в которой Провидение располагает, как ему вздумается,

мало интересуясь нашими планами.

Что я по — настоящему люблю, так это моменты выхода из прыжка. Я стараюсь их не пропускать и встречать «во всеоружии», и за десять лет на корабле мне так и не успело наскучить. Во всеоружии — то есть, в двигательном отсеке и со скрипкой в руках. Над этой моей привычкой сначала смеялись, потом недоумевали, потом — иронизировали, а теперь наконец привыкли и больше не спрашивают, зачем мне это надо. Как я могу объяснить, зачем, если и сама этого не знаю?

Не могу объяснить и толком сформулировать, что меня привлекает. Просто это те редкие моменты, когда я искренне благодарна судьбе за знакомство со скрипкой, за полученную от родителей способность находить пронзительную и завораживающую красоту в том, что кажется обыденным. За возможность видеть, слушать и ощущать.

Я люблю вглядываться в пустоту за пределами тонкой корабельной скорлупки; ту самую, загадочную, в которой находятся путешественники, временно переставшие существовать в «реальном» мире. Говорят, это вредно и даже опасно. Правда, говорят с осторожностью — никто не может объяснить, чем именно. Наверное, источником этих предупреждений служит обычный страх перед неизвестным. А я… там красиво, но даже не в этом дело.

Я точно знаю, что корабль любит мою музыку. Стараюсь не злоупотреблять, потому что даже мне самой это периодически кажется странным, но в такие моменты удержаться невозможно. Подлинное наслаждение, удовольствие настолько яркое, что на глаза наворачиваются слёзы.

Сначала — шлем терминала. Он поначалу мешал, но я очень быстро привыкла, а без него… без него это будет череда звуков. Да, красивых и безупречных, но — не тех.

Футляр пахнет старым лаком, канифолью и чем‑то неуловимым. Мне кажется, именно так пахла мама; это ведь её скрипка. Не концертная, а «домашняя», для себя. Сделанная безымянным мастером, звучащая совсем не так, как бесценные древние произведения искусства, но… в ней есть душа. Не такая, как в технике и прочих предметах; своя, настоящая, абсолютно живая. Может быть, когда‑то давным — давно эта скрипка была живым человеком?

Лак кажется тёплым. Всегда. Шейка инструмента сама просится в ладонь, подбородок устраивается на предназначенном для него ложе так уютно, будто это не посторонний предмет, а продолжение тела. Смычок… он тоже живой и очень лёгкий, как виляющий хвост собаки, встречающей хозяина. Так и просит — «коснись! Ну! Я скучал!»

Я тоже скучала.

Пальцы всё помнят, им не нужно внимание разума. Я не гений и не виртуоз, просто есть несколько мелодий, которые я, кажется, способна сыграть в любом состоянии. Теперь можно позволить себе отпустить реальность, полностью отрешиться от собственного тела. Позволить живой темноте окутать себя, на какое‑то время забыть обо всём — о существовании совсем рядом других людей, обо всех приборах и бегущих по нейронным сетям импульсам. Больше нет человека, всё материальное осталось где‑то позади, а здесь… только свобода бесконечного полёта и хрустально — чистый, пронзительно нежный звук.

Мне кажется, эта пустота вокруг отзывается на него. Краски становятся сочнее, меня уже полностью окутывают переливы света — голубовато — зелёные, холодные, но удивительно ласковые будто живая лесная тень. Разум знает, что это говорит только о приближении точки выхода, но здесь и сейчас… кому есть до него дело?

Вокруг завиваются радужные вихри. Я ощущаю не только дрожь инструмента в руках; я чувствую, как звуки наполняют пространство плотным наэлектризованным облаком. Где‑то рядом стучит сердце — тихо рокочет двигатель, готовый свернуть пузырь перехода. Стучит и мурлычет от удовольствия, впитывая знакомую музыку. И благосклонно решает послужить ещё, удержать чуть живую цепь от обрыва, позволить своим крошечным соседям, считающим себя его хозяевами, ещё полетать, увидеть другие миры. А самому — послушать, как тонко и ласково поёт скрипка. Умереть никогда не поздно; можно опоздать только жить.

Музыка, кажется, выбирается за пределы тонкой скорлупки корабля. Музыка струн, тонких пальцев и биения пульса. Мгновение — и я почти могу различить тихие — тихие, едва различимые голоса, будто далёкий оркестр начинает подпевать одинокому соло. Звук становится сильнее и пронзительней, а хоровод света — быстрее. Следом за ними ускоряется пульс — мой ли, корабля, какое это имеет значение?

Ещё мгновение, и свет рассыпается мириадами крошечных холодных искорок далёких звёзд, а мне кажется, будто я вынырнула из толщи воды и теперь отчаянно хватаю ртом воздух. Вкусный, обжигающе — ледяной зимний воздух, пахнущий обындевевшими ветвями скинувших листву деревьев, высоким синим небом и хрустящим под ногами снегом.

А потом вдруг в лицо мне плеснули пламенем, и я… ослепла.

От пяток до макушки пронзила разрядом тока острая боль, смычок сорвался пронзительным высоким звуком — не фальшивой нотой, криком. За нас обоих, потому что у меня от этого неожиданного удара перехватило дыхание.

Потом… кажется, кто‑то кричал. На разные голоса, и эта какофония била по ушам, оглушая и окончательно дезориентируя в пространстве. Я уже забыла, кто я, где нахожусь и что вообще происходит, и всей душой отчаянно хотела только одного: чтобы это всё поскорее закончилось.

Оборвался кошмар внезапно. Я вдруг прозрела и испуганно вытаращилась на физиономию брата, из ниоткуда возникшую передо мной. Кажется, он что‑то говорил, но за грохотом пульса в ушах я ничего не слышала. Лицо обожгла пощёчина, я протестующе вскрикнула, пытаясь отшатнуться, но в голове ощутимо прояснилось. Например, я поняла, что сижу на полу в дальнем углу двигательного отсека, вжавшись спиной в угол, брат на коленях стоит напротив и упрямо тянет меня за локоть из этого угла, а я до сих пор упиралась, цепляясь за какие‑то элементы конструкции. А шлем терминала валяется рядом, явно снятый с моей головы братцем.

До меня постепенно начало доходить, что все недавние ощущения были не совсем моими. И ослепла не я, а корабль; и громкие звуки, причинявшие боль, здесь не слышались; да и самой боли тоже не было. То есть, наверное, что‑то случилось с кораблём?

— Алёнка! Ну наконец‑то! — возмущённо сообщил брат, когда я всё‑таки поддалась и позволила извлечь себя из укрытия без особенных потерь.

— Скрипка! — дёрнулась я из его хватки, когда сообразила, что меня брат увлекает к выходу, а инструмент так и остался лежать на полу.

— Тьфу, дура! — не сдержался Ваня, но руку разжал, и терпеливо дождался, пока я аккуратно уложила скрипку в футляр.

— Что вообще происходит? — уточнила я, подхватывая свободной рукой кофр; за другую уже вновь ухватился брат и поволок меня, кажется, в сторону рубки.

— Падаем, — лаконично отозвался он. — Пока гравкомы справляются, но неизвестно, на сколько их хватит.

— Как падаем?! Куда падаем?! — я вытаращилась на Ивана, предприняв попытку остановиться для выяснения подробностей, но мне не позволили.

— Вниз, — огрызнулся он, явно не желая ничего комментировать.

А я вдруг отчётливо осознала, что братец‑то вырос. Что вот этот высокий крепкий юноша — уже не тот мелкий паршивец, который отравлял мою жизнь в юности, ходил за мной хвостом, мешал учиться и надоедал своими бесконечными вопросами. Сейчас меня тянул за руку уже без пяти минут мужчина; и, наверное, хороший мужчина — серьёзный, ответственный, не теряющийся в экстремальной ситуации. И это уже я надоедала ему глупыми вопросами, заданными под руку в самый неподходящий момент и с его точки зрения вела себя как глупая девчонка.

К этому выводу я успела прийти по дороге к пультовой, слушая пронзительную трель сигнала тревоги и пытаясь понять, что вообще происходит. Судя по всему, с кораблём во время выхода из прыжка что‑то случилось, но что? Мы столкнулись с кем‑то? Нет, вряд ли; куда бы мы тогда падали! Василич промахнулся с курсом, и мы выскочили в атмосфере планеты? Тоже сомнительно; во — первых, Василич не ошибается, а во — вторых, непонятно, почему ослепли внешние камеры. На нас кто‑то напал сразу на выходе? Опять же, очень странно — кто, зачем? И как умудрился подкараулить? И почему мы всё‑таки куда‑то падаем?

И, кстати, зачем брат тащит меня в пультовую?

Последний вопрос я даже собралась задать вслух, но не успела: мы пришли.

— Я её привёл, — отчитался Иван, подтаскивая меня к креслу у стены и силой в него усаживая. Воспротивиться я не успела, а брат уже активировал систему крепления и сам поспешно уселся рядом. — Не в себе, но вроде живая.

Я опять попыталась возмутиться, но снова не успела.

— Ох, Алёнка, и заставила ты нас понервничать! — не оборачиваясь, неодобрительно высказался штурман.

— Выкинуть бы эту пиликалку в открытый космос, — проворчал себе под нос братец, а я нервно вцепилась в футляр.

— Не дам! — заявила категорично.

— Алечка, Ваня шутит, — поддержала меня сидящая в соседнем кресле тётя Ада и мягко потрепала по плечу. — Мужчины часто имеют эту привычку — глупо шутить в неподходящий момент. Как ты себя чувствуешь, моя девочка? И что с твоим лицом?

Спокойный и как обычно ровный тётин тон помог взять себя в руки и сбросить похожее на лёгкую контузию оцепенение. У неё вообще есть волшебная способность не только сохранять деловитое спокойствие и невозмутимость в любой ситуации, но и заражать ими окружающих. Я окончательно осознала, что поплатилась за свою любовь к переходам, что пострадал только корабль, а я сама — жива и здорова, если не считать горящей от пощёчины щеки. Видимо, просто сняв с моей головы шлем терминала, Иван нужной реакции не добился и догадался прибегнуть к более радикальному средству. За последнее я на брата, впрочем, не сердилась; никогда не думала, что оплеуха действительно способна вернуть мозги на место, а сейчас вот испытала на себе.

— Всё в порядке, я случайно, — поспешила я заверить тётю. — А что именно происходит? И почему мы все здесь?

Кто‑то из мужчин догадался отключить систему оповещения, — действительно, кого предупреджать об опасности, если все здесь? — и в пультовой воцарилась тишина. Кажется, ещё более оглушительная, чем вой сигнала тревоги.

— Ну, какие неприятности мальчики нашли на наши головы, я и сама не очень знаю, — невозмутимо проговорила она. — А здесь мы потому, что так положено: здесь самая прочная часть корабля, которая в крайнем случае…

— Это я помню, я имею в виду… что, всё действительно настолько плохо? — перебила я. Слукавила; о том, что рубка имеет свой собственный корпус и при необходимости может послужить спасательной капсулой, я вспомнила только после её слов. В голове до сих пор слегка звенело. Поспешила я с утверждением, что окончательно пришла в себя.

Тётя только развела руками, не зная, что ответить, но на наше счастье решил высказаться Ваня. В отличие от нас обеих, он почти всё свободное время проводил в пультовой, поэтому был в курсе последних событий. Оказалось, мы, что называется, «попали под раздачу». Недалеко (в космических масштабах) от того места, где мы выскочили из перехода, кипел бой. Кажется, полиции противостояла пиратская эскадра, но в этом брат был не уверен. Поскольку уйти в прыжок возможности не было — не тот у нас двигатель, чтобы прыгать туда — сюда без дозаправки, — осталось спасаться бегством. Учитывая, что удрать от боевого корабля по прямой мы не могли, мужчины нашли единственный выход — спрятаться на планете, являвшейся целью нашего пути.

Удирающих нас попытался преследовать один из драчунов, но на наше счастье этот манёвр заметили полицейские и, несмотря на численное превосходство противника, сумели нас прикрыть. Хотя безоружному «Лебедю» всё равно неплохо досталось, и сейчас мы пытались сесть на планету так, чтобы не разбиться об неё же, и, желательно, сделать это поближе к научной базе. Компенсаторы пока стойко держались, обеспечивая нормальную силу тяжести, и оставалось только гадать, от каких перегрузок они нас спасают.

Чем закончился бой и закончился ли вообще брат не знал: старшее поколение было занято спасением корабля и наших жизней, им было не до объяснений. Благо, приказавшие долго жить камеры при посадке помогали мало, да и вообще выполняли скорее декоративную функцию, позволяя экипажу любоваться окрестностями в те редкие моменты, когда это действительно было интересно.

Меня пытались дозваться, но когда это не помогло, отправили за мной Ваню. Собственно, на этом полезная информация исчерпывалась.

Брат замолчал, и через несколько секунд я поняла, что скучаю по механическому голосу, предупреждающему об опасности и велящему собраться в рубке. Тишина была оглушительная: дядя Боря с Василичем общались без лишних слов, через терминалы, а нам только и оставалось, что слушать тихий гул двигателей и разглядывать статичную картинку, занявшую обзорные экраны. Заставка представляла собой великолепный вид на Землю с дальней орбиты, и оказывала бы умиротворяющее воздействие, если бы мы не знали, что происходит на самом деле. Она так резко контрастировала с напряжёнными позами мужчин, с вцепившимися в манипуляторы ручного управления ладонями дяди Бори, что становилось ещё страшнее.

Ожидание выматывало. Мне кажется, если бы было видно, как приближается поверхность планеты и как полыхает зарево, окружающее входящий в плотные слои атмосферы корабль, было бы спокойней. А сейчас… казалось, что ещё мгновение — и мы разобьёмся. Мгновение проходило, а долгожданная развязка всё никак не наступала, и страх накатывал с новой силой.

Ванька хмурился, цепляясь за подлокотники кресла, и, наверное, очень жалел, что не он сейчас сажает корабль, а вынужден сидеть здесь, на предназначенном для пассажиров месте, и ничем не может помочь. Я же крепко обнимала футляр скрипки и мысленно твердила одну мольбу, невесть к кому обращённую: «хоть бы всё обошлось, хоть бы всё обошлось!» Сердце испуганно трепетало где‑то в горле, и я почти ненавидела тот момент, когда выбрала эту специальность и связала свою жизнь с космосом. Чем я вообще думала в тот момент?! Ладно — специальность, но почему я не осталась работать где‑нибудь на заводе, собирающем корабли?!

О том, что особенного выбора у меня не было, да и работа эта мне в остальное время очень нравилась, я сейчас не думала. Что поделать, это Ванька может гоняться за приключениями, а я предпочитаю тихонько возиться с корабельными модулями. Желательно, без авралов, где‑нибудь на солнышке, на поверхности мирной и гостеприимной планеты. Космический Разум, пусть эта планета окажется именно такой, а все мои страхи, как это часто с ними бывает, сильно преувеличенными!

Не знаю, что бы со мной было, если бы не присутствие тёти Ады. Её феноменальное спокойствие и полное доверие к талантам мужа частично передавались мне и не позволяли впасть в истерику. Более того, в конце концов мне удалось разозлиться на себя и почти перестать трястись. Как не стыдно паниковать?! Ванька вон держится в разы лучше, а он между прочим младший, и это я должна подавать ему пример! И мои недавние рассуждения о том, что мальчик вырос, не играют здесь никакой роли.

Но ничто, а уж тем более — падение, не длится вечно, и мой кошмар вскоре закончился, и закончился вполне благополучно. То ли я недооценивала таланты дяди, то ли гравкомы были достойны памятника при жизни, а то ли Ванька преувеличил масштаб катастрофы и не так уж неконтролируемо мы падали (или и то, и другое, и третье вместе), но сели почти ровно. Только на несколько секунд навалилась неприятная тяжесть — видимо, компенсаторы отрабатывали удар.

— Уф! — шумно выдохнул наш капитан, тяжело роняя руки на колени и рывком оборачиваясь к нам вместе с креслом. Спинка сиденья, повинуясь безмолвному приказу, отклонилась, позволяя мужчине принять более расслабленную позу. — Первобытный спутник мне в задницу, стар я уже для таких развлечений, — недовольно пробурчал он, стягивая шлем терминала и тыльной стороной ладони утирая лоб. Короткие чёрные с проседью волосы топорщились во все стороны и, кажется, были насквозь мокрыми.

Хм. Пожалуй, с выводами я поспешила, и замечание брата об уровне опасности можно считать правдивым: никогда я ещё не видела дядю настолько взмыленным. По всему видать, посадка далась ему нелегко, а корабль (и мы вместе с ним) висел на волоске. От этой мысли, — что моя паника была вполне обоснованной, — по спине пробежал холодок, заставивший нервно поёжиться. Но страх всё равно начал отпускать, конечности сделались тяжёлыми и слабыми, голова — ватной, а тело — лёгким. И ещё почему‑то страшно захотелось пить.

— Ты, Борь, как знаешь, но после такого надо выпить, — в своей обычной несколько вкрадчивой манере заявил Василич, тоже стягивая шлем. Почти повторил мои собственные мысли, хотя имел в виду явно совсем другое.

— Я ради такого даже коньяк готов распечатать. По глотку за здоровье нужно всем! — Капитан устало махнул рукой.

— Ну какой глоток, Боренька, — проговорила тётя Ада, наконец справляясь с фиксирующей системой и поднимаясь из кресла. — Пойду лучше заварю чаю, нечего детей к алкоголю приучать.

— Традиции, Ада, нужно соблюдать, — неожиданно возразил её муж. — И уж можно подумать, кто‑то кого‑то спаивать будет! У нас ещё дел по горло.

— Ох, мужики. Лишь бы выпить, любую традицию под это дело подведут! — Тётя с ворчанием удалилась. Несправедливым, честно говоря, ворчанием; капитан в этом вопросе был кремень, и спиртные напитки употреблял исключительно редко. Вот Василич, тот любил посидеть где‑нибудь в баре со старыми знакомыми, которые по странному стечению обстоятельств находились у него на каждой захудалой станции. И то никогда не позволял себе лишнего в преддверии важного дела.

— Дядь Борь, а правда что ли традиция есть? — осторожно уточнила я. Голос слегка дрожал, но слушался, что не могло не радовать.

— Есть, есть, — со смешком ответил штурман. — Старинная и сакральная. Лучше всего работает с пивом!

— Почему именно с пивом? — растерянно уточнила я.

— Потому что после принятия внутрь энного количества алкоголя за собственное здравие, за спасение и благосклонность Космического Разума, положено удобрить продуктами его переработки почву планеты, — ехидно пояснил он.

— Кхм. Это обязательно? А если на поверхность без скафандра выйти нельзя? — Я вытаращилась на мужчину в изумлении.

— Аль, ну кого ты слушаешь? — Дядя усмехнулся. — А ты, Василич, прекращай юных девушек стращать и учить плохому.

— А это, Борь, кто как традиции соблюдает. Удобрить почву — никогда не лишне! — не сдался штурман, но тему всё‑таки предпочёл сменить. — Алёнушка, а скажи‑ка ты мне, что с тобой такое произошло, что у нас не получилось тебя дозваться? — Хотя лично я бы предпочла прежние дурачества, потому что сейчас и дядя поднял на меня серьёзный вопросительный взгляд, и мне сразу стало неловко.

— Мне кажется, меня немного контузило сразу после перехода, — неуверенно ответила я. — Когда камеры ослепли, я… растерялась. Мы попали под выстрел, да?

— Шальной, как назло, — поморщившись, подтвердил капитан. — Зацепило один из маневровых факелов, потом ещё один задело, пока драпали; ох нас и крутило при посадке!

— Сильно задело? — прагматично уточнила я.

— Смотреть надо, — дядя развёл руками. — Они во всяком случае не отрубились совсем, а просто сбоили. Попробуем восстановить своими силами, в крайнем случае — попросим помощи у учёных. Мы вроде бы недалеко от них грохнулись.

— Не спешил бы ты с просьбами. — Вмиг посерьёзневший Василич качнул головой. — Сигнал бедствия вообще подавать не стоит, мы же не знаем, кто там дрался и кто в итоге победил, а приманивать пиратов не хочется. Да и с учёными я бы повременил.

— А они нас так не найдут, без приманки? — Я сразу же встревожилась.

— Лес густой и обширный, здесь научную базу‑то только по координатам и можно найти, что говорить про корабль, — отмахнулся капитан и настороженно покосился на товарища. — А ты не перегибаешь? С космосом, положим, согласен, рискованно. Но чем тебе исследователи не угодили?

— Ну сам подумай, не просто же так пираты мимо пролетали и столкнулись со скучающими на отшибе патрульными, да? Похоже на облаву, а облавы на ровном месте не устраивают. Не удивлюсь, если где‑то здесь есть база этих ребят.

— А с базы нас засечь не могли? — вклинился в разговор Ванька.

— Кто ж их разберёт! Но шанс есть, а лезть самим к ним в руки — не лучшая идея. Даже с учётом, Борь, наличия у нас координат базы. Может, там уже давно никаких учёных нет, или их пираты поймали, или вообще полюбовно договорились. Предлагаю сначала проверить.

— Это, конечно, отдаёт паранойей, но спорить я с тобой не буду; в самом деле лучше перестраховаться. Так что мы с тобой на разведку, а Аля пока попытается оценить степень ущерба.

— А я? — мрачно уточнил брат. Ему явно отчаянно хотелось отправиться в тыл к врагам, но настаивать он благоразумно не стал: бесполезно.

— А ты сестре поможешь. И в случае чего сможешь поднять корабль.

— В случае чего? — едва ли не хором возмутились мы.

— Ничего никто поднимать не будет, — добавила я уже более развёрнуто. — Что за похоронный настрой? Опять же, ты сам говорил, факелы пострадали. Прекратите пугать, мне и без этого уже страшно!

— Ладно, ладно, не ругайся. — Дядя поднял ладони в жесте капитуляции. — Нахваталась от старшего поколения, я прямо узнаю Адкины интонации, — заметил он со смешком.

— Сами воспитали! — возразила я.

На этом разговор исчерпал себя, и мы отправились на камбуз лечить нервы. Впрочем, про «надо выпить» Василич явно ляпнул для красного словца, ограничились ложкой чего‑то крепкого каждому в кружку. Так что эффект получился исключительно терапевтический. Не знаю, как остальные, а я сумела наконец успокоиться. По телу разлилось приятное тепло, к невесть почему озябшим рукам вернулась прежняя подвижность и уверенность; вот только тяжесть из них перекочевала в голову. Отчаянно не хотелось куда‑то идти и что‑то делать, хотелось лечь и уснуть по меньшей мере на сутки, но пришлось волевым усилием сдвигать себя с места. Зечики знают, что там повредилось в двигателях и как всё это чинить. И только ли двигатели с внешними камерами пострадали, или есть другие повреждения.

Мужчины выгнали из трюма небольшой лёгкий антиграв и вооружились одним на двоих бластером — единственным оружием на корабле, хранившимся в капитанском сейфе, и сейчас, кажется, впервые покинувшим привычное место обитания. Мы вышли провожать их к грузовому шлюзу, благо природные условия планеты позволяли, и могли наблюдать, как быстро и бесшумно растворилась в джунглях машинка окраса «хамелеон». На меня данная картина произвела гнетущее впечатление, но я запретила себе об этом думать, решительно развернулась на месте и первой ушла обратно в рубку. Они взрослые умные мужчины, не пропадут.

Эта планета носила название Мирра, была она изучена хуже Лауры, но во всех справочниках проходила как «условно — безопасная». То есть, среда была комфортной для человеческого существования, случаев столкновения людей с агрессивными местными обитателями зарегистрировано не было, опасных форм растений (если их не есть и не трогать) — тоже. Цвет растительности здесь походил на привычный земной, разве что общий оттенок зелени был пыльным, немного белёсым. А в остальном всё вполне мирно и оптимистично: растения похожи на растения, животные похожи на животных, схожий химический состав не только минералов, но и органики.

Главное, чтобы мужчинам не пришлось применять их оружие против людей, которые могут оказаться самыми опасными обитателями планеты. Потому что… верить в дядю Борю с Василичем я верила, но здорово сомневалась, что они смогут что‑то противопоставить самым настоящим пиратам, если на них наткнуться.

И сейчас мне ничего не оставалось, кроме как занять себя работой и позитивными мыслями. О том, что все пираты в панике улетели, и именно их преследовали полицейские. Или о том, что пираты не лезли к учёным, предпочитая скрывать собственное присутствие. Или, на худой конец, что полицейские уже переловили всех негодяев.

Доверительный разговор с кораблём на тему «что у нас болит» затянулся надолго, но оказался весьма результативным, да ещё в меру оптимистичным. Оказалось, двигатели действительно были живы и подлежали восстановлению. Помимо проблем с «факелами» и камерами наружного обзора, правда, обнаружилось ещё несколько травм разной степени тяжести, но все они были излечимы собственными силами. Не сразу и не вдруг, но поломки выглядели не столь страшными, какими могли бы.

Похоже, гналось за нами что‑то сравнительно небольшое и плохо вооружённое, а первый раз действительно зацепило на излёте.

Теперь оставалось провести ревизию собственных запасов (действительно несколько истощившихся) и понять, с чего надо начинать ремонт. Это не заняло много времени: очевидно, начинать стоило с обшивки, в одном месте державшейся буквально на честном слове, и двигателей. Камеры и несколько малозначимых модулей вполне могли подождать до цивилизации, а ещё пару нужных вещей я решила латать по остаточному принципу. В смысле, если останется, чем.

Так что я спокойно прошествовала в технический отсек (по факту — обыкновенную достаточно небольшую кладовку) и начала готовиться к «бою» за здоровье корабля. Первым делом туго переплела косу, собрала в пучок и повязала обыкновенную косынку: всевозможных средств для фиксации волос существовали тысячи, но ничего удобнее на мой взгляд до сих пор придумано не было. Потом нацепила обвязку индивидуально гравитационного подъёмника, потому что добраться до обшивки по — другому было невозможно, и начала крепить к поясу и рассовывать по карманам всё, что могло понадобиться.

— Ты куда это? — подозрительно поинтересовался братец, засунувший нос в мою каморку.

— Выполнять свои обязанности, — пожав плечами, сообщила я. — Пойду заплатку ставить, у меня как раз одна осталась.

— Может, ты не будешь наружу вылезать? — хмуро уточнил он. — Мало ли!

— Если нас найдут, при желании вскрыть корабль не так сложно, — возразила я. — Так что будем мы сидеть внутри, или нет, это ничего не изменит: всё равно поднять его в воздух сейчас не получится, и убежать мы не сумеем. А если я быстро починю то, что нельзя исправить изнутри, шансы удрать повысятся.

— Ладно, только я с тобой!

— И что ты там будешь делать? — Я в ответ вздохнула. — Вань, давай лучше ты будешь мне помогать, как дядя Боря и просил? Для этого тебе нужно сидеть внутри с терминалом, отвечать на вопросы по ближней связи и отдавать нужные команды оборудованию.

На том и порешили. К сожалению, мои рабочие терминалы за пределами корабля не работали — обшивка мешала, а выводить отдельный канал связи под них конструкторы не стали. И это было очень разумно: большинство поломок можно было исправить изнутри, а внешние работы такого пристального контроля не требовали. Я и сейчас бы прекрасно обошлась без брата, но нужно было его чем‑то занять, чтобы не путался под ногами. Потому что, если на нас вдруг в самом деле нападут бандиты, особой пользы от него всё равно не будет, — он же не взвод спецназа, правда! — а так он хотя бы не будет лезть под руку и даже получит возможность действительно облегчить мне работу.

Ещё оставался, правда, риск встречи с местными неразумными обитателями, от которых Ванька как сторонний наблюдатель мог бы меня предостеречь, но тут я предпочла довериться везению. С мелкого станется ещё раз пошутить, я с перепугу что‑нибудь сломаю, и привет. Нет, навряд ли он решит развлечься подобным образом в сложившейся ситуации, но мне было спокойней в одиночестве.

И я приступила к работе.

…Когда мы сели, — или, вернее, рухнули, — в лес, местное светило находилось около зенита, а сейчас, когда я уже заканчивала с обшивкой, мурлыча себе под нос песенку, ощутимо вечерело. Гибкие ветви свободно стоящих раскидистых огромных деревьев, между которыми корабль казался игрушечным, давно уже расправились, закрыв от нас небо и нас — от него. Анализатор среды, — широкий браслет, плотно обхватывающий руку, — ровно светился зелёным, поэтому дыхательный фильтр лежал в кармане, а я наслаждалась запахами леса. Здесь воздух был тяжеловатый, тёплый, влажный, пах прелостью и сыростью, но это всё равно было приятно. Наверное, если бы не термобельё под комбинезоном, мне бы было жарко или душно, а так я могла работать в своё удовольствие.

За мужчин я не слишком‑то волновалась. До цели им было несколько часов лёту, а некоторое время назад дядя прислал Ваньке сообщение, что они уже выдвигаются в обратный путь. Подробностей он не сообщил, но, надо думать, всё было неплохо, если он рискнул вообще воспользоваться связью.

Оставалось около получаса работы, когда общее благостное настроение и уютное спокойствие лесной тишины было нарушено. Я долго не могла понять, в чём проблема и что не так: никаких тревожных звуков не было, на дурное предчувствие это не походило, на какие‑то более низменные проявления вроде усталости — тоже.

Но потом всё‑таки сумела сформулировать, что меня тревожило. Это было ощущение чьего‑то пристального взгляда. Не враждебно — агрессивного, а… как будто ты делаешь что‑то сложное и важное, но у тебя над душой стоит зевака, с любопытством ловящий взглядом каждое движение. И вроде вреда от него никакого нет, но раздражает.

Поскольку появление подобных наблюдателей было, мягко говоря, неожиданным и нежелательным, я испуганно встрепенулась и заозиралась. Я висела в воздухе на высоте чуть меньше десятка метров сбоку от корабля, поэтому обзор был неплохой. Только как я ни вглядывалась в зеленоватый сумрак, никого и ничего разглядеть не сумела, кроме какой‑то мелкой живности в ветвях. Даже крупных животных поблизости видно не было. Я вообще не помнила, чтобы в описании фауны планеты присутствовал кто‑то крупнее средней собаки. Пожав плечами и поморщившись, — наверное, мерещится всякое с устатку, — обернулась обратно к неоконченной работе. И запнулась взглядом о посторонний объект, висящий буквально в паре метров от меня, над «заплаткой». Вернее, начинавшийся там, а всё остальное располагалось несколько выше и дальше.

Я пару секунд в полном шоке разглядывала представшее передо мной видение, а потом не придумала ничего другого, кроме как с визгом шарахнуться назад, запустив в зверюгу тем, что было в руке — «сварочным» аппаратом, на молекулярном уровне позволявшим скрепить края заплатки с обшивкой корабля. Получилось метко, прямо в морду. Животное обиженно взвизгнуло в ответ, по — волчьи выщерило на меня большие плоские зубы и припустило прочь во все крылья.

А я набрала в грудь побольше воздуха и проводила беглеца ещё одним переливчатым воплем. И хотелось бы сказать, что это был победный клич, только орала я отнюдь не от радости.

Буквально через пару мгновений, — я всё ещё висела на месте и пыталась перевести дыхание и взять себя в руки, — из корабля буквально выкатился брат с какой‑то тяжёлой штукой наперевес. Правда, найдя меня взглядом, он замер на нижней ступеньке трапа. Взгляд из испуганно — злого стал растерянным.

— Алёнка, ты чего орёшь? — хмуро уточнил он, снизу вверх глядя на меня и опуская своё оружие. — Я уж решил, тебя тут убивают.

— Ва — ань, — сипло выдохнула я, пикируя к нему, вцепляясь в его локоть и затравленно озираясь. — Я сейчас такое видела! Вань, у меня не глюки, правда? Я в него «кочергой» запустила, и даже попала! Вань, я с ума схожу, да?!

— Да погоди ты; ну мало ли, кто тут водится, — отмахнулся братец. Спустился на землю и двинулся к тому месту, над которым я пару секунд назад висела.

В невысокой желтоватой местной траве, в паре метров в стороне, белел корпус сварочного аппарата, который все по привычке называли «кочергой» (кажется, за внешнее сходство; я смутно помнила, что означало это слово), и никто уже не помнил заводского названия. Я всё это время висела на локте Ваньки и испуганно поглядывала на небо. Зечики с ним, что он моложе меня и даже почти мальчишка; зато он высокий и крепкий, и у него гарантированно полный порядок с головой, а вот за себя я уже была не уверена.

Переложив своё оружие, при ближайшем рассмотрении оказавшееся обыкновенной гантелей, в левую руку, за которую цеплялась я, брат стряхнул меня и присел на корточки, чтобы подобрать «орудие возмездия». Только когда Иван выпрямился, я опять ухватилась за него: так, определённо, было спокойней.

— И кого ты так приголубила? — полюбопытствовал он, разглядывая кочергу. На светлом шершавом пластике отчётливо выделялись мелкие красные брызги.

— Вань, ты мне не поверишь, но это был пегас, — потерянно пробормотала я. Кровь явно свидетельствовала о том, что это была не галлюцинация. А жалко; я бы предпочла вариант с трещиной в собственной коре. В него, определённо, было легче поверить.

— Тебе с перепугу и динозавр трёхголовый привидеться мог, — пренебрежительно фыркнул он. — Ну, подумаешь, птичка какая‑то полюбопытствовала…

— Вань, это была лошадь с крыльями! — Я нервно всплеснула руками, чувствуя, что нахожусь уже на грани истерики. — Здоровенная белая лошадь вот с такой головой, — я показала руками, какой именно, — и крыльями! Белыми, в перьях!!

— А перья ты сосчитала, когда пыталась сбить его звуковой волной? — ехидно, почти идеально скопировав Василича, уточнил братец. — Алёнк, ну мало ли на кого инопланетная зверюга похожа!

— Вань, оно на меня рычало, и зубы у него были лошадиные! — возмутилась я.

— Она и зубы уже рассмотрела, — скептически хмыкнул брат. — Что ты паникуешь? Пойдём, попросим маму Аду сделать анализ, она тебе сразу скажет, что никакой это не пегас, просто местная любопытная зверушка. Ну, может, внешне похожая.

— Да, действительно, — пробормотала я, покорно плетясь за Ванькой и на ходу пытаясь взять себя в руки. — Подумаешь, ну, похоже… Не глюк же, раз кровь есть! И лошади ведь не рычат, да? И летать такая туша на таких маленьких крылышках не может, так что, наверное, она просто пустая внутри. И никакая не лошадь. Жалко, внешние обзорные камеры не работают, можно было бы его разглядеть.

— С возвращением, — насмешливо поприветствовал он моё воссоединение со здравым смыслом. И проговорил, открывая дверь камбуза: — Мама Ада, тут Алёнка какую‑то местную зверюгу покалечила; давай глянем, что за зверь?

— За что ж ты её так, голубушка? — участливо поинтересовалась та в ответ, на что братец пакостно захихикал, а я праведно возмутилась. — Пойдёмте.

— А что она лезет мне в лицо?! Здоровенная дура!

— Ага, шлямба глухая, — насмешливо поддержал Ванька.

— Не глухая, а заглохлая! — возразила я. — Глухая — это ты. Учи матчасть!

— А заглохлая тогда кто? — уточнил он.

— Заглохлая шлямба — это такая деталь. Если её расклинить, всё сразу станет хорошо и перестанет ломаться.

— Где станет хорошо? — полюбопытствовала Ада, вслед за которой мы шли в медотсек.

Эта фраза, про «заглохлую шлямбу», была нежно любима дедом Ефимом, от него я её и подцепила. Употреблял он её нечасто и в основном по делу, так что остальные нахвататься не успели, а мне выражение понравилось и прижилось.

— Везде, — туманно отозвалась я. — На всех слоях мироздания.

Стараниями тёти рабочий кабинет бортового врача был оснащён не то чтобы по последнему слову техники, но весьма достойно для маленького частного грузовика. Наша хозяйка была склонна к разумной перестраховке и старалась быть готовой к любой напасти, что уж говорить об элементарных исследованиях.

Анализ вещества, предположительно являвшегося кровью, много времени не занял; современное оборудование делает подобные вещи за считанные минуты. Правда, ознакомившись с его результатами, тётя Ада укоризненно уставилась на нас и сокрушённо качнула головой.

— Дети — дети, как же вам не стыдно?

— За что стыдно? — растерянно уточнила я. — Это не кровь?

— Где же вы, охламоны, лошадиную кровь‑то достали? Никак, пищевой синтезатор перенастроили. Ох, нашли тоже мне время шутки шутить!

— Лошадиную?! — вытаращился на неё Ваня, потом подозрительно покосился на меня. — Алёнк, ты прикалываешься что ли?

— Лошадиную, — кивком подтвердила тётя. — Алечка, деточка, ну от тебя я такого точно не ожидала. Ладно, мужчины… Ты что, таким образом мечтала обрести принца на белом коне? Посредством пищевого синтезатора?

— А я тебе говорила, что это был пегас! — заявила я, наставив на брата указательный палец. — А ты мне не верил!

— Алечка, родная, какой пегас? — укоризненно протянула Ада. — Говорю же, обыкновенная лошадь, белая. То есть, конь. Самец. Насколько могу судить, вполне здоровый.

— Вот, Алёнка! К тебе настоящий жеребец подкатывал, а ты его кочергой по морде! — заржал братец.

— Тёть Ада, как же обыкновенный, когда он крыльями махал? — жалобно протянула я, проигнорировав зубоскала. — И, кстати, рычал на меня! И висел в воздухе на высоте десяти метров!

— Не знаю уж, чем он там махал, этот ваш жеребец, и какие звуки издавал, да только это была обыкновенная лошадь. И если вы не дурачитесь, мне страшно интересно, каким таким образом обыкновенная земная лошадь вдруг очутилась на другой планете. А уж прилепить декоративные крылышки поверх индивидуального подъёмника можно хоть даже мне, — неторопливо выключая и убирая оборудование, проговорила женщина.

— Почему сразу подъёмника? — пробормотала я смущённо. Такой простой вариант мне в голову почему‑то не пришёл, хотя я и не представляла, каким ещё образом такая здоровенная туша может держаться в воздухе.

— То есть, ты таки настаиваешь, что оно летало своим ходом? — с лёгкой иронией поинтересовалась тётя. — Алечка, ты же инженер, подумай сама. Даже если бы оно весило много меньше лошади и могло оторваться от земли, птички не умеют зависать на одном месте.

— Ну почему? А колибри? — обречённо и уже из чистого упрямства возразила я. Тётя Ада ответила сочувственной понимающей улыбкой.

— Ага, колибри с лошадь размером, — хохотнул брат. — О! Наши приехали! — вдруг сообщил он. Видимо, бик, красовавшийся на лохматой голове братца, был сейчас подключён к внутренним системам корабля. Лошадь с крыльями была временно забыта за насущными делами: мы дружно ринулись навстречу путешественникам.

— Всё в порядке? — вопрос прозвучал одновременно с обеих сторон открывшейся двери внутреннего шлюза. После чего мы все, пересчитав друг друга взглядами, дружно облегчённо выдохнули, хотя принимающая сторона тут же напряглась. Недостачи не обнаружилось, зато мужчины привели гостя.

Напряглись для порядка: на грозного пирата пожилой худощавый интеллигентного вида мужчина не походил и вообще выглядел совершенно безобидно. Он молчал и разглядывал нас с умиротворённой улыбкой. Гость был одет в странный белый комбинезон, разукрашенный непонятными пиктограммами на груди, плечах и вокруг предплечий.

— Доброго вечера, сударь, — первой опомнилась тётя, а потом и мы с Ванькой выдали своё синхронное «здрасьте».

— Да, доброго! — улыбка стала совсем блаженной, мы с братом ошарашенно переглянулись, но от кручения пальцем у виска удержались оба.

— Ада Таль, очень приятно познакомиться, — продолжила явно озадаченная тётя.

— Приятно, — откликнулся мужчина и закивал.

— Василич, дядь Борь, что вы с ним сделали? — громким шёпотом уточнила я.

— Всё хорошо, экспедиция проходит строго по плану, скоро уже будут конкретные результаты! — отчитался счастливый гость.

— Наговариваешь ты на нас, Алёнушка! И пальцем не трогали, он такой и был, — тут же возразил Василич, а дядя Боря как обычно начал наводить порядок.

— Пойдёмте, переместимся в более удобное место, — скомандовал он. — Что мы в коридоре толчёмся? В медотсек. Ада, осмотришь его? Вдруг это какой‑то препарат, сбой или внушение, и можно будет вернуть его в реальность.

— Ох, как я сомневаюсь, — качнула головой та. — Но отчего бы, в самом деле, не попробовать!

И мы двинулись обратно в только что покинутый отсек. Места там было не так много, — корабль маленький и малонаселённый, больше просто некуда, — но поместиться должны были все.

Центр почти квадратного помещения занимал операционный агрегат — стол со спускающимися к нему с потолка приборами непонятного мне назначения. В медицинскую аппаратуру я своими шаловливыми ручками не лезла принципиально, следуя сугубо врачебному принципу «не навреди», хотя иногда всё‑таки приходилось помогать. Но, по большей части, с периферией и более — менее универсальными устройствами.

По левую и по правую руку располагались койки для пациентов, которые при необходимости могли выполнять функции анабиозных камер: если помочь человеку своими силами было невозможно, его полагалось сгрузить туда до момента доставки в цивилизацию. А прямо, напротив входа, располагался пульт управления всем этим хозяйством, включавший в себя также комплект приборов попроще (многие из которых можно было снять и использовать за пределами медотсека). Венчал всю эту красоту типичный шлем терминала, очень похожий на мои. Который, по счастью, покидал насиженное место только для периодических проверок: он предназначался для непосредственного управления операционным агрегатом и использовался в особенно тревожных случаях, а таких, тьфу — тьфу — тьфу, на этом корабле не было.

— Так что это за тип? — поинтересовалась тётя Ада, усаживая послушного пациента на отдельное кресло возле пульта и производя непонятные мне манипуляции с какими‑то из приборов.

— Профессор Кузнецов, к вашим услугам, — неожиданно разумно отозвался он. А потом в ответ на наши подозрительные взгляды добавил. — У нас всё хорошо!

— Кажется, я начинаю ему завидовать, — задумчиво прокомментировал Василич.

— Это — единственный найденный нами обитатель исследовательской станции, — ответил капитан на заданный вопрос и бессильно развёл руками. — В каком виде нашли, в таком и прихватили.

— А что случилось с остальными? — подозрительно уточнила тётя. — Всё‑таки, пираты?

— Сомневаюсь, — дядя качнул головой, — никаких следов нападения, боя или паники. Они вообще как будто просто ушли, а этот крутился возле передатчика. Аппаратура вся, кстати, работает идеально, мы на всякий случай от них связались с Землёй и доложили обстановку. Обещали в кратчайшие сроки прислать помощь. Кажется, на родине случилась локальная паника, там же были свято уверены, что здесь полный порядок. У вас‑то тут как?

— Алёнка пегаса видела, — тут же сдал меня братец. — Даже попыталась добыть тушу, но сил не хватило.

— Да — а, замечталась девочка! — протянул Василич, задумчиво качнув головой. — И где же результат?

— Результат чего? — с подозрением уставилась я на него. Чувствовалось, что штурман издевается, но пока было непонятно, в чём именно.

— Встречи с пегасом, — терпеливо пояснил он. — Он же, говорят, поэтам вдохновение приносит! Вот я и интересуюсь.

— Василич, не знаю, как с пегасами, но лошадь там точно была, — заступилась за меня тётя Ада. А я, окинув веселящегося штурмана мрачным взглядом, тихо проворчала:

— Штурман наш сидит унылый, не шуткует, не язвит. Подцепил он спьяну бабу, утром понял — трансвестит.

Пару секунд повисела озадаченная тишина, потом тётя Ада возмущённо ахнула «Аля!», но дальнейшие её слова потонули в громовом хохоте героя поэмы и присоединившегося братца.

— Теперь верю в пегаса, — со смешком заметил более сдержанный дядя Боря.

— Ох, Алёнка! Ну язва же растёт, в чистом виде язва! — Эмоционально хлопнув себя ладонями по коленям, Василич утёр радостную слезу.

— Да выросла уже, кажется. — Капитан окинул меня насмешливым взглядом.

— Попортили мне девку, как есть — попортили! — проворчала, сокрушённо качая головой, тётя Ада.

— Ада Измайловна, как не стыдно такие ужасы предполагать? — обиделся штурман. — Ребёнок же!

— А ты вообще молчи, охальник! — окоротила она Василича. — Я тебя сколько просила, при детях не выражаться?

— Так всё же культурно, ни одного грубого слова, — не поддался тот.

— Уймитесь вы уже, — одёрнул их обоих капитан и постарался вернуть разговор в конструктивное русло. — Ада, как там наш профессор? Алён, и с ремонтом как успехи, сумеем починиться своими силами? Мы там кое‑что намародёрствовали на базе, может пригодиться, посмотришь потом. И что это за история с лошадью, расскажите подробно.

Отчёт о поломках и перспективах ремонта сразу повысил градус общего настроения. История встречи с мифическим животным много времени не заняла; наверное, потому, что обошлось без ехидных замечаний как штурмана, так и братца. Все, похоже, прониклись серьёзностью момента и дружно вспомнили, что мы не отдыхаем на заправочной станции, а находимся на малоизученной планете. Старшее поколение тоже в итоге сошлось на чьей‑то странной шутке (может, даже пропавших учёных), хотя та и не объясняла странного поведения лошади, явно чувствовавшей себя в воздухе весьма уверенно, да и манеры поведения имевшей отнюдь не лошадиные. В любом случае, этот вопрос можно было отложить до лучших времён, а пока всех значительно больше занимал гость.

Который по заверениям тёти Ады физически был вполне здоров и явно отлично себя чувствовал, о чём регулярно заявлял во всеуслышание. Некоторое сомнение у нашего корабельного доктора вызывали имплантаты в профессорской голове, но выяснить, имели ли они отношение к помрачению рассудка или гость помрачился самостоятельно, она не могла. Тут уже нужны были психокорректоры со своим сугубо специфическим оборудованием, и тётя расписалась в собственном бессилии. Мозг человека — слишком тонкая штука, чтобы лезть туда без подготовки и соответствующих навыков, так что оставалось ждать помощи.

Тем более, профессор оказался существом вполне безобидным и самостоятельным. То есть, он вполне мог позаботиться о себе, самостоятельно питался, понимал назначение большинства предметов, внятно отвечал на некоторые вопросы и сходу выдавал какие‑то опусы из области биологии. Только на вопрос «что случилось на станции?» и вообще почти на любые вопросы о прошлом отвечал неизменным радостным «всё хорошо, работы идут строго по плану, даже порой с опережением графика!» Но всё равно на ночь гостя заперли в каюте «именем капитана», который теперь единственный мог его выпустить.

Утром как обычно хотелось поспать подольше, но сегодня я была настроена послушаться будильника и приступить к выполнению собственных обязанностей с началом светового дня. Кто знает, как здесь меняется погода и какие неприятности могут ждать впереди! Лучше всё‑таки встречать их с целым корпусом и на ходу, чем лёжа на земле с дыркой в боку.

На камбузе, куда сонная я приползла выпить кофе, за чаепитием обнаружилось всё старшее поколение. Сидели хорошо, уютно, расписывали «пулю», и я искренне позавидовала их цветущему виду. Я себя сейчас чувствовала совершенно разбитой и ужасно не выспавшейся. Всю ночь снилась почти бессюжетная однообразная ерунда, похожая на старую игру, в которой надо было лететь на космическом корабле и сбивать атакующие корабли условного врага. Только в качестве вражеских кораблей у меня выступали принцы на пегасах, а в качестве оружия — верная «кочерга», раз за разом неизменно возвращающаяся назад. Не знаю, чего бы мне стоило поражение, но оборону я держала стойко. Наверное, потому и проснулась, кажется, ещё более уставшей, чем была вечером.

— Алечка, а ты что так рано? — растерянно уточнила тётя Ада. — Садись, покушай!

— Так ремонт же! А завтракать попозже, я пока за кофе, — поспешила воспротивиться я. Она в ответ бросила на меня укоризненный взгляд, но отнеслась с пониманием и настаивать не стала. Это обедали и ужинали мы все вместе, а завтрак тётя гуманно отдавала на откуп каждому, разумно полагая, что ни будить кого‑то ради еды, ни заставлять остальных ждать не стоит.

Пока я упрямо пыталась проснуться при помощи обжигающего ароматного напитка, игра продолжалась под бодрые прибаутки Василича вроде «интеллект против фарта бессилен», «если колода не сдаётся, её уничтожают» и «если карта не идёт к Магомету, Магомету пишут в гору», коих штурман знал великое множество или вовсе выдумывал на ходу и, по — моему, никогда не повторялся. А вот когда я засобиралась на выход, мужчины явно вознамерились составить мне компанию.

— Да ладно вам, я с дядей буду на связи, ничего со мной не случится, — попыталась воспротивиться я.

— Пойдём — пойдём, сокрушительница диких лобедей! — подбодрил меня штурман. — Мы не только ради тебя, надо ещё вчерашнюю добычу разобрать. Думаешь, мы приглядывались, когда брали? Покидали что было, да поехали.

— Укротительница кого? — только и уточнила я. Жаловаться на такую опеку было глупо и совестно; наоборот, стоило сказать спасибо.

— Лобедей. Или всё‑таки лешадей? — повторил он задумчиво.

— Дядь Борь, а что с нашим гостем? — обратилась я уже к другому спутнику. — Он там вообще живой?

— Живой, — он пожал плечами, — спит. Я поглядываю за ним, всё в порядке.

— Интересно, это обратимо? Ну, то состояние, в котором он пребывает, — пробормотала я.

— Разберутся, — отмахнулся дядя.

— Может, и не надо его никуда обращать? — предположил Василич. — У человека всё хорошо, жизнь прекрасна, никаких тревог и волнений. Говорю же, я ему уже завидую.

— Жень, можно подумать, у тебя столько забот, одни сплошные беспокойства! — Капитан насмешливо улыбнулся.

— Конечно. Я, Борь, неравнодушный человек, меня тревожат судьбы Родины и проблема хронической деградации человеческого разума, — с заметной гордостью сообщил штурман.

— Проблема деградации, как я понимаю, стоит особенно остро? — иронично заметил дядя.

— Ай, да с вами разве деградируешь в своё удовольствие! — отмахнулся он. — Ни выпить, ни подраться.

Перешучиваясь в таком духе, они ушли в трюм, чтобы выгнать наружу гравилёт с добычей и заняться сортировкой на свежем воздухе, держа в поле зрения меня и ближайшие подступы. Я же, опасливо озираясь, вооружённая не пострадавшим, к счастью, во вчерашнем столкновении сварочным аппаратом, отправилась доделывать заплатку. Очень надеялась, что летучая лошадь не вернётся страшно мстить за нанесённое оскорбление и не приведёт с собой друзей.

Сейчас, несколько успокоившись после вчерашнего стресса, я не так нервно реагировала на собственную встречу с мифическим существом. Это поначалу, от неожиданности испугалась, а сейчас уже была способна мыслить конструктивно. Мало ли, что это было за существо! Тот факт, что у него лошадиная кровь, совсем не означает, что это на самом деле лошадь. Может, это сложный робот с антигравитационной установкой внутри? Непонятно, кому и зачем могло понадобиться создавать подобное, но ничего невероятного в нём не было. Может, какой‑нибудь чудак — богатей, ограбленный обитавшими здесь пиратами, использовал этого пегаса в качестве транспортного средства. Ну, не хватало человеку сказки в жизни! Эта версия (со сложным роботом), кстати, объясняла и странное поведение пегаса, и его самостоятельность: при желании можно было заложить любую программу. Это создание искусственного разума незаконно, а вот сделать искусственную зверушку можно, если у тебя куча денег. Впрочем, при наличии кучи денег, подозреваю, и запрет с разумом можно обойти.