лошадь. Жалко, внешние обзорные камеры не работают, можно было бы его разглядеть.

— С возвращением, — насмешливо поприветствовал он моё воссоединение со здравым смыслом. И проговорил, открывая дверь камбуза: — Мама Ада, тут Алёнка какую‑то местную зверюгу покалечила; давай глянем, что за зверь?

— За что ж ты её так, голубушка? — участливо поинтересовалась та в ответ, на что братец пакостно захихикал, а я праведно возмутилась. — Пойдёмте.

— А что она лезет мне в лицо?! Здоровенная дура!

— Ага, шлямба глухая, — насмешливо поддержал Ванька.

— Не глухая, а заглохлая! — возразила я. — Глухая — это ты. Учи матчасть!

— А заглохлая тогда кто? — уточнил он.

— Заглохлая шлямба — это такая деталь. Если её расклинить, всё сразу станет хорошо и перестанет ломаться.

— Где станет хорошо? — полюбопытствовала Ада, вслед за которой мы шли в медотсек.

Эта фраза, про «заглохлую шлямбу», была нежно любима дедом Ефимом, от него я её и подцепила. Употреблял он её нечасто и в основном по делу, так что остальные нахвататься не успели, а мне выражение понравилось и прижилось.

— Везде, — туманно отозвалась я. — На всех слоях мироздания.

Стараниями тёти рабочий кабинет бортового врача был оснащён не то чтобы по последнему слову техники, но весьма достойно для маленького частного грузовика. Наша хозяйка была склонна к разумной перестраховке и старалась быть готовой к любой напасти, что уж говорить об элементарных исследованиях.

Анализ вещества, предположительно являвшегося кровью, много времени не занял; современное оборудование делает подобные вещи за считанные минуты. Правда, ознакомившись с его результатами, тётя Ада укоризненно уставилась на нас и сокрушённо качнула головой.

— Дети — дети, как же вам не стыдно?

— За что стыдно? — растерянно уточнила я. — Это не кровь?

— Где же вы, охламоны, лошадиную кровь‑то достали? Никак, пищевой синтезатор перенастроили. Ох, нашли тоже мне время шутки шутить!

— Лошадиную?! — вытаращился на неё Ваня, потом подозрительно покосился на меня. — Алёнк, ты прикалываешься что ли?

— Лошадиную, — кивком подтвердила тётя. — Алечка, деточка, ну от тебя я такого точно не ожидала. Ладно, мужчины… Ты что, таким образом мечтала обрести принца на белом коне? Посредством пищевого синтезатора?

— А я тебе говорила, что это был пегас! — заявила я, наставив на брата указательный палец. — А ты мне не верил!

— Алечка, родная, какой пегас? — укоризненно протянула Ада. — Говорю же, обыкновенная лошадь, белая. То есть, конь. Самец. Насколько могу судить, вполне здоровый.

— Вот, Алёнка! К тебе настоящий жеребец подкатывал, а ты его кочергой по морде! — заржал братец.

— Тёть Ада, как же обыкновенный, когда он крыльями махал? — жалобно протянула я, проигнорировав зубоскала. — И, кстати, рычал на меня! И висел в воздухе на высоте десяти метров!

— Не знаю уж, чем он там махал, этот ваш жеребец, и какие звуки издавал, да только это была обыкновенная лошадь. И если вы не дурачитесь, мне страшно интересно, каким таким образом обыкновенная земная лошадь вдруг очутилась на другой планете. А уж прилепить декоративные крылышки поверх индивидуального подъёмника можно хоть даже мне, — неторопливо выключая и убирая оборудование, проговорила женщина.

— Почему сразу подъёмника? — пробормотала я смущённо. Такой простой вариант мне в голову почему‑то не пришёл, хотя я и не представляла, каким ещё образом такая здоровенная туша может держаться в воздухе.

— То есть, ты таки настаиваешь, что оно летало своим ходом? — с лёгкой иронией поинтересовалась тётя. — Алечка, ты же инженер, подумай сама. Даже если бы оно весило много меньше лошади и могло оторваться от земли, птички не умеют зависать на одном месте.

— Ну почему? А колибри? — обречённо и уже из чистого упрямства возразила я. Тётя Ада ответила сочувственной понимающей улыбкой.

— Ага, колибри с лошадь размером, — хохотнул брат. — О! Наши приехали! — вдруг сообщил он. Видимо, бик, красовавшийся на лохматой голове братца, был сейчас подключён к внутренним системам корабля. Лошадь с крыльями была временно забыта за насущными делами: мы дружно ринулись навстречу путешественникам.

— Всё в порядке? — вопрос прозвучал одновременно с обеих сторон открывшейся двери внутреннего шлюза. После чего мы все, пересчитав друг друга взглядами, дружно облегчённо выдохнули, хотя принимающая сторона тут же напряглась. Недостачи не обнаружилось, зато мужчины привели гостя.

Напряглись для порядка: на грозного пирата пожилой худощавый интеллигентного вида мужчина не походил и вообще выглядел совершенно безобидно. Он молчал и разглядывал нас с умиротворённой улыбкой. Гость был одет в странный белый комбинезон, разукрашенный непонятными пиктограммами на груди, плечах и вокруг предплечий.

— Доброго вечера, сударь, — первой опомнилась тётя, а потом и мы с Ванькой выдали своё синхронное «здрасьте».

— Да, доброго! — улыбка стала совсем блаженной, мы с братом ошарашенно переглянулись, но от кручения пальцем у виска удержались оба.

— Ада Таль, очень приятно познакомиться, — продолжила явно озадаченная тётя.

— Приятно, — откликнулся мужчина и закивал.

— Василич, дядь Борь, что вы с ним сделали? — громким шёпотом уточнила я.

— Всё хорошо, экспедиция проходит строго по плану, скоро уже будут конкретные результаты! — отчитался счастливый гость.

— Наговариваешь ты на нас, Алёнушка! И пальцем не трогали, он такой и был, — тут же возразил Василич, а дядя Боря как обычно начал наводить порядок.

— Пойдёмте, переместимся в более удобное место, — скомандовал он. — Что мы в коридоре толчёмся? В медотсек. Ада, осмотришь его? Вдруг это какой‑то препарат, сбой или внушение, и можно будет вернуть его в реальность.

— Ох, как я сомневаюсь, — качнула головой та. — Но отчего бы, в самом деле, не попробовать!

И мы двинулись обратно в только что покинутый отсек. Места там было не так много, — корабль маленький и малонаселённый, больше просто некуда, — но поместиться должны были все.

Центр почти квадратного помещения занимал операционный агрегат — стол со спускающимися к нему с потолка приборами непонятного мне назначения. В медицинскую аппаратуру я своими шаловливыми ручками не лезла принципиально, следуя сугубо врачебному принципу «не навреди», хотя иногда всё‑таки приходилось помогать. Но, по большей части, с периферией и более — менее универсальными устройствами.

По левую и по правую руку располагались койки для пациентов, которые при необходимости могли выполнять функции анабиозных камер: если помочь человеку своими силами было невозможно, его полагалось сгрузить туда до момента доставки в цивилизацию. А прямо, напротив входа, располагался пульт управления всем этим хозяйством, включавший в себя также комплект приборов попроще (многие из которых можно было снять и использовать за пределами медотсека). Венчал всю эту красоту типичный шлем терминала, очень похожий на мои. Который, по счастью, покидал насиженное место только для периодических проверок: он предназначался для непосредственного управления операционным агрегатом и использовался в особенно тревожных случаях, а таких, тьфу — тьфу — тьфу, на этом корабле не было.

— Так что это за тип? — поинтересовалась тётя Ада, усаживая послушного пациента на отдельное кресло возле пульта и производя непонятные мне манипуляции с какими‑то из приборов.

— Профессор Кузнецов, к вашим услугам, — неожиданно разумно отозвался он. А потом в ответ на наши подозрительные взгляды добавил. — У нас всё хорошо!

— Кажется, я начинаю ему завидовать, — задумчиво прокомментировал Василич.

— Это — единственный найденный нами обитатель исследовательской станции, — ответил капитан на заданный вопрос и бессильно развёл руками. — В каком виде нашли, в таком и прихватили.

— А что случилось с остальными? — подозрительно уточнила тётя. — Всё‑таки, пираты?

— Сомневаюсь, — дядя качнул головой, — никаких следов нападения, боя или паники. Они вообще как будто просто ушли, а этот крутился возле передатчика. Аппаратура вся, кстати, работает идеально, мы на всякий случай от них связались с Землёй и доложили обстановку. Обещали в кратчайшие сроки прислать помощь. Кажется, на родине случилась локальная паника, там же были свято уверены, что здесь полный порядок. У вас‑то тут как?

— Алёнка пегаса видела, — тут же сдал меня братец. — Даже попыталась добыть тушу, но сил не хватило.

— Да — а, замечталась девочка! — протянул Василич, задумчиво качнув головой. — И где же результат?

— Результат чего? — с подозрением уставилась я на него. Чувствовалось, что штурман издевается, но пока было непонятно, в чём именно.

— Встречи с пегасом, — терпеливо пояснил он. — Он же, говорят, поэтам вдохновение приносит! Вот я и интересуюсь.

— Василич, не знаю, как с пегасами, но лошадь там точно была, — заступилась за меня тётя Ада. А я, окинув веселящегося штурмана мрачным взглядом, тихо проворчала:

— Штурман наш сидит унылый, не шуткует, не язвит. Подцепил он спьяну бабу, утром понял — трансвестит.

Пару секунд повисела озадаченная тишина, потом тётя Ада возмущённо ахнула «Аля!», но дальнейшие её слова потонули в громовом хохоте героя поэмы и присоединившегося братца.

— Теперь верю в пегаса, — со смешком заметил более сдержанный дядя Боря.

— Ох, Алёнка! Ну язва же растёт, в чистом виде язва! — Эмоционально хлопнув себя ладонями по коленям, Василич утёр радостную слезу.

— Да выросла уже, кажется. — Капитан окинул меня насмешливым взглядом.

— Попортили мне девку, как есть — попортили! — проворчала, сокрушённо качая головой, тётя Ада.

— Ада Измайловна, как не стыдно такие ужасы предполагать? — обиделся штурман. — Ребёнок же!

— А ты вообще молчи, охальник! — окоротила она Василича. — Я тебя сколько просила, при детях не выражаться?

— Так всё же культурно, ни одного грубого слова, — не поддался тот.

— Уймитесь вы уже, — одёрнул их обоих капитан и постарался вернуть разговор в конструктивное русло. — Ада, как там наш профессор? Алён, и с ремонтом как успехи, сумеем починиться своими силами? Мы там кое‑что намародёрствовали на базе, может пригодиться, посмотришь потом. И что это за история с лошадью, расскажите подробно.

Отчёт о поломках и перспективах ремонта сразу повысил градус общего настроения. История встречи с мифическим животным много времени не заняла; наверное, потому, что обошлось без ехидных замечаний как штурмана, так и братца. Все, похоже, прониклись серьёзностью момента и дружно вспомнили, что мы не отдыхаем на заправочной станции, а находимся на малоизученной планете. Старшее поколение тоже в итоге сошлось на чьей‑то странной шутке (может, даже пропавших учёных), хотя та и не объясняла странного поведения лошади, явно чувствовавшей себя в воздухе весьма уверенно, да и манеры поведения имевшей отнюдь не лошадиные. В любом случае, этот вопрос можно было отложить до лучших времён, а пока всех значительно больше занимал гость.

Который по заверениям тёти Ады физически был вполне здоров и явно отлично себя чувствовал, о чём регулярно заявлял во всеуслышание. Некоторое сомнение у нашего корабельного доктора вызывали имплантаты в профессорской голове, но выяснить, имели ли они отношение к помрачению рассудка или гость помрачился самостоятельно, она не могла. Тут уже нужны были психокорректоры со своим сугубо специфическим оборудованием, и тётя расписалась в собственном бессилии. Мозг человека — слишком тонкая штука, чтобы лезть туда без подготовки и соответствующих навыков, так что оставалось ждать помощи.

Тем более, профессор оказался существом вполне безобидным и самостоятельным. То есть, он вполне мог позаботиться о себе, самостоятельно питался, понимал назначение большинства предметов, внятно отвечал на некоторые вопросы и сходу выдавал какие‑то опусы из области биологии. Только на вопрос «что случилось на станции?» и вообще почти на любые вопросы о прошлом отвечал неизменным радостным «всё хорошо, работы идут строго по плану, даже порой с опережением графика!» Но всё равно на ночь гостя заперли в каюте «именем капитана», который теперь единственный мог его выпустить.

Утром как обычно хотелось поспать подольше, но сегодня я была настроена послушаться будильника и приступить к выполнению собственных обязанностей с началом светового дня. Кто знает, как здесь меняется погода и какие неприятности могут ждать впереди! Лучше всё‑таки встречать их с целым корпусом и на ходу, чем лёжа на земле с дыркой в боку.

На камбузе, куда сонная я приползла выпить кофе, за чаепитием обнаружилось всё старшее поколение. Сидели хорошо, уютно, расписывали «пулю», и я искренне позавидовала их цветущему виду. Я себя сейчас чувствовала совершенно разбитой и ужасно не выспавшейся. Всю ночь снилась почти бессюжетная однообразная ерунда, похожая на старую игру, в которой надо было лететь на космическом корабле и сбивать атакующие корабли условного врага. Только в качестве вражеских кораблей у меня выступали принцы на пегасах, а в качестве оружия — верная «кочерга», раз за разом неизменно возвращающаяся назад. Не знаю, чего бы мне стоило поражение, но оборону я держала стойко. Наверное, потому и проснулась, кажется, ещё более уставшей, чем была вечером.

— Алечка, а ты что так рано? — растерянно уточнила тётя Ада. — Садись, покушай!

— Так ремонт же! А завтракать попозже, я пока за кофе, — поспешила воспротивиться я. Она в ответ бросила на меня укоризненный взгляд, но отнеслась с пониманием и настаивать не стала. Это обедали и ужинали мы все вместе, а завтрак тётя гуманно отдавала на откуп каждому, разумно полагая, что ни будить кого‑то ради еды, ни заставлять остальных ждать не стоит.

Пока я упрямо пыталась проснуться при помощи обжигающего ароматного напитка, игра продолжалась под бодрые прибаутки Василича вроде «интеллект против фарта бессилен», «если колода не сдаётся, её уничтожают» и «если карта не идёт к Магомету, Магомету пишут в гору», коих штурман знал великое множество или вовсе выдумывал на ходу и, по — моему, никогда не повторялся. А вот когда я засобиралась на выход, мужчины явно вознамерились составить мне компанию.

— Да ладно вам, я с дядей буду на связи, ничего со мной не случится, — попыталась воспротивиться я.

— Пойдём — пойдём, сокрушительница диких лобедей! — подбодрил меня штурман. — Мы не только ради тебя, надо ещё вчерашнюю добычу разобрать. Думаешь, мы приглядывались, когда брали? Покидали что было, да поехали.

— Укротительница кого? — только и уточнила я. Жаловаться на такую опеку было глупо и совестно; наоборот, стоило сказать спасибо.

— Лобедей. Или всё‑таки лешадей? — повторил он задумчиво.

— Дядь Борь, а что с нашим гостем? — обратилась я уже к другому спутнику. — Он там вообще живой?

— Живой, — он пожал плечами, — спит. Я поглядываю за ним, всё в порядке.

— Интересно, это обратимо? Ну, то состояние, в котором он пребывает, — пробормотала я.

— Разберутся, — отмахнулся дядя.

— Может, и не надо его никуда обращать? — предположил Василич. — У человека всё хорошо, жизнь прекрасна, никаких тревог и волнений. Говорю же, я ему уже завидую.

— Жень, можно подумать, у тебя столько забот, одни сплошные беспокойства! — Капитан насмешливо улыбнулся.

— Конечно. Я, Борь, неравнодушный человек, меня тревожат судьбы Родины и проблема хронической деградации человеческого разума, — с заметной гордостью сообщил штурман.

— Проблема деградации, как я понимаю, стоит особенно остро? — иронично заметил дядя.

— Ай, да с вами разве деградируешь в своё удовольствие! — отмахнулся он. — Ни выпить, ни подраться.

Перешучиваясь в таком духе, они ушли в трюм, чтобы выгнать наружу гравилёт с добычей и заняться сортировкой на свежем воздухе, держа в поле зрения меня и ближайшие подступы. Я же, опасливо озираясь, вооружённая не пострадавшим, к счастью, во вчерашнем столкновении сварочным аппаратом, отправилась доделывать заплатку. Очень надеялась, что летучая лошадь не вернётся страшно мстить за нанесённое оскорбление и не приведёт с собой друзей.

Сейчас, несколько успокоившись после вчерашнего стресса, я не так нервно реагировала на собственную встречу с мифическим существом. Это поначалу, от неожиданности испугалась, а сейчас уже была способна мыслить конструктивно. Мало ли, что это было за существо! Тот факт, что у него лошадиная кровь, совсем не означает, что это на самом деле лошадь. Может, это сложный робот с антигравитационной установкой внутри? Непонятно, кому и зачем могло понадобиться создавать подобное, но ничего невероятного в нём не было. Может, какой‑нибудь чудак — богатей, ограбленный обитавшими здесь пиратами, использовал этого пегаса в качестве транспортного средства. Ну, не хватало человеку сказки в жизни! Эта версия (со сложным роботом), кстати, объясняла и странное поведение пегаса, и его самостоятельность: при желании можно было заложить любую программу. Это создание искусственного разума незаконно, а вот сделать искусственную зверушку можно, если у тебя куча денег. Впрочем, при наличии кучи денег, подозреваю, и запрет с разумом можно обойти.

 

Глава третья

в которой помощь не успевает прийти.

Шли третьи местные сутки нашего пребывания на этой далёкой планете. Вечерело. Я с чувством выполненного долга восседала прямо на грузовом трапе (точнее, одном из: всего шлюзов было четыре, и по необходимости корабль садился на нужный бок), любуясь пейзажем и наслаждаясь живой лесной тишиной.

Ремонт второго двигателя был закончен буквально час назад, и я решила позволить себе передышку до завтрашнего дня. Настроение было приподнятым, потому что жизненно важные работы закончились и при необходимости мы вполне могли уже дать дёру с этой гостеприимной планеты. Меня согревало чувство заслуженной гордости: если один из «факелов» задело едва — едва, то со вторым пришлось повозиться, но я в итоге всё же справилась. Что называется, сдала экзамен в полевых условиях, дед Ефим мной бы гордился. Но в отсутствие старшего механика оставалось довольствоваться похвалами остальных членов экипажа.

Удирать мы пока не спешили, но и за пределы корабля старались не выходить, не говоря уже о том, чтобы углубляться в лес и заниматься поисками пропавшей экспедиции. Это не помощь терпящему бедствие кораблю в открытом космосе, это действия в условиях, в которых не ориентировался никто из нас. И с куда большей вероятностью мы не то что никому не помогли бы, но ещё и сами пропали.

Василич с дядей вчера ещё раз слетали на базу, чтобы снова связаться с Землёй (наша «Выпь» опять показывала характер, а мне пока было не до неё), но там всё было без изменений, никто не возвращался и спрашивать с нас за пропажу профессора и ценного оборудования не спешил. Прихваченное второпях запасливыми мужчинами оборудование, кстати, мы вернули, несмотря на мою жадность: кое от чего особенно ценного я бы не отказалась. А всяческие расходные материалы решили экспроприировать. Вот когда прилетят компетентные органы, тогда и отчитаемся. Если им будет дело до нашей мелкой кражи.

Всё‑таки, замечательное место — лес. Особенно, когда живёшь в корабле и не так уж часто видишь что‑то кроме его светло — серых стен. После долгих перелётов без высадок на такие вот тихие удалённые планеты в первый момент даже накатывает лёгкий приступ агорафобии. Правда, сейчас я была от этого избавлена: налюбовалась на Лауре, а здесь пространство было значительно более закрытым из‑за густоты леса.

В частом подлеске и днём загадочно шевелились бесформенные тени, а сейчас они ещё уплотнились, и всё казалось, что под каждым кустом сидит какой‑то зверёк и наблюдает за нами. Правда, страшно не было, не чувствовалось никакой враждебности. Да и что с нами может случиться под прикрытием силового поля корабля? Мы, собственно, из‑за него и сидели на трапе: от корпуса до границы защиты было всего метра три.

Мы — это я и примкнувший в качестве охраны и компании Василич. Штурман что‑то читал с бика (благо, внешнее освещение для этого не требовалось), а я тихонько играла, периодически замолкая и вслушиваясь в лес. Из всего экипажа Рыков относился к моей музыке с наибольшей симпатией и с удовольствием пользовался возможностью послушать.

Перекличка каких‑то зверьков или птиц — кто знает, к какому виду относятся местные обитатели, ни разу не подошедшие к нам на расстояние, достаточное для внимательного изучения, — неожиданно создавала ощущение домашнего уюта. Я не могла объяснить, как это связано, но общее впечатление от такого звукового фона было как от мурлыканья кошки.

Уже опустились сумерки, когда среди подлеска вдруг мелькнул смутный силуэт существа, несколько более крупного, чем готовящиеся ко сну зверюшки, но явно значительно меньшего, чем давешний пегас. Я насторожилась, вглядываясь в полумрак. Показалось?

Силуэт мелькнул ещё раз, уже ближе; зыбкий, яркой белизной выделяющийся на фоне окружающего мрака и даже как будто слегка мерцающий.

— Василич, — тихонько позвала я. — У меня галлюцинации, или там в самом деле кто‑то есть?

Мужчина, до сих пор лежавший на спине, закинув руки за голову, приподнялся и, сощурившись, вгляделся в сумерки.

— Где?

— Вон там сейчас было… ой! Оно сюда идёт! — шёпотом ахнула я, потому что силуэт приблизился ещё и наконец стал вполне различим среди ветвей. — Это что, привидение?!

На киношно — мифический призрак существо было похоже сильнее всего. Человекообразная фигура в белом балахонистом одеянии плавно скользила среди ветвей, кажется, совсем не тревожа листву. Выглядело в самом деле жутковато, и если бы я была одна, давно бы уже убежала в корабль. Но сейчас я заразилась от Василича невозмутимостью, и наблюдала за приближением непонятного существа почти спокойно, с опасливым любопытством.

— Баба, — через несколько секунд сообщил штурман, щурясь и вглядываясь в привидение. — Точно, баба! Борь, тут похоже кто‑то из блудных учёных объявился. Ну, или то, что их заблудило, — сообщил он по корабельной связи.

Ответа дяди я не слышала, но приказа срочно отступать не было. Или Василич его просто проигнорировал?

Фигура тем временем ещё приблизилась, и уже я сама сумела различить то, что понял мужчина несколькими секундами ранее. Это действительно была женщина или что‑то на неё похожее, одетая в длинное белое платье, подол которого волочился по траве. Длинные светлые волосы волной спадали до талии; или это всё‑таки был какой‑то платок?

Двигалась она размеренно, неторопливо и целенаправленно, и целью её явно были мы. Даже несмотря на присутствие моральной поддержки в виде Василича, наблюдать за этим было чем дальше, тем жутче, и сгущающаяся темнота лишь усиливала впечатление. По спине пробежали мелкие мурашки, и я рефлекторно прижала к себе скрипку, зябко поёжившись.

Умом я понимала, что мне ничего не грозит, я под защитой, совсем рядом есть ещё и дядя Боря, который сейчас наверняка придёт и во всём разберётся. Но то умом, а где‑то внутри шевелился иррациональный потусторонний страх. Белая фигура на чёрном фоне, надвигающаяся медленно и неотвратимо, как сама смерть, вызывала из подсознания какие‑то совсем старые смутные образы, записанные туда в глубокой древности. И хотя явной угрозы от ночной гостьи не исходило, всё равно было здорово не по себе.

Она молча подошла совсем близко, остановилась у самой границы силового поля, выглядящей как слегка мутноватая плёнка мыльного пузыря, и, судя по движению головы, окинула взглядом корабль. У меня немного отлегло от сердца: преодолеть защиту незнакомка явно не могла.

— Что тут у вас… опа! — раздался за нашими спинами голос дяди Бори, и незнакомка тут же перевела на него взгляд. — Добрый вечер.

— Тёмной ночи, — мягко откликнулась гостья. Спокойно, совершенно без акцента, и мы со штурманом озадаченно переглянулись. Речь‑то была понятна, а вот голос — очень странный; журчащий, очень музыкальный и совершенно неестественный. — А я всё ждала, когда хозяева догадаются проявить вежливость, — заметила она.

— Хозяева первые вежливость проявляют, когда гости званые, — отозвался дядя, останавливаясь рядом с нами и не спеша бросаться навстречу странной особе и отключать защитное поле. Надо ли говорить, что я полностью одобряла такой подход!

— Званые? — голос женщины раздражённо звякнул. То есть, натурально — звякнул, парой звуков сорвавшись на фальцет. Я с сомнением покосилась на скрипку в руках, не она ли этот звук издала. Потому что скрипка такое умела, а вот от живых людей я подобного прежде не слышала. С другой стороны, кто поручится, что эта особа — живая? Может, она вообще робот. Или голограмма. Хотя нет, была бы голограммой — наверняка не остановилась бы перед защитой. — Вы набросились на безобидное существо, и должны быть благодарны, что я пришла к вам пока лишь для разговора, а не для священной мести!

Мы с Василичем снова переглянулись и он тихонько присвистнул, намёком обозначив более прямолинейное и грубое «ку — ку». Я мысленно согласилась.

— А безобидное существо — это…? — уточнил тем временем наш капитан.

— Элладригон! — торжественно и непонятно отозвалась она.

— Простите? — растерянно переспросил дядя. — Это латинское название?

— Это имя, — раздражённо огрызнулась незнакомка.

— А — а, так это была ваша лошадь! — догадалась я.

— Лошадь?! — ледяным тоном уточнила она. — Благородного пегаса назвать лошадью, это… Впрочем, что с вас, обезьян, взять!

— Мы готовы компенсировать нанесённый ущерб, это получилось не со зла, а по нелепой случайности, — нашёлся дядя Боря, и собеседница несколько смягчилась.

— Будет достаточно просто извинений.

— Перед вами или перед ло… Элладригоном? — не утерпела я. Василич покосился на меня насмешливо, но незнакомке вопрос неожиданно понравился.

— Я ему передам, дитя, — благосклонно кивнула она.

— Тогда извините, я не нарочно. Просто он очень неожиданно появился, и я испугалась, — честно проговорила я. Не сказала бы, что мне было так уж стыдно перед напугавшей меня до истерики лошадью (тем более, пострадало по большей части её самолюбие), но объяснять это странной хозяйке крылатого коня явно было бессмысленно.

— Что ж, я тебя прощаю, дитя, — проявила великодушие гостья.

— С вашим пегасом мы заочно познакомились, а как зовут вас? — полюбопытствовал Василич. — Это вот Алёна, я Евгений, а это Борис.

— Какие сложные и резкие у вас имена, — качнула головой та. — Меня зовут Дунивиэль, Светлая Владычица.

Судя по тону гостьи, все слова явно должны были писаться с большой буквы. С очень большой буквы. Я бы даже сказала, с самой большой буквы.

— Так и зовут? — растерянно кашлянув, уточнил капитан. — А Владычица чего, если не секрет?

— Этого леса, конечно! — пояснила она с таким видом, будто вопрос был ужасно неприличным.

— Кхм. Вот оно что! — медленно кивнул дядя.

Не знаю, до чего бы мы договорились в итоге, но в этот момент вслед за дядей Борей подтянулся наш профессор. За прошедшие дни он вполне прижился, чувствовал себя как дома и совершенно не обижался ни на постоянный контроль, ни на запертую на ночь дверь. Да и вообще он оказался на редкость необременительным гостем: проявлял похвальную аккуратность и ненавязчивость, с замечаниями ни к кому не лез, ел с аппетитом. За его судьбу мы переживали вполне искренне и очень надеялись, что на Земле ему смогут помочь с восстановлением собственной личности.

— Дунечка! — обрадовался он при виде Светлой Владычицы. — Милочка, а вы уже подготовили отчёт?

— Я не Дунечка! — взвизгнула она, отчего мужчины поморщились, а я обхватила голову руками, закрывая заодно уши. Пронзительный звук ввинтился в уши, отозвавшись болью в голове, будто её прожгли насквозь от уха до уха. — Я Дунивиэль! Светлая Владычица Леса! — гневно топнув ногой.

— Дунечка, милая, да хоть всей планеты, но отчёт всё‑таки будьте добры подготовить, а то Лариса Ивановна с Вадиком выбьются из графика, — со всё той же блаженной улыбкой, полностью проигнорировав возмущение собеседницы, повторил Кузнецов.

— Пойдём‑ка, профессор, мы с тобой чаю попьём, — первым среагировал Василич, поднимаясь на ноги и приятельски обнимая того за плечи. Профессор традиционно не стал возражать и позволил увести себя в корабль, а дядя Боря обратился к пышущей гневом гостье.

— Простите великодушно, о, Светлая Владычица, этого мужчину, он стар и болен. Не соблаговолите ли вы осенить светом своей красоты нашу скромную обитель, почтив её своим присутствием. И испить с нами росы, наполненной солнечным светом, — с каменным лицом проговорил он, удостоившись от меня очень подозрительного взгляда. Уж не рехнулся ли наш капитан заодно с гостями?!

— Приятно слышать достойную речь достойного мужа, — тут же смягчилась Дунивиэль (или всё‑таки Дуня?). — Я с удовольствием приму ваше предложение, досточтимый Борис. Только мне не хотелось бы разрушать ваш защитный контур, не могли бы вы его убрать?

— А, да, сию секунду.

— Дядь Борь… — громким шёпотом начала я, с трудом борясь с подступающей паникой и прикидывая, что делать, если это заразно, и наш капитан действительно подхватил что‑то от гостей.

— Потом объясню, — тихо отозвался он, качнув головой, и галантно предложил даме локоть. — Прошу!

Они двинулись в глубь корабля, а я, не забыв закрыть за собой шлюз и поднять трап, поспешила следом. Вот чего никогда не подозревала в дяде, так это наличия подобных ораторских талантов. Где он такого нахватался вообще?!

При ярком свете Владычица Дунечка выглядела более чем странно, даже жутковато. Непропорционально большие голубые глаза, неестественно яркие золотые волосы, странные черты лица, длинные заострённые кверху уши. При виде этих ушей в памяти шевельнулось что‑то смутное, но я так и не вспомнила точно. Кажется, наша гостья напоминала какого‑то сказочного персонажа из той же глубины веков, что и пегас. Уши, уши… С ушами у меня ассоциировалось странное имя «Иа — иа», но я уж тем более не сумела вспомнить, где его слышала. По — моему, это было в совсем уж далёком детстве.

Помимо внешности, эта Дульсинея ещё и двигалась так, что хотелось чем‑нибудь вооружиться для самообороны. Быстро, неестественно плавно и точно; как какой‑то идеально отлаженный механизм, но отнюдь не живое существо.

Профессора Василич упрятал в каюту, так что конфликтов удалось избежать, хотя и без этого вечер получился очень странным. Гостья за милую душу уплетала тётины тефтельки с гарниром, при этом вдохновенно рассуждая о том, как чудесно живёт её прекрасный бессмертный народ среди девственных лесов, питаясь буквально солнечным светом и цветочным нектаром. На вопросы она отвечала уверенно и с удовольствием, но несла полный бред. Утверждала, что к учёным никакого отношения не имеет, и вообще является чистокровной представительницей древнего мудрого народа эльфов.

На этом слове у меня в голове всё‑таки щёлкнуло, и картинка сложилась. Я вспомнила, что ещё до Затмения существовала религия, адепты которой поклонялись вот этим существам. Кажется, назывались они толкиенисты, по имени человека, которого считали своим пророком. Потом, кажется, религия эта раскололась на ортодоксальную ветку и «либеральную», которая о Перворождённых отзывалась гораздо более вольно. Некоторые их истории я даже когда‑то читала, они замечательно шли в качестве развлекательной литературы.

Общался с ней в основном дядя Боря, проявляя чудеса словесной эквилибристики; мы все, включая его жену, диву давались.

Тётя Ада в это время по собственной инициативе украдкой выдернула у Владычицы волосок, и через некоторое время вернулась из медотсека в глубокой задумчивости. Мы едва дождались, когда гостье надоест рассказывать сказки и она начнёт зевать, интеллигентно прикрывая рот узкой ладошкой с кукольно — ровными пальчиками. Подозреваю, в конце концов тётя всё‑таки не выдержала и добавила ей в чай какое‑то снотворное.

Дунивиэль великодушно согласилась остаться на ночь у нас на борту и была сопровождена в каюту, а потом мы привычным составом собрались на военный совет.

— Боренька, скажи‑ка, дружочек, и почему я от тебя прежде таких сладких речей не слышала? — подозрительно поинтересовалась тётя Ада.

— Ну, ты же не душевно больная, правда? — поморщился капитан. — Да я… в общем, был у нас второй пилот, в эту же сторону углублённый, — он демонстративно покрутил пальцем у виска. — Тоже вот так изъяснялся. До чего прилипчивый говор — словами не передать! У нас весь экипаж через месяц так разговаривал, пока капитан не нашёл замену.

— Мама Ада, а что анализ‑то показал?! — братец задал самый интересный вопрос, и о талантах дяди Бори присутствующие временно забыли.

— В том‑то и дело, что анализ показал нормального человека. Так что вот эти уши, — она приставила ладони к голове на манер заячьих ушей, — и всё прочее может быть только какой‑нибудь сложной пластикой. Чтобы понять, какой именно, надо провести подробную диагностику. Но мне совершенно непонятно, зачем бы ей такое понадобилось и кто мог с ней это сделать?

— Так, может, сама? — предположила я. — Мы же не знаем, как она выглядела. Вдруг она фанатичка, и сама себя так изуродовала? Профессор‑то её узнал, значит — не удивился. Хотя я, честно говоря, всё равно не понимаю, как она умудряется двигаться вот так… бр — р, натурально — робот! Может, у неё там внутри какие‑нибудь части организма тоже заменены на протезы?

— Всякое может быть, — развела руками тётя.

— М — да, любите вы, женщины, себя уродовать во имя сомнительной красоты, — насмешливо заметил, качнув головой, штурман.

— Просто юные наивные девочки пытаются понравиться привередливым мужчинам. Это с возрастом, и то не ко всем приходит осознание, что красота — это чистота и здоровье, а всё остальное зависит от умения себя подать, — возразила мудрая капитанская жена.

— Вот тут, Адочка, позволь не согласиться, — возразил Василич. — Это…

— Ладно, как минимум одно мы выяснили: обитатели базы живы, просто они оттуда разбрелись. Потому что коллективно тронулись умом, — капитан оборвал философский диспут в зародыше. — Могли они «утомиться» до такого состояния естественным путём, или это какое‑то стороннее воздействие?

— Я, конечно, не психиатр, но… Иногда больной может, как это называется, «индуцировать» впечатлительных окружающих. Но не думаю, что здесь именно тот случай. Если я не ошибаюсь, при подобном развитии ситуации больной убеждает здорового в реальности собственного бреда. То есть, наверное, они бы тогда все бродили по лесу, изображая мифических созданий. А у профессора, как говорит молодёжь, «кора треснула» совсем в другом месте, — задумчиво проговорила наш бортовой врач.

— То есть, всё‑таки внешнее воздействие. — Дядя Боря медленно кивнул. — Как бы нам с ними заодно не вляпаться!

— Может, это они сами доизучались? — предположил Ваня. — Типа, неудачный эксперимент, и всё такое.

— Знать бы ещё, какие эксперименты и над чем они ставили! Мы с Василичем пытались найти какие‑нибудь записи, но там всё зашифровано. Решили глубже не лезть; вдруг дело секретное, и нам за это устроят весёлую жизнь, если ещё не прибьют.

— А мне вот ещё что интересно, — задумчиво протянула я. — Ладно профессор, он хотя бы сидел на базе; но вот эта и все остальные, чем они питаются?! Не росой же, в самом деле! А голодающей и истощённой она не выглядит. Да и платье это у неё откуда? Неужели с собой привезла?

— Интересно, — согласно кивнул дядя. — Но, надеюсь, не настолько, чтобы во всё это ввязываться? — укоризненный взгляд был направлен на Ваню. Тот скорчил рожу, но кивнул.

— А что мы тогда будем делать с этой Владычицей? — полюбопытствовала я.

— Ну, до нашего появления она в своём лесу как‑то жила, и теперь проживёт, — отмахнулся Василич. — Навесим на неё какой‑нибудь маячок, чтобы спасателям было проще искать, и пусть идёт куда шла. Уж за пару дней с ней ничего не случится, а завтра — послезавтра должны прилететь профессионалы. Завтра надо будет наведаться на базу и доложить, что мы ещё одну нашли. Или ты, Алён, «Выпь» починишь?

— Посмотрю с утра, что с ней, — не стала спорить я и полюбопытствовала: — А ваш осмотр местности дал хоть какие‑нибудь результаты?

Вчера мужчины запустили автономный зонд, чтобы немного осмотреться в ближайших окрестностях. Судя по их молчанию, ничего интересного не нашлось, но спросить всё равно стоило.

— Да какие уж тут результаты! Кругом сплошной лес, здесь можно десяток крупных городов спрятать, и сверху они будут незаметны, — поморщившись, отмахнулся капитан.

— Так, может… — с надеждой начал Ванька. Глаза горели жаждой знакомства с чужой лесной цивилизацией, но дядя порыва, конечно, не оценил.

— Не может. Если бы тут было что‑то подобное, на планете была бы организована не пара баз биологов, а развита значительно более бурная деятельность.

— А баз две? — озадаченно вытаращилась я на него. — Но почему мы тогда до сих пор не связались со второй?

— Потому что у нас нет её точных координат, она находится где‑то на другом конце планеты. И если ты забыла, где‑то здесь ещё и пираты шастают, — со смешком пояснил он.

— М — да, действительно, забыла. — Я смущённо кашлянула.

— Конечно, можно было бы поискать контакты соседей в информационных базах «наших» учёных, но, честно говоря, не вижу смысла, — добавил капитан.

На том, собственно, собрание завершили и разбрелись спать. Никакой информации у нас не было, обсуждать было нечего, и я была полностью согласна со старшим поколением: всё это — совершенно не наше дело. Явная опасность учёным не угрожает, у нашедшихся самостоятельно сотрудников проблемы только с головой, в остальном здоровье отличное, так что срочно спасать их явно не требовалось и можно было заниматься своими делами.

Одна мысль не давала мне покоя. Если эта эльфийка — бывшая сотрудница (вероятнее всего, лаборантка), то откуда она взяла лошадь? Если пегас — тоже результат какой‑то хитрой мутации и хирургического вмешательства, это объясняло его странный внешний вид, но совсем не отвечало на вопрос происхождения.

А ещё мне очень слабо верилось, что у молоденькой лаборантки могло хватить денег на столь сложную операцию: у неё даже, кажется, форма черепа была… не как у нормального человека.

Утром «Выпь» неожиданно проявила покладистость и почти сразу согласилась поработать на благо родного экипажа, так что для отчёта нашему капитану не пришлось лететь в дальние края. И я со спокойной душой вернулась к прерванному занятию — исцелению травм корабля. Все остальные вышедшие из строя модули находились под обшивкой, «погорели» исключительно за компанию и для их починки не нужно было выходить наружу. С одной стороны, конечно, обидно: прощай, свежий воздух и лесной шум. Но, с другой, в корабле мне было гораздо спокойней.

Собственно ремонтные работы много времени не заняли, я управилась с основными часа за три. Гораздо сложнее было настроить капризное оборудование и, в первую очередь, сбалансировать залатанные двигатели. Чем я, собственно, и занялась, прочно обосновавшись после завтрака в двигательном отсеке с любимым терминалом. Любимым, наверное, потому, что за годы совместной жизни он то ли он окончательно принял форму моей головы, то ли голова умялась в нужных местах. В любом случае, именно от него я не уставала.

Точнее, не уставала обычно, а тут… то ли работа оказалась уж очень напряжённой, то ли не надо было сидеть в нём восемь часов кряду, но под конец у меня заломило в висках, зазвенело в ушах, да и глаза начали нестерпимо слезиться, так что пришлось бросать работу. Но уходить я не спешила; в конце концов, не одна я устала, кораблю тоже надоела возня с его внутренностями. Так даже самому терпеливому пациенту в конце концов надоедают изнуряющие непрерывные обследования и процедуры, и требуется хотя бы краткосрочный перерыв. Стоило как минимум извиниться и поблагодарить за покладистость.

Несколько секунд я просто сидела в кресле в углу, предназначенном специально для бортмеханика — не на полу же ремонтными работами заниматься! — а потом, озарённая идеей, сбегала в свою каюту и вернулась со скрипкой. И сама успокоюсь, и извинения будут принесены в самой приятной нам обоим форме.

Терминал я, правда, надевать в этот раз не стала: при виде него начал отчётливо ныть затылок и чесаться лоб.

Тот факт, что корабль любит мою музыку, лично для меня был очевидным, но с окружающими этими мыслями я не делилась. Даже несмотря на то, что могла доказать это вполне аргументированно и даже научно: давно уже было доказано, что звуки оставляют определённый след в окружающем пространстве, а гармоничные звуки положительно влияют на любых живых существ. Так чем, спрашивается, корабль хуже? Может, он не способен расти или размножаться (хотя мысль, конечно, интересная), но в его основе лежит биоэлектроника, вполне сходная строением с нервной тканью высокоорганизованного животного, или даже человека. Так что, проигнорировав кресло, я устроилась на коленях посреди небольшого вытянутого помещения, — эта поза казалась мне наиболее удобной, — и с обычным трепетом открыла футляр, знакомый до каждой царапинки.

Сегодня настроение было странным. Во всяком случае, именно эта мысль пришла в голову, когда я расслабилась, позволив рукам жить своей жизнью. Мелодии лились… нервные, тревожные. Не трагические — таких я попросту не знала, да и не любила, — но пронзительные и напряжённые. Они пахли предгрозовым ветром, висящим в воздухе электричеством и почему‑то морской солью. Но зато сегодня на меня снизошло вдохновение — почти такое, как в любимые моменты выхода из прыжка. Прикрыв глаза и полностью отрешившись от окружающего мира, я качалась не незримых волнах, несущих шапки пены к бесконечно далёкому и даже как будто несуществующему берегу.

А потом… это был не звук и не прикосновение, — то есть, я ничего не услышала и не почувствовала, — но сложилось впечатление, что кто‑то взволнованно меня окликнул. Я инстинктивно распахнула глаза — и музыка оборвалась волей случая на самой пронзительной и тревожной ноте, а я в полном шоке уставилась на… нечто, стоящее прямо передо мной. И хотела бы закричать, но горло от страха перехватило болезненным спазмом, и я в панике замерла, как тот кролик перед удавом.

Это было похоже на гротескную человеческую фигуру. То есть, две руки, две ноги, условно обозначенная голова. Только очертания были нечёткими, как у едва начатой статуи, для которой скульптор пока только наметил основные детали. Заметив мой взгляд, нечто качнулось в мою сторону, и по спине пробежал холодок, а на лбу, кажется, выступила испарина.

Это была не статуя. Это был сгусток малянисто — чёрной непрозрачной массы, поблёскивающей в лучах света. Он не шёл — перетекал из позы в позу, и очертания фигуры расплывались, смазывались. Незначительно, но я в ужасе наблюдала за приближением этого существа, а в голове билась угрюмая мысль, что, наверное, было бы лучше, если бы прямо сейчас я упала в обморок от страха. Тогда я хотя бы не увижу, как оно начнёт меня жрать.

Инопланетная тварь — а быть чем‑то земным и понятным оно не могло по определению — протянула ко мне руку. Шарик на конце руки, отдалённо напоминающий кулак, растёкся сначала подобием клешни, а потом разделился на ладонь с пальцами. Мне показалось, пальцев было четыре.

То есть, конечности оно тянуло не совсем ко мне, а как будто к скрипке, но я в этот момент вдруг очнулась и прошептала, — хрипло, едва слышно:

— Не надо, пожалуйста! — что именно «не надо», я и сама толком не знала, но прижала скрипку к себе, как мать прижимает дитя, которое желают отобрать. Смотрела на стоящее надо мной существо с мольбой, снизу вверх, и почему‑то у меня не возникло даже мысли о сопротивлении.

Что я могла ему противопоставить? Я не умею драться, и оружия у меня никакого не было. Швырнуть в него скрипкой? Или футляром? И что дальше?! Даже если получится сбежать от него, куда бежать? Если оно оказалось способно беспрепятственно проникнуть на корабль, наверное, моё сопротивление тем более бессмысленно. К тому же, кто поручится, что оно одно? Почему‑то я была уверена, что это совсем не так.

Но если это не так, то… где остальные?! Что с ними всеми?! Ванька, дядя и тётя, Василич… где они? Живы ли вообще?!

Мысли эти возникли в голове, кажется, все одновременно и тут же смешались в несусветную кашу, окончательно выводя меня из равновесия. Не знаю, к чему бы всё это привело в итоге — может, к желанному обмороку, или вовсе к истерике, — но меня неожиданно вернул в реальность странный гость. Он вдруг отступил на полшага в сторону, освобождая проход, и удивительно человеческим, понятным жестом указал рукой на дверь.

Желания спорить не возникло. Я сомневалась, что сумею удержаться на ногах, но они — удивительно! — даже не тряслись. Более того, я не то чтобы сумела взять себя в руки, но немного успокоилась и перестала чувствовать себя загнанной в угол обречённой жертвой. Чем бы это существо ни было, убивать меня прямо сейчас оно явно не собиралось. Правда, некстати вспомнилось, что существуют участи много хуже смерти, но почему‑то сейчас это не ухудшило моего настроения. Наверное, я просто была не способна испугаться сильнее. Или способна, просто не могла пока до конца осознать происходящее.

Я первой вышла в коридор, но даже задуматься о побеге не успела: снаружи ждал собрат первого, такое же чёрное жуткое нечто. Обе кляксы при ближайшем рассмотрении оказались массивными, высокими, но ощущения тяжеловесности это, однако, не создавало. Слишком плавно и быстро они двигались, как будто были не живыми существами, а капельками ртути. С другой стороны, откуда я знаю, что это не так? То есть, не обязательно — ртути, но с них вполне могло статься иметь природу, в корне отличную от человеческой. Может, они в самом деле жидкие? Или на ощупь такие же, как на вид: густая маслянистая жижа? При мысли о том, чтобы к этому прикоснуться, к горлу подкатила тошнота и на миг стало ещё жутче.

Под конвоем этих двоих, удивительно уверенно ориентирующихся в корабле, я прошла в трюм. Здесь меня ждало сразу несколько открытий, одно из которых было безумно приятным: весь экипаж, включая даже тронувшегося умом учёного, был на жив. Они группой стояли посреди трюма в окружении десятка точно таких же гигантских клякс, с хозяйственной невозмутимостью изучавших хранившиеся здесь немногочисленные контейнеры (всё остальное мы, к счастью, уже успели доставить).

— Дядя! — всхлипнула я, кидаясь к нему. Почему‑то нападающие — а назвать их при их поведении как‑то иначе не получалось — не препятствовали, и наш капитан крепко обнял меня одной рукой. За вторую нервно цеплялась его жена, и это, пожалуй, единственное выдавало её волнение. В остальном наш бортовой врач выглядела раздражённой, и даже как будто злой.

— Ну, тихо, всё нормально, не плачь, — тихо проговорил он. — Ты не пострадала?

— Нет, я… меня никто не тронул, — проговорила я, слегка отстраняясь и локтем занятой скрипкой руки утирая слёзы, чтобы оглядеться. Рядом со своими страх не покинул меня вовсе, но, определённо, заметно уменьшился. — А вы? Всё в порядке?

— Алечка, эти варвары… ужасно, просто ужасно! — глубоко вздохнув, тётя нервно всплеснула рукой. — Они поломали мне всё оборудование, представляешь? Решительно всё!

— Ада, родная, успокойся. Они вполне могли с той же лёгкостью поломать нас, а ограничились парой воспитательных затрещин, — «успокоил» её муж.

— Затрещин? — всполошилась я, окидывая мужчин более внимательным взглядом. «Отличившиеся» нашлись сразу. Штурман и Ванька сияли «фонарями»: у брата на скуле, у Василича — классический, под глазом.

— Силищи этим тварям не занимать, — криво усмехнулся Рыков, пощупал край фингала и слегка поморщился. — Чуть последние мозги старику не выбили.

— Было бы, что выбивать, — вздохнул дядя. — С кулаками бросаться на тварь, которая никак не отреагировала на выстрел из бластера в упор, мягко говоря, глупо.

— Ну, не мог же я не попробовать! — штурман развёл руками с таким видом, будто действительно — не мог. Подозреваю, брат мой получил за то же.

Такой гуманизм нападающих внушал некоторый оптимизм. Если за попытку агрессивного сопротивления они не то что не убили, даже не покалечили, а лишь ответили в той же «валюте», есть шанс, что ничего особенно страшного нас не ждёт. Если, конечно, их матка, к которой нас явно собираются доставить, не предпочитает жрать жертвы живьём.

Не знаю, с чего меня так заклинило на аналогии с насекомыми. Наверное, потому, что нападающие не издавали ни звука, а общались либо жестами, либо короткими прикосновениями. Последнее выглядело особенно гадко и, один раз заметив, я старалась вообще не смотреть на этих существ. Они как будто на мгновение «приклеивались» друг к другу. А когда контакт прекращался, от одного маслянистого сгустка к другому вытягивались тонкие нити, совершенно отвратительные на вид и как будто даже липкие.

— Кто это? И что им от нас надо? — тихо спросила я, не спеша отходить от дяди и по примеру тёти вцепляясь во второй его локоть. Брат с Василичем ненавязчиво прикрыли нас с боков; толку от этого было немного, но всё равно как‑то… спокойней. Профессор Кузнецов стоял чуть в стороне, и — вот же счастливый человек! — был всё так же безмятежен, как и прежде. Кстати вспомнилась расхожая фраза о том, что абсолютно счастливы могут быть только безумцы, которым повезло получить удачную трещину в коре, и я на несколько мгновений позавидовала мужчине.

— Хотел бы я знать, — тяжело вздохнул дядя. — Если бы не их внешний вид, я бы сказал, что это банальный захват. Ладно, не банальный, а очень уверенный, работают они вполне профессионально, хотя несколько странностей всё‑таки есть. Оборудование в основном не тронули, только часть медицинского им то ли не понравилась, то ли они попытались взять его с собой.

— Лучше бы им «Выпь» приглянулась, — вздохнула я. Жаба на покупку нового устройства дальней связи душила нас всех, но сожалеть об утрате этой капризной особы тоже никто бы не стал. — А как они вообще попали в корабль? Может, их этот, — я кивнула на учёного, — протащил?

— Думаю, скоро мы узнаем, как они сюда попали, — со смешком заметил Василич. — Если до сих пор не порешили, наверное, с собой заберут.

— Они, совершенно определённо, не проходили ни через один из шлюзов, — пояснил дядя. — Более того, их даже автоматика заметила далеко не сразу. Или они одновременно появились в разных местах корабля, или уж больно качественная у них маскировка.

— Но как?! — тяжело вздохнула я.

— Человечество многие века бредит мгновенными перемещениями, и даже отчасти научилось их совершать, взять тот же внепространственный прыжок, — возразил капитан. — Может, эти существа пошли дальше и научились перемещать с достаточной точностью небольшие живые объекты.

— Да, пожалуй, — вынужденно согласилась я. — Наши, кажется, тоже над этим работают. Может, даже доработались до чего‑то, только нам не говорят…

На этом наше общение было прервано. С разных сторон к нам шагнуло несколько «тёмных», разделяя и растаскивая в стороны. Профессор, прихваченный за локоть, и не подумал сопротивляться. Василич, наученный горьким опытом, тоже: поморщился, но возражать не стал. Вот только Ванька, когда одно из этих существ ухватило за локоть меня, оттаскивая от дяди, решил погеройствовать.

— Не трогай её, ты! — он кинулся вперёд, на моего «конвоира», но нарвался только на оплеуху. Жест был такой, будто чёрная тварь просто отмахнулась от парня как от назойливой мухи, но брат не устоял на ногах, отлетел на пару метров и замер, не шевелясь. К нему тут же шагнул ещё один из нападающих.

— Ваня! — испуганно вскрикнув, я рванулась к младшему, напрочь забыв о том, что меня тоже держат. Конвоир, разумеется, не пустил и дёрнул меня к себе. Точно так же легко и небрежно, но создалось впечатление, что он намеревается вырвать мне руку из сустава. Боль обожгла плечо, я болезненно вскрикнула, да ещё не сумела погасить энергию рывка и тем же плечом впечаталась в чёрную массу. К горлу тут же подступила тошнота, но существо на ощупь оказалось не вязко — липким, а твёрдым и холодным, как будто было отлито из металла. А в следующее мгновение мир вокруг покачнулся, вспыхнул — и я очутилась в совсем другом месте.

Наверное, это была камера. Как ещё обозначить кубик с гранью около двух с половиной метров со сплошными стенами не то что без окон, но без дверей и малейшего намёка на хоть какую‑то обстановку, я не знала. Мы оказались здесь вдвоём, я и державшая меня за локоть чёрная тварь. Впрочем, конечность существа тут же разжалась, хотя выглядело это опять же жутковато: то, что прежде превращалось в подобие ладони, обхватывало мою руку замкнутым кольцом, и разорвалось оно, на мгновение истончившись точно такими же нитями, какие образовывались при контакте одного существа с другим.

— Что с Ваней?! — напряжённо уставилась я на чёрное существо и, преодолевая страх и брезгливость, поймала его за конечность, привлекая внимания и не давая уйти. Ощущение снова было такое, будто я прикасаюсь к металлу. — Он жив? Вы же не убьёте его, правда?! Он же совсем не виноват, просто молодой и горячий! — с мольбой заговорила я. Понимала, что, наверное, моя речь для этой твари ничего не значит, но молчать была не способна.

Конвоир ожидаемо проигнорировал мои вопросы и просьбы, явно посчитал свой долг выполненным и шагнул к ближайшей стене спиной вперёд. Если для него, конечно, было применимо понятие «спины». Я рефлекторно разжала руку, не пытаясь удержать, — да моей ладони и не хватало, чтобы полностью обхватить толстую конечность, а вторая рука всё ещё была занята скрипкой и смычком, — а оно на следующем шаге просто вошло в стену. Мгновение я таращилась на неподвижную и на вид совершенно твёрдую поверхность, сквозь которую тюремщик вышел как сквозь голограмму, а потом метнулась следом за ним. Лишь для того, чтобы встретить ладонью непреодолимую преграду: стена действительно существовала.

На ощупь она оказалась гораздо приятнее, чем конвоир: шершавая, бархатистая и тёплая. Даже как будто слегка подавалась под рукой, словно это была не стена, а шкура какого‑то живого существа.

На этой мысли я испуганно отдёрнула руку и внимательно огляделась, пытаясь найти хоть что‑то, за что можно было уцепиться взглядом. Тщетно. Четыре стены странного серо — зелёного цвета, — не давящего, а вполне приятного взгляду, — гладкий тёмный пол, испускающий неяркий желтоватый приятный для глаз свет потолок, и всё. Углы чуть сглаженные, но все поверхности ровные и перпендикулярные. Некоторое время постояв неподвижно, я со вздохом шагнула к дальнему от условного «выхода» углу и сползла по стене вниз, на пол, баюкая на коленях скрипку. Живое это существо или не живое, но долго стоять столбом я всё равно не смогу.

Сидеть оказалось неожиданно удобно; стена и пол очень органично подстраивались под все выпуклости и вогнутости организма, и ощущения были как в хорошем эргономичном кресле. Через несколько мгновений меня даже немного приподняло над полом и ноги слегка свесились, и поза стала совсем удобной. А неплохие технологии у этих чёрных!

Я осторожно, на пробу, погладила ладонью пол — такой же мягкий и шершавый, как стена, — и неожиданно для себя самой начала потихоньку успокаиваться. Всё‑таки, кем бы ни были эти существа, а ведут они себя вполне разумно. Причём разумно очень… по — человечески. Дядя был прав, больше всего это походило на захват корабля, причём даже не пиратами. Они действовали слишком гуманно для преступников, не применяли силу без необходимости, и вообще вели себя крайне корректно. Скорее уж как полицейские!

От последней мысли я на мгновение растерянно замерла, так и эдак её поворачивая и обдумывая. А ведь и правда. Может, они на самом деле — исконные обитатели этой планеты, и решили задержать нас «до выяснения»?

Правда, ничего особенно оптимистичного в этом варианте не было. Кто знает, до чего они довыясняются! И вообще, не они ли довели до такого состояния обитателей базы?!

Последняя мысль, правда, показалась не слишком достойной доверия. Если это было так, зачем им мог понадобиться уже неплохо знакомый Кузнецов? Для возвращения обратно на базу? Странно. Эльфийка вон со своим пегасом спокойно бродит по лесу, и ничего! А покладистостью профессора она не отличалась, и на предложение погостить подольше ответила категоричным отказом, и наверняка сопротивлялась бы, попытайся мы задержать её силой.

В общем, я не вполне понимала, что именно, но чувствовала — что‑то не срастается.

Одно не вызывало сомнений: мы явно столкнулись с совершенно чужой цивилизацией. Только на этот раз — почти человекоподобной. Не в плане внешности, но в смысле общей логики поведения и образа мыслей. И это было… страшно.

Все биологически близкие нам цивилизации были основаны землянами в первую космическую и оставались вполне человеческими. Даже несмотря на то, что за пару тысячелетий развития обитатели некоторых планет заметно изменились, чтобы приспособиться к новым условиям. Не всегда естественным путём, иногда сознательно проходя через генетические модификации.

С одной стороны, это было досадно: о встрече с «близкой роднёй» люди мечтали столько, сколько вообще задумывались о космосе. А вот с другой — это обнадёживало. Потому что близость психики и облика означала и близость комфортных условий существования, которая с большой долей вероятности могла привести к соперничеству, а, стало быть, к конфликтам и войнам за территории. Мы знали несколько весьма высокоразвитых цивилизаций, — если считать признаком цивилизованности выход в космос и межзвёздные перелёты, — но с их представителями существовали почти параллельно, контактируя очень редко. Ещё несколько видов числились «условно — разумными», но с ними было совсем уж сложно: учёные даже толком не могли определиться, считать ли их живыми существами или нет, какие уж тут контакты!

К чему могла привести наша встреча с этими чёрными кляксами, я не знала и боялась предположить. Чем это кончится для нас и для человечества в целом? Если последний вопрос ещё мог вызывать какие‑то сомнения, — в конце концов, может быть, у них только технологии перемещения и развиты (о физической силе и неуязвимости для бластеров я в этой связи старалась не думать), или они вполне миролюбивы, — то наша собственная участь виделась исключительно печальной. Чем дольше я сидела в своём углу, тем мрачнее становились жизненные горизонты и тем хуже — моё настроение.

Страх вскоре окончательно выветрился, уступив место унынию и тоске о собственной загубленной жизни. Я пыталась себя убедить, что совершенно не обязательно нас съедят или используют на опыты, но получалось плохо.

Пропал и страх за Ваньку. Я раз за разом прокручивала в голове сцену с его неразумным поступком и последствиями оного, и в конце концов сумела убедить себя, что младший пострадал не так сильно. Кажется, я видела, что за мгновение до нашего исчезновения брат начал шевелиться и даже предпринял попытку встать. Может, правда — видела, а, может, придумала для собственного успокоения. И сейчас мне совершенно не хотелось задумываться об этом: что‑то выяснить или как‑то повлиять на события я всё равно не могла. Интуитивно ощущала, что барабанить в стены бессмысленно, а никаких других способов связи с окружающим миром у меня не было.

В конце концов я окончательно сползла на пол, свернувшись калачиком, и вскоре ощутила, что пол опять изменился, подстраиваясь и помогая мне улечься поудобнее. Такая забота, особенно в настолько нервной ситуации, оказалась очень приятной. Даже несмотря на чёткое понимание и уверенность, что всё это делает автоматика, я ощутила прилив благодарности и снова погладила бархатистую поверхность.

Что ж, в любых обстоятельствах нужно искать плюсы, и один я видела даже сейчас: по крайней мере, тюремщики заботятся о нашем комфорте.

Стоило об этом подумать, как организм решил напомнить о своих нуждах. Некстати вспомнилось, что я не ела с утра и пропустила обед. Тогда я была не голодна, а сейчас очень сожалела об упущенной возможности. Впрочем, голод и жажда были лишь одной частью проблемы, их можно было потерпеть хотя бы некоторое время. Гораздо хуже всё обстояло с оправлением другой естественной потребности организма. Что делать, если вдруг «приспичит», я не представляла совершенно.

За этими мрачными мыслями я незаметно задремала. Катастрофически не хватало одеяла, но лежать всё равно было удобно, в камере было тепло и при этом не душно, а ещё умеренно крепкому сну поспособствовала усталость долгого напряжённого рабочего дня.

Мне даже что‑то снилось. Очнувшись, я не сумела вспомнить, что именно, но к искреннему собственному удивлению поняла: кошмаров не было. Я чувствовала себя бодрой и вполне отдохнувшей, и это можно было зачислить в плюсы.

Минусов, увы, было значительно больше. Во — первых, я понятия не имела, сколько проспала, где нахожусь и что за это время успело произойти; вот когда пожалела, что так и не установила себе имплантаты. Время можно было бы отслеживать с точностью минимум до секунды! Во — вторых, очень хотелось есть. Настолько, что сводило желудок, и, кажется, именно это ощущение меня разбудило. В — третьих, нестерпимо хотелось умыться и, главное, почистить зубы. Ну и в — четвёртых, остро встала проблема, о которой я думала вечером: очень хотелось в туалет.

Правда, долго страдать в одиночестве мне в этот раз не дали, и вскоре на пороге возник тюремщик. Причём его сегодняшняя внешность оказалась настолько неожиданной, что я несолидно вытаращилась, пытаясь понять, по — прежнему ли я сплю, страдаю галлюцинациями или это — реальность. И в последнем случае было особенно интересно, какое отношение он имел ко вчерашним кляксам?

Сейчас это существо очень напоминало человека. Настолько, что хотелось протереть глаза. Высокий плечистый мужчина в обтягивающем комбинезоне того же маслянисто — чёрного оттенка, что вчерашние нападающие. Одежда казалась монолитной и закрывала тело полностью, включая шею. Голова и лицо… в целом, черты тоже были человеческие, и даже весьма гармоничные, но воспринимать их спокойно мешали несколько очень экзотичных черт, придающих вполне нормальному лицу неестественности даже большей, чем у Дуниэли.

Глаза были настолько яркого и чистого зелёного цвета, что казались искусственными. Я знала всяческих любителей поэкспериментировать над собственной внешностью, и смена цвета глаз была среди них весьма популярна, но здесь явно был совсем другой случай.

Кроме того, посетитель был совершенно лысым. Не было не только волос на голове, но даже бровей; хотя ресницы, кажется, присутствовали. «Растительность» заменяли странные рисунки на коже, напоминающие своим внешним видом выступающие вены, подкрашенные шрамы или вовсе корни какого‑то растения. Редкая вязь их покрывала кожу и была слишком ровной и симметричной для того, чтобы иметь естественное происхождение. Линии очерчивали надбровные дуги, касались скул, тянулись к уголкам губ, создавая иллюзию жуткой гуимпленовской ухмылки, но основную часть лица оставляли открытой.

Только это всё были мелочи по сравнению с полным отсутствием в этом лице жизни. Застывшая маска без намёка на мимические морщины, а не лицо живого существа. Похоже, я рано задумалась о сходстве наших тюремщиков с людьми; могло статься, подобный облик оно приняло для нашего психологического комфорта, а лицо это прежде принадлежало… кому‑то.

И опять непонятно, не то радоваться такой заботе, не то переживать о судьбе оригинала. Да и полоски на лице… стоило подумать о маске, сразу появилось ощущение, что узоры — это трещины в монолите. Самообладания эта мысль не прибавила, и я поспешила сосредоточиться на насущном.

Для начала я на всякий случай поднялась на ноги: разглядывать нависающую массивную фигуру с пола было страшнее, чем делать это, стоя на ногах. Вот когда можно порадоваться высокому росту! Инопланетному созданию я была по условное плечо, даже, кажется, чуть выше, а будь я с тётю — пришлось бы сильно задирать голову.

Тюремщик пришёл не просто так. В его руках был округлый предмет, такой же чёрный и блестящий, как всё его тело; потому я, собственно, не сразу его заметила. Когда я встала, этот предмет был протянут мне на ладони, что сопровождалось вполне характерным жестом: сначала посетитель указал на меня, потом на предмет, потом на свой рот.

Меня пришли покормить?

«Если, конечно, эти существа действительно имеют представление о нашем способе питания, предложенное им нечто не ядовито и он имел в виду действительно процесс питания, а не что‑то ещё», — тут же пришла встревоженная мысль. Впрочем, рассудив, что хуже уже быть не может, а альтернативой риску может быть только смерть от голода, я неуверенно приблизилась, отклеившись от угла, с которым успела сродниться.

Предмет в руке тюремщика действительно оказался чем‑то вроде миски. Полусферической формы, с загнутыми внутрь краями, она была наполнена однородной розоватой массой. Выглядело не слишком‑то аппетитно, но и тошноты не вызывало. А ведь могли предложить каких‑нибудь живых насекомых! Бе — э!

Последняя мысль едва не отбила аппетит ещё эдак на сутки, но я справилась с собой и двумя руками осторожно взяла предложенную посуду, принюхиваясь. Запах оказался слабый, но приятный; кисло — сладкий, почти ягодный. Напомнив себе, что выбора всё равно нет, а раз помирать — так хоть с музыкой, я решительно поднесла сосуд к губам… и замерла в растерянности. Потому что нормально пить через такой бортик не могла, могла только вылить на себя половину содержимого.

Тюремщик всё это время не сводил с меня пристального стеклянного взгляда, и у меня начало складываться подозрение, что он вообще не живое существо, а робот. Или это в самом деле маска.

Однако моё затруднение он неожиданно понял сам и совершенно правильно. Протянул руку и нажатием большого пальца отогнул краешек миски, сделав нечто вроде носика, с такой лёгкостью, будто та была пластилиновой. Я осторожно попыталась повторить это действие с другой стороны, но меня миска не послушалась. Осталось только с опаской покоситься на руку тюремщика, отметив между делом, что пальцев у него всё‑таки пять, и сейчас сливаться в единую массу они не спешат.

На вкус предложенная еда вполне соответствовала запаху и походила на ягодное пюре со сметаной. Так что проглотила я предложенную порцию залпом, без возражений и даже с удовольствием. Теперь буду надеяться, что мой организм примет такую пищу.

Возвращая посуду надзирателю, я размышляла над второй своей важной проблемой и тем, как объяснить её инопланетному существу, но существо опять неожиданно проявило неплохое знание человеческой физиологии. Подошло к дальнему углу комнаты, коснулось ладонью стены, и на моих глазах в полу разверзлась небольшая воронка. Обернувшись и удостоверившись, что я за ним наблюдаю, тюремщик бросил посуду в воронку. Едва ощутимо пахнуло озоном, воронка до середины заполнилась голубоватым плотным дымом, а когда тот рассеялся, от посуды не осталось и следа. Удобно.

Но на этом сюрпризы не закончились, и неподалёку от воронки в стене, примерно на уровне моих локтей, открылась полуметровая ниша. Экскурсовод демонстративно сунул туда руку и послышался характерный шум воды. Я поборола робость и ещё приблизилась, заглядывая внутрь. С потолка ниши плотным душем текла вода, падая в ещё одну воронку с дымом, который здесь был более рыхлым и редким, а ещё слегка светился. Значит, и вода у меня есть, а сохранять в чистоте тело поможет надетое под комбез термобельё. Ресурс очистки того был небольшим, что‑то около тысячи часов, так что целый месяц я могла себе позволить не задумываться о чистоте. Прежде этой функцией я не пользовалась вовсе: зачем она нужна на корабле, где вся вода регенерируется и плескаться можно неограниченно?

Честно говоря, я была морально готова воспользоваться обнаруженной «уборной» прямо сейчас, наплевав на собственное стеснение, но не пришлось: тюремщик вышел, оставив меня в одиночестве.

Собственно, в таком режиме и потянулись дни. Кормёжку организм принял благосклонно, непосредственная угроза жизни отсутствовала, и я ощущала, что медленно и верно превращаюсь в растение. Единственным моим посетителем был всё тот же молчаливый страж (или не тот же, просто лицо у них одно на всех), приносивший еду. На удивление, та даже отличалась некоторым вкусовым разнообразием; тётиных разносолов, конечно, жутко не хватало (как и самой тёти, и всех остальных, но думать о них я попросту боялась), но и тошнить от местного йогурта меня пока не начало.

Если бы не скрипка, я в этой одиночке без права посещений совсем тронулась бы умом или, в лучшем случае, впала в спячку, а так… тоже, кажется, тронулась, но не совсем, да ещё — в знакомом, почти привычном направлении.

Я готова была поручиться, что эта комната, — точнее, то, частью чего она была, — является живым существом в не меньшей степени, чем наш корабль. А, может, и в большей. Наверное, столь пагубно на мне сказалось замкнутое пространство и отсутствие хоть каких‑то собеседников, но в конце концов я начала разговаривать со стенами. Они пока, к счастью, не отвечали (по крайней мере, вербально), но звук собственного голоса успокаивал. И музыка тоже успокаивала. Я в жизни своей никогда столько не играла, как в этом тюремном заточении. Жалко, не было возможности прихватить с собой ноты; можно было бы разучить кое‑что новое, давно собиралась. А так приходилось повторять старое или импровизировать. Получалось простенько и примитивно, но… я же не на концерте, правда!

Как обычно увлекшись и забывшись, я в который раз играла одно из своих любимых произведений, когда моё уединение оказалось нарушено. Причём поняла я это по странному низкому звуку, внезапно вклинившемуся в мелодию. Не диссонансом, очень органично; как будто меня вдруг поддержала виолончель, или даже контрабас. Вот только музыкантов поблизости быть не могло.

Вздрогнув от неожиданности и распахнув глаза, я встретилась с уже почти привычным стеклянным взглядом неестественно — зелёных глаз тюремщика и поначалу даже отшатнулась, прижавшись спиной к стене. Однако никакой агрессии это существо не проявляло, только пристально наблюдало за мной, замерев напротив в точно такой же позе — на коленях, отсев на пятки и расслабленно положив ладони на бёдра. Вновь послышался тот самый звук, почти идеально повторивший несколько последних тактов, и меня осенило: его явно издал мой тюремщик!

Я медленно подняла скрипку и взяла пару нот, не сводя пристального взгляда с «собеседника», и тот незамедлительно ответил, повторив те же ноты парой октав ниже. Ещё несколько нот — тот же ответ, и я потихоньку успокоилась. Поведение было странным и неожиданным, но вызывало не страх, а любопытство. Тут же проснулось любопытство: он осознанно повторяет эти звуки, действительно подпевая, или ведёт себя как пересмешник, попросту копируя по мере сил?

Я начала прерванную пьесу сначала. Пару тактов мой собеседник молчал, потом начал тихонько повторять нотный узор, а под конец я с искренним недоумением поняла, что он действительно подпевает. То есть, не просто обезьянничает, а в полном смысле играет собственную партию. Звучало странно, но, если вдуматься, не так уж неестественно. Очень походило на то, как человек тихо «мычит» мелодию себе под нос. Некоторое время продолжался этот тихий дуэт, причём каменное выражение лица неожиданного «партнёра» за это время ни разу не изменилось, а взгляд продолжал сверлить меня. Но это не раздражало; наверное, потому, что никак не получалось воспринимать «собеседника» живым.

Я так увлеклась этим странным развлечением, что между делом совершённое маленькое открытие меня даже не напугало, хотя могло. Оказалось, что это существо всё‑таки моргает, только редко. Правда, делало оно это тонкой плёночкой третьего века. Такой же чёрной, как всё остальное тело.

В общей сложности концерт продолжался около получаса и закончился так же неожиданно, как начался. По счастью, без каких‑либо трагических потрясений. Просто мой собеседник вдруг замолчал на середине такта и резко поднялся на ноги, после чего решительно вышел через тот же участок стены, через который выходил обычно. Проводив его озадаченным взглядом, я растерянно качнула головой в такт своим мыслям. После чего, опустив вниз глаза, обнаружила миску с едой рядом с тем местом, где тюремщик сидел. То есть, он приходил по привычной надобности, но случайно услышал мою музыку и решил послушать?

Я отложила скрипку и взяла в руки миску с уже заранее заботливо сформированным носиком, глядя прямо перед собой рассеянным взглядом. Пыталась вспомнить, слышал ли когда‑нибудь «кормилец», как я играю, но так и не смогла дать на этот вопрос уверенного ответа. Несколько раз он заставал меня со скрипкой, вот только я, кажется, либо именно в этот момент ничего не играла, либо осекалась тут же, как он появлялся. А сейчас просто не заметила.

Интересно, чем подобное может мне грозить? Не является ли у них музыка, например, согласием быть принесённой в жертву? Или вызовом на своеобразную дуэль, которую я проиграла, и теперь должна умереть?

Вариантов была масса, но я решила принять за основу наиболее оптимистичный: что музыку они воспринимают просто как музыку, без лишних экивоков.

Окончательно развеять сомнения мог следующий визит тюремщика, но — не развеял, а, напротив, только усилил беспокойство. Потому что еду мне в следующий раз принесли в тот момент, когда я спала. И через один — тоже.

Похоже, совместные музицирования всё‑таки привели к негативным последствиям. Не меня, — в моей жизни больше ничего не изменилось, скрипку у меня не отбирали и голодом не морили, — но, кажется, моего излишне любопытного надзирателя.

 

Глава четвёртая

в которой я начинаю совершать открытия и пытаюсь наладить контакт.

Я очень быстро окончательно потеряла счёт времени. Оказалось, очень просто сделать это, напрочь лишившись каких‑либо ориентиров. С равным успехом с момента моего заключения в эту живую клетку могла пройти и неделя, и месяц. Всё время, что я не музицировала и не мерила шагами комнату, периодически развлекая себя лёгкой разминкой, чтобы совсем не закиснуть, я спала, а во сне следить за временем тем более трудно.

На втором месте после удушающего одиночества и безделья у меня стояла проблема чистоты волос. Это с телом благодаря одежде не было никаких проблем, а вот возможности нормально помыть голову не было: вода имелась в неограниченном количестве, вот только мыла мне никто не предложил. Приходилось довольствоваться простым, но весьма продолжительным полосканием «под краном». Проблему оно не решало, но по крайней мере я могла честно сказать, что сделала всё возможное. Да и ощущение мокрой головы было гораздо приятней ощущения грязной головы.

Я уже вполне смирилась даже с тем, что тюремщики перестали баловать меня своим обществом, когда в очередной раз, проснувшись, в глубочайшем недоумении обнаружила, что не одна в своей камере.

Страха перед этими чёрными кляксами не осталось. Отупляющая пустота съела все сильные эмоции; хотелось надеяться — не навсегда. Так что, обнаружив одного из них с моей скрипкой в руках, я не испугалась. Чего бояться? Если бы они хотели сделать мне какую‑то гадость, у них была масса возможностей.

Но визит, определённо, озадачил, и я села на полу, настороженно разглядывая тюремщика.

Он точно так же сидел на коленях, как имела привычку сидеть я, вертел в руках скрипку и внимательно её рассматривал, приблизив к лицу, будто хотел заглянуть внутрь или пытался заодно принюхаться. Очень осторожно держал одной рукой, явно опасаясь проломить хрупкий бок. Смычок лежал рядом, а свободная рука — на бедре.

Бросив на меня короткий взгляд, представитель чужой цивилизации спокойно вернулся к прерванному занятию. Рассудив, что у меня и так слишком мало развлечений, чтобы прерывать эту сцену, я поднялась с места, потягиваясь, и отправилась умываться, искоса наблюдая за странным поведением вернувшейся кляксы. Интересно, где он пропадал и почему решил вернуться? Сейчас я почему‑то не сомневалась, что изучением инструмента занят именно тот тип, который мне подпевал.

Поплескав чуть тёплой водой в лицо и тщательно прополоскав рот, я вернулась на прежнее место и уселась напротив тюремщика, ожидая дальнейшего развития событий. И дождалась, хотя заметила не сразу и поначалу просто не поверила своим глазам. Чёрная плёнка, покрывавшая лежащую на бедре руку, вдруг пришла в движение. Она как будто плавилась начиная с кончиков пальцев, обнажая совершенно человеческую ладонь. Коротко обрезанные ногти, длинные сильные пальцы, выступающие вены — и тёмные шрамы таких же, как на голове, узоров, в которые на моих глазах превратилась часть чёрной массы, впитавшейся под кожу.

Взгляд метнулся к лицу тюремщика, но тот полностью игнорировал моё присутствие, поглощённый своим занятием. Кончиками пальцев внезапно ставшей человеческой руки осторожно погладил красноватый лак деки, на мгновение совершенно по — человечески прикрыв глаза, безо всякого третьего века. Провёл по струнам вверх, и те отозвались тихим ворчливым скрипом. Похоже, тот факт, что я наблюдала за этим странным процессом, его не беспокоил. Я же пристально вглядывалась в лицо и тёмные полосы на нём, пытаясь осознать увиденное и понять, что со всем этим делать.

Получается, вот эта чёрная гадость — просто защитный костюм?! Что‑то вроде имплантата, в спокойном состоянии хранящегося под кожей? И под этой маслянистой дрянью — человек?! Или… что‑то очень на него похожее. Или оно когда‑то было человеком, а теперь — нечто совсем иное?

Не успела я всерьёз встревожиться и испугаться, когда мужчина аккуратно отложил скрипку в сторону и сложил руки на коленях. Контраст светлой человеческой ладони с чёрной блестящей массой был пугающим, как будто руку отрезали и бросили в груду непонятной материи. А потом, прикрыв глаза, он совершенно естественным человеческим движением коротко облизал будто пересохшие губы и медленно проговорил:

— Музыка. Красиво.

Не знаю, какого ответа он ждал и ждал ли вообще, но я от шока не то что говорить — думать не могла! Было ощущение, что мне не пару слов сказали, а хорошенько стукнули по голове чем‑то тяжёлым. Даже перед глазами на пару мгновений потемнело и перехватило дыхание.

— Ты умеешь говорить?! — выдавила наконец я, таращась на мужчину и почти надеясь, что мне послышалось.

— Давно, — после короткой паузы проговорил он. — Отвык. Плохо помню. Долго. Неудобно.

Если на мгновение забыть о том, что со мной на моём родном языке заговорила инопланетная тварь, способная проходить сквозь стены, речь его звучала очень странно. Голос хриплый и тихий, откровенно мужской и взрослый, но при этом слова он произносил как едва освоивший речь ребёнок: смягчал и проглатывал согласные, картавил. Если бы он говорил не так медленно, я бы половину слов не поняла.

Но он явно старался говорить правильно, как будто в памяти существовал некий эталон, и собеседник тщательно старался к нему приблизиться.

— Кто вы такие? Что вам от нас надо? Что с остальными? — наконец, опомнившись, затараторила я, жадно вглядываясь в его лицо. Даже подалась вперёд от избытка эмоций.

— Музыка, — повторил он, не открывая глаза. — Играй.

— Да не могу я больше играть! Мне уже надоело, я хочу наружу! — вспылила я. — Зачем вы нас здесь держите?! Что вообще происходит?! Скажи хоть что‑нибудь!

— Играй, — упрямо повторил тюремщик.

— Ну, знаешь ли, — проворчала я раздражённо, силясь взять себя в руки, и недовольно нахмурилась. — Не всякая птичка в клетке петь будет! Тебе сложно ответить что ли?! Где мы?! Скажи, и я сыграю!

Но торговаться он не стал, плавным движением поднялся на ноги и молча двинулся к выходу.

— Постой! — всполошилась я, тоже подскакивая. — Ну, пожалуйста, ответь, что здесь происходит?! Хотя бы, как там моя семья?!

Я в горячке обеими руками крепко ухватила его за локоть, и только потом сообразила, что этому странному типу стоит просто отмахнуться — и мне повезёт, если в результате удастся избежать травм. Но рук не разжала.

— Пожалуйста! Ванька, дядя, тётя; они живы?! — взмолилась я и отчаянно закусила губу, с трудом сдерживая слёзы. На вопросы ему было плевать, а освободиться из моих рук ничего не стоило: чёрная поверхность вдруг стала гладкой и очень скользкой, попросту не за что стало уцепиться, и тюремщик опять шагнул в стену. — Сволочь! — крикнула я в пространство, от избытка чувств изо всех стукнув ни в чём не повинную стену обоими кулаками. Кроме боли ничего не добилась и, жалобно всхлипнув, осела на пол, привалившись к той же самой стене плечом.

В горле застрял ком, мешающий глотать, в голове была полная каша.

— Зечики бы вас побрали, — тихо пробормотала я в пространство, не конкретизируя, кого именно. По мне так пусть всех забирают, мутантов недоделанных.

Вот зачем он ко мне привязался с этой музыкой? Кто его дёрнул за язык и заставил говорить? Когда я была уверена, что нахожусь в плену у представителей совершенно чуждого нечеловеческого разума, определённо, было гораздо проще. Тогда от меня совсем ничего не зависело, я ничего не могла изменить, и оставалось только плыть по течению

Сейчас ничего особенно не изменилось, но на меня навалилось горькое отчаянье. Как будто мне только что дали шанс всё изменить, а я его упустила, и теперь наша судьба стала ещё печальней.

Может, и правда — упустила?! И не стоило сразу набрасываться на этого типа со своими вопросами, а послушаться, сыграть ему что‑нибудь, и выяснить всё осторожно, без истерик, ненавязчиво.

От этой мысли на душе стало ещё поганей. На четвереньках, то ли ленясь, то ли не имея сил подняться, я добралась до «своего» угла, где имела привычку спать. Бросила на скрипку почти ненавидящий взгляд, с трудом поборов порыв просто разбить её о стену. Уж она‑то точно не была ни в чём виновата, и если на то пошло, это меня надо побить головой об стену. Чтобы в следующий раз сначала думала, а потом говорила.

Чуть в стороне от лежащей на полу скрипки, у стены стояла знакомая одноразовая миска. Есть мне не хотелось совершенно; более того, при виде еды к горлу подкатила тошнота. Хотелось, опять же, запустить посудой в стену — или, лучше, в голову этому проклятому меломану, — но я сдержалась. Меломана‑то под рукой не было! А если бы и был… Это ведь глупо и совершенно бессмысленно, и ничего хорошего я таким поступком не добьюсь. Сделала уже всё, что могла. Молодец.

Отвернувшись к стене, я сползла на пол, стараясь сжаться в как можно более плотный клубок и отгородиться от всего мира. Нестерпимо хотелось закрыть сейчас глаза — а проснуться уже на корабле. Пусть Ванька продолжает оттачивать на мне своё остроумие, пусть подтрунивает Василич, пусть ворчит тётя Ада, а дядя Боря молча за всем этим наблюдает и одним своим присутствием вносит в какофонию жизни элемент упорядоченности, завершённости.

Я каким‑то краем сознания понимала, что ничего настолько уж страшного не случилось, и вряд ли тюремщик на меня обидится и, главное, вряд ли решит отомстить. Вряд ли он вообще придал произошедшему хоть какое‑то значение! Но всё равно, забившись в угол, разрыдалась.

Кажется, этот короткий эмоциональный всплеск послужил толчком, разбудил сознание, спрятавшееся от стресса в почти анабиозном отупении. И я плакала, выплёскивая не столько обиду за ответы, которые могла получить, но не получила, сколько забившийся в глубины подсознания страх, беспокойство за родных, полное непонимание происходящего — и снова страх. Перед этими людьми — нелюдями; перед будущим, которого может не быть вовсе, которое может оказаться очень недолгим или таким, что… лучше бы недолгим.

Так и заснула; в слезах, вжавшись в угол и чувствуя себя самым одиноким и несчастным существом в Галактике. Но — странно! — сейчас мне почему‑то было гораздо легче, чем субъективным «утром». Сложно описать это словами, но… как будто стены чуть — чуть раздвинулись и стали меньше давить.

Проснулась я от ощущения чужого взгляда. Или не от него, но именно это ощущение было первым, которое я осознала, очнувшись от глубокого и тёмного как изнанка пространства сна. С трудом приподнявшись, — за время сна в одном положении, несмотря на удобство ложа, затекло всё тело, — я обернулась и увидела своего тюремщика. Он сидел на полу в метре от меня и молча сверлил меня взглядом, а у колена стояла привычная миска с едой.

Ну, по крайней мере, после вчерашней истерики меня не решили уморить голодом.

Окинув сидящую фигуру мрачным взглядом, я молча поднялась и пошла умываться. Говорить не хотелось. Вообще ничего не хотелось, голова была тяжёлой и пустой, а на душе было горько и гадко.

Поплескав водой в лицо, я вернулась на своё место в углу. Села, обхватив колени, и выжидательно уставилась на тюремщика. Всё, что я могла ему сказать, я сказала, а сейчас… не извиняться же за вчерашнее, в самом деле!

— Что это было? — наконец, поинтересовался он.

— Что именно? — растерянно уточнила я. Начало было неожиданным.

— Слёзы. Кажется, это называется так. Зачем? — Говоря это, мужчина был вполне серьёзен и смотрел на меня выжидательно. Сегодня его произношение было заметно лучше.

— Не «зачем», а «почему», — проворчала я, мягко говоря, озадаченная таким вопросом. — Потому что мне страшно и одиноко. Я беспокоюсь за родных, не знаю, где нахожусь и чем нам всем это грозит. И вообще в этой камере я скоро свихнусь от безделья и одиночества! — высказалась я. Получилось резко и раздражённо, но говорить спокойно выдержки не хватало.

— Камера… какая? Что это? — следующий вопрос оказался ещё более неожиданным. Я настолько растерялась, что даже возмущение почти пропало.

— Камера — вот она, — я сделала широкий жест рукой. — Маленькая комната, в которой против воли удерживают разумное существо, лишив его связи с внешним миром, и ограничивают его свободу, не позволяя выйти за пределы отведённого закутка.

— Вопрос безопасности. Вашей, — медленно проговорил он, качнув головой.

— Безопасно нам было на нашем корабле, до того, как вы туда вломились, — возразила я. — Где мы находимся? Зачем?

— Это… корабль, — неуверенно ответил мужчина, как будто сомневался в точности сказанного слова. — Летим домой. Немного осталось.

— К вам домой? — я напряжённо уставилась на него.

— Да. — Он кивнул. Некоторое время пристально меня разглядывал, потом медленно протянул руку ко мне. Усилием воли я заставила себя не двигаться с места, хотя смотрела на мужчину затравленно, ожидая подвоха. Однако поступил он очень странно: осторожно пощупал мои волосы, собранные в лежащую на плече косу, и вернул руку обратно. — Страх… плохо. Пойдём, — вдруг велел он и легко поднялся на ноги, подхватив заодно мою тарелку. Я на пару секунд замешкалась от неожиданности, но потом всё‑таки взяла скрипку — своё единственное имущество — и сама послушно уцепилась за протянутую руку. Свободная от чёрной плёнки, та на ощупь оказалась совершенно человеческой, сухой и тёплой.

Я инстинктивно зажмурилась, когда тюремщик, крепко держа меня за руку, шагнул прямо в стену; к слову, не ту, через которую он выходил обычно. Наверное, ожидала, что меня стена не пропустит, но — нет. Сейчас преграда оказалась вполне проницаемой, на ощупь похожей на желе. Не самое приятное ощущение, но она по крайней мере не была липкой и не оставляла части себя на путешественниках.

— Алёнка! — раздался встревоженно — радостный возглас братца. Я распахнула глаза, не веря своим ушам. Мы оказались в комнате, совершенно неотличимой от моей. Младший сидел в углу на полу, но при виде гостей поспешил подняться.

— Ваня! — радостно взвизгнула я, бросаясь к нему. Тюремщик удерживать меня не стал, так и стоял на месте с миской в руках, молча наблюдая. — Ванечка, родной мой, живой! Как ты?!

— Как ты? Они тебя не обижали? — одновременно со мной спросил брат, крепко стискивая в объятьях.

— Ну, если не считать того, что я уже дурею со скуки, то, наверное, не обижали, — со смешком ответила я первой. — А ты? Зачем ты тогда на них бросился?! Балбес, у меня чуть сердце не остановилось!

— А что они…? — задиристо возразил мелкий, но продолжать тему не стал. — Да ладно, бросился и бросился. Они мне вон даже физиономию этой своей гадостью помазали, так что даже не болело.

— Какой гадостью? — настороженно уточнила я и отстранилась, пристально разглядывая физиономию младшего.

— Ну этой своей, чёрной. Я сначала перепугался, думал — всё, она съест мне мозг, и привет. Но мозг она похоже не нашла и сдохла от голода, — весело сообщил он.

— А родителей и Василича ты видел? — с надеждой поинтересовалась я.

— Да какой там! Сижу тут один, на стенку со скуки лезу… Как ты этого уломала на встречу?! Они что, по — нашему понимают? Или он сам предложил?

— Они не только понимают, они ещё и разговаривают, как оказалось! — Я не нашла нужным что‑то скрывать. — Представляешь, он мне подсвистывать начал, когда я на скрипке играла, а потом вообще заговорил. А сегодня вот к тебе привёл, когда я объяснила, что мне одной страшно и вообще очень плохо. То есть, получается, они нас по одному держали не со зла, так что ли?

— Угу, от большого добра и из лучших побуждений, — проворчал Ванька, бросив недовольный взгляд на стоящего у стены тюремщика. Тот, кажется, потерял к нам всякий интерес. Во всяком случае, буравил пространство расфокусированным взглядом, держась при этом свободной ладонью за стену. — Что это с ним? — вполголоса уточнил младший.

— Не знаю, — честно ответила я, покосившись на неожиданно проявившего склонность к сочувствию чужака. — Они вообще какие‑то странные, я до сих пор не уверена, люди они, или что‑то совсем другое?

— Люди или нет, а физиономии разные, — прокомментировал Иван. — А я думал — маска!

— Дети! — наш разговор прервал радостный возглас тёти Ады, и мы с братом, ошалело переглянувшись, развернулись на голос. В стене рядом зиял внушительных размеров провал и из него выглядывала тётя, над плечом которой нависал её муж. Мы даже до конца не успели осознать свою радость, когда из другой стены в комнату вышел Василич в сопровождении ещё одной чёрной кляксы с человеческим лицом. Как и утверждал братец, лицо у того было совсем другим, не как у моего «меломана».

На некоторое время мы совершенно забыли, где находимся. Тишина камеры наполнилась радостными возгласами, тётя Ада, расчувствовавшись, даже заплакала, и я почти готова была последовать её примеру. В этот момент мне, кажется, больше ничего не было нужно и ничего не интересовало. Главное, все близкие и родные люди живы, здоровы и рядом. А остальное — мелочи.

Когда я более — менее вернула себе способность реагировать на внешние раздражители (то есть, совсем внешние, находившиеся за пределами нашего маленького родственного круга), оказалось, сопровождающий остался только один, меломан. А в стенах появилось ещё два прохода, один — там, откуда привели Василича, и второй — там, откуда пришла я.

— Интересно, с чего это нам такая милость, как разрешение на свидание? — подозрительно поинтересовался Василич, озираясь. — Неделю сидели на задницах ровно, а тут вдруг оживились.

— Неделю?! — вытаращилась на него я. — Мне показалось, по меньшей мере месяц прошёл!

— Неделя, чуть меньше, — подтвердил брат, постучав себя пальцем по лбу, на котором красовался незамеченный мной поначалу бик. — А это их Алёнка как‑то уболтать сумела, — поспешил заложить меня младший.

— Вот же настоящая женщина, — хмыкнул штурман. — Даже инопланетный мозг способна проклевать и добиться своего!

— Жень, если будешь всякие гадости говорить, мы тебя отселить попросим! — ворчливо одёрнула его тётя Ада, крепко обнимавшая нас с братом.

— Какие гадости?! — праведно возмутился Василич. — Я же любя, с искренним восторгом! Алёнушка, расскажи нам, как ты умудрилась договориться с этими кляксами?

Я на всякий случай настороженно обернулась к тюремщику, который меня сюда привёл, но он тоже когда‑то успел уйти, оставив нас предоставленными самим себе. Только миска с едой обнаружилась рядом с тем местом, где он стоял. Похоже, ограничивать наши разговоры никто не собирался. Подобрав ёмкость — не пропадать же добру! — я приступила к подробному рассказу. Поделилась и собственными размышлениями об их природе, и всеми наблюдениями, и странностями, и даже постаралась по возможности точно пересказать все наши короткие беседы. Про собственные слёзы только умолчала: сейчас, когда весь дружный экипаж был рядом, за ту истерику мне было немного стыдно. Напрашиваться на сочувствие не хотелось, а иного смысла в этой подробности я не видела.

— Подозрительные ребята — эти кляксы, — подвёл итог моему рассказу Василич. — Если он когда‑то знал наш язык, но умудрился его забыть, он явно имеет прямое отношение к людям. Или был человеком когда‑то, или в какой‑то мере остаётся им сейчас.

— Память не дотёрли? — предположил капитан.

— Не вяжется, — возразил штурман. — Если бы он один такой дефектный был, зечика бы лысого нас сейчас в кучу собрали. Устранили бы или его, или несоответствие памяти. Может, он, конечно, большая шишка, или умудрился скрыть свои отклонения от товарищей, но… тоже сомнительно.

— Может, их эта чёрная дрянь поработила? Или они — взбунтовавшийся результат какого‑то генетического эксперимента? — предположил Ванька.

— Хороший, однако, эксперимент был! — Дядя с лёгкой улыбкой качнул головой. — Новые виды материи и способы перемещения, и ничего до сих пор нигде не применяется? Вряд ли. Да и про рабство тоже сомнительная версия. Каким, интересно, образом?

— Ну, проросла в мозг и начала манипулировать. А из нас они вот такое же хотят сделать, потому и берегут! Профессора небось уже съели, не просто же так его к нам не привели. Или эти ребята на самом деле — биороботы, созданные на базе живых людей!

— Кто‑то смотрит слишком много фантастики, — поморщившись, укорил дядя.

— Борь, не скажи, — заступился за моего братца Василич. — Парень дело говорит. У тебя что, есть более разумные объяснения? Поделись!

— Нет, — вынужден был признать капитан. — Но они должны быть, нам просто не хватает информации. Может, попробовать разговорить этого меломана?

— Попробовать‑то можно, только как? — вздохнула я. — Он странный какой‑то, заторможенный и весь в себе, — пожаловалась, покрутив пальцем у виска. — Я Ванькину теорию заговора не очень разделяю, но они правда похожи на роботов, просто высококачественных, склонных к творчеству и способных ценить прекрасное. А вот что они с нами сделать собираются, мне тоже совершенно непонятно. Разве что, он утверждал, что мы едем к ним домой; может, как роботы они не имеют права самостоятельно принять такое ответственное решение, и везут нас к хозяевам, разбираться? Что ж у них за хозяева тогда? Может, потомки каких‑нибудь древних колонистов?

— А вот эта версия мне нравится больше всего, — согласно кивнул дядя. — Иначе объяснить их сходство с людьми и знание языка не получается. Язык ведь за всю космическую эру — что первую, что вторую, — изменился незначительно, можно сказать — не изменился вовсе. Есть, кстати, ещё одна странность, мы не сказали; нас с Адой поселили в одной комнате, — сообщил он.

— Ты полагаешь, они заглянули в ваши личные файлы и увидели отметку о женитьбе? — ехидно поинтересовался Василич.

— Я ничего не полагаю, я говорю тебе то, что есть. Нас с Адой поселили вместе, как будто действительно знали, что мы муж и жена. При этом, обрати внимание, Алёну с Ваней, хоть они и кровные родственники, расселили. Может, кстати, поэтому и расселили, что они явно не могут быть парой. И при этом тебя, Жень, тоже не поселили с Алёнкой. То есть, они предположительно имеют представление об институте брака и общие моральные нормы у них близки к нашим. Ну, или они действительно ознакомились с нашими документами, — с иронией резюмировал дядя.

Некоторое время мы продолжили делиться впечатлениями. Ни к каким выводам, разумеется, не пришли, но хоть наговорились вдоволь: сидеть в одиночестве и тишине устали все. Да особенно и не пытались, сосредоточившись на простом и понятном. Василич (при поддержке брата) пожаловался на кормёжку и посокрушался об отсутствии мяса, я поплакалась о невозможности нормально вымыть голову, тётя Ада поворчала обо всём сразу — и о ненормальном рационе, и об отсутствии распорядка, и об антисанитарии. И всем стало легче. Как оказалось, сильнее тяготили не условия содержания, а невозможность поделиться с кем‑то собственным возмущением и получить согласие и искреннее сочувствие от близкого человека.

Мы обнаружили, что ведущие в соседние комнаты арки не исчезают и не пытаются снова изолировать нас друг от друга. Но стоило кому‑то выйти, проём затягивался мутной голографической завесой. То есть, понятие личного пространства нашим тюремщикам было знакомо. Поначалу все сошлись на том, чтобы остаться спать вместе, но постепенно к этой идее остыли и решили понадеяться на авось. Слишком привыкли все спать именно так, как нас расселили. Василич честно сообщил, что храпит, Ванька сопел и ворочался (он с раннего детства так спит), дядя тоже похрапывал, а лично я привыкла спать в тишине и не могла уснуть под любые шорохи. Поэтому разбрелись в итоге по своим камерам, оставив в одиночестве и брата; так получилось, что именно его закуток оказался посередине и стал местом общего сбора.

Утро у меня началось уже знакомо, с чужого пристального взгляда. Хотя, наверное, не такого уже и чужого: к нашим тюремщикам в целом и этому меломану в частности я уже начала привыкать. И не удивилась, обнаружив его на том же месте в той же позе. Мужчина сидел и внимательно наблюдал за мной, терпеливо дожидаясь, пока я проснусь. Может, мне почудилось, но сейчас он действительно выражал всей своей позой именно ожидание. Исполненное терпения, человеческое, а не безразличную неподвижность выключенного механизма. Сложно было объяснить, в чём разница, но впечатление у меня сложилось именно такое.

— Как тебя зовут? — первым делом поинтересовалась, твёрдо настроившись извлечь из наладившегося контакта максимум пользы. — Я — Аля, а ты? — переспросила, потому что тюремщик продолжал молча на меня таращиться. — Как твоё имя?

— Имя? — переспросил он. На пару мгновений прикрыл глаза, а потом проговорил — неуверенно, с вопросом, даже как будто едва заметно нахмурился. — Сур?

— Наверное, — я растерянно пожала плечами. — Тебе виднее. Хорошее имя, — похвалила на всякий случай. — Сур, спасибо, что вы разрешили нам общаться между собой. Для нас это очень важно, понимаешь?

— Да, — без раздумий согласился он.

— А для чего в таком случае вы сначала нас разделили? — осторожно полюбопытствовала я.

— Так получилось, — после короткой паузы проговорил собеседник, причём у меня сложилось впечатление, что ему попросту не хотелось объяснять. — Музыка. Сыграй? Пожалуйста, — осторожно попросил он. Хоть мужчина по — прежнему говорил не связными предложениями, а отдельными словами, произношение его определённо стало уверенней, а голос — менее надтреснутым. И я готова была поклясться, что в речи чужака начали проявляться эмоции. Пока ещё бледные и неуверенные, как будто он пытался вспомнить, что это такое, но слишком отчётливые, чтобы продолжать списывать это на собственную фантазию.

— А у тебя не будет из‑за этого проблем? — на всякий случай уточнила я, послушно беря в руки скрипку. — Извини, но ты ведёшь себя… иначе. Это не страшно?

— Нет. Всё хорошо, — заверил он меня. — Я выбрал.

— Выбрал что? — подозрительно поинтересовалась я.

— Не важно, — вновь отмахнулся он, и я решила пока прекратить расспросы. Пожалуй, сейчас стоило запастись терпением. С самого начала стоило, но сейчас я, кажется, была на это способна. А там, глядишь, действительно удастся разобраться, в чём дело.

Сейчас я играла почти механически; куда сильнее музыки меня занимала реакция единственного слушателя. Он сидел, прикрыв глаза, и тихонько подпевал себе под нос, а под одну мелодию даже начал тихонько покачиваться из стороны в сторону явно в такт. Вот уж действительно — меломан…

Во время концерта в комнату настороженно заглянул Василич, — ночью «занавеска» звуки не пропускала вовсе, а теперь, кажется, начала, — окинул нас обоих очень озадаченным взглядом, медленно кивнул и точно так же тихонько скрылся. Видимо, заглянул удостовериться, что всё в порядке.

— Сур, скажи, пожалуйста, зачем вы везёте нас к себе домой? — мягко полюбопытствовала я, взяв в концерте паузу. — Нас очень тревожит этот вопрос. Вы ведь не собираетесь нас убивать?

— Убивать? — он нахмурился уже вполне явственно и медленно качнул головой. — Нет. Проверить и помочь. Здесь нельзя, некому.

— Помочь с чем? — опасливо уточнила я. — Надеюсь, вы не собираетесь как‑то нас изменять? Ну, как остальных людей с той планеты, откуда вы нас забрали. Например, пожилой мужчина, который был с нами в корабле, — попыталась пояснить я. Сур смотрел на меня почти стеклянным пустым взглядом, и я чувствовала себя довольно глупо. Как будто пытаюсь что‑то объяснить не разумному существу, а стенке.

— Наоборот, — наконец, после достаточно продолжительной паузы сообщил он. — Он… болен? — неуверенно проговорил чужак, опять некоторое время напряжённо помолчал, после чего вдруг заговорил уверенно и значительно более связно, чем прежде. Кажется, нашёл нужные слова. — Паразиты. Нужно убрать, мы не можем, дома — могут. Вы были в контакте, могли… тоже получить.

— Какие паразиты? — испуганно выдохнула я, вытаращившись на него и обняв скрипку. — То есть, мы в любой момент можем точно так же, как профессор… Погоди, а остальные на планете? И спасатели! Должны были прилететь другие люди, чтобы помочь больным! — окончательно всполошилась я.

— Не бойся, — ответил он очень уверенно. — Дома всё уберут. Это… не страшно. Тех, кто прилетит, встретят, — добавил Сур в конце концов.

— Надеюсь, не залповым огнём? — нервно хмыкнула я. Но, запнувшись о пустой стеклянный взгляд, поспешила уточнить: — Это не надо понимать, это была шутка. Имею в виду, вы же не будете убивать тех, кто прилетит? Или, наверное, лучше сказать — не убили тех, кто прилетел, — добавила я, вспомнив, сколько прошло времени.

— Не убивать, — он вновь качнул головой.

— Это радует, — глубоко вздохнула я. — Сур, а что это за паразиты? Какие‑то насекомые? Где они? Почему сканер на них не реагировал?

— Не могу, — через несколько секунд, тяжело вздохнув, проговорил мужчина. — Слова. Надо вспомнить. Давно не говорил. — Под моим озадаченным взглядом он вновь замолчал, прикрыл глаза и совершенно отчётливо нахмурился, после чего вдруг уставился на меня совершенно осмысленным живым взглядом и проговорил, кажется, с искренним удовольствием. — Дальние патрули. Много подряд. Забыл.

— То есть, вы не разговариваете словами в патрулях? — сообразила я. — Значит, дома, на планете, разговариваете?

— Да, — с явным облегчением кивнул он. — В основном. Патруль… нельзя словами. Страшно.

— Но ты же сейчас разговариваешь; тебе страшно? — переспросила я растерянно.

— Нет. Не то, — он устало качнул головой. — Слова не помню.

— Может, я могу чем‑нибудь помочь? — озарённая внезапной идеей, предложила я. Но Сур в ответ только качнул головой, поднялся на ноги и молча вышел, а я осталась предоставлена самой себе и попыталась переварить полученную информацию. Правда, в одиночестве так ни до чего не додумалась и, подхватив миску с традиционным йогуртом, пошла делиться последними новостями с остальными. Оказалось, местные занавески звук пропускали, но не целиком. То есть, понять, что за ней кто‑то разговаривает, было возможно, даже различить отдельные голоса, а вот разобрать слова не получалось, как ни прислушивайся.

— Вот так и выясняется, что самый ценный член экипажа космического корабля — это скрипачка. — Братец подвёл итог моего короткого рассказа глумливым хихиканьем.

— Лучше бы ты пример с сестры брал, — со смешком оборвал его Василич. — Говорил же я, музыка — универсальный язык человечества!

— Это не ты говорил, — возразил дядя Боря.

— А кто? — Штурман подозрительно сощурился.

— Ты интересный; как будто я помню! — Капитан развёл руками. — Но я эту фразу слышал уже очень давно.

— Вот пока не вспомнишь, считай — я говорил. Ты, может, от меня её и слышал!

— Не от тебя, а от Юрки Кима, — вновь возразил дядя.

— Образованные все стали, куда деваться, — ехидно пробурчал Василич. — Ладно, я всегда был согласен с этой народной мудростью; так тебя устраивает?

— Запомни, Алечка, — прервал их беседу спокойный голос тёти Ады, — мужчины не взрослеют никогда. И это хорошо, не стоит на это обижаться. Но привыкнуть — надо!

— Кхм, — очень похоже смущённо кашлянули мужчины, и разговор очень быстро свернул в конструктивное русло.

— В общем, лично мне кажется, этот… Сур говорил правду, — взял слово капитан. — Просто потому, что особого смысла в его лжи я не вижу. Зачем? Мы и так полностью в их руках, сопротивления оказать не можем, и они наверняка это понимают.

— Только про паразитов он глупости говорил, — высказалась тётя. — Или это не паразиты, или они мельче вирусов!

— Или они органично встроились в структуру имплантата, — в том же тоне продолжил дядя. — Как мы и предполагали ещё на Мирре. Или, может быть, вовсе под них замаскировались.

— Боренька, но это очень странно, — возразила тётя. — Для того, чтобы некая инопланетная гадость могла так плотно взаимодействовать с человеком, нужны по меньшей мере тысячи лет направленной эволюции! Ну, или несколько успешных генетических экспериментов, — добавила она и заметно помрачнела.

— Полагаешь, у нас есть шанс стать подопытным материалом? — иронично поинтересовался Василич.

— Да что вы прицепились к этому слову, — вмешалась я. — Человек, может, просто перепутал. Может, он вовсе не паразитов имел в виду, а… что‑нибудь другое.

— Ну, ничего. У мужика есть отличный стимул — внимание такой девушки! Алёнушка его разговорит и всё выведает. Ты только, Алёнка, спуску ему не давай и руки распускать не позволяй. Мы, мужики, по натуре своей…

— Кобель ты по натуре своей! — возмущённо перебила его тётя Ада. — Ты на что ребёнка толкаешь, гад?!

— Я? Да я наоборот! — праведно возмутился штурман. — А что, скажешь, не прав? Мужик, можно сказать, заново речь освоил ради нашей красавицы, имя вон своё вспомнил. Жить, можно сказать, начал с чистого листа!

— Жень, не паясничай, — поморщившись, оборвал его уже дядя Боря. — Алён, а ты бы узнала у этого Сура, чем ему так скрипка‑то нравится? Если он просто музыку самозабвенно любит, это одно. А если у них музыка что‑то серьёзное значит — это уже совсем другой коленкор, как бы проблем не было. Мало ли, какие обычаи в галактике могли народиться за столько лет!

Услышав подобную версию, я на всякий случай тут же встревожилась. Сразу вспомнились все нехорошие предположения, возникшие после первого совместного с чужаком «концерта», и усугубились парой новых. Птички, например, пением брачных партнёров приманивают; вдруг и у этих так же?! Я, конечно, хотела бы изменений в личной жизни, но не таких же!

И чем дольше я об этом думала, тем сильнее беспокоилась. А всё Василич с его шуточками! Если бы не он, я бы и не задумалась, что Сур — не просто любопытная диковинка, представитель чужой цивилизации и источник информации, но ещё и мужчина. Чудовищно сильный, почти неуязвимый и совершенно непредсказуемый, при этом ещё и являющийся нашим тюремщиком. То есть, если ему захочется сделать что‑то нехорошее, я при всём желании не смогу ничего возразить.

Сразу отчаянно захотелось напроситься ночевать к приёмным родителям и больше ни в коем случае не оставаться наедине с этим меломаном, но я постаралась взять себя в руки. Во — первых, если вдруг что‑то случится, родные меня защитить не смогут, только сами пострадают. Во — вторых, мне уже попросту надоело бояться: всё последнее время я только этим и занимаюсь, и уже стыдно за собственную трусость. Ну и в — третьих, глупо бояться чего‑то, что пока даже толком не угрожает.

Не сказала бы, что подобные рассуждения меня утешили, но я по крайней мере промолчала, не делясь своими страхами с окружающими. Достаточно того, что я сама переживаю по этому поводу, не хватало ещё тёте нервы трепать!

Оказалось, еду нам приносили в среднем два, иногда три раза в день. Пока я сидела в камере одна и не имела возможности следить за временем, кормёжка случалась один раз в мои субъективные сутки, вот у меня неделя и растянулась на целый месяц. Сегодня вторая порция прибыла, когда мы уже разошлись по своим спальным местам.

Я вновь тщетно пыталась прополоскать волосы и с тоской понимала, что такими темпами очень скоро моим самым большим страхом станет встреча с зеркалом. Тюремщик появился оттуда же, откуда приходил обычно, такой же безразлично — спокойный, как всегда. К этому моменту страхи поутихли, а потом я, бросив взгляд на вошедшего, окончательно убедила себя в несправедливости собственных подозрений.

А ещё через мгновение меня озарила гениальная идея, и прежние размышления были моментально выброшены из головы.

— Сур, скажи, а у вас какого‑нибудь мыла нет? — с надеждой уточнила я, забирая из его рук миску.

— Что? — недоуменно переспросил он.

— Мыла. Моющего средства. Чего‑нибудь, чем можно очистить волосы, — я продемонстрировала ему зажатый в кулаке собственный хвост, с которого обильно капало на пол и комбинезон. К счастью, в одном из карманов последнего обнаружилась примитивная расчёска, невесть как и когда туда попавшая, так что я по крайней мере не обзавелась колтунами.

— Очистить? — уточнил он, вновь осторожно пощупал пряди и вдруг предложил: — Я могу помочь.

— Только налысо меня брить не надо, ладно? То есть, волосы же останутся на месте, да? Это очень нужная мне вещь! — стараясь быть как можно более убедительной, предупредила я.

— Я понимаю, — кивнул мужчина. Мне показалось, или он действительно улыбнулся уголками губ?

— Надеюсь, я это переживу, — тоскливо вздохнув, высказалась я. — Помогай!

Вместо ответа он осторожно перехватил мой хвост одной ладонью. Чёрная плёнка на запястье пришла в движение и начала стремительно разрастаться, поглощая руку хозяина и зажатые в ней волосы. Я пару мгновений испуганно таращилась на то, как непонятная инопланетная субстанция впитывает кончик хвоста. Когда сообразила, что на другом конце этого хвоста нахожусь я сама, сердце от страха ухнуло в пятки и замерло там. Я сжалась, крепко зажмурившись и ожидая катастрофы. Сейчас как выяснится, что я согласилась на что‑то ужасное, и эта гадость сожрёт меня целиком. Уже началось, засасывает!

Ох, Алёнка, ну как можно быть такой наивной?! Это же опасный инопланетянин, а я пытаюсь общаться с ним, как с человеком. Дура!

Что ничего и никуда не засасывает, я сообразила далеко не сразу, а только тогда, когда лёгкое тянущее ощущение пропало. Осторожно открыв глаза, обнаружила себя на том же месте и в той же позе, в какой оставляла. Явно мои руки, не покрытые никакой гадостью, крепко сжимали миску с едой как спасательный круг, а Сур стоял рядом, перебирая пальцами пряди моих волос. К слову, действительно удивительным образом отчистившихся.

Выглядел мужчина при этом очень сосредоточенным, внимательно наблюдал за собственной рукой и напряжённо хмурился. Позволив волосам свободно скользнуть по пальцам, поднял руку выше, почти к моему уху. Паранойя вновь упрямо настаивала, что нужно как можно скорее отстраниться и что происходит нечто весьма нехорошее.

Было во взгляде мужчины сейчас что‑то такое, что заставляло остро сожалеть о собственной просьбе. Велика проблема, голова грязная! Зато своя и на месте! Сейчас этот тип пугал, кажется, даже сильнее, чем чёрные кляксы поначалу.

Сур вдруг резким движением сжал пальцы в кулак, шумно вздохнул, — а в следующее мгновение я, холодея от ужаса, оказалась вжата лицом в стену. Ладони мужчины крепко стискивали мои ягодицы, а его тело… казалось, что меня прищемило каменной плитой. Рефлекторно упёрлась ладонями в стену, пытаясь хоть немного пошевелиться, вывернуться из хватки; тщетно, с тем же успехом можно было пытаться сдвинуть скалу. Я даже закричать не могла: страх комом встал в горле и дыхание перехватило, будто меня махом окунули в ледяную воду.

Над ухом раздавалось хриплое прерывистое дыхание. Одна ладонь чужака переместилась выше, обхватив меня поперёк туловища и сжав грудь. И я с обречённой ясностью осознала, что вот сейчас всё и случится. То, чего я так боялась утром. Недаром говорят, что мысли материальны… А я не могла не то что оказать сопротивление — даже позвать на помощь. Да даже потерять сознание от страха, и то не могла!

— Пожалуйста, не надо, — почти беззвучно выдохнула я, глотая слёзы и совершенно не надеясь, что он меня послушает. Ещё один шумный выдох пощекотал ухо — а в следующее мгновение я вдруг оказалась свободна. Пару секунд боялась поверить и пошевелиться, ожидая удара или вновь сомкнувшихся тисков нечеловечески сильных рук, а потом поспешно развернулась на месте, спиной вжимаясь в стену и ища взглядом свой персональный ночной кошмар.

Кошмар обнаружился тут же. Он стоял в метре, держа на весу ладони с нервно растопыренными пальцами, и таращился на меня совершенно диким взглядом. Кажется, полностью отражающим мой собственный.

— Что это было?! — потрясённо выдохнул Сур.

— Это ты у меня спрашиваешь?! — просипела я в ответ. В голосе отчётливо звенели истерические ноты. — Не подходи ко мне! — нервно воскликнула я, когда мужчина шевельнулся, остро сожалея, что не могу подобно тюремщикам просочиться сквозь стену. Даже голос прорезался; где он раньше был, спрашивается?!

Только чужак, кажется, и не собирался продолжать начатое. Наоборот, попятился на полшага назад, пристально и тревожно наблюдая за мной. Кончиками заметно дрогнувших пальцев осторожно дотронулся до собственного виска, потом медленно опустил руку вниз и коснулся промежности. Ошалело тряхнул головой, снова попятился, уже обеими руками сжимая виски, и остановился, только наткнувшись спиной на стену напротив меня. Не знаю, сколько бы мы так стояли, испуганно таращась друг на друга, если бы в комнате не появилось ещё одно действующее лицо.

Я нервно дёрнулась и вжалась в стену ещё плотнее. Та, кажется, даже поддалась, образуя неглубокую нишу. Но сородич Сура в мою сторону даже не посмотрел, ухватил того за локоть и увёл. Я вяло подумала, что на лицо они действительно совершенно разные, да и по комплекции, похоже, тоже. А потом медленно сползла по стене на пол, сотрясаясь не то от слёз, не то от не менее истерического хохота. Почему‑то сильнее всего меня смешил вид миски — непроливайки, отлетевшей в угол, но сейчас гордо стоящей на полу, как будто так и задумано. Несмотря на незапланированный полёт и уже отогнутый носик, из неё не вылилось ни капли.

Далеко не сразу я сумела справиться с истерикой и взять себя в руки. И первым делом порадовалась, что никто из родных ничего не услышал и не заинтересовался происходящим в комнате.

Только потом сумела хоть немного разобраться в произошедшем. Одно меня утешало: Сур, кажется, и сам всерьёз опешил от собственного поведения, то есть, раньше он так никогда не делал. Но это утешение было единственным. Потому что никакой гарантии, что подобное не повторится и что в следующий раз он не дойдёт до логического конца, у меня не было. Бежать было некуда, жаловаться некому и ситуация представлялась безвыходной.

Предположения, почему он вдруг вот так сорвался, у меня были. Во всяком случае, это наверняка было связано с внезапно проклюнувшимися у мужчины эмоциями, которых он до недавнего времени не проявлял, а остальные его товарищи — не проявляли вовсе. Толчком, спровоцировавшим такую реакцию, явно послужило прикосновение. Непонятно только, чем ему так понравились мои волосы. Позавидовал что ли?

Я нервно хихикнула над последней мыслью и попыталась заставить себя пошевелиться. Подниматься на ноги пока, правда, не стала, но на четвереньках добрести до миски с едой меня хватило. После пережитого стресса ужасно хотелось есть, и я только порадовалась практичности местной посуды. Правда, съесть хотелось совсем не местный йогурт, а внушительный ломоть жареного мяса, чтобы заодно расчленить его на мелкие кусочки и таким образом выплеснуть нервное напряжение. Но, увы, мяса не было, приходилось довольствоваться питательным раствором.

Поскольку думать о чём‑нибудь более серьёзном было страшно, я задумалась о волосах. Если они так заинтересовали Сура и, кажется, вызвали симпатию (зечики бы его побрали с этой симпатией, я бы с удовольствием обошлась без неё!), скорее всего, у их женщин подобные атавизмы существуют. А у мужчин нет? Или они просто бреются в космосе? С другой стороны, может, конкретный представитель вида — извращенец и любитель экзотики?

А про музыку я так и не спросила.

Но зато голова чистая!

Хотя и пустая, увы. Но это хроническое, местные к этому отношения не имеют.

Некоторое время я упрямо боролась с желанием сбежать из этой комнаты и спрятаться под бок хоть кому‑нибудь из родных, и в конце концов одержала победу. Моё появление непременно вызвало бы вопросы, и пришлось бы придумывать какое‑то объяснение собственному поведению, а сил на это сейчас не было совершенно. Боюсь, в то, что причиной моего бегства стал обыкновенный ночной кошмар, никто не поверит. Рассказывать же правду… поговорку про горькую правду и сладкую ложь я знала, но следовать ей сейчас — означало подставить под неприятности остальных. Потому что тётя непременно будет ужасно беспокоиться, а что могут учудить мужчины, я даже думать боялась!

Поэтому пришлось забиться в привычный угол и бороться со страхами в одиночестве.

Борьба оказалась трудной, и мы в итоге сошлись на ничьей: они не сумели заставить меня изменить принятое решение, а я не сумела толком уснуть. Стоило закрыть глаза и немного задремать, сразу появлялось ощущение чужого присутствия. Мерещились тянущиеся ко мне руки, чудилось тяжёлое учащённое дыхание, а пострадавшие части тела периодически напоминали о полученных синяках тупой ноющей болью. Хорошо, что комбинезон закрытый, и никто этих повреждений не увидит: подозреваю, зрелище ещё более жуткое, чем история их появления.

Утреннюю порцию еды мне принёс совсем другой чужак, не Сур, и это событие я встретила со смешанными чувствами облегчения и тревоги. С одной стороны, возможность оказаться лицом к лицу со своим страхом пугала, и я совершенно не желала видеть этого мужчину. Но с другой, толком разозлиться на него и пожелать серьёзных неприятностей я тоже не могла. Наверное, потому, что он, во — первых, быстро взял себя в руки и ничего непоправимого не произошло, а, во — вторых, он и сам явно растерялся от собственного поведения, и тюремщику можно было посочувствовать. А ещё меня не оставляло ощущение, что я и сама частью виновата в произошедшем; это ведь я спровоцировала тактильный контакт! Да, я не могла предположить, к чему всё это приведёт, и просить прощения ни у кого, конечно, не собиралась. Но ведь и Сур находился в схожем положении!

В общем, я очень надеялась, что его никак не наказали за этот срыв, а моего общества мужчина избегает сознательно.

Скрыть собственное достаточно взвинченное состояние от экипажа не удалось, но на расспросах никто особенно не настаивал, удовлетворившись ответом про дурное настроение и неправильную ногу, с которой я встала.

А вечером нам всем стало тем более не до моих приключений: вместо ужина за нами пришли. Тюремщики вновь спрятали лица, чёрная субстанция покрывала их целиком. Очень хотелось верить, что мы просто прибыли на место, а не вчерашние события аукнулись большими проблемами для нас всех. Тревога усугублялась и невозможностью поделиться собственными опасениями, тогда пришлось бы рассказать всё.

Но немного успокаивал тот факт, что нас не торопили, мне даже разрешили сходить в «свою» камеру за скрипкой.

 

Глава пятая

в которой путь заканчивается, а открытия продолжаются.

Мгновенное ощущение невесомости и чёрные мушки перед глазами, сопровождавшие переход, изменили картину мира настолько внезапно, что у меня закружилась голова и подкосились ноги. Вот где было в пору радоваться капкану чужой руки на своём локте! Сейчас чужак послужил мне отличной поддержкой, без которой я имела все шансы рухнуть.

Пространство распахнулось бескрайним небом. Небо было вверху и под ногами, со всех сторон, лишённое горизонта и каких‑либо ориентиров кроме одинокого голубого шарика местной звезды. Он висел чуть сбоку, как раз на том уровне, где по ощущениям полностью дезориентированного разума должен был находиться горизонт. Бледно — зелёное, отливающее бирюзой и золотом небо на другом конце этой мировой сферы, в центре которой мы оказались, темнело до насыщенного изумрудного цвета. Я вдруг остро ощутила себя крошечной, ничтожно маленькой — как капля воды, как атом водорода на просторах галактики. От этого простора сердце, кажется, забыло стучать, дыхание перехватило, а в голове не осталось ни одной мысли.

— Ох, ну ни… звезды у них тут пейзажи! — присвистнул Василич где‑то совсем рядом. От этого звука я вздрогнула, с трудом соображая, что не одна парю в этом удивительном ничто: рядом стояла вся наша команда, каждый со своим личным сопровождающим.

Да и не парю вовсе, а твёрдо стою на ногах, по щиколотку утопая в небе. И не такое уж кругом «ничто», как показалось на первый взгляд. Особенно отчётливо последнее стало понятно, когда то небо, которое было под ногами, вздрогнуло и пошло рябью, после чего легко толкнуло нас вверх. Я рефлекторно подалась ближе к своему конвоиру, и вцепилась бы в него сама второй рукой, если бы та не была занята скрипкой.

Мы медленно поднимались вверх на какой‑то огромной открытой платформе, с тихим плеском оторвавшейся воды. Оказалось, небо под ногами было зеркальной водной гладью, совершенно неподвижной из‑за штиля, а местное солнце просто потихоньку закатывалось за горизонт, погружая нашу часть поверхности планеты в ночь.

Нарушая висящую над этим странным застывшим миром тишину, между двух небес — реальным и отражённым — прокатился низкий утробный звук, пробравший до спинного мозга и рассыпавшийся по спине мелкими мурашками. Было похоже на гудок старого водного корабля, — мы когда‑то в детстве плавали на таком на экскурсию, — или на зов кита. Через несколько мгновений сбоку пришла ответная звуковая волна, и я увидела, как водную гладь рассекло, на мгновение блеснув в лучах заходящего солнца влажной тёмной спиной, огромное тело какого‑то водного животного. Мелькнуло и пропало, а потом вдруг вынырнуло целиком — без брызг и плеска, почти не потревожив идеальную гладь, — и некоторое время скользило в воздухе, не касаясь поверхности воды. Слишком долго скользило, чтобы это могло быть простой инерцией; но в тот момент я об этом не задумывалась, увлечённая созерцанием. Длинное тело без выраженной головы имело вытянутую каплевидную форму и очень органично переходило в два огромных ярких треугольных крыла, которые язык не поворачивался назвать плавниками. Переливы всех цветов радуги на тёмном фоне напоминали причудливую вязь какого‑то древнего языка. Потом существо резко закрутилось вокруг своей оси, обхватывая тело крыльями, издало тот самый низкий зов и без плеска вошло в воду.

А потом точно такой же звук, только выше и тоньше, родился прямо под нашими ногами, и я сообразила, что мы стоим на покатой спине похожего существа, только размерами, кажется, значительно уступавшего собрату. Радужные перепонки его крыльев едва заметно подрагивали, и это было единственное заметное глазу движение. Как эта гигантская амфибия летела, как управляла своим полётом и почему совершенно не ощущался набегающий воздушный поток, было неясно.

Живой дельтаплан поднимался всё выше и выше, и я вдруг сообразила, что дымно — белая громадина, к которой мы движемся, — совсем не облако, а парящий высоко в небе город.

Из странных бесформенных образований, похожих на клочья очень плотного тумана, свисали длинные тонкие сосульки всех оттенков зелёного, поначалу терявшиеся на фоне вечернего неба. Увитые непонятной искристой паутиной, они казались невесомыми, да что там — нереальными! Голограмма, полёт фантазии какого‑то художника, город в облаках.

Чем ближе мы к нему становились, тем более внушительным представал город. Даже ехидный штурман примолк, вглядываясь в изящные черты и задумчиво озираясь по сторонам.

Оказывается, жизнь в этом странном городе бурлила весьма интенсивно. Во всех направлениях сновали какие‑то летательные аппараты, и вот так с ходу определить, какие из них живые, какие — нет, было невозможно. Да я, честно говоря, не могла уверенно сказать это и про то существо, на спине которого мы стояли. Может, у них механизмы такие — самостоятельные?

А ещё сейчас, когда я вновь потихоньку вернула себе способность думать, мне стало интересно, а куда делся тот корабль, на котором мы летели? В общем‑то, совершенно ясно, что на планету он не садился: ничего похожего на космодром я не наблюдала. Получается, эти существа способны перемещаться своими пространственными проколами на большие расстояния и с очень высокой точностью? Если они с орбиты попали на спину не такой уж крупной зверушки.

Когда мы приблизились настолько, что можно было различить отдельных обитателей этого города на облаке, снялось разом несколько вопросов. Во — первых, далеко не все аборигены представляли собой большие чёрные кляксы; некоторые, насколько я могла разглядеть, ничем не отличались от людей и были одеты в какие‑то цветные вещи. Во — вторых, среди них попадались личности разного пола и возраста. То есть, можно было почти уверенно утверждать, что мы имеем дело с потомками каких‑то древних колонистов, а, стало быть, людьми. Пусть несколько странными и изменившимися за годы обособленного развития, но — людьми. От этой мысли стало спокойней.

Наша небольшая компания, видимо, не казалась местным примечательной: внимания на нас не обращали совершенно. И я постепенно совсем успокоилась насчёт дальнейших перспектив нашей жизни. Убивать нас, кажется, в самом деле не собирались. Теперь меня сильнее тревожило другое, а именно — возможность свалиться с такой ненадёжной опоры. Но конвоир держал крепко, и я была ему за это благодарна.

А ещё грызло любопытство, куда делись «больные» учёные с базы и есть ли среди наших сопровождающих Сур? Объединять нас с сородичами, похоже, не стали, чтобы не подцепили от них заразу. Мой тюремщик — меломан же… я была уверена, что после давешнего срыва или его к нам не допустят, или он сам не пойдёт. Но всё равно — сомневалась.

Ну и, конечно, было очень интересно: какие они, остальные аборигены? Но ответ на этот вопрос, кажется, светил нам очень скоро.

В конце концов наш транспорт нырнул в облако, несколько секунд мы плыли в плотном влажном тумане, от которого волосы тут же отяжелели, лицо и комбинезон покрылись мелкими капельками. А потом летун опустился на ровную площадку, края которой терялись всё в той же мгле. Спустившись по крылу, мы отошли на пару метров — и вместе с частью пола двинулись вниз.

Узкая вертикальная шахта тянулась достаточно долго. Провал над нашими головами быстро закрылся, но зато пол начал испускать неяркий голубоватый свет, позволяющий чувствовать себя вполне комфортно. Потом лифт остановился и в стене открылась арка, затянутая знакомой по кораблю неосязаемой пеленой, через которую мы прошли в просторную светлую комнату, имеющую форму сектора: та стена, сквозь которую мы прошли, и противоположная ей были полукруглыми. Последняя ко всему прочему была полностью прозрачной и открывала изумительный вид на тёмное закатное небо и океан внизу. Пока мы летели, местное светило уже полностью село, и небо буквально на глазах наливалось чернотой. И в ответ ему начинал светиться потолок комнаты.

Помещение мы разглядывали с жадностью. Оно кардинально отличалось от пустых камер в корабле и было совершенно… человеческим. Да, немногочисленные предметы обстановки имели непривычные очертания, а предназначение некоторых из них не получалось определить сходу. Но всё это с тем же успехом могло находиться на Земле и являться воплощением фантазии какого‑нибудь оригинального дизайнера.

Светло — зелёные стены и потолок, пол более тёмного оттенка. Большой белый стол в форме пятна или амёбы, стоящий на на трёх тонких ножках. Тёмно — синие объёмные кресла, лишённые прямых линий и даже на вид кажущиеся очень удобными. Вдоль боковых прямых стен — несколько высоких прямоугольных призм, внешним видом напоминающих глыбы мутного льда; не то шкафы, не то колонны, не то что‑то совсем уж непонятное. Ещё из непонятного присутствовала странная конструкция в дальнем углу — цилиндр из серого материала высотой около полуметра и такого же диаметра, в верхней части которого имелся неглубокий вырез конической формы. Ну, и правильный куб невнятного грязного серо — зелёного цвета, стоящий посреди стола.

Конвоиры привели нас сюда и молча удалились через тот же проход, который закрылся за их спинами.

— Ну… похоже, убивать нас действительно не планируют, — задумчиво прокомментировал капитан, озираясь.

— В доверие втираются. Будут пытаться вызнать секретную информацию, — насмешливо возразил Василич.

— Жень, наша с тобой секретная информация устарела лет на тридцать минимум, — отмахнулся дядя и, ещё раз оглядевшись, осторожно присел в ближайшее кресло. Мы переглянулись и дружно последовали его примеру, благо посадочных мест здесь был добрый десяток. — Стало быть, это всё‑таки люди. А наши конвоиры — роботы?

— Вряд ли, — нервно хмыкнула я. После проявления Суром совершенно животных инстинктов в его искусственном происхождении я здорово сомневалась.

— Рада приветствовать вас от имени нашего мира, — раздался откуда‑то сбоку красивый женский голос. Мы одновременно вздрогнули и обернулись, разглядывая говорящую, прошедшую в комнату через открывшуюся в боковой стене дверь.

Усомниться в том, что перед нами стоял человек, было сложно. Высокая стройная женщина, одетая не то в брючный костюм, не то в комбинезон; правда, совсем не похожий на нашу техническую одежду. Тяжёлая струящаяся ткань глубокого бирюзового цвета с изумрудным абстрактным узором так и манила потрогать: она казалась очень приятной на ощупь. Свободные брюки, расклёшенные рукава, достаточно смелый вырез на красивой высокой груди, тонкая талия подчёркнута широким поясом на пару тонов светлее общего фона. На ногах обуты лёгкие плетёные босоножки, а волосы красивого золотистого оттенка свободно рассыпались по плечам, спадая до середины спины. Да и лицо было под стать всему остальному: большие ярко — зелёные глаза, точёные черты. В общем, женщина была изумительно красива, и единственным отличием, которое мешало забыть, что перед нами чужачка, были знакомые чёрные узоры на коже.

Почему‑то она не понравилась мне с первого взгляда. Увы, наверное, от зависти; я бы тоже с огромным удовольствием расхаживала в таком костюмчике, а не в практичном, но значительно менее красивом комбинезоне. И косу бы распустила, если бы пряди не цеплялись за детали этого самого комбинезона и не путались бы так без применения моего любимого косметического средства, оставшегося на корабле. И вообще, так не честно: раз уж мы гости, нас для начала надо было накормить, напоить, и только потом разговаривать разговоры!

— А уж мы как рады, что нас приветствуете именно вы, — высказался Василич, поднимаясь с места и с интересом разглядывая женщину. Как всегда в своём репертуаре, только руку лобызать не спешил. Разумно; кто знает, как они на подобные жесты могут реагировать?

По примеру штурмана в порядке приветствия поднялись и остальные мужчины. Причём если мой братец смотрел на красавицу едва ли не с открытым ртом (да, я помню, что он уже достаточно вырос, чтобы интересоваться девочками), то дядя Боря с лёгким прищуром, некоторым подозрением и интересом сугубо профессиональным, что в очередной раз убедило меня в давнишнем подозрении: наш капитан — образец настоящего мужчины.

Чужачка тем временем ласково улыбнулась штурману, окинула нас всех заинтересованным взглядом, а потом, кажется, опомнившись, поспешила нарушить повисшую тишину.

— Простите моё любопытство, я просто поражена, насколько мы с вами похожи! Это так странно и приятно — встретить тех, кто до последнего времени считался мифом… Меня зовут Элиса, и в первую очередь я хотела бы извиниться за доставленные неудобства, — мягко проговорила она, подходя ближе. — Дело в том, что наши патрульные плохо понимают нужды нормальных людей.

— Почему? — вмешалась в разговор я. Элиса окинула меня непонятным взглядом, но ответила столь же мягко и с той же дружелюбной улыбкой.

— Нечто вроде профессионального заболевания, не стоит задумываться о подобных мелочах. Юной девушке — особенно.

— И о чём же, по — вашему, стоит задумываться юной девушке? — неприязненно поинтересовалась я.

— Вопрос не по адресу, — опередил ту с ответом новый голос. Точнее, голос был вполне знакомый, только лично я как‑то не ожидала его услышать. К вошедшему вслед за нами, со стороны лифтовой шахты, мужчине разом обернулись все. Экипаж — с растерянностью, я — со странной смесью тревоги и облегчения, а Элиса — с искренней радостью.

— Сур! Как я рада тебя видеть! — так и не успевшая присесть женщина стремительно преодолела разделявшее их расстояние с явным намерением обнять мужчину. Но ответная реакция того откровенно озадачила, причём не только нас, но и саму Элису: он аккуратно перехватил её протянутые руки за запястья, причём ладони его в этот момент были покрыты знакомой чёрной субстанцией. Что характерно, только ладони.

В остальном же мы имели возможность наблюдать нашего знакомого «в гражданском». Без привычной чёрной кляксы, в светло — серых свободных брюках и длинной белой жилетке без пуговиц, держащейся широким серым поясом, он смотрелся довольно странно. Зато можно было рассмотреть широкие плечи и сильные руки, увитые всё теми же чёрными узорами.

— Не могу ответить тем же, — холодно ответил тем временем мужчина, и я с некоторым стыдом поймала себя на злорадстве по этому поводу.

Вот странно. Казалось бы, именно Сур меня недавно напугал до истерики, и объектом неприязни должен был быть именно он; но, однако, я поймала себя на мысли, что никакого зла на него не держу. А чем мне настолько не понравилась совершенно посторонняя женщина, которую я видела первый раз в жизни, большой вопрос. И, тем не менее, сейчас я была полностью на его стороне и очень рада его видеть, даже несмотря на незнание предыстории.

А что она имелась, было очевидно. Судя по поведению, эти двое были знакомы очень давно и неплохо, а разногласия имели исключительно личный характер. Не знаю, как у них тут выстраивались личные отношения, но больше всего походило на старую как мир историю: были близки, потом расстались. Опять же, судя по поведению, инициатором была она, а его это расставание обидело. Может, он в этих своих дальних патрулях из‑за неё и торчал?

Не знаю, насколько были близки к истине мои предположения, но они помогли окончательно успокоиться и убедили меня в том, что мы имеем дело с людьми. И, наверное, к ним вполне можно подходить с привычными мерками.

— Что ты здесь делаешь? — продолжил Сур неприязненно, отстраняя руки женщины подальше от себя и только после этого отпуская.

— Но это же моя работа, — явно опешила та.

— Приоритет контакта, — отрезал он.

— Как… но ты же… — выражение лица Элисы стало совсем растерянным и даже обиженным. — Патрульные же не могут…

— Проверь, — он слегка пожал плечами. Женщина окинула собеседника пронзительным недобрым взглядом и решительно подошла к ближайшей льдистой колонне. Стоя к нам спиной, положила на неё обе ладони, и буквально через несколько мгновений вернулась обратно. Зло сверкнула на меня глазами, обожгла взглядом Сура, что‑то тихо ему сказав, и стремительно вышла в сторону лифта.

— Ух, хороша, стерва! — проводив красавицу взглядом, восхищённо присвистнул Василич, когда та нас покинула.

— Прошу прощения, небольшие организационные сложности, — чуть поморщившись, сказал Сур, слегка наклонив голову.

— Да мы так и поняли. И вот как раз именно это особенно озадачивает: что мы решительно всё поняли, — задумчиво проговорил дядя Боря, с интересом разглядывая бывшего конвоира. — Ладно, та женщина; но лично в вас перемена оказалась уж очень резкой.

— Нахождение вдали от родной планеты сказывается на нас пагубно, — глубоко вздохнув, ответил тот и опустился в свободное кресло. — Для того, чтобы этого избежать, мы… несколько изменяем своё сознание. Главным образом, полностью отказываемся от эмоционального восприятия действительности. Из этого состояния можно выйти самостоятельно, но обычно прибегают к услугам специалистов: так быстрее.

— Как получилось, что наши цивилизации до сих пор не пересекались? — хмурясь, уточнил капитан.

— Именно из‑за этого, — спокойно отозвался Сур. — Патрульные избегают контактов. Они руководствуются соображениями логики, безопасности и заранее составленными инструкциями, а, исходя из них, чужой высокоразвитой и достаточно агрессивной цивилизации, хоть и родственной, стоит избегать.

— А почему ими не может управлять из дома кто‑то вменяемый? — растерянно уточнил Василич.

— Мы не имеем возможности быстро передавать информацию на такие большие расстояния, — развёл руками Сур. — Дальние патрули полностью автономны.

— Что же изменилось сейчас?

— Вы… — он запнулся, подбирая слова. — Столкнулись с представителями враждебной нам цивилизации, средств борьбы с которой не имеете. Вероятность этого события была учтена одним из исключений наших инструкций и послужила поводом для контакта.

— Цивилизация — это мозгоеды, из‑за которых у учёных кора треснула? — влез любопытный братец.

— Что? — уточнил, озадаченно нахмурившись, абориген.

— Те паразиты, которых вы планировали вытащить из них и в наличии которых подозревали нас, — перевёл дядя.

— Да, в некотором роде, — с облегчением кивнул наш контактёр.

— Ты мне вот что скажи, чего это твоя Элиса на нашу Алёнку взъелась. Ревнует что ли? — подозрительно поинтересовался Василич. Я тут же почувствовала смущение, особенно когда Сур окинул меня долгим задумчивым взглядом. Первый раз, кстати, за всё время собственного здесь присутствия посмотрел в мою сторону. И от этого было обидно; нет бы извиниться, так он делает вид, что всё в порядке.

Я, честно говоря, тоже, но я‑то скорее пострадавшая сторона, мне можно!

— Ревнует в профессиональном смысле, — наконец, пояснил он. — Наш с Алей контакт послужили достаточным основанием для дальнейшей передачи вас всех под мою ответственность.

Я почувствовала, что после этих слов у меня начали гореть уши. Да уж, контакт. И что, он всё в подробностях рассказал?! Стыдно‑то как… Может, потому на меня Элиса так и сверкала глазами?

— Не, я баб нюхом чую, — назидательно сообщил Василич, постучав себя пальцем по носу. — Про профессиональное это ты кому другому заливай. Только я не об этом. Ты если нашу Алёнку своими контактами под монастырь подведёшь, лично рыло поправлю!

— Куда подведу? — озадаченно нахмурился Сур.

— Под неприятности со стороны покинувшей нас особы, — вновь выступил толмачом дядя и со смешком уточнил: — Про правку рыла переводить?

— Я догадался по смыслу, — бывший патрульный усмехнулся уголками губ. — Не стоит волноваться об этом, Але ничего не грозит.

— Со стороны этой ревнивой стервы, или вообще? — ещё подозрительнее уточнил Василич, а я с нежностью подумала, как мне всё‑таки повезло с семьёй. Понятно, что воплотить эти угрозы в жизнь вряд ли получится, но само намерение уже грело.

— «Вообще» не в моей компетенции, — спокойно возразил Сур. — Со стороны Элисы — точно.

— Ладно, я предлагаю всё‑таки вернуться к более серьёзным вопросам, — прервал их дядя. — Для начала скажите хотя бы, мы подцепили эту заразу или нет? И как там обитатели научной базы?

— Вас уже проверили, всё в порядке, — успокоил нас Сур. Уточнять, когда они успели, никто не стал; в порядке — и ладно. — Ваши сородичи проходят… курс лечения. Это недолго.

— А как они вообще передаются, паразиты эти? — полюбопытствовал Василич. — Я не из праздного любопытства; там же пираты ещё были, не могли они разнести эту заразу с планеты?

— Пираты? — вновь нахмурился местный.

— Это такие люди… — со вздохом начал переводить дядя, но собеседник его перебил с лёгкой вежливой улыбкой:

— Я знаю, что это значит, спасибо. Я расскажу об этом, и со всем разберутся, — кивнул он.

— А что это всё‑таки за чёрная гадость, которой вы покрываетесь? И откуда вы вообще взялись такие странные? И как вы умудряетесь перемещаться сквозь материальные объекты? — не выдержал в конце концов Ванька и влез в разговор.

— Очень долго рассказывать, — слегка поморщился Сур. — Давайте я для начала покажу вам всё здесь и расскажу, как чем пользоваться. Думаю, после перелёта вы с удовольствием воспользуетесь возможностью отдохнуть в нормальных условиях.

Ванька растерянно покосился сначала на дядю, потом на меня. Капитан медленно кивнул, задумчиво разглядывая аборигена. Смысл этих переглядываний я поняла через пару секунд: кажется, мужчины решили, что наш гид уходит от ответа и пытается что‑то скрыть.

— А почему вы нас по дороге в камерах держали? — полюбопытствовала я. — Чтобы мы не заразились?

— Это были не камеры, — спокойно ответил мужчина, поднимаясь на ноги. — Стандартные жилые блоки, просто ваши были изолированы от остальных.

— И вы вот в таких клетушках добровольно живёте столько времени?! С голыми стенами? А почему нельзя нормальную мебель поставить? — ещё сильнее заинтересовалась я.

— Во — первых, патрульным главное функциональность, и подобные условия не доставляют неудобств. А во — вторых, и это главное, корабль с трудом переносит посторонние устройства.

— В каком смысле? — уточнила я растерянно.

— В прямом, — хмыкнул он и принялся за экскурсию.

Цилиндр в углу оказался местной мусоркой, льдистые призмы — терминалами связи с местным единым информационным пространством, куб посередине — устройством для доставки продуктов. Правда, последними двумя ценными приборами мы (если верить аборигену) пользоваться не могли. Кажется, для этого нужна была та чёрная субстанция, про которую «долго было рассказывать»; во всяком случае, реагировали приборы на прикосновение, а прикасался к ним Сур только через неё. Видимо, команды местная техника понимала в той же невербальной форме, в которой общались между собой патурльные.

Дальше мы покинули комнату через открывшуюся в боковой стене арку, за которой обнаружился совершенно нормального вида коридор, откуда точно такие же арки вели в отдельные комнаты, расположенные по внешнему радиусу изгибающегося вокруг лифтовой шахты коридора.

Жилые комнаты имели ту же форму, что и общая, только были несколько меньше, и возле входа был отгорожен небольшой закрытый закуток, сильнее всего заинтересовавший наш экипаж. В конце концов, большая прямоугольная кровать вид имела почти привычный, да и ниши в стенах с полками для вещей, закрытые всё той же мутной пеленой, тоже мало отличались от обычных шкафов. А вот в закутке имелись два странных образования: один угол занимала субстанция, внешне похожая на мыльную пену, другой — оплывший цилиндр около метра высотой, покрытый коротким и на вид мягким буро — зелёным ворсом. Собственно, больше ничего в комнате не было.

— Это уборная, — пояснил Сур, входя внутрь. Мы сгрудились на пороге, с интересом наблюдая за ним. — Вот это — чтобы очищать кожу. — С этими словами он демонстративно сунул руку в белую пену. — Лицо, волосы, чистить зубы — всё здесь, для последнего нужно просто открыть рот. Задохнуться или проглотить часть не бойтесь, они пропускают воздух и очень крепко держатся друг за друга; для того, чтобы разделить колонию, нужно использовать специальные устройства, — продолжил пояснения местный и попытался зачерпнуть немного пены; пузырьки проскальзывали между пальцами. Я не выдержала и подошла ближе, тоже сунув руку в белую массу. На ощупь было в самом деле похоже на тугую плотную пену, и мелкие шарики упрямо липли друг к другу.

— «Держатся» — это вы сейчас в прямом смысле сказали? — неуверенно подала голос тётя. — То есть, они живые?

— Да, мелкие простейшие, — спокойно кивнул мужчина. А я, испуганно взвизгнув, выдернула руку из белой массы и отскочила. Братец радостно заржал, за что удостоился от меня обиженного взгляда.

Зечики бы их побрали! Предупреждать же надо…

— Дайте угадаю, а вот это — сортир? — насмешливо поинтересовался штурман. — В смысле, туалет. Ну, для других естественных потребностей?

— Да, именно.

— И что, оно тоже живое? — вытаращилась я на Сура.

— Да, конечно; это губка.

— Ой, ма — амочки, — прошептала я, шокированно глядя на зелёный цилиндр и медленно отступая к двери спиной вперёд. — А если оно укусит? Отгрызёт что‑нибудь ценное? Вот так сядешь, задумаешься, а оно…

— АМ! — рявкнул над ухом Василич, до которого я допятилась, ткнув меня растопыренными пальцами под рёбра. Я от неожиданности снова взвизгнула и шарахнулась уже в другую сторону. Правда, к счастью, ни в губку, ни в колонию простейших не попала, а врезалась в Сура, который машинально поймал меня за плечи.

— Злые вы, — проворчала я обиженно и смущённо, под бодрый хохот штурмана и младшего брата отстраняясь от аборигена. — Уйду я от вас! — пригрозила ворчливо, разглядев, что даже дядя с тётей не сдерживают весёлые улыбки.

— Алёнушка, ну мы же любя, — весело сообщил Василич. — Ты же нас сама убеждала, что техника живая; а тут вроде действительно живая техника, а ты от неё шарахаешься.

— Вот потому и шарахаюсь, — поморщилась я, нервно поправляя одежду. — От техники понятно, чего ждать! А это… вдруг оно ядовитое?!

— Не волнуйся, они совершенно безопасны, — мягко проговорил Сур.

— А кровать тоже живая? — мрачно уточнила я, в ответ на что он развёл руками. — Стоп! Дай угадаю. Корабли у вас тоже живые? В полном смысле этого слова? То есть, животные, внутри которых вы и путешествуете?

— Да, разумеется, — спокойно кивнул тот, будто других вариантов просто быть не могло.

— Ой, мамочки, как же я хочу обратно на «Лебедя», — тоскливо пробормотала я, выходя вслед за остальными в коридор и плетясь в сторону общей комнаты.

Некоторому успокоению, правда, поспособствовал ужин. Нам выдали не йогурт, а нечто вроде спагетти (только почему‑то зелёных) с кусками не то мяса, не то рыбы и соусом цвета запёкшейся крови. Вкус оказался необычный, но приятный, пряный и немного острый. После недели на странной фруктовой жиже — настоящая пища богов! К счастью, никто благоразумно не стал спрашивать, из чего или кого это было приготовлено. Запивать это предлагалось весьма приятным чуть кисленьким зеленоватым напитком, похожим на лимонад.

Жевали все действительно молча, а после нас дружно начало клонить в сон. Не до такой степени, чтобы подозревать ужин в наличии снотворного, но достаточно, чтобы отложить разговоры до завтра. День выдался не то чтобы трудный или слишком долгий, но очень насыщенный впечатлениями, так что по комнатам мы разбрелись сразу после ужина. В каждой комнате Сур настраивал на хозяина дверь (хлопок ладонью по стене рядом — дверь становилась твёрдой, два хлопка — прозрачной изнутри, три — опять мутной проницаемой плёнкой) и окно, которое по желанию можно было слегка затемнить или вовсе «выключить».

Не знаю, специально он так сделал, или получилось случайно, но мне досталась последняя комната, и в ней мы оказались вдвоём. Судя по дальнейшему поведению аборигена — всё было подстроено.

— Аля, я хотел извиниться за своё поведение и за то, что напугал тебя, — закончив с дверью и окном, проговорил он, сцепив руки за спиной. Мы как раз стояли в дальнем от входа углу, возле окна. — Это была непроизвольная реакция, инстинкты пробудились слишком резко, — чуть поморщился мужчина. — Я обещаю, что больше тебя не обижу.

— Это хорошо, спасибо, — глубоко вздохнула я. С облегчением, к слову; было приятно, что он нашёл нужным извиниться. — Я не сержусь, я так и подумала, что ты потерял над собой контроль. Меня сейчас гораздо сильнее напрягает перспектива общения с этими полезными животными! — Я дёрнула головой в сторону прохода в уборную. — А как же вы в пути обходитесь без средств гигиены? Так же, как ты мне с мытьём головы помог?

— Да, — с лёгкой улыбкой в уголках губ кивнул он, рассматривая меня непонятным задумчивым взглядом.

— Какая универсальная чёрная жижа, — нервно хихикнула я.

— Она тоже не кусается, — усмехнулся он. — Здесь правда совершенно безопасно.

— Здесь — это где?

— Здесь — в этом жилом секторе, — не стал замахиваться на большие объёмы мужчина. — Да и в городе в целом довольно безопасно. Вот за его пределами случается всякое, но, надеюсь, ты не планируешь побег?

— А это уже от вас зависит, — честно созналась я. — Не будете обижать, и сбегать никто не будет! Слушай, у меня небольшой вопрос, или, скорее, просьба: можно найти какую‑нибудь одежду? — неожиданно даже для себя самой спросила я. — Честно говоря, очень хочется выбраться из этого комбеза, раз уж я не на работе.

— Я что‑нибудь придумаю, — ободряюще улыбнулся он. — Это всё, или есть ещё какие‑нибудь пожелания?

— Вопрос… из коротких только глупый, — хихикнула я. — Почему ты всё время норовил пощупать мои волосы? Да и потом, когда ты… сорвался, у меня сложилось впечатление, что это из‑за них. У вас с этим связан какой‑то обычай? Ну там прикосновение к волосам считается жутко непристойным, или волосы в принципе отращивают далеко не все?

— От волос избавляются только патрульные, потому что они… бесполезны, — со смешком сообщил он. Взгляд непроизвольно метнулся к моей косе, привычно перекинутой на грудь. — А обычая никакого нет, это личное. У тебя очень красивые волосы, — медленно проговорил он, расцепил руки, кажется, намереваясь опять пощупать мою причёску, и тихо пробормотал себе под нос: — Да и не только. — Правда, руку так и не донёс, коротко кивнул мне на прощание и поспешно вышел.

А я, проводив его взглядом, медленно присела на кровать, бездумно созерцая неопределённую точку пространства перед собой. Далеко не сразу сообразила, что сижу и просто улыбаюсь, а голова при этом такая пустая — пустая и лёгкая — лёгкая. Заметив же это, раздражённо фыркнула и пинками погнала себя бороться со страхами перед местными средствами гигиены. Вот он, результат дефицита внимания и общения! Какой‑то инопланетный мутант сказал, что я красивая, и я тут сижу, лужицей растекаюсь. Можно подумать, я без него этого не знаю!

Собственную внешность я оценивала здраво. То есть, понимала, что мне с ней очень повезло, и что безо всяких косметических коррекций и прочих вмешательств в организм меня можно назвать очень симпатичной, а если переодеть и причесать — то и красивой. Густые длинные светлые волосы, голубые глаза, гармоничные черты лица и хорошая фигура; спасибо родителям за наследственность. При желании можно было к чему‑то придраться, и порой я подозрительно разглядывала своё отражение и прикидывала, что бы в нём изменить для достижения совершенства, но не всерьёз. Другое дело, я не считала нормальным гордиться тем, что получила от природы и родителей, но чрезмерно скромничать тоже было бы глупо.

В общем, с самооценкой у меня всё было в порядке. И тем непонятней было, почему я сейчас так растаяла от пары тёплых слов. Может, просто устала? Слишком неожиданным оказался переход от участи заключённых к статусу гостей. Опять же, если отвлечься от чёрной дряни в организме и отсутствия бровей, Сур оказался весьма впечатляющим мужчиной. Это пока он разговаривал односложно и вёл себя непонятно как, подобные мысли даже не возникали, а сейчас… очень он походил на того самого решительного капитана из моих девичьих грёз. Серьёзный, сдержанный, спокойный и решительный. Опять же, высокий, широкоплечий, мускулистый, и глаза выразительные, а про их необычный цвет я вообще молчу!

За этими сумбурными мыслями гигиенические процедуры прошли без особого волнения. Местный аналог душа мне даже понравился, очень приятное было ощущение, как будто кожу в воде щекочут мелкие пузырьки воздуха. При этом дышалось легко и свободно, воздух эта мелкая живность не задерживала совершенно. Не говоря уже о том, что просто стянуть комбинезон и нижнее бельё было безумно приятно: не люблю спать в одежде.

Кровать удобно подстраивалась под форму тела, одеяло оказалось мягким и уютным, подушка — пышной и приятно пахнущей не то морем, не то какими‑то растениями. Наконец‑то оказавшись в нормальной кровати, я почувствовала себя бесконечно счастливой и отключилась моментально, не успев сосредоточиться на вещах значительно более серьёзных, чем внешность нашего гида — тюремщика.

Утром я некоторое время не могла сообразить, где нахожусь. Это явно была не камера, слишком удобно мне было, но и родной каюте «Лебедя» ощущения не соответствовали. Потом, конечно, вспомнила, что заключение вроде бы закончилось, а вчерашний вечер был очень богат на события.

Сегодня я уже, к счастью, не чувствовала себя настолько окрылённой мужским вниманием. Более того, настроение с утра было скептическим и подозрительным: Сур вчера откровенно юлил и не договаривал. От усталости ли и нежелания поднимать серьёзную тему, или по каким‑то другим причинам? В общем‑то, сейчас усиленно обдумывать эти вопросы было глупо, итак скоро всё узнаем. Продолжит он уходить от ответов или честно всё расскажет — посмотрим.

Выбравшись из‑под одеяла, я некоторое время озадаченно разглядывала яркое пятно красивого кораллового цвета на ближайшем к выходу углу кровати, пытаясь понять, что это и откуда взялось, потом всё‑таки догадалась пощупать.

Когда я вчера говорила Суру про нормальную одежду, это было… нечто вроде жалобы на несовершенство мира. То есть, меня действительно расстраивал факт отсутствия каких‑либо личных вещей помимо комбинезона и скрипки, но я не думала, что мужчина как‑то решит этот вопрос.

Решил. Причём не только этот: помимо одежды обнаружился и комплект нижнего белья, и плетёные сандалии.

Некоторое время я сидела на краю кровати, медитативно разглядывая и перебирая мягкую шелковистую ткань, и думала, что делать. С одной стороны, принимать от постороннего мужчины нижнее бельё было как‑то дико. Но, с другой, он же не дарит мне его с каким‑то подтекстом, а просто ответственно подошёл к выполнению моей же просьбы. Может, он даже не сам всё это выбирал и добывал, а попросил кого‑то. Очень сомневаюсь, что вопросами нашего здесь пребывания занимается он один, наверняка толпа наблюдателей.

Нацепить обратно собственную одежду? Тоже не очень хорошо получится, зачем тогда просила? Вот какой зечик меня за язык тянул, а!

Ладно, в конце концов, буду считать это не подарком, а моральной компенсацией. Никто не просил их хватать нас и тащить к себе, ничего не объяснив и не дав собрать вещи.

Приняв это решение, я сходила пообщаться со своими «соседями» по комнате; воспринимать их без содрогания пока не получалось, но зато я даже сумела заставить себя почистить зубы. И даже не умерла в процессе от страха и отвращения.

Вещи пришлись впору, причём настолько, что можно было заподозрить наших хозяев в неприличном. Но сейчас дёргаться было уже глупо, поэтому я спокойно оделась и, остро сожалея об отсутствии зеркала, направилась в сторону общей комнаты.

Если бытовые приборы у местных отличались от наших разительно, то с одеждой всё было гораздо проще. Человечество освоило дальний космос, совершило множество открытий, но почти ничего нового в одежде с докосмической эпохи не придумало. Материалы — да, какой‑нибудь подогрев, самоочистка и защита — тоже да, более совершенные и незаметные, чем пуговицы (которые при этом продолжали существовать уже которое тысячелетие), застёжки — возможно. Но общие принципы не изменились, да и требования к одежде тоже определились уже много лет назад. Причём не только на территории ЗОРа и других контактирующих с нами человеческих государств, но и, как показывает практика, далеко за пределами. Во всяком случае, нижнее бельё было… совсем земным и достаточно нескромным: изящные кружевные полупрозрачные вещицы. Но очень красивым. Даже жалко, что показать некому.

Стоп. Как — некому?! У меня же есть тётя Ада!

Окрылённая этой мыслью, в общую комнату я входила в гораздо лучшем настроении, чем выходила из своей спальни.

— Ого! — восхищённо присвистнув, поприветствовал меня штурман. Остальных здесь не было. — Ну, красота — а…

Я тут же просияла. Это не подозрительные чужаки, Василич врать не будет. Во всяком случае, своим; мы же не какие‑нибудь охмуряемые дамы, мы — друзья и почти родственники. Он может дурачиться сколько угодно и рассыпаться в комплиментах, но я точно знаю, что относится он ко мне даже не как к дочери, скорее — как к внучке.

— Хорошо, да? А то зеркала нет, — уточнила я. Он рассеянно и задумчиво качнул головой, пристально меня разглядывая. Явно в ответ не на вопрос, а на какие‑то свои мысли.

— Хороша — а, — протянул мужчина, но потом почему‑то нахмурился. — Ну‑ка, Алёнушка, присядь, я тебе сейчас кой — чего нехорошее скажу.

— Что такое? — встревоженно уточнила я, опускаясь в соседнее кресло.

— Ты только не ругайся, дай я доскажу сначала. Ты девка умная, но наивная и доверчивая. Это не так чтобы очень плохо, но именно сейчас может здорово подпортить жизнь.

— Вы меня пугаете, — растерянно пробормотала я.

— Очень на это надеюсь. Я к чему, собственно. Эти местные, конечно, кажутся людьми, и я не удивлюсь, если у них человеческие гены. Да только что у них в головах при этом творится — большой вопрос, и как они себя вести будут в разных ситуациях предсказать невозможно. Может, обычаи у них остались человеческие, а, может, совсем нет. Поосторожнее бы ты с такими нарядами.

— Я всё равно не очень понимаю, к чему вы клоните, — озадаченно нахмурилась я.

— К Суру этому, — он не стал долго ходить вокруг да около. — Тут не весть какой сложности задачка. И заговорил он именно с тобой, да и поглядывает так… Короче, интерес он к тебе имеет отнюдь не научный, а сугубо мужской. Причём до крайности простой и примитивный, тут уж поверь старому бабнику; как говорится, рыбак рыбака. И ты на него взгляды заинтересованные исподтишка кидаешь, — кидаешь — кидаешь, не оправдывайся, а то я не видел, — да ещё наряд этот теперь. Не было бы беды, Алёнушка. И я сейчас не за твой моральный облик беспокоюсь, не будем мы тебя с Борькой с бластерами пасти: понимаю, девка молодая, погулять хочется, а не с кем. Даже где‑то одобряю. Ты, главное, помни, что они не люди, и пока совершенно неясно, какие у них намерения. Во всяком случае, врут они что дышат, и это уже повод для подозрений.

— Почему вы так думаете? — медленно проговорила я. — Имею в виду, про ложь.

— Да какая‑то нескладная история выходит. То девка эта нас живыми мифами называла, а потом хахель твой утверждал, что они с потенциально агрессивной цивилизацией связываться не желали. Да и с учёными нашими сказочка мутная. То паразиты, а то вдруг — враждебная цивилизация, настолько опасная, что они дружно решили нарушить собственные принципы и с нами подружиться. Опять же, странно как‑то: почему такое ответственное дело, как налаживание контактов с другой цивилизацией, в итоге доверяют какому‑то вояке? Ладно, блондинка та была. Мало ли, кто она по специальности! А вот с мужиком неясно. И наряд ещё этот до кучи… — он задумчиво качнул головой.

— Наряд я сама попросила вчера, — честно призналась я. — Вернее, просила что‑нибудь, на что можно сменить рабочий комбез. Я уже и сама утром подумала, что зря, могла бы потерпеть, — покаялась я. — Но я же не знала, что он вот так всерьёз отреагирует! А отказываться теперь уже нехорошо.

— Ох уж эти женские языки без костей, — укоризненно протянул штурман. — Вот вроде книжки всякие умные читаешь, а сообразить, что такая просьба может значить что‑нибудь совсем не то, не могла!

— Виновата, — вздохнула я, кивнув. — Уж очень меня вымотала эта камера! Да ладно, не могут же они не понимать, что нам их обычаи не знакомы?

— А это уже зависит от выгоды, — качнул головой Василич. — Захотят — поймут, а не захотят — сделают рожу кирпичом, и привет. И ты, кстати, имей в виду: за нами наверняка постоянно наблюдают. Просто потому, что не наблюдать было бы на редкость глупо, а эти ребята на идиотов не похожи.

— У меня мелькала подобная мысль, но думать об этом неприятно, — призналась я, зачем‑то бросив взгляд на потолок. Мы несколько секунд задумчиво помолчали.

— Интересно, чьи это потомки? — рассеянно проговорил в конце концов штурман.

— В каком смысле — чьи?

— Ну, насколько я знаю, официально «слепых» колонистов, которые летели наобум, было немного, всего три экспедиции, и всех их вернули. А остальные колонии были основаны уже вполне сознательно, когда мы освоили внепространственные переходы. Причём все именно колонии, то есть — более — менее населённые планеты уже найдены по второму кругу после Затмения: кое — какая информация с древних времён всё же сохранилась. Может, конечно, сведения о паре — тройки были утрачены, но всё равно… Знать бы, что это за звезда, или хотя бы какой сектор! — тяжко вздохнул он и махнул рукой. — А то сидим как мыши в банке, и даже не знаем, где эта банка стоит.

— А где все наши? — полюбопытствовала я, не желая сейчас думать о плохом. Мне пока в качестве пищи для размышлений за глаза хватало предупреждения о мотивах Сура. Его внимание несколько льстило, но значительно сильнее — тревожило. Он, конечно, обещал не причинять вреда, но Василичу я доверяла гораздо больше.

Чему, кстати, весьма способствовали и синяки на попе, оставленные руками чужака. Болели они не так сильно, как могли, но проходили без ранозаживляющих препаратов достаточно неторопливо, а выглядели откровенно жутко.

— Спят, — штурман развёл руками. — У Борьки спину прихватило, так что они всю дорогу маялись. Сейчас, наверное, отсыпаются: койки у этих ребят чудо какие удобные, надо думать, капитан наш наконец‑то разогнётся. А братец твой тот ещё засоня, он может сутками дрыхнуть.

— Интересно, а сколько у них тут длятся сутки?

— Есть ощущение, что гораздо больше, чем на Земле, — с готовностью отозвался собеседник и приветственно кому‑то кивнул. Я сидела лицом к окну, поэтому пришлось оглянуться, чтобы увидеть вошедшего, которым оказался Сур. — Рассвело недавно, и с заката до рассвета прошло почти шестнадцать часов; сейчас вот дождёмся, когда день кончится, я тебе точно скажу.

— Мы почти на экваторе. Сутки на планете длятся около тридцати трёх часов: эта мера времени у нас сохранилась. Не знаю, насколько она соответствует вашей, но будет интересно выяснить, — пояснил местный, скользнув по мне взглядом и явно запнувшись на волосах. Кхм. Кажется, это называется «фетиш»? Очень надеюсь, что отдельно от меня они его не интересуют: не хотелось бы лишиться скальпа.

Сам Сур, к слову, за ночь заметно оброс (весьма заметно, на несколько сантиметров, да и брови восстановились) и больше не сверкал лысой макушкой. Бывший патрульный оказался брюнетом; причём жгучим, чёрным аж в синеву. Полосы на коже от этого казались ещё более контрастными, а сам мужчина — ещё более эффектным. В чертах лица прорезалась какая‑то хищность, даже властность. Что там Василич говорил про простого патрульного, которому доверили общение с нами? Интересно, откуда он в эти патрульные ушёл?

А абориген тем временем полюбопытствовал:

— Остальные спят?

— Да, пока спят, — кивнул штурман.

— Сур, а скажи, пожалуйста, — обратилась я к присевшему мужчине, рассудив, что перед построением гипотез надо попробовать простейший путь и попытаться выяснить всё в первоисточнике, — кто ты?

— То есть? — он уставился на меня озадаченно.

— Ну, я к тому, что немного странно: как патрульному доверили контакт с чужой цивилизацией?

— У нас есть правило, что при положительном первом контакте следует по максимуму привлекать к его развитию того, с кем этот контакт состоялся. Теоретически, мы бы тогда работали в паре с Элисой, но по стечению обстоятельств это как раз моя основная работа, — усмехнулся он.

— Погоди, но ты же говорил, вы не вступали в контакт с нашей… агрессивной цивилизацией? А получается, есть люди, для кого это — профессия? — я нахмурилась. — А Элиса твоя вообще нас мифом назвала. Получается, это была ложь?

— Скорее, общие фразы и принятая процедура, — ничуть не смутился он. — Не было официального контакта, то есть, мы стараемся поменьше мелькать перед вашими силовыми структурами. Вероятнее всего, они тоже догадываются о нашем существовании, но тоже его не афишируют и каким‑то образом наблюдают со стороны. А в остальном… Космос, конечно, большой, но нас интересуют схожие миры, поэтому встречи не так уж редки. По возможности мы стараемся их избегать, но такие случаи, как помощь терпящим бедствие, являются исключительными.

— Добиваете, чтобы не раскрыли страшную тайну? — ухмыльнулся Василич, с удовольствием подключившийся к разговору.

— Нет необходимости, — возразил Сур. — Ассимилируем в наше общество. И как раз во избежание подобных вопросов поначалу стараемся сформировать представление о первой встрече. Сейчас же… Это моя вина. Я вчера недостаточно восстановился для полноценной работы, но если бы я ждал, вас оставили бы Элисе.

— И чем это плохо? — уточнил штурман.

— Элиса… хороший специалист, но среди вас есть женщины. В силу её личностных качеств адаптация представительниц собственного пола у неё происходит неполноценной.

— Это как? — растерянно вытаращилась я на Сура, пытаясь переварить сложную фразу.

— Да стерва она, понятно же. Баб не любит и пытается гнобить, — перевёл Василич и обратился с вопросом. — Получается, нас тоже ассимилируете — и привет? То есть, с этой планеты нас уже не выпустят?

— Это не от меня зависит, — чужак развёл руками. Кажется, в этот раз говорил честно. — Представителей вашей цивилизации действительно пригласили на официальный контакт. Какое они примут решение и чем всё это закончится — я не знаю. Моя цель пока помочь вам освоиться здесь или хотя бы осмотреться и немного привыкнуть.

— А почему к нам поначалу приставили именно Элису? — полюбопытствовала я. — Ты был не в себе, у неё с женщинами проблемы, о чём, подозреваю, знаешь не только ты. Больше никого нет?

— Есть ещё двое, но они в настоящий момент заняты, — качнул головой Сур. — Они не могли сразу же бросить всё и приступить к работе, в таких же вопросах медлить нельзя.

— В этой чёрной гадости нас тоже изваляют? — продолжил расспросы Рыков, а наш собеседник выразительно поморщился.

— Это не гадость. Это симбиотический партнёр. Вполне разумный, к слову. Да, ведомый, но имеющий право голоса.

— То есть, оно — тоже живое? — я шумно сглотнула вязкую слюну, уставившись на чёрную полосу на виске мужчины и пытаясь вжаться в кресло. — Вот эта субстанция живёт в ваших организмах, и она ко всему прочему разумная?! Ой, ма — амочки… И я это трогала!

— Алёнк, ну что за паника, — укоризненно протянул Василич. — Те же импланты, вид сбоку. В конце концов, у нас в организме столько всякого живёт! Вон, попроси тётю Аду тебе про паразитов рассказать, их знаешь, сколько? А это ещё и пользу приносит! Опять же, всегда есть, с кем поговорить… — задумчиво добавил он.

— Воздержусь, — проворчала я, прикрывая рот ладонью. К горлу подкатила тошнота, на этот раз, правда, не при мысли о чёрной гадости, а с лёгкой руки штурмана.

Лекции про паразитов мне хватило одной. Вернее, наглядная демонстрация была предназначена тогда для мелкого Ваньки, который тянул в рот всякую гадость, но я тоже умудрилась кое‑что углядеть. Младший малость присмирел, но не слишком‑то впечатлился, а вот я полгода мыла руки каждые пятнадцать минут, с трудом ела даже синтезированное мясо и два раза в день проводила стерилизацию собственной каюты.

— Ага, значит, вы через него общаетесь, управляете всем, и именно из‑за его отсутствия мы на это не способны, — продолжил тем временем Василич. — А почему вчера сразу не сказал?

— Именно так. А вчера… опасался нервной реакции, — проговорил он, вскользь бросив взгляд на меня.

Я ответила мрачной недовольной гримасой. Опасался он реакции! Развели тут зверинец из кучи мутантов, а я виновата…

— И что, у вас здесь всё живое? Кресла, столы, окна, одежда?

— Не всё, но многое, — спокойно отозвался Сур. — При правильном развитии возможности живых организмов почти безграничны.

— И вы при этом едите мясо? — подозрительно уточнила я.

— Это странно? — он вопросительно вскинул брови.

— Ну, у нас тоже есть всякие буйные, утверждающие, что кругом всё живое. Но они обычно заявляют, что животных есть нельзя, потому что это убийство, — пояснила я.

— Нет ничего более естественного, чем питание одного живого организма другими. Так существует жизнь, — разглядывая меня с искренним недоумением, ответил абориген.

— Я к этим энтузиастам не отношусь, просто полюбопытствовала, — поспешила заверить я.

— А у нас будет возможность встретиться с теми, кто пережил эту адаптацию? — вернул разговор в конструктивное русло Василич.

— Да, но не сразу, — отозвался Сур. — Для начала мы должны убедиться в адекватности ваших психологических реакций и возможности вашей ассимиляции.

— А если мы окажемся неадекватными? — продолжал допытываться Василич.

— Тогда и будем принимать решение, — с каменным спокойствием заверил местный. — Но я сомневаюсь в подобном исходе. Я не знаю ни одного подобного случая. Вероятно, для такой несовместимости индивид должен быть полностью неадекватен и в вашем понимании, и до космоса подобные просто не добираются. Воспринимайте это как небольшой мягкий карантин.

— Мягкий, м — да, — задумчиво хмыкнул Василич, подозрительно разглядывая нашего гида.

Я в это время занималась тем же, и пыталась как‑то собрать воедино все черты Сура, проявленные им за время нашего недолгого знакомства. Портрет получался… неоднозначный. С одной стороны, он казался человеком спокойным и очень выдержанным, где‑то даже холодным и не намного более эмоциональным, чем патрульные. А с другой — из‑за этого спокойного безразличия то и дело проглядывали совсем другие черты. Порывистость, вспыльчивость, некоторые сложности самоконтроля. Причём, насколько я могла наблюдать, последнее относилось к взаимоотношениям с женщинами: неординарно реагировал он на меня и Элису, с которой их явно связывали не только рабочие отношения. Да и… надо быть слепой, чтобы не заметить нашего сходства с этой особой: обе высокие, стройные и привлекательные блондинки. Видимо, я, как это называется, оказалась полностью «его типом», вот мужик и заинтересовался. Если верить Василичу, а повода не верить ему у меня не было.

В общем, чем дольше я об этом думала, тем яснее понимала правоту нашего мудрого штурмана. Какие бы у них обычаи ни были, а больше всего поведение Сура отвечало именно предположениям Рыкова. Чужака, похоже, тянуло ко мне на самом примитивном, физиологическом уровне. Да оно и понятно, откуда взяться чему‑то большему вроде влюблённости?

Непонятно было другое: что делать? Следовало признать, меня этот тип тоже привлекал, и тут многоопытный Василич тоже был прав. Привлекал не в последнюю очередь своей загадочностью и экзотичностью, да и помимо них было много интересного. Сильный, высокий, эффектный, уверенный в себе, красивый… На такого просто невозможно было не обратить внимание. А убедить себя в опасности чужака, увы, не получалось. Я металась, не зная, как себя вести и как на него реагировать, и это состояние раздражало. Особенно раздражало тем, что метания были беспочвенны: он сказал мне один комплимент и бросил пару задумчивых взглядов, а я уже чуть ли не замуж за него собираюсь.

Вскоре проснулись приёмные родители, а за ними и Ванька, и разговор прервался на завтрак, во время которого штурман заодно рассказал нашим, что они пропустили.

Тот факт, что чёрная субстанция оказалась живой и разумной, все приняли удивительно спокойно, даже я быстро перестала нервничать по этому поводу. Чего‑то подобного и следовало ожидать после живого туалета и живых космических кораблей. Правда, сводить близкое знакомство с этой формой жизни никто не желал и перспектива ассимиляции в столь странном обществе казалась удручающей. Оставалось надеяться, что две цивилизации всё‑таки сумеют договориться и нас отпустят домой.

— Мне непонятно, зачем вам это? — поинтересовался дядя Боря уже после завтрака. — Имею в виду, зачем принудительно затаскивать в своё общество всех, кто к вам попадает?

— Вопрос безопасности, — спокойно ответил мужчина, даже не думая оправдываться.

— Боитесь, что про вас расскажут?

— Рассказы случайных очевидцев мало что значат. Имеет значение высокая вероятность столкновения с представителями ваших силовых структур при попытке вернуть человека на какую‑либо относительно населённую планету. Кроме того, гораздо проще пристроить десяток человек здесь, чем нагружать ими патрульных и нервировать корабли.

— С кораблями тоже неясно. Что они живые и экипаж находится с ними в постоянном плотном контакте, я догадался, — продолжил дядя. — Но зачем вам при этом изменять собственные реакции и отказываться от эмоций?

— Из‑за симбионта. Эти существа тесно связаны друг с другом и со всей планетой на эмоциональном и информационном уровне. Разрыв последней связи не критичен, первой — вызывает шок и может привести к смерти. Для того, чтобы этого избежать, экипаж взаимодействует между собой и с кораблём гораздо теснее, чем это бывает в нормальной жизни, фактически, превращаясь в единый организм. С другой стороны, подобная форма существования неестественна уже для человека и приводит к безумию. В конечном итоге человеческой части экипажа приходится полностью отказываться от эмоционального восприятия действительности. Рациональная часть личности принимает такое «слияние» спокойно и находит его удобным.

— Кхм. Какие сложности, — растерянно кашлянул Василич. — И оно того стоит? Из‑за этой чёрной… субстанции вот так над собой издеваться?

— Именно поэтому мы до последнего избегали контакта с вашей цивилизацией, — медленно кивнул Сур. — Вы пытаетесь перекроить мир под себя, мы — найти оптимальный способ сосуществования со всякой жизнью.

— Ты так говоришь, будто мы уничтожаем всё, что нас не устраивает, — не выдержала я. — Мы тоже стараемся минимально вмешиваться в экосистемы планет и ничего не перекраиваем! И вообще, можно подумать, вы не люди что ли? Вы разговариваете на нашем языке, выглядите как мы, но ты сейчас высказываешься в таком тоне, будто вы чем‑то лучше нас!

— Алёнушка, не буянь, — мягко попросил Василич. Чужак же слушал меня очень внимательно и, кажется, заинтересованно.

— Я не утверждал, что чей‑то подход лучше или хуже, — спокойно возразил он. — И я не имел в виду, что вы уничтожаете планеты. Дело в подходе. Оказавшись в какой‑либо среде, вы отгораживаете для себя определённую территорию, на которой создаёте привычные комфортные условия. Мы пытаемся приспособиться и уменьшить количество необходимых стен.

— Почему вы в таком случае живёте в летающем городе, а не отрастили себе жабры? — мрачно уточнила я.

— Иногда приспособиться не получается, — усмехнулся в ответ Сур, разглядывая меня с непонятным выражением в глазах: не то насмешливо — ироничным, не то заинтересованным. — В воде живут естественные враги мазуров, наших симбионтов. Когда те находятся в своей изначальной форме, они избегают столкновения с помощью мимикрии. Мы же к настолько совершенной маскировке не способны. В итоге оказалось проще подняться в небо. Повторяю, я не нахожу наше общество идеальным, оно просто отличается от вашего. Если на то пошло, мы взаимодействуем с окружающим миром активнее вас и гораздо интенсивнее вмешиваемся в экосистемы миров. Вы стремитесь сохранить их и себя неизменными, мы — пытаемся встроиться в них как можно плотнее.

— Любопытно, — задумчиво протянул дядя Боря. — Тогда осталось два основных вопроса. История возникновения вашей цивилизации — не просто же так мы настолько похожи! — и та дрянь, с которой мы столкнулись на Мирре. Я так понимаю, последнее — какая‑то родня ваших симбионтов? Только ваши… мазуты не настолько критично вышибают мозги. Так?

— Вроде того, — медленно кивнул Сур. Внимательно обвёл нас по очереди взглядом, дольше всего задержавшись на мне, после чего остановился на капитане и с усмешкой ответил: — Есть два варианта. Я могу рассказать увлекательную правдивую историю, а могу честно ответить, что не в праве разглашать эту информацию. Какой устроит вас больше?

— М — да, — задумчиво протянул Василич. — Я чисто для справки всё‑таки уточню: а остальные твои коллеги как бы отвечали на эти вопросы?

— Разрешённой версией, без вариантов, — развёл руками абориген.

— И в честь чего лично тебе позволена подобная откровенность? — полюбопытствовал капитан. Сур несколько секунд его разглядывал, а потом всё‑таки ответил с лёгким смешком:

— Потому что часть правил устанавливаю я как ответственный за все контакты с вашей цивилизацией.

— И при этом, разругавшись с бабой, ушёл в рядовые патрульные? А потом ещё без проблем восстановился в должности? — растерянно уточнил штурман. — Какое у тебя доброе начальство!

Абориген пару секунд разглядывал его сквозь внимательный прищур — а потом вдруг расхохотался. Смех у него оказался неожиданно очень искренним; приятным, мягким и глубоким, заразительным. От него даже как будто смягчились черты лица и глаза потеплели. К своему стыду, я залюбовалась и даже незаметно для самой себя расплылась в ответной улыбке. Когда заметила это, поспешила стереть предательское выражение с лица, но было уже поздно: Сур внимательно меня разглядывал. И было в этот момент в его глазах нечто такое, что заставило меня смутиться и поспешно отвернуться. А вот мужчина, отвечая на вопрос, — я это чувствовала, — продолжал смотреть на меня.

От осознания, что все эти переглядывания не могли укрыться от окружающих, хотелось провалиться сквозь землю.

— Какая проницательность, — хмыкнул он. — Если откинуть детали, примерно так всё и обстояло. Но, во — первых, сохранение личного душевного равновесия у нас является аргументом не менее весомым, чем вопрос выживания. Во — вторых, мне повезло вернуться в подходящий момент и с новостями. А в — третьих, и это главное… других желающих на постоянной основе взять на себя эту обязанность не нашлось.

— Почему? — удивился Ванька.

— Почему не нашлось, или почему этим желаю заниматься я? — насмешливо уточнил Сур.

— И то, и другое.

— Мне интересно находить сходства и различия между нами, любопытен ваш мир и культура. Что касается остальных… в виду способа нашего существования, гармония с собой и окружающим миром — едва ли не основное стремление большинства. Контакты с вашей цивилизацией нарушают это состояние. В случае прямого вооружённого столкновения реакция будет другая, приоритетом станет выживание, но пока все стараются по возможности избегать подобных встрясок.

— А остальные твои коллеги, стало быть, тоже интересуются нами, но в меньшей степени? Раз отказались от руководящей должности, — спросил Василич.

— Да, наверное.

— А, я понял! — обрадовался братец. — Вы все типа экстремалы, которым острых ощущений не хватает, а ты из всех с самой большой трещиной в коре!

Теперь уже пришла наша очередь хихикать, а местного — недоумевать. Но когда дядя пояснил, что к чему, юмор тот оценил.

А весь оставшийся долгий местный день Сур выгуливал нас по городу, показывая, что и как устроено. Физических принципов полёта местных ездовых животных и ответа на вопрос, как держится в воздухе целый город, мужчина, правда, не знал. С одной стороны, это вызывало подозрения, а с другой… для подавляющего большинства наших обывателей внепространственный прыжок космического корабля — это почти сказочная магия. И если наш проводник — психолог и историк (или даже шпион), это не обязывает его разбираться ещё и в технике. Тётя Ада тоже не знает, как функционируют её медицинские аппараты, но это не мешает ей работать!

Серебристая паутина, окутавшая город, оказалась системой «пешеходных дорожек», по которым местные жители носились туда — сюда. Не пешком; затянутые в образованную симбионтом защитную плёнку, они погружались в наполняющее тонкие прозрачные трубки вещество и переносились так от здания к зданию. Последние действительно имели форму сосулек: длинные тонкие конусы, местами достаточно неровные и оттого кажущиеся не делом человеческих рук, а творением природы.

Впрочем, может, так оно и есть? На всякий случай я решила не спрашивать, как именно здесь строят дома. А то окажется, что они тоже — живые существа, как после этого в них жить? Вот вздумает оно чихнуть. Или решит, что я ему не нравлюсь. Или внезапно заболеет чем‑нибудь и сдохнет… Нет уж, я лучше буду продолжать считать их рукотворными!

Тут и там во впадинах, нишах и узлах пешеходных дорожек прятались плотные клочья облаков, и это было весьма живописное зрелище. Город вообще казался то ли ледяным, то ли хрустальным, и чем дольше я на него смотрела, тем меньше верила в его реальность.

Что касается социального устройства и правящих структур, здесь всё было просто и в целом похоже на наши реалии. Несколько планет объединялись в единое государство, правление которого состояло из представителей этих миров и специалистов различных научных направлений. Правительство каждой из планет строилось по тому же принципу, — представители городов и специалисты, — точно так же выглядела иерархия в городах.

Жизнь каждой отдельной личности тоже строилась по понятным принципам и в целом мало отличалась от привычной схемы. Получив обязательное образование, индивид признавался гражданином и самостоятельно выбирал свою дальнейшую дорогу в зависимости от личных предпочтений.

Надо думать, не обходилось без накладок и своих тонкостей, да и понятие преступности местным было знакомо (хотя Сур и постарался уйти от этой темы со словами «вам не нужно об этом беспокоиться»), но в целом система явно работала вполне прилично.

Вот чего у них не было вовсе, так это медицины. Не по причине отсталости, а за ненадобностью: благодаря симбионту человеческий организм становился гораздо крепче, а у мазуров естественный отбор происходил на стадии зародышевого развития.

Механизм размножения местных, к слову, оказался своеобразным и интересным для всех, а не только для тёти Ады.

Мазуры в природе были гермафродитами. В процессе размножения участвовали два партнёра, а их роли определялись в процессе, как у улиток. С началом же «совместного проживания» с людьми определяющим стал пол носителя.

На единственный человеческий эмбрион приходилась пара сотен зародышей мазуров, которые спокойно развивались в матке будущей матери. Постепенно слабейшие из них шли в пищу сильнейшим, и в итоге самый живучий вступал в симбиоз с человеческим ребёнком ещё в утробе. Иногда случалось так, что выживали несколько мазуров. Тогда они появлялись на свет отдельно от человека сразу взрослыми самостоятельными особями и жили на просторах мирового океана точно так же, как поколения предков. Оттуда же брали подходящего в том случае, если ребёнок вдруг рождался без симбионта.

Всё бы ничего, но когда я представила себе эти роды, мне всерьёз подурнело. Появление ребёнка на свет и так малосимпатичный процесс, а если ещё всё это происходит одновременно с «вылуплением» сгустка чёрной маслянистой субстанции… в общем, хорошо, что с завтрака до того момента, как мы дошли до этой темы, минуло достаточно времени. Иначе я рисковала с оным завтраком расстаться.

Заодно к моему облегчению выяснилось, что никакого сакрального смысла музыка не имела, просто была одним из распространённых местных развлечений. Лично Сур нежно любил её всю жизнь (наверное, наравне с женскими волосами,), а моя скрипка просто покорила его своим тонким изящным звуком: местные музыкальные инструменты здорово от неё отличались, были в основном духовыми или ударными.

В общем, хоть наш проводник и отказался отвечать на часть вопросов, оставив тем неприятный осадок, день всё равно получился насыщенный и познавательный. А самый главный вывод, который лично я вынесла из всей экскурсии, заключался в том, что полноценно устроиться в местном обществе без симбионта было попросту невозможно. Через него осуществлялась большая часть общения с окружающим миром начиная с пресловутого пользования бытовыми приборами и заканчивая платой за обед. Наличных денег здесь не существовало точно так же, как и у нас, а удостоверением личности служили именно мазуры. Так что выхода у нас оставалось два, либо удастся отсюда убраться, либо придётся влипать в чёрную гадость. Последнего отчаянно не хотелось: навязчиво преследовало ощущение, что это именно они управляют людьми и всем местным обществом. И было откровенно дико, как можно пустить кого‑то в собственную голову?!

Вечером после ужина все сразу разбрелись по комнатам. За окнами уже полностью стемнело, и мысли у всех были только об одном: поскорее добраться до постели и до утра выкинуть из головы все вопросы. Правда, едва я вошла, раздался мелодичный свист — сигнал об ожидающем посетителе. И я почти не удивилась, обнаружив за дверью Сура.

— Что‑то случилось? — уточнила озадаченно, впуская его в комнату.

— Нет, всё в порядке, — он качнул головой. — Я хотел предложить тебе ещё немного прогуляться и полюбоваться одним занимательным зрелищем.

— Только мне? — неуверенно переспросила я, бросая беспомощный взгляд на дверь. С одной стороны, предложение было заманчивым. Меня терзало любопытство, и так и подмывало посмотреть, как в представлении местных выглядит свидание. А что это именно оно, я не сомневалась. Но с другой стороны — грызли сомнения и опасения, чем это свидание может закончиться. — Почему ты не хочешь пригласить остальных?

— Ночь — личное время и время отдыха, — улыбаясь уголками губ, ответил Сур и пожал плечами. — Для меня в том числе. Тратить его на работу я не хочу, а твои спутники — это моя работа.

— Они — работа. А я, получается, нет? — подозрительно уточнила, глядя на его подбородок. Поднять взгляд выше и встретиться с мужчиной глазами я стеснялась.

— Тебе решать, — спокойно проговорил тот и плавно приблизился. Правда, не прикасался, только предложил мне ладонь. — Пойдём. В конце концов, это просто прогулка, и тебе наверняка понравится увиденное. Я уже обещал, что не причиню тебе вреда. Не бойся. Я верну тебя обратно по первому требованию.

Его голос завораживал. Низкий, глубокий, богатый обертонами, и от его звучания по спине пробегали мурашки, мешая сосредоточиться. Очень хотелось согласиться, буквально — на всё и сразу, лишь бы продолжать слушать эту чарующую музыку. Приходилось прилагать нешуточные усилия, чтобы понимать смысл слов и хоть немного сопротивляться.

Забавно, но я при этом прекрасно понимала, что совершаю большую глупость, и единственное, что мне сейчас стоит сделать — выгнать Сура взашей, а не стоять столбом, продолжая слушать гипнотизирующий голос. И слова Василича помнила, и как никогда была согласна с ним: у этого чужака наверняка был богатый опыт очарования всевозможных наивных барышень, ряды которых он стремился пополнить моей персоной. Беда в том, что бороться с этим очарованием совсем не хотелось. Хотелось полностью отключить разум, слушать красивый голос и ощущать рядом тепло чужого тела.

К окончательному решению меня подтолкнула, наверное, неправильная, но по — своему справедливая мысль: я же ничего не теряю. Он не тащит меня в постель, а хочет что‑то показать. Учитывая эстетические предпочтения мужчины, наверное, что‑то по — настоящему стоящее. И обещал ведь вернуть, когда попрошу…

Не дав себе опомниться и задуматься об умении этого типа весьма убедительно врать, я решительно вложила руку в протянутую ладонь. Лучше ведь сожалеть о сделанной ошибке, чем о не совершённом поступке!

Отдать Суру должное, вёл он себя исключительно прилично, не спеша оправдывать мои страхи и подтверждать подозрения. Держа за руку, провёл по коридору к лифту, а наверху нас поджидало транспортное животное, название которого я забыла спросить.

— Закрой глаза. А то будет неинтересно, — тихо попросил Сур через несколько секунд, когда мы уже стояли на спине зверя, и я послушно зажмурилась. Странно упрямиться в мелочах, когда уже совершила самую большую глупость на сегодня. — И не подглядывай.

— Куда мы летим? — полюбопытствовала я, на всякий случай даже накрыв глаза свободной ладонью. Правда, вскоре вспомнила, что стою на ничем не огороженной спине непонятного существа, которому что угодно может взбрести в голову, и вцепилась второй рукой в запястье Сура.

— Здесь недалеко, — успокоил меня мужчина. — Что случилось? — растерянно уточнил он. — Чего ты боишься?

— Высоты, — смущённо призналась я. — То есть, не совсем — высоты, а конкретно этой высоты прямо сейчас. Мало того, что под ногами ненадёжное непонятно что, я ещё и ничего не вижу, но точно знаю, что падать высоко. Днём в компании как‑то притерпелась, а сейчас… В общем, извини, ничего не могу с этим поделать.

Сур неопределённо хмыкнул, а потом я почувствовала его руку на своей талии и через мгновение оказалась в объятьях мужчины. Уютных, бережных и кажущихся настолько надёжными, что страх мгновенно пропал, уступив место другим заботам. Например, надо было держать себя в руках, чтобы не расслабиться и не позволить себе опустить голову на плечо, не обнять в ответ, прижавшись к широкой твёрдой груди. Оставалось только цепляться одной рукой за ворот его рубашки, а второй продолжать прикрывать глаза: так можно было хоть чуть — чуть отгородиться.

Страшный всё‑таки человек. И угораздило же с ним столкнуться! Я не могла сказать, что рядом с ним теряла разум: все мысли и рассуждения оставались на своих местах. Только значить они начинали пугающе мало.

— Вот и прибыли, — проговорил мужчина, осторожно разворачивая меня в объятьях. — Открывай.

 

Глава шестая

в которой я ещё глубже влипаю в неприятности,

причём сотворённые глупости на этот процесс никак не влияют

Я задохнулась от восхищения, на несколько мгновений забыв обо всём. О чужом мире, о своих страхах, о сильных ладонях на талии, почти обжигающих сквозь тонкую ткань одежды, и щекочущем кончик уха дыхании.

Город сиял. Это было изумительное, волшебное зрелище. Тонкие хрупкие льдинки парили в воздухе, складываясь в застывшее воплощение северного сияния на чёрном бархате неба, переливаясь цветом от бледно — зелёного до густо — фиолетового. А снизу, с дрожащей мелкой рябью поверхности бескрайнего океана, ему отвечало отсветами отражение. Оно, казалось, жило своей жизнью, а не копировало верхний город. Как будто одно сияющее облако медленно опускалось сверху, а ему навстречу из бездны поднималось другое — более тёмное, зыбкое и почему‑то значительно более реальное. Рассыпанные по небу звёзды совершенно терялись на фоне такого великолепия и казались пылинками, искрами, отлетевшими от главного светоча и осевшими на драгоценном муаре.

Подобная красота просто не могла существовать в действительности, не могла быть творением человеческих рук. Там непременно должны были обитать сказочные феи и эльфы с тонкими хрупкими крылышками, сияющими таким же призрачным светом, но никак не обыкновенные люди. Или блуждать сонмы мятущихся неупокоенных душ, жутких в своём нерушимом и нескончаемом одиночестве.

Да я сама себе казалась сейчас призраком, заблудившимся между вчера и сегодня, между землёй и небом. Неподвижная и бесшумная чёрная туша под ногами была совершенно невидима в ночи, и чудилось, что я парю в воздухе. Мы были не живыми существами из плоти и крови, а чем‑то невозможным и восхитительно жутким. Персонажами старой страшной сказки, рассказанной длинной морозной ночью беззубой старухой у тлеющего очага и записанной ощипанным гусиным пером на шершавой желтоватой бумаге при свете масляной лампы.

Я стояла, чуть дыша и боясь пошевелиться, впитывала кожей сказочное ощущение и остро сожалела, что сейчас у меня под рукой не было скрипки. Для завершённости картины не хватало лишь её тихого плача — столь же потустороннего, как и замершие в воздухе призрачные сталактиты домов.

Не знаю, сколько времени мы вот так простояли, застыв посреди неба. Сур тоже не двигался: может, был очарован не меньше меня, а, может, просто не хотел мешать моему удовольствию. В любом случае, я была ему благодарна — и за молчание, и за придерживающие меня руки, не позволяющие окончательно потеряться среди этой призрачной красоты и запаниковать.

Оцепенение отпустило постепенно. С лёгким порывом ветра, с тихим плеском воды под ногами, с мелькнувшей поперёк сияющего великолепия тенью.

— Спасибо, — тихо пробормотала я, потому что выразить свои эмоции в словах была неспособна. — Это… волшебно.

— Я рад, что не ошибся, — так же тихо откликнулся мужчина. Горячее дыхание пощекотало моё ухо, и я вдруг поняла, что воздух совсем не такой тёплый, как днём, и я как‑то незаметно умудрилась подмёрзнуть, разглядывая ночной город.

Правда, как следует задуматься об этом не успела. Правая рука мужчины с с моего бока переместилась на живот, крепче прижимая к горячему сильному телу, а левая — медленно и неторопливо двинулась вниз, осторожно огладила бедро и сместилась на ягодицу. Как мне показалось, бережным прикосновением принося извинения за причинённую недавно боль. Объятья за какое‑то мгновение перестали быть приличными, и мне уже было не просто не холодно — жарко и душно, и отчаянно захотелось с головой окунуться в ледяную воду.

Но я промолчала. Лишь обеими руками вцепилась в предплечье придерживающей за талию руки и прикрыла глаза, ощутив прикосновение губ мужчины к краю уха, которое совсем недавно грело его дыхание. Язык осторожно пощекотал мочку — и моё сердце в ответ бешено застучало в горле, а по спине вновь прокатилась волна мурашек. Дорожка из осторожных тёплых поцелуев пролегла по открытой шее к плечу, а ладонь мягко и настойчиво прижала мои бёдра к его.

Мелькнула мысль, что пора бы прекратить происходящее, пока всё не зашло слишком далеко, но вспыхнула искорками в том огне, что разжигали во мне сейчас руки мужчины. В то же пламя канули и воспоминания о боли, и страхи, и подозрения.

Не встретив сопротивления, Сур осторожно повернул меня и, одной рукой обхватив лицо, коснулся губами губ, пробуя на вкус и неторопливо изучая. Ладонь была шершавой и твёрдой, а губы — мягкими и невероятно нежными. Поцелуй постепенно становился всё более уверенным и откровенным, и я сама не заметила, когда мои пальцы запутались в густых жёстких волосах мужчины. Тянущее ощущение возбуждения внизу живота было одновременно сладким и мучительным, и я не сдержала тихого стона, который Сур поймал своими губами. А в следующее мгновение я почувствовала его ладонь на своей груди. Под одеждой. Пояс оказался уже развязан, и шелковистая ткань комбинезона сползла с одного плеча, открывая мужчине доступ к моему телу.

Прервав поцелуй, Сур переместился ниже, придерживая меня одной рукой за талию и вынуждая прогнуться, чтобы ему было удобнее ласкать губами мою грудь. А вторая его ладонь сместилась ещё ниже, даря откровенную и уже совсем бесстыдную ласку.

В сладком дурмане, окутавшем мой разум, вяло шевельнулась одинокая мысль, что приличные девушки на первом свидании даже не целуются. А я, судя по поведению, просто феноменально неприличная девушка, если позволяю такое мужчине, которого знаю всего пару дней.

Увы, своё чёрное дело эта мысль сделала, не позволив мне окончательно сгинуть в затягивающем водовороте наслаждения. Я вдруг очнулась и задохнулась от стыда, упёрлась обеими руками в плечи чужака, пытаясь отстранить его от себя, и с трудом выдохнула:

— Сур, остановись, пожалуйста!

Не знаю, что бы я делала, если бы он не обратил на это внимания. Возможности сопротивляться его силе у меня не было, да и, если совсем уж честно, добрая половина меня (кажется, даже больше половины) была категорически против прекращения такого приятного занятия. Наверное, если бы мужчина настоял на своём, начатое дело было бы доведено до логического конца; но тот послушался.

— Что случилось? — настороженно спросил он. Голос прозвучал хрипло и жарко, и отозвался в моём теле новой волной возбуждения, так что пришлось закусить губу, чтобы сдержать стон.

— Так нельзя, — тихо и жалко всхлипнула я. — Это… неправильно.

— О чём ты? — совсем уж растерянно уточнил Сур, обеими руками приобнимавший меня за бёдра. Ноги были ватными, и я обеими руками вцепилась в рубашку на его груди, чтобы не упасть.

— Прости, я… не могу, так нельзя, это всё… я почти совсем тебя не знаю!

— Причём здесь это? Я же вижу, тебе нравится. Нравлюсь я, мои прикосновения тебя возбуждают. А мне нравишься ты. Что не так?

— Понимаешь, я… зечики бы меня побрали, — пробормотала я невнятно, уткнувшись лбом в грудь мужчины. Настолько глупо я себя не чувствовала, кажется, никогда в жизни. — Я не то чтобы против секса до свадьбы, я против секса без любви. Звёзды! Нет, я понимаю, как это глупо, наверное, звучит, но… понимаешь, я ещё никогда и ни с кем… Ну, то есть, никогда не была с мужчиной в этом смысле. И я мечтала, чтобы первый раз всё было… красиво? Нет, зечики меня поберите, куда уж красивее‑то! Но… с любимым мужчиной. То есть, не со случайным знакомым, которого я знаю всего два дня, на первом свидании, а… с каким‑то более серьёзным чувством, чем простое физическое влечение. Прости, я… надо было сразу прекратить! Но я так увлеклась, всё было так чудесно. Я представляю, как по — идиотски это выглядит с твоей стороны, но я… не могу. Не прощу себе. То есть, конечно, я утрирую, но… — я запнулась, понимая, что начинаю нести форменный бред. Чувствовала, как отчаянно горят от стыда уши и щёки, и радовалась, что Сур этого хотя бы не видит. — Прости меня, я… дура, да?

Мужчина несколько секунд молчал. Ждать от него понимания и сочувствия я, по — хорошему, не имела права. Выругался бы, послал, — это была бы вполне ожидаемая и далеко не самая худшая реакция. Но он не ругался, не отпихивал меня и не пытался продолжить начатое, и я замерла, ожидая вердикта.

— Это какой‑то обычай твоей родины? — задумчиво проговорил он.

— Ну… да, можно сказать и так, — нервно шмыгнув носом, проговорила я.

— Ты молодая, красивая, физически и морально полностью зрелая женщина, и при этом в самом деле ни разу не соединялась с мужчиной? Это тоже какая‑то странная традиция?

— Скорее, следствие предыдущей и образа жизни, — свободнее вздохнула я. — Понимаешь, я с детства жила на том корабле, на котором мы летали. Люди, с которыми мы там находились — они моя семья, и хоть не родня по крови, но… в общем, как‑то возможности не было соблюсти главное условие.

— Очень странная традиция, — протянул Сур. — У нас эмоциональная привязанность — это повод для создания постоянной пары, а для удовлетворения потребностей и желаний тела она совершенно не обязательна.

— Ну… можно сказать, каждый раз, вступая в отношения, мы надеемся, что это — та самая постоянная пара, с которой мы не расстанемся до конца жизни. То есть, конечно, не всё человечество так себя ведёт, но… скажем так, я отношусь к сторонникам подобного мировоззрения.

— Забавно, — тихо хмыкнул он.

— Прости меня, ладно? — в очередной раз попросила я. — И спасибо, что выполнил своё обещание, и действительно остановился. Мне очень повезло, что ты такой разумный и опытный; другой бы, наверное, прибил от избытка чувств.

— Убивать за отказ от соединения? Это вряд ли, — со смешком ответил он и чуть отстранился, спокойно помогая мне привести одежду в порядок. То ли он как‑то видел в темноте, а то ли обладал достаточным опытом для совершения этого действия на ощупь. — Но желания продолжить общение точно не возникло бы. Когда я обещал вернуть тебя обратно по первому требованию, я, конечно, подразумевал совсем не это, но особенной трагедии тут нет. Я раздосадован, и ощущения тела сложно назвать приятными, но от них можно легко избавиться.

— Каким образом? — полюбопытствовала я прежде, чем сообразила, насколько неприличным может казаться мой интерес.

— Обыкновенно — схожу в место свиданий. Это…

— Я догадалась по смыслу, — прервала я.

Только что выправившееся после несостоявшегося скандала и спокойного объяснения настроение с шумом и воображаемым грохотом рухнуло о несуществующий здесь пол. Мне было чудовищно обидно, что Суру настолько откровенно наплевать, со мной эту ночь провести или с какой‑то совсем уж посторонней женщиной.

Я пыталась объяснить себе, что понимала это с самого начала, и именно поэтому его остановила, и минуту назад ощущала себя ужасно виноватой и мечтала провалиться сквозь землю от стыда перед мужчиной за такой грандиозный облом. И злилась — уже на себя, — что веду себя как пресловутая собака на сене. Даже честно пыталась представить вариант, который бы меня полностью устроил, и не находила. Если бы он настоял на своём — я бы всё равно сердилась, если бы рассердился и обиделся — чувствовала себя виноватой и искренне переживала. А если бы начал клясться в любви с первого взгляда — просто не поверила бы!

Может, стоило всё‑таки наступить на горло этому принципу и спокойно позволить Суру всё и сразу?

Ну да, можно подумать, в этом случае мне сейчас было бы легче! Хотя… по крайней мере, тогда не было бы этого отвратительного ощущения неудовлетворённости.

И после этого мужчины жалуются на женскую логику… Они‑то с ней встречаются только иногда, а нам с такой приходится жить!

В общем, до дома мы добрались в тягостном молчании. Вернее, тягостным оно было только для меня, а Сур был вполне спокоен; надо ли говорить, как это раздражало!

Скомкано попрощавшись с несостоявшимся любовником у дверей, я направилась прямиком в местный «душ» с твёрдым намерением избавиться от следов своего несостоявшегося грехопадения и ощущения прикосновений мужчины. Удалось только наполовину: губы и кожа там, где меня касались твёрдые шершавые ладони, горели и ныли. Тело было категорически против столь поспешного и скомканного финала того, что начиналось настолько приятно.

В итоге ночь прошла отвратительно. Раз за разом я прокручивала в голове произошедшие события, то злилась на Сура, то на себя, то с трудом сдерживала слёзы обиды, то корила себя попеременно за излишнее любопытство и за чрезмерную принципиальность. И всё никак не могла избавиться от ощущения прикосновений и вкуса губ мужчины. Заснуть в конце концов сумела, но лучше бы не засыпала, потому что мне приснилось именно то, о чём я думала: Сур.

Причём подсознание откровенно издевалось надо мной, не просто повторив знакомую картинку, но призвав на помощь фантазию и теоретические познания, и местом действия оказалась эта самая спальня. И всё бы ничего, только закончился сон почти так же, как в жизни, то есть — ничем: я проснулась в самый ответственный момент. Предсказуемо, в отвратительном настроении. И пока совершала утренние гигиенические процедуры, всерьёз задумывалась, а так ли уж нужна мне эта любовь?! Может, стоит перенять местные традиции?

— Алечка, ты чего такая взвинченная? — растерянно уточнила тётя Ада, когда я, в знак протеста нацепив собственный комбинезон, вышла в общую комнату. Так и подмывало ответить что‑нибудь максимально близкое к правде, но я сдержалась и отмахнулась дежурной фразой про плохой сон и дурное настроение. По — моему, не поверил даже братец, но вопросов никто не задавал.

А потом пришёл Сур и всё испортил.

Нет, он не стал ни о чём рассказывать, задавать провокационные вопросы или делать неприличные намёки. Вошёл, собранный и спокойный, как обычно, — я мрачно подумала, что у него‑то ночь, похоже, вполне удалась, — но едва не на пороге растерянно замер. Нашёл меня взглядом, сначала удивлённо и недоверчиво вскинул брови, потом — растерянно нахмурился и проговорил:

— Аля, можно с тобой поговорить? Наедине.

— Да, конечно, — раздражённо поморщилась я, но поднялась на ноги и мрачно потопала в собственную комнату.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Сур, когда мы вошли. Слишком серьёзно и напряжённо, чтобы можно было просто отмахнуться, поэтому я даже сумела разогнать собственное уныние и насторожиться.

— Если честно, то плохо. Одолевают всяческие неприличные желания и мрачные мысли, а ещё я не выспалась, — пожаловалась вполне искренне. — А что, это неестественно? Какая‑то болезнь? Я всё‑таки подцепила тех паразитов?

— Про паразитов, определённо, нет, а в остальном… Присядь, — он кивнул на кровать. Напрасно. Перед глазами тут же встали кое — какие картины из сна, отчего я тут же вспыхнула смущением, а Сур рядом с шумом втянул ноздрями воздух. Как будто подсмотрел, честное слово! Я не решилась поднять на мужчину взгляд, но тот повторил как ни в чём не бывало: — Присядь и закрой глаза. Постарайся сосредоточиться на чём‑нибудь нейтральном.

Как будто это было так просто, когда он подошёл ко мне и осторожно обхватил ладонями мою голову! Отчаянно захотелось обнять мужчину за бёдра и прижаться к нему, но тут я уже сумела взять себя в руки, а руки — сцепить в замок на собственных коленях.

Я наконец‑то сообразила, что всё происходящее, мягко говоря, ненормально, и подобное поведение для меня совершенно нехарактерно. Ну ладно, вечером разволновалась после таких ярких переживаний. Но видеть подробные эротические кошмары — это уже слишком! Накал страстей явно был чрезмерным, и я почувствовала неловкость непонятно перед кем.

— Лучше? — через несколько мгновений уточнил мужчина, отнимая ладони от моей головы. Я открыла глаза и встретилась с ним взглядом — Сур опустился передо мной на корточки. Щекам стало тепло от прилившего румянца, но и только; желания срочно вцепиться в мужчину и воплотить ночные фантазии не возникло. Вернее, оно мелькнуло, но фоном к растерянности и массе других эмоций.

— Что это было? — нахмурившись, уточнила я. — И как ты понял, что со мной что‑то не так? И как это исправил?

— Самый простой вопрос — как понял. Ты знаешь, что такое феромоны?

— В общих чертах, — продолжая хмуриться, кивнула я.

— Благодаря симбионту мы осознаём их присутствие, то есть не просто испытываем на себе воздействие, а слышим своеобразный запах. Это очень удобно, сразу становится понятно, присутствует ответная симпатия или нет, и не нужно ловить другие знаки вроде взглядов и жестов.

— То есть, ты именно их и почуял? — я смущённо опустила взгляд.

— Почуял — это слабо сказано, — хмыкнул Сур и присел на край кровати. — Концентрация была неестественно плотной. Я заподозрил неладное и оказался прав: у тебя имел место неожиданный и весьма мощный гормональный всплеск, но мне удалось его устранить. Каким образом…

— Я догадываюсь, при помощи своего симбионта, — со вздохом перебила я его. Было неприятно, что мужчина как‑то воздействовал на меня через эту странную субстанцию, но предъявлять по этому поводу претензии было глупо. — Но почему?!

— Если бы я знал, — развёл руками чужак. — Может, реакция на какую‑нибудь незнакомую пищу, или что‑то в этом духе. Выясним, — обнадёжил он меня.

Почему‑то появилось отчётливое ощущение, что он врал, и на самом деле прекрасно знал, — или, по крайней мере, догадывался, — о причинах такого странного поведения моего организма. Оставалось надеяться, что в итоге я всё‑таки выживу и не тронусь умом, а помутнение носило временный характер и больше не повторится.

Если задуматься, всё это довольно жутко. Случайный всплеск в организме концентрации каких‑то химических веществ — и ты уже совсем не ты, и не отвечаешь за свои поступки. Из всевозможных книг и фильмов я знала, что подобное свойство человеческого организма активно используется, и в детективах порой подобным образом подставляли людей. Подобная возможность даже, кажется, была учтена во вполне реальных расследованиях. Но испытать такое на себе довелось в первый раз.

— То есть, ваши личные отношения строятся вот таким образом? — задумчиво пробормотала я. — По запаху определяете подходящего партнёра, и всё? А эмоциональная привязанность, она как образуется? Вы тоже осознанно выбираете подходящую пару? Или как симбионт решит?

— Хорошо бы, если бы было так, — поморщился мужчина. — К сожалению, химия тела за личные качества не отвечает, и всё это можно выяснить только опытным путём.

— Это хорошо, — вздохнула я и пояснила в ответ на озадаченный взгляд: — Значит, не так уж сильно мы отличаемся. И это хорошо, потому что тогда больше шансов понять друг друга. Я имею в виду, в глобальном смысле. Ты, кстати, не знаешь, как отреагировали наши сородичи на ваше предложение? Должны же они были его получить!

Он только качнул головой и поднялся на ноги, прерывая разговор. Правда, у меня опять появилось ощущение, что это ложь, и на самом деле собеседник наверняка в курсе. Для разнообразия интуицию поддерживали и логические доводы: вчера Сур сам говорил, что курирует контакты с ЗОРом, а тут вдруг — не знает? Скорее, не считал нужным делиться с нами подробностями. Интересно, это просто привычка, или новости неутешительные?

Или и вправду не знает, потому что дальняя связь у них отсутствует? Если она, конечно, в самом деле отсутствует.

Нога за ногу я покорно поплелась за мужчиной на выход, мрачно раздумывая, каких космических духов мы прогневали, что в итоге умудрились вляпаться в эту странную полужидкую цивилизацию. Сдали бы заказ, спокойно прилетели на Орион, пару дней погуляли… В общем, жили бы, как раньше. А вместо этого — висим непонятно где и рискуем в ближайшем будущем быть перекроенными под реалии чуждого мира.

— Аля, а почему ты надела этот наряд? — вдруг спросил Сур, останавливаясь в дверном проёме. Поглощённая мрачными мыслями о глобальном, я даже не сразу сообразила, о чём речь.

— Да… так получилось, — поморщившись, отмахнулась я. Не объяснять же, что в утреннем своём состоянии просто не могла спокойно воспринимать вещь, с которой были связаны столь провокационные воспоминания. — А что?

— Ты красивая, — спокойно ответил он. — Странно это прятать.

Возразить было нечего, осталось промолчать.

Домашние встретили наше появление очень внимательными и пристальными взглядами. Мне даже на всякий случай стало стыдно, хотя, казалось бы, ничего предосудительного именно сейчас мы не делали, только разговаривали. Завтрак прошёл в молчании, за настороженными тревожными переглядываниями, и только Сур оставался безукоризненно спокоен и погружён в собственные мысли, безучастный к происходящему вокруг. В мою сторону он не смотрел, да и вообще ни на кого не смотрел, и это давало надежду, что занимают его какие‑то собственные проблемы, а не вопрос утилизации нашей компании. Мало ли, к каким выводам пришёл ЗОР по результатам контакта!

После завтрака Сур извинился и ушёл, сославшись на важные дела и пообещав вернуться через несколько часов, и теперь уже ничто не мешало родным приступить к допросу. Правда, сообразила я это не сразу, а то, может, сбежала бы вместе с нашей нянькой.

— Алечка, что он с тобой сделал? — строго поинтересовалась тётя Ада, присаживаясь рядом со мной на краешек кресла: то было объёмным и, если потесниться, могло вместить даже трёх человек.

К счастью, я настолько опешила от формулировки вопроса, что не успела начать оправдываться, только растерянно вытаращилась на тётю. А потом всё‑таки взяла себя в руки и ответила правильно.

— Кто сделал? Когда? — уточнила озадаченно. О ком и о чём речь, было очевидно, но совсем не обязательно было это демонстрировать. Я, конечно, люблю своих родных, но посвящать их в тонкости своей личной жизни, определённо, не планировала.

— Сур ночью, — хмуро уточнила она. — Он тебе угрожал? Заставил?

— Стоп, стоп! — поспешила унять развоевавшуюся тётю я. — Откуда такие выводы?! Ничего мне Сур не делал! Ночью я вообще‑то спала в своей постели и не знаю, откуда ты взяла другую информацию! Спала плохо, потому что у меня болела голова, а Сур меня просто подлечил. Вон, Ванька не даст соврать, они со своими симбионтами это как‑то умеют, ему синяк заживили ещё на корабле.

— Правда? — подозрительно переспросила та, бросив взгляд на молча стоящих рядом мужчин.

— Правда, правда, — успокоила я её. В конце концов, большую часть ночи я действительно провела в постели, и Сур в самом деле меня подлечил. — Рук не распускал, вёл себя исключительно прилично. Ну и, кроме того, я не думаю, что он в случае чего будет опускаться до принуждения. Наш нянь не производит впечатления настолько неуверенного в себе и обделённого женским вниманием человека.

— Кхм, — смущённо кашлянула она, а у меня отлегло от сердца: кажется, почти поверили. Или по меньшей мере поверила тётя, а это главное. — Пожалуй. Ты прости, родная, я не со зла, — проговорила Ада, обнимая меня одной рукой. — Очень уж он меня беспокоит, а ты девочка наивная, доверчивая…

— Да ладно, мне Василич уже прочитал лекцию на тему «откуда берутся дети и что делать, дабы избежать их появления», — насмешливо фыркнула я. — Я понимаю, что вы за меня волнуетесь, но сейчас для этого нет никакого повода.

— А куда наш надсмотрщик убежал, он, случайно, не говорил? — полюбопытствовал Ванька.

— Нет. Но я поинтересовалась, как успехи в достижении взаимопонимания с ЗОРом; может, напомнила о чём‑то важном? — предположила я. Чем очень удачно увела разговор в менее нервную для меня сторону.

До чего всё‑таки докатилась. Наша судьба и результат столкновения двух цивилизаций волнуют меня меньше, чем общение с человеком, которого я знаю всего пару дней.

Не знаю, чем развлекали себя остальные добрую половину дня, но лично я отправилась к себе. По «официальной» версии — мучить скрипку, а по факту — вздремнуть пару часов в порядке компенсации ночных мучений. В кровать забиралась с подозрениями и тревогой, но уснула быстро и без сновидений.

Судя по местному солнцу, проспала я не так уж много, в любом случае — меньше половины дня. Когда после душа вышла в общую комнату, там нашёлся весь экипаж, а вот Сур, кажется, до сих пор не появился. Но задуматься о дальнейшем собственном досуге я не успела: от общего входа раздался бодрый мужской голос.

— Оп — па, земляки!

На пороге стоял тип весьма приметной наружности. Про таких обычно говорят «маленькая собачка — всю жизнь щенок»; ростом он был ниже, кажется, даже Василича, то есть — откровенно мелкий, при этом ещё щуплый и шустрый. Взъерошенно — кудрявый, русоволосый, с большими ясными голубыми глазами. На первый взгляд он казался подростком, но лучики мимических морщин и перья седины в волосах намекали на более зрелый возраст. Покрой одежды был точно таким же, какой мы наблюдали на Суре, только расцветка впечатляла: ярко — алые штаны и канареечная жилетка.

— Не земляки, а земляне, — педантично поправил дядя.

— Да нет, как раз — земляки, — рассмеялся тот, с интересом нас разглядывая. — Ух ты, какая красавица! — восхищённый свист и реплика явно предназначались мне. Но почему‑то такая искренняя, хотя и своеобразная похвала вызвала только неожиданное ничем не мотивированное раздражение и желание оказаться подальше от на первый взгляд вполне обаятельного и безобидного типа. Я даже растерялась от собственной столь резкой негативной реакции на совершенно постороннего дружелюбно настроенного человека, на меня это было совершенно не похоже. Может, опять какие‑то сбои в организме? — Калинин Андрей Сергеевич, вернее — просто Дрон, в прошлом пилот и капитан частного катера «Кровавая Машка», в настоящем… тоже, в общем‑то, почти пилот. Вы на меня так смотрите, как будто денег должны, а отдавать нечем, — расхохотался он. — Ну да, с Земли я. А это — не муляж, — он продемонстрировал ладонь, которая на глазах затянулась характерной чёрной плёнкой. — Сургут вас не предупредил что ли, сюрприз решил устроить? Как‑то на него не похоже.

— Кто не предупредил? — растерянно уточнил за всех капитан.

— Ну, местный шеф… вот этот! — «просто Дрон» просиял и кивнул на дверь.

— Тебя зовут Сургут? — озадаченно поинтересовалась я у вошедшего аборигена.

— Я в курсе, что так называется город на Земле, — чуть поморщился тот. — Это полное имя. Тебя ведь тоже зовут не Аля, да? Андрей, ты…

— Развлечь, накормить, ответить на вопросы, — бодро кивнул тот. — Плавали, знаем.

— Аля, пойдём, нужно показать тебя специалисту.

— Ты куда это её потащил? — всполошилась тётя.

— Мама Ада, всё в порядке, — поспешила я её успокоить. — Сура озадачила моя головная боль и он обещал показать меня врачу.

— Боль? Ну да, врачу. — К счастью, мужчина оказался достаточно сообразительным и разъяснять ничего не стал. — Ты им не рассказала? — уточнил он, когда мы вышли.

— Не стала беспокоить. Я ведь правильно поняла, ты хочешь выяснить, что случилось со мной ночью?

— В общем, да, — медленно кивнул Сур. — Этот человек, о котором я говорил… в вашем понимании, наверное, биолог. Он поможет.

— Логично, медиков‑то у вас нет, — вздохнула я и решила переменить тему. — Почему ты привёл этого типа? Ты же, кажется, не собирался знакомить нас с живущими тут сородичами.

— Собирался, хотя и попозже, — возразил он. — Но решил, что так будет лучше.

— Что, ЗОР решился на войну, и это вместо расстрела? — нервно хмыкнула я. — Или, наоборот, согласился на дружбу, но вы по какой‑то причине не желаете нас отпускать?

— Ни то, ни другое, — мужчина даже недовольно поморщился. — Просто так будет спокойнее.

— Кому?

— Всем.

На этом разговор заглох, и дальнейший путь продолжался в молчании. Лететь было недалеко, мы даже не вынырнули из облака. Несколько шагов в тумане, лифтовая шахта… а вот дальше начались отличия. То помещение, в которое мы попали, занимало целый уровень в тонкой сосульке здания, а подвижная платформа пряталась внутри центральной колонны.

Не знаю, что я ожидала увидеть на месте работы здешнего биолога. Честно говоря, я вообще не знаю, как должно выглядеть логово подобного специалиста. Вариантов было два: либо простое кресло у стола и достаточно производительный бик, либо комната вроде тётиного медотсека. Может, даже с какой‑нибудь живностью в банках, живой или мёртвой.

Здесь было нечто среднее между лабораторией, складом, операционной, свалкой и мастерской скульптора. Последний эффект добавляли расставленные тут и там разнокалиберные глыбы льдистого камня, из которого в выделенной нам квартире были выполнены терминалы для связи с местным информационным пространством.

В целом пространство было значительно более захламлённым, чем мы привыкли наблюдать в этом мире, что вызывало противоречивые ощущения. С одной стороны, творческий беспорядок будил ностальгию и подтверждал, что мы с местными очень похожи. А с другой — не слишком‑то ассоциировался с учёным, близким к медицине, скорее уж с раздолбаем — техником вроде меня, и это настораживало.

— Малик! — позвал Сур, даже не пытаясь найти здешнего хозяина самостоятельно.

В ответ раздался шорох откуда‑то сбоку, и из нагромождения хлама выглянул, видимо, искомый биолог. Худощавый лысый мужчина весьма пожилого возраста, на вид — чуть моложе Василича. Хотя, кто знает, сколько живут местные? В руках этот тип держал оплывший и будто обтёсанный водой обломок всё того же минерала. Если это, конечно, был минерал, а не очередное живое существо вроде коралла.

— А, Сургут, здравствуй, — кивнул он. Окинул меня любопытным взглядом и неопределённо хмыкнул себе под нос: — Надо же, как интересно.

— Что интересно? — настороженно уточнила я. Происходящее мне категорически не нравилось, интуиция в голос вопила о неприятностях. Тактично, впрочем, умалчивая, о каких именно и откуда конкретно их стоит ждать. Лучше бы уж вовсе помалкивала!

— Ты интересная, — пожав плечами, ответил Малик. Отложил свою ношу куда‑то в сторону, подошёл ближе. — Можно посмотреть? — вежливо уточнил, протягивая ладонь к моей голове.

— Смотря что, — нервно хмыкнула я. Надеюсь, он не собирается вскрывать мне черепную коробку, правда?

— Твоё состояние. Это не больно, — чуть поморщился он. Вблизи мужчина производил странное впечатление: с одной стороны, был обаятельным и вызывал безотчётное доверие на каком‑то глубинном, подсознательном уровне, а с другой — пробуждал опасение и настороженность. Он был похож не то на художника, не то на маньяка — убийцу. Одухотворённое узкое лицо с высокими скулами, чуть виноватая улыбка, выразительные глаза в окружении мелких морщинок, острый упрямый подбородок; запоминающийся портрет.

Я зачем‑то обернулась на невозмутимого Сура и медленно кивнула. Биолог положил узкую сухую ладонь мне на макушку. К счастью, что там ещё происходило, я не видела, но догадывалась, что свою диагностику мужчина проводит при помощи этой чёрной гадости. То есть, симбионта.

— Кхм. Как интересно, — кашлянул он, убрав руку. Выражение лица было озадаченным.

— Всё плохо? — встревожилась я.

— Как сказать, — неопределённо пожал плечами Малик. — Ты очень вовремя её привёл, пока затронуты только верхние слои.

— Верхние слои чего? — испуганно уточнила я.

— Разума. Удивительная восприимчивость; я о таком слышал, но никогда не доводилось встречать в реальности, — он задумчиво качнул головой, обращаясь не то к Суру, не то к самому себе. Во всяком случае, явно не ко мне.

— Восприимчивость к чему? Что вообще происходит?! — начала раздражаться я.

— Я потом объясню, не будем тянуть. Давай сначала тебя подлечим. Ты же не хочешь возвращения и, более того, усугубления собственного утреннего состояния? — спокойно уточнил Сургут. Подозрения мои никуда не делись, но слова он подобрал очень правильные. Я не просто не хотела повторения, я по пробуждении начала всерьёз опасаться возвращения этих ощущений и того, что принятые меры по их устранению носили временный характер. Поэтому, даже чувствуя, что меня где‑то обманывают, позволила отвести себя в дальний конец просторного помещения, имевшего овальную форму.

— Ложись, — велел Малик, кивая на ещё одну глыбу всё того же камня, большую и неровную.

— Раздеваться, надеюсь, не надо? — мрачно спросила я, осторожно присаживаясь на край и щупая поверхность. Та была твёрдой, шершавой, чуть тёплой и будто немного маслянистой, хотя следов на пальцах не оставляла. Больше всего было похоже на какой‑то полимерный пластик.

— Нет. Просто приляг и расслабься, это не страшно и не больно, — терпеливо проговорил он.

Меня терзали сомнения, но я послушно улеглась и закрыла глаза. Утешение у меня, хоть и сомнительное, было: моё согласие в конечном итоге ничего не решало. Добровольно ли, или с применением силы, но желаемого бы они добились в любом случае. А заставить при этом расслабиться можно массой способов от химических препаратов до банального физического воздействия. Проще говоря, по башке аккуратно стукнул — расслабленность обеспечена.

Темнота беспамятства наступила как‑то вдруг, и, очнувшись, я долго не могла сообразить, где нахожусь. К счастью, хотя бы вопрос «кто — я?» не стоял, это я помнила. Никаких тревожных ощущений в теле не было, ничего нигде не болело и ничего странного не хотелось. Я чувствовала себя выспавшейся и вполне довольной жизнью, тело было лёгким и слушалось безукоризненно. Я задумалась, а почему, собственно, меня это беспокоит, и тут же вспомнила: биолог, захламлённая комната и большой кусок непонятного камня.

Открыв глаза, пару секунд разглядывала высокий бледно — жёлтый потолок. Пошевелила пальцами рук и ног — всё в порядке. То есть, кажется, действительно не обманули, и ничего плохого мне никто не сделал.

— Насколько я могу судить, всё в порядке, — раздался спокойный голос хозяина лаборатории, а на краю поля зрения произошло какое‑то шевеление. Я чуть повернула голову и обнаружила, что оба мужчины стоят рядом с моим ложем. — Ты можешь встать, — разрешил Малик. Вставать я не спешила, но осторожно села, прислушиваясь к собственным ощущениям. Всё было хорошо, но — как будто что‑то не так. Может, просто последствия переживаний? Сложно принять, что всё обошлось?

— А что со мной было? Это больше не повторится?

— Нет, не повторится, — успокоил меня Сур. Я облегчённо вздохнула и почесала зазудевшую тыльную сторону ладони. Пальцы наткнулись на неожиданную неровность, я бросила взгляд на собственные руки — и замерла, растопырив пальцы.

— Что вы со мной сделали?! — выдохнула испуганно, неверяще ощупывая тонкие тёмные полоски на коже, убегающие в рукава. Вскинула ладони к лицу — те же полосы обводили брови, касались скул. Они чуть выступали, как вены на руках у некоторых людей, на ощупь были такими же гладкими, как кожа, но чуть более плотными. — Вы… вы же обещали! — воскликнула, подскакивая на ноги и пытаясь ногтями подковырнуть полосу на руке. — Уберите это от меня!

— Кхм. Пойду‑ка я воздухом подышу, — поспешил ретироваться Малик, а я тем временем накинулась на Сура.

— Ты! Сволочь! Убери из меня эту гадость, немедленно! — я плюнула на попытки разодрать собственную кожу и попыталась вцепиться в горло мужчины. Сейчас я совершенно не задумывалась, что он гораздо сильнее и при желании легко меня скрутит. Я чувствовала себя преданной, обманутой и очень, очень грязной. Потому что я этому уроду поверила, даже позволила к себе прикасаться и имела глупость сожалеть о несбывшемся, а он… — Ненавижу! За что?! Что я тебе сделала?!

Сур предсказуемо перехватил мои запястья. Вот только сдаваться так просто я не собиралась и с искренним удовольствием и от всей души наподдала ему по ноге. Как дядя учил, по лодыжке и со всей дури; потому что по другим уязвимым местам ещё попасть надо, а тут — даже целиться не обязательно. Мстительно радуясь, что не переобулась в лёгкие босоножки, а осталась в своих тяжёлых удобных ботинках.

Сургут зашипел и дёрнулся от боли, даже чуть не выпустил мою руку. Но радость и торжество были недолгими. Через мгновение я оказалась в крайне неудобном и уязвимом положении: вжатая в стену телом мужчины, с поднятыми вверх руками. Чтобы держать оба моих запястья, ему хватало одной ладони, а вторая в этот момент придерживала меня за горло. Не душила, а именно держала; наверное, чтобы я не начала кусаться. В такой позе я не могла не то что драться — даже дышать получалось с трудом. Очень похоже было на сцену в корабле, но сейчас не было страха: я слишком для этого злилась.

Лишившись возможности повлиять на Сура физически, решила хотя бы от души высказаться. И высказывалась достаточно долго и образно (хорошо, тётя не слышала!), а мужчина почему‑то не пытался меня заткнуть, только молча продолжал фиксировать в пространстве.

— Ты закончила? — поинтересовался он, когда я примолкла, чтобы перевести дыхание. — Могу я теперь всё объяснить?

— Плевать мне на твои объяснения! — огрызнулась я. — С них начинать надо было, а теперь — просто уберите от меня эту дрянь!

— Аля, ты жить хочешь? — поморщился он.

— Сейчас уже не уверена. Да я сейчас даже не уверена, что я всё ещё Аля! — язвительно возразила я. — Чтоб вам всем — м-м! М — м? М — м-м!

Суру, кажется, надоело слушать, и он, тяжело вздохнув, переместил ладонь с моей шеи на лицо, плотно зажав рот. Ладонь была покрыта чёрной плёнкой, так что я даже не могла его укусить. То есть, могла, но смысла в этом не было никакого.

— Ты знаешь, что такое информационное поле Вселенной? — спросил он. Я в ответ недовольно замычала, пытаясь испепелить его взглядом: больше мне всё равно ничего не оставалось. — Я почему‑то так и подумал, — со смешком заметил Сур и принялся спокойно пояснять, как будто мы сидели за столом с чашками чая, а я не чувствовала себя пришпиленной бабочкой. Даже не бабочкой; раздавленным листиком в гербарии. — Информация в чистом виде — это такое же реальное и измеримое понятие, как материя и энергия. Первую и часть второй человек воспринимает с помощью специальных органов. Некоторые виды энергии, вроде радиационного излучения, оказывают на нас влияние, но до определённого момента не ощущаются. С некоторыми мы не способны взаимодействовать без специальных приборов, а некоторые не можем даже обнаружить. Информационное поле же воспринимается неосознанно, на подсознательном уровне, и в большинстве случаев человек просто этого не замечает. Иногда замечает, и тогда подобное называют озарением.

Но бывают люди, от природы наделённые повышенной чувствительностью, и, учитывая свойственное нашему виду эмоциональное восприятие действительности, подобные люди обычно весьма впечатлительны, ранимы и уязвимы. Просто потому, что они воспринимают информацию напрямую и эмоционально реагируют на неё как на нечто, идущее изнутри, а не на стороннее воздействие. Она минует естественные фильтры жизненного опыта, логики, инстинкта самосохранения и прочие барьеры. Мазуры взаимодействуют с этим полем гораздо теснее и более осознанно, они общаются через него напрямую, задействуя определённую часть спектра.

Плотность информационного поля предсказуемо значительно выше на планетах, в местах скопления живых, а, тем более, разумных существ. Но на планетах обитания мазуров за счёт активного использования ими этой «среды» его концентрация выше на порядок.

— И причём тут я? — мрачно уточнила я. Сур к этому моменту ослабил хватку и на пробу отпустил моё лицо.

— Ты очень восприимчивая, — пояснил он. Видя, что истерика закончилась, разжал руки и отстранился, а я принялась разминать плечи, стараясь не смотреть на собственные руки. — Я бы даже сказал, чрезмерно. Если сравнивать воздействие информационного поля с солнечным светом, то, к примеру, для твоих спутников этот мир будет равносилен перемещению из темноты под яркое солнце: неприятно, при долгом воздействии — опасно, но не смертельно и, по крайней мере, некоторое время можно потерпеть. А для тебя это равносильно попаданию в открытый огонь, просто реакция сильнее растянута во времени. Вначале ничего не ощущается, потом появляется жар и боль, потом эти ощущения усиливаются, потом организм начинает разрушаться. Влияние оказывается на мозг, а дальше, сама понимаешь, итог плачевный.

— Зачем вы только нас сюда притащили, — судорожно вздохнув, пробормотала я и сползла по стенке, к которой прислонялась, на пол. — Чем вы в итоге лучше этих паразитов, которых мы ещё могли не подцепить?! И что мне в конце концов теперь делать? Я не хочу здесь оставаться, хочу домой, к нормальным людям, — я всхлипнула, обхватив себя за плечи.

— Аля, это… — начал он, опустившись рядом на корточки и протянув ко мне руку. Кажется, намеревался погладить по голове, но я отшатнулась, вжимаясь в стену.

— Не трогай меня! — огрызнулась раздражённо. — Даже близко подходить не смей! Ты мне уже обещал, что не причинишь вреда. А я не уверена, что вот это всё — лучше безумия и смерти. Отвези меня к родным! Или с ними я тоже не имею права видеться? Или ты именно для этого и притащил туда нашего земляка сейчас? Чтобы привыкали, да? И от меня не шарахались? Ладно, можешь не отвечать, и так всё понятно, — оборвала я свой монолог, чувствуя, что вновь начинаю закипать, и готова то ли повторно броситься на мужчину с кулаками, то ли разреветься. Делать не хотелось ни то, ни другое. — Почему эта мерзость не шевелится? Тоже не слишком‑то довольна соседством? — спросила зло, по той же стенке поднимаясь на ноги.

— Твой симбионт пока… спит, ему нужно привыкнуть. Не надо его так называть, он ни в чём не виноват, — нахмурившись, проговорил Сур.

— Да вы тут все, в кого ни плюнь, никто ни в чём не виноват! — я раздражённо всплеснула руками. — И нас притащили к зечикам в тарелку исключительно из лучших побуждений, и тварь эту ко мне прилепили с благородной целью. Знаешь древнюю поговорку? Благими намерениями вымощена дорога в ад! Могли бы просто проигнорировать нас вместе с той задрипанной планетой, нет же, надо было влезть! Вас кто‑то просил о помощи?! — опять вспылила я. — Благодетели! — прошипела совсем уж зло и резко переключилась: — Долго мы ещё будем тут торчать?

— Пойдём, — кивнул он. Предложил руку, но я демонстративно её проигнорировала. Сейчас он для меня был хуже, чем все предыдущие страхи вроде боязни высоты, вместе взятые. Кажется, я бы лучше прыгнула с крыши одной из здешних парящих башен головой вниз, чем коснулась этого предателя.

Где‑то в глубине души я понимала, что всё не так уж страшно. Что можно привыкнуть, что это далеко не худший вариант. Ведь ничто не мешало чужакам просто устранить нас всех; они, если подумать, ничего нам не должны, и стоило благодарить хотя бы за относительную лояльность.

Только все эти соображения не отменяли главного, ощущения предательства. Я ведь ему на самом деле поверила. Искренне, от всей души. Правильно говорил Василич, наивная я. Дура, проще говоря! Жалко только, аукнулось мне это совсем не так, как он опасался. По — моему, «поматросил и бросил» пережить гораздо легче, чем… вот такое. Неужели он не мог объяснить всё заранее? Зачем нужно было сначала делать, а потом — ставить перед фактом?!

Последний вопрос я задала вслух, когда мы уже двигались к лифту в «нашем» доме.

— Для того, чтобы избежать истерики, — спокойно ответил он, и мне захотелось ударить мужчину чем‑то тяжёлым.

— Избежал? — уточнила ядовито.

— В тот момент, когда это было опасно для тебя самой — да, — с той же невозмутимостью кивнул Сур. — Сильный негативный эмоциональный всплеск при общем нестабильном состоянии мог иметь разрушительные последствия для твоей психики. А после появления симбионта — это просто истерика. Неприятно, но безопасно.

— Если эта тварь спит, чем она может помочь?

— Мазур инстинктивно оттягивает основную часть влияния информационного поля на себя, и тебе достаётся воздействие, соизмеримое с привычным, — пояснил он. — Хотя бы попробуй найти с ним общий язык. Это не так сложно, как кажется.

— Мне это не кажется сложным, меня выводит из себя сама необходимость решения этого вопроса, — честно отозвалась я, вперёд мужчины проходя в общую комнату. — Я даже не знаю, что злит меня больше, ты или оно!

— Аля… — со вздохом начал он, кажется, намереваясь поймать меня за локоть.

— Я сказала, не смей меня трогать, козёл! — прошипела, шарахнувшись в сторону. И только потом сообразила, что мы уже не одни, что за этой сценой в полном шоке наблюдают все, начиная с тёти Ады и заканчивая тем мужчиной с Земли. Если он, конечно, в самом деле — с Земли.

Боясь встретиться хоть с кем‑то взглядом, я, игнорируя встревоженные возгласы и окрики, бегом кинулась в свою комнату. Ни сил, ни желания с кем‑нибудь общаться и что‑то объяснять у меня не было. Я боялась сорваться ещё и на них и наговорить гадостей, а мне меньше всего хотелось ругаться с близкими. Заблокировав дверь, я скинула ботинки при входе и направилась в уборную, остро сожалея, что здесь нет проточной воды и жёсткой мочалки, которой можно было попробовать смыть с кожи назойливое ощущение грязи.

А ещё было очень жалко, что невозможно прополоскать собственную голову изнутри и вымыть из неё все тяжёлые мысли, всю злость и всю обиду.

Бездумно ловя горстями мелкие живые пузырьки, я торчала в умывальном углу очень долго, пока кожу не начало щипать, и некоторое время после, прислушиваясь к ощущениям.

Забавная смерть — быть съеденной душем. Интересно, если уснуть в этом душе или туалете пьяным или под какими‑нибудь препаратами, эти твари в самом деле могут сожрать, или всё‑таки нет?

Некоторое время я всерьёз раздумывала о том, чтобы проверить это на себе. Ну, или найти какой‑нибудь более надёжный способ самоубийства. А что, удобно: чик — и никаких больше проблем! Но вскоре сумела взять себя в руки и выгнать из «душа». Нельзя быть такой безответственной трусихой и эгоисткой; мне‑то, конечно, полегчает, то есть — будет уже на всё плевать, но каково будет моим? Брату, маме Аде, папе Боре с Василичем? Им на это как реагировать?

Да и повод явно недостаточный. Со мной близкие люди, я жива, относительно здорова и, кажется, я — это всё ещё я. Чем не повод для радости!

Ладно, радоваться, может, особенно и нечему, но кончать с жизнью — тоже, мягко говоря, не вариант. Люди живут и в худших условиях, а я… с жиру бешусь, вот! Надо быть благодарной за то, что у меня есть, а не придираться к мелочам. По — хорошему, стоило бы прямо сейчас одеться и выйти наружу, успокоить своих и объясниться, но сейчас на это сил точно не было.

Я подошла к кровати, на ходу пытаясь рассмотреть собственное тело со всех сторон и хоть немного привыкнуть к обвившим его узорам. И понять, они действительно настолько жуткие, как мне кажется, или в этом можно найти свою красоту?

Кстати вспомнилось, что при желании красоту можно найти в любом явлении природы, и я постаралась себя успокоить. Если забыть, что это тело — моё, а чёрные линии на нём — на самом деле отдельное живое существо, редкая сетка узора лежала удивительно гармонично, как специально нарисованная. Повторяла изгибы, даже подчёркивала достоинства фигуры.

Я осторожно пощупала широкую тёмную полосу на талии; здесь, в отличие от рук и лица, она над кожей не выступала и вообще почти никак не ощущалась. Прислушалась к себе и вновь не нашла никаких изменений, даже мысли и эмоции, кажется, были мои. Оно ещё спит? Интересно, и надолго это?

Вскоре рассудив, что стоять нагишом посреди комнаты — не лучший вариант, я присела на кровать. Потом закуталась в лёгкое пушистое одеяло, прилегла поудобнее. Было грустно и обидно, и очень хотелось, чтобы всё это оказалось сном. Вообще — всё, начиная со знакомства со свихнувшимися учёными, тоже затерявшимися сейчас в недрах этого летающего города. Интересно, они хотя бы живы? Впрочем, я даже догадывалась, почему нам их до сих пор не показывали: их тоже принудительно изваляли в этой чёрной гадости, и не хотели нас прежде времени спугнуть.

От учёных мысли вновь вернулись к моей собственной загубленной жизни. Минутная слабость, к счастью, миновала, и я уже сама удивлялась мыслям о самоубийстве. Конечно, сложившаяся ситуация была очень неприятной, но могло быть значительно хуже, а жить можно и здесь. Наверное. Я, правда, не умею плавать, но не думаю, что когда‑нибудь окажусь поблизости от поверхности воды, да ещё с необходимостью самостоятельно на ней держаться.

Попытки задуматься над дальнейшей судьбой не принесли ничего, кроме новой волны тоски и жалости к себе. Вряд ли здесь нужны корабельные механики. Здравый смысл попытался напомнить об Андрее, который, будучи пилотом, нашёл здесь своё место, но мне уже было не до него: я плакала, тихо и почти без слёз. Потом, уже на границе сна и яви, с иронией подумала, что моё существование в последние дни при всём многообразии перемен сводится к трём состояниям: сну, еде и хроническому безделью. С редкими перерывами на слёзы.

 

Глава седьмая

в которой проясняются спорные моменты, а жизнь как будто начинает налаживаться.

Ощущения от присутствия в организме кого‑то постороннего были специфическими, но назвать их откровенно неприятными я не могла. Может быть, мазур оказывал на меня какое‑то влияние, и мысли эти были не моими, но всё лучше паники и истерики.

Напоминало на связь с кораблём, только там всё было проще. Там была пассивная и в основном послушная техника, которая беспрекословно подчинялась человеческой воле, и отклик чьей личности был эфемерным и почти воображаемым. Здесь же было совершенно очевидно: эта личность существует отдельно. Я чувствовала его эмоции ясно, отчётливо. Даже, наверное, яснее, чем свои собственные, потому что «смотрела» на них со стороны. И эмоции эти были удивительно понятные, совсем человеческие и частью созвучные моим: опасливое любопытство, неуверенность, растерянность, даже некоторое смущение. Дайте угадаю, моего товарища по несчастью тоже не спрашивали, хочет он с кем‑нибудь сожительствовать или нет?

В ответ на эту мысль от симбионта пришло ощущение протеста, но какого‑то вялого. Будто возражал он исключительно из вежливости и хорошего отношения к нашему мучителю. Мол, меня, конечно, не спрашивали, но если старший велел — надо слушаться, он плохого не посоветует.

Некоторое время я лежала в кровати, отыскивая общий язык с самой собой. Плюсы можно найти даже в раздвоении личности: ты как минимум надёжно застрахован от одиночества. Если эти личности ладят между собой, то заодно от хронической «непонятости»; но, с другой стороны, если они вдруг начнут конфликтовать… Оказаться в последней ситуации не хотелось, так что стоило хотя бы попытаться.

Опытным путём выяснилось, что людей с мазурами роднят только эмоции. То есть, именно они были понятными и знакомыми, и именно на них было проще ориентироваться. В остальном… думали они не привычными облечёнными в слова понятиями, а какими‑то странными сложными образами, которые я не то что понять — кажется, даже воспринять целиком не могла. Если они обмениваются информационными пакетами напрямую через информационное поле, логично, что воспринимают его и реагируют на него совсем не по — человечески.

А вот человеческий способ мышления мазуру был понятен, но казался чрезвычайно примитивным. Так что скорее не мне нужно было приноравливаться и пытаться освоить новый способ общения, а ему научиться «быть проще».

Логика у него тоже была своеобразная. Насколько я сумела понять, основной движущей силой его существования было любопытство и стремление к познанию. Может, мне просто достался сожитель с таким характером, но я скорее склонялась к тому, что это общая черта вида.

А ещё обнаружилось, что для них понятие причинно — следственных связей очень расплывчато и малозначительно. То есть, ему было совершенно не интересно, зачем его прилепили к конкретной незнакомой тётке, почему именно к этой и кому это понадобилось. Зато он радовался открывшейся возможности познать что‑то новое. Как ему в этом помогает симбиоз с примитивно думающим человеком, я пыталась понять отдельно и очень упорно и в итоге, кажется, догадалась. Несмотря на единство и непрерывность информационного поля, напрямую взаимодействовать мазуры могли на конечном и достаточно небольшом расстоянии. Присутствие же человека позволяло расширить эти границы. Мы работали как антенны и заодно упрощали перемещение. Ну и, плюс к тому, люди с их привычкой всё автоматизировать и компенсировать собственные недостатки приборами, придумали эти льдистые камушки, позволяющие ещё расширить поле взаимодейтсвия, охватив им сразу всю планету.

Я тут же заподозрила Сура во лжи относительно космических перелётов; он‑то говорил про тесные связи, нарушаемые во время перелётов! Однако симбионт поднапрягся и выдал понятный мне образ — картинку. К большому камню, явно расположенному под водой, крепилась странная конструкция: множество мелких зеленоватых шариков, оплетённых паутинной сеткой. Сеткой они были скреплены друг с другом, а ещё от каждого тянулся тонкий стебелёк к камню. Кажется, это была местная водоросль.

Картинку сменила другая: те же шарики, лишённые паутины, хаотически болтались, но на первый взгляд казались живыми и бодрыми. А вот на третьем образе шарики, заключённые в сеть из паутины, но оторванные от камня, явно зачахли.

Похоже, мазур так пытался объяснить, что их связи друг с другом и с планетой имеют совсем разную природу, и если без первой можно обойтись, то вторая жизненно необходима. А отправляясь в космос они, похоже, имитируют связь с планетой связью с кораблём, то есть, фактически, отпускают в плаванье свою колонию с частью камня. И для надёжности делают «паутину» плотнее. В ответ на эти рассуждения от симбионта пришла волна облегчения и одобрения: мы друг друга поняли.

Утро показало, что не так страшен зечик, как твердят очевидцы, а с мазуром в организме можно жить. С одной стороны, это открытие принесло нешуточное облегчение, но с другой — теперь меня настойчиво грызла совесть. Нет, извиняться перед Суром я ни в коем случае не планировала, а вот за то, что напугала родных, было ужасно стыдно. Представляю, что они могли подумать и почувствовать! А я сбежала, да ещё всю ночь спокойно дрыхла, пока они мучились подозрениями и вопросами…

Я долго металась между необходимостью срочно пойти и всех успокоить и желанием провалиться сквозь землю от стыда, лишь бы не показываться им на глаза. В итоге умывание здорово затянулось, но в конце концов я всё‑таки выглянула в коридор и тихонько прокралась в общую комнату. Там обнаружился только задумчивый Василич, остальные ещё спали. Во всяком случае, я очень на это надеялась.

— А — а, вот и наша героиня, — беззлобно протянул он, окидывая меня насмешливым взглядом.

— Я… это, — смущённо пробормотала я, — извиниться хотела, что вчера вот так убежала и всех напугала.

— Да нам тут вроде объяснили. В общих чертах, — хмыкнул мужчина, с интересом разглядывая моё лицо. — Ну, и как оно? Уже сожрало твой мозг? Поработило? Ты хочешь уничтожить человечество?

— Как сказал Ванька, мозг оно не нашло, — вздохнула я, усаживаясь в кресло. — По поводу порабощения ничего сказать не могу, убить хочу только одного и вполне конкретного человека. Причём местного, — я недовольно наморщила нос. — По — моему, мазуры такими вещами, как галактические войны и захват кого‑то, не интересуются. Я пока ещё не очень освоилась, но вроде бы люди им нужны как транспортное средство. Ну, и развлечение заодно, — предположила я, и тут же получила волну удовольствия и радости от симбионта. — Кхм. Оно одобрило формулировку.

— То есть, всё‑таки живой имплантант, а не опасная форма жизни? — со смешком заметил Василич и добавил ехидно: — Если со мной сейчас, конечно, ты разговариваешь, а не оно маскируется.

— Ну я же в любом случае не смогу ничего доказать, да? — философски заключила я. — Может, поэтому наши и тянут с контактом? Не доверяют. Если они, конечно, с ним действительно тянут… тьфу! Мы так скоро совсем параноиками станем!

— Местные явно темнят и недоговаривают, но в планы галактического господства даже мне не верится, — отмахнулся штурман. — А почему молчат и так себя ведут… может, тоже какая‑нибудь культурная заморочка. Может, они людей без симбионтов неполноценными считают, и мы для них как психически больные: стараются не нервировать лишний раз, но аккуратно изолируют от общества и попросту не воспринимают контраргументы. Можно придумать тысячу объяснений и в итоге не угадать, но паниковать всё‑таки не стоит. Не похоже, что они дружно планируют нечто ужасное. И уж точно — не ради нас, мы просто под руку подвернулись.

— Ну да, масштаб мелковат, — вынужденно согласилась я. — Экипаж у нас, конечно, замечательный, но смысла целенаправленно нас похищать и куда‑то затаскивать в самом деле нет. Вот тех учёных с базы… Кстати! Может, всё дело в них, а мы просто подвернулись под руку?

— Может, — легко согласился он. — А, может, и они подвернулись случайно. Или мы сейчас вообще лежим в коме и друг другу снимся. Проще надо ко всему относиться!

— Ну вот… Сначала сам запугал, а теперь — проще!

— Алёнушка, я тебя исключительно для пользы дела запугивал и по самому что ни есть приземлённому конкретному вопросу, — мягко возразил он. — Более того, я предупредил бы тебя почти в тех же словах, даже если бы этот Сургут был нормальным человеком: потому что ты девочка неопытная, а он — явно взрослый мужик, знающий, чего хочет. Уточню, хочет он явно не жениться. По всем остальным вопросам ты уже сама себя накрутила. Я согласен, усомниться при желании можно в чём угодно, но надо же знать меру. Сама говоришь, ради чего им вокруг нас прыгать и придумывать какие‑то сложные схемы? Пользы от нас никакой, вреда причинить мы тоже не можем. Если бы мы им мешали, проще было выкинуть в открытый космос. И ладно бы, они встретились с гражданами ЗОРа первый раз, но Дрон‑то явно землянин. Или он слишком хорошо подготовлен, что вряд ли могло затеваться ради нас пятерых и «Лебедя». С учёными, паразитами и контактом с ЗОР местные явно мутят воду, но в остальном кажутся вполне искренними. Ухо надо держать востро, но грызть себя — тоже не лучшая идея.

— Угу, если бы меня ещё принудительно не скрестили с местным эндемиком, — мрачно пробурчала я. Штурман одарил меня насмешливым взглядом и тихо хмыкнул.

— Всего‑то? Сама же говорила, что это не так страшно.

— Ну… похоже на связь с кораблём через терминал, — признала я. — Но можно было предупредить заранее?! Или хотя бы узнать моё мнение?!

— История с информационным полем вполне тянет на правду, — он медленно пожал плечами. — А про предупреждения, значимость нашего мнения и плохое обращение… тебе рассказать, что такое плохое обращение, али своей фантазии хватит? — иронично усмехнулся он.

— Не надо, я поняла, — хмуро проворчала я. — Но… обидно же!

— Я и не спорю, что обидно. Но наглеть и пытаться сесть на шею всё‑таки не стоит, уж очень больно падать, — наставительно изрёк Василич.

— Нет, ну а что они?! — я жалобно сложила брови домиком.

— Жаловаться можно, — великодушно разрешил он. — Даже ворчать и ругаться. Мучиться, переживать и паниковать — нет.

— Постараюсь, — пообещала я с грустным вздохом. Опомнившись, хотела расспросить штурмана о вчерашнем знакомстве, но не успела: появились родители, и временно стало совсем не до того.

Сначала пришлось долго утешать тётю Аду, которая не поверила Суру на слово. Но это было очень кстати: успокаивая её, я уже и сама поверила, что жизнь не кончается, я прекрасно всё помню, всех люблю и замечательно себя чувствую. Когда бортовой врач в этом убедилась, пришлось продемонстрировать ей симбионта для пристального изучения. Тот не возражал, даже позволил отщипнуть кусочек себя. Кажется, подобные мелочи мазура не беспокоили.

Пока мои с интересом изучали сгусток непонятной субстанции, я пыталась добиться от её прародителя подробного рассказа, и даже получила в качестве комментария «фильм» из жизни этих существ в дикой природе. Судя по всему, благодаря своей аморфной природе мазуры могли без проблем для здоровья терять какую‑то часть собственного тела и восстанавливать её при необходимости.

Представляю, как им будут завидовать поборницы диет, если контакт двух цивилизаций всё‑таки состоится.

— Забавная зверушка, — в конце концов резюмировал капитан.

— Забавная‑то забавная, но, получается, меня к этой планете привязали, — ворчливо заметила я.

— Ну, насчёт привязи я бы посомневался, — возразил дядя. — Во — первых, как‑то же они с соседними планетами общаются, значит — есть способ. Здесь опять всплывает вопрос с дальней связью, ну да ладно, мы сейчас о другом. Во — вторых, наш опекун утверждал, что в крайнем случае прекращение такого вот совместного существования возможно, только мазур в результате погибает.

— А человек — нет? — настороженно уточнила я.

— У тебя вроде бы есть надёжный источник подобной информации, у него и спроси, — отмахнулся дядя.

— А кормить‑то нас сегодня будут? — мрачно поинтересовался Ванька. — Или только разговорами?

— Никакого представления о режиме дня, — грустно вздохнула тётя.

— Кстати! — оживилась я. — У меня же теперь, получается, есть доступ к здешнему Инферно! Может, мне попробовать разобраться с кормёжкой?

— Кхм. Мне, конечно, жрать охота, но мы не потравимся дружно? — скептически поинтересовался братец.

— Бе — бе — бе, — передразнила я, скорчив рожу, и углубилась в общение со стоящим посреди стола кубиком, попутно пытаясь осторожно уточнить у своего «сожителя», правда ли связь можно разорвать.

Мазур в ответ на последнюю мысль разразился серией сложных образов, понять которые с первого раза не получилось, зато получилось уловить общий эмоциональный настрой: грусть, неуверенность, надежду и опасение. Уловив недоумение, симбионт решил пояснить попроще, и я в конце концов разобралась в «сказанном». Сургут сказал правду, разорвать связь можно. Для человека этот разрыв болезненный, но неопасный, а мазура, полностью настроившегося на носителя, убивает.

К смерти это странное существо относилось спокойней, чем люди. Он точно знал, что не сгинет совсем, потому что часть его сознания навсегда сохранится в информационном поле Вселенной, и это служило утешением. Но переходить в подобную форму существования симбионт не спешил и выражал надежду, что я не буду убивать его вот так сразу. Хочется мир посмотреть, да и оставить потомство не мешало бы, чтобы уж наверняка не сгинуть окончательно. Он, мол, ни на чём не настаивает, но…

Такая постановка вопроса заставила меня устыдиться и окончательно взять себя в руки. Искренность мазура подкупала, а наличие гипотетической возможности в крайнем случае всё бросить и сбежать — успокаивало. Даже несмотря на то, что я понимала: вряд ли совесть позволит мне так поступить.

Сердиться на Сура за вчерашний обман я не перестала, но накал злости ощутимо ослаб, оставив раздражение и обиду. Поспособствовало ли тому близкое знакомство с симбионтом, оказавшимся не таким уж жутким и даже где‑то милым, или моё неумение долго держать в себе негативные эмоции — не знаю. Но, кажется, я даже была готова более — менее спокойно разговаривать с Сургутом. Или хотя бы не бросаться на него с кулаками и претензиями при встрече.

Местный аналог Иферно выглядел очень похоже на привычный и знакомый вирт. Даже представленный «по умолчанию» образ висящего в водной толще воздушного пузыря, внутри которого я оказалась, быстро сменился отпечатком комнаты. Было только одно принципиальное отличие: я совершенно ясно осознавала, где заканчивается эта виртуальная реальность и где находится моё тело в настоящий момент. Наверное, постарался мазур, и я почувствовала прилив благодарности к этому странному существу, избавившему меня от застарелого страха заблудиться между вымыслом и реальностью.

Было неожиданно наблюдать подобное сходство. Но, с другой стороны, а как иначе, если всё это придумали те же люди? Эта цивилизация начала своё развитие, ответвившись от нашей на слишком позднем этапе, чтобы различия оказались принципиальными.

В итоге с управлением я разобралась быстро, и даже выяснила, что местная система доставки бесплатной продукции работает не только с едой, но и с некоторыми полезными бытовыми мелочами вроде одежды. Выбор был небольшой и включал в себя необходимый минимум, причём принесённый мне Суром наряд к этому минимуму не относился.

— Нет, ну что за люди! — возмущённо проворчала я, выныривая из вирта.

— Хотят неприличного? — хихикнул Ванька. — Или показывают что‑нибудь не то?

— А? Да нет, я про Сура. У них тут, оказывается, можно не только еду вот так брать, но и одежду! Не мог сказать?

— Так он же предлагал, — удивлённо вскинул брови брат.

— Когда? — опешила я.

— Позавчера, перед прогулкой. Ты, кажется, в этот момент отлучилась в свою комнату, — пояснил дядя.

— А — а… а почему вы тогда в комбезах? — озадаченно протянула я.

— Алёнушка, а нам‑то куда наряжаться? — хмыкнул штурман. — Мы с Борькой в этой форме всю жизнь, Иван будет больно несолидно смотреться в местных лёгких тряпках, и это его расстраивает. Вот про Аду Измайловну ничего сказать не могу, тут я сам озадачен.

— Озадачен он, — недовольно фыркнула та. — Я замужняя женщина, буду я постороннему юнцу про свои женские потребности рассказывать! Проще уж потерпеть.

На этом мы с тётей оказались временно потеряны для окружающего мира и, отделившись от коллектива (а, вернее, разогнав коллектив с тарелками по комнатам), принялись за любимое женщинами всех поколений и культур занятие: выбор одежды.

На местную моду мы насмотрелись во время прогулки по городу, а ассортимент полностью отвечал сложившемуся представлению. Наряды здешние жители предпочитали свободные, с летящими силуэтами. Широкие брюки и юбки, рукава либо длинные и широкие, либо отсутствуют вовсе; вырезы разные — от высокого горла до смелого декольте. Расцветки преимущественно однотонные или с неярким узором. Почему‑то не было ни коротких юбок, ни шорт, ни обтягивающих вещей, и это было неожиданно: при их свободе личных отношений (если, конечно, Сур мне не наврал) было странно наблюдать такую скромность. Или тут не в скромности дело, а исключительно в эстетических предпочтениях?

У нас выбор был небольшой, но модничать и выпендриваться никто особенно не собирался. У этих вещей было два основных достоинства: во — первых, это был не обрыдший комбез, и во — вторых, к этим вещам не имел никакого отношения Сур. А, значит, мы не чувствовали себя обязанными ему. То есть, не мы; я.

Разница между этими вещами и тем нарядом, что принёс мужчина, была ощутимой. Ткань была явно попроще, да и покрой, и расцветка, что было особенно заметно по нижнему белью: оно всё имело странный серо — зелёный оттенок. В итоге я обзавелась светло — зелёными брюками и белой блузой, тётя — платьем любимого изумрудного цвета, и обе были абсолютно счастливы.

В общую комнату я, переодевшись, вернулась первой. И даже почти не удивилась, обнаружив там Сура.

— Насколько я могу судить, ты уже вполне освоилась с симбионтом? — окинув меня внимательным взглядом, с лёгкой удовлетворённой улыбкой заметил он.

— А что, не все справляются? Были случаи суицида? — огрызнулась я, присаживаясь в кресло через стол от мужчины.

— Аля, я понимаю, что ты расстроена, — чуть поморщившись, отозвался он, — но ты ведь и сама понимаешь, что другого выхода не было.

— Ты мог предупредить заранее и спросить моего согласия, — возразила я.

— И ты бы согласилась? — Сур вопросительно вскинул брови. — Не думаю.

— И всё равно ты поступил гадко, — продолжила я упрямиться и стоять на своём.

— Гадко я бы поступил, если бы подправил твоё восприятие. Примерно так, как успокоил гормональный всплеск вчера, — он слегка качнул головой.

— И всё равно, — недовольно пробурчала я. Дух противоречия требовал упереться рогом и настоять на своём, а здравый смысл нашёптывал, что абориген‑то совершенно прав. И от этого противоречия было ещё обиднее. — Вы могли и не тащить нас сюда!

Отвечать на это и оправдываться мужчина не спешил. Усмехнулся, со странным выражением в глазах разглядывая меня, качнул головой в такт своим мыслям.

— Ты забавная, — заметил он наконец.

— И чем же? — ворчливо поинтересовалась я.

— Разум взрослого и сердце ребёнка, — чуть пожав плечами, ответил он. — Разум понимает и принимает произошедшие изменения, но детская обида не даёт окончательно смириться. Чего именно ты добиваешься от меня подобным поведением? Я уже объяснял, почему мы вас увезли, почему я вчера был вынужден действовать именно так. Ничего нового сказать не смогу. Прежним словам ты не веришь, и никакой гарантии, что поверишь новым, нет. Впрочем, если всё настолько плохо и ты не способна спокойно воспринимать моё присутствие, я могу извиниться перед Элисой и попросить её вернуться.

— Почему именно её, а не кого‑то ещё? Ты говорил, есть ещё двое, — пробормотала я. После слов Сургута я чувствовала себя совсем уж дурой, но успокоиться всё равно не получалось.

— И двое есть. И ещё несколько миллиардов обитателей этой планеты, — медленно кивнул он, испытующе глядя на меня. — Почему ты уверена, что кто‑то ещё испытывает желание с вами возиться?

— А мы вам не навязывались, — обиженно проговорила я и вздрогнула, когда мужчина резко поднялся с места. Даже слегка вжала голову в плечи, будто всерьёз ожидала, что он попытается меня придушить. Но Сур подошёл к столу, положил ладонь на куб системы доставки. Через несколько мгновений в его руке оказался стакан с местным компотом и что‑то маленькое, со своего места я не видела. Потом мужчина обогнул стол, приблизился и с тем же каменным лицом опустился на одно колено рядом с низким креслом, чтобы оказаться на одном уровне со мной. Молча протянул на ладони маленький желтовато — белый шарик.

— Что это? — настороженно уточнила я.

— Это? Это нервно — паралитический яд животного происхождения. Безболезненная смерть в течение трёх — пяти секунд.

— Ты… — испуганно выдохнула я, прикрыв ладонью рот и пытаясь вжаться поглубже в кресло, хотя пичкать меня насильно Сур как будто не собирался.

— Ты недовольна, что вас спасли без вашего ведома и не спросив согласия, — спокойно продолжил он, не двигаясь с места. — Я предлагаю тебе осознанный выбор.

— Но… — я запнулась, но всё‑таки попыталась протестовать: — Откуда мы можем знать, что действительно были в опасности?

— Не можете, — кивнул он. — А если бы мы вас предупредили и всё рассказали, вы бы поверили? И послушались? И согласились бы добровольно? На непонятно что, предложенное странными существами с другой планеты?

— Ну… нет, — выдохнула я, переводя затравленный взгляд с серьёзного лица мужчины на желтоватый шарик на ладони.

— Вот именно. Но было бы впустую потрачено много сил, времени и нервов. А теперь придумай хотя бы один внятный мотив, заставляющий меня лгать и объясняющий, зачем вы могли нам понадобиться. Молчишь? — понимающе хмыкнул он через несколько секунд. Не думаю, что он подслушивал наш с Василичем разговор. Скорее, просто мысли сошлись… — Тебе бесполезно показывать тех людей, от чьей участи мы вас спасли. Ты решишь, что это мы довели их до такого состояния.

— А что с ними? — осторожно уточнила я. Сур пару секунд внимательно меня разглядывал, потом ответил.

— Пятеро из семнадцати не пережили дорогу. Из оставшихся половина умрут. Точнее, двое уже мертвы, четверо на грани. Ну, так что ты выбираешь? — он кивнул на свою ладонь, я решительно затрясла головой. Нет уж, этот вопрос я обдумала ещё вчера! — Правильный выбор, — мужчина легко поднялся и двинулся к мусороприёмнику в углу, на ходу залпом осушив стакан. Жёлтая горошина, а следом — стакан вспыхнули голубоватым дымком в неглубокой воронке.

— И всё‑таки, что это за паразиты? — прозвучал от двери спокойный голос дяди, заставивший меня вздрогнуть от неожиданности. Кажется, капитан стоял там достаточно давно и не находил нужным вмешаться раньше. Сур обернулся, смерил его долгим взглядом.

— Мазурам жизненно важен симбиоз с другими организмами, не только с человеком, — заговорил он размеренно, кажется, осторожно подбирая слова. Дядя, а вслед за ним Василич и Ванька вошли внутрь, только тёти не было видно. — Они питаются не только органическими отходами, но и… информационными. Да, они способны обойтись без последних, но в таком случае не развиваются и ведут полуживотный образ жизни. Когда они столкнулись с нашей цивилизацией, найти подходящий способ симбиотического существования удалось далеко не сразу. В процессе поисков произошла… накладка и появились существа, с которыми вы столкнулись на той планете, откуда мы вас эвакуировали. Слишком сильные были спровоцированы изменения, и появился новый вид. Информационно — энергетическая форма жизни, способная паразитировать на большинстве достаточно высокоразвитых существ, преимущественно — разумных. Основная масса была уничтожена, но существовала вероятность, что часть сумела выжить. На этот счёт была предусмотрена инструкция: выявить и по возможности уничтожить все свободные особи, носителей и потенциальных носителей — доставить на планету. Мы ответственны за появление этих существ, значит, нам и устранять последствия.

— И как вы их там ловили? — проявил любопытство Иван.

— На приманку, — поморщился Сур.

— Мне больше интересно, что эти паразиты делают? — подала голос тётя, как‑то незаметно присоединившаяся к нашей компании.

— Если вкратце, их существование приводит к полному угнетению функций мозга носителя вплоть до полной атрофии.

— Но кто‑то всё‑таки выживет? — с надеждой уточнила она.

— Да, трое уже вполне пришли в себя, — кивнул Сур.

— А лечили вы их, надо думать, подселением симбионта?

— Иными путями мы неспособны взаимодействовать с этими существами, — мужчина развёл руками. — Те, кого мы довезли сюда, прошли через эту процедуру, но не всем она помогла.

— Но ведь мазуры со смертью носителя погибают, так? И отделить их нельзя? — хмуро уточнила я.

— Да, конечно, — кивнул он. — Но попытаться стоило.

Я понуро опустила взгляд. В последних словах, хоть это и был ответ на вопрос, чудился намёк на состоявшийся пару минут назад разговор.

Своей грубой прямолинейностью и этой сценой с ядом Сур выбил меня из колеи. Обида не прошла до конца, но переплавилась в иное качество. Почему‑то было очень неприятно слышать, что моё поведение он считает детским, и сердилась я уже скорее на это, чем на собственно предпринятые меры. Значит, как целоваться — взрослая, а как…

На этом мысль останавливалась. А когда всё же удалось подтолкнуть её вперёд, я вдруг сообразила, что именно это меня и зацепило в его поступке больше всего. Не абстрактное предательство, — в конце концов, он же мне не родственник и не друг, чтобы подобное могло ранить, — и даже не появление в организме постороннего обитателя (тем более, при ближайшем рассмотрении мазур оказался совершенно безобидным существом). Задело, что Сур повёл себя со мной как с неразумным ребёнком, которому бесполезно что‑то объяснять. И, похоже, своим дальнейшим поведением я только укрепила его в этом мнении.

Пока тётя обсуждала с Сургутом какие‑то тонкости взаимодействия паразитов и симбионтов с человеческим организмом, непонятные простым смертным, я то и дело искоса поглядывала на мужчину и пыталась понять, а почему меня, собственно, так волнует отношение этого типа? Влюбиться‑то в него я не могла за такой короткий срок!

А потом поняла и совсем загрустила. Сур до подозрений в клонировании был похож на пресловутого капитана из моих девичьих грёз. Строгий, решительный, собранный и невозмутимый. И, что характерно, в самом деле спас меня от опасности, разве что на руках не носил. Я же, получается, вместо того, чтобы покорить его умом, красотой и стойкостью к лишениям, закатываю истерики, предъявляю претензии и вообще веду себя не самым умным образом.

И хотелось бы отмахнуться расхожей фразой «так на моём месте было бы с каждым», но я и сама в неё не верила. Потому что первым попавшимся «каждым» был сидящий напротив Василич, и я отчётливо осознавала, что уж он‑то психовать бы точно не стал. Может, только выругался бы грубо. И дядя был бы спокоен. А Ванька, боюсь, и вовсе обрадовался бы такому приключению. Даже странно, что он до сих пор не начал клянчить себе такого вот квартиранта. Разве что тётя Ада тоже обиделась и рассердилась бы, да только она как врач прекрасно понимает, что лечение часто бывает неприятным, и быстро взяла бы себя в руки.

— Алечка, ты спишь, родная? — ласково тронула меня за плечо героиня моих мыслей.

— А? — вздрогнув, я очнулась от задумчивости, обводя внимательным взглядом комнату. Кажется, все собрались уходить и ждали только меня. — Мы куда?

— Точно, спит, — хмыкнул Василич. — С учёными знакомиться! Наш профессор, оказывается, среди счастливчиков: мозг слишком крупный, съесть не успели.

— А Владычица? И пегас?! — опомнилась я.

— Какая Владычица? — растерянно нахмурившись, уточнил Сур.

— Дунивиэль, — пояснила я. — Такая молоденькая светловолосая девушка со странным разрезом глаз и острыми ушами. И у неё ещё лошадь летающая была!

— А, та. Увы, — он слегка качнул головой. — Всё начинается с помутнения рассудка, а органические изменения тела — последняя стадия, здесь ничто не способно помочь.

— Органические изменения? — переспросила я.

— Иногда подобное происходит: изменение внешнего вида некоторых органов. У человеческого тела богатый потенциал восстановления, самовосстановления и изменения. На последних стадиях заболевания воздействие паразита начинает искажать информационное поле носителя, а вслед за ним подстраивается и физическая оболочка, поскольку она вторична. Та девушка либо была наименее стойкой, либо заразилась первой: когда мы её нашли, спасать было уже некого, пустая оболочка.

По спине пробежал мерзкий холодок и я поёжилась, поборов желание подхватить под локоть дядю или Василича. Стало жутко и гадко; получается, мы смеялись и шутили над эльфийкой, а она в тот момент была уже почти мертва. Страшная ситуация: человек выглядит здоровым и даже довольным жизнью, и кажется, что всё хорошо, а на самом деле ему осталась всего пара дней.

С другой стороны, может, уж лучше так, чем долго мучиться? Она по крайней мере умерла счастливой, перед смертью почувствовав себя тем, кем, может, всю жизнь мечтала оказаться.

На этом фоне мои собственные тревоги и проблемы показались особенно мелкими и незначительными, стало стыдно за предъявляемые претензии. Вновь шевельнулось возмущение со своим последним аргументом «могли бы предупредить сразу», но запнулось о всё то же возражение «а мы бы поверили?». А если бы поверили, может, было бы ещё хуже. Страшно лететь в никуда, ожидая опасности снаружи; но куда страшнее прислушиваться к своему телу и ожидать подвоха от него.

К тому же, вряд ли они вообще могли нам что‑то объяснить: Сур вон долго вспоминал, как звучат слова. Наверное, в том состоянии, в котором они находятся при перелётах, общаются и думают они образами, как мазуры. А, может, всегда думают именно так, раз живут в плотном контакте с этими существами с самого рождения.

— И всё‑таки, куда лошадь‑то делась? И откуда взялась? — вставил Ванька.

— Паразитами были заражены люди, ещё нескольких мы поймали на свободе. Никаких больных животных не было, — местный развёл руками. — Спросите у своих сородичей, может, они что‑то помнят.

— Очень странно, — тётя озадаченно нахмурилась. — Если этим паразитам не обязательно кормиться от людей, они могут жить и на животных, то почему так мало пострадавших? А вторая база, вы её не находили?

— Вероятнее всего, паразиты попали на эту планету совсем недавно, — спокойно пояснил Сур. — Может быть, с каким‑то случайным кораблём.

— С пиратами, — вставил Василич. — Или пираты его сбили.

— Вполне возможно. В любом случае, это должен был выяснить экипаж оставшегося там корабля.

— Надеюсь, с нашими они не подрались, — качнул головой дядя.

За разговором мы покинули «квартиру». Правда, лифт в этот раз поехал не вверх, а вниз; похоже, наша цель находилась в этой же «сосульке». Комната, куда мы прибыли, мало отличалась от той, которую мы покинули. Разве что цветовая гамма была тёплой, коричнево — оранжевой, а планировка и наполнение повторялись почти полностью.

Здесь находилось всего четверо человек, все — мужчины, двое из которых оказались нам знакомы: профессор и вчерашний Андрей Калинин. Атмосфера царила оживлённая и деловитая, стол был завален невесть откуда взявшимися бумагами, разнокалиберными обломками белого минерала и небольшими банками, в которых что‑то шевелилось.

— Профессор! Живой! — весело присвистнул Василич, и Кузнецов вскинулся; видимо, он был единственным профессором среди присутствующих.

— Прошу прощения? — он удивлённо вскинул брови, озадаченно разглядывая нас.

— Они весьма смутно помнят события, сопровождавшие болезнь, — пояснил Сур, последним входя внутрь и оказываясь прямо у меня за спиной.

— Здравствуйте, — первым вспомнил правила приличия дядя. — Мы — экипаж «Лебедя», который вёз для вашей базы оборудование.

Тут уже опомнились все, и некоторое время было потрачено на знакомство и взаимные расшаркивания.

Молодой человек, мой ровесник или даже моложе, был представлен как младший научный сотрудник Вадим. Он имел очень серьёзный и подчёркнуто независимый вид, что при несолидно торчащих во все стороны русых вихрах выглядело скорее забавно, чем внушительно.

Завершал компанию темноволосый коротко стриженный мужчина крепкого телосложения с узким лицом, тонкими бескровными губами и злыми тёмными глубоко посаженными глазами. Вараксин Анатолий Егорович, «ответственный за всё, кроме науки», то есть — начиная со снабжения и заканчивая безопасностью. Этот тип производил странное впечатление: с одной стороны, был безусловно обаятельным и интересным мужчиной, привлекающим внимание, но, с другой, обаяние это было тёмным и жутковатым. Он, по — моему, производил ещё более тягостное впечатление, чем Сур с его каменной физиономией в первое наше знакомство, даром что разглядывал нас как будто вполне дружелюбно, и объяснить подобное впечатление было нечем.

— А вы, Алёна, стало быть, тоже вступили в контакт с этой прелюбопытнейшей формой жизни? — поинтересовался Антон Антонович (именно так представился нам профессор), разглядывая меня едва ли не с гастрономическим интересом.

— Это не я вступила, это меня вступили, — со вздохом возразила я, но вымучено улыбнулась и уточнила: — Но мы вроде бы нашли общий язык.

— То есть, вы, простите, тоже умудрились подцепить этого удивительного паразита?

— Кхм. Ну, вроде того, — кашлянула я, беспомощно покосившись сначала на штурмана, потом на Сургута, наблюдавшего за нашим общением молча. — А вас не смущает, что этот удивительный паразит угробил всю вашу экспедицию и чуть не убил вас? — всё‑таки не выдержала я. Профессор улыбнулся ласково — ласково, как будто это я показала себя больной на голову, а не он, и ответил.

— Разумеется, я скорблю о своих погибших коллегах, но видите ли, Алёнушка, в чём дело. Срок жизни человеческого существа ничтожен, и каждый из нас не так важен. С точки зрения биологии важно выживание популяции, а не индивида. Наш печальный опыт в конечном итоге послужит человечеству: мы столкнулись с неизвестной опасностью, сумели выжить и, надеюсь, поспособствовать передаче информации о новой угрозе людям. Я бы и сам с радостью отдал свою жизнь, если бы знал, что это поможет моей Земле. Мы не можем вернуть к жизни умерших, но утешает, что умерли они не напрасно. Во всяком случае, меня бы это на их месте утешало гораздо больше, чем плач и грусть оставшихся, — философски заключил он, а я пристыженно замолчала, почувствовав себя конченной эгоисткой. Под таким углом я на произошедшие события не смотрела.

— Извините, — пробормотала смущённо.

— Ну что вы, Алёнушка, девушке ваших лет вполне простительно не задумываться о судьбах Родины до тех пор, пока эта самая Родина не позовёт, — миролюбиво отмахнулся он, а мне стало ещё более стыдно. — Скажите лучше, как вы находите это необычное существо, симбионта?

— Мы… осваиваемся, — чуть поморщившись, честно ответила я. Повод сменить тему оказался весьма кстати. — Вообще, очень похоже на имплантанты. Только их способ общения пока ставит в тупик.

— Изумительные существа! — удовлетворённо улыбнулся профессор. — Выносят воздействие всех агрессивных сред, полный вакуум, существенные перепады давления и температур. Я уже не говорю о том, что мой застарелый артрит, против которого не помогали никакие средства, внезапно прошёл!

— Это, конечно, повод скакать козлом, — насмешливо заметил Вараксин, разглядывая почему‑то именно меня.

— Толя, вы сумеете меня понять, только когда разменяете первую сотню и подойдёте к середине второй, — отмахнулся Антон Антонович.

— Скажите, профессор, а откуда у вас на базе взялась лошадь? Причём с крыльями!

— Ах, это, — интеллигентно — мягкая улыбка его стала виноватой. — Это, простите, была шутка.

— В каком смысле? — едва ли не хором высказались мы.

— Молодёжь резвилась, — Кузнецов развёл руками. — Не вполне научный эксперимент на грани техники, биологии, физики и бионики. Экспедиция длинная, мы там пять земных лет сидели с перерывами, ребятам наскучили плановые исследования, вот они и вывели эдакое мифическое создание на антигравитации с искусственным интеллектом.

— Ничего себе у вас там оборудование было! — завистливо ахнула тётя Ада.

— Не жаловались, да, — профессор как‑то очень по — стариковски кашлянул и зябко потёр руки. Выражение его лица на пару мгновение сделалось грустным и отрешённым; кажется, не так спокойно он реагировал на произошедшие события, как хотел показать.

У своих соседей и товарищей по несчастью мы просидели до позднего вечера, когда вернулся Сур и напомнил нам о времени. Ушёл он незаметно, видимо, удостоверившись, что мы нашли общий язык. Может, не хотел мешать, а, может, во мне опять говорит эгоизм, и на самом деле у него просто были дела поважнее должности нашей няньки. Примерно одновременно с ним исчез и Андрей, только он честно извинился и сослался на необходимость вернуться к работе.

Вадим при ближайшем рассмотрении оказался милым застенчивым юношей, хорохорящимся от неуверенности в себе и попыток преодолеть робость. С ним неожиданно быстро нашёл общий язык мой братец. Кажется, они увлекались одинаковыми виртуальными играми и фильмами, то есть младший научный сотрудник был погружён в науку не так глубоко, как казалось на первый взгляд.

Притерпелась я и к тяжёлому взгляду Анатолия, чему немало поспособствовала его манера общения — спокойная, взвешенная, ироничная. Иногда проскальзывали достаточно резкие замечания, но мужчина неизменно старался их сгладить и смягчить. Может, он всегда так себя вёл, а, может, старался ради меня; тут не нужно было консультироваться у Василича, чтобы заметить интерес мужчины. Особого ответного интереса и притяжения к нему я не чувствовала, но внимание в любом случае было приятно.

Осторожные расспросы позволили выяснить, что о присутствии на планете пиратов учёные ничего не знали. Видимо, те старались не светиться и не привлекать к себе внимание лишний раз. Правда, было совершенно непонятно, а что они вообще забыли в том глухом медвежьем углу? Уж крупную базу‑то вряд ли удалось бы пропустить! Не сокровища же они там прятали как в кино, правда?

В основном мы общались на отвлечённые темы. Было приятно на некоторое время забыть о последних событиях и сделать вид, что ничего не случилось, мы добрались до научной базы и теперь отдыхаем после долгого перелёта в гостях у адресатов.

Всё это время симбионт никак не вмешивался в происходящее и вообще сидел тихо — тихо, своим присутствием напоминая молча лежащего на спинке кресла кота. Вроде и есть рядом, и забыть о нём не так‑то просто, но в событиях не участвует и делает вид, что его вообще нет. На эмоциональном уровне чувствовалось лёгкое любопытство, по — моему, не оставлявшее мазура никогда, и неопределённое удовлетворение. Кажется, он просто был доволен жизнью и на настоящий момент его всё устраивало.

Пообедали мы здесь же, поужинали — тоже. Среди прочего выяснилось (я вчера со всеми изменениями в собственной жизни пропустила объяснения Дрона), что бесплатная кормёжка, одежда и прочие бытовые мелочи были частью программы ассимиляции. Кроме того, нас обещали обеспечить жильём и помочь с работой.

Сур проводил нас до дома и ушёл, и мы разбрелись по комнатам — спать и переваривать новости дня.

Не знаю, как остальным, а мне не спалось. Я долго ворочалась, не в силах найти удобную позу, и терзалась малоприятными мыслями. Не о собственной загубленной жизни, а о последних событиях в целом; именно в том ракурсе, который показал профессор.

О жизнях учёных, о пиратах, которые могли унести с собой паразитов, о спасателях, которые прилетели нам на помощь и встретились с непонятными существами. Об этих самых оставшихся патрульных; как они при своих проблемах с речью смогли договориться с людьми? Смогли ли? И чего им это стоило? И что с нами всеми теперь будет?

Покрутившись и помучившись пару часов, не выдержала и встала с мыслью, что хочу выйти на воздух, причём хочу настолько отчаянно, что промедление в этом вопросе подобно смерти. Некоторое время я ещё сопротивлялась этому стремлению, пытаясь ограничиться посещением уборной, но потом смирилась. Надо же потихоньку осваиваться в этой местности, учиться пользоваться лифтом. Ведь ничего про ограничение перемещений Сур ничего не говорил, значит, это не запрещено!

Тут оживился симбионт и продемонстрировал мне образ скрипки, фоня надеждой и любопытством. Откуда он о ней узнал (может, как‑то вычитал в моей голове?) и зачем она ему понадобилась, я так и не поняла, хотя мазур пытался объяснить. Но образы были слишком сложными и расплывчатыми, и я в конце концов махнула рукой, решив руководствоваться в этот раз логикой сожителя. То есть — наплевать на причинно — следственные связи и прихватить скрипку с собой.

С подъёмным механизмом мы разобрались быстро. Он был гораздо проще той же системы доставки и знал всего три команды — вверх, вниз и стоп. Никаких претензий к моей личности у этой системы тоже не было, так что, наверное, нас в самом деле не пытались удержать насильно и ограничить.

Выбравшись наружу, я зябко поёжилась: здесь было холодно и сыро. Туман слегка светился, и этого доставало только чтобы отличить чёрное от белого и различить силуэт собственной руки. Наверное, это были просачивающиеся сквозь плотную завесу отсветы огней города, на которые я в прошлый раз не обратила внимания.

В ответ на моё неудовольствие, вызванное погодными условиями, от симбионта пришло сочувствие, понимание и, кажется, предложение помощи. Как именно он может помочь, я догадалась и через пару мгновений колебаний решила согласиться. В конце концов, я всё равно толком ничего не вижу, и покрывшая моё тело чёрная плёнка не будет вызывать столько негативных эмоций, сколько могла бы. А отказываться и гордо мёрзнуть, когда можно согреться, довольно глупо.

Плёнка на коже почти не ощущалась, но зато сразу стало тепло и уютно. Я отошла на пару метров от лифта и замерла в нерешительности; просто так сидеть на полу или стоять было странно, а идти дальше в окружающем плотном тумане я опасалась. Мазур в утешение продемонстрировал мне забавную картинку, на которой человек в характерном чёрном «костюме» спокойно стоял на какой‑то поверхности вверх ногами. Наверное, имел в виду «не бойся, я тебя не уроню». Полностью довериться ему я пока не могла, но, определённо, почувствовала себя спокойней. Особенно когда симбионт продемонстрировал мне оставшееся расстояние до края и уверил, что он‑то в пространстве ориентируется уверенно.

При виде подобных способностей некоторых живых существ волей — неволей начинаешь чувствовать себя — и всё человечество заодно — ущербной.

В итоге осторожность была отодвинута на второй план, и я присела на краю площадки, свесив ноги. Край был прямой и ровный, как высокая ступенька, а клубящийся вокруг туман создавал иллюзию близкой земли, так что было почти не страшно. Откинулась на спину и некоторое время так полежала, созерцая тьму над головой. Она была живой и подвижной, и казалось, что оттуда сверху кто‑то за мной наблюдает. Но не злой, а любопытный; один гигантский мазур, составляющий это облако.

Кстати, тоже вопрос. Откуда я знаю, что это именно облако? Может, тоже колония каких‑то живых существ, поддерживающая в воздухе всю громадину города. Но думать ещё и об этом не хотелось, поэтому я села и принялась настраивать скрипку.

Звуки в тёмной вате тумана распространялись очень странно. Они как будто не отлетали далеко, а вязли в плотной взвеси, оставаясь подрагивать на расстоянии вытянутой руки от меня. Запоздало мелькнула тревожная мысль, что скрипка может отсыреть и испортиться, но тут опять вмешался мазур и окутал её защитной плёнкой. Настолько тонкой, что это никак не сказалось на звуке.

На музыку симбионт реагировал очень странно, примерно как пресловутый кот на почёсывание всего и сразу. Причём художественная ценность произведения его волновала мало, потому что он совершенно одинаково радовался и сложной красивой пьесе и почти бессистемным прикосновения смычка к струнам. Я попыталась расспросить самого мазура, но вновь запуталась в сложных и расплывчатых образах. По — моему, он просто наслаждался процессом и ленился мне что‑то пояснять.

Эта мысль развеселила, здорово подняв настроение. Пожалуй, воспринимать это существо как домашнее животное было гораздо приятнее и проще, чем пытаться принять наличие в собственной голове ещё какой‑то разумной сущности.

Но через некоторое время симбионт вдруг очнулся, и от него пришло чувство стыда и вины, а следом — сообщение о том, что на крыше мы не одни, причём, кажется, давно. Правда, незваный слушатель не слишком‑то скрывался, стоял в метре за моей спиной и опознать его не составило труда.

— Подслушиваешь? — мрачно поинтересовалась я, не оборачиваясь: всё равно же почти ничего не видно. Глаза к темноте, конечно, относительно привыкли, но толку от этого было немного — слишком плотная облачность.

— Да, — совершенно спокойно ответил Сур.

— И не стыдно тебе за девушками следить?

— Это моя работа, — точно так же невозмутимо ответил он, пару секунд помолчал и присел на край крыши в полуметре от меня. — Мне сообщили, что ты ночью покинула здание.

— Никто не говорил, что это запрещено, — огрызнулась я ворчливо.

— А я тебе разве запрещаю? — иронично хмыкнул мужчина. — Просто это неожиданное поведение, и я решил проверить.

— Чтобы не спрыгнула? — уточнила недовольно.

Похоже, невзирая на все предшествовавшие размышления и попытки самоубеждения, меня опять понесло по знакомому маршруту…

— Если человек всерьёз хочет умереть, к нему бесполезно приставлять охрану — он рано или поздно добьётся желаемого, — отмахнулся он. — И эту тему мы, кажется, уже закрыли. Я просто хотел проверить, всё ли в порядке и не нужна ли какая‑то помощь. Не удержался, решил послушать. Если ты хотела побыть одна — извини, я уйду.

— Нет, это… ты извини, — с глубоким вздохом проговорила я. — Мне просто не спалось, захотелось на воздух. Скрипку вот случайно прихватила. Почему мазур так странно реагирует на её звуки?

— Не на её звуки, — со смешком возразил Сур. — У них нет отдельного понятия «звук», любые механические колебания они воспринимают одним и тем же органом. Гармоничные упорядоченные звуки для них… ну, как щекотка или лёгкий массаж.

Я на этих словах не удержалась и хихикнула. Точно, прибалдел симбионт что твой кот, расслабился совершенно.

— Извини, что так получилось, — тихо добавил Сургут через пару секунд. — У нас правда не было другого выбора, все остальные варианты были ещё хуже. Они были просчитаны на основании знакомых нам моделей поведения представителей вашей цивилизации и отвергнуты.

— И срочное объединение меня с симбионтом?

— Да, в том числе. Никто не ожидал встретить подобную восприимчивость, это… теоретический прогноз, на практике до сих пор с таким никто не сталкивался. Земляне обычно находятся вблизи нижней планки чувствительности. Специалисты решили, что рисковать не стоит.

— Специалисты? То есть, это ещё и не твоя инициатива была?

— Я уверен, что они были правы, и полностью согласен с этой точкой зрения, — уточнил он.

— Ладно, — вздохнула я чуть свободнее. — А почему утром ты не начал с этих слов?

— Потому что не люблю поднимать подобные темы при посторонних.

— Подобные темы — это извиняться? — переспросила я не возмущённо, а, скорее, озадаченно. Он немного помолчал, но потом всё‑таки пояснил. Серьёзно и так же спокойно, как пояснял способ пользования душем или действие паразитов на организм.

Интересно, этот человек вообще умеет теряться, смущаться и… не знаю, мямлить, что ли? А то он настолько наглядно и развёрнуто формулирует мысли, что кажется: читает по учебнику.

— Извиняться стоит за реальный факт, когда ты объективно не прав, ошибся и поступил неправильно, и тогда нет разницы, слышит это кто‑то или нет. Здесь же затронута исключительно эмоциональная сфера, то есть — личное, а все личные вопросы я предпочитаю решать без посторонних.

— Ты? Или это неотъемлемая черта культуры, что поднимать такие вопросы публично — неприлично?

— Нет, здесь каждый выбирает сам, — отмахнулся он.

— Ладно, мир, — в конце концов решила я.

Кажется, в самом деле больше не сердилась. Неприятный осадок ещё оставался, но жить и нормально общаться он не мешал. Учитывая, что долго копить обиду я обычно не умею, надо думать, и он когда‑нибудь растает. Если, конечно, наша «ассимиляция» не закончится раньше.

Вспомнилась расхожая мысль, что «если женщина обижена — извинись, даже если ты прав», и я едва не захихикала. Похоже, сейчас я наблюдала применение на практике именно этого принципа, и извинялся Сур не потому, что чувствовал за собой какую‑то вину, а только чтобы меня успокоить. И даже несмотря на понимание мной этого факта, было приятно. Если хочет успокоить, значит, ему не всё равно, так ведь?

Пока мысли не унесли меня в совсем уж дальние дали, я поспешила нарушить тишину и сменить тему:

— А здесь всегда облака?

— Всегда, — подтвердил он. — Это как‑то связано со способом существования города; я не помню, но, если хочешь, могу уточнить подробности.

— Да ладно, ну их. Всегда так всегда, я же не возражаю. Просто без неба над головой всё как‑то… не так.

— Ничто не мешает вылететь из этого облака.

— Мешает. Я не умею управлять местными транспортными средствами, не знаю где их взять и вообще пока не настолько освоилась, чтобы ещё и с ними контактировать.

— Хочешь, я тебя отвезу? — предложил он.

— Ну, во — первых, мне не хочется тебя напрягать, тебя и так из‑за меня из постели вытащили. А, во — вторых… я же говорила, что… ну… — замялась я, стесняясь сказать прямо.

— Обещаю к тебе даже не прикасаться, — легко понял мои затруднения Сургут. — А постель… я всё равно пока не хочу спать.

— Тогда полетели, — я махнула рукой и начала осторожно, чтобы не кувырнуться вниз, подниматься на ноги.

Наверное, глупо было соглашаться, но уж очень заманчиво было вновь полюбоваться красотами ночного города, только на этот раз — добавив штрих, которого в прошлый раз недоставало.

Ещё глупее было верить Суру на слово, но я почему‑то верила.

А самым глупым было то, что от этого обещания стало очень обидно и захотелось, чтобы мужчина его нарушил. Ну так, слегка. Приставать всерьёз не обязательно, но… я в глубине души была совсем не против оказаться в его объятьях. Да и целовался он так, что дух захватывало. А какая‑то часть меня не возражала и против чего‑то большего.

И хотелось бы свалить подобные мысли на постороннее воздействие и мазура, да только я прекрасно понимала: мысли и желания эти исключительно мои. Не буду отрицать очевидное, Сур нравился мне как мужчина, причём как бы не с перелёта, на том самом химическом, подсознательном уровне. Даже после всей этой истории с подселением симбионта. Да и обида моя отчасти была не обидой, а пресловутым страхом перед неизвестностью, в которое меня вдруг окунули целиком как кутёнка.

И вообще, говорят, всё, что ни делается, к лучшему, даже если поначалу это кажется сомнительным. В конце концов, я и сама подумывала о переменах и о необходимости как‑то расширить собственный круг общения. Вот и расширила! Причём настолько, что аж дух захватывает.

Найти бы ещё своё место в этом мире, но для этого надо хоть немного с ним познакомиться. Наверное, с этого и стоит начать завтра, раз уж я обрела связь с местной информационной сетью. Но — завтра, а сегодня можно немного отвлечься и не думать о плохом.

Транспортный летун обнаружился неподалёку; на нём, видимо, Сур сюда и добрался. Обещание «не прикасаться» мужчина выполнял дотошно, даже не подал мне руку. И я всё никак не могла понять, забавляет меня этот педантизм или раздражает. Впрочем, именно сейчас меня держали и без помощи Сургута. Во всяком случае, симбионт утверждал именно это, а не верить ему было сложно: убьёмся‑то мы в случае чего вместе. Но стоять мне всё равно было страшновато, поэтому я аккуратно присела на своём месте и осматривалась уже из такого положения. Сур не возражал.

В этот раз я могла наблюдать светящиеся колонны зданий вблизи. По мере приближения к краю облака вокруг светлело, но переход всё равно оказался внезапным. Только что вокруг была туманная пелена — и вдруг нас окружили парящие в небе сталактиты. Вблизи оказалось, что светится не вся поверхность целиком, а маленькие огоньки, прихотливо рассыпанные по поверхности. Они складывались в затейливую многоцветную вязь и манили вглядеться, вчитаться. Казалось, они знали ответ на все вопросы и разгадки всех тайн Веленной.

На фоне этой красоты скользили в воздушных потоках другие скаты — амфибии (они назывались «петами») с пассажирами на спинах; порой стремительно проносились узкие длинные тёмные торпеды, ездоки на которых сидели верхом и, кажется, в одиночестве.

Мы спускались по расширяющейся пологой спирали, покидая город. Не знаю, как летуны общались между собой и избегали столкновений. На первый взгляд перемещение казалось хаотическим, не было установленных горизонтальных ярусов и прямых линий движения, как в воздушном пространстве человеческих городов. Позавчера днём я не обратила на это внимания, а теперь радовалась собственной осторожности. Не думаю, что с первого раза сумела бы освоить тонкости управления, а скорости здесь были достаточно высокими. Симбионт, конечно, защитит, но слабо верилось, что от всего на свете.

Спустившись ниже города, мы полетели прямо, явно ускоряясь. Движение ощущалось, было заметно по проносящимся над головой огням, но ветер не норовил сдёрнуть нас со спины животного. Я не задавала вопросов, куда именно мы летим, Сур стоял рядом и тоже молчал. И было мне очень хорошо, легко и спокойно.

Подобное умиротворение в какой‑то момент показалось подозрительным, и я обратилась с вопросами к мазуру. Тот отреагировал не сразу, был вялым и как будто сонным, да ещё долго не понимал, чего я от него хочу. А когда понял, искренне обиделся и даже возмутился. Мол, против Сура он ничего не имеет, но с точки зрения мазура вторжение в чужую личность и воздействие на разум вообще чуть ли не самое страшное преступление, особенно — если это разум собственного симбионта. И идти на подобное просто ради ровных отношений с посторонним типом — вообще совсем не по — мазурски. Вот если бы я сама попросила, тогда другое дело. Ну, или была настолько не в себе, что на его вопросы не реагировала бы и угрожала своей собственной жизни, тогда ещё можно было сделать исключение. А вот так… как я вообще могла предположить подобное!

На вопрос, а как это вообще связано с его «подселением» и симбиозом, резонно возразил, что личность мою он и не трогал. А как меня вчера Сур «успокаивал» — это уже к нему вопросы и к его «сожителю». Наверное, как‑то договорился. Или ситуация действительно была настолько критической, что это было полностью оправдано.

В итоге пришлось извиняться, ссылаясь на собственную безграмотность, и обещать больше не выдвигать необоснованных подозрений.

Но, кажется, это существо мне нравится чем дальше, тем сильнее.

 

Глава восьмая

в которой становится понятно, что слово «налаживаться»

всё‑таки происходит от слова «лажа»

Обе местных луны, — я уточнила, их действительно было две, — висели низко над горизонтом, неподалёку друг от друга. Наша пета медленно скользила почти над самыми гребешками невысоких волн на пересечении лунных дорожек.

Не знаю, сколько прошло времени с момента отбытия из города и куда мы, собственно, летели. Это было совсем не важно. Вообще ничего важного не было, кроме сияющих над головой звёзд, двух рожков неполных лун и тихого шелеста волн внизу. Спать не хотелось, да и ничего другого тоже не хотелось; я просто сидела, впитывая горьковатый запах моря и слабый голубовато — белый свет, изредка нарушая живую тишину грустным голосом скрипки.

Мой спутник молчал. Он давно уже не нависал надо мной, а сам сначала сел, потом — и вовсе лёг, вытянувшись на твёрдой гладкой шкуре зверя вдоль, ногами к его морде. Мы с Суром за прошедшее с вылета из города время перекинулись едва ли парой фраз, а потом оба замолчали. Мне вообще казалось, что мужчина дремал. Ладно я, к собственным странностям и склонности к созерцанию я уже давно привыкла, но нынешнее поведение Сура озадачивало. Он даже при всей любви к музыке казался человеком действия и здорово напоминал дядю Борю, хронически не способного сидеть без дела. Что Сургут страдал ради меня, не верилось, да и на страдающего он не походил.

Видимо, желание тишины и звёздного неба над головой возникает порой у каждого, просто у кого‑то крайне редко.

Сон сморил меня быстро и как‑то внезапно. Я легла, желая просто вытянуть ноги и дать отдых спине, — а в следующий момент крепкий сон попытался нарушить посторонний голос.

— Аля, просыпайся, мы уже прибыли.

— Куда прибыли? — лениво пробормотала я.

— Домой. Пойдём, в кровати будет удобнее.

— Угу, — покладисто согласилась я, не предпринимая попыток подняться и категорически не желая выбираться из объятий дрёмы, вместо этого поплотнее сворачиваясь в клубок. — Потом. Попозже.

— Ребёнок, — с тяжёлым вздохом проговорил тот же голос.

— Угу, — вновь согласилась я. Вокруг что‑то происходило, но было тепло и уютно, поэтому разбудить меня этим событиям не удалось.

Проснувшись в следующий раз, я долго пыталась сообразить, где кончается сон и начинается реальность. Воспоминания заканчивались на спине петы, а теперь я лежала в собственной кровати, за окном было уже светло, и тихая ночь под звёздным куполом казалась абсолютно нереальной. Правда, пошевелившись, я обнаружила, что лежу хоть и под одеялом, но — во вчерашней одежде, а на другом краю широкой постели поверх одеяла уложена скрипка, которую я обычно держала в шкафу.

Кхм. Похоже, это всё был не сон. И перекрёсток лунных дорожек, и последующие попытки Сура меня разбудить. Крепко же меня вырубило на свежем воздухе, обычно я спала значительно более чутко! Может, организм так реагировал на стресс?

Я поднялась с кровати и поплелась в сторону уборной. На ходу, правда, вспомнила, что помимо собственной ненадёжной памяти есть ещё один источник информации, и обратилась за разъяснениями к симбионту. Мазур сообщил, что — да, всё было на самом деле, я действительно отключилась. Более того, Сур пытался уговорить его, мазура, меня разбудить, но он, мазур, обещал лишний раз не вмешиваться в моё сознание, вот и не стал.

В итоге мужчине пришлось отнести меня в комнату на руках, так что обещание «не прикасаться» он всё же нарушил, хотя предъявлять ему претензии в связи с этим было совсем уж стыдно. Тем более, он как честный человек просто отнёс меня, уложил и накрыл одеялом, не пытаясь избавить от одежды. Даже не разул, что характерно!

М — да. Вроде ничего плохого не сделала, а всё равно неловко получилось.

Как показала практика, с помощью местного душа можно было почистить одежду. Сложность заключалась в необходимости делать это аккуратно и быстро, а то тамошние обитатели вполне могли её сожрать, да и изнашивалась она при такой «стирке» по понятным причинам очень быстро. Наверняка существовали и другие способы, но узнать про них я благополучно забыла, так что пришлось ограничиваться известными.

Правда, я и после чистки чувствовала себя неуютно в вещах, в которых проспала всю ночь, даже несмотря на то, что выглядели они совершенно прилично: ткань не мялась. Ходить туда — сюда в общую комнату и обратно (обзавестись запасным комплектом я вчера, конечно, не догадалась) и лишний раз переодеваться было лень, так что я не мудрствуя лукаво надела принесённый Суром комбинезон. Кажется, после совместно проведённой ночи я окончательно перестала сердиться на мужчину.

Тьфу! Ну и формулировка получилась; не ляпнуть бы кому‑нибудь…

Всё‑таки, интересно, зачем мужчину понесло вчера на прогулку? Рассчитывал поднять мне настроение и помочь окончательно успокоиться? Или это всё же был случайный порыв, и ему самому захотелось подышать свежим воздухом?

В конце концов я пришла к неутешительному выводу, что Сургута я не понимаю. Не то чтобы не понимаю совсем, но в значительной степени. Не понимаю, что им движет в отношении меня, нас всех, нашей родины и вообще — жизни. Чем он занимается помимо этой системы адаптации? А ведь явно занимается, иначе он сидел бы с нами круглые сутки, а не появлялся лишь изредка по необходимости.

Но больше всего хотелось выяснить именно личные мотивы. Они ведь явно присутствовали и, мне кажется, не ограничивались простым… как он это называл? Соединением? Ведь если местные относятся к этому вопросу настолько спокойно и предпочитают обходиться домом свиданий вместо завоевания приглянувшейся женщины, кажется логичным, что ко мне он испытывает нечто большее. С биологическим влечением (обоюдным, что уж скрывать) всё понятно, но…

Простое любопытство? Желание чего‑то новенького? Ради которого он поговорил с кем‑то из бывших землян (тем же пилотом Дроном, к примеру), выяснил, как положено ухаживать за земными женщинами, и пытается реализовать на практике? Сомнительно. Не стал бы он так надрываться из простого любопытства, да и ухаживание его… Говорят, мужчины в этом вопросе крайне неоригинальны, а тут — ни красивых подарков вроде конфет с цветами, ни предложений выпить бокал вина. Хотя, может быть, они просто не употребляют спиртные напитки, да и цветы здесь наверняка не растут, разве что в виде водорослей.

А вообще перед тем, как анализировать поступки Сура и задумываться над их подтекстом, стоило бы разобраться, чего я‑то от него хочу?

От этой разумной мысли меня быстро отвлекли. В общей комнате оказалось людно: учёные пришли с ответным визитом.

— Алёнушка, вот объясни мне, как в такую стройную изящную девушку вмещается так много сна? — насмешливо поприветствовал меня Василич.

— Я потряхиваю и утрамбовываю, — зевнула я в ответ, прикрыв ладонью рот. — Ой, а где дядя?

— Дядя твой вызвался эксперименты на себе ставить, — вздохнула тётя Ада. — Вообще, Ванька рвался, но он ещё несовершеннолетний, так что мы его не пустили.

— Какие эксперименты? — растерянно уточнила я.

— Да с мазуриками этими, — хмыкнул штурман. — Ему как капитану по должности положено на себе всё проверять. Ну, или привилегия полагается, тут с какой стороны посмотреть. Сейчас, правда, ты его опередила, но это форс — мажор, бывает.

— То есть, он согласился на подселение симбионта? — сообразила я. — Но зачем?! Если местные договорятся с нашими, у вас же будет возможность вернуться, а время, как я поняла, терпит.

— Мне он не отчитывался, но Борька вообще не склонен принимать решения впопыхах, так что, видимо, что‑то серьёзное надумал, — Василич развёл руками. — Ада Измайловна изволят утверждать, что не в курсе, но я не верю.

— Погодите, но как же это… получается, и вы, и тётя, и Ванька, — все останутся тут? — озадаченно проговорила я. — Но… как же…

— А почему нет? — пожал плечами он.

— Тут прикольно, — вставил братец. — А симбионты эти круче любых ишаков !

— Ты‑то откуда знаешь? — со вздохом уточнила я.

— Мне Вадос рассказал, что почём и что они могут. И это круто! — заявил он с горящими глазами.

— А остальные?

— Алечка, а чем плохо осесть на этой планете? — мягко поинтересовалась тётя. — Женя вон давно подумывал о том, чтобы уйти на покой, всё‑таки возраст. А мне главное, чтобы вы с Ванечкой здоровы были; если при этом ещё и под рукой будете, то больше совсем уж нечего желать!

— Но… твоя работа, дядина… — пробормотала я растерянно.

— Алёнушка, да что ты переживаешь? — со смешком спросил Василич. — Мы ж не в диком лесу, тут большой и густо населённый мир. При наличии мозгов найти работу, даже работу по душе, несложно.

Я только глубоко вздохнула в ответ, окончательно растерявшись. Честно говоря, я не ожидала, что они все так спокойно отреагируют на перспективу остаться здесь навсегда.

Василич, может быть, действительно уже вплотную приблизился к тому возрасту, когда настолько интенсивная работа оказывается непосильной. А здесь красиво, интересно, чистый воздух. Пейзажи, правда, однообразные; но, думаю, если спуститься под воду, можно найти много интересного. И будет куда больше возможностей для занятия его любимым делом — рисованием. Изобразительное искусство‑то у местных должно было сохраниться, если сохранилась музыка!

С Ванькой тоже всё было более — менее понятно, местные летающие животные вполне могли вызвать его восторг и желание познакомиться поближе. И, наверное, вполне сумеют заменить в его устремлениях и фантазиях космические корабли: братцу нравятся полёты на грани аварии, он любит щекотать себе нервы, а в работе пилота транспортника подобных возможностей ничтожно мало. Честно говоря, работа та в большинстве случаев скучна и рутинна, а в меньшинстве… лично я в этом меньшинстве, когда мы вляпывались в историю, начинала отчаянно скучать по пресловутому спокойно — размеренному ритму. Но то — я, а Ванька — совсем другое дело.

Тётя Ада как верная жена всегда следовала за мужем, и как раз её точка зрения не стала для меня неожиданностью. Но дядя? Чем купили его? Как уговорили? Причём явно ведь уговорили, если его жена так спокойна. А не обсудить с ней это решение он просто не мог, не те у них отношения.

Странная получилась ситуация. Я меньше всего хотела здесь оставаться, но как раз у меня выбора не было. И получалось, что теперь мне окончательно отрезали пути к отступлению, привязав к этой планете заодно и родных. Впору подозревать наличие заговора во имя ассимиляции такой изумительной и необыкновенной меня в это общество. Хорошо, что с самооценкой у меня всё в порядке, и я понимаю, что одна я подобного не стою. Если, конечно, это не личное стремление воспылавшего неземной (потому как мы сейчас точно не на Земле) страстью Сура. Что тоже не тянуло на правду.

С другой стороны, а если бы меня не породнили с симбионтом заранее, принудительно, неужели я так сильно возражала бы? Здесь действительно красиво и интересно, космическими перелётами я особо не бредила и неоднократно задумывалась о более тихой и размеренной работе на поверхности планеты. Не в мегаполисе, а где‑нибудь в тихом уютном местечке, чтобы чистое звёздное небо над головой, свежий воздух, покой и тишина. Пожалуй, это место вполне отвечало моим предпочтениям. Хоть и крупный город, но какой‑то… совершенно не похожий на город, не заполненный шумом работающих двигателей и многоголосым гулом. Так что я наверняка последовала бы за своей семьёй без особых сожалений.

Обидно только, механики живым кораблям не нужны. Или нужны, а я просто пока об этом не знаю?

Наш личный разговор гости благовоспитанно пропускали мимо ушей, тихонько обсуждая что‑то своё, а потом беседа перешла уже на более общие темы. Я, правда, в ней не участвовала, гораздо больше сосредоточенная на собственных мыслях и знакомстве с миром посредством терминала в углу. Наверное, таким образом я пыталась смириться с неизбежным и привыкнуть к новой реальности.

Рассматривала я всё подряд, мечась в «виртуальном пространстве» весьма хаотично, и в конце концов пришла к странному выводу: местные гораздо меньше отличались от нас, чем можно было предположить на первый взгляд. Да, технику им в большинстве случаев заменяла всевозможная искусственно выведенная живность, наличие симбионтов тоже накладывало свой отпечаток, но в целом не так уж далека от нас была эта цивилизация. Они были… понятными. Да, другими, но — не чуждыми.

Наших инженеров и программистов здесь заменяли биологи, генетики и… воспитатели. Или, лучше сказать, дрессировщики, занимавшиеся обучением более сложных существ, чем обитатели местных туалетных комнат. Медицина, к слову, тоже была; только лечили эти врачи не людей, а живую технику. Были пилоты, они даже назывались точно так же, и занимались перевозками людей и грузов по поверхности и под поверхностью планеты.

Под водой местные не жили, но там располагались всевозможные производства, шахты для добычи разнообразных полезных ископаемых и фермы по разведению всего подряд, начиная с колоний «душевых кабин» и заканчивая космическими кораблями.

Дико, конечно, звучит: ферма по разведению космических кораблей. И тем не менее, определение было точным. Здешние межзвёздные летуны были дальними родственниками тех самых пет, на спинах которых аборигены путешествовали по миру.

Понять, на каких физических принципах основано перемещение этих необычных китов — амфибий с планеты на планету я так и не сумела: не хватило знаний местной терминологии, она всё‑таки сильно отличалась от привычной. Живые корабли были способны выдерживать очень экстремальные внешние условия вроде агрессивных сред и серьёзных перепадов температур, могли на очень продолжительный срок (что‑то около месяца) останавливать обмен веществами с внешней средой, полностью восполняя собственные нужды за счёт внутренних запасов. Но при этом не могли существовать в разреженной атмосфере, плохо перенося пониженное давление, так что переход осуществлялся в непосредственной близости от планеты. А вот как именно определялась конечная точка маршрута при межпланетных перемещениях и как киты умудрялись не промахнуться, я тоже не сумела толком понять. Наверное, ориентировались на узлы концентрации информационного поля.

Кроме того, оказалось, что эти киты и в нормальной, привычной человеку атмосфере не способны находиться достаточно продолжительный срок, предпочитая газовой среде воду. Так что такого понятия, как орбитальные станции, здесь не существовало: местные города тоже были не способны подниматься в верхние слои атмосферы.

Закапываться в дебри градостроения я не стала (а дебри были густые и запущенные), но выяснила, что стены домов представляли собой родственников кораллов, только быстрорастущих. Стены эти были очень тонкими и прочными, и весили дома в итоге ничтожно мало. В воздухе же их поддерживали какие‑то другие местные эндемики, нечто вроде летающих водорослей, обитающих в облаках. Собственно, для того и поддерживалась над городом облачность, хотя как именно — я уточнять не стала. Вернее, попыталась, но очень быстро запуталась.

Выяснилось, что населённых миров у аборигенов четыре, все они похожи друг на друга и находятся относительно близко: чуть больше, чем в сутках пути. На это время пассажиры погружались в глубокий искусственный сон, чтобы избежать психологической травмы как мазуров, так и их «сожителей».

По поводу дальней связи Сур не то чтобы соврал, но не сказал всей правды. Связь между населёнными мирами была вполне устойчивой. Другое дело, что на более значительных расстояниях она действительно не работала: не хватало концентрации информационного поля. Но местные активно работали над этой проблемой.

Что касается ненаучных сфер жизни, досуг местные жители проводили так же, как и в моём родном мире: рисовали, слушали музыку, читали книги, занимались спортом и местным аналогом голографии, путешествовали и вдохновенно бездельничали. У них даже были собственные виртуальные игры, знакомиться с которыми я, впрочем, не спешила.

Да и в личной жизни всё было не так уж страшно. Легко относясь к интимной сфере и не видя ничего зазорного в одноразовых любовниках, они тем не менее подходили к вопросу семьи даже более ответственно, чем мы. Может быть, именно потому, что гораздо реже путали увлечение и желание плоти с настоящими чувствами.

Тут я вспомнила, что хотела поинтересоваться историей возникновения этой цивилизации и начала разыскивать информацию на тему, но меня некстати прервали приглашением к столу, а потом и вовсе стало не до того: вернулся дядя Боря в сопровождении Сургута.

— Ну, как оно? — едва ли не хором поприветствовали мы капитана. Он в ответ поморщился и отмахнулся:

— Да никак, просто полоски какие‑то нарисовали и всё. Хотя, говорят, это оно ещё спит.

— Тебе бы тоже стоило поспать, — явно не в первый раз проговорил сопровождающий. — Из практики наблюдения могу сказать, что знакомство с симбионтом лучше начинать на ясную голову, утром, — с лёгкой вежливой улыбкой заметил он.

— Ладно, зечики с тобой, — смирился дядя. — Пойду.

Тётя, разумеется, последовала за мужем в качестве моральной поддержки, а Сур — вновь сослался на неотложные дела и покинул наше общество. Вдохновлённые его примером, засобирались и гости: неожиданно обнаружилось, что время незаметно подобралось к вечеру, а то, что я посчитала обедом, на самом деле оказалось ужином.

— Алёна, можно тебя на пару слов? — неожиданно обратился ко мне Вараксин.

— Почему бы и нет, — я растерянно пожала плечами, задумавшись, где можно поговорить с мужчиной наедине. Но остальные проявили тактичность: учёные дружно покинули нас без своего товарища, а Василич вытолкал зубоскалящего Ваньку со словами «не лезь к сестре!».

— Собственно, я хотел пригласить тебя немного прогуляться, — спокойно проговорил мужчина, а я потерянно оглянулась, как будто рядом стоял некто, способный ответить на вопрос за меня.

— Только прогуляться? — с нажимом переспросила я. — Ничего кроме?

— Разумеется, — мужчина нахмурился, — ты за кого меня вообще принимаешь?

— Извини, — тут же пошла на попятный я. — Просто… мало ли? Местные вон не задумываются над темой близких контактов, может, и ты от них нахватался, — заметила со смешком, пытаясь сгладить неловкость. — Пойдём, конечно, ничего не имею против. А ты уже сумел разобраться с местным транспортом? — полюбопытствовала, когда собеседник вежливо пропустил меня вперёд в лифт.

Вот тоже странность. Я никогда не терялась в общении с мужчинами, — наверное, потому, что, во — первых, осознавала себя привлекательной, а, во — вторых, мне ничего от них не было нужно, — но сейчас с Анатолием чувствовала себя неуверенно. Гораздо неувереннее, чем с тем же Суром, хотя, казалось бы, тот — непонятный и непредсказуемый чужак, а этот — почти земляк.

Надеюсь, это всё потому, что к Сургуту у меня было время привыкнуть. Ну, или Вараксин просто меньше нравится мне как мужчина.

— Это не так сложно, как может показаться на первый взгляд, — пожав плечами, спокойно ответил он. — Если хочешь, я покажу. С одной стороны, тот факт, что эти существа живые, здорово нервирует. Но, с другой, в древние времена люди тоже пользовались ездовыми животными, и никому это не казалось странным, да и плюсы свои есть. Например, если животное хорошо обучено, оно может оказаться умнее и аккуратнее своего пассажира. И избежать столкновения на спине живого существа, определённо, проще: у него есть инстинкт самосохранения, оно проявит осторожность там, где техника послушно позволила бы пилоту разбиться.

— И когда ты только это успел, — растерянно хмыкнула я, качнув головой. — Я ещё только с теорией начала знакомиться!

Вот что значит — человек занимался делом, а не терзался вопросами «кто виноват», «что делать» и проблемами не то реально появившейся, не то воображаемой личной жизни.

— Местные охотно делятся знаниями. Во всяком случае, некоторыми, — со странной задумчивостью проговорил он.

В это время мы уже поднялись на окутанную туманом крышу здания, где ожидала готовая к старту пета. Интересно, когда Вараксин успел её вызвать? Может, планировал заранее?

Странно всё это и неожиданно. Мне не показалось, что мужчина так уж сильно заинтересовался моей скромной персоной, чтобы приглашать на романтические прогулки. Или просто умело скрывал свой интерес? Может, он вообще скуп на проявление эмоций, иногда и такое бывает.

Наверное, было опрометчиво вот так сходу доверять малознакомому мужчине, но я здорово сомневалась, что Анатолий решит сделать мне какую‑то гадость. Во всяком случае, давно знакомый с ним профессор полностью доверял «ответственному по всему», да и моё старшее поколение отнеслось к нему с уважением. Василич так вообще был настроен весьма благодушно: кажется, у них нашлись общие темы для разговоров.

— Как тебе нравится это место? — спросил Вараксин, вежливо подавая мне руку, чтобы помочь подняться на спину зверя. В отличие от Сура, на неровной поверхности Анатолий держался неуверенно, — наверное, как и я, не мог до конца довериться симбионту, — поэтому тут же присел и жестом пригласил меня последовать примеру. Я не стала возражать и устроилась рядом в такой же позе, лицом по ходу движения.

— Здесь красиво, — осторожно ответила я. — Но странно. Один душ чего стоит! Я, по — моему, до сих пор не привыкла к окружающей реальности и не могу поверить, что это теперь навсегда, — пожаловалась я, радуясь внимательному слушателю. Мужчина поглядывал на меня с лёгким сочувствием и пониманием, и это подкупало. — Но, с другой стороны, можно найти плюсы. Как минимум, мы живы, и это не может не радовать.

— Живы, да, — мрачно хмыкнул он, пустым взглядом созерцая пространство прямо перед собой.

Пета медленно скользила вокруг здания по нисходящей спирали настолько близко к стене, что, казалось, в отдельные моменты касалась её краем крыла.

— Там, на Земле, осталась твоя семья? — озарённая внезапной догадкой, уточнила я.

— Что? — он растерянно нахмурился, явно не понимая, что имеется в виду. — А, нет, не обращай внимания. Извини, что показался тебе настолько несчастным; я скорее раздражён происходящим, чем расстроен, — со смешком заметил Анатолий.

— Ну, изменить же всё равно ничего нельзя, — философски заключила я. Вараксин вновь покосился на меня с непонятно — задумчивым выражением лица, но не ответил, и некоторое время мы летели молча.

— А если я тебе предложу всё‑таки изменить сложившуюся ситуацию? — вдруг проговорил мой спутник, когда пета добралась почти до самого низа здания.

— В каком смысле? — озадачилась я. — Что ты имеешь в виду?

— В прямом, — по — прежнему глядя перед собой, спокойно ответил он. — Избавиться от этой дряни в организме и вернуться домой.

— Но он же умрёт, — растерянно пробормотала я.

Этот вопрос и подобная тема разговора застали меня врасплох, и было совершенно непонятно, что на это всё можно ответить. Я ещё толком не разобралась в своих мотивах и желаниях, только — только признала возможность начать новую жизнь, а тут вдруг — бац! — и снова какие‑то альтернативы.

Лучше бы он меня в самом деле на романтическую прогулку пригласил и пытался поцеловать! Я бы хоть примерно догадывалась, как на такой поступок можно реагировать.

— И что? — хмыкнул мужчина. — Какое тебе до него дело? Жизнь такая, все мы смертны, и эта тварь — в том числе. Зато ты останешься собой. Тебя ведь никто не спрашивал, хочешь ты или нет связывать свою жизнь с этой планетой, а я предлагаю выбор. Неужели ты не задумывалась о подобной возможности?

— Ты пригласил меня именно за этим? — медленно кивнула я. Интонация получилась вопросительной, но ответ был очевиден. — А почему только меня?

— У этих ребят отлично поставлена работа с поступающим материалом, — поморщился он. — Твоих товарищей уже обработали, Кузнецов с его мальчишкой — отмороженные учёные, которые воспринимают перемены с восторгом. Остальные наши, которые сейчас выздоравливают, тем более никуда уже не денутся. А ты не такая, тебе неприятны условия, в которые тебя загнали. Или я ошибаюсь?

— Но… как это возможно? Или они уже договорились с ЗОРом, просто нам решили не сообщать? Здесь ведь нет наших космических кораблей, а местные вряд ли согласятся куда‑то везти беглецов. Особенно с учётом убийства мазуров.

— Способ есть, не волнуйся. Если бы не было, я бы и не подумал травить душу такими вопросами, — хмыкнул мужчина. — Ну так что, ты согласна?

— Я… — пробормотала я и запнулась.

Он буквально читал мои мысли, озвучивал их вслух и предлагал реализовать недавнее желание. Пару дней назад я бы ответила однозначно, и даже перспектива смерти мазура не остановила бы меня всерьёз. Но первая обида прошла, я почти смирилась с новым положением вещей, да и… родители. Как теперь без них? Не могу же я их бросить! Надо хотя бы поговорить с дядей Борей, предложить ему. Кто знает, чего наобещал ему Сур и как уговорил на подобный шаг? Конечно, до сих пор абориген не лгал, но уж очень талантливо недоговаривал и тасовал факты. Может быть, и дядя купился, не выяснив всего до конца?

Чем его могли взять? Не мной ли?

— Почему ты не спросил об этом вчера? — грустно вздохнула я.

— Увы, ещё вчера у меня такой возможности не было, корабль прибыл только сегодня, — слегка пожал плечами Вараксин. — Я понимаю, тебе тяжело оставить родных, но — клянусь, это реальный шанс сбежать из этой тюрьмы! — проговорил он, строго глядя на меня.

Это было заманчиво. Это было настолько заманчиво, что я почти открыла рот, чтобы согласиться.

Не знаю, что остановило меня в первый момент; это, как ни стыдно признать, была не жалость к симбионту. И даже, увы, не страх оставить родных. В конце концов, они без меня не пропадут, да и я, наверное, сумею справиться одна. Тем более, я искренне верила, что контакт ЗОРа с этими существами всё‑таки наладится к общему удовольствию, и даже на моём веку.

Не позволило дать согласие устойчивое ощущение неправильности, неестественности происходящего. Я толком не могла сформулировать, что именно меня беспокоит, но всё внутри категорически возражало против поспешного решения. Что‑то казалось лживым или, напротив, остро резала слух недосказанность? И неточность эта по непонятной причине перевешивала все недомолвки Сура. Может быть, дело было в скрытом воздействии симбионта на мой разум, не знаю; но чужаку я сейчас верила гораздо больше, чем сородичу.

— Я должна подумать, — осторожно ответила я в конце концов.

— Подумать — это поговорить с капитаном? — хмыкнул Анатолий, окинув меня странным взглядом.

— Ну… да, а что в этом плохого? — я нахмурилась. — Мне кажется, он как мой отец имеет полное право участвовать в моей судьбе.

— А слабо принять важное решение самостоятельно? Без чужой подсказки? — мужчина усмехнулся уголками губ, продолжая буравить меня взглядом.

— В любом случае я хочу всё взвесить. Могу пообещать никому ни о чём не рассказывать. Или я должна дать ответ прямо сейчас? — ощущение странности происходящего усиливалось, стало всерьёз не по себе. А ещё потихоньку начало приходить понимание, что именно мне не понравилось: вот эта поспешность и таинственность. Почему он предложил только мне и именно сейчас? Почему возражает против разговора с родными?

Мой страх перед этим миром по — прежнему не хотел отступать, заставлял отчаянно цепляться за желание вернуть всё на круги своя и не позволял окончательно смириться. Страх был на стороне Анатолия.

Но штука в том, что я отчётливо осознавала: как было уже не будет. Даже если наступить на горло собственной совести и позволить убить мазура, даже если прямо сейчас очертя голову броситься в эту авантюру и рвануть подальше от чужого мира, всё равно жизнь изменится. Я останусь одна. Вараксин явно был категорически против попыток прихватить с собой всю мою семью, а без разговора с ними мой уход будет предательством. Почему он так уверен, что дядя Боря не согласится последовать моему примеру и уйти следом?

Я попыталась обратиться к мазуру — от безысходности и нежелания самостоятельно принимать решение — но тот молчал. Причём молчал не от невозможности высказаться, а от пресловутого нежелания давить и что‑то решать за меня. Демонстрировал свою точку зрения мазур очень странно: в ответ на попытки позвать его приходил мыслеобраз, очень точно изображающий заставку «абонент недоступен», появляющуюся в случае невозможности вызова человека через Инферно при помощи одной из популярных сетевых болталок. Откуда только нахватался? Небось, умудрился считать из моей памяти.

— Прямо сейчас, — кивнул Вараксин.

— В таком случае я не согласна, — решительно ответила я. — Верни меня домой.

— Очень жалко, — с расстановкой проговорил он. — Если бы ты согласилась добровольно, было бы проще.

— В каком смысле — добровольно? — испуганно ахнула я, порываясь встать.

Не знаю, зачем: не собиралась же я, в самом деле, прыгать со спины петы! Но — в любом случае не успела. Мужчина сгрёб меня в охапку и без особых затруднений подмял под себя. Из головы заполошно метнулись прочь все мысли, начиная с сожаления об упущенной возможности и заканчивая облегчением от отсутствия необходимости решать судьбу мазура. Остался только страх и непонимание происходящего.

— Пусти! Что ты делаешь?! — забилась я, пытаясь вывернуться из крепкой хватки. Увы, даже с учётом помощи симбионта, силы всё равно были не равны: Вараксин был крупнее, сильнее и по его коже тоже разбегалась маслянисто — чёрная плёнка. — Ты обещал, что это будет просто прогулка!

— Я солгал, — с неприятной ухмылкой сообщил он. — И лучше бы тебе перестать дёргаться. Вдруг, не удержу?

Я на мгновение замерла от неожиданности — а потом от страха, осознав, что происходит.

Пета стремительно пикировала вниз. Почти отвесно и так быстро, что это казалось больше похожим на падение. Сердце подскочило к горлу, застучало в ушах, кончики пальцев обдало холодом — и я на какие‑то доли секунды не то что сопротивляться перестала, даже забыла, как дышать, в ужасе глядя на стремительно приближающуюся стену воды, переливающуюся отражением закатных красок.

Из оцепенения меня вывел мазур, прислав волну уверенности и уже знакомую картину с человеком, висящим вверх ногами на ровной поверхности.

Опомнившись, я резко дёрнулась. Не так чтобы совсем успешно, потому что скинуть нападающего не удалось, но его болезненное шипение, мат и хлынувшая из разбитого носа кровь стали приятной наградой. Правда, ненадолго. Грязно выругавшись, мужчина, не пытаясь хоть немного соизмерить силу, наотмашь ударил меня по лицу.

Мог бы, наверное, и убить, не говоря о том, что фингал остался бы на пол — лица, но на моё счастье вовремя среагировал мазур и взял часть удара на себя, защитив мою голову знакомой чёрной плёнкой. Голова мотнулась, щёку обожгло болью, но этим и ограничилось.

— Ничего, мы с тобой позже поговорим, — со змеиной усмешкой пригрозил мужчина, а в следующее мгновение мы врезались в воду.

Правда, ощущения удара не было. Преграда была заметна глазу, а по ощущениям — лишь немного уменьшилось ускорение. Мы оказались отделены от толщи воды воздушным пузырём; наверное, его создавала пета, хотя информация о таких способностях местных амфибий мне не попадалась.

Состояние было странное. Разум отчаянно пытался уцепиться за какие‑то простые и понятные вещи: пузырь, механика перехода петы из воздушной среды в гораздо более плотную, способность симбионта компенсировать такой сильный удар.

Обо всём остальном думать было страшно. Всё остальное было чудовищно неправильно и состояло из одних вопросов. Что происходит? Зачем я так понадобилась этому мужчине? Кто он такой на самом деле? Куда и зачем меня везёт? Где и в чём он мне соврал?

Паника начала душить и попыталась окончательно лишить меня даже остатков здравомыслия, но тут появилась идея. Ведь все эмоции — это проявления деятельности разума, зачастую связанные с выбросом в кровь определённых химических веществ. А у меня есть чудесный, изумительный, самый лучший регулятор этого механизма, который способен легко и без излишних затрат нервов и времени привести меня в чувство. К мазуру я и обратилась с этой просьбой. Он ответил сомнениями и неуверенностью — мол, нельзя постоянно регулировать эмоции, плохо кончится, — но быстро согласился, что случай исключительный, и если не вправить мне мозги прямо сейчас, есть шанс, что они больше никогда не понадобятся.

Спасибо симбионту, полностью глушить эмоции он не стал, но их накал ощутимо ослаб и буквально через несколько секунд я обрела способность к здравому мышлению. Правда, ничего хорошего придумать не сумела.

Главный вопрос оставался один: зачем я настолько понадобилась этому типу, что он решил меня похитить. Даже никаких дельных мыслей не возникло, не считать же таковой идею о любви с первого взгляда! Поняла только, что он в любом случае планировал такой исход нашей прогулки — согласилась бы я на побег, или нет. И от этого стало спокойней и легче на душе. По крайней мере, я не изменила себе, даже получив такую возможность. Не предала родных и не обрекла добровольно на смерть безобидное и полностью зависящее от меня существо.

Мысль о том, куда именно мы направляемся, я отложила: надо думать, скоро узнаю. А вот подозрения о личности похитителя в голову закрались. Уж не связан ли этот «специалист по всему и сразу» с пиратами? Потому что своим поведением он никак не походил на законопослушного гражданина — такие девушек не похищают и не бьют! — а вот в образ бандита вписывался отлично. В связи с этой догадкой собственная дальнейшая судьба представилась мне в исключительно мрачном свете: ждать чего‑то хорошего от пиратов не приходилось.

Вопросов, стоило относительно спокойно задуматься над происходящим, возникло множество, и большинство из них лучше было бы задать себе с самого начала. Например, как Вараксин умудрился связаться с кораблём, который якобы прибыл за ним? Да и вообще, за считанные дни сориентироваться в непонятном чуждом мире и так быстро найти из него выход… не верилось.

Кажется, не для всех землян этот мир был такой уж чуждый, новый и незнакомый, и мне это категорически не нравилось.

Путь под водой продлился недолго. Я почти не смотрела по сторонам: во — первых, было темно, а, во — вторых, не было никакого настроения разглядывать пейзажи. Потом пета нырнула в какую‑то трещину, мрак стал вовсе чернильно — непроницаемым, а потом мы вдруг выскочили на яркий свет.

Переход оказался настолько резким, будто прежняя тьма была не просто тенью подводной пещеры, а результатом добавления в воду краски. Свет наполнял толщу воды, широким столбом спускаясь через отверстие в своде огромной и судя по правильной форме — рукотворной пещеры. К этой дыре мы и устремились, через несколько мгновений вынырнув в полу просторной сводчатой залы. Шлифованный тёмный камень стен прерывался только плоскими светящимися панелями, а пол — тремя тёмными провалами в воду, вроде того, из которого вынырнули мы.

Нас ждали. Трое высоких мужчин с характерными признаками наличия симбионтов в организмах; двое светловолосых и коротко стриженых, с похожими невыразительными лицами — слишком похожими для того, чтобы это было простым совпадением, — и один брюнет с неожиданно светлыми и холодными для такого цвета волос серыми глазами. Брюнет казался моложе двух других, но держался так, будто имел право ими командовать.

Рывком за плечо Вараксин поднял меня на ноги и толкнул, сопроводив тычок матерной конструкцией, сводившейся к короткой команде «шевелись», сам шагнул следом. Я едва не упала, но была подхвачена одним из «братьев», который сноровисто заломил мне руки за спину. Второй блондин тут же перескочил на освободившуюся спину петы и исчез под водой.

— Наконец‑то ты, — ворчливо проговорил брюнет. — Это ещё что? — он кивнул в мою сторону.

— Моя компенсация морального ущерба, — хмыкнул Вараксин. — Девка с транспортного корабля.

— Вот только девок нам и не доставало для полного счастья, — брюнет недовольно поморщился и кивнул своему спутнику, который передал меня Анатолию.

— Тебе никто и не предлагает, — усмехнулся он. — А она красивенькая, чистенькая. Вот вытряхнем из неё эту гадость, можно будет или поразвлечься от души, или продать за круглую сумму. Не хуже меня знаешь, сколько стоит на рынке красивая нетронутая землянка. Пошла, — придерживая руки в захвате одно ладонью, мужчина звучно шлёпнул меня пониже спины. Спасибо мазуру, я этого даже не почувствовала.

Да и не только за это ему спасибо. Если бы симбионт не контролировал моё эмоциональное состояние, я бы наверняка тряслась от страха и захлёбывалась слезами. И задавала глупые вопросы из разряда «как ты мог?!» и «за что?!». А сейчас мне вполне хватало выдержки молчать и думать: больше мне всё равно ничего не оставалось. Сознательная часть утверждала, что сейчас лучше не рыпаться и вообще вести себя так, будто меня здесь нет. Глядишь, и они о моём существовании забудут?

Первым делом я обратилась к симбионту с вопросом о возможности связи со своими. Знаю, надо было сделать это раньше, но… все мы задним умом крепки! Оказалось, впрочем, даже большая расторопность в этом вопросе не помогла бы: мазур сообщил, что связь пропала гораздо раньше, ещё в конце нашего разговора на спине петы. В ответ же на закономерный вопрос, как такое возможно, он только, фигурально выражаясь, развёл руками.

Тем временем недолгий путь по коридорам совершенно земного вида (мне показалось, или в какой‑то момент мы миновали корабельный шлюз?) завершился у одной из ряда одинаковых дверей.

— Наслаждайся одиночеством, потом некогда будет, — со смешком распорядился мужчина, вталкивая меня внутрь небольшой квадратной комнатушки. За спиной с тихим шипением закрылась дверь.

Если на корабле наших братьев по разуму комнатки только напоминали камеры скудостью обстановки и со скидкой на чуждый разум действительно могли быть чем угодно, то это явно была камера для содержания пленников. В помещении размером два на два метра присутствовала только голая койка и такой же, как на «Лебеде», туалет. То есть, корабль явно был земной, хотя это и казалось абсурдом.

Стало быть, подозрение моё оправдалось, и этот тип явно связан с пиратами. Интересно, изначально ли? Или останки настоящего Анатолия Вараксина можно найти где‑нибудь на Мирре?

О собственной судьбе я старалась не вспоминать: мужчина определил её более чем ясно, и ждать от него сострадания и пробуждения совести было, по меньшей мере, глупо. А вот попытаться найти выход, или хотя бы позвать на помощь стоило. Дело было за малым: найти способ.

Связи с внешним миром у меня — а, главное, у мазура, — не было. Возможности побега — тоже. Кажется, самое время впасть в отчаянье…

Я на всякий случай медленно обошла своё узилище, приглядываясь к стенам и прислушиваясь к себе и мазуру. Тщетно: идиотами тюремщики не были, о невозможности контактов с внешним миром позаботились особо. Оставалось надеяться только на случайность и на тех, кто остался снаружи. Главным образом, конечно, на Сура.

В том, что наши перемещения контролируются, я была уверена. Вот только… до какой степени? Не посчитает ли Сургут этот вылет тем, чем посчитала поначалу я — романтическим свиданием — и обеспокоится ли своевременно? Вараксин явно не планировал возвращаться, а, значит, задерживаться на этой планете никто не собирается, и в ближайшем будущем они предполагают совершить побег на том самом корабле, где я оказалась. И когда нас начнут искать, может стать слишком поздно.

Я вдруг поняла, что не имею ни малейшего представления о боевых возможностях местных жителей. Способны ли они захватить корабль, или хотя бы сбить его? Всё‑таки, быстрая смерть — она желательней той участи, которую мне готовили пираты.

«Тьфу! Ну что за склонности к суициду?! — мрачно вопросила я саму себя. — Чуть что — сразу мысли о простейшем варианте. Нельзя об этом думать. Надо верить в Сура и остальных, меня непременно спасут. Не могут не спасти!»

Правда, самоубеждение не слишком‑то помогло. Не способствовали вере в чудеса гладкие белые стены вокруг и жёсткая койка, на которую я присела.

Некоторое время так и эдак покрутив в голове неприятную мысль, я осторожно уточнила у мазура, не может ли он как‑нибудь быстро и надёжно меня убить? Так, чтобы не смогли откачать. Но только в самом крайнем случае, если вдруг его самого начнут убивать; ведь это, скорее всего, будет значить, что помощь не придёт.

Симбионт поначалу отчаянно сопротивлялся этой мысли, но потом всё‑таки сдался и пообещал что‑нибудь придумать, но посоветовал больше доверять своим сородичам. Не знаю уж, кого он имел в виду под «сородичами»; вряд ли людей в целом (насколько они достойны доверия, я только что узнала), скорее, родителей и Сура. А я волевым усилием всё‑таки переключилась на другую тему.

Зачем здесь находились эти люди? Кто они? Земляне или аборигены? Ведь база явно оборудована не пару дней назад, по всему видно — засели они здесь достаточно давно. Есть ли у Сура и его товарищей какие‑то подозрения об их существовании, или для них это такая же неожиданность, как для меня? Связаны ли они с местной преступностью, о существовании которой упоминал Сургут, или пришлые?

И какое отношение здешние обитатели имеют к пиратам на Мирре? Ведь Вараксин мог покрывать (а, точнее, целенаправленно не замечать) только соседей по планете, и к здешней цивилизации отношения не имел. Это была малая часть огромной разветвлённой сети? Тогда эта сеть настолько разветвлённая, что превосходит возможности официальных властей, вездесущих журналистов и вообще все разумные пределы. Я, конечно, понимаю, что существует организованная преступность, и некоторые независимые миры живут исключительно за счёт пиратского промысла, но… масштаб был явно слишком велик для того, чтобы подобная сеть могла существовать в реальности, а не только в моей фантазии.

Если же отбросить вариант галактического заговора, связь оставалась всего одна: паразиты. И она мне очень, очень, очень не нравилась!

Я забралась на койку с ногами и вперила взгляд в пространство. Было тихо, пусто, одиноко и страшно. Страшно даже несмотря на помощь мазура. Гораздо страшнее, чем было во время перелёта на живом корабле чужаков: там к нам относились бережно и там мы могли надеяться на оптимистичный исход, а здесь… в компании этих людей меня не ждало ничего хорошего.

Какое я всё‑таки непоследовательное существо. Совсем недавно готова была много отдать, чтобы покинуть эту планету и избавиться от симбионта, а теперь… домечталась, дура! Вот и улечу сейчас, и без мазура останусь. А заодно — уже по — настоящему останусь без свободы выбора. И в таких условиях, что вот именно сейчас смерть действительно представляется лучшим выходом. Потому что я хоть и была тепличным цветочком, выросшим за широкими плечами дяди Бори, но отчётливо осознавала, чем для меня обернутся развлечения этого урода или, хуже того, продажа какому‑нибудь другому отморозку.

Космический Разум, ну зачем я с Суром поругалась? Зачем остановила его тогда? Дотряслась над своим желанием «первый раз по любви», проявила гордость и сознательность. Что с них толку теперь?! Было бы хоть, о чём приятном вспомнить, а теперь…

Нет, нельзя об этом думать. А то я так скачусь в совсем уж чёрную тоску, и не смогу разумно действовать даже в том случае, если предоставится такой шанс.

Хоть бы Сур быстро забеспокоился! Хоть бы нас быстро нашли!

И хоть бы Вараксин не надумал «поразвлечься» прямо сейчас.

Я бросила затравленный взгляд на дверь, но та оставалась неподвижной. А в ответ на моё беспокойство пришла волна поддержки и уверенности от мазура. С заверениями, что уж пока он здесь, ничего подобного мне не грозит. С радостью воспользовавшись возможностью отвлечься от мрачных мыслей на нечто менее жуткое, я принялась выяснять у симбионта, почему так и что конкретно он имел в виду. И получила целую лекцию о местных криминальных элементах.

Оказалось, преступность в этом мире хоть и существовала, но имела существенные отличия. Например, такого понятия как «изнасилование», попросту не существовало. Не потому, что за это не наказывали, а потому, что при наличии симбионта в организме женщины совершить над ней это действие было технически невозможно.

Ещё были преступления, связанные исключительно с симбионтами. Например, выяснилось, что они не такие уж неуязвимые, как казалось на первый взгляд, и существовали всевозможные способы воздействия на них, которые, в свою очередь, влекли за собой целый список специфических нарушений. Например, влияние на мазура с целью принуждения к чему‑то его человеческого симбионта, или убийство мазура, или шантаж человека убийством симбионта. Получается, если бы я согласилась на побег, по местному законодательству я совершила бы уголовное преступление…

Впрочем, могла бы и догадаться. Если мазуры — разумные существа, они настолько же равноправные (со скидкой на некоторые особенности жизнедеятельности) члены местного общества, и вполне ожидаемо, что их защищает местный закон.

Я вновь спросила, нет ли возможности хоть как‑то связаться с «большим миром» — например, украдкой передать сообщение через чужого симбионта, — и мой сожитель обещал подумать, но порекомендовал не слишком полагаться на эту возможность. Неизвестно, как «квартиранты» моих новых тюремщиков могли отреагировать на подобную просьбу. В ответ на вполне резонное удивление — ведь Вараксин сотоварищи явно планировали избавиться от мазуров, как они могли их покрывать — он разразился чередой сумбурных малопонятных образов, и некоторое время было потрачено на уточнение этого вопроса.

Оказалось, дело во всё том же наплевательском отношении этих существ к причинно — следственным связям. То есть, они действительно понимали, что люди хотят от них избавиться, но относились к этому философски. Мол, если захотят — всё равно избавятся, а так и совесть будет чиста, и вообще интересы носителя на первом месте. Нет, на первом, конечно, всё‑таки выживание вида, но доказать, что эти бандиты как‑то угрожают мазурам в целом, было трудно. Во всяком случае, я этого точно не могла.

Время тянулось издевательски медленно. В этот раз потеряться в его потоке не давал симбионт, и я никак не могла определиться, радует меня это или огорчает. Опять отчаянно хотелось уснуть и проснуться в совсем другом месте и при других обстоятельствах. Правда, сейчас борт «Лебедя» уже не был обязательным условием, сейчас я была согласна на уютную комнату с большой кроватью и панорамным выпуклым окном, открывающим вид на парящий город.

Чудилось, что вот — вот откроется дверь, и на пороге появится Вараксин или кто‑то ещё из его подельников. Придёт, и убьёт моего симбионта, а потом жизнь моя окончательно превратится в кошмар.

Как именно можно убить мазура, не трогая носителя, я не знала и специально не стала уточнять. Было страшно узнать, что это всё делается быстро и буднично, может, даже на расстоянии. Что я точно так же засну, как в лаборатории у того биолога, куда водил меня Сургут, а потом проснусь, уже лишённая своей единственной и, как оказалось, такой нужной и надёжной защиты.

Я то задумывалась над какой‑нибудь малозначительной ерундой и почти полностью успокаивалась, то накручивала себя. Мысленно взывала к Суру и родным. Давала себе сотни клятв и зароков «никогда больше» и «всё исправить» на случай собственного спасения, чтобы тут же о них забыть и придумать десяток новых. Когда человек оказывается в безвыходном положении на волоске от чёрной дыры и когда надеяться не на что, мало кто не уверует в высшие силы. И почему‑то людям свойственно думать, что этим высшим силам есть какое‑то дело до их просьб, страхов и обещаний.

Не знаю, симбионт помог или в какой‑то момент организм решил воспользоваться кратковременной иллюзией спасения, но я в конце концов забылась нервным поверхностным сном. Снилась мне предсказуемо всякая гадость, заставлявшая то и дело просыпаться и уже с облегчением обнаруживать себя в неизменном положении. Может, если бы я нормально легла и вытянула ноги, был шанс заснуть крепче, но я сознательно этого не делала. Вообще боялась пошевелиться; казалось, стоит закрыть глаза, и именно тогда случится всё самое ужасное. Очень хотелось встретить неприятности лицом к лицу, а не обнаружить себя, проснувшись, в этих самых неприятностях по уши.

Хотя, нет. По уши я была в них сейчас, а всё то, что могло бы случиться, погребло бы меня с головой.

Что это пробуждение отличалось от предыдущих, стало понятно сразу: очнулась я от собственных слёз и ощущения, что мою голову разрывают на части. Несколько бесконечно долгих секунд задыхалась от боли и отчаянья, а потом через эту стену начали просачиваться и другие ощущения. Тоска. Чувство вины. Ощущение потери чего‑то важного, нужного, основополагающего; даже не опоры под ногами, а самой сути и цели жизни.

Далеко не сразу я сообразила, что эти эмоции принадлежат не мне. Мои собственные страхи и тревоги в первое мгновение просто потерялись в этой лавине.

Встревоженная, поспешила обратиться к симбионту с вопросами, и вскоре получила исчерпывающий ответ: мы взлетели. Пока ещё не покинули атмосферу планеты, но поднялись существенно выше города, название которого я так и не удосужилась узнать.

И теперь уже не узнаю.

 

Глава девятая

в которой высшие силы обретают конкретное лицо

Я всегда думала, что самое страшное, что со мной может случиться, — это гибель родных. Перспектива собственной смерти никогда не казалась настолько же чудовищной. В конце концов, мертвецу уже нет никакой разницы, что там происходит в мире с совсем недавно ещё дорогими ему существами и его бренной оболочкой. Но этот страх был застарелый, привычный. К голове дяди Бори никто на моих глазах не приставлял бластер, Ванька не падал на потерявшей управление леталке, тётя Ада не истекала кровью на моих руках; только в страшном сне или воображении. Я отдавала себе отчёт, что всех рано или поздно не станет, и, как любой нормальный взрослый человек, примирилась с этой мыслью.

Даже нападение чёрных клякс на «Лебедь» было почти нестрашным. Во всяком случае, в сравнении с теми эмоциями, которые я испытывала сейчас: обречённостью и наполненным ужасом пониманием, что вот это — всё, конец.

Будь проклят тот момент, когда я узнала об ограниченности возможностей местных кораблей! Если бы не эти знания, у меня до самого конца оставалась бы надежда и, может быть, было бы легче.

А потом страх вдруг перегорел, потух, и осталась одна только всепоглощающая усталость и безразличие. Усталость от всего и сразу — от жизни, от собственных недавних дурацких метаний, от прежних надуманных проблем и этого самого страха. Хотелось, чтобы всё поскорее закончилось, но просить мазура прекратить это самое «всё» прямо сейчас я не спешила. Не знаю, почему; вместе со страхом перегорела и надежда, и вера в чудеса. Наверное, просто не вспомнила об этом простом выходе. Или мешал сделать последний шаг пресловутый инстинкт самосохранения, оказавшийся слишком сильным. Или я оказалась слишком трусливой для этого?

Некоторое время я сидела, прислушиваясь к неприятным ощущениям в затекших конечностях и тоске мазура, а потом дверь открылась и на пороге появилась привычная уже чёрная клякса.

На мгновение сердце замерло, будто я упала с большой высоты, а потом вдруг заколотилось нервно и часто — часто, когда чёрная плёнка расступилась, обнажая знакомое лицо.

Сур не успел и рта раскрыть, когда я сорвалась со своего места и оказалась рядом с ним. Обхватила обеими руками, прижимаясь к твёрдой броне, роль которой сейчас выполнял симбионт мужчины, уткнулась лицом в широкую грудь и судорожно всхлипнула от облегчения: это был не сон. Сур действительно стоял здесь, живой и настоящий, совсем так, как я мечтала пару часов назад.

Подозрения и мысли о невозможности подобного появления возникли с опозданием. А вдруг это не он, а обманка? А вдруг он на самом деле с ними заодно?!

— Всё хорошо, — убеждённо проговорил мужчина, неловко меня обнимая. — Всё позади.

Откуда‑то извне пришла волна чужих эмоций — приглушённых, тусклых, совсем не похожих на чувства симбионта. Тепло, неуверенность, растерянность, облегчение, забота, беспокойство, что‑то ещё… Ощущение было мимолётным и быстро прошло. Показалось? Или мне удалось через мазура уловить часть эмоций мужчины? В голове промелькнули смутные сумбурные обрывки воспоминаний о способе выживания местных патрульных и предположения, как именно этот контакт мог получиться, но вскоре их смыло несколько запоздалым чувством радости.

Какая, в сущности, разница, что это было? Главное, он всё‑таки пришёл. Сумел, не бросил, пришёл — сам, не поручил кому‑то другому.

— Я так испугалась, — жалобно всхлипнула я, пытаясь прижаться крепче, а ещё лучше — спрятаться у него под мышкой от всего и сразу. — Он сказал, что я… что за меня… что меня…

Очень хотелось выплеснуть свой страх, выговориться, рассказать, как мне было плохо, и как я рада, что он пришёл, только слова застряли в горле. Дыхание перехватило от подступивших слёз облегчения.

— Чш — ш, не надо, забудь, — тихо произнёс Сур, обнимая меня крепче, и мягко погладил по голове. Я уже вполне отчётливо ощутила эмоции. Его эмоции. Растерянность и искреннее удивление — знать бы ещё, чему? — а следом — беспокойство и, кажется, нежность. — Пойдём, нечего тебе здесь делать.

Прозвучало несколько раздражённо, а потом — я глазом моргнуть не успела! — мы уже оказались в жилом блоке внутри космического корабля. Вряд ли того же самого, что увёз нас с Мирры, но совершенно неотличимого.

— Теперь ты в безопасности, — проговорил мужчина и как будто вознамерился отстраниться.

— Стой! — испуганно воскликнула я, вцепляясь в него изо всех сил. — Не уходи, пожалуйста! То есть, я понимаю, что ты, наверное, нужен там, но я… мне…

— Где — там? — уточнил он.

— Ну, там же захват корабля, всё такое… — несколько растерялась я от такого вопроса.

— Корабль садится на планету, — успокоил меня Сургут. — Не волнуйся, их всех уже поймали.

— Но… как?! Ваши корабли же не могут подниматься настолько высоко…

— Не могут. Зато они способны создавать локальные проколы пространства и перемещать своих пассажиров на небольшие в космических масштабах расстояния с высокой точностью, — спокойно пояснил он. — Этого было достаточно.

— Спасибо, — глубоко вздохнув, проговорила я и опять уткнулась лбом в его грудь. — Я так надеялась, что ты придёшь, и так боялась, что не успеешь. Прости меня, пожалуйста!

— За что?

— За то, что злилась, что вела себя как ребёнок. Я…

— Аля, не надо, — мягко, но настойчиво оборвал он мои покаяния, на мгновение чуть крепче прижал, но тут же ослабил хватку, кажется, боясь причинить боль. — Сейчас ты наговоришь глупостей, а потом будешь жалеть. Тебе надо успокоиться и взять себя в руки, и если тебе по — прежнему будет, что мне сказать, я с радостью выслушаю.

Я в ответ шмыгнула носом, лишь теперь заметив, что успела разреветься. Справедливость слов мужчины вызывала сомнения, но сейчас не было ни сил, ни желания спорить. Главное, он стоял рядом, обнимал, гладил по голове и, кажется, его совсем не раздражали эти слёзы.

И только одна вещь не давала мне полностью расслабиться и ощутить себя почти счастливой.

— Сур, а тебе обязательно сейчас находиться в этой броне, да? — смущённо уточнила я. — Просто она твёрдая…

— Нет. Но я не думаю, что убрать её — хорошая идея, — возразил он. И почему‑то в голосе мужчины мне почудилась улыбка.

— Прости, я понимаю. Мало ли, вдруг понадобится…

— Не в этом дело, — уже со вполне явным смешком отмахнулся я. — Симбионту проще распространиться по коже, чем по поверхности одежды. Второе тоже возможно, но это отвлекает и не так удобно.

— Кхм. То есть, это сейчас твоя единственная одежда? — дошло до меня. Не знаю, как это выглядело со стороны, но по ощущениям — покраснели у меня даже уши. Не от самого факта «неодетости» мужчины (выглядело всё вполне прилично), а от подтекста моего предложения.

— Да.

— Извини, — вновь покаялась я. Желание отстраниться, продиктованное смущением и чувством неловкости, промелькнуло, но было проигнорировано: слишком хорошо, чтобы лишаться этого ощущения из‑за какого‑то пустяка.

В объятьях Сура было тепло. Причём не с физической точки зрения, а… с эмоциональной, что ли? Ему даже не обязательно было искать слова утешения, да и вообще говорить, чтобы я поверила, что страшное позади. Достаточно вот так стоять, медленно гладить меня по волосам и с каждым прикосновением заражать своим спокойствием, уверенностью, силой.

Я чувствовала в себе способность простоять так до очередного Большого Взрыва и даже дольше, вот только никто мне подобного не позволил.

— Прибыли, — тихо проговорил Сур, и через мгновение мы уже стояли на спине петы. Высоко над головой, затеняя звёзды, читался силуэт чего‑то огромного, медленно скользящего нам навстречу. Отблески близкого города не позволяли угадать очертания, лишь соскальзывали по гладкой шкуре то здесь то там при малейшем движении, подчёркивая внушительные габариты.

— Это корабль? — вполголоса поинтересовалась я. — Вот бы на него живьём при свете дня глянуть!

— Успеется, — отозвался мужчина. — Это не такое уж редкое зрелище.

— А куда мы сейчас?

— К твоим родным, они очень волнуются.

— Представляю, — судорожно вздохнула я в ответ.

Дальнейший путь мы тоже проделали в молчании. Хотелось задать добрую сотню вопросов: откуда узнали о моей пропаже, как вышли на след пиратов, кто они такие на самом деле, как связаны с событиями на Мирре. Но, с другой стороны, было боязно узнать правду. Не говоря уже о том, что лишний раз вспоминать об этих людях отчаянно не хотелось.

А Сур почему‑то не спешил выпускать меня из объятий. И думать об этом было одновременно страшновато и приятно.

Вскоре, впрочем, всё равно пришлось отстраниться, чтобы сойти с крыла петы и добраться до лифта. Тело сковывала слабость, наверное, вызванная последними впечатлениями и напастями. Мелькнула мысль, как здорово было бы, если бы мужчина донёс меня на руках, и я даже почти открыла рот, чтобы высказать это предложение вслух, но своевременно осеклась и устыдилась. Представляю, как бы он отреагировал!

Хотя… наверняка — спокойно. Он вообще на всё реагировал спокойно. И от этого я в его компании слишком часто ощущала себя круглой дурой и совсем уж неразумным ребёнком.

— Аля! — первой моё появление заметила тётя, и посторонние мысли тут же вылетели из головы, буквально выжатые вместе с последним воздухом крепкими объятьями.

Тётино стремление потискать меня неожиданно разделил Ванька. Братец, как подрос, начал активно уклоняться от объятий и недовольно морщить нос в ответ на попытки, так что мы обе оставили их уже лет пять назад, а здесь вдруг сам проявил инициативу. И выглядел при этом совсем не взрослым, а каким‑то потерянно — ошарашенным. Кажется, действительно не на шутку обеспокоился.

— Спасибо, Сур! — тем временем обратился к сопровождавшему меня мужчине дядя Боря, обеими руками крепко пожимая его ладонь. Пожалуй, волнение капитана выдавала только вот эта чрезмерная порывистость.

— Это мой долг, — спокойно ответил Сургут, и эти слова неожиданно больно и обидно кольнули.

Впрочем, почему — неожиданно? Давно пора было признать, что этот мужчина мне очень нравится. И было приятно думать, что он сломя голову бросился мне на помощь потому, что я — это я, а не потому, что я — это его работа.

— Интересно, и почему я ему совершенно не верю? — риторически вопросил рядом Василич, с явной насмешкой разглядывая аборигена. Только начавшаяся формироваться обида от этих слов пошатнулась, а когда Сур сделал вид, что ничего не услышал, да ещё поспешил сбежать, — рухнула вовсе.

— Думаю, пока не стоит оставлять Алёну в одиночестве, ей нужна поддержка. Доброй ночи. Прошу прощения, мне нужно кое‑что уладить, — он кивнул на прощание сразу всем и вышел.

— Ох, Алёнушка, ну и буча тут из‑за тебя поднялась! — протянул штурман, ознаменовав тем самым переход от малосодержательных восторгов к более — менее конструктивному разговору.

К этому моменту все расселись у стола, и тётя приступила к своему любимому занятию и даже почти Великой Миссии в этом мире — кормлению окружающих до той стадии, когда в них уже перестаёт влезать. Правда, на этот раз ей пришлось прибегнуть к помощи мужа.

Есть ощущение, что невозможность самой заниматься вопросами питания станет в её случае главным аргументом за окончательную ассимиляцию и допущение в организм подселенца.

— Не трогай ребёнка! — воинственно нахмурилась тётя Ада. — Можно подумать, она виновата, что вы эту гадину ползучую сюда допустили! Мужчины, тоже мне! Защитники! Один вон защитник и нашёлся, даром что полосатый. Зато почти как тигр, — под конец тон стал мягким и воркующим, а на губах появилась тёплая и неуместно умильная улыбка.

— Мама Ада, а тебя муж не заревнует? — весело поинтересовалась я.

— А хоть бы и заревнует, ему полезно, — философски отмахнулась она. — Да только Сур с симпатиями уже, по — моему, вполне определился. Вон как сорвался тебе помогать!

— Да ладно, он же сказал, что это его… — начала я, но осеклась, когда старшие мужчины обменялись очень выразительными взглядами и синхронно пожали плечами. И осторожно уточнила: — Или я чего‑то не знаю?

— Да как тебе сказать, — задумчиво протянул дядя Боря.

— Да так и говори, — оборвал его ухмыляющийся Василич. — У нас сложилось впечатление, что ради твоего спасения этот, — он кивнул на дверь, — чуть ли не на должностное преступление пошёл.

— Откуда такие выводы? — вытаращилась я на штурмана.

— Ну, выводы эти сомнительные, — возразил капитан. — Мы всё‑таки судим со своей точки зрения, отталкиваясь от собственного жизненного опыта.

— О чём судите‑то? — окончательно потеряла я нить разговора.

Оказалось, почти сразу после моего ухода в гости зашёл тот самый Дрон. Он давно обещался, да ещё откуда‑то был в курсе «омазуривания» дяди Бори, и решил его проведать. Василич с Ванькой в самом деле дружно решили, что меня увезли на свидание, поэтому и не думали волноваться, и некоторое время они вполне мирно болтали о жизни в целом и о быте и нравах аборигенов — в частности.

А потом вдруг заявился Сур. Мрачный, сосредоточенный, с почти такой же каменной физиономией, какая была у него на корабле в первые дни полёта, уже в броне, и с порога заявил Андрею, что нужна его помощь. На резонный вопрос нашего соотечественника, чем скромный «водила» может помочь многоуважаемому товарищу с настолько широкими полномочиями, что самому Дрону неловко примазываться, Сур ответил, что необходимо поработать по прежней специальности, пилотом человеческого корабля.

Здесь уже насторожились все присутствующие, а Андрей осторожно ответил, что ему, конечно, не трудно помочь, но хотелось бы услышать подробности, а так же узнать, с какой целью многоуважаемый Сургут решил сообщить об этом лично.

Ответ Сура дословно звучал «Меня блокируют, по — другому не получается». Василич с Ванькой ничего не поняли, а вот Андрей, культурно выражаясь, совершенно опешил и буквально поперхнулся воздухом, но зато сразу подорвался с места со словами «Что вообще у вас там происходит?!» Сургут с тем же каменным лицом заявил, что «Алёну похитили и намереваются вывезти с планеты», а он намерен этому помешать. Мол, добровольцы и корабль есть, и нужен кто‑то, способный посадить чужую посудину.

Может, всё прошло бы спокойней, но на беду именно в этот момент в общую комнату по какой‑то надобности вышла тётя Ада и услышала как раз то, что ей меньше всего стоило слышать. В итоге атмосфера в семье воцарилась нервная и истерическая, а Сур с Андреем поспешили сбежать.

— Вот мы и решили, что он в это всё ввязался в нарушение какого‑то там приказа свыше, — резюмировал краткий пересказ в лицах дядя Боря.

— А, может, он просто очень ответственный? Ну бывают же такие люди, которые собственные понятия о чести ставят выше… — осторожно начала я возражать, но быстро сдулась под насмешливо — сочувственными взглядами мужчин и поспешила сменить тему. — Странно, почему ему запретили догонять пиратов?

— Может, не хотели рисковать своим кораблём, — пожал плечами наш капитан. — Мы же так до сих пор не имеем представления о боевых возможностях местных космических зверей. Или хотели накрыть всю сеть. Может, там шпион какой‑нибудь был на корабле! Сложно судить, не владея всей информацией.

— А если у него будут проблемы?! — тут же встревожилась я.

— Если ты самоотверженно бросишься его защищать, они точно будут, — ехидно отозвался Василич.

Капитан бросил на него укоризненный взгляд и ответил гораздо более сдержанно. Хотя на первой же фразе, произнесённой совершенно спокойным тоном, я залилась краской и пожалела о своём вопросе.

— К влюблённым девушкам даже военные и разведчики относятся более — менее снисходительно, но здесь проблема в другом. Во — первых, мы так толком и не знаем, кем на самом деле работает Сур и, соответственно, не имеем ни малейшего представления, где находится его гипотетическое начальство. А, во — вторых, нельзя уверенно сказать, что у него непременно будут проблемы. Мы могли что‑то неправильно понять, или здесь к подобному относятся лояльней, и всё ограничится выговором. Не надо заранее себя накручивать.

— Я не влюблённая, — обиженно проворчала я.

— А все, конечно, так и подумали. И подумают те, от кого ты кинешься его защищать, — вновь съехидничал штурман. — Что ну совсем не влюблённая. Ни капельки!

— Жень, уймись, совсем затюкал девчонку, — заступился дядя.

— Да я же не со зла, — не стал вредничать тот. — Это из меня так беспокойство выходит. Ада Измайловна вон могут позволить себе взрыднуть от облегчения, а нам с тобой, Боря, по должности не положено. К тому же, я девчонку не тюкаю, а развлекаю и отвлекаю, это две большие разницы.

— А со стороны и не скажешь, — усмехнулся капитан, после чего перевёл на меня внимательный и строгий взгляд и спросил: — Как ты себя чувствуешь, Алёна?

— Всё хорошо, — неуверенно улыбнулась я в ответ. — На самом деле, со мной ничего страшного случиться не успело, просто немного посидела в камере. Меня в основном собственная фантазия запугивала, а не пираты. Думаю, Сур перегнул палку: я вполне сумею уснуть и в одиночестве, здесь уж точно бояться нечего.

— Алечка, не мели чепухи, — строго возразила тётя. — Можно подумать, я свою девочку не знаю! Хорошо бы тебе принять какого‑нибудь успокоительного, чтобы выспаться как следует, но его нет. Так что я тем более с тобой побуду, и даже не думай возражать!

— Да есть у меня успокоительное, — вздохнула я, красноречиво погладив чёрную полоску на руке. — Если оно, конечно, сработает.

Мазур, по — моему, тоже ещё не до конца отошёл от стресса, был заторможенным и будто оглушённым. На вопросы отвечал полным сумбуром, поэтому вскоре я перестала даже пытаться его теребить — пусть отдыхает. Он и так для меня сделал всё, что мог, и сам страху натерпелся.

Ещё некоторое время мы обсуждали мои злоключения, но ничего конкретного не могла сказать ни я, ни родные. Оставалось ждать объяснений тех, чья осведомлённость не оставляла сомнений, а именно — Сура или, хотя бы, Андрея. А вскоре все разошлись спать.

Тётя Ада действительно, как и собиралась, составила мне компанию. Правда, не сказала бы, что её присутствие сказалось особенно благотворно: я всё равно долго ворочалась и терзалась сумбурными мыслями и переживаниями. Правда, для разнообразия переживала не столько о собственных бедах (наверное, потому, что они уже закончились), сколько о проблемах Сура. Было ужасно неловко и обидно, что из‑за меня этот человек заработал столько проблем на свою голову. И почему‑то совсем не верилось в утешения старших.

В итоге заснула я уже под утро, да и сон был рваный, нервный. Однако, кошмары мне не снились, я ни разу не заснула настолько крепко. Тревожили всё те же мысли и воспоминания, причудливо искажаясь и меняясь местами.

С рассветом я устала мучиться от пустых тревог и встала — невыспавшаяся, издёрганная и в дурном настроении. Тётя ещё спала, и будить её я не стала. На широкой кровати мы с ней дург друга не стесняли, моих метаний она не заметила, а особой необходимости обращаться к ней за моральной поддержкой я не видела.

А вот в общей комнате нашлась приятная компания в лице дяди Бори. Он с задумчивым видом сидел за столом и внимательно разглядывал стакан с какой‑то насыщенно — синей жидкостью, причём разглядывал настолько сосредоточенно, будто намеревался взглядом заставить взлететь. Моё появление мужчина заметил далеко не сразу.

— Здравствуй, Аля, — он вскинул взгляд, когда я уже приблизилась к столу.

— Доброе утро, — кивнула я, присаживаясь напротив. — Что это? — полюбопытствовала, кивнув на стакан.

— А, это… я так понимаю, местный чай. Сижу вот и пытаюсь понять, хочу я его попробовать или нет, — усмехнулся капитан. — Здесь, конечно, интересно и есть свои плюсы, но привыкать к новой еде сложновато.

— Очень хочется посмотреть, как мама Ада будет осваивать местную кухню, — согласно хихикнула я.

— Ну, она любит морепродукты, — тонко усмехнулся он. — Как прошла ночь? Кошмары не беспокоили?

— Нет, но всё равно нервно. Думалось… всякое, — поделилась я. Скрывать что‑то было глупо: шокировать или расстроить его подобными мелочами невозможно. — Всю ночь ворочалась.

— Пройдёт, — удовлетворённо кивнул дядя, как будто именно подобного и ожидал. — Вот убедишься, что с полосатым другом всё в порядке, и успокоишься, — дядя насмешливо подмигнул. Я состроила недовольную гримасу, а тот в ответ легко рассмеялся и всё‑таки попробовал чай. Судя по выражению лица, результат был выше ожидаемого.

— Папа Борь, а почему вы с мамой Адой решили остаться? — осторожно поинтересовалась я, заодно меняя тему. — Ты же, по — моему, и не мыслил себя без космоса, а тут…

— Мысли и ориентиры иногда меняются, с возрастом и со временем, — вздохнул он. — Особенно, когда вдруг появляется такая уникальная возможность.

— Какая возможность? — растерянно уточнила я.

— Да с симбионтами этими, — чуть поморщившись, отмахнулся он. — Они же не могут вылечить только отдельные и сугубо местные заболевания, а всё остальное — за милую душу.

— Вылечить? — тут же насторожилась я. — Что случилось?!

— Случилось? А! Да это давно уже, не переживай, — усмехнулся он. — Понимаешь, у нас с Адой никогда не было своих детей, собственно, из‑за меня. Я сейчас диагноз, конечно, по памяти не расскажу, там две строчки нечитабельных слов мелким шрифтом. Заболевание это лечится и дома, но за такие деньги, что у нас никогда не было и не будет, а здесь — за просто так, само собой, да ещё без всякого риска. Глупо было не попробовать. Тем более, всё один к одному складывается: и ты остаёшься здесь, а бросать тебя мы очень не хотели, и Ваньку за уши не утащишь, он в восторге от местного живого транспорта. В общем, мы с Адой всё обсудили и решили, что это отличный шанс. Не обижайся, вы с братом никогда не станете для нас менее родными, просто… вы‑то уже взрослые, а мы — вроде как ещё не совсем старики, — он как‑то виновато и растерянно улыбнулся и пожал плечами.

В первый момент после осознания сказанного больно кольнула ревность, но я тут же устыдилась, шикнула на неё и пинками прогнала прочь. Дяде Боре всего пятьдесят два, его жене — и того меньше. При современной продолжительности жизни за сотню — это только середина жизни, так почему бы им не воспользоваться шансом?

Так что я поспешила отставить стакан и перебраться под бок к человеку, с успехом заменившему мне отца, чтобы обнять его и честно сказать:

— Я очень надеюсь, что у вас всё получится.

Наш капитан всегда был сдержанным в проявлении чувств человеком, что с успехом компенсировалось его эмоциональной и очень чувствительной женой. Но сейчас он крепко обнял меня в ответ и даже поцеловал в висок, — молча, но так было правильнее.

И я вдруг ощутила это всем своим существом — правильность, закономерность и естественность всего происходящего и даже грядущего. Жизнь на «Лебеде» была очень интересной и увлекательной, но я и прежде понимала, что это не навсегда. А для того, чтобы началось что‑то новое, должно закончиться старое. Пусть даже старое было хорошим, интересным, даже чудесным, но жизнь состоит в движении, и если завершилось что‑то хорошее, не обязательно ему на смену придёт плохое. Просто — другое. Новое, и уже этим — замечательное.

Мы просидели так с минуту, а потом на пороге появился отчаянно зевающий Ванька.

— Ого, какая идиллия! — пробормотал он.

— Присоединяйся, — гостеприимно предложила я. Братец пренебрежительно фыркнул, а дядя Боря насмешливо качнул головой.

Вроде бы никто меня никуда не прогонял, даже не насмешничал, но момент оказался безнадёжно испорчен, и я пересела на соседнее кресло: всё‑таки, гнездиться вдвоём на одном было не слишком удобно.

— Вань, а ты‑то чего так рано? — задумчиво уточнил капитан.

— А? Да от любопытства всю ночь заснуть не мог, предположения строил. Уж очень интересно, куда именно сестрёнка умудрилась вляпаться, — хмыкнул младший, плюхаясь к столу. Пару секунд посидел молча, после чего продолжил жалобно: — А пожевать ничего нет?

— Сейчас что‑нибудь соображу, — рассмеялась я в ответ и принялась колдовать над системой доставки.

Пока кормила брата и организовывала перекус дяде и себе, проснулись остальные, так что завтрак получился совместный.

Настроения сегодня царили оптимистично — жизнерадостные. Команда мирно обсуждала планы на будущее, прикидывала варианты собственного трудоустройства. Дядя Боря как человек ответственный тут же подключился к местной информационной сети для знакомства не столько с бытом и нравами аборигенов (чем занималась я), сколько с правовой частью их жизни.

Оказалось, наличие симбионта автоматически делало человека гражданином государства с поэтичным названием Океания. Прочие же разумные существа полностью попадали под ответственность загадочного «Контактного звена», информации о котором в свободном доступе почти не имелось. Правда, флёра загадки и тайны вокруг него тоже не было: этим самым звеном похоже вообще мало кто интересовался. Выяснилось только, что звено является одним из подразделений Общественного совета — части местного правительства, отвечающей за социальную сферу жизни. Всё это я старалась слушать внимательно, изо всех сил стремясь понять и запомнить, но мысли то и дело убегали в совсем другие области. Меня предсказуемо тревожила судьба Сура, причём чем дальше, тем сильнее.

Время шло, а никаких новостей не было, мой спаситель не появлялся. Я пыталась убедить себя, что это всё домыслы, что он и раньше появлялся далеко не каждый день, и никогда не приходил рано утром, и наверняка просто занят какими‑то другими делами. Вот только получалось это из рук вон плохо.

Сомневаюсь, что мне удавалось держать лицо и скрывать свои тревоги от окружающих, но они проявляли чудеса тактичности. Даже братец ни разу не прокомментировал мою отсутствующую физиономию, ответы невпопад и то и дело бросаемые в сторону входной двери тревожные взгляды, что уж говорить о старшем поколении!

К полудню тревога достигла апогея, было сложно усидеть на месте, и я периодически порывалась подскочить с места и пометаться по комнате, но каждый раз волевым усилием удерживала себя на месте. Пока в конце концов где‑то в районе обеда не открылась дверь, и на пороге не появился совершенно незнакомый тип.

Это был мужчина на вид не намного старше меня. Длинные светлые волосы, собранные в низкий хвост, обрамляли узкое одухотворённое лицо. Ярко — голубые глаза смотрели на мир с любопытством и как‑то… немного виновато, что ли? Тонкий острый нос, удивлённо изогнутые брови и высокий лоб; этот незнакомец скорее походил на рассеянного учёного Вадима, чем на занимающего мои мысли Сура.

М — да, не все сотрудники загадочного «Контактного звена» представляли собой опытных тренированных бойцов.

— Добрый день, — обаятельно улыбнулся он, с любопытством нас разглядывая. — Меня зовут Матис, теперь я буду заниматься вашей адаптацией. Простите, что так получилось; обычно у нас не принято…

— А где Сур? — не выдержала я и всё‑таки подскочила со своего места. Под растерянным взглядом блондина шагнула в его сторону — раз, другой. — Что с ним? Почему не пришёл он?!

— У Сургута возникли неотложные дела, он не может… — с извиняющейся улыбкой заговорил мужчина, но я вновь перебила.

— Что вы с ним сделали?!

— Алёнушка, успокойся, — прозвучал рядом голос штурмана. Василич приобнял меня за плечи и мягко, но настойчиво потянул к креслу.

— На два слова, — хмуро проговорил дядя Боря, кивком предлагая растерянно озирающемуся Матису пройти в коридор. Кажется, бедолага решил, что его по меньшей мере собираются бить, но проследовал за капитаном без возражений.

А я тем временем позволила усадить себя в кресло и с надеждой воззрилась на штурмана.

— Они ведь не могли его за это расстрелять, правда?

— Тьфу, ну, женщины! — рассмеялся он в ответ. — Алёнушка, что за паника на ровном месте? Почему сразу расстрелять‑то? Могла бы уже заметить, что местные не тянут на жестоких психопатов. Ну, задержали до выяснения, устроили разнос. Может, под домашний арест посадили до выяснения. А, может, он вообще сидит объяснительные пишет, ни минутки нет прерваться. Зачем сразу о худшем думать?

— А почему тогда папа Боря этого уволок разговаривать в другую комнату? — хмуро уточнила я, чувствуя, что под насмешливым взглядом штурмана тугая пружина страха начинает потихоньку разжиматься.

— Да потому, что женская истерика — не лучший фон для спокойного разговора, — со смешком припечатал Василич.

— Почему сразу истерика? — возмутилась я, обиженно хмурясь. — И не думала даже! И вообще, может, я просто беспокоюсь?!

— Я так и понял, — хмыкнул штурман. — Алёнушка, уймись, ничего с твоим полосатым героем не случится. Всех порвёт и обратно явится на белом коне, потерпи. Жена офицера — тяжёлая профессия, ты готовься.

Я хотела в ответ возмутиться, но от стыда опять заполыхали уши, а слова застряли в горле.

— Женя, сейчас в лоб дам, — со вздохом пригрозила тётя Ада, подходя ближе и присаживаясь на край моего кресла. — Оставь ребёнка в покое.

— Не могу, я и так всё утро молчал, запас терпения иссяк, — весело ухмыльнулся он.

— Вот и помолчи ещё, на скрытых резервах, — осадила она. — Алёнушка, не обращай внимания, он не со зла, а по глупости. Знаешь ведь, мужчины — они…

— Не взрослеют, да, — со вздохом продолжила я, справляясь со смятением. — Мама Ада, но с ним точно всё в порядке?

— Точно, хорошая моя, точно, — ободяюще улыбнулась она, погладив меня по голове. — Вот как освободится, так сразу и придёт, не переживай.

— А если не придёт? — тут же всполошилась я, переключившись уже на другую тему. — Вдруг он решит, что ему и так проблем достаточно?

Штурман на этих словах страдальчески вздохнул, закатив глаза, а Ванька рядом пакостно захихикал. Но, что характерно, оба промолчали. Мне кажется, не по доброй воле, а попросту впечатлившись угрожающе продемонстрированным тётей кулаком. Не то чтобы кулак был внушительным, но ссориться с медиком и поваром в одном лице — это себе врагом быть, а Ада явно была настроена серьёзно.

— Придёт, куда ж он денется, — с улыбкой ответила она уже мне. — Вот увидишь, первым делом, как только появится такая возможность.

— А вдруг…

— Алечка, родная моя, за девушками, которые совершенно безразличны и являются «просто работой», не бросаются в авантюры очертя голову, рискуя жизнью и должностью. Появится, поверь моему слову, — женщина ободряюще похлопала меня по плечу, и я действительно поверила. Слишком хотелось, чтобы это было правдой.

Поэтому возвращение через пару минут капитана в сопровождении Матиса я встретила почти спокойно, только вскинула вопросительный взгляд на обоих. Который, впрочем, проигнорировали так же оба.

— Жень, с вещами на выход, — спокойно проговорил дядя Боря.

— Я‑то, конечно, на выход; а что случилось? — уточнил тот.

— Паспорт тебе выдавать будут, иди уже, — усмехнулся капитан.

— А — а, тоже полосками покрываться. Ада Измайловна, смотри — тоже тигром буду, — насмешливо подмигнул он, поднимаясь с кресла.

— Какой ты тигр, кошак облезлый, а ещё туда же, — устало отмахнулась женщина. Василич, правда, и не подумал обижаться, рассмеялся радостно и вышел вслед за кивнувшим на прощание Матисом. — Борь, ну что там с этим мальчиком? — тем временем обратилась она к мужу.

— Жить будет, — насмешливо отмахнулся дядя. — Какие‑то у него там срочные дела, как сможет — проявится, не дёргайтесь.

«Не дёргаться» легко на словах, а на практике у меня это получалось плохо. Если честно — не получалось вовсе. Я упрямо пыталась отвлечься, сосредоточиться на чём‑нибудь полезном, но всё равно раз за разом возвращалась мыслями к Суру. Продолжала вскидываться на каждое движение (чаще воображаемое) возле входа, перебирала в голове все возможные кары на голову мужчины и сама себя доводила чуть ли не до паники, потом всё‑таки умудрялась отвлечься и переключиться. Полезной деятельности от меня, правда, ждать перестали окончательно, потому что информация не укладывалась в голове, а из рук сыпалось решительно всё, начиная с тарелок (благо, они здесь небьющиеся) и заканчивая скрипкой.

Последнюю лучше бы вообще не трогала, честное слово! Через пять минут мучений я умудрилась порвать струну, то есть — поставила крест на музыке на неопределённый срок. Кто знает, когда теперь предоставится возможность найти замену.

Спасение я нашла в местных видеоиграх и развлекательной литературе, и первые, как показала практика, помогали лучше. Наверное, потому, что местные книги принципиально не отличались от знакомых, и в них постоянно попадались моменты, возвращающие меня к мрачным мыслям. Собственно, таковыми были все сцены романтического характера, все мужчины, хоть чем‑то похожие на Сура, и ещё сотни на первый взгляд, казалось бы, совершенно не связанных с предметом моей тревоги мелочей.

В таком режиме прошло три дня. За это время уже вся наша компания, включая младшего, успела обзавестись симбионтами и активно осваивалась в новом мире. Активнее всех, конечно, Иван; он умудрился с ходу вписаться на какие‑то лётные курсы, и это был единственный случай, когда я всерьёз выпала из своего апатичного ожидания в реальность. Хотя братец, по — моему, об этом пожалел, потому что выпала я исключительно для поддержки тёти Ады, отчитывающей его за безалаберность.

— Женщины, уймитесь, — вскоре пресёк нашу панику дядя Боря, насмешливо переводя взгляд с одной на другую. — Пусть лучше под контролем профессионалов учится, чем втихаря осваивает самостоятельно.

Аргумент срезал обеих, возразить на него было нечего, и мы стушевались.

— Действительно, всполошились, как наседки, — усмехнулся Василич.

— Женщины, — философски резюмировал довольно улыбающийся братец. А что бы ему не улыбаться, с такой‑то поддержкой?

— Мужчины, — мы с тётей, переглянувшись, сокрушённо качнули головами. Получилось пугающе синхронно, так что рассмеялись все.

— Как я вижу, информация достоверная, адаптация идёт полным ходом? — прозвучал вдруг отлично знакомый голос. Сидя спиной к двери, я не заметила появления нового действующего лица, в первый момент даже не поверила своим ушам и озадаченно уставилась на дядю.

— Привыкаем потихоньку, — кивнул он в ответ посетителю, мельком бросив на меня взгляд и заговорщицки подмигнув.

Встрепенувшись, я поспешно обернулась — и расплылась, подозреваю, в совершенно дурацкой улыбке.

— Сур! — воскликнула радостно, поспешно выбираясь из кресла. Бросилась к мужчине, повисла у него на шее, в тот момент совершенно не задумываясь о неуместности подобного поведения. Хорошо ещё, не расплакалась от облегчения! — Живой!

— А не должен? — иронично уточнил он, после мгновенной заминки обнимая меня в ответ.

— Ну да… То есть нет! То есть я не это имела в виду, — смутилась я, чуть отстраняясь. Ладони сползли на грудь мужчины, и я бы, наверное, опомнилась и сделала шаг назад, увеличивая расстояние, но неожиданно сделать это не удалось: мужчина продолжал обнимать меня как ни в чём не бывало, с непонятным выражением в глазах и лёгкой улыбкой разглядывая моё лицо. — Мы просто подумали, что у тебя могли возникнуть проблемы, и беспокоились, — проговорила я, пытаясь побороть стеснение и старательно отвечая мужчине прямым взглядом.

— Да ладно, ерунда, — отмахнулся он, пренебрежительно дёрнув щекой. — Я рад, что у тебя всё хорошо, — добавил, костяшками пальцев очертив контур моей скулы. Я всё‑таки не выдержала и смешалась, опуская взгляд, но бороться за свободу не стала.

Не знаю, насколько там на самом деле была «ерунда», но выглядел Сургут не лучшим образом. Высокие скулы ещё заострились, под и без того глубоко посаженными глазами пролегли тени, хотя взгляд по — прежнему оставался ясным, прямым и внимательным. Прошедшие дни явно дались мужчине нелегко, и я очень надеялась, что дело было только в загруженности и недостатке сна, а не каких‑то более серьёзных проблемах.

— Сур, а у нас есть шанс узнать ответы хоть на какие‑то вопросы, или это не нашего ума дело? — задумчиво уточнил дядя, нарушая повисшую тишину.

— Смотря на какие вопросы, — Сургут слегка пожал плечами, выпустил меня из объятий, но тут же совершенно спокойно поймал ладонь и с таким видом, будто ничего необычного не делал, мягко потянул меня к столу.

Я настолько растерялась, что, наверное, преспокойно позволила бы мужчине даже устроить меня на собственных коленях. Но проверить не пришлось, Сур ограничился соседними креслами. Хотя мою ладонь так и не выпустил и, более того, начал задумчиво поглаживать пальцы. Прикосновение было совершенно приличным, но я ощущала, что пылают щёки и уши.

Большого труда стоило отвлечься от этой неожиданной осторожной ласки и сосредоточиться на разговоре, но я честно старалась.

— Ну, как минимум, кем на самом деле был Вараксин и почему твои товарищи не хотели его задерживать?

Сур пару секунд помолчал, собираясь с мыслями, а потом вдруг начал отвечать — спокойно и обстоятельно, неожиданно подробно.

Мои предположения оправдались. Вараксин — а это был именно он, не кто‑то другой под его личиной, — оказался связан с разветвлённой «межвидовой» преступной сетью.

Неофициальные контакты двух цивилизаций происходили достаточно регулярно и продолжительное время, но — замалчивались. И те, и другие опасались конфликтов и волнений: местных тревожило подавляющее военное преимущество значительно более агрессивных землян, а ЗОР…

Надо было изучить местную историю раньше, успела бы привыкнуть к новым обстоятельствам. Как оказалось, то переломное событие, отбросившее человечество в развитии, оставшееся в исторической памяти как Вторжение, произошло из‑за контакта с мазурами. Только как таковым вторжением назвать это было довольно трудно. Просто однажды на удалённую развивающуюся колонию случайно попала вместе со своим летающим межзвёздным китом группа мазуров.

Межзвёздные перелёты они освоили ещё до столкновения с людьми, но в гораздо меньших масштабах. Слишком отличался их подход к жизни от человеческого: мазуры путешествовали на китах как рыбы — прилипалы, даже не пытаясь управлять их движением. Кроме того, после выхода из прыжка они очень долго и трудно приходили в себя после перенесённого стресса с отрывом от родной планеты, и у многих это не получалось вовсе.

Так вот, группа подобных контуженных астронавтов оказалась на чужой планете и вступила в контакт с человеком. Естественно, мнения людей они не спросили: просто не догадались, что нужно это сделать. Они не делили существ на разумных и животных, и восприняли людей просто как дополнительный транспорт.

Люди же от такого соседства здорово растерялись и, мягко говоря, не обрадовались. Общаться с мазурами они пока были не способны, поэтому восприняли их как некое заболевание. Поначалу пытались разобраться с проблемой на месте, но — не преуспели. Как гласит старый афоризм, человек не опознает брата по разуму до тех пор, пока тот не заговорит с ним на понятном ему языке, а мазуры говорить не умели.

Впрочем, паники на тот момент не случилось: «заражённые» чувствовали себя прекрасно, даже лучше, чем до «заболевания», никаких неадекватных реакций не проявляли и вообще пребывали в прекрасном настроении со скидкой на беспокойство о собственной дальнейшей судьбе.

Всё могло бы сложиться иначе, если бы начальник экспедиции не принял решение об отправке группы заражённых на ближайшую развитую планету, где было куда больше возможностей для продолжения исследований. Разумеется, отправили их на человеческих кораблях. И, разумеется, для мазуров это оказалось чудовищным по своей сокрушительности стрессом: не было общей колонии, прикреплённой к одному перелётному киту, не было вообще никаких связей с привычной реальностью. И, умирая, каждый отправил через информационное поле сигнал сородичам, предупреждая об опасности, которую несли в себе попытки оторваться от планеты.

Отправляли‑то своим, но неожиданно зацепило людей: уж очень мощным оказался коллективный посыл, и уж слишком крепкой — связь мазуров с их носителями. И если привычные к подобному способу общения чёрные кляксы поняли друг друга правильно, то по человечеству шарахнуло неожиданно сильно. На том самом инстинктивном уровне, на котором все мы связаны с информационным полем.

А дальнейшее знакомство двух видов продолжилось мазурами, которые ещё не вступили в контакт с людьми, и теми, чьих носителей не отправили в космос. Они собрали полностью деморализованных обитателей той планеты, — а их было немного, — и осторожно доставили на родную планету, где уже дружно разобрались в сути проблемы и придумали пути её решения.

Собственно, огласки этой информации и опасались в ЗОР. Не то чтобы именно боялись, но хотели избежать разрушительных последствий, поэтому последние годы аккуратно готовили почву.

Увы, в это время контакт состоялся не только между властными структурами, но и теми, кто существовал вне закона. И местные преступники, и наши, земные, быстро научились извлекать выгоду из совместного предприятия. Подпольный натуральный обмен, использование полезных свойств мазуров… Совместно люди двух цивилизаций научились глушить разумную часть симбионтов и преспокойно пользовались плюсами прочной брони, одновременно избегая минусов вроде привязки к планете. Мазуры при таком отношении очень быстро погибали, но пиратов это беспокоило мало.

Собственно, для накрытия солидной части этого совместного предприятия и выдвинулись местные одновременно с галактической полицией к Мирре. Но, увы, разминулись: точность перемещения у живых кораблей океанцев была гораздо ниже, чем у звездолётов ЗОРа. И если ошибки в координатах были исключительно редки, то время в пути могло существенно отличаться.

В итоге наши сородичи вынуждены были принять бой, свидетелями которого мы стали, а Сур сотоварищи прилетели к шапочному разбору. Оно, впрочем, к лучшему: зато выяснилось, что пираты где‑то откопали пресловутых паразитов и быстро сообразили, какую выгоду можно извлечь из этой находки.

Наш же корабль во всё это вляпался по нелепой случайности. Отправка небольшого груза с частным транспортником стала инициативой одного из людей, не осведомлённых о реальной обстановке на планете, а до компетентных органов информация дошла поздно, и нас просто не успели перехватить на Лауре.

О роли Вараксина же до недавнего времени не знал никто. Вернее, подозревали, что среди сотрудников научной экспедиции есть преступник, но не ожидали, что это именно он; слишком безупречная была биография и личная характеристика.

Кроме того, дядя Боря угадал причину, по которой местные не желали отправлять погоню: боялись спугнуть и хотели с их помощью накрыть оставшуюся часть преступной организации. Сура убеждали, что мне ничего не грозит и меня на том конце обязательно примут сородичи, и непременно спасут, только у мужчины оказалось иное мнение на сей счёт, вот он и пошёл на нарушение.

— Как хорошо, что вы своевременно наткнулись на этих мерзавцев, — медленно качнула головой тётя Ада. — Страшно даже представить, что они могли натворить, обладая таким оружием, каким могут служить эти паразиты!

— Да ладно, что‑нибудь придумали бы и без мазуров, — отмахнулся дядя. — Конечно, без жертв не обошлось бы, но и на конец света не тянет.

— А жертвы — это, значит, не страшно? Ох уж мне этим мужчины! — сокрушённо вздохнула она и решила переменить тему. — Сур, но у тебя‑то проблемы закончились?

— Всё в порядке, не волнуйтесь, — улыбнулся он уголками губ.

— У него, небось, начальства нет, — ехидно вставил Василич.

— В некотором роде, — спокойно пожал плечами абориген.

— То есть, ты самый главный начальник? — хмыкнул Ванька, бросил на меня выразительный взгляд и зачем‑то подмигнул.

— Я уже говорил об этом, — терпеливо пояснил Сур. — Я несу ответственность за все контакты с вашей цивилизацией, и за эту их часть — в том числе. Собственно, потому и отправился с патрулём: на тот момент требовалось моё присутствие на месте основных событий, а не здесь.

Я бы, наверное, сумела догадаться, что хотел сказать своими подмигиваниями и взглядами братец, если бы могла хоть немного сосредоточиться на разговоре. Но я с большим трудом улавливала смысл сказанного Сургутом, а приглядываться к окружающим и вовсе была не способна.

Не знаю, как он это делал, но я была полностью сосредоточена на собственных ощущениях. Вряд ли суть была только в прикосновении: ничего настолько впечатляющего мужчина вроде бы не делал, лишь осторожно гладил ладонь и пальцы. Конечно, руки — очень чувствительная часть тела, но не до такой же степени!

Я буквально плыла, покачиваясь на волнах неги, и это ощущение никак не было связано с сексуальным желанием, да и вообще с чем‑то знакомым и понятным. Я парила в невесомости, полностью расслабленная и защищённая от всех невзгод разом. Будто некто большой и бесконечно сильный, — может быть, тот самый Бог из древних сказок? — баюкал меня на ладони. Не было страхов, сомнений, зла и ненависти, а время тянулось настолько медленно, что порой казалось — оно остановилось вовсе. Если бы не звучащий рядом разговор, не позволяющий полностью отрешиться от окружающего мира, я, наверное, совершенно потерялась бы в этой бескрайней безмятежности.

Краем сознания я понимала, что это наверняка воздействие Сура. Не могла понять двух вещей: зачем ему это надо и как он вообще это делает? Очень хотелось, — насколько в этом состоянии я вообще была способна чего‑то хотеть, — спросить, но не хотелось делать это при посторонних. Вполуха слушая рассказ и борясь с желанием окончательно расслабиться и поплыть по течению, я прикидывала, как бы половчее вытащить Сургута из цепких лап моих родных и задать пару вопросов.

— Аля! — вдруг окликнула тётя. Я сообразила, что уже некоторое время сижу совершенно неподвижно, уставившись в одну точку, и не слушаю разговора. — Девочка моя, с тобой всё в порядке? — подозрительно осведомилась женщина.

— Всё замечательно, — протянула я, чувствуя, что язык несколько заплетается. — Только я, кажется, хочу спать… Или не спать?

— Аля, посмотри на меня, — мягко проговорил рядом Сур, прекращая массировать мою ладонь, и вместо этого крепко её сжимая.

— М — м? — протянула я, с трудом фокусируя взгляд на мужчине. Он придержал моё лицо за подбородок второй ладонью, пристально разглядывая. А потом густые брови удивлённо взметнулись, взгляд же стал совершенно растерянным. Но хоть не встревоженным, и то — радость!

— Извини, — справляясь с удивлением, мужчина отстранился и выпустил мою руку. Я едва успела опомниться и не потянуться возмущённо за его ладонью; странности странностями, но прикосновение из‑за них не делалось менее приятным. — Это случайно получилось.

— Что получилось? — настороженно уточнила тётя, переводя взгляд с меня на Сура и обратно, а я почувствовала, что сонная расслабленность стремительно выветривается.

— Ничего страшного, — поморщившись, отмахнулся мужчина. — В любом случае всё уже закончилось.

— А мне тоже интересно, что это было, — хмыкнула я, промаргиваясь и растерянно озираясь. Ощущение прошло без остатка, и это отчасти даже расстроило: оно было приятным.

— Я тебе потом объясню, — уголками губ улыбнулся он, бросив на меня взгляд. — Возвращаясь к прежнему вопросу…

Оказалось, пока я отсутствовала, дядя Боря допрашивал Сура о вещах насквозь приземлённых, как то — об условиях жизни, учёбы, приёма на работу и так далее. Точнее, не столько допрашивал, сколько уточнял полученную ранее информацию. Оказалось, с жильём у местных всё действительно было просто и без излишеств: на одну семью одна «квартира», состоящая из вот такой гостиной, в какой мы находились, и по комнате на члена семьи независимо от возраста. И это понятно, развернуться в летающем городе было особо негде.

Да и по остальным вопросам Сур всё больше подтверждал сделанные ранее предположения. В целом этот мир представал перед нами весьма благополучным и на взгляд землянина местами совершенно утопическим. Не знаю уж, как они добились подобного и сумели приучиться к подобным условиям; надо думать, не обошлось без влияния непритязательных в бытовом плане мазуров.

Родные задавали ещё какие‑то вопросы — мелкие и крупные, безусловно полезные, — но я с трудом заставляла себя следить за разговором. Гораздо сильнее мне хотелось расспросить Сура о произошедшем, а ещё… просто побыть с ним наедине. Даже говорить, в общем‑то, не обязательно, можно просто оказаться, как в ту ночь, вдвоём под звёздным небом. Сейчас общество родных и необходимость выслушивать чужие разговоры тяготили, и я с трудом сдерживалась, чтобы не сказать об этом прямо. Недовольство недовольством, но правы были всё‑таки они, а я со своими эмоциональными всплесками вполне могла потерпеть.

Потом я сообразила, что Сур сейчас может просто встать и уйти. Вряд ли насовсем, но велик шанс, что мужчина попросту сошлётся на усталость (на что, судя по его внешнему виду, имеет полное право) и отправится домой спать. Конечно, мне было его жалко и очень хотелось, чтобы он нормально отдохнул, но… а как же я?! Не могу же я в самом деле сама просить его о разговоре или прогулке! То есть, попросить‑то, конечно, могу, и даже буду при этом не слишком стесняться (если в этот момент буду думать о вопросах, которые хотела задать, а не о желании побыть вдвоём). Другой вопрос, как быть, если вдруг он откажется? Я же себя знаю, я тогда совершенно изведусь, не смогу нормально спать, накручу себя до обиды…

Ну вот, пожалуйста! Он ещё ничего не сказал, ещё ничего не случилось, а я уже возмущена гипотетическим отказом!

Пока я терзалась посторонними мыслями, разговор сошёл на нет. Вопросы наверняка ещё оставались, но перед тем, как их задавать, было решено сначала обдумать уже полученные ответы.

— Сур, а можно я тоже кое‑что спрошу? — чуть нахмурившись, решительно обратилась я к мужчине, когда он начал подниматься из кресла. Тот в ответ окинул меня непонятным взглядом, — не смутившим и не озадачившим, а почему‑то наоборот, согревшим, — и, улыбнувшись глазами и уголками губ, кивнул.

— Да, конечно. Только, если ты не против, я бы хотел выйти на воздух, — чуть поморщился он. — Обещаю вернуть тебя в целости и сохранности.

— Нет! В смысле, не против, конечно, пойдём, — подскочила я, стараясь не смотреть на прячущих улыбки родных. То есть, прятали их только родители; Василич улыбался вполне явно, но не ехидно, а как‑то неожиданно тепло и понимающе. А Ванька вообще радостно скалился, и я украдкой пригрозила ему кулаком.

На лифте мы поднялись в молчании, а когда вышли в сизый от пронизывающего его солнечного света туман, Сур прикрыл глаза и, чуть запрокинув голову, сделал шумный глубокий вдох, полной грудью втягивая влажный тёплый воздух.

— Очень плохо? — тихо спросила я, разглядывая мужчину. — Ты извини, это было очень эгоистично с моей стороны. Если нет сейчас никакого желания разговаривать, ты скажи, я…

— Нет, всё нормально, — он, поморщившись, тряхнул головой и прямо посмотрел на меня. — Твоё общество и твои вопросы меня не тяготят. Честно говоря, просто надоело сидеть на месте, хотелось размяться. Ты умеешь плавать?

— Не так чтобы отлично, но на воде держусь. А что, тут есть где? — проговорила растерянно. Потом сообразила, как последний вопрос должен звучать с учётом поверхности планеты, на сто процентов покрытой водой, и поспешила уточнить: — Имею в виду, есть безопасные для этого места? Я так поняла, что в воде обитает много всяких опасных существ и даже, наверное, есть какие‑то бактерии…

— Есть, — с ироничной улыбкой подтвердил мужчина, вновь перехватывая мою руку и увлекая к ожидающей неподалёку пете. — И бактерии, и существа, и безопасные места. Есть даже отмели, на которых вполне можно стоять.

— А почему на них не построили города? — опешила я. — Разве так было бы не проще, чем летать в воздухе?

— Проще, если бы эти отмели были стабильными, и если бы не бури, — спокойно пояснил Сур. — Это… слипшиеся массы песка, на первый взгляд твёрдые и надёжные, но в период штормов их разбивает волнами и смерчами. Летающие города оказалось проще защитить от ударов стихии.

— А здесь и бури бывают?! — протянула я. — Кажется, всё это время я читала о вашем мире что‑то не то.

— Бывают, — он кивнул. — Весьма жестокие и разрушительные. Вам повезло оказаться на Сапфире в самое тихое время, до сезона бурь ещё далеко. Но они по — своему красивы, у тебя будет возможность в этом убедиться.

— Твоё определение «разрушительные» отбивает всякое желание любоваться на буйство стихии, — честно поделилась я. — А Сапфиром называется эта планета, да? Видишь, какая я безалаберная, до сих пор не удосужилась выяснить, где именно нахожусь…

— Сложно сразу охватить тот объём информации, который местные жители впитывают всю жизнь, — он пожал плечами. — Не волнуйся, тебя никто никуда не подгоняет, и экзамен по знанию местных реалий сдавать не придётся.

— Угу, а жить тогда как? — вздохнула я.

— С удовольствием, — совершенно серьёзно ответил он, пожав плечами. Я покосилась на строгий профиль невозмутимого мужчины и едва не уточнила, точно ли он это сказал, или мне послышалось. Потому что сказанные слова очень слабо вязались со сложившимся образом Сура как серьёзного, сдержанного и малоэмоционального мужчины, сильнее всего в этой жизни увлечённого работой.

С другой стороны, почему бы и нет? Может, для него именно работа — наибольшее удовольствие из возможных.

Или, что вероятнее, я просто недостаточно разобралась в характере этого человека.

— Кстати, об удовольствиях, — опомнилась я. — Что это было? Ну, когда ты держал меня за руку, и я уплыла куда‑то в другие миры, почти потеряв связь с реальностью. Ты обещал объяснить.

— Обещал, — не стал спорить он, смерил меня задумчивым взглядом, после чего предложил: — Давай присядем, нам довольно долго лететь. И я тебе всё объясню.

Я послушно села, обхватив руками колени, глядя на Сургута настороженно; он выглядел так, будто собирался рассказать мне… ну, о чём‑то страшном и малоприятном вроде необходимости подселения ещё одного мазура. Серьёзный, сосредоточенный, даже как будто напряжённый. Мужчина уселся рядом, удобно расставил ноги, опираясь о колени локтями.

— Помнишь, я объяснял, как существуют патрульные? — он явно решил начать издалека. Я послушно кивнула; не просто помнила, но даже вспоминала об этом совсем недавно! — Между собой они общаются такими же образами, как разговаривают мазуры. Для нас это не так сложно, как для вас, мы приучаемся думать образами с самого детства. Не удивляйся моей осведомлённости, вопрос разности нашего мышления изучался достаточно давно и внимательно. Так вот, в нормальном состоянии это общение происходит через физическое соприкосновение двух мазуров. То есть, человек связывается симбионтом, а уже те — между собой. Но в экстренной ситуации возможен контакт на расстоянии, даже на весьма значительном; это зависит от степени важности информации или интенсивности эмоциональной окраски. Пока понятно? Если я слишком увлекусь, одёргивай, это просто привычка.

— Ты ещё и преподаватель? — с улыбкой уточнила я.

— В некотором роде, — хмыкнул он.

— Это понятно, но пока неясно, к чему ты ведёшь.

— Да, собственно, всё просто. Про наш подход к разделению физического влечения и эмоциональной привязанности ты тоже уже знаешь. Эта привязанность по своей природе очень похожа на контакт патрульных, только в первом случае связь возникает естественным путём, а потому — доставляет значительно меньше неудобств. Даже наоборот, она приносит удовольствие, потому как строится на симпатии и подсознательном желании подобного контакта, если угодно — стремлении быть как можно ближе, а не на необходимости совместной работы и выживания. Если совсем уж подробно, степень такой привязанности тоже бывает разной и зависит от того, на каких чувствах она строится; любовь мужчины и женщины, или любовь к родителям, или близкая дружба. Передача эмоций и мыслеобразов через тактильный контакт — это, наверное, самый наглядный признак подобной связи. К сожалению, контакт такой не всегда бывает обоюдным, всё зависит от личных качеств человека — насколько он открыт, насколько готов приблизить постороннего. Но, с другой стороны, ничего страшного в нём нет, его можно и оборвать; скажем, на первых порах попросить симбионта о содействии, а потом просто избегать этого человека, и связь постепенно сойдёт на нет. По — хорошему, рассказать об этой тонкости стоило всем, но сегодня я, определённо, не в том настроении.

— Ага, — глубокомысленно изрекла я, бессмысленно пялясь в горизонт и пытаясь уложить в голове сказанное. Само знание‑то укладывалось удобно, с комфортом, но вот применить его к ситуации никак не получалось. В основном, конечно, из‑за менторского тона Сура; он рассказывал о чувствах с такими интонациями и в таких словах, будто читал лекцию по математике. — То есть, ты хочешь сказать, что между нами образовалась такая связь? — уточнила осторожно. — Или не между нами, а в одностороннем порядке? — пробормотала почти севшим голосом, холодея от нехорошего предчувствия. Может, потому он и заговорил об этом в таком тоне, чтобы вежливо объяснить, во что я умудрилась вляпаться?

— В одностороннем? — он покосился на меня и как‑то странно усмехнулся. — Как ты думаешь, каким образом выяснилось, что с тобой случилась беда, и что Вараксин — один из этих пиратов?

— Понятия не имею, — я растерянно хмыкнула. — Ты сказал, что эту информацию разглашать нельзя. Я полгала, за ними следили, или есть какой‑то осведомитель, но если ты заговорил об этом сейчас…

— Я услышал твой страх, — мужчина пожал плечами и перевёл взгляд с моего лица на горизонт впереди. Или — наоборот, куда‑то в глубь себя. Слегка нахмурился, но больше ничего не сказал; то ли задумался, то ли ожидал моего ответа.

— И… что ты собираешься со всем этим делать? — набралась решимости уточнить я. Судя по мрачному настрою мужчины, он вполне мог посчитать подобное проявление слабостью и постараться избавиться от досадной помехи.

— Хотел перебороть, — ещё одно пожатие плечами. — Я не ожидал, что она двусторонняя. Но если нет… перед принятием такого решения стоит для начала в ней разобраться.

— В каком смысле? — нахмурилась я.

— Я же говорю, природа связи бывает разная, её вызывают разные чувства, — проговорил он, по — прежнему не глядя на меня.

А я вдруг безо всякого мазура и передачи эмоций на расстоянии поняла: Сур и сам боится этого разговора или, вероятнее, его результатов. Наверное, не так сильно и отчаянно, как я, но явно ожидает подвоха. Может, ждёт, что я опять, как тогда с симбионтом, начну ругаться и возмущаться произволу?

Или всё дело в этих словах о природе связи? И он просто боится, что наши чувства не совпадут?

— Кхм. Ну, несмотря на некоторые высказывания, воспринимать тебя как второго… или, вернее, уже третьего отца я точно не смогу, — нервно хмыкнула я. — А для дружбы мы мало и слишком поверхностно знакомы. С другой стороны, вот как раз ты меня, по — моему, именно как ребёнка и должен воспринимать. Что не удивительно, я бы на твоём месте думала примерно так же, — предположила, пытаясь за иронией спрятать собственное беспокойство.

Вместо ответа Сургут вдруг легко рассмеялся и, опережая тревожные мысли, одной рукой привлёк меня к себе, крепко обнимая. Прижал мою голову к собственному плечу, и я почувствовала на макушке тепло его дыхания. Озадаченная такой реакцией, я тем не менее обняла его в ответ с искренним удовольствием. И с удивлением почувствовала, что беспокойство начинает отпускать. Мы, кажется, боимся одного и того же, да и стремления наши совпадают, а, значит, буквально обречены найти общий язык.

— Это значит, что ты определился? — не смогла промолчать я.

— Это значит, что я чувствую себя идиотом, — со смешком ответил он.

— Почему? — опешила я от такого вывода.

— Потому что вместо того, чтобы спокойно проанализировать ситуацию, поддался привычке и послушался не разума, а жизненного опыта.

— Сур, ты можешь изъясняться как‑нибудь более… понятно? — вздохнула я ему в шею.

— Прости, это профессиональная привычка, — вновь рассмеялся он. — Я имею в виду, что пошёл по простейшему пути, решив, что это — очередной повтор привычного сценария. Не поговорил с тобой, не задумался, что ты — это… ты, а не кто‑то другой. Прости.

— Привычный сценарий — это вроде того, что произошло у вас с Элисой? — осторожно уточнила я.

— Нет, не настолько, — со смешком ответил он. — Я бы в здравом уме никогда не сравнил тебя с ней. Да и… не было у меня с ней ничего, достойного внимания.

— Но ты говорил…

— Я? — хмыкнул он. — Я ничего такого не говорил, это вы решили, что я подался в патруль именно из‑за Элисы, а я лишь подтвердил, что был личный мотив. Только она здесь не причём.

— А кто причём? — полюбопытствовала, пытаясь вспомнить тот разговор. А ведь и верно, это же Василич предположил, что Сургут улетел в патруль из‑за женщины, и мы после знакомства с Элисой как‑то по умолчанию решили, что речь идёт именно о ней. — И что это за привычный сценарий?

— Не имеет значения, — отмахнулся Сур. — Не хочу об этом говорить.

— А о чём хочешь?

— Если честно, говорить я вообще не настроен, — хмыкнул он, кончиками пальцев осторожно погладил меня по щеке, пробежал по виску, очертил ухо. — Но, наверное, стоит расставить все точки сразу. Ты удивительная. Нежная, искренняя, добрая, умная… Это невозможно не заметить, проведя рядом с тобой хотя бы пару минут. Ещё на корабле ты понравилась мне настолько, что я предпочёл рискнуть и прервать контакт с кораблём и остальным патрулём: очень не хотелось делиться этими мыслями и чувствами с кем‑то ещё. Я пытался убедить себя, что это — просто влечение. Ты очень красивая, и глупо отрицать те желания, которые ты во мне вызываешь. Но время расставило всё по местам. Я чуть не рехнулся в тот момент, когда понял, что чувствую твой страх, и обнаружил, что не могу тебя найти, что этот… Вараксин куда‑то тебя увёз. Мне кажется, я теперь сильнее всего в жизни боюсь, что с тобой случится какая‑то беда, а я не успею оказаться рядом и защитить. Понял, что люблю тебя, и как мальчишка испугался, что никаких шансов на взаимность у меня нет, что после этой истории с симбионтом ты слишком обиделась, чтобы суметь поверить мне. Или начнёшь воспринимать не как мужчину, а как… ещё одного из старших родственников. Но если это не так, я буду очень рад, если ты разрешишь мне быть рядом. Всегда, — так же спокойно, как обычно, проговорил он, но сейчас ровный тон не вводил в заблуждение. Обрывки чужих эмоций — как тогда, на корабле, — туманили разум, окутывали тёплым коконом нежности и сумбурных стремлений, которые я не могла выразить словами. — Ну как, у меня получилось… изъясниться понятно? — со смешком добавил Сур после короткой паузы.

А я после всего услышанного напрочь лишилась дара речи, и только и могла, что нервно цепляться за рубашку мужчины, пытаясь понять, правда ли услышала то, что услышала, или сплю и вижу сон. Было радостно и страшно одновременно. Я надеялась на наличие у него ответных чувств, сама себе призналась, что влюблена, но была совсем не готова к настолько резкому переходу от отстранённости к предложению руки и сердца; а это ведь, как я понимаю, было именно оно.

Сур не торопил с ответом, не теребил и не дёргал. То ли догадывался о моих чувствах, то ли вовсе — слышал их. Продолжал нежно и осторожно поглаживать кончиками пальцев висок, щёку и шею, перебирал рассыпающиеся по плечам пряди волос, которые я утром забыла собрать в косу, и молчал. А я чувствовала, как испуганно колотится сердце в горле, будто мне не интересный мужчина признался в любви, а обвинили в какой‑нибудь гадости.

— Сур, а можно я не буду отвечать вот прямо сейчас? — робко уточнила я.

— Почему? — уточнил он спокойно. Я не сумела понять, на самом ли деле был спокоен, или как обычно отлично держал лицо, но я в любом случае поспешила смущённо пояснить.

— Это всё очень неожиданно. То есть, ты мне очень нравишься, именно как мужчина, но… вот так сразу и навсегда — слишком быстро. Я же совсем ничего про тебя не знаю, пока ещё совершенно чужая в этом мире. Я понимаю, что веду себя опять как бестолковый ребёнок, боюсь собственной тени и не знаю, чего хочу, но…

— Не надо оправдываться, — мужчина мягко оборвал мой сбивчивый монолог, накрыв губы большим пальцем. — Я понимаю, что тебе нужно освоиться и привыкнуть, и не собирался на тебя давить. Просто не хотелось, чтобы оставалась ещё какая‑то недосказанность, и ты сомневалась не только в себе и окружающем мире, но заодно ещё и во мне, — хмыкнул он. — В общем‑то, спешить нам некуда, и я не имею ничего против более близкого знакомства. Хоть вспомню, как положено ухаживать за девушками, — тихо засмеялся он.

— А у вас тоже это делают? — полюбопытствовала я, слегка отстраняясь, чтобы заглянуть ему в лицо. Не передать словами, какое облегчение я испытала, обнаружив, что Сур не сердится и не собирается меня торопить. — Я просто подумала, если отношение к… близким контактам настолько простое, то, наверное, и ко всему остальному вы относитесь примерно так же.

— По — разному бывает, — он слегка пожал плечами. — Наши цивилизации не так сильно отличаются, как может показаться на первый взгляд. Вернее, в чём‑то разница огромна, в чём‑то — её нет вовсе. Мы относимся к одному виду, глупо ожидать совсем уж принципиальных отличий, — пояснил Сургут, а потом вдруг рассмеялся, придерживая меня кончиками пальцев под подбородок и с интересом разглядывая моё лицо. Ярко — зелёные глаза мужчины сейчас были полны тёплых ярких искорок, и я смотрела в них, совершенно зачарованная, не в силах отвести взгляд. Когда он улыбается вот так или смеётся, он делается совершенно непохожим на собственную серьёзную ипостась. Надо ли говорить, что таким он нравится мне куда больше! — И опять я читаю лекцию, да?

— Ну, мне же надо осваиваться в окружающем мире, так что они в любом случае не лишние, — возразила я, не удержавшись от ответной улыбки. — Я вот ещё хотела спросить…

— А я, помнится, вообще не очень‑то хотел разговаривать, — перебил он и, действительно прекращая разговор, поцеловал меня. Нежно, но уверенно и где‑то даже властно. И я, отвечая на поцелуй, подумала, что это направление знакомства с окружающим миром нравится мне сильнее всех прочих.

 

Глава десятая

в которой я пытаюсь найти своё место.

Страха не было. И смущения не было. И посторонних мыслей — тоже не было. Была лишь нежность — глубокая и бескрайняя как океан, раскинувшийся на расстоянии вытянутой руки. Нежность прикосновений сильных рук, нежность неторопливых долгих поцелуев, нежность едва ощутимого ветра и солнечных лучей, чей оттенок уже почти стал привычным.

Я не запомнила тот момент, когда просто поцелуй превратился во что‑то большее, слишком плавным и незаметным был переход. Но когда обнаружила себя лежащей на спине скользящей вдоль поверхности воды петы, лишь растерялась на пару мгновений, а потом решительно отмахнулась от всех волнений и пытающихся отвлечь меня тревожных мыслей. Пусть их. Пусть тают как туман, летят в пропасть или лучше канут в пучину — на этой планете на последнее куда больше шансов. Мне больше не хотелось метаться, искать подводные камни и подвох. Какая разница, что я ничего не знаю об этом человеке? Главное, я точно знаю, что со мной никогда не было ничего подобного, что он — замечательный, что готов защитить от всего мира, вкус его губ пьянит, а прикосновения заставляют чувствовать себя невесомой и желанной, как глоток воздуха. И если это не любовь, то что тогда?

Впрочем, я не думала обо всём этом, когда Сур уверенно и бережно раздевал меня, совершенно никуда не спеша. И когда пыталась на ощупь распутать хитрый узелок, удерживающий его безрукавку. И уж вовсе ни о чём не думала, когда мужчина, лёжа на боку, наконец прижал меня к себе, скользя ладонью по обнажённой и почти болезненно чувствительной коже, покрывая поцелуями шею, плечи, грудь… Не было никакого дела даже до открытого неба над головой, что говорить о куда менее существенных мелочах!

Мысли начали появляться потом, много позже. Когда нежность столь же незаметно, как возникла, переплавилась в страсть и жажду. Когда те окончательно лишили рассудка нас обоих, и стало невозможно разобрать, где кончаются чувства мужчины и начинаются мои, где проходит граница между двух разгорячённых тел и есть ли она вообще. Когда рассудок захлебнулся в чувственном удовольствии, разделённом на двоих, и окончательно потеряло смысл всё вокруг, кроме стука сердца в ушах и учащённого дыхания, сорвавшегося стоном. И только когда я лежала на груди мужчины, впитывая его тепло и запах, — только тогда в мою голову забрела первая более — менее связная мысль. Правда, далеко не самая умная.

— Странно, — тихо пробормотала я в плечо Сура, бездумно разглядывая разделённые горизонтом море и небо. Солнце пекло затылок, было жарко, но при этом так хорошо, что эти мелочи почти не беспокоили.

— Что — странно? — спросил он. Голос прозвучал гулко, отдаваясь в грудной клетке, к которой я прижималась ухом.

— Не больно, — пробормотала я. Но тут же опомнилась, сообразив, насколько странно это может звучать, и пояснила. — Ну, вроде бы в первый раз обычно бывает больно. То есть, физиология, конечно, у каждого своя, и по — разному бывает. Но я рада, что всё так удачно сложилось…

— Аля, начинай уже потихоньку привыкать доверять симбионту, — с тихим смешком проговорил Сур.

— Надо сначала окончательно привыкнуть к его присутствию, — вздохнула я. — А что, это он обезболил?

— Тебе не кажется, что этот вопрос надо задавать ему? — насмешливо фыркнул мужчина.

— Ну да, наверное, — пробормотала я. И тут пришла следующая разумная мысль, которой как раз стоило бы заглянуть несколько раньше. — Ой! — испуганно выдохнула я. — Сур, а как же… а если вдруг… ну, от этого же дети бывают, а…

— Не паникуй так, — уже вполне явственно засмеялся он, садясь и вынуждая сесть меня, но при этом продолжая уютно обнимать. — Я… контролировал этот вопрос. Так что неплохо понемногу учиться доверять ещё и мне.

— Извини, — вздохнула смущённо.

— Вот извиняться точно не за что, — отмахнулся мужчина, целуя меня в висок. — Я с удовольствием помогу тебе научиться и привыкнуть ко мне.

Я не удержалась и тихо захихикала над последней фразой, с удовольствием прижимаясь к Суру и украдкой касаясь губами впадинки между ключиц, в которой сходились заострённые кончики двух чёрных полос.

— Не сомневаюсь. А купаться мы правда летим, или это был предлог?

— Именно туда мы и летим, и предлогом это не было, — возразил он. — Откуда я мог знать, чем закончится этот разговор?

— Извини, — вновь покаялась я. — Я почему‑то привыкла считать, что ты всегда всё контролируешь и всё знаешь…

— Контролирую, — раздражённо фыркнул он, прижимая меня крепче. — Если бы действительно контролировал, этот урод не посмел бы к тебе даже подойти!

Разнеженная и поглощённая последними переживаниями, я не сразу сообразила, что имеется в виду, а, сообразив, поёжилась и в утешение потёрлась щекой о плечо мужчины. Не знаю уж, кого я больше пыталась успокоить этим жестом — себя или его.

— Давай не будем о нём, — предложила тихонько. Мы некоторое время посидели неподвижно, наслаждаясь тишиной и объятьями друг друга. Я вяло размышляла над превратностями судьбы и её неожиданными поворотами. А ещё в который раз вспоминала старинную пословицу: всё, что ни делается, — к лучшему. Были какие‑то потрясения, тревоги и страхи, а сейчас я чувствовала себя совершенно счастливой, и все треволнения недавних дней казались бесконечно далёкими и несущественными.

Мужчина сидел, расставив ноги, между которых устроилась я, удобно откинувшись ему на грудь и устроив голову на плече. И медленно поглаживала обнимающие меня сильные руки, прослеживая кончиками пальцев контрастные чёрные полосы и очерчивая мышцы.

— Сур, а расскажи мне лучше что‑нибудь о себе, — попросила я через некоторое время. Не то чтобы молчание начало тяготить, просто показалось глупым не воспользоваться возможностью задать несколько важных вопросов. Тем более, обстановка располагала к задушевной беседе.

— Например? — озадаченно уточнил он.

— Ну, например, сколько тебе лет? Есть ли у тебя родные?

— Родные… не самая приятная тема, — хмыкнул он. — А с возрастом всё просто, мне чуть больше пятнадцати.

— Сколько? — ошарашенно пробормотала я, скашивая взгляд на его лицо. Правда, всерьёз перепугаться не успела — сообразила, в чём может быть подвох. — Это имеется в виду местных, да?

— Конечно, — тихо усмехнулся мужчина. — На земные пятнадцать, наверное, никак не похож, да? Год на Сапфире в два с лишним раза длиннее земного: шестьсот тридцать восемь дней, плюс ещё продолжительность суток. В пересчёте на ваши… точно не скажу, что‑то около тридцати пяти. Биологически — мы тот же вид, что и вы, ничем не отличаемся.

— Не скажи, а цвет глаз? Вот у тебя они удивительно яркие. Очень красиво, у нас таких не бывает. В смысле, естественным путём не появляются, — возразила я из чистого упрямства, после чего осторожно уточнила: — А родные… умерли, да? Извини.

— Нет, почему, живы, — он слегка пожал плечами. — Родители, младшая сестра, только мы не общаемся.

— Кхм. Я надеюсь, твоя младшая сестра — не Элиса? — озарённая внезапной догадкой, я даже отстранилась, чтобы уже прямо заглянуть ему в лицо.

— Интересное предположение, — рассмеялся Сур. — Главное, близко к истине.

— То есть? Она — кузина?

— Нет, но у них с Амилой много общего, — отмахнулся он. — Хотя, пожалуй, ни одна, ни другая этого никогда не признают.

— Ты поэтому с ними не общаешься? — предположила я. — Ну, Элиса — стерва, она тебе явно не нравится, наверное…

— Элиса не так уж ужасна, равно как и моя сестра, — возразил Сур, не дав мне договорить. — Я не общаюсь с семьёй главным образом из‑за отца, а, точнее, политических и морально — этических разногласий с ним. Если уж совсем точно, это он со мной не общается. Амила — папина дочка и во всём повторяет за ним, а мать просто слишком мягкая и слабохарактерная, она не рискнёт пойти против его воли.

— Ну ничего себе, — потрясённо проговорила я. Картина представилась весьма удручающая и печальная. — А я думала, что у вас из‑за симбионтов ничего такого никогда не бывает… ну, эта эмоциональная связь, и всё прочее, а тут — типичный отец — тиран.

— Я, наверное, неправильно выразился и слишком сгустил краски, — через пару мгновений осторожно возразил он. — Отец не жестокий и не так чтобы деспотичный, просто очень упрямый. Мать его любит таким и не хочет с ним ссориться, а я уже достаточно взрослый мальчик, чтобы обойтись без её постоянной опеки, — со смешком пояснил мужчина. — Как раз с ней мы иногда общаемся. Да и отец, думаю, прекрасно осведомлён, что происходит в моей жизни, просто не желает это демонстрировать. Он ставит убеждения и принципы выше всего прочего, и гордость мешает признать свою ошибку. С другой стороны, я веду себя примерно так же, и ещё неизвестно, кто в итоге действительно окажется прав, — иронично добавил он.

— Вот придумают же люди проблему на ровном месте, — протянула я. — Из‑за чего вы хоть поругались?

— Из‑за ЗОР, — с отчётливо прозвучавшей в голосе насмешкой спокойно ответил тот. — Отец едва ли не самый ярый противник контакта.

— Кхм, — я выразительно кашлянула, потому что сразу подобрать достойный ответ не сумела. — То есть, мне теперь стоит бояться, что…

— Не стоит, — со смешком оборвал он толком не успевшую сформулироваться тревожную мысль. — Он не такой уж монстр. Во всяком случае, не страшнее меня, и точно не станет втягивать окружающих в наши с ним разногласия. Только матери вот и досталось, но это… издержки. Мешать в работе он может, но тебе опасаться нечего.

— Если он может мешать тебе в работе, получается, он большая шишка?

— Он — что? — растерянно уточнил Сургут.

— Ну, значительная фигура, обладающая большим влиянием, — пояснила я спорную идиому.

— А, да. Он входит в Общественный совет, это…

— Местное правительство, — опередила я, искренне радуясь, что хоть что‑то мне не нужно объяснять. — Точнее, его часть. И ваше «Контактное звено» ему подчиняется, да? А ты кем в этой структуре числишься?

— Собственно, ничего сложного: это самое звено я и возглавляю. Просто ЗОР — основное и приоритетное направление нашей работы. С Землёй, в отличие от прочих человеческих государств, можно договориться и на заключённые с ней договоры можно рассчитывать. Точнее, я так думаю, и это — одно из главных наших с отцом разногласий.

— Ага, — глубокомысленно изрекла я. — И в этот самый совет ты тоже входишь?

— До недавнего времени да, входил. Но сейчас меня оттуда выгнали за неблагонадёжность, — отозвался Сур. По голосу было не похоже, что подобное его сильно расстраивает, но я всё равно нашла нужным повиниться:

— Прости, пожалуйста. Если бы я знала, что та прогулка закончится…

— Забудь, — отмахнулся он. — Я поступил так, как счёл нужным, и хватит об этом.

— Но… — попыталась возразить я.

— Не хочу об этом, — ворчливо отмахнулся мужчина, опрокидывая меня на лопатки и наваливаясь сверху, вновь вжимая в гладкую тёплую кожу петы и отвлекая поцелуем. И целовал — жарко, жадно, долго, — до тех пор, пока я окончательно не сдалась, выкинув из головы всё лишнее.

А потом вдруг перекатился на спину, увлекая меня за собой и продолжая крепко держать, не давая отстраниться. Я растерялась, мир вновь перевернулся, ещё раз — и тело наполнило ощущение полёта. А, вернее, падения. Тут уже тревога сменилась страхом, я дёрнулась, испуганно взвизгнула, зачем‑то попыталась вырваться — но в следующее мгновение меня с головой накрыло потоком чуть тёплой воды, и вместо нового возмущённого вопля получился только сердитый «бульк!». В следующее мгновение, правда, успевший когда‑то перехватить меня под мышки Сур выдернул меня на поверхность, позволяя сделать вдох, но воды я всё равно наглоталась. Она с одной стороны, как и на Земле имела йодистый запах, да и на вкус была чем‑то похожа, только была не горько — солёной, а сладковато — солёной. Сомнительное удовольствие

— Знал бы, что ты такая звонкая, не забыл бы уши заткнуть, — со спокойной иронией сообщил мужчина.

— Никогда больше так не делай, — проворчала я и, вывернувшись из его ладоней, повисла на нём сама, обхватив ногами за талию и цепляясь обеими руками за плечи. Судя по всему, Сур преспокойно стоял на дне — вода едва доходила ему до середины плеча. Я опомнилась, сообразив, насколько интимной выглядит наша поза и насколько неприлично я себя веду, и попыталась отстраниться, чтобы встать на собственные ноги. Но мужчина не пустил — с видимым удовольствием обнял, одной рукой подхватив под бёдра и прижав к себе крепче.

— Почему? — поинтересовался с чуть насмешливой улыбкой, с непонятным интересом меня разглядывая.

— Знаешь, как я испугалась? — я вновь ответила возмущением, пытаясь побороть стеснение и отвлечься от уверенных прикосновений твёрдых мужских ладоней, одна из которых продолжала крепко прижимать меня, придерживая за ягодицу, а вторая неторопливо двигалась вдоль спины, будто исследуя каждый сантиметр кожи.

— Знаю, — спокойно ответил он. — Но, во — первых, реальная опасность тебе не угрожала, иначе бы активизировался симбионт, а во — вторых, твоя дальнейшая реакция мне очень понравилась, так что, уж извини, это того стоило, — усмехнулся мужчина, с явным намёком прижав меня покрепче, и медленно, задумчиво провёл языком вдоль ключицы, отчего я вздрогнула и рефлекторно вцепилась в его плечи крепче.

— И тебе совсем — совсем не стыдно? — уточнила со вздохом. Об ответе, впрочем, догадывалась. Что ни говори, а мужчины все одинаковые — земного ли они происхождения, или родились в парящем городе на далёкой планете. Во всяком случае, их дурацкие шутки придумал один и тот же человек уже очень давно, потому что… глупость была совершенно в духе Ваньки или Василича. Со скидкой, конечно, на особое отношение к объекту издевательства; братец просто спихнул бы меня в воду, без попыток утешить и смягчить падение.

— Нет, — предсказуемо ответил честный Сур и завершил разговор поцелуем. Утешающим или отвлекающим — я так и не поняла, да и… какая разница?

В итоге в воде мы провели достаточно долгое время, и не только целовались и занимались… другими приятными вещами, но и плавали, и дурачились, и Сур даже, нырнув, добыл для меня небольшую, с ноготь мизинца, жемчужину красивого голубого цвета. В процессе, правда, напугав меня гораздо сильнее, чем во время прыжка со спины петы. Нет, я догадывалась, и даже наблюдала, что плавает он как рыба и ныряет более чем уверенно, да и мазур пытался успокоить, что с мужчиной всё в порядке. Но отсутствовал тот явно дольше пяти минут и когда вынырнул, мне, честно говоря, было в первый момент не до подарков и сюрпризов. Правда, от наивных призывов к здравому смыслу и совести, наученная опытом воспитания безбашенного Ваньки, я воздержалась. Только вцепилась в несколько озадаченного бурной реакцией и эмоциями мужчину и тихо, но проникновенно попросила больше так не делать. Без таких сюрпризов нервы будут, определённо, здоровее.

Но когда впечатления улеглись, я сумела по достоинству оценить красоту жеста. И хоть Сур утверждал, что это мелочи — и жемчужина мелкая, и цвет самый распространённый, — всё равно было очень приятно. Добытый с риском для жизни мелкий подарок казался гораздо ценнее крупного, но — добытого в магазине. И хоть я всерьёз переволновалась, и умом понимала, что ничего такого уж героического в заплыве не было, и категорически возражала против повторения попытки, но… приятно было почувствовать себя эдакой принцессой, к ногам которой рыцарь возложил голову усекновенного дракона. Особенно приятно, что рыцарь в процессе добычи трофея не пострадал.

В итоге в сторону дома мы начали собираться уже ближе к закату. Сур каким‑то образом подозвал невесть где пропадавшую пету, аккуратно подсадил меня на «плечо» амфибии. Я чуть отползла в сторону, чтобы ему было удобнее запрыгивать… а в следующее мгновение смирный и безотказный зверь напомнил о том, что он — не бездушный механизм, а живое существо со своим мнением. И мнение это было выражено недвусмысленно.

Пета метнулась в сторону, сделав бочку над самой водой. Я даже испугаться резкому кульбиту не успела и задуматься, а почему я, собственно, не кувырнулась со скользкой спины: мазур среагировал мгновенно. Я намертво приклеилась к гладкой и скользкой шкуре, одновременно получив волну тепла и поддержки от симбионта и услышав встревоженный возглас Сура:

— Аля, осторожно!

А потом пета свечкой взмыла вверх.

В душе начала подниматься паника, но на этот раз с ней удалось справиться своими силами. Зажмурившись — так было менее страшно — и вжавшись всем телом в гладкую шкуру свихнувшегося ската, я лихорадочно соображала, что делать.

Помощь со стороны оставшегося внизу Сургута, конечно, рано или поздно придёт. Не может не прийти, потому что… Это ведь Сур, и он точно меня не бросит. Но когда он сумеет придумать способ? Не думаю, что меня так просто снять со спины невесть почему взбесившейся зверюги. Значит, надо хотя бы попытаться решить проблему самостоятельно. А для решения проблемы подобного рода надо что? Правильно, выяснить и устранить причину неисправности! Знать бы ещё, как эта штука работает и где у неё пользовательский интерфейс…

Глубокое дыхание и переход к привычным категориям — сломавшийся прибор был гораздо приятнее и понятнее свихнувшейся инопланетной твари — помогли успокоиться, а своевременно оказанная симбионтом помощь — не свалиться со спины накручивающей фигуры высшего пилотажа зверюги. Не знаю уж, задалась она целью сбросить меня таким образом или просто вожжа под хвост попала, но пета кружилась так — Ванька бы от зависти слюной изошёл.

Вспомнить бы ещё, что такое эта «вожжа»!

Зечики бы меня побрали, ну какая же глупость в голову лезет. Лучше бы пришла мысль, с какой стороны подойти к решению вопроса!

А, впрочем, вариантов немного, у них же здесь все коммуникации осуществляются через симбионтов, вряд ли для управления транспортом сделали исключение.

И я, на всякий случай стараясь лишний раз не открывать глаза (вот открыла на секунду и обнаружила стремительно приближающуюся поверхность воды; зрелище впечатляющее, но я бы предпочла обойтись без него), обратилась за помощью к мазуру.

Тот был убийственно спокоен и невозмутим. Интересно, есть вообще вещи в этом мире, способные вывести эту субстанцию из равновесия? Не считая отрыва от этой самой планеты. Смерти оно не боится, к депрессиям не склонно… счастливое существо! Стоило бы поучиться у него взгляду на жизнь.

Если, конечно, я после сегодняшней прогулки выживу.

На призыв симбионт ответил сразу, готовый к диалогу и оказанию посильной помощи. С последней, правда, тут же возникли трудности: мазур честно сказал, что призвать пету к порядку он не может. На резонное удивление, а как же тогда местные общаются с этими летучими существами, если не через своих «сожителей», он не менее резонно ответил, что, дескать, выступать посредником или самому заниматься дрессировкой — это две больших разницы. Он даже не смог внятно ответить, что с петой не так, потому что в тесный контакт с этим видом мазуры никогда не вступали.

Если ему верить, петы от межпланетных китов (их, кстати, местные так китами и называли) отличались при внешнем сходстве очень сильно, а необходимости в настройке и исследованиях не было. Когда появились люди и начали приспосабливать местных животных под себя, мазуры с огромным интересом и удовольствием им помогали, но служили исключительно для передачи данных от двуногих пришельцев животным и обратно. Проще говоря, работали переводчиками или скорее декодерами, переводящими информацию из одной формы в другую, при этом не только не изменяя суть, но даже не прислушиваясь к ней.

Сложно передать словами, каким облегчением меня накрыло от осознания этого факта. Даже страх отступил, вытесненный радостью.

Всё оказалось до смешного просто. В самом деле, могла бы сообразить, ещё встретившись первый раз с местным аналогом Инферно! Для местных жителей симбионты — это, фактически, пресловутый рабочий терминал. Да, разумный, поэтому относятся к нему бережнее, но не воспринимают как отдельный разум, делящий с ними одно тело на двоих. Просто часть себя, молчаливая и в большинстве случаев пассивная: мазурам было неинтересно влиять на окружающий мир, они предпочитали наблюдать за естественным ходом вещей, и подобное отношение полностью их устраивало.

Люди всегда остаются людьми, и что бы там ни говорил Сургут в самом начале про разные пути, человеческий разум неизменно подстраивает окружающий мир под себя и свои нужды, на какой планете и в каких условиях он ни развивается. Да, воздействие может быть разрушительным или щадящим, но… другой разум — это мазуры. Действительно — другой. А люди — те же, разве что полосатые немного.

А если это так, всё на самом деле очень просто, надо лишь немного разобраться с новой техникой. И я решительно скомандовала симбионту «соединяй!». Он попытался выказать сомнения и беспокойство, но в итоге сдался под давлением сокрушительного аргумента «есть идеи получше?».

Несколько мгновений молчания — и меня накрыл страх и боль. Откуда‑то снаружи, извне, они прокатились по нервам, отдались в затылке болезненным уколом и схлынули, оставив по себе ощущение гулкой тяжести в голове и лёгкую ломоту в теле. Я запоздало сообразила, что ощущения были не мои, что это симбионт передал чувства петы. И потом ещё озадаченно и участливо поинтересовался, что это со мной случилось.

Если бы он минуту назад не объяснил, что в передаваемую информацию они не вдумываются, действуя механически, — решила бы, что мазур издевается.

Как найти подход к чуждому разумному существу, которому невесть с чего больно и страшно? Я попыталась абстрагироваться от эмоций и понять, что вообще может происходить, и прикинуть, а что у этого существа может болеть? Причина может быть либо снаружи (например, ударилось оно больно) или внутри (скушало что‑то не то), и страх как раз говорил за первую версию. Обо что‑то удариться, просто лежа на воде, пета вряд ли могла, как вряд ли я могла случайно прищемить её или оцарапать. Тогда что?

Хорошо, что я читаю много развлекательной литературы, в том числе — старой, тех же самых толкиенистов, например. И в следующий раз я буду точно знать, что ответить на вопрос «да какая польза от этой ерунды?!» Потому что благодаря этим книгам я знала о лошадях чуть больше, чем смутное представление о внешнем виде животного, сейчас сохранившегося в отдельных уголках Земли в очень небольшом количестве, и сведения из древней истории. Да и не только о лошадях, о поведении животных в целом; я всё‑таки не биолог и никогда такими вопросами не интересовалась. У меня даже домашнего любимца никогда не было, и это не слишком‑то расстраивало.

В общем, именно почерпнутые из этих старых книг сведения подсказали ключик к разгадке. Ведь если животное появилось на этой планете само и вписано в местную экосистему, значит, у него в здешней природе должны быть естественные враги. И сейчас оно реагировало точно так, как должно было реагировать на нападение — страхом и болью от первого удара.

Выражаясь словами тех самых старых книг, «моя лошадь понесла», и теперь требовалось как‑то её успокоить и объяснить, что угрозы нет. Только для этого нужно сначала удостовериться, что угрозы действительно нет. И это как раз самое сложное: я даже примерно не представляю, какие могут быть враги у этого существа!

Не знаю, сколько прошло времени, пока я пыталась добыть нужную информацию у мазура и договориться с мечущейся петой. Наверное, совсем немного; это только казалось, что минуты тянутся бесконечно. Я посылала животному волны спокойствия и дружелюбия, уговаривала его и одновременно пыталась понять или узнать, что случилось. Очень хотелось связаться с кем‑то опытным и знающим, потому что знания симбионта были хоть и обширными, только совершенно бессистемными. Но я решительно откинула эту мысль. Кто и чем может помочь мне, если я не могу объяснить, что происходит? Сомневаюсь, что Сур — такой уж профи в обращении с животными, а больше знакомых у меня не было. Тем более — знакомых среди местных дрессировщиков и ветеринаров.

В конце концов удалось выяснить, «где болит»: на животе, ближе к головной части. А вот что именно — пета объяснить уже не могла.

Несколько мгновений я ещё пыталась уговорить животное успокоиться и обещала помочь, но доводы не доходили до адресата: он не доверял мне и не хотел ничего понимать. Выход оставался один и я, зажмурившись, упрямо поползла к морде взбесившегося транспортного средства.

Сложнее всего было даже не довериться хватке симбионта, а убедить напуганное подсознание, что пол и потолок не меняются местами. Если бы здесь была невесомость, было бы проще: я уже привыкла к переменному направлению силы тяжести в космосе, уверенно чувствовала себя на обшивке и спокойно ходила по брюху корабля, не задумываясь о том, что вишу вверх ногами. В невесомости пол был там, где стояли эти самые ноги, и вестибулярный аппарат быстро смирился с таким положением вещей.

Здесь неожиданно помог тот факт, что пета то и дело кувыркалась в воздухе, дезориентируя меня и без перемещений по её поверхности. Поэтому оказалось проще поверить никуда не убегающему «полу», чем то и дело меняющимся местами небу и океану.

Сложнее всего оказалось перевалить через нос. Я знала от мазура, что зубов у этого существа нет, что оно, подобно киту, питается планктоном, фильтруя воду, поэтому укусить не сможет — нечем. Вместо рта у неё было несколько параллельных узких щелей, не открывавшихся широко, но всё равно было страшно. Особенно — когда пета вдруг зависла в воздухе, а потом камнем ринулась вниз. Я едва поборола иррациональное глупое желание отцепиться и спрыгнуть с обезумевшей зверюги: пока у меня был неплохой шанс выжить, а вот отрастить человеку крылья мазур не мог.

Вышла из пике пета под таким углом и на таком расстоянии от воды, что я едва не сбила спиной гребешки волн, а от мгновенной перегрузки заломило все мышцы разом и что‑то щёлкнуло в шее. И это несмотря на помощь симбионта! Без которой меня, кстати, давно бы уже укачало до состояния «прощай, жизнь!».

Здесь причина страданий петы сразу прояснилась: на брюхе несчастного зверя обнаружилась здоровенная местная пиявка — студенистое серо — зелёное червеобразное существо длиной в полметра и толщиной в две моих руки. От мазура тут же пришла справка, что это никакая не пиявка, а существо гораздо менее безобидное: вместо пары глотков крови оно бесцеремонно вгрызалось в тело жертвы, проделывало дыру в шкуре и начинало заживо пожирать добычу. Наевшись, откладывало в тело носителя личинки и умирало.

Меня от одного внешнего вида этой гадости начало мутить, а после справки симбионта вообще захотелось зажмуриться и срочно вызвать «скорую помощь». Но, с другой стороны, новость об опасности этого паразита для петы мобилизовала и заставила поспешить, тем более, судя по всему, паразит уже почти прогрыз плотную шкуру.

Отодрать скользкую желеобразную дрянь от жертвы оказалось не так‑то просто. Спасибо, опять же, мазуру, причём не столько за физическую помощь в удалении «клеща», сколько за изумительные «перчатки», позволявшие не чувствовать прикосновений к телу этой гадости. Мутило всё сильнее, а тут точно стошнило бы. Но зато за борьбой с вредителем я напрочь забыла, что болтаюсь вниз головой на брюхе инопланетной зверюги. Я мысленно уговаривала её потерпеть и не бояться, при этом упрямо выкручивая не желающего так просто расставаться с добычей глиста — переростка.

В итоге грубая сила всё‑таки одержала победу над неразумной тварью, и я мстительно расплющила голову паразиту. Нет, я понимаю, что в природе всё взаимосвязано, на Земле тоже полно наимерзейших форм жизни, а от этой гадости наверняка есть какая‑то польза и кто‑то наверняка ими питается, но справиться со злостью и отвращением не получилось.

Стоило убрать раздражающий фактор, и пета очень быстро успокоилась, притихла и послушно спикировала к самой воде, позволив мне умыться и отмыться от останков поверженной твари. Правда, здесь мой организм решил, что хорошего понемногу, и он уже достаточно долго терпел, чтобы позволить себе избавиться от остатков завтрака.

Озадаченная такой запоздалой реакцией, я, тщательно умываясь и полоская рот, обратилась к мазуру за разъяснениями и получила виноватый ответ, что, дескать, да, это он подрегулировал рефлексы, но честно не стал полностью гасить, а просто подождал удобного момента. И, мол, если мне это не нравится, он очень извиняется и постарается в следующий раз обойтись без самодеятельности. Пришлось успокаивать уже его и благодарить за своевременное вмешательство.

Пока преисполнившийся служебного рвения симбионт пытался сориентироваться в пространстве, я налаживала контакт с уже вполне вменяемой петой. Та была полна раскаяния и благодарности и, можно сказать, пыталась подлизываться. Выразилось у неё это только довольно странно, во вдумчивом макании меня в воду. Из наилучших побуждений и исключительно в порыве благодарности, ага.

Но вскоре общий язык был найден, пета сообразила, что такие игры меня совсем не радуют, и притихла. Я же в ожидании новостей наконец‑то расслабленно вытянулась на гладкой шкуре, чуть свесившись вперёд и почёсывая ездовой зверюге нос: мазур утверждал, что там у неё самое чувствительное место. А пета в ответ тихонько посвистывала, изображая урчание, и мелко вибрировала всей тушей. Ощущение было забавным.

А ещё через несколько минут симбионт радостно сообщил, что более — менее сориентировался, но это неважно, потому что нас уже нашёл Сургут. Я хоть и не была ни в чём виновата, почувствовала себя неловко и даже приготовилась оправдываться: вряд ли мужчина отреагировал на такой демарш транспортного средства спокойно.

Сур действительно не заставил себя долго ждать, причём пета при виде него вся морально сжалась, а чувство вины заметно усилилось; кажется, она тоже разумно не ждала от хозяина поощрения. Правда, страха тоже не было, и это развеяло не успевшие толком сформироваться подозрения: зверушку мужчина, похоже, не обижал.

Но высказаться я не успела, а пета — не успела получить по ушам. Стремительно приблизившись на спине ещё одного ездового животного, более тёмного, чем наше, и, кажется, более крупного, Сур спрыгнул на спину беглянки и, игнорируя неуверенные попытки начать объяснения, просто молча сгрёб меня в охапку, в первый момент стиснув так, что стало нечем дышать, и я всерьёз забеспокоилась о сохранности собственных рёбер.

— Никогда больше так не делай, — тихо проговорил мужчина, явно с трудом заставляя себя разжать руки, и чуть отстранился, чтобы заглянуть мне в лицо. Выглядел Сургут бледным, даже почти серым.

— Всё хорошо, — неуверенно улыбнулась я, погладила его ладонью по груди и потянулась, чтобы поцеловать. Дотянулась только до подбородка, но тут Сур уже отмер и сам поцеловал меня в ответ — глубоко и жадно, даже почти отчаянно.

— Очень испугалась? — спросил он через несколько секунд, испытующе глядя на меня.

— Ну… с пиратами было страшнее, — честно ответила я. — А здесь мы быстро разобрались, что к чему.

— И что же к чему? — с нервным смешком уточнил Сургут.

— Её укусил паразит, такая мерзкая серо — зелёная глиста, — я поморщилась, потому что при воспоминаниях опять слегка замутило. — Я его оторвала, и мы с твоей петой сразу подружились.

— Ты молодец, — глубоко вздохнув, медленно, с расстановкой проговорил он.

— Как‑то это неуверенно прозвучало, — хихикнула я.

— Потому что… слишком ты меня напугала, чтобы я мог сейчас на полном серьёзе поощрять твои успехи на поле дрессировки, — хмыкнул мужчина. — Я даже вспомнить не могу, когда мне последний раз было так страшно.

— Неужели это было опаснее, чем встреча с теми же пиратами? — смущённо пробормотала я. — Извини.

— Нет, не настолько, но… тогда я знал, что нужно делать и как можно тебе помочь, а способа успокоить взбесившуюся пету, никак не навредив всаднику, я не знаю.

Я в ответ только молча обняла его покрепче, спрятав лицо на груди. Интуиция подсказывала, что сейчас не самый лучший момент для сообщения Суру радостного известия. Я ему потом, попозже объясню, что, кажется, нашла себе занятие по душе на этой планете. Вот как успокоится, так сразу и объясню.

Обратный путь получился недолгим и обошёлся без приключений. Ту пету, на которой Сур бросился меня догонять, он отпустил обратно к хозяевам: как оказалось, транспорт одолжили другие купальщики, оказавшиеся в зоне досягаемости его симбионта. А его собственный питомец отделался в итоге лёгким испугом в виде строгого выговора (эту информацию до меня услужливо донёс мой мазур, потому что выговор осуществлялся невербально) за недоверие к людям.

Нашлась и наша одежда, о которой я за всеми приключениями успела подзабыть. Оказалось, у петы имелся естественный «багажник» — две полости, расположенных на края тела у основания «крыльев». Изначально они, правда, имели почти то же назначение, что сумки земных сумчатых животных: чтобы детёныш мог спрятаться от опасности. Живородящие млекопитающие петы оказались очень заботливыми родителями, и сумки такие присутствовали у обоих полов. При этом летуны совсем не возражали против заполнения свободного пространства посторонними предметами — разумеется, в тех случаях, когда у них не было детёнышей.

Домашние встретили меня любопытными взглядами, но вопросов не задавали, и я была им за это очень благодарна.

На следующий день после судьбоносной прогулки я всё‑таки рассказала Суру, что хочу заняться дрессировкой пет и китов, то есть — фактически, продолжить работу по специальности. Особенно вдохновлённым такой идеей мужчина не выглядел, но, отдать ему должное, возражать не стал, скрепя сердце сообщил, что рад за меня, и даже пообещал поспособствовать организации обучения.

Разумеется, не поблагодарить за проявленное терпение и понимание я не могла, и в ответ с радостным воплем бросилась ему на шею. Вот тут Сургут уже не возражал совершенно искренне, легко подхватил меня, прижимая к себе, и благодарность приняла форму поцелуя.

И всё бы ничего, потому что процесс мне очень нравился, если бы действие не происходило в гостиной наших с родными апартаментов. Я напрочь забыла, что мы с Суром здесь не одни, а кое‑кто имеет весьма смутное представление о такте.

— Ишь ты, шустрые какие, — раздался насмешливый голос Василича от двери в коридор. — Молодёжь!

Я тут же забилась, пытаясь вывернуться из хватки мужчины и отчаянно краснея, а вот Сур отреагировал значительно спокойней. Осторожно поставил меня на пол и, продолжая уверенно приобнимать одной рукой, спокойно поинтересовался:

— Что‑то не так?

— Да зечики с тобой, целуйтесь дальше, — весело отмахнулся штурман, проходя к столу. — Это я всё от зависти. Эх, где мои семнадцать лет!

Собственно, на этом наши нежные отношения с Суром перестали быть секретом от моей семьи, так толком не успев им побыть. Впрочем, это почти ничего не изменило, разве что у братца после отбытия Сургута на службу появился дополнительный повод позубоскалить и похихикать. И то у него это получалось как‑то неубедительно, и младшему так ни разу не удалось толком вогнать меня в краску или вывести из себя. По — моему, он просто недостаточно старался и прикалывался исключительно для галочки, потому что проникся к объекту насмешек (не ко мне, к Суру) уважением.

Несколько дней прошли в спокойном, уютном, размеренном режиме. Сур вечерами выгуливал меня, уже более предметно показывая город, и эти прогулки вполне соответствовали моим представлениям о свиданиях. Разговаривали обо всём подряд — о любимых книгах и развлечениях, о музыке, об истории и природе.

Много целовались и не только, причём это «не только» в основном происходило под открытым небом. Нельзя сказать, чтобы это меня сильно расстраивало, смущало или вызывало подозрения, но по меньшей мере казалось странным. По обмолвкам Сура сложилось впечатление, что живёт он отдельно, и мне казалось логичным на его месте пригласить собственную девушку в гости. В конце концов, какая тут может быть неловкость, если он уже фактически сделал мне предложение руки и сердца, а я хоть и не сказала решительного «да», но всем своим поведением, кажется, демонстрировала, что принципиальных возражений не имею.

Через несколько дней я всё‑таки не выдержала и спросила в лоб, а где, собственно, живёт сам Сур. Ответ оказался достаточно неожиданным и сводился к тому, что он просто опасался моей реакции на собственную холостяцкую берлогу. Сказал он это, понятно, в других словах — всё‑таки дипломат и умный человек, — но вывод я сделала и заверила мужчину, что после корабельной каюты младшего брата меня сложно чем‑то впечатлить. А Сур казался гораздо более аккуратным, чем братец.

Моё предположение оказалось справедливым, ничего ужасного в этой «берлоге» не было. Наоборот, всё по — военному чисто и аккуратно. Квартира состояла из двух комнат — гостиной с небольшим кухонным уголком (в предоставленном нам как пришельцам жилье такого не было) и спальни с уборной уже привычного вида — и выглядела не безликой гостиницей, а именно жилым помещением, несущим отпечаток вполне конкретной личности.

Это было… поучительно. Оказывается, мужчина на досуге увлекался сборкой миниатюрных макетов кораблей. Корабли эти имели очень странные и непривычные очертания, и я вскоре сообразила, что они просто очень старые. Видимо, те самые, о которых у здешних людей сохранилась память. Похоже, интерес Сура к ЗОР носил гораздо более личный характер, чем могло показаться на первый взгляд, и корни имел очень глубокие. Почему‑то у меня это увлечение Сура вызвало приступ неконтролируемого умиления.

Собственно, на прямой вопрос мужчина спокойно ответил, что — да, древней историей интересовался с детства, особенно — Землёй.

После прогулки на спине обезумевшей от боли петы бояться этих животных было уже неловко, да и сомневаться в своей способности ими управлять не приходилось, так что я неожиданно для себя самой получила возможность самостоятельно перемещатсья. Полёты на местных транспортных скатах оказались даже менее страшными, чем пилотирование родного корабля.

Вскоре приобретённый навык мне пригодился: Сур, как и обещал, помог с устройством на учёбу, и теперь я потихоньку втягивалась в местную общественную жизнь. Более того, мужчина умудрился как‑то договориться об индивидуальной программе; то ли воспользовался связями, то ли такая программа адаптации действительно существовала. На этот вопрос мне не ответил ни сам мужчина, ни преподавательница.

Это, кстати, было ещё одно специфическое отличие моей новой специальности от прежней: если среди механиков на десять парней была одна девушка, то здесь соотношение было… не обратным, но примерно пять к восьми, то есть женщин — воспитателей было больше. Но меня этот вопрос, правда, пока коснулся чисто теоретически, для совместного обучения с будущими коллегами мне сначала нужно было дорисовать в голове картину окружающего мира.

Оказалось, специальность я выбрала более чем удачную: дрессировка ездовых животных здесь куда сильнее напоминала программирование, чем именно дрессировку. Разве что перед началом обучения нужно было наладить контакт со зверушкой, и только потом внушать ей новые поведенческие нормы.

На первом вводном занятии я наконец‑то посмотрела на «космические корабли» и осталась под огромным впечатлением. Средний кит был раза в четыре крупнее нашего «Лебедя», а внешним видом не походил ни на пет, ни на привычных китов. Скорее это была огромная серебристо — синяя медуза, только непрозрачная и покрытая прочной, почти твёрдой на ощупь, но при этом неожиданно эластичной кожей. Вытянутый узкий зонтик либо туго сжимался, придавая существу аэродинамически идеальную форму, либо широко раскрывался, и странный зверь выпускал радужную бахромчатую юбку не то плавников, не то щупалец. Выглядело потрясающе красиво, как огромный цветок гвоздики, каждый лепесток которой выполнен из искристого стекла. На изломах и сгибах плясали радуги, и отвлечься от этого завораживающего зрелища было невозможно.

Мне, конечно, потом объяснили, что это действительно аналог щупалец, совмещённых с солнечными батареями, и именно ими кит запасал пищу, воду и солнечную энергию перед дальними перелётами, но увязать функциональность этого органа с изумительной красотой никак не получалось. Ну, максимум он мог так самку приманивать, честное слово!

Кроме того, объяснили, откуда в теле кита полости, в которых, собственно, жили люди: именно в них хранились все запасы.

А ещё оказалось, что способность пет к полёту — побочное свойство их защитного механизма, посредством антигравитации эти напоминающие скатов существа спасались от сокрушительных бурь. Нырнуть на достаточную глубину, которой не касались удары стихии, они могли, но находиться там продолжительное время были неспособны. Собственно, они такие были не одни, летучими амфибиями являлись многие местные животные.

После этих известий мне окончательно расхотелось встречаться с местными штормами.

В общем, я с удовольствием узнавала много нового и всё глубже втягивалась в процесс, уже ничуть не жалея о переменах, происходящих со мной и во мне.

Я как раз возвращалась с очередного занятия, когда в размеренном ритме жизни произошёл небольшой сбой. Вернее, не возвращалась, а ждала в небольшом кафе Сура: он обещал освободиться через полтора часа, не позже, и я поленилась лететь на это время домой, а потом возвращаться обратно. Поэтому сидела, вполглаза изучая с помощью местной информационной сети и мазура выданные учительницей материалы, когда меня отвлёк от очередной чашки ароматного горячего напитка негромкий женский голос:

— Добрый вечер, а… ты Алёна, да?

Я вскинула взгляд на говорящую и вопросительно подняла брови: знакомы мы, определённо, не были. Хотя незнакомка выглядела вполне безобидно. Симпатичная высокая женщина средних лет с элегантной стрижкой — редкий, кстати, случай, местные в основном носили длинные волосы — смотрела с любопытством, некоторым опасением и неуверенностью и без малейшего намёка на снисходительность или неприязнь.

— А что случилось? — отозвалась подозрительно, окидывая взглядом небольшой уютный зал. Посетителей было немного, но и пустым он не выглядел, что меня несколько приободрило и успокоило.

После истории с Вараксиным я, кажется, стала параноиком.

— Прости, что вот так вторгаюсь, — неуверенно улыбнулась она. — Можно я присяду? Я хотела на тебя посмотреть и, наверное, познакомиться.

— Садитесь… то есть, садись, — ошарашенно проговорила я. У местных было не принято вежливое обращение «вы», они ограничивались более фамильярным с земной точки зрения «ты», и к этому было не так‑то просто привыкнуть. — Зачем со мной знакомиться? — уточнила опасливо и тут же протянула, озарённая догадкой: — А, ты, должно быть, мама Сура?

— Ну… да, виновна, — женщина улыбнулась уже явственней. — Алиса, очень приятно.

— Мне тоже приятно, Алиса. А… ты с Земли? — взгляд мой, подозреваю, стал совершенно растерянным.

— Нет, вполне местная. Просто многие имена сохранились ещё с давних времён; некоторые изменились, некоторые — остались прежними. Образовались, правда, и новые. Вот, например… — увлечённо начала она, но тут же осеклась, — ой, извини! Я иногда увлекаюсь посторонними темами, и история в этом на первом месте.

— Ничего страшного, — откликнулась машинально. — А почему «виновна»? Мне кажется, Сур более чем достоин родительской гордости.

— Мне приятно, что ты тоже так думаешь. Просто у него сложный характер, упрямый, как у отца, не все женщины такое выдерживают, — улыбка вновь стала виноватой.

Я медленно кивнула, пытаясь сообразить, к чему она ведёт и чего хочет добиться. Желание матери познакомиться с возлюбленной сына казалось логичным и оправданным, но вела себя женщина при этом как‑то… странно. Смотрела на меня чуть ли не испуганно, как будто это я пришла к ней в дом со словами «здравствуй, мама!», мялась и терялась, хотя, с другой стороны, вычислить меня и найти у неё получилось без особого труда. На скандалистку она, определённо, не походила, но… может, хотела сообщить, что я не подхожу её сыну, а мягкий характер и хорошее воспитание мешали заявить об этом прямо?

— Хороший у него характер, мужской, — пробормотала я, неуверенно хмурясь и не зная, что ещё можно сказать и какого ответа от меня ждут. Если вообще ждут.

— Ну да, более чем, — покивала женщина. — Алёна, я сейчас задам тебе вопрос, но ты, пожалуйста, не сердись. Я ни в коем случае не хочу тебя обидеть, но не спросить не могу. Какие отношения связывают тебя с моим сыном?

Я почувствовала, что мои брови изменили направление движения: перестали хмуриться и медленно поползли на лоб. Нет, я всё понимаю, они не общаются, но… она знает, как меня зовут, то есть — какие‑то справки явно наводила. Как в таком случае умудрилась пропустить ответ на этот вопрос? Сура называла моим женихом даже моя преподавательница, которая видела нас вместе всего один раз, и вели мы себя при этом исключительно прилично! Просто открыла какое‑нибудь досье с краткой биографической справкой? Но тогда почему она вообще заинтересовалась моей личностью?!

— Близкие, — осторожно ответила я. — А что?

Может, это вообще какая‑то посторонняя женщина, не имеющая к Сургуту никакого отношения? Какая‑нибудь местная сумасшедшая?

— Об этом я знаю, просто неверно выразилась… Извини, очень волнуюсь, мне тяжело даются новые знакомства и разговоры с чужими людьми, — она вновь робко и виновато улыбнулась. — Я имела в виду, как ты к нему относишься?

— Хорошо, — ещё осторожнее ответила я. Волнение, конечно, могло объяснить странность её слов и поведения. Я даже немного посочувствовала Алисе, представив себя на её месте, но это всё равно был не повод отвечать на настолько личные и даже почти интимные вопросы посторонней женщине. Я самому Суру пока стеснялась сказать всё прямо, и хорошо, что призналась самой себе, где уж тут заявлять во всеуслышание!

— Логично, — глубоко вздохнув, она на мгновение прикрыла глаза, после чего уточнила: — Ты относишься к нему как к мужчине?

Подозреваю, в этот момент выражение моего лица стало крайне забавным, потому что одна бровь так и осталась на лбу, а вторая озадаченно нахмурилась.

Ещё немного, и начнёт дёргаться глаз.

— Нет, как к женщине, — возразила со всей язвительностью, на какую была способна. Прозвучало грубовато, но я просто не сдержалась: какой вопрос, такой и ответ, а годы штурманского воспитания не прошли даром.

— Я опять не то сказала, да? — совсем смутилась она. — Прости, я понимаю, как глупо это выглядит со стороны. Просто Суру очень не везло с женщинами, и мне хочется знать, это… то же самое, что обычно, или всё серьёзнее?

— Всё серьёзно, — извиняющимся тоном ответила я, почувствовав укол совести. Ну, в самом деле, нашла время и место острить. Ох уж мне эта дурная компания! — Сур сделал мне предложение, и я согласна, просто не хотела с этим спешить, надо привыкнуть на новом месте, а потом уже… всё остальное.

— Это замечательная новость, — со вздохом облегчения проговорила собеседница. — Наконец‑то! А то я начала всерьёз переживать, что он так и не найдёт своё счастье.

— Кхм. Приятно слышать, — неуверенно кашлянула я в ответ. Я, честно говоря, была почти уверена, что меня сейчас начнут уговаривать оставить Сура в покое, и не представляла, как на эту просьбу реагировать. Но, кажется, спорить с выбором собственного сына Алиса не собиралась, и это успокаивало. — А почему ему не везло? — полюбопытствовала я с искренним интересом, стремясь заодно сменить тему и избавиться от чувства неловкости. Я не привыкла обсуждать настолько личные вещи даже с родными и пока была не готова изменить эти взгляды, а вопрос прошлого Сура меня в любом случае волновал. Вряд ли удастся узнать ответ у самого мужчины, и глупо не воспользоваться сейчас шансом. — Мне кажется, он очень хороший. Сильный, надёжный, заботливый…

— Вот именно поэтому, — она развела руками. — Эту проблему и проблемой‑то сложно назвать, уж очень глупо выглядит, но… Сур действительно очень заботливый и ответственный мальчик. Мне кажется, именно поэтому он всегда обращал внимание на девушек нежных, ранимых, чувствительных, которым на первый взгляд эта самая забота и защита действительно нужна. Нет, отношения у них были хорошие, но… его почему‑то всегда в конце концов воспринимали как друга. То есть, я знаю о трёх таких случаях, но, может быть, я просто не всё знаю, — вздохнула Алиса.

— Ну и дуры, — после короткой паузы резюмировала я, потому что других слов не нашла — слишком растерялась.

Не знаю, какой проблемы я ожидала в отношениях Сура с женщинами, но — точно не такой, и сейчас даже представить не могла, как подобное возможно. Кем вообще надо быть, чтобы смотреть на него… не как на мужчину?! Какое, оказывается, точное определение подобрала моя собеседница, и вправду ничего другого на ум не приходит!

Алиса вскинула на меня удивлённый взгляд — а потом вдруг рассмеялась легко, весело и настолько заразительно, что я не сумела удержаться от ответной улыбки.

Пожалуй, всё‑таки неплохая у Сура мама. Своеобразная, но — хорошая.

Выяснив наконец мотивы друг друга, успокоились мы обе, и некоторое время вполне мирно болтали обо всём на свете. То есть, конечно, не обо всём; Алисе было очень интересно узнать обо мне побольше, мне — узнать обо всей семье Сура, да и о нём самом тоже. Некоторые вопросы задавать мужчине я почему‑то стеснялась; например, о его детстве. А мама выглядела весьма логичным адресатом подобных вопросов.

За болтовнёй мы благополучно пропустили момент, когда я наконец дождалась того, кого собиралась здесь встретить: основной объект наших обсуждений.

— Я гляжу, общий язык вы нашли без проблем? — иронично поинтересовался Сур, будто из воздуха возникая рядом с нашим столиком. — Привет, мам, — кивнул он и наклонился ко мне для поцелуя. Присутствие женщины меня несколько смущало, но не шарахаться же теперь из‑за неё!

— Алёна очень хорошая девочка, — тем временем резюмировала Алиса, и не надо было смотреть на её лицо, чтобы понять — женщина улыбается. А потом, когда Сур выпрямился и присел к столу рядом со мной, добавила уже с оттенком грусти: — Только, боюсь, твой отец не сможет отреагировать на это так, как должно хорошему отцу.

— Мам, смирись уже, — поморщившись, отмахнулся мужчина. — Он реагировал бы, как хороший отец, если бы я был его копией, но мы всё‑таки разные люди. Так что либо он плохой отец, либо я плохой сын, либо…

— Либо вы оба — два упёртых мархуса, — закончила она за него. — И поверь мне, ты действительно его копия — во всём, вплоть до этого упрямства! Ещё бы оба это признали! Хотя нет, признаёте вы как раз оба, но толку с того… Одна у меня теперь надежда, вот пойдут внуки — может, он смягчится, — женщина со вздохом качнула головой, а я почувствовала, что краснею: уж о чём, а о детях я пока не думала вовсе. Сур бросил на меня насмешливо — сочувственный взгляд и ободряюще сжал ладонь, сопроводив всё это волной тёплых эмоций. Сочувствие, нежность, понимание и лёгкий оттенок вины — мол, извини, это же мама. Мне сразу полегчало; похоже, так далеко Сургут тоже не планировал.

Нет, я ничего не имела против детей, но не прямо сейчас же, правда! Сначала надо всё‑таки освоиться в мире и выучиться. Может, немного попрактиковаться на сводном братике или сестричке — неизвестно же, кто получится у мамы Ады с папой Борей. И придумать способ помирить Сура с его отцом, потому что… жизнь хоть и долгая, но — конечная, и глупо тратить её на обиды. Тем более — обиды на родных. Ведь они друг у друга есть только в единственном экземпляре, а потом уже будет поздно что‑то менять: это не та ошибка, которую можно исправить, второго шанса не будет. Сложно ценить родителей, пока они живы, а когда их не станет — станет мучительно больно за каждую не проведённую с ними минуту. Может быть, Суру для понимания хватит моего примера? Он всё‑таки, хоть и упрямый, но очень умный человек…

А ещё надо привыкнуть к симбионту и бескрайнему океану под ногами, пережить первый сезон штормов и не возжелать после него срочно сбежать на другую планету — пусть заселённую такими же полосатыми людями, но более смирную. Не может же у них везде быть такой сумасшедший климат!

Но сначала — всё‑таки узнать, как выглядят местные свадьбы, для чего надо набраться мужества и поговорить с Суром. Глупо, конечно, бояться в такой ситуации, но… в мыслях всё легко, а вот открыть рот и впервые сказать «я люблю тебя», да ещё добавив при этом «и хочу быть с тобой — навсегда», — куда сложнее. Но — надо. Обязательно надо говорить такие вещи вслух. Не слишком часто, чтобы не затаскать и не затереть их важность, но — нужно. И я обязательно скажу.

Вот прямо сегодня и скажу, когда мы вдвоём окажемся на спине петы, и Сур снова обнимет меня — крепко, но в то же время бережно и уже почти привычно. Зачем откладывать, если всё давно уже ясно, пережито и принято?