(раскладушка)

Небо занялось огнями, ему есть чем заняться. Молодые люди играют на выбывание, початок рукопожатия все еще висит в воздухе. Каждая мысль раскладывается на три голоса. Упрямство, как раскладушка, стоит в углу воображаемой комнаты. Все это носишь с собой. Голова как дом. От традиций так тесно, что я не слушаю радио. Традиции перепутались с традесканциями.

(пускай)

Точность того, кто пытается продумывать до конца, относительна, любая тема более или менее узка – это длинная шерстяная нитка. Ничего из этого не может быть гарантом даже временной устойчивости объектов. Только страсть к чему-то (или кому-то) делает существование этого чего-то (кого-то) достаточно «реальным».

Объект только и возникает (как бы впервые) в настойчивом, грубо-ярком свете прожектора нашей мании.

Того, что считается умом, и для действия субъекта, и для жизни объекта совершенно недостаточно.

Маний не может быть много.

(крючки)

Да, я вижу: текст похож на рассыпавшееся письмо в толстостенной бутылке, которое выловят и попытаются прочесть глубоководные рыбы, но ничего не поймут в знаках, напоминающих им рыболовные крючки.

(рванина)

А мне для исследования дана – увы! – только эта «женская» жизнь, исполненная жестокого рукоделия. Именно эти искромсанные лоскуты человеческой ткани. И больше ничего. Я ищу новые сочетания цветов и фактур. Я захвачена феноменами рванины. Я осваиваю технику пэчворк, я увлеклась. Ну и зачем мне себя щадить?

Может быть, я действительно сошла с ума, и этим диким вектором к пониманию всего разрушаю какие-то важные тайны? Ничего, ничего. Я настолько хочу разобраться в том, как тут все устроено, и настолько изначально лишена опор, что готова и к этой жертве, и ко всему остальному.

(судьба или случай)

Может быть, все же есть какие-то варианты: быть творцом своей судьбы – или персонажем своей судьбы. Экстремальным тестером – или подопытным животным (символическим). Провокатором – или исследователем, добровольно испытывающим на себе провокации других.

Что это, для чего? Может быть, действительно нечто космическое слепым (или не совсем) методом выбирает себе испытуемых для того, чтобы нашими шкурами нащупывать оставшиеся с незапамятных времен гвозди, стесывать всюду таящиеся острые углы, создавать прецедентное право опыта, которое мы часто путаем с литературой? Для чего эти раны, в которые хлещет мир? Что я могу тут сказать? Что жить страшно и странно, щемяще прекрасно, практически невозможно?

Вася, что же я могу тебе сказать?

(не выходит)

Все дело в том, что у меня не выходит быть человеком. Просто и вполне человеком. В том-то и дело, что «человек» – это не стартовые условия существования. Это как раз решение задачи. Это ответ.

У меня пока не сходится.

(безмятежно)

Одинокий прохожий с полной бутылкой прозрачности сидит на скамейке, в капсуле обтекаемого вечера, напоминающего бледную виноградину; четкий березовый лист на асфальте окружен фрагментами пустоты; мягкий и слишком замедленно летящий свет фонарей скапливается по краям стекол – слишком длинных для узкого лица. Через несколько периодов, через несколько подъездов некто, распластавшийся в седле мотоцикла, говорит приятелю: «Чтобы кататься с девчонкой, можно купить такой 1999 года, а что, очень круто, реально накопить». Юный голос в полутьме, мякоть виноградного воздуха, бетонные заборы и почти невидимая колючая проволока, детские площадки, дворы, бликующие машины, потерянные ориентиры, дальние огни, случайный выход к шоссе.