Я больше не хочу верить в то, во что верила прежде. Больше не могу.

Мне надоело запихивать в свое тело всякую плешь, чтобы потом она там прижилась, пустила корни. Надоело думать о том, что, возможно, Ким на самом деле не хотел, чтобы так получилось. Надоело строить предположения о том, что он просто не все предусмотрел.

Меня трясет только от одной мысли о том, что наш мир — это огромная грязная лужа. И, пытаясь выбраться из нее, мы только крепче вязнем.

Я пытаюсь все отрицать. Пытаюсь убедить себя, что всего этого нет. Не существует. Не существует проблем, ровно как и их решения. Что все это — лишь мои глупые фантазии. Мысли, заставляющие меня двигаться. Бежать, не оглядываясь, не потому, что что-то показалось, а потому, что кто-то действительно гонится за мной.

Там, позади.

…

Все маленькие дети верят в мир, прячущийся в темноте. Они спят с включенным светом, пытаются уцепиться за взрослые крепки руки, бояться оставаться одни только потому, что знают, что там, в темноте, действительно что-то есть. Там прячется то, что темноте едва удается сдерживать, и еще немного — и монстры вырвутся на свободу.

Но самое ужасное — это то, что нет никакой гарантии, что это не произойдет прямо сейчас.

Взрослые думают, что то, во что верят дети, — это вздор, сущий бред. Думают, что с возрастом это пройдет. Это и вправду проходит, но чудовища из темноты никуда не исчезают. Они остаются там, но уже для тех, других детей, пришедших на смену предыдущим.

Так в чем же дело? Дети верят, чувствуют, знают ровно до тех пор, пока не становятся взрослыми. Но почему до сих пор чувствую я? Затянувшийся переходный возраст? Маловероятно.

Единственное, в чем я на самом деле уверена, так это в том, что в темноте действительно кто-то есть. Здесь, в этом темном подъезде без единой работающей лампочки.

Джо по-прежнему крепко держит меня. Он чувствует, как дрожит мое тело, но предпочитает делать вид, что не чувствует. Только сжимает мою ладонь чуть сильнее.

Он не знает, почему именно я боюсь, хотя и знает, что все дело, должно быть, в этом глупом диагнозе. Гиперчувствительность. Слово, когда-то сломавшее мне жизнь.

Темнота бесшумно поглощает каждый мой выдох, затягивает, точно в водоворот. А дыхание мое слишком частое, хотя и не такое частое, как у Кима когда-то. Кровь стучит в голове, и в такие моменты я чувствую особенно сильно. И не только других, не только то, что вокруг меня, — чувствую себя. Чувствую, в каком бешеном ритме работает сердце, почти могу вычислить скорость сбегающих, ускользающих мыслей. Ладони потеют, но ту, что зажата в крепкой ладони Джо, — пробивают переменные электрические заряды, выходящие потом через кончики пальцев.

Мне хочется замедлить шаг, хочется остановиться, встать и медленно, размеренно проникаться этой темнотой, так похожей на ту, в которой я находилась еще совсем недавно 24 часа в сутки. Мне вообще хочется никуда не спешить и все делать медленно.

Но не выходит. Потому что никогда и ничто не выходит именно так, как хочется мне.

Мы останавливаемся перед одной из дверей на последнем этаже. Дверь как дверь — везде такие. Правильные черты, темная обивка, поблескивающая в темноте ручка. Дверь как дверь, если бы эта дверь не походила на дуршлаг для макарон. Странные, крохотные, бесконечные дырочки по всему периметру. Сначала кажется, что так и должно быть, но…

Джо толкает дверь, и она открывается, не выказав ровным счетом никакого сопротивления, даже скрипа. В этот момент он впервые отпускает мою руку, и я оказываюсь снова одна, уязвимая и беззащитная. Кесси, про которую он думает, что она сама со всем справится.

В любой момент ожидая нападения, я неосознанно что есть силы напрягаю мышцы и мысленно все еще продолжаю вспоминать, куда же я засунула шприц с ядовитой жидкостью. Затем вспоминаю — Джо выбил его из моих рук там, на первом этаже дома с синими окнами.

Все это происходит в течение нескольких секунд — открывание двери, мои мысли насчет яда, резкий свет, моментально ударяющий в глаза и на мгновение лишающий всякой ориентации. Время стремительно ускоряет свой бег, и теперь счет уже идет даже не на минуты — на доли и доли долей одной-единственной секунды.

Каким-то мистическим образом в голове не остается никаких рациональных мыслей, и адреналин мощными выплесками заливает все мое тело. И я понимаю, что мне совершенно не хочется знать, что именно прячется за этой дверью, уже не в темноте — на свету. Но, по сути, какая разница? Монстры-то одни и те же.

В коридоре светло, тихо, неубрано и пахнет кошачьей мочой. А еще — только потом замечаю — здесь нет ни единого стекла. Даже зеркала нет.

Я задираю голову вверх и вижу большую тощую кошку с торчащими во все стороны ребрами, прячущуюся на шкафу и озлобленно наблюдающую за внезапными гостями. По напряженному телу зверя я понимаю, что он готов броситься на меня в любой момент. На меня — не на Джо — потому, что кошка смотрит своими зелеными округлившимися глазами именно на меня. Облизывается. Но я слишком крупная дичь для тебя, киса.

Джо дергает меня за рукав. Я поворачиваюсь к нему, и он прижимает указательный палец к моим губам. Я ухмыляюсь — не дура, понимаю.

Из одной из комнат доносится странное разномастное шипение. Телевизор.

Но в самой комнате никого нет. Ни дьяволицы с малиновыми волосами, ни ее двинутого муженька. Как будто они испарились, или, на худой конец, их засосал телевизор.

Во всей квартире такой же бардак, как и в прихожей. На кухне, как я уже успела догадаться, — ни единой стеклянной тарелки. Только на подносе одиноко стоят два перевернутых бумажных стаканчика.

Они боятся стекол. Тоже не верят в них, как и я, но наверняка боятся.

Когда я выхожу обратно на лестницу, Джо сидит на ступеньке лестничного пролета и задумчиво курит. Снова не смотрит в мою сторону.

Я сажусь рядом и начинаю наблюдать, как вспыхивает конец сигареты, когда он втягивает дым. Наверное, мой изучающий взор слишком настойчивый, потому что он бросает в мою сторону непродолжительный взгляд и усмехается. Он уже не спрашивает меня, хочу ли я закурить, — знает, каков будет мой ответ. Ему просто уже надоело брать меня "на слабо".

— Как ты думаешь, где они? — шепчу не ему, а, скорее, в темноту.

— Не знаю, — пожимает плечами.

Затем после небольшой паузы Джо спрашивает. Задает свой самый неожиданный вопрос, открывает припасенный запазухой ящик Пандоры:

— А что ты чувствуешь, Кесси? Сейчас, что ты чувствуешь?

— Раньше тебя это не интересовало.

— Ну, так что?

— Сигаретный дым. Смрадный запах из приоткрытой двери. Кошачий страх, голод. Чувствую храп этажом ниже. Слышу, как приоткрывается холодильник еще в одной квартире. Как копошится около мусоропровода маленький таракан. Как кто-то спускает воду в туалете. Чувствую, что ты сейчас думаешь о чем-то, прикидываешь, каков будет следующий шаг. Мой, этих ненормальных. Стараешься все продумывать, но потом оказывается, что это бесполезно.

— И ты все это чувствуешь?

— Одновременно, — киваю и тоже пытаюсь ухмыльнуться, скопировать его непревзойденную манеру. Но не выходит. Мне кажется, не выходит.

Где-то между вдохом и выдохом я прижимаюсь своими холодными губами к его — теплым, а он как будто именно этого от меня и ожидал. Сигаретный дым — новое, странное ощущение — попадает мне в легкие и остается там, кажется, навсегда.

…

Растянувшееся на несколько тысячелетий ожидание. У меня такое ощущение, что мы сидим вот так уже целую вечность. Джо, выкуривающий неопределенную по счету сигарету, и я, положившая голову ему на плечо и прикрывшая глаза в легкой полудреме.

Я не знаю, кого или чего мы ждем. Но Джо знает, и я пытаюсь на этот раз довериться ему.

Стараюсь ни о чем не думать, просто выкинуть все из головы и не чувствовать хотя бы в эти тридцать секунд. Но я в них не уверена, даже в эти секунды, и в голову снова лезет всякая муть.

Я представляю, что я — снова та слепая Кесси с обостренным чувством восприятия этого стухшего мира. Воображаю, что и сейчас я ничего не вижу. Так проще. Я не хочу зависеть от того, что вырисовывает моя фантазия, потому что все, что я вижу, — не более чем мое больное воображение. Я покрепче зажмуриваю глаза, сжимаю их так, что становится даже больно, а затем резко открываю. Темнота.

Но где-то в этой темноте, совсем рядом, вспыхивает и гаснет одинокая сигарета в чьих-то умелых пальцах. И сказка лопается, разлетается на тысячи маленьких кусочков; крохотных осколков.

И я — это снова я. Всего лишь Кесси, которая чувствует слишком много.

Кесси, потерявшая Кима в терминале одного из детройтских аэропортов.

Внезапно я слышу легкое шебуршание, где-то позади, там, в районе чердака. Шаги усиливаются. Две пары едва плетущихся ног. Сразу представляются потрепанные домашние тапочки и маленькие, тяжелые шаги старой бестии с малиновыми волосами и ее ручной собачонки. В суде она выглядела вполне адекватной, но я вспоминаю слова мистера Айрона: "Они могут быть нормальными, если захотят".

Затем — этот звук. Холодный, резкий звук, от которого кровь стынет в жилах. У них есть пушка, и они развлекаются с ней на чердаке. Два престарелых умалишенных пня балуются с холодным оружием.

Пифф-пафф.

Тень дьяволицы показывается на лестнице первой, и я даже успеваю мимолетом рассмотреть ее покосившееся от небольшого количества настойки внутри ее организма — чувствую — лицо. Наверное, я слишком рано записала эту тощую женщину на пенсию. Но тогда, в суде, она выглядела старой и немощной бедняжкой, оскорбленной потерей любимого дитя.

"Они могут казаться нормальными…"

Но эта бестия отнюдь не дружелюбная. Она пока еще не видит меня, не чувствует моего присутствия, хотя я чувствую ее.

Мы — я и Джо — поднимаемся с сырой бетонной ступеньки почти одновременно — он чуть раньше меня, потому что реакция у него гораздо лучше. Перед тем, как ринуться вниз, я успеваю поймать его виноватый взгляд и просто киваю. Он думает, я не понимаю, но это не так. Понимаю, что он хотел помочь, хотел исполнить все мои самые тайные желания. Хотел…

Но у этих психов было оружие, а мы — абсолютно беззащитные. Возможно, через несколько месяцев (а то и лет) полиция, наконец, отыщет наши разложившиеся тела с простреленными черепушками, наплевательски пожмет плечами, припишет в протоколе принадлежность тела какому-нибудь без вести пропавшему, за которого обещали хорошее вознаграждение, и пойдет пить кофе. Возможно. Но на этот раз моим планам просто не суждено сбыться — мы вырываемся из темного жерла подъезда раньше, чем кто-либо успевает хоть что-нибудь заподозрить.

Но там, вдалеке, я слышу отделенное "пифф… пафф". Ленивое, точно кто-то простреливает крохотные дырочки в камешках, чтобы превратить их все в пуговицы. И я догадываюсь. Дверь.

А затем понимаю, почему в этом доме всегда горит лишь одно-единственное окно. Потому что этих психов все боятся. Боятся, что вместо двери, они в следующий раз прострелят им голову.

Джо покровительствующе касается моего плеча, и я вздрагиваю от неожиданного прикосновения. Слишком резкого. Даже для Джо — слишком.

У него дыхание сбилось, но, даже не видя его, я понимаю, что он пытается улыбнуться, чтобы хоть как-то подбодрить меня. Но Джо разучился улыбаться. Возможно, когда-то умел, но сейчас он способен лишь на дерзкую ухмылку. Опасную ухмылку.

— Не дрейфь, Кесси, еще прорвемся, — пытается солгать он. Но я не верю. Чувствую, что он сам не верит.

Не верит в эти свои вечные завышенные мнения обо мне, о том, я уже взрослая девочка, со всем могу справиться сама. И он постоянно твердит об обратном, точно пытаясь убедить. Но не меня — себя.

На восемьдесят девять процентов его тело забито предрассудками — остальные же одиннадцать занимает наглая бессмысленная ложь. Ложь, в которую он сам не верит.

Хотя врет он намного меньше, чем я или, скажем, Ким. И я строю такое предположение отнюдь не на вечной чувствительности — на простом доверии. Джо знает мои правила: обмен — я ему, а он — мне. Единственная игра, в которой я хоть иногда остаюсь в выигрыше.

— Джо, просто пойдем отсюда, — устало выдыхаю я и опускаю глаза в покрытый ночным мраком асфальт, точно смущаюсь только что произнесенной вслух самой постыдной слабости моей жизни. Я будто говорю: "Я слабая, Джо, я устала". В очередной раз переступаю через порог его нерушимого мнения обо мне. Об этой Кесси "стойкий оловянный солдатик".

Он небрежно обнимает меня за плечи (наверное, так уже тысячу раз делал с другими), и я чувствую, как на том месте, где сквозь куртку его пальцы касаются моей кожи, появляются новые невидимые следы. И мне хочется сбросить его руку с моего плеча, полить все густым слоем дезинфектора для рук и чесаться-чесаться-чесаться… Я чувствую себя крайне неуютно, не в своей тарелке. Как будто так не должно быть, не должно было случиться. Как будто не планировалось, не предполагалось.

Но и сказать ему о своих мыслях я тоже не могу, потому что знаю, что в ответ он только издевательски усмехнется. Потому что делает всегда только то, что ему хочется. А у меня так никогда не выходит. Я потеряла это преимущество гораздо раньше, чем потеряла зрение. Наверное, я родилась с этим.

Темнота заглатывает наши одинокие тела, почему-то теперь слившиеся в одно неразделимое тело. На небе ни единой звезды.