Я и сейчас вижу, как мы с Вилсоном вдвоем бредем по охряно-красной и пыльной дороге. Как только завидим кусочек тени, падающей от дерева, пусть даже на противоположной стороне дороги, сразу туда переходим: пусть хоть на несколько секунд, но она нас защитит от палящего солнца. Я смотрю на него. Мне-то хорошо, у меня-то рюкзак нетяжелый, а вот он закинул себе за спину мешок объемный и тяжеленный — туда он упаковал всякие предметы вчерашнего мероприятия. Они включали, но не ограничивались москитной сеткой, голубым одеялом, agua de florecimento, бутылкой с аяуаской, трехлитровой бутылкой с питьевой водой. Несколько неожиданным предметом, каким-то образом затесавшимся в мешок, была бутылочка с одеколоном «Boss» — он им себя обильно полил перед началом церемонии. Ну и много еще чего-то другого.

Я вспомнила его дом в Тамишьяку. Дом у него большой; из всего дома я видела, правда, только одну гостиную, но думаю, что общая стилистическая направленность дизайна выдерживалась и в остальных частях тоже. Меблирована гостиная была гамаком неопределенного от времени и от многочисленных стирок цвета; стоявшей вдоль стены длинной лавкой в крапинку — крапинки получились, когда краска местами облупилась — и раскладным креслом для пациентов, тоже, как и лавка, деревянным. В центре комнаты стоял один стул и табурет. Тоже один. Под ногами — годами утоптанный земляной пол, над головой — голая лампочка под наклонной пальмовой крышей. Из предметов роскоши — телевизор, он транслировал передачи всего в трех цветах, но зато таких же интенсивных, как у анилиновых красителей. А еще там был гудящий, как небольшое скопление шмелей, холодильник.

Я вспоминаю его жену, которая вполне могла бы сойти за фотомодель, живи она другой жизнью и в другом мире, не будь так затерта до дыр бесконечной работой. Она и дом убирает, и еду готовит — на дровах, и белье стирает — а воду еще надо принести с реки, и годовалый ребенок не слезает с рук, и двухгодовалая заводная дочка-кнопка требует неотступного внимания. Не говоря уже про Вилсона, который и сам похож на большого ребенка. А когда все постирано, приготовлено, убрано — это при тропической-то жаре! — она приступает к изготовления прохладительных напитков и уходит в центр городка продавать их, чтобы заработать несколько монет-солей для семьи.

Я еще вспомнила, как, вчера, не подумав, попросила у него дома воды напиться. Вилсон принес мне стакан, доверху наполненный прозрачной водой. С опозданием я поняла, что просьба была крайне неосмотрительная. Лучше было бы сначала воссоздать всю технологическую цепочку. А цепочка выстраивалась такая: водопровода в доме нет. Воду надо откуда-то принести. Издалека и по жаре. Прокипятить ее надо на дровах. Дрова надо сходить куда-то собрать… тоже далеко и тоже по жаре. Да… стакан чистой кипяченой воды на столе — может быть предметом роскоши и свидетельством радушия.

Мы с Вилсоном между тем подошли к кладбищу, что предвещало близость к городу и к жизни, миновали сию обитель покоя, и вскоре вошли в город. А там уже и до центра было недалеко. На улице, на низеньком каменном бордюрчике, который разделял тротуар и проезжую часть дороги, уже сидела его жена с детьми и продавала холодные фруктовые напитки. Завидев Вилсона, к нему сразу метнулась, как выстреленная из катапульты, дочка, прилипла к его ногам — он ее обнял, погладил по голове, но на жену даже не глянул. Вот они, сложности подготовки к пути банко… Несмотря на мои протесты, Вилсон, прицепив к себе малышку-скрепку, пошел проводить меня до гостиницы — до нее, слава богу, было недалеко.

Потом он ушел — впереди у него был долгий день, заполненный ежедневными семейными заботами. Я же вошла в свой крохотный и жаркий номер и рухнула на постель.