Софья Полянская жила в самом конце Кутузовского проспекта. Арина набрала известный ей код на двери подъезда, они поднялись на третий этаж старого дома. Девушка достала из кармана связку ключей, открыла массивную дверь.

Квартира состояла из двух больших комнат. Одна из них, более просторная и светлая, служила художнице мастерской. На мольберте у окна стояла небольшая картина. Лешка повернула ее к себе и подняла глаза на Арину:

— Еще лучше прежней, да? Хоть они и похожи. А солнечные блики какие яркие! Как настоящие.

На этом холсте первые лучи невидимого солнца тоже пронизывали покрытый дымкой полупроснувшийся город, предвещая замечательный день. Утро только занималось, тротуары блестели в ожидании потока автомобилей, магазины распахнули двери для первых посетителей. Картина так и называлась: «Ожидание». Арина тоже залюбовалась ею.

— Этот пейзаж дышит оптимизмом. Все-таки Софья — настоящий мастер. Ей всегда удается делиться с людьми своей радостью.

— Рома, а тебе нравится? — повернулась к брату Лешка.

Ромка молча кивнул, утешая себя тем, что у него совсем другая манера письма и в своей области абстрактной живописи он тоже запросто может стать, если уже не стал, непревзойденным мастером.

— Давай посмотрим, что у нее еще есть, — увидев стоящие в углу картины, попросила Лешка. — Мы же этим не причиним ей вреда?

— Она почти ничего не успела сделать после возвращения из Нью-Йорка, — ответила Арина и наклонилась к стене, перебирая недописанные холсты на подрамниках.

Ромке стало неинтересно, и он отправился бродить по квартире. Ничего примечательно в ней не было. Обычная, как у всех, кухня. Не отличалась особой обстановкой и вторая комната. Ромка подошел к окну, остановился возле письменного стола, заметив, что из самого большого его ящика торчит ключ. Очевидно, хозяйка торопилась и забыла его вынуть. Прикрыв за собой дверь, Ромка повернул ключ и выдвинул ящик. Поверх собрания самых разных вещиц: маленьких игрушечных человечков-инопланетян, смешных утят, динозавриков, брелоков, писем в старых конвертах, газетных вырезок, квитанций, значков и всякого рода косметики лежал небольшой черный ежедневник в блестящем переплете из искусственной кожи.

И Ромка не утерпел. Его рука сама, непроизвольно, потянулась к тетрадке. Это был дневник. На первом листе стояла дата: 15 октября.

Писала Софья крупными, чуть ли не печатными буквами, поэтому не приходилось разбирать слова. И Ромка прочел:

— Кто сказал, что Нью-Йорк — это каменные джунгли? Очевидно, тот, кто никогда не видел его на рассвете и не слышал, как шумят платаны на Пятой авеню, как покрывают падающие листья зеленые газоны Центрального парка. Достаточно одного осеннего раннего утра, чтобы навсегда влюбиться в этот невероятный город. Как брызжет солнце с окон небоскребов! Это «праздник, который всегда с тобой». Американец Хемингуэй когда-то давно сказал это о Париже, но лучшей фразы я сейчас подобрать не могу. Ведь, в отличие от него, я художник, а не писатель.

Воровато оглянувшись на дверь, Ромка прислушался. Лешка с Ариной все еще что-то двигали в соседней комнате. Тогда он быстро перелистал ряд страниц.

19 декабря.

Очевидно, я себя переоценила, ожидая моментального и сногсшибательного успеха. А теперь мечтаю лишь о сносном существовании, чтобы оно давало мне возможность работать. Хорошо, что в одну из галерей взяли сразу несколько моих картин. Кое-кто уже это считает огромным достижением…

Не успев дочитать, мальчишка вздрогнул, заметив рядом с собой внезапно возникшую тень.

— Ты чего крадешься, как приз-рак? — недовольно прошипел он.

— А ты что делаешь? — Лешка заглянула в тетрадь и возмутилась: — Рома, как тебе не стыдно! Нельзя читать чужие письма и дневники, разве ты не знаешь?

— Прекрасно знаю, — ответил Ромка, и, тем не менее, не положил тетрадь обратно, а, снова оглянувшись на дверь, откуда вслед за Лешкой могла появиться Арина, быстро нашел последнюю страницу.

Лешка хотела вырвать у него тетрадь, но вместо того перегнулась через его локоть, и любопытство взяло верх над ее принципами.

13 марта.

Снова поругались. Неужели она мне завидует? Порой кажется, что если б она набралась смелости и была уверена, что останется безнаказанной, то в какой-то момент с превеликим удовольствием убила бы меня. И за что? За то, что мне удается большее? Но я работаю как лошадь, сама подчас не зная, что мне позволяет держаться на плаву: неустанный труд или мои скромные способности. Мы с ней поистине как Моцарт и Сальери в пушкинской трактовке…

Скрипнула дверь, и Ромка быстро сунул тетрадь обратно в ящик стола. В комнату вошла Арина.

— Пора идти, — сказала она, укладывая картину в пакет.

Ромка двинулся за девушкой к выходу, но у порога преградил ей путь. Только что прочитанные строки не давали ему покоя,

— П-послушай, — заикаясь, сказал он, — а автокатастрофу, в которой пострадала твоя подруга, не могли подстроить ее враги?

— Какие враги у Сонечки? — удивилась Арина. — Если б ты был с ней знаком, то понял бы, какой она замечательный человек и что ее нельзя не любить или хотя бы не уважать. А в тот злополучный день она куда-то спешила и, сама того не ожидая, поймала на улице такси. Не частника, а самое настоящее, с шашечками. А потом на трассе столкнулись сразу несколько автомобилей, и ее такси влетело туда же. Кроме Сони, пострадали еще трое людей. А виноват в дорожной аварии мокрый асфальт, на котором занесло одну из машин.

— Но, наверное, она рада была, что Софья попала в эту катастрофу? — пробурчал Ромка.

Арина недоуменно сдвинула брови.

— Да кто — она! О чем ты?

— Ну, та, которая хотела, чтобы она умерла.

— Что за глупости? Кто мог желать Сонечкиной смерти? С чего ты вообще это взял?

Ромка посмотрел на письменный стол, затем на сестру, спрашивая ее взглядом, сознаваться ли ему в том, что он брал в руки чужой дневник или нет.

Лешка кивнула.

— Скажи.

— Ну, я это, совершенно случайно, когда вы были в той комнате, открыл вот этот ящик, потому что ключик из него сам торчал. Там она о ней и пишет.

— О ком 60 ней»? — подняла брови Арина.

— Ну, о какой-то своей знакомой, которая хочет ее убить.

Арина шагнула было к столу, но читать чужой дневник не решилась и остановилась как вкопанная.

— Ты что такое говоришь? Как убить? Там что, так и написано?

— Ну, почти так. Она пишет, что эта подруга ее бы убила в какой-то момент с превеликим удовольствием, если бы только набралась смелости и могла остаться безнаказанной.

Девушка облегченно вздохнула.

— Ох, я порой думаю, что тоже с удовольствием убила бы кое-кого, если бы набралась смелости. Да только от желания до его воплощения в жизнь огромная дистанция, вернее, особая грань, которую переходят лишь преступники-убийцы, а нормальные люди подавляют в себе гадкие мысли. Пойдем-ка отсюда.

Но Ромка поймал ее за руку.

— Ладно, допустим, что убить ее эта женщина не могла, но подменить картину — вполне. Такую-то грань перейти куда легче, ты не находишь?

Арина задумалась, а потом воскликнула.

— Но не могу же я сказать Сонечке, что вы читали ее дневник!

— И не говори, — охотно согласился с ней юный сыщик. — Узнай только, нет ли среди ее подруг таких, кто ей завидует. Из тех, кто был с ней в Америке.

— Ну что ж, послезавтра постараюсь расспросить ее об этом. Сегодня уже в больницу не попасть, а завтра я весь день занята на работе.

— Будем ждать. — Ромка, как истый джентльмен, взял у Арины пакет с картиной и понес его к машине.

— Послушай, — сказал он, ставя пакет на переднее сиденье и по привычке усаживаясь с сестрой на заднее, — может, ты картину эту у себя пока подержишь, от греха подальше? Днем раньше ты ее в галерею отнесешь, днем позже — какая разница?

— Пожалуй, ты прав. Я ее у папы оставлю, — пообещала девушка.

— Вот это правильно, — одобрила Лешка. — Банг защитит ее от любых грабителей.

Ромка попросил Арину высадить их у магазина рядом с домом.

— Прямо сейчас отдадим проявить и отпечатать фотопленку, — сказал он сестре, — а завтра предъявим фотографии картины с Арбата Павлу Петровичу и расспросим его о той тетке. Интересно, что он нам ответит?