НИЧЕГО СТРАШНОГО

Вот он твой, рассеянный, злой и жалкий. Не первый день и какой там по счету год. Один вечер с трудом подползает ко мне на коленях, оставляя закатом кровавый след. Боже, до чего жутко. Я плачу по тебе всем телом, из каждой моей поры сочится тоска, по позвоночнику стекает печаль. От моих кошмарных сигарет уже болит голова, а ведь едва начал. И плохо спал. Это мои кишки мотает на ус время. Гоняет по кругу недосказанность и не отпускает страх. Я то масло, что ты оставляла по утрам на столе — совсем обмяк. Меня ножом режет память и размазывает по хлебу вчерашних дней. Как встарь, и повторяется: работа, увлечения, приключения, домашние животные и лотерейные билетики на сдачу. Вера, Надежда, Любовь в случайном порядке.

А потом встретились. Синее платье в мелких розовых цветах упрятало и переварило в своих складках всего, с потрохами и гороскопами на завтра. Ты сказала, что купила его на распродаже с хорошей скидкой. Сердце колотило ребра, сломанные еще до того, как ты начала ходить, хрип голос, у кофе пропал вкус и запах. Ты пила свой, улыбалась, щурилась, лепетала что-то про импрессионизм, перед глазами вправду начинало плыть. Я пошутил про Тургенева и дальнобойщиков, ты — про старика Зевса и беззаботных нимф. И мы молчали. Было все изящно ясно. Я заерзал. Ты отвела глаза и прикрылась шарфом. И я забыл, где припарковался, а пока ходили кругами, ты читали вывески, чтобы о чем-то говорить, путая нити и теряя темы, затем тебя едва не сбил красный «Matiz». Я слегка, осторожно и робко, неловко, едва-едва со страху, поцеловал уголок губ. И мы хохотали от облегчения и счастья, оба смущаясь. Ты ведь тоже забыла, в какой стороне метро.

Детали и мелочи мои извини. Может, была другая рубашка и, скорее, разбегалась зима, чем еще отходила осень. Я думал, ничего страшного. Пройдет, успокоится через недельку, потом другую переживу, как всегда, останешься милой открыткой от Бога: уберу в дальний ящик, к скопленным сувенирам.

Я не знал, что ты мне нужна. Точнее, вовсе не допускал. А когда болело нестерпимо, валил на экологию, смерть и пробки, юных глупых девочек и весну в сквозняках. Да и ты не боролась, сказала лишь в смс, что это скотство — не прощаться, исчезать, терять тебя. Тем и виновата. Я читал в газетах, как ты живешь. Впрочем, блаженный, старался не замечать невроза в речи и бессонницы на лице. Говорю же: грязный воздух, плохой любовник и ужасная эта бумага. Простая не судьба.

Ты любила слово «посмотрим». Я смотрю, и не понимаю. Ночью всегда хуже. Зато лучше писать. Не будь ночей, я бы быстро умер с голоду. А благодаря им кончаюсь долго, растягиваясь сериалом, успевая подробно заполнять анамнез. Три года назад я был супер-героем. Много сочинял, но не о себе. Точнее, не о себе в действительности. По моде лукавил, играл с приемами, смешивал различные, редко удачные композиции из живших мимо людей, весь шутился, выводил удобные красивые формулы, избегал намеренно, может, слыть конкретным, показываться серьезным. Желал соответствовать. И пропустил тебя, как вручение Нобелевской премии. Говорил: «И так хорошо». А ты сделала меня больше.

Я хотел объясниться. Потушить. Успокоиться. Отыграться. Сомкнуться, наконец. Перестать, в итоге. Смириться, милая. Выбить горю последние острые зубки.