Жили-поживали муж да жена, и все бы хорошо – хозяйство вели справно, лодыря не гоняли, с утра до поздней ночи колготились, но уж очень муж пил. Билась с ним хозяйка, билась – нет просвета. Как начнет пить с утра, так весь день пьяный и ходит. И что удивительно – работает в пьяном состоянии еще более рьяно. Что тут будешь делать? А к вечеру так нахлещется – на ногах не стоит, корову за лошадь принимает. Чего только бедная женщина не предпринимала, куда только с муженьком не совалась, сколько денег выложила, каких только ученостей не наслушалась, а хозяин как пил, так и пьет. Нет помощи ниоткуда. Видать, судьба ее такая – пропадать пропадом.

И вот узнала она как-то про бабку одну из соседней деревни, которая вроде заговаривать пьянчужек умеет. Поначалу не поверила – чем же ей бабка малограмотная поможет! Но однажды такое горюшко приключилось, что пришлось и о бабке вспомнить.

А дело было так. Пока она к соседке бегала, а муженек в пьяном угаре пребывал, обокрали их. Денег, правда, не взяли – их еще прежде того хозяин пропил, а что не успел, женщина в надежное место на себе спрятала да так с деньгами и ходила повсюду, но вот одежонку справную и барахлишко кой-какое – точно ветром сдуло. Даже перину, одеяло и подушки унесли. Да что подушки, валенки старые дырявые, и те прихватили, хоть в дыры звездное небо видно было. Вот горе так уж горе!

А мужику хоть бы что: лежит на полу, посапывает, что-то себе бормочет, видать, хорошо ему. Разозлилась бабенка не на шутку, ведром воды супружника окатила:

– Вставай, горе луковое, я вот тебе сейчас ребра-то пересчитаю. Не только охоту пить, печенки все отобью, охламону проклятому. Всю кровь из меня выпил. Я тут надрываюсь, работаю и за быка, и за лошадь, а он зенки свои зальет распроклятые, и ему трава не расти. Чего бельма-то таращишь, гляди – все сперли, что годами нажито.

Мужу-то она не зря грозилась, поскольку была поперек себя шире и такого могучего сложения, что бороться против двоих мужиков выходила и порой крепко их бивала. Сколько раз супружника как пушинку домой притаскивала на закорках, хотя он был не из мелких. Иногда, когда они дрались, соседи сбегались на этот бой посмотреть. Развлечение все же. Жаль, не часто такое бывало, дружно жили хозяин с хозяйкой, это уж точно, а что дрались, так кто же не дерется в русской деревне. Разве такое возможно? Если где и есть, то это и не русская деревня вовсе, а так, не пойми что. Вот и сейчас бой мог выйти на славу, но прибежавшие на представление подружки про бабку из соседней деревни напомнили и всю картину испортили. Не стала жена мужа драть как Сидорову козу, вдруг бабка заговаривать не возьмется?

Дождалась она раннего утра и, пока еще петухи не запели, рванула в соседнюю деревню. Прибегает, а бабка уже на ногах – сельская жизнь ранняя. Изложила ей бабенка свою нужду, ну и денежки присовокупила – как без этого? Женщина она была правильная, закон понимала и исполняла. Бабка на деньги поглядела да и говорит:

– Вот тебе мой тулупчик, ты его наизнанку выверни, а на всю голову шапку меховую с прорезью для носа и глаз натяни, дождись мужа пьянющего да и давай его дубиной охаживать. А как спросит он, кто, мол, это его так привечает, ты отвечай один вечер «дед Пихто», а на другой вечер – «конь в пальто».

Женщина обомлела:

– Да что ты, бабка, Бог с тобой, что ты несешь-то? Я его заговаривать прибежала, а ты меня колотить его учишь. Я это и без тебя умею.

– Ничего ты не умеешь. Умею! А у самой не то что барахлишко, мужика чуть не унесли, даром что никудышный. Видать, не запона-добился никому, а то б ты его как свою перину видала. Его кто хочешь, куда хочешь тащи, он лыка не вяжет. А ты говоришь, умею. Делай, как велят, опосля разговоры разговаривать будем.

Помялась женщина у бабкиного порога, повздыхала, ничего больше не дождалась и домой припустила. Быстро обернулась, муж еще спал. Она тулупчик в сене спрятала и стала вечера ждать. Вот, как ему положено, потащился мужик в кабак. Как уж он там изловчился, чтоб ему наливали, но напился он изрядно. Идет, ноги заплетаются, луна троится, и все тени чьи-то перед глазами мелькают. Свернул в какой-то переулок, а куда тот ведет и зачем он свернул, и сам не знает. И вдруг откуда ни возьмись, «оно» и появись… Чудо-юдо! И так начало его живо окучивать со всех боков, что у него, хоть и сильно пьяный был, искры из глаз посыпались и хмель частично прошел:

– Ты с ума, что ли, сошел, откуда ты взялся? – закричал наш бедолага, уворачиваясь безуспешно от дубинки. – Кто хоть ты такой?

– Кто-кто, дед Пихто, – прошипело чудо-юдо, отвесило мужику в бок еще пару тумаков и исчезло.

Как бедняга домой пришел, он и сам не знал. Жена спала, пожалиться некому, а утром он подумал, вдруг это ему по пьянке привиделось, и промолчал. Но бока болели, значит, вроде и не привиделось. На следующий вечер он пошел из кабака другой дорогой. И снова откуда ни возьмись чудо-юдо и давай мужика охаживать дубиной.

– Да кто ты? – взмолился несчастник.

– Кто-кто, конь в пальто, – ответило чудо-юдо и, подбавив еще ему тумаков, исчезло.

И опять повторилась вчерашняя история. Жена уже спала. Кряхтя и стеная мужик подлег к супруге, но будить, зная ее крутой нрав, не стал, а утром снова промолчал. Она, на него не глядя, гремела у печки кастрюлями – верный признак, что не в духе, а к ней под горячую руку лучше не лезть – себе дороже будет.

С тех пор так и повелось: какой бы дорогой мужик ни шел, чудо-юдо его везде найдет и отделает, как Бог черепаху, еле тот на карачках домой доползет. И как мужик ни допытывался, кто же это (тогда б узнал, за что хоть бьют), ему говорят:

– Какой день сегодня?

– Понедельник, – еле вспоминает бедолага.

– Дед Пихто, – уверенно отвечает чудо-юдо.

На другой день снова мужик вопрошает, увертываясь от тумаков:

– Да кто ты, в конце концов?

– Какой сегодня день? – деловито охаживая его дубинкой, спрашивает чудо-юдо.

– Вторник, – с надеждой лепечет мужичонка.

– Тогда конь в пальто, – следует ответ.

Долго ли, коротко это продолжалось, но тут как-то поутру супружница, подозрительно всматриваясь в него, спрашивает:

– Чегой-то у тебя синяки на морде, дорогу что ль домой не видно, фингал освещает?

– Дура ты неумытая, – отвечает нежный супруг, – нет бы спросить мужа, что, мол, у тебя личность цвет изменила, так нет, морда, видите ли. У самой-то что? Вовсе харя поросячья кирпича просит.

– Поговори у меня, – замахнулась любящая жена сковородкой, – вмиг блин сделаю, так тебе и морда за счастье покажется.

В общем, пообщались с добром и любовью супруги в такой манере с полчаса, потом мужику лаяться надоело, он и говорит примирительно:

– Сам ума не приложу, за что меня каждый вечер охаживает он дубиной, вот привязался!

– Да кто охаживает-то, кто привязался?

– А какой сегодня день? – спрашивает мужик.

– С утра пятница была.

– Конь в пальто, – покумекав что-то, уверенно говорит мужик.

– Совсем сдурел, – снова замахнулась на него жена, – еще и дразнится. А позавчерась-то кто был?

– Дед Пихто, – еще увереннее отвечает муж.

– Ну скаженный, точно сейчас прибью. Он же еще надо мной и издевается. Я его честью спрашиваю, кто тебя каждый вечер так ублажает, а он мне шутки шуткует. Шутник нашелся. Щас врежу – все шутки сразу кончатся.

– Э, э, поосторожней, – отодвинулся от нее на всякий случай нежный супруг. – Я не шучу вовсе.

– Сегодня тоже бить будут? – заботливо спросила любящая жена.

– Наверно, – обреченно вздохнул муж.

– Да кто хоть?

– Сегодня у нас суббота?

– Ну?

– Дед Пихто, – не задумываясь отрапортовал мужик.

– Ну, гад, все, теперь точно тебя убью, – проворковала жена, уперев руки в боки и скалой надвигаясь на забившегося в угол мужа. – Если сегодня не скажешь кто, домой не являйся – сразу в психушку сдам. Доколь надо мною измываться будешь?

Ни жив ни мертв, сливаясь с забором, крался вечером мужик домой, он даже и напился не так, как раньше: чудо-юдо появилось в назначенное время, в назначенный час. Едва только дубинка опустилась на бедолагу, тот заорал благим матом:

– Да кто ты, откуда взялся на мою голову?

– А какой день сегодня?

– Суббота.

– Конь в пальто.

– Дед Пихто, – сноровисто увертываясь от ударов, поправил несчастник. – Конь в пальто в воскресенье.

– Точно, совсем старею, путаюсь. Ну да, дед Пихто, – согласилось чудо-юдо, и пока оно на секунду замешкалось, мужик сам вцепился ему в морду, но тут же взвыл и пустился вдоль по улице так, как будто ему в одно место мотор ввинтили или солью выстрелили. Как он потом рассказывал всем желающим помереть со страху, морда у чудо-юда была поросшая шерстью, а из шкуры торчала во все стороны солома.

Вот так и случилось, что мужик на другой день, пригорюнившись, сидел в кабаке и даже почти не пил. Собутыльники вгляделись в него попристальней – мать честная, да у него же вся физиономия в фингалах! Так отсвечивают, луна не нужна, да и лучше фонаря дорогу осветят.

– Ты че, дружбан, все с супружницей воюешь?

– Воюю, – неохотно отозвался мужик.

– Ну и разукрасила же она тебя на этот раз.

Мужик вяло махнул рукой:

– И не она это вовсе. Она так, самую малость, вот тут и тут, – он ткнул пальцем под глаз и возле уха, – а все остальное – не ее работа.

– Да ты че, совсем сбрендил, вроде не пьяный еще. Кто ж тебя здесь пальцем тронет, в деревне все свои?

– Не, у него морда еще позавчерась разбита была, и третьего дня, и четвертого, почитай уж три недели фингалами украшается, – подал свой голос буфетчик.

– Ну, вот третьего дня тебя кто расцвечивал? – допытывались собутыльники.

– А какой день-то был? – спрашивает мужик.

– Четверг вроде.

– Дед Пихто. Ну да, четверг – дед Пихто, его день.

Собутыльники притихли, подозрительно глядя на бедолагу.

– А вчерась кто?

– Конь в пальто. Пятница и среда – его.

– Слушай, ты, если твоя у тебя все мозги выбила, мы, конечно, сочувствуем, но спрашиваем основательно: кто выволочил тебя вчерась?

– Я и отвечаю, конь в пальто, – напористо заявил мужик.

– А позавчерась дед Пихто, – ядовито сказал один из собутыльников.

– Позавчерась, – почесал мужик ушибленную голову, – ежели четверг, то точно так получается.

Тут все, включая буфетчика, вышедшего из-за стойки, грозной тучей надвинулись на мужика:

– Если не скажешь честью, кто тебя отделал, мы вмиг спроворим добавку. Отвечай, не кочевряжься.

– Ой, милки, – заголосила подоспевшая супруга, срывая косынку и мотая в изнеможении в разные стороны растрепанной головой, – как жить с ним, как жить, ума не приложу! Такую околесицу несет, хоть убей или в психушку сдавай. Каждый день с битой мордой является и не говорит, таится, кто его так разрисовывает.

– Отвечай толком, кто вчерась бил? – сурово спросила дружина.

– Я и говорю толком – конь в пальто, то ж пятница.

– Что же это делается, а? – опять заголосила женщина. – Убью я его, точно убью. Так над людьми изгаляться… Люди добрые, всех в свидетели прошу, как он издевки над женой строит, терпения моего нет. Я из мяса и костей, а не из железа сделанная. Всем говорю – убью и убью. Все. Дошла до точки.

Тут и мужики загудели:

– Пойдем, все пойдем заявляться, что он точно издевки строит. Ему уважение оказывают, справляются, как, мол, до личности такой, фингалами уделанной, дошедши, а он изгаляется, шутки шуткует. Мол, а пошли бы вы все… К нему с душевностью, а он выделывается. Знать, мало били.

– Знамо дело, если тебе так на нормальный вопрос отвечают, у кажного руки станут чесаться накостылять такому за милую душу и того больше, – горячился невзрачный мужичонка, в прошлом не раз битый и нашим героем, и его законной нежной половиной, которой в недобрый для себя час попался под горячую руку.

– Убью, теперь точно убью, – словно в помрачении ума повторяла женщина, вытирая слезы, на которые эта тонкая натура вообще не была способна и которые сейчас, на удивление себе самой, градом катились по ее щекам, – лопнуло мое терпение. Пьет упырь окаянный из меня кровь. Винище хлещет, терпежу моего нет больше. Порешу его или себя, а так жить мочи моей нет, зенки зальет с самого утра и весь день под парами, ему трава не расти, как я страдаю. Всю душу вымотал.

– Да вроде работает, хоть и пьяный, – раздался чей-то робкий голос, – мужик-то работящий, ваньку не валяет.

– Уж и не знаю, чего он там валяет, а чего нет, но жить так больше не согласная я, невмоготу мне.

– А может, он пить не будет, бывает же такое, – не отставал прежний заступник.

– Куда не будет? Зарекалась ворона г… клевать, а как напалась, так и не рассталась. Сказала, не буду так жить, значит, не буду, а если тебе с ним повадно, вот и забирай его и живи с ним, коль такой заступник выискался.

Но заступник не унимался:

– Пущай он нам со всей серьезностью скажет, кто его валтузил, ну хоть третьего дня.

– Да, да, – закричал дружный хор, – говори, кто тебя третьего дня под орех разделывал? Не таись, мы все пойдем на того супостата, не дадим в обиду сельчанина. Ишь, моду какую взял, ворог проклятый, людей калечить. Говори, не боись!

– Третьего дня? – деловито переспросил мужичок. – Кажись, середа у нас была, – мужик стал загибать пальцы. – Значится, конь в пальто, его день.

– Ну, а в четверг, – недобро приблизилась дружина с женой и буфетчиком вкупе.

– Ясное дело, дед Пихто… – но больше уже мужику добавить ничего не пришлось.

Все дружно навалились на него и так его отделали, что мужик месяц в больнице лежал. А как вышел, в кабак ни ногой. И спиртного с тех пор до конца жизни в рот не брал. Вот как бабка мастерски заговорила.

Так что, если у кого беда такая приключится, адресок той бабки у мужика есть. Жена ему, как он в разум вошел, во всем повинилась, да мужик зла на нее не держал, знал, как она с ним настрадалась, а вот смеялся и он, и вся деревня точно до самой старости. Кличка у него так и осталась: во вторник, четверг и субботу – дед Пихто, а в остальные дни – конем в пальто кликали.