От пятого километра трассы до моей гостиницы было километров семь или восемь, и предполагалось, что мы их преодолеем часа за два. А жара между тем набирала силу. Свои силы можно было или беречь, или расходовать на беседу, тем самым визуально делая дорогу короче. Мы сделали ставку на последнее.

Наша дорожная беседа была сродни неприхотливым журнальным рубрикам из серии «Со всего света» или «Обо всем понемногу». Он делился со мной своим мнением о политике и политиках, об Алане Гарсии, который был тогда президентом Перу, не мог не вспомнить, как несколько месяцев назад правительство Гарсии (просвещенный, однако, человек: преподавал экономику в парижском университете) жестоко подавило восстание крестьян-кампесинос из сельвы. Он сказал:

— Сельва — это такая часть Перу, что… когда сельва возмущена, Перу сотрясается.

И рассказал, что совсем недавно жители сельвы поднялись в защиту принадлежащей им земли, которую правительство хотело ппод шумок прихватизировать — прихватить и национализировать. Что на стороне крестьян были и убитые. Не обошел он стороной и близкую ему экологическую тематику и защиту джунглей от разного рода «разработчиков». Но лучше всего я запомнила, понятное дело, две истории, где речь шла про аяуаску. Одна история была о банко, а вторая — о белой жидкости.

— Banco? — повторила я. Он уже второй раз произносил это слово. Ни одно из значений слова banco, которые я знала — банк, лавка, отмель — явно не подходило; и из контекста значение слова тоже не реконструировалось. Тогда он объяснил смысл слова на живом примере:

— Чтобы стать banco, нужно несколько лет провести в сельве, диетировать и учиться у духов растений.

Вилсону очень хотелось стать банко. Он считал, что для этого ему нужно было провести в сельве еще один год — вдобавок к тому времени, что он там уже провел. Или, как он сказал: не просто год, а год и еще один день. И уточнил:

— А если пробыть там только год, а один день при этом недопровести, то все насмарку пойдет.

Один год плюс один день… может быть, потому что один самый последний день, прожитый в джунглях вдобавок к длинному-предлинному году и кажется самым длинным, являясь напряженнейшей кульминацией внутреннего преодоления? В русских сказках тоже все про один год да один день толкуют.

В период ученичества жить полагается в одиночестве, в полумраке джунглей — это для того, чтобы солнце не уносило энергию находящегося на обучении. Нельзя и под дождь попадать — по той же причине. А следует соблюдать ограничения в еде и кроме этого, dietar con la planta — употреблять в еду растение, у которого хочешь пройти курс обучения. Диетировать — наверное, так это будет правильно на русский перевести. Я просто про такие реалии в жизни русских знахарей не слышала, потому и соответствующего слова в нашем языке нет.

— И когда ты там живешь, тебя всему учат сами растения — завершил он свой кратенький обзор пути становления банко.

— А как же растения могут обучать? — с пионерским энтузиазмом спросила я.

Он даже повернулся ко мне, видимо, чтобы убедиться, что действительно, есть же еще на свете люди, погрязшие в таком неуместном материалистическом невежестве. «А то кто же будет с тобой возиться и чему-то обучать?» — искреннее удивление было написано на его лице. Потом это мимолетное проявление чувств исчезло, он снова устремил свой взгляд вперед и сказал своим обычным монотонным голосом:

— Духи растений — они и обучают. Сача Руна, например. Когда удаляешься в сельву, диетируешь с растением и соблюдаешь целибат — к тебе приходит дух растения.

— Ааа… — протянула я вдумчиво. — Понятно… понятно. Ааа… а каким образом приходит?

— Появляется во сне, но чаще всего наяву… он или она. — Вилсон, видно, моим расспросам решил больше не удивляться, и вместо этого, как настоящий лектор, стал размеренно рассказывать дальше.

— Когда дух к тебе приходит наяву, то явиться он может как индеец. Даже одет будет так же, как индеец. Подойдет к тебе и спросит: почему находишься в сельве? С каким намерением? Тогда ты ему отвечаешь, что, мол, хочу выучиться всему, хочу стать banco. А то еще можно сразу попросить его насчет силы. Чтобы он свою силу и власть тебе передал. Ну вот… если ты ему понравишься, тогда он возьмется за твое обучение. Говорит, например: вначале возьми кору моего дерева и кури ее. И скажет, сколько времени ее надо курить, потому что для каждого растения оно разное. Например, может сказать: три месяца, и ни днем больше… а еще расскажет, какую диету надо все это время соблюдать, что можно есть, что нельзя. Диета — это очень важно… Пройдет три месяца, пока ты куришь его кору, а потом он будет приходить и учить всему, что знает и умеет. Когда ты всему у него выучишься, придет к тебе дух другого растения, и тоже начнет учить. И так за год многие духи передадут тебе свои знания и свою силу. Иногда даже могут научить летать, — добавил он задумчиво и мечтательно.

Ничего сложного или необычного в таком обучении непосредственно у духов растений джунглей, на взгляд Вилсона, не было. Требовались только личная решимость, ну и денежные средства для содержания семьи в его отсутствие. Хорошо было то, что, в отличие от ранее встретившегося мне в Икитоса Карлоса, который деловито занимался маркетинговым продвижением «своего» шамана, Вильсон не спрашивал меня, верю ли я тому, что слышу. Он сам в это верил, это было для него непреложным фактом и одновременно жизненной целью — и этого лично для него было вполне достаточно: моя вера или безверие для него никакого значения не имели.

Я попыталась представить себе год. Один год. Целый год. В одиночестве. В джунглях Амазонки. Но у меня это плохо получалось. Вместо этого я подумала: если побыть в первичной сельве в одиночестве хотя бы несколько дней, то даже за это непродолжительное время призрачный мир успеет усыпить и плотно спутать гладкими и нежными, и в то же время прочнейшими лианами а потом и вовсе затянет все глубже и глубже в свои непролазные зеленые чащи, и оставит там, чтобы в тебя перетек их мерцающий свет.

А если из чащи все-таки выберешься, потребуется немало времени на адаптацию к нашей нормальной, то есть, к обыденной жизни, где нет ни этого внеземного свечения и запредельной радости. Чтобы от лиан избавиться и про их свет позабыть — потому что как в таком состоянии может человек показаться, скажем, в своем кьюбикле на работе? Как он в этот кьюбикл в офисе вообще тогда может вписаться? Так это если всего несколько дней в лоне сельвы проведешь. А что будет, если там на целый год зависнешь, да еще ведешь при этом специфический образ жизни, который меняет биохимию мозга? А дух ведь является лишь после того, как проведешь много дней в одиночестве, в диете и в целибате: наверное, к тому времени, когда явится дух растения, ты уже сам по себе, независимо от вновь прибывшего, так загрузился в магическую реальность, что сон становится просто неотделим от яви.

— Не могу пока я это сделать — сокрушенно сказал он. — Нет финансовых возможностей… есть семейные обязательства… жена… дети… не могу сейчас уйти в сельву. Не могу оставить их одних на целый год.

В его словах чувствовалась такая тоска и одержимость, словно повседневная жизнь захлопнула его в ловушку, а он все равно всеми силами стремился выбраться из нее, чтобы попать на безграничные просторы существования. Видно было, что мечта о банко жила в нем давно. И что вся его настоящая жизнь — только прелюдия к ее осуществлению.

Позже я узнала, что banco — это типа как у нас PhD — самый высокий ранг в сфере его целительско-шаманской деятельности.