Предпосылки возникновения колониальной культуры

Англосаксы, в отличие от испанцев и французов, ехали в Америку с твердым пониманием того обстоятельства, что их ждет не благословенное Эльдорадо, а тяжелый труд в суровой стране. Этот момент является ключевым для понимания американской нации и культуры. Ядро будущего национального единства составили пуритане (англ. puritans – «чистые»), последователи религиозного движения, настаивавшего на реформах англиканской церкви, уничтожении епископата, введении совета выборных старейшин, удалении из церкви украшений, упрощении религиозных обрядов, замене мессы проповедью.

Протестантская этика с наивысшей силой проявилась в дневниковых записях капитана Джона Смита, основателя Вирджинии, первой североамериканской колонии Англии. Он писал, что первопоселенцам было нечего ждать, кроме результатов собственных усилий. Идея действенности и обязательности тяжелого труда подкреплялась (и отягощалась) кальвинистским представлением о жизни как неизбежной трагедии, о земном пути как дороге страданий. Вот почему атмосфера первых поселений пуритан угнетает даже в описаниях: перед читателем открываются унылые картины того, как мрачные люди молча и безостановочно пробивают дороги, очищают поля, без радости и песен встречают рождение детей, без славословия провожают усопших.

Но ощущение свободы от полуфеодальных пут Европы стало проявляться довольно быстро. В английских колониях отсутствовала религиозная дисциплина, требуемая англиканскими епископами метрополии, и пуритане мало-помалу обрели невиданный простор не только для культовых отправлений, но и для определения базовых принципов своей жизни. В каждом североамериканском поселении образовалась своя независимая религиозная община, а проблема духовной свободы свелась к самостоятельному определению верований, пристрастий, вкусов.

В. Сегар. Елизавета I с горностаем – символом королевской власти Англии. 1585

Джон Смит (1580?-1631) Знаменитый путешественник, которому американцы обязаны названием «Новая Англия».

Культура североамериканских колоний с самого начала носила, что вполне понятно, черты западноевропейской прародины – Англии с ее высокими достижениями елизаветинской и революционной эпох, с ее сумрачным пуританским бытом. Удивительной особенностью, отчасти объясняющей дальнейшую оригинальность и интенсивное развитие культуры США в целом, явилось повсеместное наличие довольно богатых домашних библиотек, бережно собранных не только в Англии, но в других европейских странах. Уже вскоре после освоения атлантического побережья в тринадцати здешних колониях начинается печатание и распространение памфлетов, альманахов, периодических изданий, а затем и книг.

В становление американской культуры внесла свою лепту не только доминирующая англосаксонская струя, Оказало влияние наследие множества других народов – шотландцев, ирландцев, голландцев, валлийцев, шведов. Но на протяжении полутора веков колониальной истории английское влияние, как мы уже говорили, преобладало: большинство поселенцев были англичанами, классовая структура носила ярко выраженный английский характер, законы строились по английской матрице, теология шла от англиканской церкви и английских сект, формы образования имитировали английские образцы. То же можно сказать и об искусстве, стиле жизни, характере развлечений, преобладающей моде, судопроизводстве, церкви и прессе. Главные связи с миром пролегали для Северной Америки через Лондон.

В английской культуре XVII в. преобладают театр и изобразительное искусство. Художники. Висхер в 1616 г. запечатлел знаменитый «Глобус», в котором ставились пьесы Шекспира.

Важнейшей отличительной чертой собственно американской культуры в процессе ее становления стало следующее: осваивая новые территории, удаляясь от побережья в глубину континента, новое общество не знало самых существенных ограничений, определявших государственность и культуру Европы. Америка не знала феодализма. В Америке никогда не было титулованной аристократии, наследственных привилегий, строгой клерикальной иерархии, господства высших слоев во вкусах, привычках, зарождающихся традициях, Поэтому двери на вершину социальной лестницы в США с первых дней были открыты шире, чем в постфеодальной Европе.

Сказанное не означает, что в Новом Свете сразу же воцарились республиканские добродетели. Между прочим, этика пуритан высшими ценностями, наряду с трудолюбием, объявляла расчетливость, стремление к накопительству, восхищение богатством и презрение к бедности. В колонии Нью-Йорк, как и в старой доброй Англии, богатые землевладельцы имели в провинциальной ассамблее своих представителей или заместителей. Подобно замкам, стояли огромные дома вверх по Гудзону – их охраняли вооруженные афроамериканцы-рабы, здесь содержались маленькие армии, а их владельцы вступали в собственные договорные отношения с индейцами. Среди студентов Гарвардского и Йельского университетов наибольшим уважением пользовались выходцы из состоятельных семей. В церквях, как в англиканских, так и в других протестантских, отдельные группы верующих размещались в соответствии с общественным положением. Представители старых семейств Вирджинии могли заставить простолюдинов ждать начала службы в церкви до того момента, пока они не разместятся на собственных скамейках в храме.

Старинные гравюры показывают, как выглядели простые горожане.

Общество оказалось стратифицировано по имущественному признаку, Образовалась своеобразная социальная иерархия, на вершине которой располагались крупные землевладельцы. За ними следовали свободные фермеры, жившие в отдалении от побережья – они составляли основу населения Новой Англии и срединных колоний. Фермеры все более продвигались на запад, южнее Вирджинии, Владельцы земель были часто неграмотны, но именно их битва за жизнь стала той неповторимой составляющей американской культуры, которая определила ее облик, складывающийся на границе освоенного и неосвоенного, естественного природного и окультуренного мира. В этой особой «пограничной» обстановке демократических идеалов и вкусов (неизбежных при постоянной взаимовыручке, в атмосфере которой жили фермерские кланы) складывался дух американских пионеров, влиявший на формирование новой культурной традиции.

Третий слой американского населения составляли свободные ремесленники и рабочие, жившие в городах. Их было меньше, чем фермеров, неукротимо устремлявшихся в леса и степи. К четвертому слою принадлежали несвободные сельскохозяйственные рабочие, уделом которых была черная работа. Часть из них находилась в рабстве временно, в перспективе был переход в третью социальную группу, другая часть работала на полях пожизненно, поколениями. На Юге страны это были рабы, принадлежащие хозяевам как имущество, по закону не подлежащее отчуждению.

Старинная карта Вирджинии

 

Плантаторы Юга

…В мае 1607 года три потрепанных штормами корабля под британским флагом бросили якоря в устье реки, получившей впоследствии название Джеймс. Люди, измученные четырехмесячным плаванием по бурному океану, ступили, наконец, на землю. Их изумлению не было границ. Как зачарованные, бродили они по берегу, усыпанному огромными устрицами. В небе проносились стаи невиданных птиц. В неоглядную даль уходили леса. Обширные поляны среди могучих дубов и величавых сосен были похожи на гигантские ковры, сотканные из ярких цветов.

Этой сказочно плодородной земле, которую пришельцы назвали Вирджинией, суждено было стать первой английской колонией в Северной Америке. Исконные хозяева – индейцы, доверчиво встретившие европейцев, довольно скоро были оттеснены в глубь материка.

И Христофор Колумб, и Америго Веспуччи поначалу решили, что попали в Эдем – так очаровал их пейзаж нового континента. Веспуччи вспоминал, что здесь было огромное множество теплых источников и бесчисленное количество деревьев. Иногда нежный запах трав и цветов и аромат спелых фруктов и корней овладевал путешественником настолько, что он возвращался к мысли о том, что находится по крайней мере рядом с земным раем.

Колонизация, задуманная как привлечение прибылей в активы Лондонской и Плимутской торговых компаний, быстро переросла намеченные рамки. Из Европы на далекий континент устремились не только те, кто хотел вложить свой капитал в доходное предприятие, но и многие тысячи обездоленных и гонимых, для которых Новый Свет стал единственной надеждой добыть средства к существованию или укрыться от религиозных, политических или юридических преследований.

Начиная со второй половины XVII столетия поток переселенцев еще более увеличился. Буржуазная революция в Англии и диктатура Кромвеля, затем реставрация Стюартов и, наконец, еще один государственный переворот (1688–1689 годов) – каждое из этих бурных событий порождало новую волну беженцев за океан. Сюда устремлялись и выходцы из других европейских стран.

Вслед за первыми двумя колониями – Вирджинией на юге и Массачусетсом на севере – возникли Мэриленд, Коннектикут, Род-Айленд и Нью-Гемпшир. Затем к ним прибавились Северная и Южная Каролина, Нью-Йорк, Пенсильвания, Делавэр, Нью-Джерси, Джорджия. Образовались они на кромке огромного континента, но вскоре перенаселенность побережья побудила людей двинуться дальше на запад, все более оттесняя индейцев.

В Вирджинии, где уже в 1670 году проживало 40 тыс. человек, движение на запад было весьма интенсивным. Оно стимулировалось как непрерывным притоком населения, так и особенностями развития сельского хозяйства в этой колонии. Благоприятные природные условия позволяли колонистам не только обеспечивать себя продовольствием, но и разводить табак, пользовавшийся большим спросом в Европе, Табак приносил немалую прибыль, а потому и стал с самого начала главной сельскохозяйственной культурой Вирджинии.

Насколько быстро поняли вирджинцы выгодность возделывания табака, видно, например, из того, что уже в 1617 году им были засеяны даже улицы и рыночная площадь первого административного центра колонии – Джеймстауна. Одновременно это говорит и о том, что уже тогда переселенцам стало тесно вблизи устья реки Джеймс, где они первоначально обосновались.

Нехватка земель становилась все более ощутимой. К тому же табак в условиях хищнического ведения хозяйства быстро истощал почву. Поэтому его разведение в Вирджинии и других южных колониях постоянно требовало освоения новых территорий, что, в свою очередь, вызвало потребность в дешевой рабочей силе. Сначала широко применялся труд «законтрактованных» слуг, т. е. тех переселенцев, которые, не имея средств, в уплату за переезд в Америку давали письменное обязательство отработать на плантациях от двух до семи лет. А когда и этого оказалось недостаточно для удовлетворения потребности в рабочей силе, то стали завозить чернокожих из Африки. Чернокожие рабы были выгоднее, чем белые, так как они становились собственностью землевладельца и были обречены работать на хозяина всю жизнь.

Примерно так выглядели плантации на берегах Миссисипи. Помимо табака, распространенной культурой был хлопок.

Вирджиния тогда была самой большой американской колонией Англии и включала в себя территории, на которых в последующем возникло еще семь штатов – Западная Вирджиния, Кентукки, Огайо, Иллинойс, Индиана, Мичиган, Висконсин. Но основная масса населения в XVIII веке все еще жила вблизи побережья, тонкой струей растекаясь на запад и постепенно колонизуя новые земли.

Применение рабского труда привело к созданию крупных плантаций и обогатило их хозяев. На американском Юге возникла землевладельческая аристократия, сосредоточившая в своих руках основную часть освоенной территории, причем самую удобную – в прибрежной полосе, откуда сравнительно легко было переправлять табак и другую экспортную продукцию к океанским гаваням. В Вирджинии такую аристократию представляли семьи Рендольфов, Маршаллов, Мезонов, Бирдов, Картеров и некоторые другие, составившие местную знать. Помимо доходов от плантаций, многие из них занимались весьма прибыльной спекуляцией землей.

По существовавшему тогда закону вся территория Вирджинии являлась собственностью английского короля. Губернатор предоставлял право пользования землей тем или иным лицам, а они, в свою очередь, передавали это право другим. Разумеется, за определенную плату. Так возник земельный бизнес. Одна из его особенностей состояла в том, что перепродавались участки, находившиеся в необжитых местах, и потому их освоение требовало огромных усилий. Причем мелкие фермеры, которым, в конце концов, доставались небольшие наделы, в сущности, перед лицом закона даже не были их владельцами, так как земля по-прежнему являлась собственностью английской короны.

При таких условиях основу благосостояния составляло общественное положение семьи, и чем выше находилась она на социальной лестнице, тем прочнее были ее «права» на приобретенную землю. Иначе говоря, и эта привилегия принадлежала лишь колониальной знати. Последняя резко выделялась среди основной массы поселенцев – выходцев из беднейших слоев иммигрантов. Даже в середине XVIII столетия в Вирджинии и ряде других американских колоний Англии примерно три четверти белого населения в настоящем или в прошлом были законтрактованными слугами.

Антирабовладельческой была деятельность миссионеров, которые строили небольшие поселки для индейцев, в которых учили аборигенов читать и писать, обращая коренное население Америки в христианство, препятствовали его истреблению. Вот почему миссии нередко разрушались. На современной реконструкции показан типовой план миссии.

Отработав положенный срок в качестве белых рабов, они устремлялись дальше на материк и оседали по берегам рек, служивших в условиях полнейшего бездорожья почти единственными транспортными артериями. Поскольку земель этим людям не жаловали, а для покупки участка у них не было средств, то они становились «скваттерами», самочинно захватывали незанятые участки без легального разрешения на собственность и работали на них, не уплачивая налоги.

Постоянные стычки с индейцами, оказывавшими мужественное, хотя и безуспешное сопротивление захвату принадлежавшей им территории, дополняли тяжелый труд, без которого невозможно было превратить в пашню почти сплошь покрытую лесами землю. Собственными руками удавалось освоить лишь весьма скромные участки, но основная масса поселенцев довольствовалась и этим, радуясь обретенной наконец возможности прокормить семью, сея пшеницу, кукурузу и разводя скот.

Добиться большего удавалось немногим. К таким в основном принадлежали фермеры из прибрежной полосы, которые отправлялись на запад в надежде увеличить свое состояние. Они имели некоторые средства, а иногда и немного рабов. Это давало им огромное преимущество перед вчерашними белыми рабами, так как позволяло покупать и осваивать более обширные участки и постепенно превращать их в солидные поместья, основой процветания которых становилось разведение табака.

Вот в такой социальной обстановке происходило становление американской культуры – аристократической наверху, демократической в своем среднем составе, рабской в нижнем слое общества.

Если культурные традиции в тех или иных кланах и присутствовали, то они являлись, как уже говорилось, европейским наследием. Причем в отрыве от метрополии, от новинок литературы и науки, получить достаточное по английским меркам образование оказывалось нелегко, а то и вовсе невозможно. Упомянем, что полковник Джефферсон (отец государственного деятеля) собрал небольшую библиотеку и в свободное от своих многочисленных дел время любил читать, причем Библии предпочитал сонеты Шекспира и сатиру Свифта. Он пришел к выводу, что сын его должен стать образованным человеком. На том же настаивали и домашний учитель, и некий пастор Дуглас, обещавший дать своим ученикам «классическое образование», хотя имел для этого явно недостаточно книг. За пять лет обучения Джефферсон-младший получил у Дугласа не более чем поверхностное знакомство с латынью и греческим, а также французским языками.

Юлиус Брутус Стимс. Фермер Джордж Вашингтон. Вашингтон владел 123-мя рабами

Если повнимательней вглядеться в личность буквально любого из южан, впоследствии отличившихся в грядущей Войне за независимость Америки от Англии, то мы увидим, что они любили лучшее в одежде, рифленые рубашки, золотые украшения, прекрасные кожаные изделия, серебряные безделушки. «Пришли мне все, что в моде», – писал своему приятелю в Лондон молодой Джордж Вашингтон. Его обычай пить пять полных рюмок мадеры – хорошего, благородного вина – за обеденным столом был хорошо известен. Будущий первый президент обожал конские скачки и игру в карты. Его влекли также театр, цирк, петушиные бои, танцы и охота на лис. В течение 1768 года он двадцать девять раз приглашал гостей и семь раз был приглашен сам. Постепенно светские обычаи широко распространялись в молодом государстве. Южная столица – Чарльстон – привлекала музыкантов и лекторов. В театрах английские пьесы ставились наряду с местными сочинениями.

Колледж Уильяма и Мэри, одно из первых учебных заведений в американских колониях Англии, был основан в 1693 году. К тому времени в Вирджинии уже существовали десятки крупных имений. Их владельцы богатели, используя труд рабов, число которых достигало почти шести тысяч, и стремились во всем подражать английской знати. Подобно ей они желали дать своим сыновьям образование и потому отправили своего представителя, некоего Блейра, в Лондон за разрешением создать колледж. Эта просьба вызвала недоумение в английской столице, Королевский верховный прокурор Сеймур удивленно спросил, зачем в Вирджинии нужен колледж. Блейр заговорил о необходимости «возвышать дух» поселенцев посредством образования. Легенда, впрочем, подтвержденная фактами, гласит, что прокурор был поражен. «Дух? – воскликнул он. – Лучше разводите табак!» Но так как подходящего предлога для отказа все же не нашлось, пришлось разрешение на постройку колледжа дать.

Колледж разместился в Вильямсбурге, ставшем административным центром Вирджинии. Это учебное заведение с самого начала значительно отличалось от европейских. В пуританских колледжах американского Севера готовили преимущественно проповедников. Здесь же, наряду с богословским факультетом, имелся и другой, где преподавали математику, физику, философию, историю, географию, литературу, юриспруденцию. Так реализовывалась мечта богатых вирджинских плантаторов – дать наследникам полноценное образование, не посылая их в Англию, не отрывая от земли, ее обычаев и параллельно прививая навыки ведения хозяйства.

В колледже Уильяма и Мэри единственными светскими профессорами были горячий приверженец идей европейского просвещения доктор Уильям Смолл, читавший лекции почти по всем упомянутым предметам, и убежденный антироялист Джордж Уайт, самый известный вирджинский адвокат, преподававший право. Доктор Смолл происходил из Шотландии, был профессором математики, человеком глубоких знаний в области большинства прикладных разделов науки. Помимо профессиональных достоинств, он обладал счастливым талантом общения, корректными манерами джентльмена, либерально настроенным умом. А Джордж Уайт стал одним из авторов знаменитой Декларации независимости США, того самого документа, с которого и начинается история Америки не как английской колонии, а как самостоятельного государства.

Усилиями преподавателей колледжа к любимым вирджинцами поэмам Гомера и Вергилия теперь прибавились Сократ, Плутарх и Сенека, Студентов восхищало учение Демокрита и Эпикура о счастье людей как цели философии и их атомистический материализм, разрушавший религиозные представления. Разбуженная мысль обращалась к современной философии, к Вольтеру, Монтескье, Руссо. Зачитывались сочинениями Бэкона, Ньютона и особенно «Опытом о человеческом разуме» Локка, ставшим уже тогда идейным путеводителем для идеологов демократического направления американской революции.

Колледж Уильяма и Мэри

 

Колониальные хронисты об основаниях американской культуры

Первыми, кто описал начальный этап развития культуры североамериканских поселений, принято считать Джона Смита, Уильяма Бредфорда и Джона Уинтропа, которые стояли во главе прибывших из Англии поселенцев и фиксировали на бумаге все, что видели. Вчерашние европейцы несли с собой опыт и традиции историографии Старого Света. Хронисты-проповедники опирались, в частности, на опыт монастырских летописей средневековой Европы. Их хроники представляли собой совокупность волнующих эпизодов, природоописания и географических маршрутов.

В первые полтора столетия качество и уровень зрелости исторических сочинений определялись во многом литературным мастерством их авторов. Попытки истолкования событий исходили главным образом от теологов и уж, во всяком случае, находились в рамках концепции воздействия Провидения и высшего разума на человеческую жизнь. Ранние американские хроники и путевые отчеты написаны преимущественно для европейских читателей. Непременной частью этих записей были сведения о наилучших морских путях, воспроизводилась линия морского побережья с указанием удобных гаваней и мест впадения рек, описывались климатические условия, качества почвы, флора и фауна. Преподносились советы об обращении с индейцами. Почти каждый автор считал необходимым высказать свои соображения о наилучшей политической и экономической организации поселений. Все это свидетельствует о том, что первые исторические сочинения колониального периода были созданы с чисто практическими целями.

Сам факт быстрого появления творений Смита, Уинтропа и Бредфорда указывал на то, что ими руководил интерес не строго исторический. Записки первых переселенцев были адресованы не соседям, занятым трудной борьбой за существование, а той аудитории, которая за океаном ждала известий из колоний. Отчет о ходе освоения новых земель читали пайщики Лондонской и Плимутской компаний. И вывод, который следовал из писаний Смита и его коллег, был недвусмысленным: колонии нуждались в новых поселенцах и в новых средствах.

Покахонтас спасает жизнь капитану Смиту.

Капитан Джон Смит (подробнее о хрониках Бредфорда и Уинтропа см. ниже, в гл. II), открывший перечень летописцев североамериканских колоний, входил в тот круг полукупцов-полупиратов, который выдвинулся во время правления Елизаветы. Он находился на службе у колониальных компаний, вначале у Виргинской, а после разрыва с ней – у Плимутской. Последние шестнадцать лет своей бурной жизни, вплоть до смерти в 1631 году, капитан Смит, возвратившись в Англию, занимался литературным трудом.

Как исторический писатель Джон Смит известен краткой хроникой с длинным названием: «Истинное повествование о достопримечательных событиях и происшествиях, случившихся в Вирджинии со времени учреждения этой колонии». В своем сочинении Смит описывал отчаянное положение Джеймстауна, отмечал скупость и алчность пайщиков компании. Значительное место в тексте отведено взаимоотношениям поселенцев с местными племенами.

Трудности, о которых автор рассказывал, описывая рост колонии, велики, но Смит уверял, будто эти тяготы существовали лишь вначале. По прошествии лет новопоселенцу, по его словам, гарантировано богатство. Смит откровенно писал, что далек от мысли, будто какой-либо другой мотив, кроме обогащения, мог побудить коммерческие компании раскошелиться и создать новые фактории. В заключении к своей книге автор выражал надежду на будущее процветание Вирджинии и подчеркивал, сколь прибыльно для Англии торговать с нею.

Другое сочинение Смита – «Описание Новой Англии» – имеет более спокойный тон. Здесь перед автором не стояли задачи самооправдания или рекламы, как в «Истинном повествовании…». В 1621 году Совет Вирджинии в Лондоне пригласил капитана Смита написать полную историю колонии. Он охотно согласился, став на путь компиляции своих же прежних изданий и широко используя труды других авторов. В результате написанная им шеститомная «Общая история Вирджинии» свидетельствовала о богатой фантазии автора и об отсутствии у него излишней скромности. Собственно авторское начало присутствует лишь в сравнительно небольшой части текста: остальное место занял пересказ всевозможных историй, сохраненных и приукрашенных памятью первых поселенцев.

В любом случае Смиту удалось запечатлеть основание английского колониального предприятия в Америке. Его работа представляет собой письменный памятник долгой и упорной борьбе колонизаторов-американцев за существование, зарождению у них стойких культурных оснований в самом начале пути.

Американские колонии Англии возникли в контексте складывающегося в Европе XVII века западного буржуазного общества, основные элементы которого к этому времени были уже налицо. За полтора столетия Вирджиния и другие области значительно продвинулись в развитии экономических отношений. Основным занятием населения по-прежнему оставалось сельское хозяйство. В южных колониях – Вирджинии, Мэриленде, Северной и Южной Каролине, Джорджии – утвердилась плантационная система, основанная на применении труда рабов-афроамериканцев.

Параллельно закладывались основы правовой системы будущего независимого государства. Так, например, в Вильямсбурге отчетливо определились две адвокатские школы. Одна из них, признанным руководителем которой был известный юрист Пендлтон, стремилась воздействовать на судебный процесс, обращаясь скорее к чувствам, чем к рассудку членов суда и зрителей процесса (большинство судебных заседаний в те годы являлись открытыми). К числу адвокатов этого направления, блиставших красноречием, предпочитавших страсть логике доказательств, принадлежал, в частности, и один из будущих трибунов революции – Патрик Генри. Другая школа стремилась к рациональной аргументации.

Контрольные вопросы

1. Наследие каких народов повлияло на становление американской культуры?

2. Каково влияние социальной стратификации на культуру формирующегося американского общества?

3. Труды каких первых американских хронистов легли в основу истории американской культуры?

 

Новая Англия

Шекспир в «Двенадцатой ночи» выводит образ пуританина Мальволио, про которого другие персонажи говорят, что его святость препятствует наличию в мире пирогов и хмельного пива. Примерно в такой логике рассуждала Англия Кромвеля, которая с увеличивающейся настойчивостью посылала своих представителей в Северную Америку, вытесняя оттуда голландцев, шведов, испанцев и французов: чем больше окажется в колониях британских ревнителей морали, непригодных в английском обществе, тем больше прибылей получит метрополия. Этические нормы пуритан были жестоко высмеяны и каленым железом выжжены в Европе, однако за океаном их носители оказались беззаветными «отцами-пилигримами». И, в конечном счете, хотя пуритане и ушли с дороги европейского культурного развития, они сохранили за собой положение основателей американской культурной традиции.

Долгое время правление пуритан в Америке изображали как некое варварство, их идеологию – как глухой религиозный дурман, а исторические подробности мало кого интересовали. Неизвестность в значительной мере развеял исследователь Шоулз, выпустивший в 1962 году капитальное исследование пуританской культуры. Пожалуй, эта массивная книга под малообещающим названием «Пуритане и музыка» служит лучшим исследованием влияния реформаторов англиканской церкви на американскую культуру. Шоулз рассмотрел все аспекты культурной жизни формирующегося американского общества: музыка, поэзия, отношение к жизни, интеллектуальное осмысление бытия – все это находило здравое обоснование в новом церковном учении, которое (как и в немецком лютеранстве) декларировало необходимость освобождения от прежних религиозных стереотипов.

Пуритан представляли себе по-разному, но обязательно они выглядели либо чересчур мрачными, либо слишком смешными. Так, например, строил образ пуританина замечательный советский артист Н. А. Светловидов (1889–1970), исполнявший роль Мальволио.

Э. Хикс. Уильям Пени легализует право на владение индейскими землями. Нач. XIX в.

Шоулз убедительно доказывает, что нарочитая суровость законов штата Коннектикут – скорее легенда, чем историческая истина. В реальности подобного кодекса никогда не существовало. Пуританская культура была построена на иных, гораздо более привлекательных основаниях: суверенность, законность, странное сочетание покорности и мятежности духа, уважение к науке, восхищение природой, приверженность истине, склонность к умеренным удовольствиям, уважение к разуму, справедливости, милосердие как норма жизни… Все эти черты при детальном исследовании мы обнаруживаем в мировоззрении пуритан, высадившихся в Массачусетсе и Коннектикуте. Безусловно, в нем присутствовали и отрицательные начала, особо отмеченные сторонниками англиканской церкви, но далеко не только они одни.

Культурная жизнь пуритан не пропадала за мрачным религиозным рвением. Напротив, они были готовы к идеологической и религиозной битве и с яростью и страстью вели ее – об этом свидетельствуют тысячи памфлетов и расширенных проповедей, публиковавшихся в североамериканских колониях Англии. Во многих отношениях это складывающееся мировоззрение было проявлением едва ли не лучших черт западного разума.

Интересно, что лучшие представители западной культуры именно в Америке реально и практически встретились с пониманием неразрешимости жизненного конфликта. И дело не в людском невежестве или извращенности, а в том, что по природе своей человеческие желания и надежды порождают противоречивые идеи, которые нельзя привести к общему знаменателю некой умозрительной всеобъемлющей системы миропонимания или единообразия.

Уже говорилось, что известным хронистом Новой Англии был Уильям Бредфорд. Он происходил из семьи английского фермера и уже в ранние годы связал свою судьбу с гонимой церковью пуритан. В вынужденной эмиграции на континент, в Голландию, и в последующем переселении пуританской общины в Новый Свет Бредфорд, видимо, играл значительную роль. Он стал вторым губернатором Нового Плимута и занимал этот пост в течение тридцати лет. «История плимутского поселения» Бредфорда охватывает период от 1620 года, когда корабль «Мэйфлауэр» доставил поселенцев к долгожданным берегам, до 1646 года.

Книга послужила важным источником для более поздних историографов. Форма и стиль повествования предельно лаконичны. Возвышенные настроения автора, его покорность воле Провидения вылились в суровый рассказ, звучащий большим контрастом пышным описаниям Джона Смита, Скупыми словами повествует Бредфорд о поисках места высадки, о выборе побережья залива, открывшегося за мысом Код, о первых днях нового поселения. Ему вполне хватает красок для передачи трагического пафоса первой зимовки, Он пишет, как умирали люди – иногда по двое, по трое в день, как из ста с лишним человек осталось в живых меньше пятидесяти. Болезни и голод держали общину в крайнем напряжении: мужество первых поселенцев подлинно и не нуждается в приукрашивании. Рассказывает Бредфорд и о встрече с индейцами, вдохнувшей надежду в отчаявшихся обитателей Нового Плимута. Говорит о первых шагах здешнего сельского хозяйства и замечает, что в неурожайные годы колонисты научились заниматься морским промыслом.

Уильям Бредфорд

Бредфорд знакомит читателя со многими сторонами жизни в колонии. Он обсуждает вопрос о новом пасторе, делится впечатлениями о поездках в глубь континента, осуждает торговлю оружием с индейцами, обнаруживает на удивление терпимое отношение к «еретику» Роджеру Уильямсу, изгнанному из колонии за свои религиозные убеждения.

Негодованием полны строки Бредфорда (столь бесстрастно, безропотно писавшего о гибели половины общины в первую страшную зиму), когда он говорит о неистребимой суетности человеческого разума. Как проницательный наблюдатель, он видел опасности, которые таит будущее. Глава плимутского поселения напоминал тем, кто уклонялся от исполнения заветов отцов и отказывался от безусловного подчинения, о пуританском наследии и грозил карой небесной. Его страшил распад пуританской церкви на враждующие секты, он пытался заострять внимание единоверцев на общем и объединяющем, подавлять попытки сепаратизма.

Третьим известным хронистом раннего периода, как уже говорилось, является Джон Уинтроп. В течение девятнадцати лет этот бывший английский аристократ находился у руля управления колонии и многим способствовал ее росту. Уинтроп имел юридическое образование и являлся последовательным теоретиком пуританства. Ему представилась возможность претворить свои теории в жизнь в качестве губернатора Массачусетса. Его дневник этого периода получил сокращенное название «История Новой Англии с 1630 по 1649 год».

Джон Уинтроп

Записки Уинтропа – менее связное и цельное повествование, чем хроника Бредфорда; по общему мнению, они уступают первым также и в литературном отношении. В оправдание несовершенств рассказов Уинтропа ссылаются на его повседневную занятость, исключавшую возможность детальной обработки материала и настойчивого чисто литературного труда. Впрочем, ежедневные записки, носящие характер отчета, имеют и некоторые достоинства. Перед читателем встает картина тягот первых лет существования колонии, он знакомится с конкретной деятельностью группы пуритан, организовавших массовую миграцию своих единоверцев в Новый Свет. Первым жителям берегов залива Массачусетс пришлось победить голод, холод, болезни, ностальгию и внутренние раздоры. Стоило колонии подняться на ноги, как начался ропот, направленный против главенствующих лиц.

Уинтроп фиксирует и значительные, и мелкие, попавшие в поле его зрения эпизоды. Как губернатор он был занят большим кругом вопросов, ему приходилось интересоваться всеми сторонами жизни поселения. Он организовал регулярное почтовое сообщение между метрополией и колониями, между южными поселениями Вирджинии и колонистами Массачусетса, завязал отношения с Вест-Индией. В частности, его беспокоили требования поселенцев увеличить плату за свой труд: это неизбежно отозвалось бы ростом цен на колониальные товары, и поэтому Уинтроп установил твердые заработки для представителей разных профессий.

Главной заботой губернатора Массачусетса – прежде всего пуританского лидера – продолжает оставаться борьба за единство единоверцев, Причем в этой борьбе для него хороши, кажется, все средства. Скажем, Уинтроп оправдывал гонения на квакеров и другие секты тем, что они подрывали это единство, а бедствия вирджинцев подавал как Божье наказание за изгнание пуританских проповедников.

Хроники Бредфорда и Уинтропа имеют общие черты: с одной стороны, это желание убедить читателя в исключительности миссии их церкви в «земле обетованной», с другой – стремление оградить общину от раскола рассказом об общих тяготах, общем наследии. Такая линия главенствовала в созданной пуританами историографии со времен «отцов-пилигримов» до конца XVII века.

Автором первой печатной истории Массачусетса был Эдвард Джонсон – соратник начинаний Уинтропа, но личность менее значительная, Его «Чудотворное Провидение Сионского Спасителя в Новой Англии» вышло в свет анонимно в Лондоне в 1654 году. Эта хроника значительно уступает предыдущим. Свои фанатические религиозные воззвания автор обращал к критикам «евангельского порядка по слову Божию» в Новой Англии и к диссидентам типа Анны Хатчинсон, первой женщины-проповедника в Новой Англии и, по сути, провозвестницы феминизма. Частые риторические отступления делают чтение хроники Джонсона трудным. Не занимая ответственного поста, подобно Уинтропу или Бредфорду, писатель не сумел увидеть и показать панораму общего развития колонии.

Во второй половине XVII века повышенный интерес к становлению американской культуры проявил основанный здесь в 1636 году Гарвардский колледж, а затем и университет. Уильям Хабберд, выпускник Гарварда, написал историю Новой Англии. Но его книга не удовлетворила пуританских ортодоксов. Натуралистическое толкование многих моментов, отказ изобразить Новую Англию «землей обетованной», сквозящее между строк нежелание видеть в каждом случае непосредственное вмешательство Провидения лишили Хабберда поддержки пуританской олигархии. Хотя он получил свой гонорар (книга писалась по заказу), его труд увидел свет лишь много лет спустя.

Задачу отстаивать «истинное учение», пользуясь примером североамериканских колоний, взял на себя один из столпов теократии – Инкриз Мазер, когда-то бывший в числе первых выпускников Гарварда. В свое время он находился в рядах армии Кромвеля, а по возвращении в Массачусетс занял место президента Гарвардского университета. Как воплощение пуританской учености он преподнес общине свою точку зрения в сочинении под названием «Краткое описание положения Новой Англии от основания этой колонии до настоящего времени». Этот опус имел форму письма английскому другу Мазер останавливал внимание на том, что переселенцы появились в «пустыне» Новой Англии по зову своей религии и благодаря ее поддержке подчинили себе индейцев и природу. Памфлет – а именно такой характер носит небольшой по объему труд Мазера, – кроме паствы, адресуется и лондонскому правительству Инкриз Мазер отмечал, что успехи сыновей истинной церкви в Америке приносят немалый доход королевской казне.

Не удовлетворенный предшествовавшими хрониками, Мазер призывал к созданию «первой подлинной истории Новой Англии». Эту задачу взялся выполнить его сын – преподобный Коттон Мазер.

Инкриз Мазер

Выходец из Бостона, Коттон Мазер был человеком необычайной учености и энергии. Именно его восприимчивость к жгучим проблемам современности привела к победе поселенцев над эпидемией оспы, к установлению регулярных отношений с индейскими племенами. Он воспитал в поселенцах Новой Англии чувство исторической полноценности, ощущение собственного участия в глобальном цивилизационном процессе наравне с британской прародиной, заглушил убогий провинциализм и восславил возможности разума. Ко времени его смерти (1728), верные его заветам, жители американских колоний утвердились в понимании собственной причастности к общецивилизационному развитию Запада.

В 1702 году из-под пера Мазера-младшего вышло сочинение «Духовная история Новой Англии», изданная в Лондоне. Мазер начинал книгу библейскими пророчествами о заселении американских земель. Свои взгляды автор изложил в предисловии, в котором подчеркивал, что во всех исторических сочинениях первое место следует отдавать истории церкви, а не светских институций. Религиозное рвение Коттона Мазера достигло апогея в главе «О чудесах невидимого мира», где этот университетский эрудит выступал с оправданием печально знаменитой массовой «охоты на ведьм» в Салеме.

Средневековый фанатизм проступает и в главе «О божьих войнах», Здесь Мазер клеймит всех отступников, призывает кару небесную на новые религиозные секты, оправдывает гонения на еретиков и безжалостное истребление индейцев. Подлинное уныние вызывает у Мазера безразличное отношение современников к борьбе за чистоту нравов и торжество истинной веры. В заключительных абзацах своей громоздкой истории он находил главную опасность не где-нибудь, а в размягченных сердцах сограждан, которые готовы смириться с неизбежным в таком случае вырождением. Надеясь на Бога, Который Один знает, что будет в итоге со страной, Мазер тем не менее не удерживается от меланхолии.

В книгу «Духовная история Новой Англии» включены биографии проповедников, описаны войны с индейцами, в ней приведены все очевидные для автора свидетельства «вышнего вмешательства». Повествование ведется в неизменно наставительном тоне. Труд Коттона Мазера был последней попыткой удержать расходящееся по побережью пуританское население общими догматами и памятью о деяниях отцов. С этой целью автор использует любые аргументы – как земные, так и «небесные». В некотором смысле это был последний бой ортодоксального пуританского священства за унитарную Новую Англию.

Коттон Мазер

Вместе с тем стоит особо подчеркнуть, что И. Мазер и К. Мазер вошли в историю как организаторы «охоты на ведьм» в Салеме в 1682 году. По обвинению в колдовстве (закон, позволяющий применять против ведьм смертную казнь, был принят в Массачусетсе в 1641 году и явился, таким образом, американской версией законодательных актов католической Инквизиции) были повешены девятнадцать человек, а восьмидесятилетний старец – забит камнями. Около сотни подозреваемых в колдовстве (среди них и дети) были брошены в тюрьму. Надо сказать, что Коттон Мазер издал особый труд, посвященный распознаванию ведьм и способам борьбы с ними.

В 1701 году Инкриз Мазер – живое воплощение пуританизма в его крайней, фанатической форме – был вынужден оставить пост президента университета. Это событие знаменует начало конца пуританской теократии в Новой Англии. Продолжатель дела отца, К. Мазер был одним из последних представителей религиозной элиты, которая без малейшего сомнения ссылалась на перст Божий в объяснении любого факта истории Америки.

XVIII век предложил свою версию толкования прошлого, свою концепцию формирования американской культуры. Наряду с традиционными историографами – священниками, во всем видящими волю Провидения и осуществление «божественного промысла», – теперь за перо взялись представители новых сил, рождающихся в колониях: плантаторы, адвокаты и другие представители светских профессий.

Так, например, дневник Сэмюэла Сьюолла, написание которого относят к 1673–1729 годам, отразил происшедшие в Америке изменения. Видно, что суровые проповеди, постоянно встречающиеся на страницах Бредфорда и Уинтропа, оказываются уже неуместными, «несовремеными». Практичность и деловитость Сьюолла, главного судьи Массачусетса, явились показателями новых веяний. Достаточно сказать, что Сьюолл единственный из трибунала признал несправедливость салемского приговора, а в качестве судьи всегда выступал за возможно более гуманное отношение к индейцам и неграм.

 

Образ жизни

Оптимальным подходом к рассмотрению картины культурного развития американских колоний до завоевания независимости является выделение трех отчетливо обозначившихся регионов – пуританской Новой Англии, принадлежавшего лендлордам Юга и торговых срединных колоний. В каждой их этих областей культурное развитие имело, безусловно, ярко выраженную специфику.

Поселенцев в Новой Англии изначально было немного, но уже первые сто человек образовали плотно спаянную коммуну. Они были своего рода воском в руках своих религиозных лидеров. Однако нельзя забывать, что именно пуритане принесли на новый континент культурную доктрину равенства для всех.

В первые годы после прибытия новопоселенцев на «Мэйфлауэре» в Америку (1620) и учреждения праздничного Дня Благодарения в честь благополучного исхода путешествия пуритане еще не порывали связей с единоверцами, оставшимися в Англии. Люди, идеи и страсти путешествовали по океану в обе стороны. В этом смысле американская Новая Англия еще практически ничем не отличалась от Старой Англии.

Явлением огромной важности для формирования американской культуры явилась роль пуританизма как первого радикального движения, с самого начала возобладавшего в северных американских колониях. И поразительно то, что свое американское «приключение» первопоселенцы начали с подписания специфического «социального контракта», основанного главным образом на церковных установлениях. Поколение Кромвеля проявило себя на новых территориях с той же жесткостью, если не жестокостью, с которой оно в самой Англии отвергало «легкомысленный» блеск предшествующей елизаветинской эпохи – времени британского Ренессанса. По субботним и праздничным дням никто не смел и пальцем пошевелить, чтобы сделать какую-нибудь полезную работу – вся община дружно слушала Библию. В семнадцатом веке никто не посмел бы открыть поблизости от Бостона театр. Пьянство и адюльтер приравнивались к смертным грехам.

Послабления наступили после 1691 года, когда в Америку хлынули преследуемые в Европе пресвитериане и гугеноты. Постепенно – к восемнадцатому веку – волна католиков, шотландцев и ирландцев, ослабила «дисциплину субботы», открыла возможности, например, для продажи рома. В основной законодательной хартии появилась статья, согласно которой наличие собственности, а не принадлежность к пуританской церкви стало условием получения права голоса, а значит, и гражданства.

Обладающие завидной родословной и материальным достатком южные семьи жили в абсолютно иной атмосфере. Радостное восприятие жизни, неукротимое стремление не отстать от моды, подражание лондонцам в стиле жизни и мировоззрении делали крупные родовые гнезда лендлордов очагами европейской культуры, в основном светско-гуманистической и, во всяком случае, далекой от религиозного фанатизма, Здесь процветала охота на лис, танцы, питейные соревнования, скачки, петушиные бои, азартные игры. Различие двух регионов молодой Америки объяснимо. На Юге высокая культура расцветала благодаря дешевому труду рабов, на Севере гигантские усилия ради выживания ставили под сомнение саму возможность легко и без натуги решать все жизненные вопросы.

Третий тип адаптации к колониальным условиям жизни представляют собой срединные колонии, выросшие вокруг Филадельфии и Нью-Йорка. Тон здесь задавали квакеры – английские сектанты, отрицавшие церковные таинства и священство, настаивавшие на возможности союза человека с Богом безо всяких посредников, говорившие о необходимости нравственной чистоты, ненавидевшие войны, стремившиеся деятельно помогать ближнему. Квакеры создали эталон простой и мудрой жизни, в которой нравственное совершенствование ценилось выше, чем осознание собственной греховности, как на Севере. Веление внутреннего света, горящего, по мнению квакеров, в каждом человеке, значило для них больше, чем суровые ограничения. В каждодневной жизни квакеры избегали танцев и шумных увеселений, но не осуждали их у своих южных соседей или в собственных растущих городах. Идеалом квакеров также было равенство; но в своем спокойном и человечном обращении к Богу они не походили ни на истовых пуритан Новой Англии, ни на поглощенных модными идеями вирджинцев. Проповедуемое ими уважение к инакомыслящим много значило для становления американской культуры и цивилизации.

Квакерская столица Филадельфия стала центром религиозной терпимости и благоразумия. Здесь была создана первая в Америке библиотека, первый юридический журнал, первая медицинская школа и госпиталь. На всей обширной территории североамериканских колоний Филадельфия явилась научным центром, в котором изучались естественная история, астрономия, математика, физика. И бежавший из Новой Англии Бенджамин Франклин недаром избрал в качестве места своего проживания «город братской любви» – Филадельфию. Тогда-то она и стала культурной и духовной столицей североамериканского мира.

Бенджамин Франклин

К началу восемнадцатого века жизнь колоний была колоритным смешением высокого и низкого, высокоумного и примитивного – к такому мнению приходили путешественники, навещавшие заокеанские владения Британии. На полках библиотек южных плантаторов стояли редкие французские книги. Элегантность царила на званых филадельфийских обедах. В Бостоне смело рассуждали о мировых проблемах. В то же время фермеры, пионеры осваиваемых глубин континента, существовали едва ли не в первобытных условиях, и задача выжить исключала даже намеки на культурную рафинированность, характерную для усадеб патрициев атлантического побережья.

Как уже говорилось, образцом высокой культуры служила Англия – имеется в виду прежде всего Англия XVII века, эпохи буржуазной революции, свергнувшей короля, но лишь утвердившей власть Бога. А это означало, что первой отвлеченной дисциплиной в школах и нарождавшихся колледжах была теология.

Британия дала Америке отправную точку культурного развития – в аспектах социального устройства, политической организации, основных культурных устремлений. Но местные обстоятельства сразу же начали оказывать свое мощное воздействие, модифицируя и изменяя первоначальные установки. Разумеется, основой идейного развития колоний долгое время служило богословие. Священники еще вели свою паству, выступали судьями, являлись авторами книг, учителями школ и колледжей, интерпретаторами главных проблем североамериканской жизни и основными авторами законов. На полках старых библиотек стояло внушительное число трактатов о первородном грехе и наказании грешников.

Однако постепенно, в дальнейшем, теологическая продукция в значительной степени утрачивала влияние на культурную жизнь Америки. Некоторые религиозные авторы начали говорить о самом бренном мире, и эта линия имела несомненное продолжение в книгах об индейцах, о предотвращении кораблекрушений, о ведении боевых действий. И хотя американская литература, философия, общественная мысль приобретали все более ярко выраженный светский характер, все же исторически сложилось так, что у основания ее стояли священники.

 

Проповедники и судьи

Последователи англиканской церкви на юге, в Вирджинии, ревностно сохраняли основы своей веры; французы на севере и западе, как и испанцы в Мексике и Южной Америке, были преданными католиками. На родине они не смели протестовать против воли и мнения своих епископов, против эксцессов Инквизиции, против могущества иезуитов. В Англии они оставили ненависть короля Якова (Джеймса) I, пообещавшего «вышвырнуть их из страны». Впереди горели костры в селениях пока еще мирных, не ожидавших вторжения индейцев, маячила угроза вымирания неприспособленных к местным условиям европейцев от голода, Но и виделась перспектива жизни без епископов.

Исподволь созревавшее желание представителей разных народов обрести свободу вероисповедания никак не преуменьшает заслуг третьего президента Америки, автора Декларации независимости Томаса Джефферсона, юриста и общественного деятеля Патрика Генри и борца за суверенность страны Сэмюэла Адамса. В культурном коде Новой Англии четко просматривается основа американского национального мифа – представления о должном образе жизни, полные выпуклых образов и ярких сцен приспособления иммигрантов к новым условиям.

Достойным продолжателем провозглашенной Мазером идеи самоутверждения юной американской нации явился выходец из Коннектикута Джонатан Эдварде, Эта интеллектуальная звезда Йеля сочетала темперамент необычайной силы с глубинным анализом явлений и процессов, захвативших североамериканские колонии в XVIII веке.

Теологические работы Эдвардса читали от Голландии до Бейрута, где его книги в XVIII веке переводили на арабский язык, Благодаря Эдвардсу Америку перестали рассматривать как окраину мира; за страной начали признавать особенный статус и достоинство. Не стоит забывать, что всем этим Америка обязана своим великим проповедникам, образованность и страстность которых опровергали представления о «провинциальности» заокеанских жителей. Позднее Фихте назвал Эдвардса самым оригинальным мыслителем страны.

Джонатан Эдвардс

Разумеется, это была еще «донаучная» стихия теологического теоретизирования. Но, тем не менее, неистовые теологи заставляли работать типографские машины североамериканских центров учености, побуждали европейцев с уважением вчитываться в написанные здесь произведения, утверждая положение американцев в авангарде великого века Просвещения. И, в конечном счете, для становления Америки стал важным не чудовищный всплеск фанатизма, действительно имевший место, а дух рассудительности и практицизма, участие всех прихожан в обсуждении безграничного спектра вопросов, от религиозных до сугубо практических. В конце концов, массачусетские судьи были не большими фанатиками, чем их современники Генрих VIII в Лондоне и Кальвин в Женеве, не говоря уже об эксцессах испанской Инквизиции, Важно отметить, что судьи Новой Англии достаточно быстро остановили поток обличений и приговоров, например, в процессах «ведьм», найдя в себе смелость оправдать абсолютное большинство заподозренных в колдовстве и тем самым заложив основы толерантности, которая стала значить в Новом Свете больше, чем при дворах феодальных владык Европы.

 

Культура печатного слова

Показательной с точки зрения «новых тенденций» была «История Вирджинии» Роберта Беверли, появившаяся в 1705 году, и особенно ее второе издание (1722 год). Вирджинский аристократ, много путешествовавший по Европе, Беверли писал на хорошем континентальном уровне. При этом он враждебно относился к большинству губернаторов колонии и симпатизировал индейцам: его аргументированные мнения звучали диссонансом уже установившейся традиции, «История Вирджинии» Беверли отличается критичностью взгляда. Заказ на книгу был сделан придирчивым лондонским издателем, чей скепсис усилил недоверие Беверли к ранним хроникам.

«История Вирджинии» Роберта Беверли

Остин-холл Гарвардского университета

Подобным же светским духом характеризуются сочинения другого богатого вирджинца – Уильяма Бирда, владельца крупнейшей в колонии библиотеки в четыре тысячи томов, Его версия основания Джеймстауна в «земле обетованной» звучит иронически: он говорит, что новопоселенцы, как истинные англичане, сначала построили простенькую церковь, которая обошлась в пятьдесят фунтов стерлингов, а сразу же после – таверну стоимостью в пятьсот.

«История пограничной линии» Уильяма Бирда была создана на основе личных наблюдений автора, члена комиссии по размежеванию Вирджинии и Северной Каролины. Бирд олицетворял аристократическую верхушку штата. Его презрительное отношение к скваттерам – свидетельство его однозначной классовой позиции. Бирд хорошо знаком с жизнью южных колоний. И сколько бы он ни иронизировал по поводу менталитета соотечественников, его собственное мировоззрение остается истинно английским: недаром он бросает взгляд на Запад, недаром его беспокоит продвижение французов вниз по долине Миссисипи.

Имперская политика увлекала и губернатора Нью-Йорка Кедволадера Колдена, автора книги «История пяти индейских племен». Автор развивал идею союза с ирокезами в борьбе против притязаний французов на западные территории. Попутно он пропагандировал выгоды пушной торговли.

Спустя девять лет, в 1736 году, воспитанник Гарвардского университета Томас Принс опубликовал первый том «Хронологии Новой Англии», Появление этого труда ознаменовало важный шаг в изучении прошлого колоний. Ценным качеством работы Принса было скептическое отношение к сведениям предшественников. Это позволяет говорить о нем как о зачинателе критического направления. Впрочем, новаторство Принса должно быть принято с определенными оговорками. Как и авторы средневековых европейских хроник, он выстраивал свое повествование от сотворения Адама и, лишь пройдя долгий «библейский» путь до Колумбова открытия, принимался описывать факты истории Северной Америки. Он помещал в книгу лишь те события, достоверность которых ему казалась несомненной. Получившаяся хронологическая таблица содержала минимум комментариев.

У современников Принс успеха не имел: он не оправдал ожиданий своих подписчиков: «Хронология Новой Англии» показалась им лишь тщательной переработкой известных трудов, последовательностью скрупулезно отобранных и выстроенных выдержек из текстов предшественников. Труд Принса остался незаконченным, но он положил начало внимательному и поступательному обзору происходившего. Его заслугой было также включение американской истории в общую цепь мировых событий.

К середине XVIII столетия усилилось внимание к изучению истории Юга со стороны ученых вирджинского колледжа. Глава колледжа Уильям Стит, священник с европейским образованием, в 1747 году опубликовал «Историю первоначального открытия и заселения Вирджинии». По уровню исследования источников сочинение Стита занимает особое место среди колониальных анналов. Он подал историю Вирджинии с точки зрения английских вигов – либералов, извечных противников королевской власти и политической партии тори, приверженной короне. Стит представил прошлое Вирджинии как осуществление гражданских свобод, как постоянную борьбу за восстановление древних конституционных прав англичан против узурпации со стороны короля и амбициозных губернаторов. Автор вирджинской истории был невысокого мнения о предшествующих исторических сочинениях.

Описанием жизни в колониях занимались также Джон Каллендер из Род-Айленда, Уильям Смит из Нью-Йорка и Сэмюэл Смит из Нью-Джерси.

Экономическое и социальное развитие Северной Америки, приведшее к становлению класса буржуазии, равно как участие в совместных военных действиях против французов и испанцев, вызвало к жизни объединительные тенденции, выразившиеся, в частности, в склонности нового поколения историографов рассматривать развитие колоний в целом, как единого организма. Показательна в этом контексте книга Уильяма Дугласа – двухтомник «Общий исторический и политический взгляд на Британские колонии в Америке», в котором сделана по существу первая попытка дать общий обзор всех английских владений за океаном. Этот труд выходил отдельными выпусками в течение пяти лет, с 1747 по 1752 год. В намерение Дугласа входило посвятить каждой колонии отдельную главу, снабдив книгу топографическим описанием и завершив ее политическим и коммерческим прогнозом. Но он не сумел осуществить свои замыслы. Несмотря ни на что, попытка дать обобщенную картину нарождающегося союза колоний, как и ряд важных сведений экономического и социального характера, сохраняет за трудом Уильяма Дугласа определенные достоинства.

Первым стимулом исторических описаний Америки было стремление привлечь на новые земли поселенцев и капиталы. Преследовались также информационные цели – рассказ о новом мире и попытка защиты укоренившейся структуры колониальной администрации. Все это диктовало и выбор частных тем, и угол зрения на описываемые события.

В дальнейшем рост стремящейся к власти американской буржуазии потребовал идеологического оправдания ее претензий. Это предопределило наступление нового этапа в американской историографии.

 

Религиозное ожесточение

Можно сказать, что на некоторое время в Америке установилось равновесие между тремя основными мировоззрениями. Однако благостное восприятие мира оказалось недолговечным. Если победившие в Англии сторонники пуританина Оливера Кромвеля, свергшие короля, вступили в период пусть относительной, но все же стабильности, который продлился до смерти Кромвеля в 1658 году, то их американские единоверцы оказались во власти прежде всего внутреннего ожесточения: принципы жизни становились все жестче, и послаблений, казалось, было неоткуда ждать. Вдобавок богобоязненные жители Массачусетса ощущали, что находятся во враждебном окружении.

В условиях фактической полувоенной блокады пуритан поведение почти каждого новопоселенца было на виду, и потому жестокое давление со стороны глав религиозной общины, настаивавших на непременном соблюдении каждым человеком общих для всех правил, не встретило и не могло встретить сопротивления. Постепенно пространство интеллектуальной жизни, личной и культурной свободы сузилось донельзя. Всякий оригинальный подход к решению той или иной мировоззренческой или бытовой проблемы стал восприниматься как злостное отклонение, а веротерпимость обратилась в грех. В Америке не распространилось движение левеллеров (уравнителей), но осадная жизнь и без того делала примерное равенство фактом жизни.

Однако полутюремное существование не могло длиться вечно, и ситуация стала меняться с разделом все более расширяющейся общей земли, превращением крохотных поселков в города, с прибытием носителей новых идей из Европы. Географические границы, расширяясь, способствовали и раскрытию духовных горизонтов. Словно в ответ на это, в ортодоксальной среде еще больше усилилось внутреннее ожесточение. Женщина-священник Анна Хатчинсон подверглась обвинениям в восьмидесяти грехах и была лишена права религиозного руководства.

Еще один пастор, о котором также уже упоминалось, Роджер Уильяме, вынужден был бежать и основал собственную общину (членам ее он, в традициях того времени, обещал спасение) в новом городке Провиденс, в колонии, которая получила название Род-Айленд, Менее сильные и уверенные в своей правоте диссиденты вынуждены были подчиниться.

Начавшиеся во второй половине семнадцатого века религиозные столкновения продолжались в Массачусетсе до 1780 года. В этой лидирующей во многих отношениях колонии укрепилась тенденция к авторитарному правлению, а идеи религиозной и иной терпимости утрачивали популярность. Однако существовали и исключения. К таковым можно отнести уже упоминавшегося Джона Уинтропа. Политическая карьера Уинтропа началась с избрания его губернатором Массачусетса сроком на один год. Уинтроп покорил многих граждан своим мягким и дружелюбным характером. Его правление пришлось на время, когда страх перед анархией приобрел массовый характер, и, предпочитая толерантного Уинтропа радикально настроенным соперникам, жители Массачусетса избирали его снова и снова. Но и на него падала зловещая тень всеобщей взаимной ненависти. В конце своего жизненного пути старый губернатор с грустью вспоминал о годах страха и жестокости.

В общем и целом изначально популярное убеждение в приверженности «отцов-пилигримов» идеям свободы понемногу стало казаться исторической ошибкой. Лишь два деятеля колониального периода были безусловно последовательны – это Уильям Пени и Роджер Уильямс, Первый сделал Пенсильванию территорией религиозной свободы. В упрек второму можно поставить то, что в качестве первого шага к свободе он требовал безусловного отречения от англиканской церкви.

Моральная атмосфера в североамериканских колониях была напряженной. О культуре обыденной жизни можно судить по дневникам и завещаниям (часто это были своего рода автобиографии) того периода, Мы узнаем из этих документов, например, что на протяжении двадцати двух лет празднование Рождества было отменено. Брачные церемонии далеко не сразу заняли место в частной жизни.

Собрание квакеров

Превосходное свидетельство – завещание некоего Роберта Кейна, документ, на создание которого ушло пять месяцев. Обстоятельно написанный текст прекрасно показывает, как стремительно менялась моральная обстановка в колониях вслед за укреплением позиций переселенцев и в зависимости от происходившего в Англии, от соперничества Лондона с другими европейскими столицами.

Бостонский купец Кейн начал трудовую жизнь помощником мясника. Затем он занялся торговлей и был обвинен колониальным судом в получении слишком больших доходов при продаже конской сбруи, гвоздей и золотых пуговиц. Судебное разбирательство – нехристианское, безжалостное, придерживающееся нечестных стандартов – причинило Кейну немыслимую душевную боль. К делу была привлечена церковь, и она нашла, что обвиняемый позорит имя Господне. Купец отстаивал свою правду как мог, и в результате состав суда не смог прийти к единому мнению. Однако очевидно, что пуританское преклонение перед богатством не сработало на этот раз. Между прочим, если бы Кейна осудили, то деньги его отошли бы Гарвардскому университету.

Предок Карнеги и Рокфеллера обличал свое лживое и нечестное время. Он писал, что ненавидит суеверия пап и прелатов, ложный анабаптистский (анабаптисты – еще одна секта, распространенная в Европе с XVI века) энтузиазм, идею значимости кровного родства, нечестные приемы и незрелые мнения, которыми руководствовались косные священники и судьи. Все это, по его мнению, порождало злостные ошибки, ведущие, в конце концов, к поруганию Божьей чести и правды.

Надо еще раз подчеркнуть, что особое место в жизни североамериканских колоний занимали процессы над «ведьмами». В пуританском Массачусетсе повесили тридцать пять колдуний. Это темная, печальная страница американской истории. Но нельзя считать, что лишь пуритане практиковали столь страшные расправы над обвиненными в колдовстве: подобные процессы имели место везде в Европе, и в католических, и в протестантских странах. Примечательно, что такие казни относятся преимущественно не к «темным» или Средним векам, а к эпохе Проторенессанса – к концу тринадцатого века (не говоря уже о том, что преследование колдуний поминается в Библии).

Разумеется, процессы над ведьмами имели в свое время научное или, скорее, квазинаучное обоснование. Существовали десятки мыслителей, искренне веровавших в силу колдовства и ведовства и стремившихся, помимо всего прочего, изучать данный феномен. К ним относился англичанин Джозеф Гленвил, священник, публицист и философ-идеалист, Основной пафос его произведений – борьба со свободомыслием и атеизмом современников. Одним из несомненных свидетельств присутствия Бога в бытии Гленвил полагал наличие в мире людей со сверхъестественными способностями. Отвергнуть колдовство для него и сходным образом мыслящих теологов – значит отвергнуть Библию.

Разумеется, Гленвил не был одинок. Живший в то же время врач и натуралист сэр Томас Браун, известный своими опытами в биологии, был убежден в том, что наличие колдуний – безусловная часть бренного мира. Размышления над человеческой природой, анализ пороков того времени побуждали Брауна и его единомышленников объяснять темные тайны бытия злой волей отдельных людей.

Между тем Гленвил был членом Королевского общества в Лондоне и принимал активное участие в его работе, прославился исследованиями добычи свинца и трудами по естественной истории. Он с яростным упорством защищал науку, видя в ней лучший путь в лучшее будущее. В двадцать четыре года он написал эссе «О тщеславии догматиков», в котором природа подавалась как предмет постоянного исследования, как творение Божественного провидения – Божественного архитектора, Героями для него служили Галилей, Гассенди, Харви, Декарт.

И таким передовым мыслителям, как Гленвил, и людям попроще колдовством казалось многое из того, что на самом деле являлось попыткой рационалистического познания мира: хироманты и их «коллеги» – геоманты, гидроманты, аэроманты, некроманты – искали причины человеческих несчастий и выстраивали последовательные системы квазинаучных занятий. Таким странным, порой варварским способом наука как бы начинала разгадывать тайны бытия.

Джозеф Гленвил

Пуританское мировоззрение было неоднородно: в нем уживались терпимость к личным взглядам, концепция демократических прав каждого на участие в государственном управлении, требования социальной справедливости, с одной стороны, и уничтожение «колдунов» и «колдуний» – по сути, просто людей, выглядевших не так, как все, и предававшихся малопонятным занятиям. Словесный призыв к радости жизни совмещался с требованиями аскетизма, постоянного «высшего служения», узким морализмом, преследованием инакомыслящих. Последние черты надолго въелись в историческую память Америки, подпитывая нетерпимость и жесткое коллективное подчинение догмам.

 

Нравы Новой Англии

В царстве религиозной определенности неизбежно появлялись и привлекали всеобщее внимание своего рода «еретики». Совершенно не обязательно они принадлежали к низам общества, выходили из бедной или даже нищей среды: бывали среди них люди и высокого звания, больших богатств. Примером может служить некий Томас Мортон, обосновавшийся в пригороде Бостона Квинси. Великий американский писатель Н. Готорн запечатлел образ этого выдающегося американца в двух новеллах – «Мерри-Маунт» и «Надежда Мортона».

Мортон обидел Массачусетс своим веселым нравом (многие, правда, говорили о его «диком» нраве). Например, он праздновал языческое Первое мая (так называемые «майские иды»), избирал «майскую королеву». С другой стороны, продавал стрелковое оружие индейцам. Его трижды арестовывали, высылали в Англию, а он упорно возвращался в свою Америку. А находясь в метрополии, публиковал критические выступления, содержавшие оценку деятельности американских соотечественников, суровой религиозности пуритан, жестокости господствующей идеологии религиозных пуристов, строгости их обычаев. Хотя сам даже предсвадебный обмен кольцами считал уступкой католикам, «тайным папизмом».

Умеренный достаток, который сумели обеспечить себе бедные переселенцы после того, как им удалось пересечь Атлантику, составил материальное основание культурного прогресса, естественным образом последовавшего за первым периодом выживания, закрепления, строительства основ. Начальный период запомнился в истории эксцессами самоуверенных пуритан, но напомним, что последняя колдунья в Салеме взошла на эшафот на двадцать лет раньше, чем прекратили карать за колдовство в Англии, за шестьдесят лет до приостановки машины Инквизиции в Испании, за столетие до последней публичной экзекуции в Германии. Наступал век разума, один из светлых периодов человеческой истории. Его идеалы во всей полноте реализовались в североамериканских колониях.

Иллюстрация к рассказу Натаниэля Готорна «Мерри-Маунт»

Поселенцы сделали свою жизнь безопасной, обрели средства к существованию и досуг, сделали атлантическое побережье удобным для существования по европейским правилам. И человеческий разум сразу же ответил, отдав предпочтение естественным наукам перед теологией, освободив полет не отягощенного ежедневными страданиями разума. Идеи Френсиса Бэкона о возможности для человека посредством наблюдения и эксперимента овладеть тайнами природы получили в Америке XVIII века широкое распространение. Ряд ученых североамериканских колоний был принят в Королевское ученое общество. Отметим вирджинских врачей и ботаников Дж. Клейтона и Дж. Митчела, состоявших в переписке с Карлом Линнеем. Иностранными корреспондентами Американской академии были Линней, Бюффон, Кондорсе, Рейналь, Лавуазье.

Академия созывала конференции, обсуждала доклады, помогала созданию музеев. В 1739 году в Филадельфии были заложены ботанические сады. Символом этого периода развития американской культуры навсегда стал Бенджамин Франклин, находившийся на равной интеллектуальной и культурной высоте со всеми наиболее примечательными учеными своего времени. Переписываясь (наличествуют письма на трех языках) с наиболее просвещенными умами Европы, Франклин делал чрезвычайно благодатное дело – он ставил молодую Америку вровень с передовой западной культурой и наукой. Основанная им типография немедленно знакомила американцев с плодами европейской мысли. Идеи самого Франклина легли в основание американских университетов, которые встали вровень с лучшими учебными заведениями за океаном.

Оригинальной чертой развития культуры североамериканских колоний было довольно быстрое развитие исторической науки. Написанная Бредфордом история «отцов-пилигримов», как уже говорилось, отвечала научным требованиям своего времени. Самой высокой оценки до сих пор заслуживает уже упомянутая история Вирджинии, созданная У. Ститом (1747). В то время, когда Т. Принс в Массачусетсе постарался по-особому взглянуть на историю Новой Англии, с ним достойно соревновался Т. Хатчинсон. Можно с достаточным основанием утверждать, что в этой области американские ученые середины XVIII века стояли «с веком наравне» и не отставали от британцев, идеалом которых были Дэвид Юм и Уильям Робертсон.

Через столетие после заселения Америка стала приобретать эстетически выдержанный вид. Здесь не было такой массы нищего городского пролетариата, которую можно было легко встретить в Лондоне или в Париже. Владение собственным домом стало для второго поколения свободных американцев распространенным правилом. Стремление украсить свои поместья и особняки способствовало расцвету архитектуры. Нью-Йорк, бывший Новый Амстердам, выделялся аккуратными кирпичными домами голландских поселенцев, окаймленными камнем каналами и ухоженными садами. На Юге крупные землевладельцы взывали к гению великого архитектора позднего Возрождения Андреа Палладио, возводившего здания с обширными и пропорционально выдержанными колоннадами. Классицизм оказался любимым стилем американской «хлопковой аристократии». Бостон рос, подобно любому крупному промышленному городу Западной Европы. Стильные предметы роскоши производились в XVII–XVIII веках в Новой Англии и в срединных колониях, однако все же не на Юге: здешние богатые землевладельцы предпочитали покупать предметы искусства и ремесел в заокеанских магазинах, Американская живопись колониального периода прямо следовала за английскими образцами, чем объясняется господство портретного жанра и изобразительный язык. Богатые купцы прибрежных городов, оживая под кистью первых профессиональных художников, как бы смотрели в вечность, Это увековечение персон господ заказчиков продолжалось еще долгое время. Четверо художников получили общеамериканскую известность: Уэст, Копли, Пиль и Стюарт. Правда, их лучшие годы прошли в Лондоне, где на живопись спрос был гораздо больше.

Джон Сжглтон Копли. Портрет миссис Даниэль Дениссон Роджерс. 1784

Основой культурной традиции в колониальной Америке были школы и университеты. Нет сомнения, что в данном случае американцы шли по стопам англичан. Примерно две сотни выпускников Кембриджа и Оксфорда прибыли на постоянное место жительства в Америку, где их ждала достойная работа в учебных заведениях.

Подлинным очагом распространения культуры в колониальной Америке оказалась книжная торговля. В течение изумительно короткого времени читающая публика получала издания Монтескье, Вольтера и Руссо, а также, разумеется, английских классиков-современников, таких как Мильтон и Свифт. Публиковалась и античная классика во главе с Сенекой и Овидием. К середине восемнадцатого века Нью-Йорк, Бостон, Филадельфия, Чарльстон и Ньюпорт уже имели собственные публичные библиотеки. Большинство американцев умели читать и писать. Первая газета «Общественные происшествия» родилась в 1690 году, а наиболее заметный успех имела солидная четырехполосная бостонская «Ньюслеттер», основанная в 1704 году.

К началу революционной эпохи каждая из колоний имела одно или несколько периодических изданий. Первый судебный процесс, посвященный вопросам свободы печатного слова, состоялся в Нью-Йорке в 1734 году. Речь шла об оскорблении газетой «Джорнэл» губернатора провинции. И, что характерно, власть проиграла на этом процессе. Это был знак, что новые идеи возобладали в культурной эволюции североамериканских провинций.

Век Просвещения в Америке не ознаменовался такими эпохальными достижениями, как выпуск Энциклопедии во Франции. Но эта эпоха вывела «окраину мира» на уровень жизни и мышления, господствовавший в самых развитых странах Европы. Только это позволило американским колониям начать войну за независимость.

 

Восемнадцатый век

К XVIII веку грамотность и даже ученость стали отличительной чертой жителей английских колоний, расположившихся вдоль Атлантического океана. На севере пуритане шли в церковь с записной книжкой в руках. Магистрат Массачусетса должен был законодательно уменьшить число лекций, чтобы не отвлекать население от житейских дел. Разумеется, идеологические споры порождали и крайности, время от времени способствуя формированию фанатизма, подобного преследованию салемских «ведьм».

В начале века население североамериканских колоний достигло 162 тысяч, но это еще не была единая общность. Каждая из тринадцати колоний имела собственное этническое лицо. В каждой существовали своя Ассамблея (знак английской политической традиции) и губернатор, назначаемый в Британии и обязанный наблюдать за исполнением местной хартии. Почти повсеместно было уже ощутимо недовольство основной массы поселенцев могущественными лендлордами, владельцами бескрайних земельных участков. Это отношение сказалось в восстании против аристократов в Вирджинии, возглавленном Бэконом.

Король Карл Второй отчужденно смотрел на колонии – у него было достаточно проблем в Англии, прежде всего постоянная вражда с парламентом. Но король Яков (Джеймс) Второй постарался сделать тринадцать колоний «единым целым». Важно было и то, что влиятельный премьер-министр Роберт Уолпол (второе и третье десятилетие восемнадцатого века) не придавал колониальной политике большого значения: его больше интересовало внутриевропейское соотношение сил.

Поступательному культурному развитию Америки препятствовали постоянные конфликты на границах. Индейцы, которых сгоняли с их собственных земель, проявляли естественную враждебность. За место под солнцем на американском континенте боролись французы, новоприобретенные владения стремились отстоять испанцы.

В этот период центром идеологии толерантности во всех сферах, в частности, и в культуре стала самая влиятельная северная колония – Массачусетс. Уже с последнего десятилетия семнадцатого века здесь воцарилась терпимость ко всем, кроме католиков. Последние, однако, тоже не испытывали особых ограничений в Пенсильвании и в Род-Айленде. Однако повсеместно африканские рабы по-прежнему считались неоспоримой частной собственностью и подчинялись особым законам. Чуть выше по социальной лестнице стояли мужчины и женщины, которые были обязаны отработать долг за переезд в Америку. В этой категории были и так называемые «контрактные жены» (о последней категории говорил в 1705 году Роберт Беверли, называя цену «покупки» такой жены – 100 фунтов стерлингов).

Культурное смешение уже было ощутимо: в страну продолжали въезжать не только англичане, но жители Уэльса, голландцы, французы, немцы. Началась волна шотландско-ирландской иммиграции. Едва ли не впервые в исторических источниках слышатся жалобы на то, что в Джорджию въезжают пришельцы, не соответствующие уже установившемуся здесь культурному уровню, стоящие несколькими ступенями ниже. В Америке начинает явственно проявляться французское влияние – особенно в таких городах, как Детройт (от фр. détroit – пролив), Мобил, Новый Орлеан. Испанская культура сказывалась в организации жизни в Сан-Антонио, с активной католической миссией в Аламо.

Доминирующим социальным типом по-прежнему оставался «человек границы», выживавший в отчаянной борьбе с дикой природой и «дикой страной» во всех проявлениях: от столкновений с индейцами до отражения нападений диких животных. То было время, когда техника еще не пришла на помощь первопоселенцу. Столетием позже Ральф Уолдо Эмерсон воспоет этот период и порожденный им идеал человека, полагающегося на себя, удовлетворяющегося самым необходимым: так рождался своеобразный американский этос.

 

Американская культура: история и наука

Именно на этом этапе начинает возникать феномен, впоследствии ставший собственно американской культурой. В самом конце семнадцатого века Бенджамин Томсон восславлял жизнь простых американцев в эпической поэме «Кризис Новой Англии», а пуританская поэтесса Анна Бредстрит, восхвалявшая людей с «американской душой», успешно подражала сочинениям француза-гугенота Дю Бартаса, особенно его поэме «Неделя творения». Бредстрит положила начало традиции имитации английских и французских произведений на американской почве, продемонстрировала готовность зарождавшейся литературы ориентироваться на лучшие европейские образцы. Эта традиция дожила до XIX века. Отдельные события и размышления с этого времени становятся основой интеллектуальной рефлексии, а значит – самоосмысления нации в духе поиска идентичности.

В XVIII веке в Америке формируется собственная историческая школа: история осознается и как наука, и как основное проявление национального самосознания. Ведущим историком крупнейшей колонии Вирджинии становится Роберт Бирд, которому в равной степени было присуще как литературное мастерство, так и способность к анализу. Как уже упоминалось, Роберт Беверли сделал исторический обзор Вирджинии, а в Новой Англии на том же поприще выступил судья Сэмюэл Сьюолл со своим «Дневником».

К этому же периоду относится начало оригинального американского изобразительного искусства. Оказалось, что отсутствие профессиональных школ, училищ, академий имеет и свою положительную сторону не имея объектов для подражания, американские художники нашли свой неповторимый, исходящий из собственного мировоззрения путь. Предметом изображения чаще всего становилась та или иная персона – в живописи расцветает портретный жанр, произведения которого стали собираться почти как драгоценности.

Музыка на этом этапе чаще всего была церковной, распространеннейшим жанром являлись хоралы, а заказчиками – церковные хоры. В музыкальном исполнительстве звучало много зарубежных произведений, но постепенно обозначилась и собственно американская манера, Все более зрелыми и постепенно все менее похожими на английские становились народные песни.

Вот что особенно важно: в XVIII столетии открывается эпоха собственно американского образования. Надо сразу сказать, что школы возникли в Америке довольно рано. Их открытие было ответом на обострившуюся общественную потребность в грамотных людях, которые могли бы освоить девственный континент. Укажем, что не позже, чем через полтора десятилетия после высадки первых поселенцев в Массачусетсе, за рекой Чарльз, открыт Гарвардский колледж, довольно быстро ставший университетом. В первый год в нем учились только шестеро студентов. Еще раз подчеркнем, что он стал первым американским колледжем, основанным в 1636 году согласно голосованию генерального суда колонии.

На дальнейшем культурном развитии отразилось европейское Просвещение. Университетский бум в Европе приходится на конец XVII века – и это сразу же сказалось на американской жизни, на американских контрпартнерах европейских научных центров. Особо следует отметить открытие уже упоминавшегося колледжа Уильяма и Мэри (1696). Он был основан в Вирджинии под патронажем и контролем англиканской црекви. Чуть позже пуритане Севера организовали Йельский колледж, выросший из первоначальной школы в Сейбруке, переведенной через семнадцать лет в Нью-Хейвен. Этот колледж был создан благодаря финансовому дару Элиу Йеля, долгое время служившего в Восточно-индийской компании в Мадрасе. Все эти учебные заведения со временем обретали статус университетов.

В восемнадцатом веке к первым американским университетам добавились еще пять: Принстон, Колумбия, Браун, Ратжерс и Дартмут.

Йельский колледж

Следует отметить, что с самого начала высшие учебные заведения Америки открыли свои двери сторонникам различных религиозных взглядов, не замыкаясь в рамках одного направления.

Разумеется, программа американских колледжей «списывалась», в основном, с Оксфорда и Кембриджа, или «Оксбриджа», а это в XVIII столетии означало господство латинского языка как международного научного. Данная особенность не могла продержаться долго в Америке с ее конкретно-практическими нуждами и отсутствием необходимости в умножении абстрактных знаний. В те времена абитуриента американского университета волновали практические задачи развития его фактории, земельного угодья или торговой компании, а не интеллектуальный обмен с заокеанскими коллегами. Лишь обеспеченные единицы могли обратиться к занятиям столь экзотичным, как, скажем, история или политические науки.

Первая кафедра истории была создана в Йеле. Сама историческая наука нашла достойного адепта в лице преподавателя Гарварда Дж. Спаркса, взявшегося поднять уровень историографии в Америке. Но и с практическими науками были сложности. Очень медленно механика, физика, химия, сельское хозяйство стали внедряться в качестве дисциплин в американские университеты. Однако постепенно сложилась ситуация, при которой население имело не меньше, а больше возможностей для образования, чем в метрополии – что отметил, в частности, великий английский историк Гиббон. Это многое объясняет в формировании поколения, следующего после «отцов-основателей» республики. Вышеназванные колледжи приглашали студентов в возрасте тринадцати-четырнадцати лет, поначалу планируя выпускать преимущественно священников, идущих по стопам своих преподавателей. По окончании колледжа выпускникам еще не выдавали дипломов или каких-либо других удостоверений об окончании университета – эта церемония становилась практически возможной только через несколько лет.

 

Тринадцать: отдельно или вместе?

Об объединении колоний думали немногие. Адептом этой идеи на английском троне являлся король Яков (Джеймс) Второй, а в колониях – основатель Пенсильвании Уильям Пени. Но практиком, а не мечтателем-теоретиком оказался житель Филадельфии Бенджамин Франклин.

Надо сказать, что личность Франклина оказалась ключевой в культуре Америки. Именно с ним связано возникновение понятия американской науки. Член английского Королевского общества, он принес славу Америке, провозгласив в 1743 году наступление момента, когда в ученом мире должна быть создана еще одна академия – Американская. Идея была реализована в следующем году. Организация под именем «Американское философское общество» вошла в историю. Его целью декларировалось содействие всем философским экспериментам, которые проливали свет на природу вещей, были направлены на обретение человеком власти над материей и увеличение удобств и удовольствий жизни.

Франклин провел серию почти самоубийственных опытов, стремясь понять природу молнии, а также множество других экспериментов. Он стал первым подлинно равным светочам Европы корифеем американской науки и культуры, воплощением «века Просвещения» на дальнем берегу Атлантики. Его вклад в физику, океанографию и метеорологию ценен до сих пор. В сфере электричества введенные им термины «заряжать», «позитивный», «негативный», «батарейка» находятся в употреблении до сих пор. Франклин был первым, кто изучил Гольфстрим, указал на природу штормов, заложил основы гидродинамики, построил множество кораблей и мостов. Разум в применении науки, эмансипация от королей и священников как цель человеческой жизни – вот что составило основу его материалистического, рационалистического мировоззрения. В американской культуре он сделал важнейший шаг к секуляризму – отделению теологии от науки.

В 1754 году по инициативе Франклина был созван конгресс представителей колоний в Олбани. На этом конгрессе ученый предложил свой «план Союза» – собственно, план объединения колоний, поддержанный делегатами будущих штатов. В 1757–1762 годах Франклин представлял в Англии Пенсильванскую ассамблею, защищал интересы Джорджии в 1768, Нью-Джерси – в 1767 и Массачусетса – в 1770 годах. Таким образом, в Англии он стал представителем интересов всех североамериканских колоний.

Контрольные вопросы

1. В чем сущность пуританства как основы американской культурной традиции?

2. Каковы основные формы адаптации к колониальным условиям жизни до завоевания независимости?

3. Опишите условия рождения американского этоса.

4. В чем состоит роль Бенджамина Франклина в становлении американской нации и политической культуры?

 

Стремление к независимости

Революционная война за независимость американских колоний всколыхнула все слои общества. В результате победа революции утвердила буржуазный строй; на американском континенте образовалось новое суверенное государство. Тема войны за независимость стала центральной и преобладающей в литературе, науке, публицистике.

Возникли две противоположные друг другу исторические парадигмы. Многие историки стали проявлять меньше интереса к колониальному прошлому и сконцентрировались на изначальных тенденциях к самостоятельности, подчеркивая борьбу колоний против гнета английских властей. Их идейные противники описывали время колониального подчинения в розовом свете, смягчали насильственный характер деспотической власти метрополии.

В те времена в памяти жителей новой страны были еще свежи причины, по которым они были вынуждены покинуть родину. Так, в Шотландии многие крестьяне лишались своих наделов из-за «очистки земель» в конце XVIII – начале XIX вв. Некоторые из них отправлялись в поисках счастья за океан.

В целом наблюдался рост буржуазного национализма. Он сказался в подчеркивании национальных отличий и, прежде всего, особенностей американской истории, то есть, по сути, являлся следующим шагом к обретению Америкой собственной идентичности.

 

Идеи Просвещения

Основному тексту Декларации независимости предшествует волнующая преамбула, в которой говорится о том, что все люди рождены равными. Вместе с тем зададимся вопросом: можно ли твердо указывать на то, что причиной провозглашения независимости были именно идеи Просвещения?

Исследователь Жак Барзун, анализируя Декларацию и исторические предпосылки ее возникновения, пишет, что формально идея того, что крупная современная нация, сформировавшаяся в результате взаимодействия нескольких поколений переселенцев и их потомков, имеет право управлять собой, руководствуясь просветительскими принципами, не реализуемыми в «старом» мире, действительно соотносится с идеологией Просвещения. Безусловно, подобный посыл есть порождение своего времени, и такая интерпретация выглядела политическим идеалом для просвещенных европейцев. Истина, однако, выглядела несколько иначе, Американское население в 2,2 миллиона человек являлось еще очень «непросвещенным», людям была свойственна грубость во взаимоотношениях друг с другом и в целом – в образе жизни, а темперамент основной массы колонистов не соответствовал теориям философов. Американцы сражались с индейцами, обманывали и истребляли их, отбирали их земли, На территории колоний трудились 200 000 африканских рабов… С точки зрения самих колонистов, главным мотивом борьбы за независимость был экономический – борьба против лондонской монополии на североамериканскую торговлю.

Жесткая политика метрополии не могла в конце концов не спровоцировать естественную реакцию – и бурные социальные волнения охватили Северную Америку. Усилившийся нажим из Лондона затронул интересы широких слоев населения. Запрет на переселение за Аллеганские горы ставил вне закона и бедняков, искавших счастья на западе материка, и земельных спекулянтов, посягавших на территории, объявленные королевской собственностью. Оказались обманутыми американские ветераны Семилетней войны: еще вчера им обещали богатые земли Огайо, а сегодня одним росчерком пера отняли эту надежду. Новые навигационные и другие законы, и особенно Акт о сахаре, больно ударили по прибыльной для американских купцов торговле с Вест-Индией. Удвоенные пошлины на ввоз промышленных изделий из Англии привели к небывалой дороговизне.

Колонисты оказали открытое сопротивление жесткой политике Великобритании. Ничто не могло удержать тех, кто стремился на нетронутые земли американского Запада. Торговля с Вест-Индией продолжалась тайно. Английские товары подвергались массовому бойкоту. Метрополия, желая пресечь нарушение имперских законов, в 1764 году решила расквартировать в Северной Америке 10 тысяч солдат, с тем чтобы треть расходов на их содержание оплачивали сами колонии. Это означало новое увеличение налогов. Поборы еще больше возросли с принятием в 176 5 году так называемого Закона о гербовом сборе, согласно которому для любых деловых операций, в том числе всех коммерческих сделок, нужно было покупать разрешительные государственные марки.

В знак протеста против подрывавшего американскую экономику ввоза чая из Великобритании переодетые индейцами члены организации «Сыны свободы» захватили в Бостонском порту три британских корабля и сбросили в море 342 сундука с чаем. Толпа на Бостонской пристани радостно приветствовала земляков.

Колонии ответили взрывом возмущения. Важным событием, вызвавшим общую реакцию американцев, явилась резолюция законодательной палаты Вирджинии от 30 мая 1765 года, объявившая гербовый сбор незаконным. Законодательная палата Массачусетса последовала примеру вирджинцев и, кроме того, предложила созвать межколониальный конгресс для обсуждения создавшейся ситуации. Откликнулись восемь колоний. Конгресс, собравшийся в октябре того же года, выявил две точки зрения: одна половина колонистов предлагала ограничиться протестом против налогообложения на том основании, что колонии не имели своих представителей в английском парламенте, другая требовала вообще не признавать его власти. Верх одержали умеренные, и их позицию отразила принятая Конгрессом декларация.

Чтобы утихомирить взбудораженную Америку, английское правительство предприняло тонкий политический маневр – гербовый сбор был отменен. Но смысл этой уступки довольно скоро стал ясен: взамен колониям был дан законодательный акт, подтверждавший верховные права короны, а еще год спустя (1763) вступили в силу так называемые акты Тауншенда (лондонского министра финансов), с лихвой компенсировавшие английские потери от отмены гербового сбора. Эти акты устанавливали высокие пошлины на ввозимые в американские порты краски, бумагу, стекло, свинец, чай, что опять-таки фактически являлось еще одним новым налогом.

И тогда движение протеста вспыхнуло с новой силой. Все колонии поддержали призыв вновь объявить бойкот английским товарам, прозвучавший на городском митинге в Бостоне 28 октября 1767 года. Два месяца спустя законодательная палата Массачусетса заявила, что отвергает право английского парламента вводить пошлины. Было решено, что впредь не должно проводиться никакого налогообложения без участия палаты общин. Девизом реформаторов стали слова: «No taxation without representation». Палата также обратилась к законодательным органам других колоний с предложением объединить усилия для борьбы против непомерных поборов. На призыв Массачусетса тотчас же откликнулась Вирджиния. Таким образом, движение против актов Тауншенда возглавили две крупнейшие колонии Северной Америки, и оно приняло весьма широкий характер.

Имперское правительство метало громы и молнии. Призывы к бойкоту английских товаров были объявлены «подрывными действиями».

Королевские губернаторы получили приказ распустить те колониальные выборные органы, которые проявят неповиновение, а все бунтарские элементы подвергнуть репрессиям. Первой была распущена законодательная палата Массачусетса. Та же участь ожидала всех, кто рискнул бы выразить солидарность с ней.

Зависимость от законов метрополии становилась все более тягостной для южных плантаторов. Лишенные права на поиски наиболее выгодных рынков сбыта своей основной продукции – табака, они были вынуждены продавать его английским купцам. При этом плантаторы в целях повышения своих доходов расширяли посевы и усиливали эксплуатацию рабов. Но все их усилия оказывались безрезультатными, ибо цены на табак, устанавливаемые в Лондоне, падали быстрее, чем росло его производство. Промышленные изделия, завозимые из Англии, год от года дорожали. Такой характер обмена привел к образованию и непрерывному росту задолженности американских плантаторов английским купцам. Она достигла колоссальной по тому времени суммы – свыше 4 млн. фунтов стерлингов.

Большинство депутатов вирджинской Ассамблеи бесстрашно проголосовали 16 мая за четыре резолюции, прозвучавшие дерзким вызовом королевским прерогативам. Документ гласил, что население Вирджинии может облагаться налогами лишь по постановлению своего выборного органа самоуправления и подлежит юрисдикции местных судов, а также имеет право на совместные с другими колониями действия в защиту своих законных интересов. Одновременно была составлена и принята соответствующая петиция королю Георгу III. Губернатор Беркли распустил палату, но она не подчинилась приказу. Члены палаты отправились в таверну «Рейли», продолжая заседание. Было принято обращение с призывом бойкотировать товары, обложенные королевскими налогами.

В результате ввоз товаров из Англии начал катастрофически уменьшаться, что ударило по прибылям британских купцов. Под их нажимом корона была вынуждена отступить. Пришедшее к власти новое английское правительство, возглавляемое лордом Нортом, решило не доводить дело до крайности, а добиваться своей цели постепенно, более осторожными мерами. В течение трех последующих лет метрополия, не желая рисковать, не предпринимала репрессий. Однако подобная политика удовлетворяла далеко не всех – прежде всего в Америке. Вперед вышли те, кто считал объектом борьбы отнюдь не только налогообложение и таможенные сборы, а изменение характера отношений между Англией и Америкой в целом.

Выступления граждан в поддержку лозунга «No taxation without representation».

 

Начало революции

Расквартирование английских войск в Бостоне привело 3 марта 1770 года к кровавой стычке. Солдаты открыли стрельбу по возбужденной толпе. Горожане ответили призывом к оружию. В Бостоне и окрестных населенных пунктах начались волнения. Эти события знаменовали собой начало массового активного сопротивления колонистов, назревание вооруженного конфликта.

Попытки властей метрополии пресечь сопротивление Лондону встретили серьезный отпор. В июне 1772 года английский корабль «Гэспи», специализировавшийся на ловле контрабандистов, подвергся нападению в порту и был сожжен. В Лондоне в том же году было принято постановление, согласно которому жалованье губернаторам, чиновникам и судьям в колониях должна была выплачивать королевская казна: таким образом британские власти намеревались укрепить свой авторитет в глазах представителей местной власти. Подобная мера, преподнесенная в качестве облегчающей для американских налогоплательщиков, на самом деле ничего не меняла в их положении, так как расходы на содержание администрации по-прежнему покрывались за счет поборов.

Американские купцы, промышленники и плантаторы на попытку метрополии упрочить свою власть в Северной Америке ответили созданием собственных независимых органов управления в лице комитетов связи. Первый из них был учрежден в Бостоне, а вскоре они появились почти во всех городах Массачусетса. Примеру крупнейшей колонии Севера последовала самая большая колония Юга – Вирджиния. В марте 1773 года здесь был создан такой же комитет. Вирджинская законодательная палата направила другим колониям предложение установить постоянную связь и объединиться для совместных действий. К удивлению скептиков, этот призыв встретил широкую поддержку. В течение нескольких месяцев во всех колониях, за исключением Пенсильвании, возникли комитеты связи. Так появилась политическая организация, которая объединяла революционные силы Северной Америки и способствовала усилению ее тяги к независимости.

Декларация независимости

 

Декларация независимости

Не более сотни слов потребовалось тридцатитрехлетнему адвокату Томасу Джефферсону чтобы выполнить поручение вирджинской Ассамблеи и вместить в Декларацию независимости самые передовые идеи европейской и американской общественной мысли своего времени. И вот уже развенчано навязанное религией представление о человеческом существовании как непрерывном страдании, вознаграждаемом в загробной жизни. Нет, люди не подвластны некоему предопределению, обрекающему их на покорность и смирение. Они в силах изменить к лучшему жизнь на земле и должны делать это сообща, ибо являются от рождения равными, и никому не дано посягать на принадлежащие каждому из них неотъемлемые права на жизнь, свободу и стремление к счастью.

Провозглашение этих принципов означало отказ от феодально-абсолютистской идейной традиции. Сделав этот единственный шаг, политическая культура Америки выросла неизмеримо. Стремление к независимости представляло собой революционную трактовку и реализацию идей Просвещения и, прежде всего, учения о царстве разума, основанном на естественном равенстве людей, на свободе частной жизни личности. Джефферсон при этом решительно исключил из перечня оснований гражданских прав обладание собственностью, заменив его стремлением к счастью. Эта коррекция в огромной степени определила прогрессивное значение Декларации, ибо законодательно наделила равными правами всех людей, независимо от их имущественного положения.

Развивая идею равноправия, Декларация провозгласила народ единственным вершителем своей судьбы. Только согласие граждан на то, чтобы ими управляли, является основой власти правительства, и граждане вправе изменить или уничтожить форму правления, если сочтут, что она противоречит их стремлению к безопасности и счастью. Социально-философская часть Декларации носила общий, теоретический характер, что предопределило возможность различных толкований практического приложения изложенных в ней принципов. Это подтверждают предпринимаемые вот уже на протяжении двух столетий попытки США придать Декларации «умеренный» смысл.

Спустя почти столетие после принятия Декларации президент США А. Линкольн говорил, что Джефферсон, в сложившейся напряженной обстановке борьбы за национальную независимость своего народа проявивший хладнокровие, способность к предвидению и мудрость, введя в обычный революционный документ абстрактную истину, действенную во все времена и для всех народов, достоин великой чести.

Сила воли, которая, в конечном счете, помогла американцам выиграть Войну за независимость, была наилучшим образом описана англичанином Берком. Эдмунд Берк старался убедить английскую палату общин примириться с бунтующими колониями. Дальновидный политик пытался объяснить, что колонисты – вовсе не повстанцы, что они просто выражают свой протест по поводу лишь одного пункта – права налагать налоги, на котором, как они думают, базируются все их свободы, Однако увещевания не возымели действия: английская аристократия и купцы хотели денег, и мысль об уменьшении доходов казалась им нестерпимой.

По существу, Война за независимость (1775–1783) распалась на три периода, или три кампании, каждая из которых имела свою завязку, кульминацию и развязку. Это, во-первых, операции 1776 года, достигшие высшей степени напряженности в битве при Трентоне; во-вторых, сдача армии Бургойна при Саратоге в 1777 году; в-третьих, кампания 1781 года, завершившаяся победой американской стороны при Йорктауне.

Э. Лейтц. Вашингтон форсирует Делавэр. 1851

Одним из первых решений Конгресса было создание регулярной армии под предводительством Дж. Вашингтона. Войско было вполне боеспособным, с успехом противостоя регулярной британской армии уже в первых сражениях.

15 мая 1776 года Континентальный конгресс – временный орган управления колоний – постановил образовать новое государство – независимые от метрополии республики, или штаты. Война закончилась парижскими мирными переговорами, в результате которых Англия признала независимость Конфедерации штатов и государственные границы будущего США Под мирным договором поставили свои подписи представители главных воюющих держав – Англии, Франции и Испании. Статья первая признавала независимость тринадцати Соединенных Штатов.

Показательно, что интернациональный контингент европейских защитников американского дела возглавляли француз, немец и поляк, Молодой маркиз де Лафайет, командовавший французскими добровольцами, показал себя решительным борцом за дорогие его сердцу республиканские принципы. Фредерик фон Штойбен, капитан в Германии, стал генералом в Америке и олицетворял собой методичность, дисциплину, спокойную рассудительность и мужество. Национальный герой польского народа Тадеуш Костюшко отдал американской революции все свои знания артиллерийского офицера.

 

Культурное значение Американской революции

В борьбе за национальную независимость Америка противостояла Британии с ее неприглядно и вопиюще несправедливыми королевскими законами, согласно которым поспешно обвиненных пороли и вешали, а вся процедура судопроизводства все больше и больше напоминала самодурство и произвол. Несоразмерность преступления и наказания даже в самой Англии, не говоря уже о колониях, вдохнувших воздуха свободы, приобретала облик бессмысленной жестокости.

В «Общем взгляде на Британскую Америку» Томас Джефферсон остановился именно на этих вопросах, даже не касаясь проблемы королевской власти: он считал, что характеристика формы правления в складывающихся условиях – вопрос вторичный, главное – борьба за независимость Северной Америки. Целью американцев, говорилось в трактате Джефферсона, является их благополучие, а поскольку они достигают его собственным тяжким трудом, то и вправе сами определять свой политический статус.

Другой пламенный патриот, трибун и идеолог борьбы за свободу – Патрик Генри – также обращал внимание на изначально мирные намерения американцев, которые предпочитают наращивать свое материальное благосостояние, а не воевать. Но увы, пишет Генри жители колоний сделали все, что могли, чтобы предотвратить надвигающийся шторм. Действительно – они обращались с петициями, увещевали, молили, буквально распростерлись перед троном… И – никаких результатов, Петиции отклонены, увещевания отвергнуты, мольбы спровоцировали новое насилие и оскорбления. У жителей колоний нет больше никаких оснований для надежды. Если они желают быть свободными, если хотят сохранить в неприкосновенности те бесценные привилегии, за которые так долго боролись, – они должны сражаться! Призыв к оружию, Богу и небесным силам – вот и все, что осталось, считает Генри. Можно сколько угодно жаждать мира, но что делать, если его нет? Следует отдавать себе отчет, что война фактически уже началась. И эта война – за свободу, Пусть она стоит дорого, но жить в цепях, в рабстве, в зависимости – значительно хуже. Свобода или смерть! – таков был девиз Патрика Генри, подхваченный многими тысячами его последователей.

Свои требования заокеанские мятежники изложили в 28 пунктах воззвания к английскому правительству. Собственно говоря, все претензии были широко известны в Англии. Да и, как отмечал Жак Барзун, речь в Декларации независимости шла о протесте против злоупотреблений власти, а не о пересмотре ее как таковой. То же самое можно сказать о бесчисленных памфлетах, пламенных речах, коллективных письмах, отчаянных резолюциях, постановлениях легислатур (местных форм парламентской власти).

Патрик Генри выступает перед Ассамблеей Вирджинии.

Забегая вперед, подчеркнем: пуповина, связывавшая Америку с Англией, не порвалась после обретения независимости. Наоборот: в основу американской внешней политики изначально, с момента провозглашения независимости Соединенных Штатов 4 июля 1776 года, были положены такие «англосаксонские» по своему первоначальному происхождению принципы, как соблюдение прав человека, демократизация, либеральные экономические реформы. Это – результат осмысления «отцами-основателями» философских постулатов века Просвещения. Философы и теоретики, как, например, англичанин Джон Локк, высказывали максимы, которые были развиты и конкретизированы американскими пропагандистами и последователями просветительской идеологии – Томасом Джефферсоном, Джеймсом Мэдисоном и их единомышленниками.

Таким образом, политическая культура Америки XVIII века оказалась выше, чем в странах Старого Света. Можно упрекнуть Америку в сравнительно малом количестве – или даже отсутствии – оригинальных писателей и поэтов. Двумя ранними авторами, чьи творения снискали определенную популярность, являлись уже упомянутая Анна Бредстрит и Эдвард Тэйлор. Однако уже после революции появляется первая по-настоящему талантливая американская пьеса – сентиментальная комедия Ройолла Тайлера «Контраст». Отметим также, что до 1760-х годов в колониях не существовало ни одного профессионального театра. Не было ни актеров, ни певцов, ни танцоров, ни настоящих сценических площадок. Причиной неприятия театра было убеждение церковных властей, что зрелища поколеблют нравы общества. Но какие-то формы зрелищ все же, видимо, существовали: в противном случае зачем бы, скажем, властям Бостона запрещать в 1750 году все театральные действа?

Революционеры во многом оставались под властью церковных ограничений. Конгресс Конфедерации в специальной резолюции запретил такие «экстравагантные» зрелища, как азартные игры, конские бега, петушиные бои и все пьесы и шоу. Вспомним, что еще недавно все эти формы развлечений были в целом ряде колоний вполне легальными. Но как бы в противовес запретам процветало самодеятельное искусство – всевозможные постановочные коллективы, народные, концертные, церковные хоры и т. п. Скажем, «Моравские братья» в Пенсильвании с энтузиазмом играли Баха еще при жизни композитора – каждый год в Бетлехеме проводился фестиваль его музыки, и это было массовое мероприятие.

Война за независимость добавила своеобразия формам массовой культуры. Так, в репертуаре военных оркестров непременно имелись марши. Главнокомандующий Джордж Вашингтон приказал своим офицерам обеспечить войскам достойную музыку. По неизбежной иронии судьбы тон задавали пленные англичане, знакомые с композиторским творчеством Гайдна, Генделя, Баха, Пурселя, Арна. Разные народы привносили в музыкальную культуру черты национального своеобразия: французы и итальянцы тяготели к опере, немцы (прежде всего гессенские военнопленные) передавали мелодический дух Германии, англичане демонстрировали развитие уже знакомых американцам жанров.

 

Гордость американской культуры

Гордостью – и, возможно, высшим достижением североамериканских штатов – стало возникновение целой плеяды образованных людей, чьи достоинства проявились в ходе революции и в последующие десятилетия. Эти идейные борцы, вне всякого сомнения, «созрели» после волны революционной литературы, классиком которой стал Томас Джефферсон. Он обращался к английской истории, отмечая, что народ, в свое время переселившийся из континентальной Европы на Британские острова, когда-то оторвался от германских племен, однако те не претендовали на высшую власть над «колонизаторами» островов. Те же завоеватели, которые в XI веке узурпировали права тогдашних «новых британцев», в конце концов были изгнаны.

Приведенный исторический пример, изложенный в соответствии с представлениями Джефферсона об описанных событиях, звучал весьма убедительно для американцев и недвусмысленно указывал на их собственную цель – добиться столь же независимого положения в Новом Свете. В трактате об этом говорилось прямо. Еще раз зафиксируем внимание: Джефферсон считал, что раз Америка была завоевана и в ней основаны поселения, укрепленные и защищенные собственными силами поселенцев, а не британского общества, то эти поселенцы, сумевшие постоять за себя, имеют и неотъемлемое право на определение формы собственного государственного устройства.

Джефферсон перечислял случаи, когда метрополия навязывала американским колонистам свою волю, ставя последних в полную зависимость от своекорыстной политики Англии. Он писал, что отдельные ситуации могли бы быть восприняты как нечто преходящее, но целая серия репрессивных действий, с определенного момента проводимых британскими властями, слишком очевидно демонстрировала наличие сознательного, систематического плана обращения колонистов в рабов короны.

Движущей силой общественного прогресса Джефферсон считал главным образом систему общественного образования. В распространении знании он видел залог достижения счастья отдельной личности и необходимое условие благосостояния государства. В отличие от многих либеральных мечтателей своего века, Джефферсон и в этой области требовал систематических мер и целенаправленных действий. По его мнению, инициативу должно было взять на себя правительство, теперь уже не английское, а американское, и в связи с этим он в 1778 году вынес на рассмотрение вирджинской Ассамблеи свой «Билль о большем распространении знаний».

Во введении к законопроекту определялась основная задача: просветить в максимально большой степени умы широких народных масс. Определяя причину необходимости демократизации системы просвещения, Джефферсон подчеркивал, что и она в угоду английским интересам была в значительной мере трансформирована с тем, чтобы служить тирании. Заявляя, что меры по расширению и углублению образования явились бы самым эффективным политическим средством против угрозы тирании, он развивал этот тезис.

Итак, просвещение, с точки зрения Джефферсона, – единственное средство предупреждения тирании, тогдашнего варианта тоталитаризма. Имелось в виду просвещение народа в целом. Джефферсон активно оперирует понятием «счастье». «Счастливейшим» народом для него является тот, который обладает внятной, устойчивой, справедливой системой законов и имеет умное и честное правительство. Но чтобы обеспечить оба фактора, нужно определенным образом готовить интеллектуальную элиту общества. С целью сделать обучение независимым от исходных условий – средств, происхождения или других случайных обстоятельств, которые могут помешать одаренному человеку реализовать себя на благо общества, – целесообразно ввести бесплатное либеральное образование для способных детей, чьи родители не в состоянии оплачивать дорогие школы. А раз большинство граждан не имеют возможности получить образование и обеспечить его своим детям, необходимо, чтобы это было сделано за счет государства, чтобы счастье, как писал Джефферсон, распространилось на всех без исключения граждан.

Томас Джефферсон

Еще одно сочинение Джефферсона – «Заметки о Вирджинии» – обязано своим появлением необходимости рассказать миру о том, что представляют собой бывшие английские колонии. Секретарь французского посольства в Филадельфии Франсуа де Марбуа попросил Джефферсона «представить» Европе Вирджинию – крупнейший американский штат, Джефферсон не пожелал ограничиться поверхностным описанием. Он сделал все, чтобы показать европейцам богатства и многообразие природы своего родного края, нравы и обычаи его населения, выразить свои мысли о судьбах Вирджинии и всей Северной Америки. Обширные познания автора, талант писателя и возвышенные идеи философа-гуманиста вызвали к его «Заметкам» непреходящий интерес многих поколений.

Европа, считал Джефферсон, таит для молодого американца определенные опасности. Основа общественных зол и моральной деградации – неправильное воспитание. Он предостерегает друзей от желания дать детям европейское образование: там им будут привиты любовь к наружному блеску, преклонение перед аристократией и монархией.

Как вспоминали современники, Джефферсону были свойственны простота, приветливость и доброжелательность, позволявшие видеть в нем не только великого, но и доброго человека. Живя в Европе в качестве американского посла во Франции, Джефферсон встречался с поэтом и драматургом, секретарем Французской академии Мармонтелем, великим химиком Лавуазье, философом Кондорсе, известным либеральными взглядами герцогом Ларошфуко. Частым было общение с аббатом Морелле, переводчиком «Заметок о Вирджинии». В салоне мадам Неккер, чей муж безуспешно пытался спасти политический режим Франции при помощи экономических реформ, Джефферсон восторгался талантами юной дочери хозяев – будущей романистки госпожи де Сталь. Часто он бывал также в салонах мадам де Гольбах, жены известного энциклопедиста, автора «Системы природы» (много лет назад прочтенной Джефферсоном), мадам Гельвеций и, пожалуй, в наиболее охотно посещаемом салоне графини де Тессе, где имелась большая ботаническая коллекция. Чтобы пополнить содержащиеся в ней сведения, Джефферсон составил – что потребовало больших трудов – каталог американских растений.

Увлечение Джефферсона европейскими науками носило прагматический характер, ибо он считал, что при республиканской форме правления наука приобретает большую важность, чем при других режимах. В столь молодом государстве, как Соединенные Штаты Америки, научные достижения, прежде всего передовые технологии и способы производства, должны применяться для улучшения ведения хозяйства. Интерес Джефферсона к изобретениям был неукротим. Новые механизмы штамповки денег, дублирования письменных текстов, усовершенствования в военной технике, шагомер – все интересовало американского посла, Лучшие из нововведений пересылались им за океан.

Предметом гордости Джефферсона были американские успехи в технике. В частности, Томас Пейн, автор знаменитого памфлета «Здравый смысл», в 1787 году привез в Париж модель своего железного моста, Вместе с ним прибыл Джеймс Рамсей («величайший гений механики», по словам Джефферсона). Посол Соединенных Штатов патронировал прибывших, добиваясь признания их изобретений Французской академией. Однако его усилия – притом, что он был самым популярным послом при французском дворе – часто оказывались тщетными из-за медленного хода королевской правительственной машины.

Несмотря на частичное предубеждение против европейского образования, Джефферсон в «Поучениях американскому отцу, отправившему сына в Европу» писал, что возвращение американца домой подобно полету пчелы, набравшей меда. Джефферсон составил подробный перечень того, что должен увидеть в Европе молодой американец. Свой список он начал с достижений сельского хозяйства. Затем следовали мануфактуры, хотя доскональное изучение их Джефферсон считал пустой тратой времени, ибо Соединенные Штаты, по его мнению, не станут промышленной страной. Далее, писал он, нужно внимательно осмотреть сады и парковое хозяйство. Большого внимания заслуживает, с его точки зрения, европейская архитектура, поскольку при двойном приросте населения страны раз в двадцать лет общество должно заботиться и о том, чтобы удваивалось и количество зданий – и чтобы это происходило по законам хорошего вкуса, с учетом последних направлений в искусстве строительства. Политике, по мнению Джефферсона, также следует уделить внимание, но лишь в той мере, в какой она способна помочь в улучшении участи народа.

За время пребывания в Европе еще более расширился кругозор и самого Джефферсона, обогатился его духовный мир. Большое впечатление произвела на него встреча с Жоржем Луи Леклерком Бюффоном (1707–1788), естествоиспытателем, популяризатором науки. Общался он и со знаменитым скульптором Жаном-Антуаном Гудоном (1741–1828), главой французской скульптурной школы эпохи классицизма.

Много усилий приложил Джефферсон, выполняя заказ вирджинских законодателей – создать проект здания легислатуры штата. За образец был взят великолепно сохранившийся с римских времен «квадратный дом» («Мезон Kappe») в Ниме. Античная лаконичность адекватным образом выражала идею американской гражданственности. Построенный в Ричмонде Капитолий оказал влияние на архитектуру общественных зданий в США, Согласно отзыву современника, француза Ларошфуко-Лианкура, здание было прекрасным, благородным и на тот момент самым крупным в стране.

Капитолий в Ричмонде

 

Будущее культуры

В 1784 году Вирджинская Ассамблея приняла решение установить памятник Джорджу Вашингтону и поручила организовать это дело Томасу Джефферсону. Тот выбрал лучшего среди современников мастера – француза Ж. А. Гудона. По просьбе Джефферсона, в буквальном смысле оставив статуи королей незаконченными, художник взялся за создание скульптурного портрета Джорджа Вашингтона. По выражению американского писателя и публициста Гектора Сент Джона де Кревекера (1735–1813), изваяние составило эпоху в искусстве. За 25 тысяч ливров Гудон к 1785 году создал скульптуру на пьедестале. Вскоре скульптор прибыл в Филадельфию. Интересно, что при обсуждении проекта памятника встал важный вопрос: изобразить американского героя в античном – или в современном стиле? Выбор сделал сам Вашингтон: он предпочел современный стиль, а не античность.

Это решение знаменательно. Новое государство – это всегда и непременно новая культура. Желание видеть свою страну и нацию единой и в культурном, и в идейном плане завладело правящим слоем американцев со времен революции и Войны за независимость, Один из героев этой войны – Джон Джей – в 1797 году писал, что главная задача внутренней политики – полная «американизация» всего народа. Томас Джефферсон полностью присоединился к этому мнению. Наиболее упорные и настойчивые усилия в этом направлении предпринимались вплоть до конца девятнадцатого и начала двадцатого века.

Ж. А. Гудон. Памятник Вашингтону

Америка готовила свое культурное будущее. Атака против старых устоев была начата без промедления. Национальная Ассамблея выступила с предложением о пересмотре действующего законодательства. Джефферсон педалировал необходимость пересмотра всех законов в соотнесении с требованиями разума и идеей благополучия населения.

Следовало, прежде всего, определить отношение государства к церкви. В условиях, когда значительная часть жителей не принадлежала к господствующей англиканской церкви, нетерпимость последней, ее яростное преследование «еретиков» накладывали мрачный отпечаток на всю общественную жизнь. Наконец, многие священнослужители и после начала Войны за независимость проповедовали покорность монарху, выступали против отделения колонии от Англии. Проявив себя открытым врагом революции, англиканская церковь вызвала ненависть большинства поселенцев.

В преамбуле к биллю на эту тему, написанной с необыкновенной страстностью, Джефферсон обрушился на лицемерие, коррупцию, фальшь, тиранию – продукт взаимодействия церкви и государства, Главную свою мысль он выразил в словах о том, что личные пристрастия и мнения людей не подведомственны гражданскому правительству и не подпадают под его юрисдикцию. Соответственно, в билле торжественно заявлялось, что члены законодательного собрания Вирджинии постановляют: нельзя заставить человека поддерживать какой-либо религиозный культ, посещать место богослужений или священнослужителя; человек не подлежит также насилию, ограничениям, оскорблениям, какому-либо обложению или другим гонениям за свои религиозные убеждения или веру все люди пользуются свободой исповедания и имеют право высказывать свои взгляды по религиозным вопросам, и обстоятельство это ни в коей мере не может уменьшить или расширить их гражданские возможности или как-либо отразиться на них. Таким образом, американская культура идейно подготовилась к признанию множества новых религиозных систем.

Вирджинский «Статут о религиозной свободе» приобрел широкую известность в освободившихся американских штатах и в Европе. Он был переведен на французский и итальянский языки, включен в новую «Энциклопедию», послан большинству европейских правительств. В стране, куда устремились представители всех мировых религий, это идейное новшество определило дружественное приятие инакомыслия и любой другой веры.

При формировании самостоятельной американской культуры речь зашла о трехступенчатой системе образования. В школах первой ступени предусматривалось бесплатное трехгодичное обучение. Здесь учащиеся помимо чтения, письма и арифметики должны были овладевать ремеслами. Предлагая давать детям элементы технического образования, авторы билля на много лет опередили европейскую систему с ее традиционным подходом, при котором главенствовало классическое преподавание, оторванное от реальной жизни. Жители восставшей революционной страны сочли необходимым ввести обязательное изучение истории, чтобы события американской жизни и опыт других времен и народов помогали воспитанию граждан-патриотов. Говоря о значении этого предмета в обучении школьников, создатели новой культурной парадигмы подчеркивали, что, давая оценку прошлому, история сделает граждан способными судить и о будущем.

Ассамблея в Ричмонде предусматривала создание в Вирджинии двадцати школ второй ступени. Они, как и начальные, должны были содержаться за счет государства. Для шестидесяти-семидесяти наиболее способных учеников предлагалось установить особую стипендию, а затем, в ходе трехгодичного отсева, выделить кандидатов на третью ступень для дальнейшего обучения. Создатели новой американской культуры не были лишены наивности. Считалось, что посредством такого отбора ежегодно будут появляться двадцать гениев, которым надлежит предоставить все возможности совершенствоваться в избранных ими специальностях. Лучших ждал колледж Уильяма и Мэри, который следовало, согласно законопроекту, преобразовать в университет, являющийся собственностью штата.

Поручить государству заботу о воспитании молодежи, сделав ее поборницей передовых убеждений, поставив науки и искусство на службу обществу, – эту цель вирджинский просветитель Джефферсон считал жизненно важной, и взгляды американских реформаторов оказали глубокое влияние на развитие общественной мысли, системы образования, в целом на становление новой американской культуры. Характерно, что в колледже Уильяма и Мэри профессоров богословия, греческого, латинского и восточных языков заменили преподавателями права и управления, анатомии и медицины, современных иностранных языков.

Особым звеном намеченного реформаторами пути просвещения являлось создание содержавшихся на государственные средства общественных библиотек. Считалось желательным их создание в каждом штате, ибо, как говорили просветители, ничто иное не может принести столь большой пользы за столь малую цену. Надо заметить, что часть библиотек являлись передвижными. Ряд законодателей, видевших и в этом проекте угрозу, способную привести к «брожению умов», упорно противились его принятию. Борьба длилась долгие годы, но новая американская культурная парадигма возобладала. Ее адепты вели борьбу настойчиво и последовательно. Большое значение их усилий состояло в том, что с тех пор принцип ответственности общества, государства, а не церкви за воспитание граждан стал одним из существенных пунктов программы действий прогрессивных сил Америки и ее новой, демократической культуры.

В молодом государстве создавалась иная, более либеральная, чем европейская, судебная система. Америка решительно выступила за реформу суда, за изменение обычаев, порожденных устаревшими британскими судебными статутами. Нужно сказать, что подготовка билля, известного отныне под названием «О соотношении преступлений и наказаний», потребовала большого труда. Множество сводов законов, как древних, так и современных, были проштудированы создателями новой судебной культуры. В музеях колониальных ассамблей хранятся сделанные ими пространные выписки и экземпляры юридических трактатов с заметками на полях, свидетельствующими о весьма критическом подходе авторов новой судебной системы к законодательному наследию, доставшемуся Северной Америке.

Это был труд гуманистов, стремившихся широко воплотить в жизнь передовые идеи Просвещения. Свою задачу они видели в упрощении судопроизводства, устранении разночтений, служивших пищей для крючкотворства. Главное же, как написано в преамбуле к законопроекту о судебной реформе, заключалось в том, чтобы свести к определенной системе весь ряд подлежащих возмездию преступлений и дать соответствующую им градацию наказаний. Согласно этой концепции, наказание – зло само по себе, и его применение оправдано лишь в одном случае: когда оно эквивалентно добру в том смысле, что его воздействие гарантирует от повторения преступления в будущем. Из этой посылки делался вывод, что наказание должно быть крайним средством, Характерно требование отмены смертной казни за все преступления, кроме государственной измены и предумышленного убийства.

 

Франклин и другие

Если говорить о личностях, повлиявших на облик молодого государства, то после Джефферсона следует назвать имя признанного Европой общественного деятеля, филадельфийца доктора Бенджамина Франклина, Возможно, национальная память Америки не оценила его вклад по достоинству. В очерках по культурному строительству США сохранены лишь несколько плоских сентенций из созданного им «Альманаха бедного Ричарда» и некоторые яркие факты из его «Автобиографии». Значительно более объемно представляли себе гений Франклина его современники во Франции. Образ философа-ученого, героя Войны за независимость стал олицетворением культурного вклада молодой республики в мировую историю.

Александр Гамильтон

С портретов смотрит на нас убеленный сединами Бенджамин Франклин – прославленный мыслитель, изобретатель, опытный дипломат, энергичный сторонник объединения колоний и не менее решительный противник рабства. Мировоззрение пенсильванского мудреца выражало рост национального самосознания Северной Америки, и ему предстояло остаться в памяти человечества наиболее выдающимся американским представителем прогрессивной для того времени идеологии. Гигант культурного строительства молодой страны, Франклин был, пожалуй, первым, кто начал говорить о судьбе независимой Америки в целом, не разбивая ее на штаты. Он первым оценил демографию, добился урегулирования грантов на земельные участки, выработал гуманную стратегию обращения с индейцами. Он закрепил ориентацию на Францию и ее культуру как обязательную предпосылку самостоятельного американского развития.

Наряду со «старейшиной» Франклином, американскую политическую и социальную культуру строили такие талантливые люди, как Гамильтон, Мэдисон, Джей, Галатин. Интеллектуальные способности Александра Гамильтона также свидетельствуют, что «новые люди» Америки явились ее неожиданным культурным достижением. Мечты Гамильтона об «Америке городов» воплотились в историческом будущем страны. Плеяда вирджинских общественных деятелей (Джефферсон – Мэдисон – Монро) способствовала формированию образа Америки как просвещенной страны.

В мире идей после революции наиболее значимое место стала занимать интеллектуальная дуэль между сторонниками укрепления американской государственности, борцами за принятие федеральной конституции, восставшими против приверженцев концепции прав отдельных штатов, и их противниками. Статьи Мэдисона и Гамильтона составили целый том под общим названием «Записки федералиста». Этот шедевр политической культуры американской республики до сих пор остается идейной базой Соединенных Штатов.

 

Два компонента

Европейцы еще продолжали смотреть на Североамериканские штаты скептически, но те к концу XVIII столетия уже создали условия для отныне стабильного культурного прогресса, хотя и не повсеместного и не ровного. Главным условием движения вперед было закрепление двух элементов американской культурной истории: 1) одна часть американского населения продолжала неуклонно продвигаться на запад, осваивая новые и новые территории; 2) вторая часть закрепилась в приатлантических штатах, где цивилизационный прогресс продолжался уже полтора столетия, создавая университеты, газеты, условия для писательского творчества и философских размышлений.

Несмотря на меры по ограничению произвола деятелей церкви, а может быть, и благодаря им, религия в США продолжала оставаться мощной интеллектуальной силой. Она охватывала все расширяющиеся массы населения. Америка (как и Англия в это время) переживала рост религиозного чувства. Продолжались широковещательные споры об осознании греха и признании божественной милости. Этот период в американской культурной истории носит название «Великого Пробуждения». Такие проповедники, как Джордж Уайтхед, Джонатан Эдварде и «мать» Энн Ли, собирали немыслимые аудитории – до 24 тысяч человек Верующие распевали гимны и в экстазе катались по траве. Движение «трясунов» охватило всю Новую Англию – от Гарварда в Массачусетсе до Коннектикута и Нью-Йорка. Образованные люди не видели смысла в подобных проявлениях веры, но демократические принципы не позволяли нарушить право верующих на самоопределение.

Члены религиозных сект жили исключительно трезвенной жизнью, строили особые дома, в ряде случаев создавали специфический, близкий к общинному жизненный уклад. Именно тогда была заложена традиция широкого народного религиозного энтузиазма, которая остается живой и действующей по настоящую пору (микрофон и телевизор в XX веке только укрепили эту традицию).

Для образованного класса граница между XVIII и XIX веками была временем расцвета науки и появления изящных искусств. Страна приобрела – довольно неожиданно – целую плеяду весьма талантливых художников: Гилберт Стюарт, Дж. Копли, Чарльз Пиль, Ральф Ерл, Бенджамин Уэст. Не прекращалась и тесная связь с английским искусством. Американцы писали исторические полотна, портреты, ландшафты – все это запечатлело страну в ранний период после обретения независимости, сохранив память этих лет.

Бенджамин Уэст

Другим значительным шагом американской культуры было развитие естественных наук Своеобразным лидером в данной области выступило Американское философское общество, основанное в Филадельфии Бенджамином Франклином. Членами общества являлись представители прикладных наук, медицины, механики. Сам Франклин, напомним, уже получил к тому времени европейское признание как ученый. Теперь в Европе Филадельфию узнавали на карте. Одной из заметных фигур стал астроном и физик Дэвид Риттенхауз, который проявил себя и в математике. Сразу после принятия Декларации независимости он немедленно обратился к Пенсильванской Ассамблее с просьбой построить обсерваторию, предлагая свои услуги в качестве астронома. Предложение это было принято, но военные расходы заставили отложить строительство.

Филадельфия была не менее благосклонна к еще одному своему гражданину – подписавшему Декларацию независимости доктору Бенджамину Рашу, также преподававшему в Королевском колледже (ставшем Колумбийским университетом в Нью-Йорке). В 1770-х годах Раш опубликовал первый учебник по хирургии. К началу революции в колониях было 3500 врачей, но только один из десяти имел ученую степень, Весьма тесными были связи американцев с шотландским Эдинбургом – одним из мировых центров тогдашней медицины.

Американские врачи раньше многих других указали на важность химии для медицинской теории и практики, на связь болезней с нервной системой. Раш возглавил хоспис (медицинское учреждение, в котором больные не только лечатся, но и живут) для пожилых. Он героически себя вел во время эпидемии желтой лихорадки. В упрек ему можно поставить лишь злоупотребление кровопусканием – однако во все века разные врачи имеют право на свои пристрастия.

 

Культура истории

Война за независимость побудила историков иначе взглянуть на развитие бывших колоний, на их превращение в независимое государство, В условиях переосмысления предшествовавшего периода (да и всей колониальной эпохи) стал ощущаться недостаток документального материала. Один из активных его собирателей, Джеред Спаркс, утверждал, что ранние документы хранятся в Лондоне, в архиве правительственного отдела торговли и поселений, и следует непременно изучать их. Теперь пилигримы исторической науки поплыли на восток, в Великобританию, как на историческую прародину.

Один из пионеров новой американской культуры – Френсис Хоукс – вывез из бывшей метрополии массу документов, касающихся истории Вирджинии и Мэриленда, а другой, Бертоли Кэрол, воспользовался европейскими сведениями о Южной Каролине. Посланец Нью-Йорка Джон Брокхед извлек из европейских архивов 80 томов документации, В 1837 году вышел первый том «Американского архива», а к 1853 году – еще восемь томов этого издания. Быстро стало расти значение Библиотеки конгресса, но крупнейшим центром сбора исторических документов продолжал оставаться Бостон. Также и Гарвардский университет гордился своей коллекцией исторических свидетельств истории Америки.

Как показатель культурного подъема в это время появились работы по истории отдельных американских штатов, в частности, труд Белкнэпа о Нью-Гемпшире, Прауда – о Пенсильвании, Трамбала – о Коннектикуте, Мино – о Массачусетсе, Берка – о Вирджинии, Рамсея – о Южной Каролине, Уильямсона – о Северной Каролине. Между тем локальный подход к национальной истории перестал удовлетворять многих взыскательных авторов. В обстановке формирования национального рынка и роста американского государства стало расти и стремление к написанию единой обобщающей истории Соединенных Штатов.

В 1805 году Эбиэль Холмс опубликовал «Американские анналы». Это двухтомное сочинение представляет собой, по сути, сухое изложение фактов с редкими вставками авторских суждений. К сожалению, здесь нет широкой культурной оценки растущего государства. Придерживаясь консервативных взглядов, Холмс сдержанно, если не сказать более, относился к американскому Просвещению.

Культурный прогресс был очевиден для всех. В 1810 году вышел первый том «Общей истории Соединенных Штатов Америки» Трамбала. Надо сказать, что общественность встретила его довольно сдержанно, и продолжения этого исследования не последовало. Юрист из Коннектикута Тимоти Питкин в 1828 году выпустил двухтомную «Политическую и гражданскую историю Соединенных Штатов», которая также не удовлетворила современников. В первые тридцать лет XIX века лишь немногие из американских историографов добились национальной известности. К ним необходимо отнести прежде всего главу «романтической» (или «ранней») школы Джорджа Банкрофта (1800–1891).

Джордж Банкрофт

В следующий период (вторая четверть XIX века) историческая наука сделала еще один шаг вперед. Романтизм в Америке возник под влиянием одноименного явления в Европе, но отличался от него многими чертами. Банкрофт и его последователи «героизировали» американскую революцию, представляя ее как путь к высшей ступени развития, и тем самым поставили США во главе мирового прогресса. Такое изображение американского опыта вело к утверждению особого пути Америки, ее национальной исключительности.

В 1834 года Дж. Банкрофт, как уже говорилось, начинает выпуск десятитомной истории Соединенных Штатов, пользовавшейся исключительной популярностью. Еще при жизни автора она выдержала 26 переизданий. Впервые история США была представлена цельной, последовательной, объединенной общей идеей. Несомненной заслугой Банкрофта было обращение к документам: он расширил круг источников – это был важный этап развития американской историографии, – и следующие школы рождались уже на основе его трудов, их осмыслении и критики.

С культурологической точки зрения Банкрофт начал новый этап в развитии американского исторического самосознания. Выпускник Гарварда, он продолжил образование в германском Геттингене, после чего вернулся в Америку. В период борьбы президента Джексона (основателя демократической партии) с Национальным банком Банкрофт стал на сторону демократов и с тех пор не раз занимал важные государственные посты: он был морским министром, послом в Англии и Германии. Но общенациональную известность ему принесла именно десятитомная «История Соединенных Штатов со времени открытия американского континента».

Подчеркнем то, что сочинение Джорджа Банкрофта было исследованием. Работа Банкрофта пользовалась исключительной популярностью как лучшее для своего времени описание и оценка прошлого страны. Четыре первых тома охватывали колониальный период ее развития. В первом прослеживались европейские попытки закрепиться на североамериканском континенте. История успешных в этом отношении предприятий доводилась до 1666 года. Описывая отчаянную борьбу переселенцев за существование, Банкрофт выводит из этих обстоятельств рождение «американских принципов религиозной свободы», Так Банкрофт определяет корни американской культуры.

Второй том оканчивался 1689 годом. В обнаруживаемых разногласиях колоний с губернаторами и властями метрополии Банкрофт видел зародыш национальной революции. Восстание Бэкона дало ему пример национального стремления к независимости. В девственных лесах Америки, писал он, исподволь росла сила, противопоставляющая себя европейским тираниям.

Финал третьего тома приходился на 1748 год. Автор несколько отошел от рассмотрения событий в колониях. В центре внимания он поставил движение в глубь материка, направленное на освоение новых земель. Много места уделено описанию индейского окружения. Четвертый том доводил изложение американской истории до окончания Семилетней войны. Последние десятилетия колониальной истории Банкрофт рассматривал только в плане подготовки борьбы за независимость. Изложению хода революции посвящены остальные тома; здесь повествование гораздо более детализировано, чем в предшествующих частях.

Несомненной заслугой Банкрофта было обращение к документам: он расширил круг изученных источников, хотя брал оттуда, в основном, лишь нужные ему подтверждения той или иной идеи. Критика сочинения Банкрофта, предпринятая учеными последующего поколения, без труда определила слабости его метода. Они проявились в отрывочном изображении колониального периода, многие важные моменты оказались пропущены. Так же слабо показано внутреннее развитие колоний, взаимоотношения с метрополией прослежены поверхностно, первая половина XVIII века почти не отражена. Критики осуждали тон повествования, зачастую высокомерный и назидательный и в целом не соответствующий демократическому настрою американской культуры.

Очевидной слабостью Банкрофта было принесение в жертву задуманному сюжету глубокого и методического изучения каждого явления, в частности, ряда исторических событий. Историк «подгонял» колониальное прошлое к рамкам предложенной им схемы, не заботясь о получившемся искажении. Идеализация суровой и жестокой борьбы переселенцев, изображение этой схватки за жизнь как некоего осуществления высших идеалов, как крестового похода за демократические свободы – все это в конечном счете подчеркивало одну идею – идею американской национальной исключительности.

Как уже упоминалось, концепция исключительности американского пути развития в закамуфлированной форме выдвигалась и ранее, в религиозных писаниях хронистов, когда Америка подавалась «землей обетованной». Но лишь с укреплением буржуазной государственности эта система взглядов проявилась в отчетливой форме, и прежде всего, конечно, в сочинениях Банкрофта. Идея исключительности в конечном счете послужила не только орудием укрепления и освящения устоев буржуазного государства, но и обоснованием территориальной экспансии в середине XIX века.

Современник Банкрофта, тоже бостонец и питомец Гарварда, Джон Палфри издал пять томов «Истории Новой Англии». Палфри создал редкую по своему пиетизму книгу. Историк будто специально отказался от права самостоятельной оценки тех событий, сопровождая их изложениями официальных мнений и суждений современников. Даже истории борьбы с ведьмами не вызвали в нем желания осудить средневековые суеверия. В середине XIX века Палфри словно извлек из глубокого прошлого язык и традиции хронистов. Некоторую ценность его труду придал вывезенный из Англии архивный материал, а также тщательное изучение документальных хранилищ отдельных штатов. Но удивительное отсутствие скептицизма и критицизма ставило сочинение Палфри ниже современного ему уровня исторического исследования, и он вскоре был подвергнут нападкам со стороны представителей «критической школы».

В то время как историческая работа Банкрофта принесла автору успех и общенациональную известность, другой историк, Ричард Хилдрет (1807–1865), пребывал в неизвестности и откровенной нужде, из которой он искал выход на дипломатической службе, приняв пост консула в далеком Триесте. Идея создания общей истории возникла у него еще в Гарварде, но первый том вышел лишь двадцать с лишним лет спустя, в 1849 году Хилдрет в шеститомной «Истории Соединенных Штатов Америки» отошел от традиционного восторженного восхваления достоинств представителей высадившихся на побережье религиозных сект. Он поставил своей целью развенчать «мыльные пузыри» золотого века, якобы исполненные сказочных достоинств и чистоты, Он указал на противоречие между «божественным предопределением» и требованиями разума, не жалел слов в критике суеверий и теократии Новой Англии.

Коттон Мазер не пользовался его симпатией, а позицию Мазера в оценке «эпизода с ведьмами» Хилдрет неприкрыто резко осуждал. Интересна оценка, данная им «славной революции» в Англии и ее значению, Хилдрет отмечает последовавшее усиление буржуазных элементов в парламенте, считает расцвет меркантилизма следствием революционных событий. Историк называет тиранию нового парламента более губительной, чем королевский абсолютизм.

Там, где признанные авторитеты находили гармонию и медленную эволюцию, Хилдрет видел ожесточенную борьбу и насилие. Историк не обнаруживал склонности к описанию военных действий и этим резко отличался от коллег-современников. Уважения заслуживала непримиримая борьба Хилдрета с рабовладением. Он был известен скорее как автор антирабовладельческой повести «Белый раб», чем как создатель исторического сочинения. Надо сказать, что аболиционистские (антирабовладельческие) убеждения Хилдрета сказались также и в его «Истории». По этой и другим причинам данное сочинение явилось вызовом многим традициям – в особенности распространенным в штатах Новой Англии. Американские культурологи обвиняли его в отсутствии «философского подхода». Идейные противники отказали ему в звании профессора Гарвардского университета. Но это лишь еще более ожесточило историка.

В конечном счете критицизм Хилдрета одержал победу над неумеренной риторикой Банкрофта. Его труд вызвал у пришедших на смену поколений больше доверия и признания. Трезвая историческая самооценка нации, сделанная устами ее лучшего представителя, постепенно стала цениться больше цветистых самовосхвалений.

Контрольные вопросы

1. Какие принципы и идеи Просвещения легли в основу политической культуры Америки в ходе борьбы за независимость?

2. Какие периоды можно выделить в Войне за независимость Конфедерации штатов?

3. Какова роль Томаса Джефферсона в создании Декларации независимости?

4. Каковы идеи Томаса Джефферсона в области демократизации системы просвещения?

5. Перечислите основные идеи вирджинского «Статута о религиозной свободе».

6. В результате каких реформ принцип ответственности государства, а не церкви за воспитание граждан стал одним из существенных пунктов программы новой демократической культуры Америки?

7. Назовите представителей плеяды общественных деятелей, способствовавших формированию образа Америки как просвещенной страны.

8. Охарактеризуйте рубеж ХУІІІ—XIX веков как время расцвета науки и появления изящных искусств.

9. Назовите представителей основанного в Филадельфии Американского философского общества.

10. Каковы особенности становления исторической науки Америки как нового этапа в развитии американского исторического самосознания?

11. В чем, по мнению Джорджа Банкрофта, корни американской культуры?

 

Гордость новой Америки

Люди ранга и склада Томаса Джефферсона и Джона Адамса не могли рассчитывать на культурное лидерство в колониальной Америке. Независимая страна, полностью оценив их таланты, уважая предпочтения, вознесла их на вершину национального признания. Приход к власти новой элиты неизбежно поставил вопрос о более современных этических и моральных нормах в отношении к религии, образованию, искусству, экономике, науке, политике, литературе. Следующим шагом в самоощущении независимого североамериканского государства было наличие посольств и консульств, регулировавших культурные и политические сношения Америки с другими странами. Особо тесными стали связи с Францией, являвшейся главным союзником США в борьбе с Великобританией и на рубеже XVIII–XIX веков переживавшей наполеоновскую эпопею. Символом теперешней ориентации может быть назван майор Пьер Шарль л'Анфан, французский архитектор, участник Войны за независимость, назначенный главным архитектором будущей столицы 9 марта 1791 года и создавший генеральный план столицы молодой независимой Америки.

Эскиз планировки столицы США Вашингтона, представленный Пьером Шарлем л'Анфаном Джорджу Вашингтону 19 августа 1791 года и переработанный в 1792 году Эндрю Элликоттом.

Взаимоотношения с Францией сказались, например, в том, что Людовик XVI подарил Гарварду ботанический сад, содержавший экзотические растения из королевской коллекции. Именно французы осуществили несколько путешествий по молодой стране и оставили примечательные описания. Американцы в некоторых случаях действовали чрезвычайно целенаправленно. Так, Американская академия искусств и наук приняла решение следовать скорее французскому, чем английскому, духу и вкусу и ориентироваться на французскую Академию, а не на Королевское общество.

Четыре важнейших обстоятельства на рубеже XVIII и XIX веков более всего повлияли на становление американской культуры: 1) успехи естественных наук во всей Западной Европе; 2) начало индустриальной революции в Англии; 3) французская философская мысль XVIII века; 4) интеллектуальные последствия Великой французской революции, Совокупное воздействие указанных факторов изменило интеллектуальный климат Америки. Научный скептицизм стал символом веры поколения мыслителей, политических деятелей и социальных лидеров, пришедшего к власти в пору обретения государством независимости, Ночь теологического закрепощения уступила место ясному и оптимистическому видению мыслителей, веривших в совершенствование природы и прогресс общества. Теократия ушла в исторические глубины, Лютеране, кальвинисты, пуритане, англикане – все они отошли от жестких церковных обычаев и традиций, освобождая мысль для научных исканий.

Место прежних активных религиозных верований заняла философия деизма, согласно которой Бог (в более радикальных версиях названный «Мировым разумом») когда-то действительно сотворил мир, природу, задав физические параметры ее развития, но в дальнейшем перестал вмешиваться в происходящее в мире. Деисты не верили в чудеса и отвергали саму возможность встречи человека с Богом, познать которого человек может, с их точки зрения, только с помощью разума, а не путем мистического откровения. Учение распространилось в XVII–XVIII веках и сыграло значительную роль в развитии европейского секуляризма и атеизма, а также политического свободомыслия. Деистами являлись Джефферсон, Дж. Адамс, Вашингтон, Мэдисон, Франклин, Пейн. Характерно, что автор Декларации американской независимости обращался к «богу Природы».

Интересно рассмотреть философские и культурные взгляды Джефферсона в контексте его детских воззрений. Идеализм Платона, популярного в то время, начисто отвергался Джефферсоном. Идеи древнегреческого ученого, считал он, базируются на мистической подоснове, непостижимой для человеческого разума, и поэтому некоторые из направлений христианской религии, воспринявшие идеи Платона, и держат паству в тумане отвлеченных догм.

Библия Джефферсона с его пометками.

Сократа Джефферсон воспринимал только в изложении Ксенофонта, а наиболее превратным его толкованием считал именно пересказ Платона. Сенека, по мнению Джефферсона, был выдающимся моральным философом. Учение Иисуса из Назарета он рассматривал как одно из ответвлений античной мысли, считая, что Эпиктет и Эпикур давали законы управления собой, а Иисус дополнил их учение обязанностями в отношении других, Христианство воспринималось Джефферсоном как этап в развитии философской мысли. Такие «искусственные» наслоения, как обожествление Христа, придание ему чудесной силы, Воскресение и т. п., он относил к произволу «ультрахристианских сект», исказивших учение благожелательного моралиста, которым в действительности являлся Иисус. Благодаря сектантам, продолжал рассуждать Джефферсон, фанатизм слишком долго удерживал господство над человеческим разумом.

Победный марш естественных наук от одного океана до другого в Соединенных Штатах Америки возглавил вышеупомянутый Бенджамин Франклин, еще при жизни, во всяком случае в Европе, увенчанный лаврами. Его коллега Б. Раш снискал признание своих открытий у лиц столь далеких от Америки, как русский царь и прусский король. Математическую науку на мировой арене достойно представлял Н. Баудич из Массачусетса, йельский профессор Б. Салливен возглавил химические исследования, ведущим орнитологом своего времени оказался Дж. Одюбон из Огайо, ботаником – К. Рафинеск Два важнейших изобретения более всего повлияли на американскую цивилизацию: машина для прядения хлопка и пароход. Жажду первопроходцев Льюиса и Кларка удовлетворяли далекие путешествия на Запад, благодаря которым были составлены карты дальнего Северо-Запада американского континента.

Идейные искания американских мыслителей объединило унаследованное независимой Америкой от колониальных времен Американское философское общество, участие в котором принимали представители всех штатов. Дебаты в обществе велись на самом высоком для тогдашнего мира уровне. Членами его являлись многие европейские научные светила.

Идея прогресса теперь уже окончательно завоевала умы думающих американцев. Это означало окончание пуританской монополии на свободу мысли, внушало восходящей буржуазии оптимизм и в целом знаменовало уверенность в будущем континента. Никакая идея не казалась слишком смелой. Труды восторженного сторонника прогресса француза Кондорсе были немедленно переведены в Соединенных Штатах (1796). Высшим национальным выразителем этой идеи в США был вначале все тот же Бенджамин Франклин, а затем и Томас Джефферсон, Последний, как уже отмечалось, явил собой блестящий образец всесторонне талантливого «гражданина мира», принятого в Париже как вестник новой цивилизации. В самой Америке он до поры до времени служил образцом античного республиканизма, ренессансного гуманизма и творческой эффективности нового континента. Джефферсон верил в возможность постоянного совершенствования человека и человечества, он, как уже говорилось, в высшей степени содействовал модернизации системы образования в США.

Благословением для Америки было то, что потрясения Войны за независимость, социальный и политический шок не только не ослабили художественно-артистические силы нации, но вызвали их заметный расцвет. В творческих исканиях мастеров молодой республики чувствовалась жизненная сила, исторический оптимизм, очевидный талант и безусловная оригинальность.

При этом следует помнить, что в Америке не было слоя богатой наследственной аристократии, которая в европейских странах традиционно опекала художественные таланты. Взамен в США возник массовый читатель и ценитель искусства – что было новым и давало творческий импульс. Посетители театров и читатели книг – вот за счет кого росли литература и искусство молодой страны. Предопределяющей ход культурного развития была сама обстановка, в которой творили писатели и художники новорожденных Штатов. Господствовали рационализм, гуманизм, демократизм, практицизм. В науке доминировала склонность к обобщениям, в культуре – обращение ко всем областям жизни. Вовлечение в общественную жизнь огромных народных масс, участвовавших в революции, пробудило интерес как к отвлеченным идеям, так и к проблемам социального существования. Это была новая обстановка, отличавшая США от большинства стран Европы, не говоря уже об остальном мире. Например, именно здесь оказалось возможным столь широкое, значимое для всех членов общества движение за реформу пенитенциарной (тюремной) системы, за отмену рабства, за распределение земли.

Освещая различные аспекты культурного своеобразия развивающейся страны, необходимо отметить, что здесь воцарился космополитизм особого рода. США осознавали себя частью общемирового процесса. События повсюду в мире – в Англии, во Франции, в Италии и других странах – касаются Америки; говорить об исключительности Штатов возможно было прежде всего в том смысле, что этот «град на холме» стал демократическим маяком для всего населения земного шара. В Нью-Йорке, Филадельфии и Бостоне европейские газеты выписывали и читали не для получения сведений о том, что происходит «где-то там», не как некий свод заокеанских курьезов, а как информацию о происходящем на фронтах продвижения человечества по дороге прогресса и всемирного единения.

В революционные времена некоторые формы искусства подверглись испытанию на общественную значимость. Так, Уильям Данлэп (1766–1839), справедливо названный «отцом американского театра», успешно отстаивал право драматического действа на существование в демократическом обществе. Драма, доказывал он, может стать способом поддержания республиканских идеалов и фактором улучшения социального устройства страны. В дебатах, последовавших в пенсильванской легислатуре, Р. Моррис указывал, что рациональное, поучительное развлечение, дающее талантливому человеку шанс проявить себя, совершенствует общественные нравы, усиливая тенденцию к разоблачению пороков. С пьесы Уильяма Данлэпа «Отец» (1789) начинается история американского театра, с самого своего основания включавшего в себя больше элементов шоу чем традиционно принято в европейском. Девизом Данлэпа, автора пятидесяти пьес, были, что характерно, слова: «Свобода, наука, мир, благополучие, моя страна». Соратниками и сторонниками Данлэпа стали близкие джефферсоновскому демократизму Дж. Баркер и М. Ноа.

Обложка к трагедии Уильяма Данлэпа «Андре».

Хью Брекенридж

Обращение к реализму стало свойственно не только драматургам, но и писателям наступившей эпохи независимости. На «правом» фланге рождающейся великой литературы стоял выпускник Гарварда и выходец из Бостона Ройал Тайлер (1757–1826), изобразивший американскую реальность с определенно консервативных позиций Севера. Тайлер писал в предисловии к своим сочинениям, что его проза – попытка удовлетворения потребности широких масс в художественном вымысле, тесно сплетающемся с обстоятельствами реальной жизни. Его герои вспоминают, что в начале их жизненного пути книга ассоциировалась с жителем прибрежного города и семьей священника. В конце же этого пути книги стали желанны и в кругу фермеров хинтерланда (территории, простирающиеся в глубь континента от береговой зоны морей и океанов), и в среде тех, кто осваивал и расширял границы, мостил дороги и строил каналы.

«Левый» фланг американской словесности был представлен Хью Брекенриджем, который дал «физиологический портрет» современной ему Америки. Отчасти он подражал Сервантесу, отчасти являлся бытописателем, и его героями были фермеры в приграничном районе Питсбурга, а читателями – такие же фермеры по всей стране. Демократические права и свободы нашли в нем своего певца. Однако значительно радикальнее Брекенриджа мыслил Чарльз Браун (1787–1842), прямой предтеча Купера и Готорна. Выходец из семьи квакеров, Браун, зная европейские языки, жадно следил за литературным процессом в Европе, Знаменем его был рационализм, побеждающий в борьбе с предрассудками. Возможно, это был первый американский автор, которого читали такие европейские авторитеты, как В. Скотт и П. Шелли.

Революционный переворот расколол надвое сообщество американских художников. Одна его часть выступила с аристократическими претензиями, вторая восприняла демократические идеалы. Среди последних наиболее заметным является Чарльз Пиль (1741–1828), создавший портреты лидеров революции. Именно он был организатором первой публичной выставки в Америке и убедил отцов города Филадельфии создать художественный музей. В конечном счете именно Филадельфия стала местом организации Академии художеств, целью которой было культивировать изящные искусства в Соединенных Штатах Америки. Соперником Пиля в области живописи стал Джон Трамбал (1740–1809) из Коннектикута. Знаменитые сцены из истории Войны за независимость были запечатлены для потомства именно этим бывшим полковником революционной армии, который стал автором психологически глубоких портретов.

 

Территориальное удвоение страны

Насколько тесно была связана Америка с происходящим в Европе, показывает случай, относящийся к периоду наполеоновских войн. Исторически сложилось так, что некой обширной областью на американском континенте – впоследствии эта область получила название Луизиана – владели французы, затем испанцы, после этого снова французы. Наполеон жаждал упрочить свои позиции в Северной Америке, однако начал с острова Сан-Доминго, ныне известного как Гаити. На Гаити его армию встретили местные жители, сражавшиеся, как принято говорить, «с отчаянием обреченных». Они разрушили дороги, отравили колодцы, среди французов началась эпидемия желтой лихорадки. И через год болезнью и партизанской войной был уничтожен весь наполеоновский экспедиционный корпус – 20 000 человек. Впервые наполеоновские войска потерпели поражение.

Наполеон уже не видел возможности удержать силой и Луизиану, его планы великой западной империи в Сан-Доминго потерпели крах в борьбе с чернокожим губернатором острова Туссеном Лувертюром погиб французский генерал Леклерк со своей армией. Между тем обстановка в Европе снова накалялась. Для осуществления экспансии в Средиземном море Наполеону нужны были корабли, те самые, которые он готовил к броску через Атлантику. Как кость в горле, на пути осуществления его средиземноморских планов стояла находившаяся во владении англичан Мальта, но еще больше – Гаити. Спор из-за маленького острова, имеющего большое стратегическое значение, перерос в общий конфликт стародавних конкурентов. Европа снова оказалась на краю военного вулкана. В масштабе глобального противоборства Франции и Англии вопрос о Луизиане приобрел локальное значение. Французам, кроме всего прочего, необходимо было заручиться американской поддержкой, раз они не желали усиления позиций Англии в Северной Америке. И 11 апреля 1803 года первый консул в Сен-Клу поставил точку: «Нет больше места нерешительности и размышлениям. Я отказываюсь от Луизианы».

Подписывая договор о покупке Луизианы, американский представитель Ливингстон сказал, что в долгой политической жизни страны этот шаг представляет собой самое благородное свершение. С этого момента Соединенные Штаты заняли место среди ведущих держав мира. Благодаря одному росчерку пера территория США фактически удвоилась, и Америка стала практически необоримой.

Субъективно президент Джефферсон, видимо, рассчитывал, что эта акция усилит средний слой населения, класс фермеров, но объективно путем проведения ряда правительственных мероприятий он способствовал по существу ускоренному экономическому развитию страны. Результат значительно превысил ожидаемый. Вместо устья Миссисипи с Новым Орлеаном и частью Флориды США получили огромную Луизиану. Овладение ею превзошло самые смелые проекты идеологов американской экспансии на запад континента.

На следующий день после получения известия о покупке Луизианы на далекий Запад отправилась экспедиция Меривезера Льюиса (1774–1809), личного секретаря и близкого друга Джефферсона. Политик и ученый, Джефферсон всю свою жизнь поддерживал исследователей американского континента. Самый известный из его прежних протеже – упоминавшийся уже Джордж Кларк (1770–1838), исследовавший верхние притоки Миссисипи. На сей раз целью экспедиции был Тихий океан, обследование огромных пространств от Миссисипи до Калифорнии, Президент Джефферсон безоговорочно доверял лейтенанту Льюису. Он посылал его в экспедицию и как президент США, и как президент Американского философского общества.

Теперь Льюис и Кларк отправились к западным пределам континента, и привезенные ими образцы диковинной флоры и фауны усилили интерес всей страны к западной половине Америки. В конце июня 1803 года Джефферсон удалился в Монтичелло, где его дом заполнили трактаты – описания различных районов Луизианы – и географические карты. Через месяц из-под его пера вышло «Исследование о границах Луизианы».

В индейской политике Джефферсона в 1803 году ничего не осталось от гуманистической программы Просвещения. Теперь он провозглашал, что индейцев больше не нужно приглашать селиться на здешних землях. Напротив, их следует принудить к эвакуации. В 1804 году Конгресс дал президенту право «предлагать» индейцам земли за Миссисипи вместо их исконных поселений.

Карл Бодмер. Акварельный рисунок вождя одного из воинских обществ, 1834

Расширение государства на запад – после приобретения Луизианы – грозило совершенно подорвать политическое значение новоанглийских штатов. Среди федералистов Севера возникали проекты отделения, образования Северной Федерации. Смерть Александра Гамильтона (1755–1804) и политическая кончина вице-президента Аарона Бурра (1756–1836), потерпевшего от Гамильтона сокрушительное поражение на выборах губернатора Нью-Йорка (оскорбления Гамильтона понудили Бурра вызвать соперника на дуэль, где Гамильтон и был убит, однако политическая карьера победителя-убийцы на этом фактически закончилась), ослабили силы и надежды заговорщиков.

 

Просветители

Думая об укреплении национального единства, президент Джефферсон, в частности, разработал проект национального университета. После обсуждения с ведущими американскими учеными президент через сенатора Догана вынес законопроект о создании университета на обсуждение сената. Однако предложение не вызвало энтузиазма законодателей.

Все же созданный в 1819 году Вирджинский университет – главный памятник просветительской работы Джефферсона. Обучение в университете охватывало широкий круг дисциплин – древние и современные языки, математику и физику, право, управление, гуманитарные науки, литературу. Джефферсону принадлежала не только законодательная инициатива, но и материальное обеспечение, архитектурное планирование, создание системы обучения, выбор дисциплин и все прочее. Вирджинский университет впоследствии выпустил из своих стен немало известных людей, в том числе писателя Эдгара По и президента Вудро Вильсона.

Как отличалась страна от той, какую Джефферсон видел в юности! Эти перемены были не только внешними. Для поклонника философии Просвещения ускоряющийся ритм создания промышленных центров на севере означал начало нового пути. Капиталистическое развитие Америки оставляло все меньше возможностей размышлять об альтернативах. Мир, в котором имелось пароходное сообщение между Нью-Йорком и Канадой, являл собою уже другую реальность.

Дело не только в омрачавших пейзаж дымных трубах. Всегда в истории любой страны эпохи высокого идейного взлета и крайнего напряжения творческой мысли с их неизбежными разочарованиями временного характера сменяются периодами относительной апатии. После подъема политической мысли, характерного для эпохи революции и периода становления государства – с 1776 по начало 1800-х годов, постепенно наступал период относительного упадка. Буржуазный практицизм, вопросы дебета и кредита сменили революционный, новаторский дух предыдущей эпохи.

Постепенно правительство и Конгресс отказались от формулировки четкой политической доктрины, довольствуясь прагматической всеядностью. Путь, на который встала страна, уводил прочь от республики землевладельцев с приблизительно равным достатком. Америку второго десятилетия XIX века уже не интересовал вопрос «монархия или республика». На повестку дня встали реальные проблемы банковской ставки, постройки дорог, проведения каналов, роста и обогащения – то, что именуется развитием капитализма. Тон историческому развитию Америки задавала уже не южная Вирджиния, а индустриальные северные и центральные штаты, поддерживавшие рост западных поселений. Идеолог просвещенного гуманизма, Джефферсон самим ходом историко-экономического развития был осужден на фактическое одиночество в своем вирджинском поместье.

Отойдя от кипения политических страстей, Джефферсон посвятил себя чтению классической литературы, которое наполняло его душу восторгом, математическим истинам и здравой философии, равным образом безразличной к надежде и страху, дававшей ему утешение. В переписке с Джоном Адамсом, возобновленной после нескольких лет жизни в Монтичелло, Джефферсон дал своему корреспонденту совет, который говорит о его собственных жизненных правилах. Он призывал Адамса не стремиться к отдыху и с радостью встречать препятствия, которые ставит перед ним жизнь. Любовь к отдыху, по мнению Джефферсона, все шире разрастается в человеческой душе и ведет к отказу от физических упражнений, расслаблению разума, индифферентности ко всему окружающему, а в конечном счете – к анемичности тела и апатии ума, наиболее далеко отстоящим от счастья. Принципы философии счастья, по мнению Джефферсона, полнее других выразил Эпикур; согласно его учению, твердость является одной из четырех основных ценностей, без которых счастье невозможно. Встречать и преодолевать препятствия, а не бежать от них подобно трусам – вот поведение, характеризующее человека истинно счастливого.

К письму Адамсу Джефферсон, извиняясь за несколько лапидарный стиль, прилагал написанное двумя десятилетиями ранее краткое изложение столь почитаемой им философии Эпикура и сумму своих жизненных правил. Характерно, что моральные принципы он выводил из физических свойств Вселенной. Так, в фундаменте этической системы Джефферсона лежат представления о том, что Вселенная вечна, ее части, великие и малые, взаимосвязаны и взаимозависимы, существует лишь материя и пустота, движение внутренне присуще материи, которая обладает весом и падает. Далее следует утверждение о том, что существуют боги – создания более высокого порядка, чем ЛЮДИ; они наслаждаются в своей сфере собственными радостями, не касаясь забот смертных. Для смертных же высшая цель жизни – счастье, его основание – достоинство, мера достоинства – полезность. Существует и удовольствие, по своей природе активное и беспечное. Подлинная радость человеческой жизни – беспечность и отсутствие боли. Идеальное и искомое состояние, по Джефферсону – не испытывать телесной боли и волнений ума, быть благополучным, беспечным, спокойным. Чтобы достичь спокойствия ума, должно избегать желания и страха, двух главных болезней разума. Человек в своих действиях свободен. Его достоинства заключаются в благоразумии, выдержке, твердости и справедливости, Им противостоят глупость, желания, страх и ложь.

При помощи стоического мировосприятия Джефферсон хотел избежать моральных издержек, прежде всего разочарования, сохранить здоровое, спокойное и оптимистическое отношение к жизни. Характерно, что Джефферсон не обращался к религии. Религия для него была скорее суммой жизненных правил поведения. В одном из писем он писал, что всегда судил о религиозности других по их жизни, и предлагал судить себя по тому же критерию.

Из эпистолярного и литературно-публицистического наследия Джефферсона позднего периода его жизни встает портрет отнюдь не разочарованного и опустошенного государственного деятеля на досуге, а образ гармоничной, мужественной, целеустремленной, полной больших замыслов личности. Он говорил, что ведет свой челн, руководствуясь надеждой впереди, оставляя позади страх.

Разумеется, просветительская деятельность Джефферсона – далеко не единственный пример целенаправленной культурной активности. В галерее Монтичелло в первые десятилетия XIX века было собрано довольно много скульптурных и живописных портретов исторических и государственных деятелей, ученых. Напротив бюста Джефферсона стоял Гамильтон, а Вольтеру и Тюрго противостояли венценосные Наполеон и император Александр. Со стен смотрели портреты Колумба, Ньютона, Локка, Бэкона, Вашингтона, Адамса, Франклина и Мэдисона. Помимо висевших в зале портретов государственных деятелей, в Монтичелло имелась художественная галерея, где посетители могли любоваться картинами трех великих мастеров: Рафаэля («Святое семейство»), Рубенса («Бичевание Христа»), Пуссена («Вознесение»). Такой подбор, между прочим, отражал вкусы Джефферсона, которому была по душе возвышенная, спокойно-величавая и безгранично богатая оптимизмом жизненная философия мастеров. Проникновенность Рафаэля, полнота бытия Рубенса, задумчиво-патетическая тональность Пуссена больше всего трогали его.

Посетители галереи с интересом рассматривали также экспонаты небольшого палеонтологического музея.

Самые многочисленные жители культурных оазисов Америки – книги, громоздившиеся на огромных стеллажах. Личное книжное собрание Джефферсона послужило основанием Библиотеки конгресса, ныне одной из крупнейших в мире (в 1814 году накопленные Джефферсоном за пятьдесят лет жизни книги отвезли в одиннадцати фургонах в сожженный англичанами Вашингтон). Джефферсон оставался президентом Американского философского общества – практически американской Академии наук – вплоть до 1814 года, когда он попросил избавить себя от этой «синекуры». Его вкладом в работу Общества явилась критика философии Юма и Блекстона, разбор философии эпикурейцев, сравнительный анализ классификаций органического мира Линнея, Кювье и Блюменбаха, описание и характеристика американских и сибирских ископаемых, разбор новой испанской конституции, работы по математике, стандартам мер и весов, языкознанию.

Джефферсон словно предсказывал появление таких фигур, как президенты Эндрю Джексон и особенно Авраам Линкольн, которые возглавили страну, выйдя отнюдь не из чопорной Новой Англии, а из гущи поселенцев Запада.

Новые веяния охватывали Америку, страна уже забывала о своем прошлом суверене – английском короле, росло третье поколение американцев, не знавших британского господства. Архитектура становилась одним из наиболее востребованных в Америке искусств.

 

Окончание Ренессанса и новый Ренессанс

К концу XVIII века эпоха неоспоримого доминирования замечательной плеяды людей американского Ренессанса в обществе и в культуре окончилась. Снизился общий интеллектуальный ценз общества, центром внимания стал поселенец, живущий на границе цивилизованного мира. Избрание в 1828 году президентом демократа – генерала Эндрю Джексона – было знаковым. Европейски-космополитический лоск уступил место грубоватой силе строителя и фермера, героя индейской границы, оторвавшегося от европейской пуповины.

Война всколыхнула все слои общества, каждого человека поставив перед выбором и способствовав росту гражданских чувств. Созидательная энергия Америки получила стимул, обращенный, в конечном счете, к росту материальной и духовной культуры – однако эта духовность была уже другого толка.

Независимость принесла смену общественных идеалов, эстетических норм, условий формирования культуры. Науки и искусства получили долговременный и стабильный стимул к развитию. Внешний мир – от столиц Старого Света до китайских портов – шире и шире открывался для молодого государства. В страну устремились новые потоки эмигрантов, теперь уже не связанные обязательной лояльностью к английской короне и более свободно раскрывающие свой культурный потенциал. Отступило консервативное, угодливое; вперед выступило смелое, энергичное, своеобразное.

Теология отходила на второй план, мощные идеи революционного периода завладели общественным вниманием. Те, кто не был востребован в узких рамках колониального уклада, смело вышли на национальную арену независимой государственности. Основание единой столицы объединенных штатов содействовало формированию в умах американцев нового культурного миропорядка, в таком контексте секулярного (секуляризм – программное отделение власти церкви от власти государства) и основанного на самых просвещенных принципах века. Исчезновение с национальной сцены королевских чиновников высшего звена (губернаторов, военачальников, судей, крупных землевладельцев) привело к возвышению прежде стоявших на вторых ролях торговцев, фермеров, городских буржуа, средних землевладельцев. Это, несомненно, демократизировало всю систему общественных отношений в Соединенных Штатах, привнесло в культуру те элементы демократизма, которых и следовало ожидать от самой большой республики своего времени.

 

Укрепление двухпартийной системы

Невозможно представить себе американскую цивилизацию без двухпартийной системы. В своем современном виде она возникла и укрепилась до Гражданской войны. В 1828 году возникла демократическая партия, а в 1858 году – республиканская.

Основатель демократической партии – президент Эндрю Джексон – заявил в 1834 году, что избираемый всем населением президент представляет весь народ Соединенных Штатов, а каждый конгрессмен – лишь малую часть этого народа. Тогда возмущенный Дэниэл Вебстер, великий оратор, правда, не сумевший победить в президентской гонке, ответил, что Конституция не говорит таким языком, Конституция нигде и никогда не называла президента представителем американского народа, по меньшей мере прямым и единственным.

Эндрю Джексон

Именно этим разногласиям Соединенные Штаты и обязаны созданию двухпартийной системы – одного из важнейших оснований политической культуры страны.

Для того чтобы показать перспективу развития идей Эндрю Джексона, укажем, что у представляющего «новых демократов» профессора Вудро Вильсона в конце девятнадцатого века уже не было колебаний. Он твердо стоял на стороне доктрины, заложенной более чем полустолетием назад генералом-президентом Джексоном, то есть на стороне тех, кто видел в федеральной власти выразителя общенациональных интересов.

Ей, федеральной власти, и решать назревающие проблемы современности. Президент сам их должен конкретизировать в условиях кризиса, Он может взять столько власти, сколько ему покажется нужным. Именно он характеризует баланс сил в определении пределов гражданских свобод, в фиксации законов, в характеристике морального подхода к главным общественным проблемам. Президент является единственным лицом, определяющим внешнюю политику страны. И если народ его поддерживает – он неуязвим, так как вся страна проникается единым пафосом и действует через посредство президентских прерогатив.

В культурном и политическом становлении Америки феноменальное значение имела периодическая печать. Органы периодической печати во множестве возникали во всех штатах, северных и южных, старых и новых. В начале XIX века в США выходило около четырехсот газет. Между ними шла жесткая политическая борьба. Скажем, Гамильтон поддерживал нью-йоркскую «Газету Соединенных Штатов», а его оппонент Джефферсон – филадельфийскую «Национальную газету». Именно в периодических изданиях пробовали перо те, кто позднее составил славу американской литературы. На страницах обсуждались все возможные проблемы, впервые стали появляться научно-популярные статьи. Если ежедневная пресса с неизбежностью плотно завязла в текущей политике, то еженедельники и ежемесячники делали упор на литературу, поэзию, на огромное множество идей, за несколько десятилетий перекочевавших из кабинетов избранных в умы простых горожан.

Определенную роль в культурном развитии Америки сыграло быстрое развитие мореплавания. Из дальних стран по ту сторону Тихого океана бостонские капитаны привозили предметы восточного искусства, бесчисленные вазы, статуэтки, шелк – и, разумеется, увлекательные рассказы о чудесах неведомых цивилизаций. Твердыня пуританизма могла выдержать многое, но не это бесконечное расширение идейного поля, не эту безграничность нового знания, прямо связанного с практикой. С другой стороны, накопление богатств у купцов, формирование целых купеческих династий – Адамсов, Бруксов, Паркменов, Тикноров, которые для образования своих детей способны были пойти на многое, – увеличивало потенциал культурного развития страны.

 

Историческая культура

Главное место в американской историографии постепенно стал занимать гарвардский историк Френсис Паркмен (1823–1893), посвятивший свою долгую жизнь изучению англо-французского соперничества в Северной Америке. Обладая высоким литературным мастерством, Паркмен после многих лет длительного и кропотливого труда создал полуторавековую эпопею военной истории колониального времени. Он представил столкновение Франции и Англии как борьбу королевского деспотизма с конституционной свободой. Характеризуя английские колонии как более совершенные предгосударственные образования, Паркмен подчеркивал, что преимущества в соперничестве на североамериканском континенте были на стороне Англии, ставшей на путь капиталистического развития, а не у абсолютистской Франции, и этим объяснял окончательную победу английских колоний.

Паркмен трактовал исторический процесс в стиле, близком английскому историку Карлейлю, – отдавая предпочтение выдающимся личностям, направляющим ход мирового развития. Паркмен не избежал «антропологического» объяснения конечной победы англичан. В работе «Старый режим в Канаде» он сравнивал «англосаксов» и «французских кельтов». По его утверждению, в германской расе преобладает мужское начало, и потому она наиболее приспособлена к самоуправлению, в отличие от более импульсивных французов, которых всегда восхищает оппозиционность сама по себе и которые, в конечном счете, попадают под ярмо деспотизма. Расистские «аргументы» Паркмена были восприняты теоретиками «тевтонского» происхождения американских социальных институтов.

Френсис Паркмен

Историки романтического направления господствовали в американской историографии до последней четверти XIX века. Романтизм в Америке возник под влиянием одноименного явления в Европе, но отличался от него многими чертами. Банкрофт и его последователи «романтизировали» американскую революцию, представляли ее как путь к высшей ступени национального развития и тем самым ставили США во главе мирового прогресса. Такое изображение американского опыта вело к утверждению особого пути Америки, «американской исключительности». Уже первое поколение «романтиков» нашло своего критика в лице упомянутого выше Ричарда Хилдрета, расходившегося с представителями «раннеромантической школы» по важным вопросам. В дальнейшем романтический историзм в Америке пришел в упадок.

 

Новый тип иммигрантов

Голод в Британии середины 1840-х годов, вызванный загадочной болезнью картофеля и усугубленный некомпетентностью британского правительства, повлек за собой массовое переселение в Америку ирландцев, озлобленных политикой Лондона и ожесточенных в отношении англичан. Это привело к образованию в США первого крупного этнического меньшинства, политически весьма активного, консолидированного и готового противостоять англосаксонской культуре.

В этой обстановке сформировались предпосылки возникновения межнациональной розни, так как в те времена население Америки вовсе не было расположено воспринимать как часть американского общего наследства религиозные убеждения и культурные особенности переселенцев, уже в момент прибытия склонных к противостоянию. Взрывной темперамент бесшабашных ирландцев-католиков наткнулся на жесткое противодействие большинства населения страны, традиционно подозрительного в отношении католицизма. В мае-июле 1844 года произошли первые массовые акты насилия в отношении ирландцев. Родилась проблема различия этносов – постоянная американская проблема с тех пор и до наших дней.

Лишь к середине XX века большинство американских протестантов признало, что католичество не противоречит идее американской национальной идентичности. Свидетельством этому было избрание первого католика – Джона Кеннеди – президентом Соединенных Штатов.

Ирландцы лишь слегка «разбавили» весьма впечатляющую однородность американского общества. К тому времени американцы уже привыкли смотреть на себя как на бунтарей, потрясших основы Британской империи. В отличие от ирландцев, трудолюбивые немцы из самых разных государств не объединенной еще Бисмарком Германии продемонстрировали удивительную способность вливаться и ассимилироваться в новом мире. Значителен был и приток переселенцев из скандинавских стран – европейского оплота протестантизма в мире. Неудивительно, что в Америке эти трудолюбивые граждане не встретили неприязни, Примерно до 1880 года основная масса иммигрантов прибывала в Америку из Британии, Германии, Скандинавии. То был последний массовый поток представителей сравнительно мало антагонистичных наций, легко совместимых с уже установившимся на осваиваемом континенте социально-культурным порядком. В будущем к государственному монолиту подступила иная этническая стихия, но до этого момента пока еще было далеко.

Проблема самоутверждения независимого государства представляла уже чисто исторический интерес. Страна росла в направлении долины реки Миссисипи, а затем – в необозримую даль до побережья Тихого океана. Вопросы независимости Америки, джефферсоновской демократии, определения места государства в атлантическом мире отступили на второй план перед трансформацией континентального масштаба. Направление, в котором формировался интеллектуальный климат, проходили философские изыскания, художественное творчество и литературные поиски, радикальным образом изменилось.

Техническая революция делала путь на запад материка отличным от овладения атлантическим побережьем. По рекам и каналам дымили пароходы, а на повестку дня выступило новое феноменальное изобретение – железная дорога. Демократия президента Эндрю Джексона (руководил страной в 1828–1836 годах) качественно отличалась от демократии Вашингтона – Джефферсона прежде всего тем, что в руках растущего населения Америки были значительно более мощные инструменты овладения природой. В этом контексте преувеличить воздействие промышленной революции на культурное развитие страны просто невозможно. Изменились интеллектуальные интересы, эстетические пристрастия, инструменты распространения идей, социальные институции, особенно в области образования. Новое для Америки – сталелитейные предприятия, строительство железных дорог, огромные текстильные производства – трансформировали как классовый состав населения, так и его вкусы, пристрастия. Возник знаменитый американский «средний класс», носитель идей стабильности, упорядоченной передачи опыта, стремящийся усовершенствовать социальную систему и оптимизировать образование.

С другой стороны, в каждом из штатов были приняты законопроекты, позволяющие облагать налогами новые состояния: так появлялись средства для строительства школ и колледжей. Америка становилась богаче и могла позволить себе многое из того, что было недоступно менее удачливым странам.

Росли города. За полвека Нью-Йорк удесятерил свое население, достигнув полумиллиона жителей. В неведомых прежде городах Цинциннати и Чикаго жило больше горожан, чем во всей Америке эпохи начала независимого существования. Городская культура давала импульс формированию национального самосознания. Массовое производство не могло не отразиться на вкусах и пристрастиях всего народа. Первые проявления консьюмеризма (философии потребления) ощутимы были именно здесь – практически на самой дальней границе западного мира.

Традиционный порядок рушился со скоростью локомотива, пересекающего долину Миссисипи. Телеграф, с одной стороны, и более совершенные печатные машины, с другой, подняли книгопечатание и весь журналистский бизнес на новую высоту. Появилась газета стоимостью в пенни. Образовался невиданный по масштабу инструмент распространения социальных и научных идей, а дух научного приключенчества и феноменальных побед над природой стимулировал исконный оптимизм пионеров – основу их культурного существования.

Еще раз подчеркнем важность обширнейшего притока новых американских граждан, исповедовавших все возможные верования, следовавших всем возможным обычаям и традициям. «Плавильный тигель» Америки работал на полную мощность, но ясно было также, что новые волны поселенцев оказывают влияние на самую душу государства. Число иммигрантов-неанглосаксов побило все прежние рекорды, и характер страны стал соответственно меняться. Золото Калифорнии и свободные земли великих прерий притягивали наиболее энергичных представителей всех рас и народов. Впервые католики обрели видное общественное положение в базово протестантской стране, впервые принципы свободы вероисповедания с необходимостью реализовались в конкретных условиях жизни миллионов людей. В культурном развитии Америки впервые в полную мощь проявились те обстоятельства, что в стране отсутствовала объединяющая всех монархия, что здесь не было класса аристократии, который владел бы политической властью и диктовал все особенности жизни – от норм морали до моды в одежде. И, напротив, по стране бродили сонмы никому неведомых лекторов, пропагандистов, проповедников, работали сотни издательств, выходили в свет тысячи независимых периодических изданий. В каждом городе были общественные школы, в крупных городах появлялись музеи. Почти каждый год страну сотрясали выборы губернаторов, судей, работников легислатуры и т. п.

Чарльз Диккенс

Таким путешественникам, как Чарльз Диккенс, это месиво не внушало симпатии, европейски дисциплинированные умы не воспринимали американскую мозаику и мало чего ждали от нее в смысле культурных достижений. Но трудно было отрицать и огромную живительную силу народа, сумевшего в несколько десятилетий освоить колоссальные просторы; народа, обладающего мужеством, предприимчивостью, трезвостью суждений, способностью к компромиссу, желающего блага своим детям – и не жалеющего средств для воспитания и образования нового поколения.

В первой половине XIX века в американской культуре произошел примечательный слом: вчерашние восторженные поклонники всего французского (рационализм, атеизм, вера в разум, убежденность в происходящем прогрессе) начали менять кумиров. На первый план вышел новый образец для подражания – Германия Канта и Гете, германская «критика чистого разума», германский романтизм, германская система образования. Именно в Германию устремился поток американских студентов, разочарованных католической реакцией мыслителей типа Жозефа де Местра, проповедовавшего необходимость императорской власти и ненавидевшего революцию. В моду входила германская трансцендентальная философия, и вместе с ней – такие поклонники немецкой культуры, как англичанин С. Т. Кольридж, такие певцы феодального романтизма, как Т. Карлейль.

Лидирующим в культурном и экономическом отношениях регионом Америки продолжали оставаться Северо-Восток, Новая Англия и срединные штаты. Отсюда шли все культурные нововведения, в огромных городах этого региона формировались литературные вкусы и художественные пристрастия. Здесь воцарилась прикладная наука, в местных университетах росли те, кто давал Америке новые идеи, нес новое слово.

Им предстояло доказать, что политическая демократия и индустриальный подъем совместимы – это была принципиально новая постановка вопроса по сравнению с аграрной политикой Джефферсона, – и что демократия универсальна и жизнеспособна даже в том случае, если несет значительное социальное расслоение.

В созидании культуры нового типа наука объединялась с американской деловитостью. Селекция семян, система орошения, овладение пространством при помощи железных дорог, рационализация фабричного производства, новые невиданные станки – все это резко меняло культурное лицо страны, впервые обнаружившей благо массового производства. Природа стала полем битвы, познание ее законов способствовало продвижению целой нации вперед. Именно наука дала вполне рядовому американцу подлинно революционное представление о мире как арене постоянного приложения разума, непрерывной оптимизации человеческих действий, неустанного продвижения в борьбе с уязвимостью и нищетой.

 

Северо-Восток выходит вперед

В результате целого ряда идейных преобразований и смены приоритетов связь с английским и французским Просвещением очевидным образом ослабла. Прежние духовные ориентиры – Лондон и Париж – уступили место германским университетам. Если теперь американцы и читали Карлейля и Колриджа, знакомясь с передовой английской мыслью, то параллельно они сверялись с германскими ориентирами, особенно с прессой и встречавшимися в немецких источниках комментариями. Своеобразным лидером американских германофилов в это время стали профессор Тикнор из Гарварда и уже упомянутый историк Джордж Банкрофт. Германское влияние на американскую культуру проявлялось через произведения Гете, Шиллера, Канта, Гердера – во всей их поэтической и философской силе.

Именно в это время в полной мере сказалось то обстоятельство, что Соединенные Штаты никогда не имели своего Средневековья и американцам были чужды Вальтер Скотт или герои Виктора Гюго. Жителям Штатов было бессмысленно искать в своей истории аналоги Айвенго или Мальборо, Нельсона или Наполеона. В то же время романтизм немцев привлекал силой непосредственного чувства.

Как уже говорилось, Северо-Восток стал богатейшим регионом независимой страны, и именно здесь университеты формировали современного человека. Неудивительно, что и литература, дитя достатка и досуга, возникла именно здесь, причем это уже был корпус по-настоящему оригинальных произведений.

Нужно при этом отметить, что быстрая индустриализация Америки, особенно Севера, вызвала крушение прежних, традиционных устоев жизни, а значит, и культурную реакцию. Один из властителей дум современников, Генри Торо, демонстративно ушел от дымных труб в леса. Другие художники, мыслители начали борьбу с бездушным индустриализмом, не покидая индустриальных центров. Американские писатели решительно заняли место основных поставщиков интеллектуального продукта для американских читателей. Если еще в 1820 году лишь треть печатаемого в США принадлежала американским авторам, то в середине века эта цифра достигла уже восьмидесяти процентов: Америка обрела когорту писателей и журналистов мирового уровня.

Невероятный успех сочинений Фенимора Купера и Натаниэля Готорна сделал их звездами мировой величины, а американскую литературу в целом поднял до высшего уровня современности. Где еще в мире автор мог похвалиться миллионным тиражом своих книг, подобно Гарриет Бичер Стоу с ее «Хижиной дяди Тома»? Это был результат и подъема благосостояния, и роста культурного уровня в стране. Молодые люди в городах могли теперь делать культуру смыслом своей жизни – для этого уже существовали объективные обстоятельства, среди которых были вышеупомянутые материальные факторы. Возникла также и профессиональная литературная критика, имеющая перед глазами мировые стандарты, а не колониальную упрощенность прежних поколений.

Следующая культурная эпоха проходила под девизом «Прочь имитацию». Это раньше американские дома строились на европейский манер, на книжных полках стояли зарубежные авторы, а собственно американские вкусы определялись «прошлым и далеким». Но ведь дух творит везде, где он жив. И художник должен иметь свои, а не заемные идеалы. Таким собственным эстетическим идеалом для американских деятелей искусств стало сочетание красоты, удобства жизни, величия мысли и удачного ее выражения. Начиная с 1820-х годов столица страны – Вашингтон – стала в массовом порядке покупать картины и скульптуры, украшая новую республику.

Гарриет Бичер-Стоу, 1811–1896. Писательница, аболиционистка, автор всемирно известного романа «Хижина дяди Тома». Гравюра, 1853

Деятели культуры порой существовали между Новым и Старым Светом. Так, Эммануэль Готлиб Лойтце провел детство в Филадельфии, но затем вернулся на родину предков, в Дюссельдорф, и стал своего рода культурным послом Соединенных Штатов, принимая у себя американских художников. Он охотно и плодотворно писал картины из американской истории, эпизоды Войны за независимость. По возвращении в США он получил комиссию на украшение только что отстроенного в Вашингтоне Капитолия.

 

Фенимор Купер

Быстрое распространение поселений в западном направлении и стремительный идейный рост влияли на культурное созревание нации, Американские писатели руководствовались общим правилом, согласно которому им не следовало имитировать европейские образцы. Собственно, в этих словах и заключался манифест американской зрелости, Из-за «европейской пуповины» он не мог появиться и быть осознан ранее; но возник, когда США, отстояв свою независимость во второй войне с Англией (1812–1814), стали еще более успешно конкурировать с ней в промышленности, науке и культуре.

Очевидная независимость и самостоятельность американской культуры сказалась, возможно, прежде всего в выборе тем, столь оригинальных у Фенимора Купера, Вашингтона Ирвинга, Натаниэля Готорна. Тематическое своеобразие принесло писателям удачу. Если бы они начали состязаться с Бальзаком и Вальтером Скоттом, «европеизируя» свои сюжеты, то их шансы, скорее всего, были бы невелики. Но они обратились к оригинальным сюжетам, незнакомым европейским гениям, – и тем заложили прочный фундамент на долгие десятилетия.

Под пером Фенимора Купера (1789–1851) возникла галерея образов, по которым мир безошибочно «узнавал» и узнает Америку: пионеры, индейцы, граница, дикая природа, работорговля, шпионы, пираты, необычные женщины. Америка выступила в индивидуальном обличье, ей открылась собственная судьба, а американская культура способствовала смягчению острых углов жизни, воспитывала, образовывала, представляла страну чужеземцам.

Джон Уэсли Джарвис. Джеймс Фенимор Купер, 1822

Именно тогда на столах американцев рядом с Библией появился «Кожаный чулок» Фенимора Купера. Мир быстро признал значение нового культурного феномена. Английский писатель Уильям Теккерей считал Купера ровней Скотту и Гюго. Позднее Джозеф Конрад назвал Купера своим учителем. Существуя в той же системе ценностей, реалист Бальзак провозгласил, что Скотт – писатель «от истории», а Купер – «от природы». Возможно, важнее оценок великих мастеров была возникшая – и не исчезающая с тех пор – любовь всего читающего мира к американским героям Купера. Новая американская литература поселила в душах жителей старого мира чувство симпатии. Теперь уже все знали об энергичных и добрых людях, осваивающих новый континент. Вместе с Чингачгуком завоевывала симпатии и американская демократия.

 

Первые шаги искусства

А рядом зрела национальная живопись. Восхитительный живописец Калеб Бингхэм (1811–1879) выставил в 1845 году свою картину «Торговцы мехами» в Американском союзе художников (Нью-Йорк) наряду с полотнами на схожую тему индейцы и меха. Американская публика впервые увидела далекий штат Миссури, трапперов границы, нередко женившихся на индианках. Меховой торговлей занимались, уже путешествуя на пароходах, а не на каноэ. В Нью-Йорке Бингхэма называли «певцом Запада», сумевшим воплотить дух коренных жителей Миссури, Теперь на Атлантическом побережье говорили: после Купера и Бингхэма появилось нечто, что отличает американскую культуру от прочих.

Заострим внимание: Бингхэм учился в Филадельфии, здесь покупал приглянувшиеся предметы искусства, копировал классику, искал свой стиль. Получив признание, художник вернулся в Вашингтон, где создал три портрета Генри Клея – одного из ведущих политиков своего времени.

Калеб Бингхэм. «Сборщики меха плывут вниз по Миссури», 1845

По-настоящему «американским характером» характеризуется живопись другого мастера – Уинслоу Гомера (1836–1910), в работах которого чувствуется психологическое напряжение и типичная для реалистов острота художественного фокуса. Пик его известности пришелся на более поздний период – на время после Гражданской войны.

Только самые первые произведения изобразительного искусства в США имели библейские сюжеты. В отличие от Европы, классическая мифология и античная история не пользовались здесь широкой популярностью. Предпочтительнее были натюрморты, портретная живопись, пейзажи. Художник Томас Коул (1801–1848) заметил, что живописцы, пишущие здешние ландшафты, имеют несравненное преимущество перед приверженцами традиционной европейской образности. Природа здесь действительно была нова для искусства – никакой чересполосицы, никакого вмешательства человеческих рук – и ждала своих певцов, Такие художники не замедлили явиться.

Любимым местом Коула была долина Гудзона, почти девственная в те времена. В 1839 году он стал главой нью-йоркского объединения «Поклонники Аполлона», позже переименованного в Американский художественный союз. Здесь постоянно проводились аукционы, собирались любители американской живописи, тогда еще пребывавшей в колыбели.

В эти же годы Коул основал и «Школу реки Гудзон», помогавшую обрести свою аудиторию оригинальным американским талантам – таким, например, как Фредерик Эдвин Черч (1826–1900), обессмертивший водопад Ниагару в одном из самых знаменитых полотен («Ниагара», 1857), Картина производила настолько поразительное впечатление, что в одиночестве экспонировалась в специальном зале Нью-Йорка. Ее называли лучшей, возбуждающей всю полноту чувств работой, созданной американцем. Именно с этого времени Ниагара стала своего рода эмблемой Америки, привлекающей массы туристов. Но Черч не стремился к этой цели. Его идея была иной: художник как бы стоит в одиночестве перед «восьмым чудом света», пораженный силой природы. Радуга дает водопаду своеобразное новое измерение. Даже Чарльз Диккенс, скептически, как уже упоминалось, относившийся к идее американской культуры в целом, заметил, что созерцание полотна породило в нем ощущение близости к Создателю.

Томас Коул. Водопад Каатерскил. 1826

Галереи Нью-Йорка с успехом продавали полотна Фредерика Эдвина Черча. Благодаря его поразительным ландшафтам стала очевидна подлинная мощь американской природы.

Америка давала художникам возможность увидеть невообразимые природные чудеса и феномены. Живописец Мартин Джонсон Хед (1819–1904) увидел и воплотил изысканную прелесть ферм атлантического побережья (Род-Айленд, Нью-Джерси), и на его полотнах запечатлены безграничные луга и светлые ручьи, небольшие стада коров, Высокое небо у американских пейзажистов никогда не бывает грозовым, свет льется отовсюду. Все располагает к безмятежному размышлению. Не зря эту школу назвали «люминистами» (от латинского lumen – «свет») – любителями изображать потоки света.

Очередным шагом вперед стала восхитительная картина Джорджа Калеба Бингхэма «Сборщики меха плывут вниз по Миссури» (1845). Прелестное раннее утро, контраст между деревьями и рекой, угасающий туман, две ярко одетые фигуры. Здесь царствует миф о простой, счастливой деревенской жизни. В Нью-Йорке картину купили за жалкие 75 долларов; сейчас она украшает национальную галерею.

Подчеркнем, что в некоторых странах, в частности в Америке, разговор о национальной школе в изобразительном искусстве возник после вспышек освободительного движения или войн за независимость. Достоинство народа, осознавшего себя свободным, требовало выражения в эстетической сфере. К тому же во второй половине XIX столетия реализм помогал осознать самоценность и огромную значимость обычной жизни, прекрасной, несмотря на несходство с античной историей или мифом.

Так было и с художниками, жившими в Соединенных Штатах Америки. Ясный ум и преклонение перед реальным миром, его красотой, изменчивостью, простотой и поэзией сформировало мировоззрение Джеймса Эббота Мак-Нейла Уистлера (1834–1903). Мальчиком он жил в России, отец работал на строительстве железной дороги между Москвой и Петербургом. Юный Джеймс посещал занятия в Петербургской Академии художеств. После смерти главы семьи вдова и сын вернулись на родину. В 1855 году Уистлер переехал в Париж. Там он познакомился и сблизился с Эдуардом Мане, выставлялся вместе с ним в Салоне отверженных, организованном Наполеоном III в 1863 году. Резкая реакция публики, не желавшей принять новое искусство, раздражала новаторов, начинавших вести себя с буржуа вызывающе, с оттенком презрения, Добавилось и то, что произведения Уистлера были разруганы английским искусствоведом Рескином. В описании Анри Перрюшо (книга «Жизнь Мане») Уистлер выглядит как «эксцентричный джентльмен, нарочито манерный, не лишенный заносчивости: нетерпеливо поигрывая моноклем и немного гнусавя, он пересыпает свою речь язвительными репликами; пронзительный хохот еще подчеркивает нарочитую нагловатость его слов». А искусство его было вдумчивым, поэтичным и очень искренним, Эти качества проявились прежде всего в портретах современников – причем постепенно для Уистлера цветовые соотношения стали не менее важными, чем психологическая характеристика модели. Недаром некоторые портреты названы по соотношению цветов, а не только по имени изображенного на них человека («Портрет мисс Сайсли Александер. Композиция серого с черным», «Портрет мистера Карлейля. Гармония серого с зеленым»).

Эдвин Черч. «Ниагара», 1857

Джеймс Уистлер. Принцесса с веером

В творчестве Джона Сингера Сарджента (1856–1925) эстетика психологического портрета уживалась со следованием традиции парадных изображений, поверхностных, но роскошных. Особенно интересны работы, на которых Сарджент изображает детей: непосредственные и полные очарования, они написаны ярко, живо, порой даны в мимолетном, сиюминутном повороте и движении.

Художник пробовал одну манеру за другой, переключаясь с салонной живописи на импрессионизм, с этюдной манеры на жанровые картины. Пожалуй, такое вживание в открытия современности можно назвать основным художественным принципом американской живописной школы.

Эпоха словно толкала художников к восприятию и осмыслению открытий, сделанных коллегами. А Сарджент был предрасположен к такой адаптации еще и тем, как складывалась его жизнь. Выходец из состоятельной семьи (отец его был врачом), юноша, рано проявивший способности к рисованию, сначала учился в Риме у Карла Уэша, американца немецкого происхождения, затем поступил во флорентийскую Академию художеств, после этого переехал в Париж, учился в Школе изящных искусств, затем перешел в студию модного портретиста Каролюс-Дюрана. Путешествие от одного живописного языка к другому отразилось на его работах: мы то видим «импрессионистские» полотна в духе Мане или Уистлера, то с удивлением обнаруживаем на портретах приемы, свойственные великому испанцу Веласкесу то вдруг наблюдаем след увлечения Пюви де Шаванном. А в портретах заметна близость к английским прерафаэлитам – а отсюда один шаг до ар-нуво или модерна.

Сарджент – салонный художник, признанный парижским жюри в 1878 году, член Национальной Академии Нью-Йорка, Королевской Академии художеств Лондона, кавалер французского ордена Почетного Легиона. И хотя он иногда слишком увлекался внешними эффектами (блеском драгоценностей или фактурами дорогих тканей), его моделям все же присуща элегантность и неподдельное изящество. Американской национальной школе живописи вообще свойственен легкий налет иронии, с которым художники относятся к «сильным мира сего»: богатые заказчики изображены такими, какими являются на самом деле, порой они выглядят самовлюбленными, хищными, туповатыми, неискренними. Зато и современники-интеллектуалы предстают перед нами во всей сложности психологических особенностей – как знаменитый писатель Роберт Льюис Стивенсон на портрете работы Сарджента.

В американском искусстве шла ассимиляция важнейших открытий в живописи. С одной стороны, художники заимствовали язык романтизма, создавая условные работы, окрашенные мистическим чувством, Быть может, в американском искусстве даже раньше, чем в европейском, начали оформляться зачатки символизма. С другой – нарождалось реалистическое направление, которое выразилось в живописи художников «Школы реки Гудзон» («Гудзонской школы»). Название школе дало место, где живописцы любили делать этюды. Конечно, только на Гудзоне они не сосредотачивались, ездили по штату Пенсильвания, Нью-Йорк, пользуясь живописностью Новой Англии. Причем в целом ряде случаев романтическое, символико-мистическое и реалистическое начала в их работах сливались – как в творчестве Санфорда Робинсона Гиффорда (1823–1880), писавшего виды великой реки на закате, на восходе, в солнечные дни и в дождь, добиваясь живой выразительности каждого созданного образа.

Как уже говорилось, основателем «Гудзонской школы» был ученик великого английского пейзажиста У. Тернера Томас Коул, который совмещал необузданные эмоциональные порывы, романтические, мистические настроения с тщательным, педантичным следованием «натуре». Считается, что честь открытия красоты реальной американской природы – ну во всяком случае, в Новой Англии, – принадлежит именно ему. Коул даже построил себе поместье на берегу Гудзона с тем, чтобы быть в полном смысле «ближе к природе», ни на минуту не отвлекаясь от своей величественной и мощной модели.

А поместье Фредерика Эдвина Черча, одного из учеников Коула, находилось на другом берегу. Черч интересовался не только мирными, располагающими к созерцанию окрестностями Гудзона. Он много путешествовал по стране, не останавливаясь перед опасностями, и в результате перед взорами ошеломленной публики представали то вулканы, словно готовые начать извергаться, то айсберги северных вод, то Ниагарский водопад, ужасающий и притягивающий в своем величии. На некоторых холстах живописец показывает и природную катастрофу – как, например, извержение вулкана в Андах, вызывавшее у современников ассоциации с социальными катаклизмами, происходившими тогда в американском обществе.

Символическое начало в пейзаже присуще и Альберту Бирштадту (1830–1902). Он родился в Германии, в 1832 году его семья переехала в США, а учиться будущего художника отправили в Дюссельдорфскую Академию художеств. С 1857 года живописец принимал участие в американских художественных выставках, а когда ему исполнилось тридцать лет, стал действительным членом Национальной Академии дизайна в Нью-Йорке. Огромные полотна с изображенными на них горами, пиками, похожими на башни, горными озерами, лесами, Сьерра-Невада, «красные леса» Калифорнии в исполнении Бирштадта вызывали в 1860-х годах всеобщее восхищение.

Бирштадт сосредоточился на изображении природы американского Запада – во многих местах дикой, не освоенной людьми. Часто он рисовал и писал индейцев в их исконных условиях жизни: по-своему и этот художник отдал дань поиску «естественного человека», свойственному романтикам. Критики порой упрекали живописца в злоупотреблении оптическими и цветовыми эффектами, но для него это было органичным проявлением творческого темперамента, а не стремлением к быстрому успеху.

К «Школе реки Гудзон» был близок Роберт Скотт Дункансон (1821–1872). Его популярности в США способствовала монументальная роспись, выполненная им в одном из общественных зданий Белмонта, Позже, завоевав прочную популярность, Дункансон путешествовал по Канаде и Европе, был в Италии, Англии, Шотландии. К молодым примыкали и мастера, принадлежавшие к старшему поколению, как Алван Фишер (1792–1863), начинавший как классицист, но почти сразу избравший романтическую живопись и пейзаж как наилучшее средство самовыражения. Знакомство с творчеством художников парижского Салона сделало Фишера «американским парижанином» – так звали его современники. К французской и английской традиции тяготел и Джон Кенсетт (1816–1872), учившийся в Париже и в Лондоне, избравший для своей живописи окрестности Нью-Йорка. Замечательны сделанные им виды Ниагары: художник очень тщательно выстраивал пространственные отношения в своих работах, благодаря чему возникает на них особое ощущение объема.

Той же цели добивался и Чарльз Кодман (1814–1900), последовательный романтик, приверженец синтеза романтического и реалистического начал. Что же касается Джеспера Кропси (1823–1900), то он, так же как и Кенсетт, находился под сильным влиянием английской традиции – только не Тернера, а Констебля. Не забудем, что революция в пейзажном жанре произошла не где-нибудь, а в Англии, чье воздействие на культуру Америки огромно. У Констебля Кропси научился более непосредственному видению и воспроизведению натуры, реалистическим световым эффектам, его работы более жизненны, чем у многих современников, иногда даже трогательны. То же самое можно сказать и о работах Дэвида Джонсона (1827–1908), соученика и единомышленника Кропси, или Джона Денисона Крокера (1822–1907), который был не только живописцем, но и ювелиром, и владельцем ресторана. Причем на всех поприщах он достиг успеха – известный пейзажист «Гудзонской школы» и портретист, он руководил сетью закусочных и патентовал новые приспособления для приготовления пищи.

Чарльз Кодман. Пейзаж, 1830

Было бы трудно говорить об американской национальной школе, если бы художники не организовывали, как это всегда было принято в Европе, своих студий, ателье, мастерских и не давали бы уроков любителям и профессионалам. Так, художник Джон Касилир (1811–1893) учился у Ашера Дюрана и у Джона Кенсетта. У своих учителей он заимствовал подход к пейзажу прежде всего горному – топографическую точность, узнаваемость, сопряженную с эмоциональностью. Ашер Браун Дюран (1796–1886) был прекрасным гравером (его гравюры использовались для денежных купюр) и профессионалом высочайшего класса, что лишний раз подтверждается его членством и в Нью-Йоркской Художественной ассоциации, и в Национальной Академии дизайна. Как и Крокер, Дюран был удачливым бизнесменом, но в некоторые периоды жизни оставлял дела и занимался только живописью – в основном портретной, но также и пейзажной. А в конце жизни и вовсе оставил бизнес, целиком посвятив себя искусству. Что же касается Уильяма Холбрука Берда, то он занимался изобразительным искусством, работая в пейзажном жанре.

В целом жажда обрести национальную пейзажную школу стала ведущей чертой культуры США. Одним из наиболее талантливых художников этого направления стал Уинслоу Гомер. Это был первый американский живописец мирового уровня. Начал он свою карьеру газетным иллюстратором (сотрудничал в «Харперс Уикли»). Влекла его к себе и фотография. Первая известная работа Гомера – «Долгий завтрак» (1869).

Уже упомянутый выходец из Массачусетса Альберт Бирштадт начал в 1859 году писать серию пейзажей Дальнего Запада – каньоны, прерии и горы. Его работы оказали несомненное воздействие на Европу, воспламенив ее артистическое воображение. Замечательно, например, полотно «Среди гор Сьерра-Невада в Калифорнии» (1859). По мнению газеты «Бостон Пост», Бирштадт изображал американскую природу такой, какой она была на самом деле. Его картины с успехом выставлялись в Берлине и Риме. Под воздействием его живописи возникали идеи космического, планетарного толка, вроде выраженной Джоном Салливаном: он писал, что очевидное предназначение американцев и состоит в освоении континента, данного самим Провидением для все новых миллионов жителей. Через посредство Бирштадта европейцы начали знакомиться и с обожаемым им Тернером.

В США постепенно появлялись меценаты национального искусства, Это Альбин Адамс из Уотертауна или группа финансистов строительства дороги «Сентрал Пасифик». Тем временем историк Паркмен возвестил всему миру о суровой и естественной поэзии диких уголков Америки.

Страна любила природу. Йеллоустонский национальный парк был одним из первых проектов сбережения в первозданном виде облика наиболее живописных частей Америки. А затем последовало решение сохранить под именем Йосемитского национального парка калифорнийскую Сьерра-Невада. В Нью-Йорке Фредерик Лоу Олмстед, ландшафтный архитектор, спроектировал и создал для горожан Центральный парк.

 

Эмерсон

Молодой поросли будущих американских гениев были близки принципы индивидуализма. Грядущие таланты Америки переключились на изображение природы, обратились к внутренним ресурсам искусства в надежде создать национальную культуру, основанную на уникальности американского исторического и духовного опыта. Лидером этого движения, человеком разносторонне талантливым, был Ралф Уолдо Эмерсон (1803–1882).

Своего рода вторую декларацию американской независимости – на сей раз интеллектуальной – Эмерсон провозгласил в 1837 году. Он писал, что на исходе третьего десятилетия века период культурной зависимости, долгого ученичества, скрупулезного и внимательного освоения опыта других стран подходили к концу. Миллионы американцев, вступивших в жизнь, не могли уже насыщаться, так сказать, остатками зарубежных пиршеств. Происходили такие события, которые воодушевляли на самостоятельное творчество. И появлялись небывалые ранее творческие подходы, делались открытия, зовущие к новому творчеству. Порыв к созиданию отражал спонтанное и органическое чувство добра и справедливости, воцарившееся в душе и разуме американцев.

Со всей страстью Эмерсон, провозгласивший зрелость американской культуры, призывал к решению мировых проблем человека – здесь, на американской земле, вырабатывая собственный подход к мирозданию, а не легковесно подражая иным нациям, не совершая «обязательные» путешествия в Европу, не занижая значимость собственного американского опыта.

Первоначально Эмерсон готовил себя к карьере унитарного священника (унитарная церковь отличалась исключительной терпимостью). Но впоследствии на него оказала глубочайшее воздействие философия великого француза Мишеля Монтеня, которая как бы призывала американского мыслителя обратиться к природе. Бесстрастная божественность, распространенная в космосе, побудила Эмерсона внимательно присмотреться и к восточным религиям, в частности, к индийской Вишну-Пурана. Достижение спокойной безмятежности стало его задачей и принципом.

Ралф Уолдо Эмерсон

В середине 1830-х годов Эмерсон написал своего рода манифест, обращенный к лучшим, наиболее культурным людям своего поколения («Обращение Фи Бета Каппа» – в названии употреблено старейшее корпоративное прозвище американских студентов и выпускников колледжей). Он обращался к новому историческому типу людей – поколению «американских ученых». Один из его талантливых единомышленников, Оливер Уэнделл Холмс (старший), и приветствовал этот манифест как интеллектуальную декларацию независимости. Собираясь в одном из городов Массачусетса – Кембридже или Конкорде, духовно близкие молодые люди объединялись вокруг того, что может быть названо первой самостоятельной американской «научно-философской школой». В нее вошли писатели и ученые Генри Торо, Натаниэль Готорн, Оливер Уэнделл Холмс, Орестес Браунсон, Маргарет Фуллер, Теодор Паркер, Джонс Вери, Элизабет Пибоди.

Не все согласились с тезисом Эмерсона, что церковь мертва и все формы священнического служения являются анахронизмом. Но авторитет лидера был огромен. Лучшая часть думающих людей Америки (заметим, что речь идет об интеллектуалах, раздвигающих горизонты цивилизации в старейших штатах, не тратящих силы и энергию на борьбу с дикой природой на западной границе) долго хранила верность естественно появившемуся главе интеллектуального сообщества. Статьи Эмерсона, его эссе и лекции, заложив основы мышления, оказались своеобразным краеугольным камнем американской культуры. Эмерсон был признан лучшим в своем поколении: он первенствовал как оратор, мыслитель, писатель, в чьих произведениях оригинальные суждения удивительно и талантливо соединялись с принципами восточной космогонии и германской философии.

Эмерсон считал, что признаком культурной зрелости Америки является выход на арену общенационального поэта – Уолта Уитмена. Эмерсон рассылал друзьям «Листья травы» Уитмена с припиской, гласившей, что американцы, находившиеся за границей, могут возвращаться в родную страну, где появилась настоящая поэтическая личность. Самому поэту Эмерсон написал, что созданное им есть самое выдающееся проявление ума и мудрости, высказанное Америкой. И если мир прежде зачитывался Теннисоном, то во второй половине века даже в далекой Японии читали Уитмена. А рядом уже высились такие столпы мировой культуры, как Генри Дэвид Торо, впервые в Новое время сознательно порвавший с суетой и ушедший в леса, бросивший вызов и церкви и государству, призвавший к естественной жизни. Это была талантливая и эмоциональная реакция на наступавший век машин, провоцирующий и усиливавший отчуждение людей друг от друга.

Эмерсон назвал Торо воплощением подлинно американских качеств, Сам Эмерсон был, пожалуй, первым в этом поколении американцев, кто встал вровень с высшими проявлениями мировой культуры своего времени. Он говорил об эволюции в природе задолго до Дарвина и о социальной революции задолго до Спенсера, Маркса и Энгельса.

Эмерсон обладал счастливым талантом объединять людей, и скоро яркое скопление индивидуальностей собралось под эгидой «Трансцендентального клуба». Такая Америка уже никак не могла считаться «провинциальной». Впервые заокеанские умы следили за расположившимся на «Ферме Брука» «Трансцендентальным клубом», где выдвигались идеи всемирного значения. Мир внимал историческому оптимизму Эмерсона и зачитывался глубоким пессимистом-психологом Готорном, вплетавшим оригинальную американскую литературу в общемировой венок поэзии.

 

Герман Мелвилл

Новую славу американской литературы укрепил гений Германа Мелвилла (1819–1891). Роман «Моби Дик» навсегда останется одной из вершин американской культуры, достойной сагой новоанглийских мореплавателей.

В его творчестве мифы пронизывают все, Причем мифы не одного народа, страны, материка. Наибольшую роль играет мифология греков и Ветхого Завета. С их помощью Мелвилл решает главную, онтологическую проблему своего творчества – взаимоотношения Человека и Всевышнего. Народы давно ушедших времен, обитатели разных континентов плотно заселяют пространство главного романа Мелвила – «Моби Дик». В этой пестрой толпе действуют персы, греки, египтяне, турки, венецианцы, перуанцы, филистимляне, гавайцы, иудеи, датчане, англичане, голландцы, халдеи, испанцы, жители Азорских островов, мидийцы и даже «златокудрая черкешенка», и исчезнувшие хетты.

Герман Мелвилл

Экипаж корабля «Пекод» – это подлинный интернационал. Плавание «Пекода» – история современного Мелвиллу человечества. Оно начинается с рождества Христова. С самого начала романа автор дает читателю варианты общения человека с Богом. Это моления, проповедь, «рамадан». Писатель никогда не довольствуется только повествованием. Он вновь и вновь повторяет излюбленные мотивы, на основе риторических приемов выстраивая своеобразную структуру произведения.

Все персонажи Мелвилла так или иначе наказаны Богом. Своему главному герою он дает имя библейского царя Ахава. История этого царя также связана с предупреждениями, непослушанием и наказанием. Несколько раз повторяет Бог через пророка Илию об уклонении Ахава с истинного пути. Однако Ахав не внемлет пророчествам, упорствуя, продолжая и даже увеличивая свои прегрешения. В результате – позорная, страшная смерть: Ахав не способен что-либо слышать.

В изображении Мелвилла другой герой, Прометей, обладает как бы двумя сторонами единой личности – это коварный и хитрый, но в то же время заблудившийся, искренний и благородный в своих побуждениях человек. С его помощью легче всего понять капитана Ахава. Внимательное прочтение текста книги позволяет увидеть, что наряду с открытой линией «Книги Ионы» своеобразной формулой умолчания идет другая книга Ветхого завета – «Книга Иова». В конце плавания «Пекод» встречается с кораблем под названием «Рахиль», чей капитан оплакивает своего сына. Библейский миф об Ионе позволяет Мелвиллу сформулировать Идею Служения.

Многослойность присуща всем художественным явлениям в «Моби Дике». И во всем этом есть что-то от шутки.

Метафора в «Моби Дике» присутствует как на макро-, так и на микроуровне. Удивительна метафора «корабль-человек». Сфинкс и пирамиды – устойчивый символ Высшего в творчестве Мелвилла. И убить кита – не значит приблизиться к высшим законам. А мир – это океан, ведь есть какая-то непонятная, таинственная прелесть в море, чье ласковое смертоносное колыхание словно повествует о живой душе, таящейся в темных глубинах.

Свободен ли человек в своих поступках, или он марионетка в руках высших сил? Писатель-философ Герман Мелвилл первым в американской культуре поставил этот вопрос. Энциклопедизм «Моби Дика» поражает. Американская культура сделала с ним важный шаг вперед.

 

Topo и другие

Ближайшим сподвижником и самым талантливым продолжателем идей Эмерсона стал Генри Дэвид Торо (1817–1862), его ученик, сосед и коллега. Он заручился помощью прогрессивных издателей, готовых печатать его работы, и к нему благосклонно отнеслись жители и власти его родного города Конкорд – даже сборщики налогов, которым Торо отказывался платить.

Торо жил в «естественном мире» – в мире природы Новой Англии, Он отрицал низменность буржуазных взглядов на мир, на индийского Брахму смотрел как на воплощение трансцендентализма. Именно отталкиваясь от естественных ценностей, хотел он начать философское обновление общества, полного несообразностей.

Как и его друг Эмерсон (а впоследствии также и Уитмен), Торо был своего рода проповедником индивидуализма. Он призывал порвать связи с обществом, не способным решить базовые человеческие проблемы, и создать свой собственный мир неколебимой безмятежности. «Уолден, или Жизнь в лесу» – тоже своего рода манифест американской культуры.

Это произведение по сию пору является знаковым для Америки. Перед нами целая философия, предписывающая не сопротивляться течению дней, плыть по течению, погружаясь в глубинные тайны натуры, быть свободным во всем – от дыхания до высоких мыслей. Торо поселился в почти девственном лесу, ведя дневник и «очищаясь» от цивилизации. Благодаря ему примитивизм не потерял своей необычайной привлекательности. Он в определенном смысле пошел дальше Эмерсона. Отныне каждое поколение американцев ссылалось на него, если восставало против установленных норм. «Уолден» приобрел вес «новой Библии». Гражданское несогласие черпало из него мотивы вдохновения.

Спокойное, даже вялотекущее действие «Уолдена» революционизировало устоявшееся миропонимание своим отношением к властям, к традиционным нормам, к правилам социально отрегулированной жизни. Это скрытый под листвой дубрав призыв к восстанию против всего, что покушается на человеческое естество. При этом Торо – несомненный поэт. Он облекает свой текст в форму, которую трудно забыть. Аллегория всегда живет в его строках, даже путевые заметки волнуют и радуют.

Генри Дэвид Topo

Американские трансценденталисты изумленно смотрят на созданный Богом мир. При этом их относительно мало волнует гражданское общество, народ как таковой, личность как величайшая ценность, Стремление постичь связь времен в их философии почти неощутимо, Словно Брахма взял колесо истории в свои руки: прошлое, настоящее и будущее слились в одно, и художник пасует перед социальными вопросами. Он созерцатель и философ, но не революционер и не социальный инженер.

Возможно, на формирование подобного мировоззрения подействовал окружающий мыслителей мир. В Новой Англии ничто особенно не напоминало о седой древности, о легендах и преданиях, клятвах и заветах: вот, по сути, оборотная сторона отсутствия в американской культуре феодального прошлого, которое можно было бы романтизировать, сделав его источником героических мотивов. Народ как таковой лишался величия всемирного деятеля: спокойная, размеренная жизнь гасила великие порывы. Вокруг не было ни замков, ни старинных домов, мир выглядел первозданным, не было и руин, порождающих легенды (при этом, правда, Вашингтон Ирвинг демонстрировал недюжинный юмор, пародируя вечно бродящих в развалинах лирических героев английской поэзии). Даже церкви всюду были недавно построенными.

Особенностью Соединенных Штатов было наличие единого языка с наиболее культурно развитой частью Европы. В отсутствие прав на интеллектуальную собственность американские издатели без малейших колебаний перепечатывали крупных английских авторов, что, с одной стороны, способствовало идейному и духовному обогащению Америки, а с другой – «подавляло» местную литературу, сразу же очень высоко поднимая планку. И, разумеется, для американских литераторов слово английской критики было неимоверно важным. Английские журналы на какое-то время словно овладели судейским жезлом, милуя и карая поднимающуюся до мирового уровня американскую культуру.

Показателем обращенности к литературному миру Лондона может служить, в частности, и то, что выпускаемая с 1841 года американским издательством «Хармер» серия мировых романов в своих шестистах томах содержала лишь восемь написанных американскими авторами. Пиетет перед культурой Старого Света мы видим даже в оригинальнейших произведениях Генри Лонгфелло (1807–1882), создателя «Гайаваты», Восхищение традициями Данте и Шекспира являлось отличительной чертой американской культуры периода до начала Гражданской войны, В области исторической литературы это заметно сказалось в творчестве упомянутого Вашингтона Ирвинга (1783–1859), создавшего биографию Колумба, влюбленного в Испанию; в работах Банкрофта, поклонника германской исторической школы; в сочинениях Джеймса Мотли, создателя истории Голландии. В годы, когда будущая королева Англии Виктория получала образование, знаменитый английский писатель, историк и политический деятель Томас Бабингтон Маколей рекомендовал знакомиться с историей испанской литературы по работам американца Джорджа Тикнора.

Абсолютное господство романа как ведущего литературного жанра не могло установиться, поскольку умами владели и гениальные поэты – Альфред Теннисон и Виктор Гюго в Европе и Генри Лонгфелло в Америке. Они поражали воображение современников своей лирикой, буйством и причудливостью фантазии.

В Соединенных Штатах Лонгфелло был не менее популярен, чем Теннисон в Англии. Среди его несомненных заслуг – и перевод «Божественной комедии» Данте, и создание той фантастической лирики, которая была не менее популярной, чем индивидуализм Эмерсона.

Важно отметить, что американское общество, менее закоснелое и менее стратифицированное, чем в Старом Свете, становилось все более приспособленным к веку науки, с каждым годом дававшей западному миру удивительные открытия – это свойство Америки все ярче проявлялось с каждым десятилетием. Между 1820 и 1835 годами основные университеты – Гарвард, Принстон, Колумбия, Йель, Дартмут – включили в свое расписание изучение рынка и основ бизнеса, то есть сделали шаг вперед, на который европейцы осмелились лишь через столетие.

 

Утопический социализм

Америка оказалась уязвимой для развившегося в Европе утопического социализма. Особенно это сказалось на практике формирования социалистических общин: земли было изобилие, она была относительно дешева, а самое главное, здесь уже давно утвердилась традиция снисходительного отношения к любым формам человеческого общежития, в частности, к способам землеустройства отдельных социальных групп, Еще в 1694 году в Пенсильвании возникло «Общество женщин, живущих в глуши». И в начале XVIII века на обширной территории от Мэна на севере до Техаса на юге в Америке начали создаваться различные сообщества, представляющие самые разнообразные идейные течения.

Наиболее известными были образовавшиеся в Новой Англии общины последователей социалиста-утописта Франсуа Мари Шарля Фурье, отражавшие его влияние на умы новоанглийской молодежи и последователей романтизма. В Новой Англии наиболее известными фурьеристами были Эмерсон, Готорн, Маргарет Фуллер, С. А. Дана. Увлеченные фурьеристы создали «фаланги» (виды поселений) в Брук-Фарме и в Фрутсландсе. Готорн очень живо описал жизнь такой фаланги в «Блисдейлском романсе», произведении, оканчивающемся трагически.

В Нью-Йорке того же направления придерживались Альберт Брисбейн, Хорас Грили, Генри Джеймс. Это были талантливые люди с сильными характерами. Созданные ими десятки общежитий нового типа существовали в разных углах Америки в поисках того, что они называли «Гармонией». Особо отличалась «Новая гармония» в Иллинойсе, для которой формулировал правила талантливый Роберт Оуэн. Он мечтал о городе, построенном и функционирующем по некоей идеальной модели, и постарался создать его в реальном Нью-Ланарке. Рабочие получили хорошие дома, школы, места отдыха. Оуэн устраивал лекции, писал книги и памфлеты, привлекая немалые массы молодежи. Его поселения назывались «кооперативами»; рабочие создавали общие потребительские союзы, пользовались преимуществом общественных закупок.

Социальные инженеры – начиная с Адама Смита, Дэвида Рикардо, Томаса Мальтуса, Дж. Б. Сэя, Фредерика Бастиа, Дж. С. Милля – соглашались в том, что существующая экономическая система фундаментально неверна. Мыслители и практики утверждали, что нашли вечные законы экономической жизни, основываясь на законах природы, – им нужно подчиняться, словно законам гравитации. «Laissezfaire» (принцип невмешательства, доктрина, согласно которой государственное вмешательство в экономику минимально) воспевался как базовая основа экономики.

Нужно сказать, что в отличие от религиозных сект «анти-экономические» фаланги просуществовали недолго – всего лишь несколько лет, значительно меньше, чем такие религиозные движения как «трясуны», «амиши», «Моравские братья», не говоря уже о меннонитах, которые выжили, несмотря на давление основной массы общества. У фурьеристов не было объединяющей мощи религиозного порыва, страстной убежденности, истовости, которая отличала христианские секты периода «религиозного возрождения». Отсутствие организационного ядра, единой для всех «догмы» сказалось на том, что фурьеристские фаланги продержались только на первоначальном импульсе. Индивидуализм оказался слабо объединяющим фактором. Строго говоря, это движение никак не привлекло массы. Одиночки шли к «ферме Брука», квазиреволюционное движение на глазах превращалось в приключение. Группа талантливых людей думала о самоусовершенствовании, но вовсе не о вовлечении народа в общественное движение. Новоанглийские трансценденталисты сами отошли от идеи социального переворота. По целому ряду причин их способности не стали всеобщим достоянием. Страна жила своей жизнью, не приобщаясь к идеям талантливой молодежи. А их героем и идеалом заведомо был одиночка, «герой без толпы», мыслитель, по собственной воле ушедший в глушь – как Торо, как непобедимый охотник Натти Бумпо из романов Фенимора Купера. Эти восхитительные одиночки могли многое, но они не могли указать путь фурьеристским фалангам.

Это было своеобразное и интересное время, совсем не похожее на трепет революционной эпохи. Свежие умы начала XIX века критически относились к ходу мировой истории и нередко убедительно отрицали исторический прогресс. Утопия была их мыслительным горизонтом, планы создать идеальное общество заступили место революционного рвения, стремления достичь независимости. Периодические кризисы окрепшей американской экономики ставили в тупик как массы их жертв, пополнявших ряды безработных, так и хозяев предприятий – обескураженных, разоряющихся врагов неизбежного, как оказалось, экономического цикла.

Упадок трудового энтузиазма вел к моральной деградации, но прятаться в девственных лесах американцы уже не могли – как бы их ни звали туда Торо и Купер. Меж тем подъем массового производства вырабатывал у эстетов чувство непреодолимого презрения к материальным основам американского общества. Преобладание цифр над духом, над культурой возмущала многих.

 

Эдгар Аллан По

Сильнее остальных оказалось влияние на американский культурный мир Эдгара Аллана По (1809–1849). Насколько мощно пробивала себе дорогу глубокая оригинальность американской культуры, видно на примере именно его творчества как документа духовной истории XIX века.

Эдгар Аллан По

Этот американский поэт и писатель, мир его идей и даже его внешность оказали большое воздействие не только на американскую культуру середины XIX века. С большим трудом, преодолевая консерватизм и враждебность, По вторгся в мировую литературу. Возможно, он не смог бы пробиться сквозь крайне нетерпимые оценки критики, когда бы не поразительное музыкальное звучание его произведений, заключающих глубокие философские смыслы. Испытывающий в молодости сильное влияние Байрона, Колриджа, Гофмана, Э. По вписал яркую страницу в эпоху зрелого американского романтизма. Это был период «нативизма» – романтического освоения американской действительности, Американский романтизм в большей мере, чем европейский, обнаруживает глубинную связь с философско-эстетическими принципами эпохи Просвещения. Начало зрелого романтизма условно связывают с потрясшим основы американского общества экономическим кризисом 1837 года. Деятельность ряда демократических литературных журналов, в частности, «Демократик Ревью» О. Салливена, создавала атмосферу творческой свободы, сыгравшей значительнейшую роль в эволюции романтического сознания американских художников.

В ходе зарождения национальной художественной критики как части литературного процесса творчество Э. По было существенным фактором. Пристально вглядываясь в современное американское сознание, писатель был поглощен исследованием психических состояний человека.

По на целый век опережает своих современников, создав строгую эстетическую концепцию, теорию рассказа. Эти идеи изложены в статьях «Философия творчества», «Поэтический принцип», «Теория стиха», в различных литературных рецензиях.

По писал, что ни в каком произведении не должно быть ни одного слова, которое прямо или косвенно не вело бы к единой задуманной цели. Принято отмечать точность, выстроенность его произведений. Он одним из первых пришел к пониманию необходимости изменения человеческого сознания, включенного в творческий процесс, к идее синтеза, а не противопоставления логического мышления и воображения.

Однако никакие теоретические построения не позволяют разгадать магию прозы и поэзии художника. В его прозе обнаруживается удивительное слияние фантастического и реалистического, пародийного и серьезного. Механизм творчества приводится в движение двумя противоположными силами: скрупулезной деятельностью сознания (черта реалистического мировоззрения) и полетом фантазии, интуиции. При этом По достигает удивительного синтеза, который побуждает к такому мировидению, когда, по словам самого писателя, дерево одновременно и остается, и перестает быть деревом.

Такой подход позже вдохновил писателей и художников символизма, но в середине XIX века это было мощное противопоставление своей творческой самости господствующему рационализму. На пути к символизму возникла еще одна крайность в виде «чистой поэзии», «чистого искусства», но к нему Эдгар Алан По никогда не принадлежал: как бы странно это ни звучало, но он всегда крепко стоял на земле, исходя из подлинно глубокого понимания законов жизни молодой североамериканской республики, из социальной реальности, которую знал и понимал превосходно.

Неудавшаяся жажда действия, презрение к окружающему убожеству, калькуляторскому прагматизму создали в его творчестве конфликт нравственного и эстетического, свойственный определенной традиции художественной культуры Европы, начиная с Сократа, Платона, Аврелия, Августина, далее Оскара Уайльда, Льва Толстого, Шарля Бодлера и др, Кстати, именно Бодлеру Европа обязана знакомством с немеркнущими шедеврами По: «Ворон», «Аннабель Ли», «Город среди моря», «Улялюм», «Эльдорадо» и др.

Бодлер писал, что поэзия По, как и любое высокое поэтическое творчество, вне всяких философских систем постигает раньше всего внутренние и тайные соотношения между вещами. Россия была второй страной после Франции, проявившей глубокий интерес к его творчеству. Русские символисты видели в нем своего непосредственного предшественника. Им свойственна романтизация личности американского поэта. Особое значение придавалось музыкальному звучанию поэтических произведений. О популярности По в России можно судить по количеству переводов. В частности, «Ворона» переводили С. Андреевский, Дм. Мережковский, К. Бальмонт, В. Брюсов, Н. Галь, В. Топоров и др.

С 50-х годов XIX века печатаются новеллы и рассказы художника. По ввел в литературу жанр малой художественной формы. В его выразительных повествованиях нет ничего лишнего, никаких избыточных элементов, авторская идея всегда раскрывается минимумом необходимых слов. Писатель не отвлекался от основного замысла, создавая своего рода концентрат мыслей, образов и слов. Лишь через столетие американская литература в полной мере оценила краткие рассказы Эдгара Алана По, сделав эту форму одним из излюбленных и популярнейших жанров, Характер, ситуацию, атмосферу произведения писатель никогда не переставал аналитически контролировать, последовательно ведя читателя к раскрытию центральной мысли. Вместе с тем его индивидуальный стиль изобилует приемами романтизма, прежде всего проявляющегося в несомненной тяге к сверхъестественному. По как бы смеялся над примитивностью реализма, постоянно поднимаясь на поэтические высоты и философски обнимая печальный мир. Он сделал шаг к символизму, не теряя при этом связи с собственно американской почвой, с особенной американской культурой.

Эдгар Аллан По стал также основателем детективного рассказа, который в Америке (и не только здесь) ждало большое будущее. Глубокий и скептический ум, характер, идущий всему вопреки, отвергли банальности современности и создали явление мирового значения, собственную эстетическую школу, открыли новые горизонты поэтического воображения. Не зря Гегель, завершая «Философию истории», говорил об Америке как о стране будущего – таланты ее граждан уже обещали сделать это будущее ярким.

 

Основные особенности американской науки

Через десять лет после электромагнетических опытов Фарадея на американской земле Сэмюэл Морзе изобрел телеграф. Существенно и то, что в период между 1815–1860 годами американские геологи, географы, этнологи, статистики в национальном масштабе объединились в профессиональные сообщества. В 1847 году была создана Американская ассоциация развития наук, способствовавшая организации и систематизации научных исследований. Естественные дисциплины явно лидировали. Процветали разнообразные научные общества. В 1846 году был основан объединяющий ученых Смитсоновский институт.

Уже известный нам французский писатель Алексис де Токвиль объяснял американское лидерство в прикладных дисциплинах тем, что социальные условия и институты демократии готовили граждан к поискам немедленных и полезных практических результатов. В отличие от этого, европейские общества, построенные по принципу неравенства граждан в общегосударственной иерархии, более располагали к стерильным поискам абстрактных истин, составлявшим содержание гуманитарного знания. Эта тенденция, с точки зрения Токвиля, естественна и неизбежна.

Акцент на теоретизировании, на обобщении не стал органической чертой американской культуры. Долгое время Америка не могла породить ни одного великого интеллектуала-интерпретатора. Но она воспитала огромную массу ученых, которая подходила к фактам жизни без предубеждения и проявляла свой талант в создании полезных вещей. В 1841 году в Вашингтоне был открыт самый большой в Америке зал для демонстрации подобного рода изобретений.

Для примера укажем, что лучшая техника для дантистов уже создавалась в США в первой половине XIX века. Именно американцы выдвинули в это же время идею анестезии. С тех пор страна совершенно очевидно для всех лидирует в этой области.

Однако не будем преувеличивать – всю первую половину позапрошлого столетия Америка в основном импортировала ту чудесную механику, порожденную промышленной революцией, которая впоследствии составила стране славу. Это прежде всего локомотивы, паровые машины, текстильные станки и многое другое. Америке еще предстоял культурный бросок в эру самодостаточности, пока же она, безусловно, зависела от заморских центров развития передовых технологий.

Горожане жаждали комфорта. В американских городах вслед за Европой стали сооружать тротуары, в 1858 году муниципалитет Нью-Йорка начал создание Центрального парка, за ним следовали Филадельфия и Бостон. Полиция впервые надела униформу. Омнибусы побежали по городским улицам.

Важные для культурной судьбы государства выводы сделали американские экономисты. Вопреки господствующим (прежде всего на «фабрике мира» – в Англии) идеям свободной торговли, они выдвинули справедливый тезис, что доктрина, базирующаяся на психологии гипотетического «экономического человека», автоматически действующего сугубо в собственных интересах, ошибочна с самого начала и опасна в применении к реальной жизни. Ей была противопоставлена доктрина национального интереса. Это означало императивную необходимость в прикрытии тарифами и капиталовложениями слабых или лишь создаваемых отраслей национальной промышленности.

 

Историческая наука

Выше уже говорилось о трудах и научной школе гарвардского историка Френсиса Паркмена, чей вклад в американскую науку нельзя оценить однозначно: с одной стороны, он отличатся целым рядом совершенных профессиональных приемов, с другой – дал почву для расцвета расизма и национализма. Чтобы понять, как идеи Паркмена развивались и влияли на умы его соотечественников, следует более широко представить себе актуальный для той поры интеллектуальный контекст.

В американской историографии до конца 1870-х годов господствовали традиции романтизма. Лишь в последней четверти века проявились новые тенденции. Взгляд на историю становился более широким, освещение явлений – более многосторонним, внимание сосредоточивалось на социальных и экономических моментах. Продолжалась публикация архивных материалов, налаживалась регулярная, а не разовая, как в прошлые эпохи, связь с хранилищами Англии, Франции, Германии и Испании. Возникали новые исторические общества, активизировалась деятельность прежних. Характерно для этого времени оживление интереса к ранней поре американской истории, к вопросам колониального прошлого.

Образование кафедр американской истории в университетах (первая появилась в Корнелле) положило начало академическому изучению прошлого страны. Напомним, что Банкрофт, Хилдрет и даже Паркмен не являлись университетскими учеными. Увеличение числа профессионалов привело к созданию в 1884 году Американской исторической ассоциации. «Ученые записки» университетов стали регулярно публиковать научные статьи. Расширилась тематика исследований.

Тогда же в Америке зародился биографический жанр, ставший традиционным для здешней литературы. Героем первой биографии стал Джордж Вашингтон. Научным отцом американской исторической биографии стал Джеред Спаркс, создавший жизнеописание Вашингтона в двенадцати томах и Франклина в десяти. Это сделало науку о прошлом популярной среди читателей. Позже события Гражданской войны (1861–1865) пробудили интерес к истолкованию причин национального кризиса. Опасность развала союза штатов послужила импульсом к исследованию событий, положивших начало этому союзу.

Успехи естественных наук и впечатление, ими произведенное, в последней четверти XIX века заметным образом повлияли на методологию американской историографии. В стремлении обосновать научность метода и, следовательно, достоверность и исследовательскую ценность своих произведений историки разделились на два довольно четко видных направления. Первое возвело в абсолют исторический факт, отказалось от широких обобщений и отвергло всякую философию истории. Второе видело в развитии общества продолжение и отражение процесса развития природы; для этого направления характерным было перенесение (или распространение, с некоторой модификаций) законов естественной истории на историю общественную. Однако, при всех различиях, оба направления требовали введения в оборот максимального числа фактов и тщательного определения достоверности каждого из них.

Кроме особенного внимания к фактам, «научность» требовала выяснения причинных связей, и в этом отдельные американские историки испытали влияние европейских «романистов» и «германистов», чьи дебаты были широко распространены в то время. Возвращение американских стипендиатов из европейских (преимущественно германских) университетов перенесло в американские колледжи теорию об общности происхождения германских и англосаксонских общественных институтов.

Глубокое влияние на многих американских историков оказало «Происхождение видов» Чарльза Дарвина. Возникший так называемый социал-дарвинизм тоже поставил во главу угла исторических изысканий изучение социальных образований. Колониальный период американской истории подвергся новой интерпретации и в этом смысле. Раздуваемый «романтической школой» пафос уступил место педантичному теоретизированию. Опыт колониальных поселений интересовал представителей «научного подхода» как еще одно ответвление и дальнейшее распространение общественных установлений германских племен, как продолжение движения англосаксов с берегов Рейна через Британские острова на запад.

«Тевтонская» теория происхождения американских институций, основы которой содержатся в учении Паркмена, поддерживалась положениями социал-дарвинизма, требовавшего выведения общественной эволюции из первоначального «зерна». Характерным представителем сторонников синтеза социал-дарвинизма и «тевтонской теории» был Герберт Бакстер Адамс (1850–1901). Во многих работах, а особенно в «Германском происхождении новоанглийских городов» и «Норманнских констеблях в Америке» он искал и утверждал сходство пуританских общин с их мнимыми прототипами в германских лесах. Герберт Адамс стал главою влиятельной группы историков в университете Джонса Гопкинса. Его убеждение, что все проблемы нужно изучать последовательно – вначале в местном, затем в национальном и в конечном счете в международном масштабе, – приобрели известность и имели многочисленных последователей.

«Тевтонская теория» обернулась откровенным национализмом в книгах Джона Фиске (1842–1901). Фиске объяснял, что центр мирового развития переместился из района Средиземного моря на Рейн, а затем через Атлантику утвердился в долине Миссисипи. Англосаксы якобы приняли от Древнего Рима лидерство в мировом процессе. Некритический характер его писаний, полных бесконечного теоретизирования, был ясен уже современникам. Критикам типа Чарльза Осгуда была очевидна бедность его документальной базы и шаткость общего основания, Известность сочинениям Фиске принесло его умение подать материал в неожиданном ракурсе, выбор наиболее ярких эпизодов и литературные достоинства. Скоропалительные выводы Фиске содержались в его книге «Старая Вирджиния и ее соседи», в которой он всемерно подчеркивал, будто бы решающее значение для образования правящей касты Вирджинии имела эмиграция дворянства из Англии в период между актами 1649 и 1660 годов, когда революция упразднила королевскую власть и страну толпами покидали представители аристократических семейств. На несостоятельность выводов Фиске указал Филипп Брюс. Он в целом опроверг утверждения о происхождении верхних слоев Вирджинии от эмигрантов-дворян.

Порочность методологии Фиске обесценивала его деятельность как одного из основных представителей «научного» подхода. Фиске эволюционировал в сторону крайнего расизма и стал проповедником преимуществ «арийской расы».

 

Дагеротип

Предшественником фотографии был дагеротип, созданный французом Луи-Жаком Дагером в результате опытов 1827 года. Мода на дагеротипные портреты приобрела в Америке характер страстного повального увлечения. Первая студия производства дагеротипов в Нью-Йорке возникла в 1840 году, а к 1853 году таких здесь было уже 86, За сезон 1854–1855 годов в Бостоне было сделано 400 000 изображений. Неожиданностью для очень многих горожан стала возможность получить свой портрет всего за два доллара. Цена довольно быстро опустилась до двенадцати центов. И времени тратилось значительно меньше, чем в студии живописца – всего несколько минут. Американский средний класс не упустил возможности запечатлеть себя для потомков.

Натаниэль Готорн писал, что дагеротип способен отобразить характер человека гораздо точнее, чем лучший психологический портрет, Вскоре Уильям Толбот изобрел собственно фотографию, найдя способ печатать негативы – правда, пока еще со стеклянных пластинок. Его «Открытая дверь» (1843) больше говорит о своем времени, чем многие тома. Тогда же начали печататься книги с фотоиллюстрациями, а вскоре хорошее фото успешно конкурировало с посредственными живописными произведениями.

Фотография стала новым медиумом искусства. Фотограф часто останавливал свой взор на том, что обычный человек в жизни игнорировал и воспринимал лишь как художественный факт. Случайный луч света, тень, опустившаяся на тропинку, сверкнувший в песчанике камень – все это волновало фотографа и создавало фотоискусство в собственном смысле слова.

 

Фотография

Фотография со времени изобретения в 1840-е годы поражала и поражает современников, давая живой образ быстротекущих событий, вызывая небывалый восторг у зрителей. Америка с тех пор практически лидирует в области фотографии.

К 1850-м годам техническая ограниченность фотографии оказалась преодоленной, и сразу стали очевидными ее огромные возможности, Французы первыми (в 1862 году) признали фотографию искусством, и американцы вполне согласились с этим мнением. Правда, художники боялись, что фотокамера убьет изобразительное искусство, но если кто и пострадал, то только портретисты. Фотография была зримым подспорьем реализма.

В годы Гражданской войны в Америке искусство фотографии взметнулось на невиданную прежде высоту. Американцы были на переднем крае прогресса. Пораженный зритель получил неслыханную и немыслимую прежде возможность лицезреть поля битвы и эпизоды жестоких сражений.

Некто Мэтью Брэди создал группу из двадцати фотокорреспондентов для освещения основных событий Гражданской войны. Самый блестящий из этой группы – Тимоти О'Салливан – фотографировал все, включая погибших солдат, следы мародерства, поле битвы при Геттисберге (штат Пенсильвания), на котором в июле 1863 года произошло решающее сражение между юнионистами (армия Севера) и конфедератами (армия Юга), закончившееся полной победой северян и переломившее ход войны. В конце сражения президент Линкольн произнес знаменитую речь, и этот момент тоже оказался запечатлен фотографом.

Были созданы более чувствительные фотопластинки, увеличилась скорость снимков. Эдвард Муйбридж стал фотографировать движения животных, жизнь природы, смену времен года. Художник Томас Икинс (1844–1916) помогал фотографам, не питая отвращения к «мертвой живописи» (бытовало и такое мнение, ведь сказал же великий скульптор Роден о том, что художник говорит правду, а фотография лжет).

Тимоти О'Салливан. Место гибели генерала Рейнолдса, поле боя под Геттисбергом, Пенсильвания, 1863 год.

Мир думал иначе, чем Роден, и фотоизображения со временем стали полноправной частью высокой культуры. Джекоб Риис создал относительно компактную камеру (1888), и фотография пошла по миру победным маршем. Мы видим бедные районы Нью-Йорка, беды и радости американцев всех слоев общества. Особенно фотоподборки впечатляют в книгах социологов, таких как Риис. Великие живописцы Курбе, Милле, Икинс любили фотографии и делали слайды.

 

Люди гибнут за металл

В двадцати километрах к северу от Сан-Франциско стоит деревянная крепость, при виде которой екнет русское сердце. Бревенчатые стены, вырубленные амбразуры, знакомые маковки куполов. Путник, остановись на секунду – это крайняя точка продвижения наших соотечественников, когда-либо удалявшихся от России в глубь Америки: разница во времени с Москвой равна двенадцати часам. Небольшая крепостица, а великий знак полземли прошагали и проплыли наши предки, чтобы остановиться в самой малонаселенной части земли.

Трудно представить, но исторический факт – тогда Калифорния равнялась по численности населения самому малому государству современности, расположенному на атолле Науру. Всего несколько тысяч человек. Даже на русской Аляске людей жило больше.

На дворе стоял 1841 год, император Николай уже опробовал чудо железной дороги и готовился соединить ею две российские столицы. Дотянуться же до крепости в калифорнийской пустыне не виделось никакой возможности, и поэтому было принято решение продать бревенчатый форт. Покупателем выступил некто Саттер (так несколько сот американцев окрест переиначили немецкую фамилию Шуттер). Русские ушли к Аляске, но сохранили память о нечестном поступке – Саттер так и не заплатил за русскую крепость в Северной Калифорнии.

Однако не этим Саттер вошел в историю. В струях пробегавшего по его землям ручейка блеснул однажды металл, издавна завороживший наш мир. Джеймс Маршалл обнаружил золото на берегах реки Американской в январе 1848 года.

Слишком долго искал Колумб и его наследники золото в Америке, чтобы Маршаллу и Саттеру поверили сразу и легко. Девять месяцев понадобилось, чтобы новость пересекла континент. Только 19 августа 1848 года газета «Нью-Йорк Геральд» оповестила о находке восточное побережье. Но и тогда газете, несмотря на всю ее солидность и заслуженную репутацию, не поверили. Лишь когда первое лицо в государстве – президент Полк – 5 декабря 1848 года подтвердил сообщение о находке золота в Калифорнии, воображение людское воспламенилось по-настоящему.

Первое судно с дрожащими от нетерпения золотоискателями причалило к девственному берегу 28 февраля 1849 года. Удивителен путь этого суденышка. Носившее название «Калифорния», оно вышло из гавани Нью-Йорка пустым. Будущие пассажиры бросились к Панамскому перешейку, и вот здесь «Калифорния», обогнувшая мыс Горн, подобрала полторы тысячи самых нетерпеливых.

Если вы, читатель, желаете знать, что было дальше, вспомните о пороках, предательстве, корысти. О тщете человеческой… Однако на проблему алчности нужно взглянуть объективно. Во всей этой истории есть две стороны.

Первая – слабость человека, та легкость, с которой жажда золота убивала его лучшие качества и свойства. Из месяца в месяц нарастала враждебность американцев к иностранцам. Особенно косо смотрели они на чилийцев, сколотивших солидные капиталы. На приисках недолюбливали бывших каторжников, прибывших из Австралии, а также ирландцев – больших пьяниц и дебоширов. Самыми мудрыми считались немцы. Что касается французов, то они не находили взаимопонимания со всеми другими золотоискателями, кроме мексиканцев. Де Лаперуз сообщает, что уже через два или три месяца на приисках возникли разногласия, взаимное непонимание, вынуждавшие каждого золотоискателя разрабатывать свой участок самостоятельно, в одиночестве утрачивая шансы на, казалось бы, вероятную удачу.

Стремление к обогащению помогало преодолеть все лишения: стоя по пояс в ледяной воде, с головой, открытой обжигающему летнему солнцу, с постоянной болью в спине от изнурительной работы киркой и лопатой, золотоискатели упорно шли к своей цели. В этой борьбе выживали только самые выносливые. К смертельной усталости от работы на россыпях прибавлялись еще и цинга, дизентерия, лихорадка, пьянство, раны от пуль, стрел и ножей. Многие накладывали на себя руки, не в силах перенести трудности и одиночество. Люди становились циничными и безразличными друг к другу. Одной из характерных особенностей золотых россыпей постепенно становился ужасающий, жесточайший эгоизм, охватывавший решительно все души, как писал, исходя из личного опыта, Леонард Кип.

Приведем один эпизод, о котором повествует Дж. Кэрсон. Однажды умер некий золотоискатель, которого все любили. Могила была вырыта в нескольких сотнях метров от лагеря, и пастор прочитал длинную главу из Библии. Дело затянулось, и по ходу похорон окружающие заметили, что в отброшенной земле сверкнуло золото. Пастор остановился, чтобы видеть, что же взволновало его аудиторию. Очень спокойно он спросил: «Золото? Боже правый! Это та земля, которую мы искали». Нет нужды говорить, что в итоге покойник не был погребен в той могиле: его вынули из богатой золотом ямы и вырыли новую могилу, высоко на склоне горы. Корысть застила все другие человеческие свойства. Да, золотой дьявол был силен, и ничто, казалось, не способно было остановить развитие низменных инстинктов.

Но это только одна сторона. История «золотой лихорадки» имеет и другую. Англичанин Т. Уорвик-Брукс пришел к выводу, что Калифорния была дикой страной солнца и цветов, безумных надежд и отчаяния, грубости, благодаря которой все человеческие недостатки многократно усугублялись, и в то же время страной нежной, почти рыцарской преданности, где все хорошее, что есть в человеке, становилось лучше. История «золотой лихорадки» свидетельствует также и о том, что даже последний европейский сапожник и ненужный этому миру китайский кули могли при определенных обстоятельствах открыть в себе бездонную героическую сущность.

Из невежества и ошибок, из глупых материальных устремлений, из заблуждений и абсолютного перекоса сознания человек творил сагу о самом себе. Этой истории не видно начала, и ей нет конца. Оседлав очередного Росинанта, глупое человечество по пути к неведомому начинает удивительно умнеть. И часто неважно то, что борется человек с ветряными мельницами; важно, что он борется со всеми силами природы, со всеми вольными и невольными силами зла. В порыве к очередной мечте люди проявляют свою настоящую героическую природу.

Поразительна история охватившей всех американцев страсти – неведомой силы, что выбросила многие тысячи людей на край ойкумены середины девятнадцатого века. Они преодолели все – от желтой лихорадки до желтого безумия. Было ли в истории менее привлекавшее homo sapiens место, чем Калифорния до 1848 года? Представьте себе – всего пятнадцать тысяч человек, которые копошатся у стен брошенных францисканцами монастырей. Там, где ныне пейзаж двадцать первого века, где разместился самый могучий штат современной Америки, они гибли сотнями, но не отступали перед преградами.

В 1848 году здесь не могли избрать шерифа, а сейчас самый густонаселенный штат Америки дает Вашингтону более пятидесяти конгрессменов, самое большое число выборщиков. В 1848 году любой американский президент жил, как минимум, в трех тысячах километров от Калифорнии, а сейчас здесь самое большое число экс-президентов: вот играет в гольф Джеральд Форд, неподалеку живет выписавшийся из клиники Рональд Рейган. В Линда Йорбе родился Ричард Никсон, русскую историю изучают в Стэнфорде, в основанном местным жителем – президентом Гербертом Гувером – Институте войны, мира и революции. Не золото подняло Калифорнию, а те люди, которые за золотом пришли. Далеко не всем им достались тяжеловесные слитки, но они удивительным образом изменили жизнь самой затрапезной окраины западного мира, превратив ее в авангард науки, индустрии, постоянной умственной революции. Все, что делает Америку великой, начинается на земле «золотой лихорадки» – в Калифорнии. Здесь больше нобелевских лауреатов, чем шерифов накануне «голден раш» – периода погони за желтым металлом.

 

Гражданская война и ее последствия в культуре

Следующим переломным событием в истории США, равным по масштабу Войне за независимость, стала Гражданская война (1861–1865), вооруженный конфликт между буржуазными штатами Севера и рабовладельческими – Юга. Противоречия между двумя экономическими системами, в основе одной из которых лежало рабовладение (Юг), а другой – свободный труд по найму (Север), к середине XIX века стали вопиющими и вылились в общегосударственное противостояние двух антагонистических лагерей. Важной также являлась и аграрная проблема – экстенсивный, как мы уже видели на примере табачных плантаций, способ обработки земли требовал расширения владений плантаторов; вместе с тем на свободные земли претендовали новые волны иммигрантов, мечтавших получить в США свой земельный надел.

Неприятие рабства росло и в самом обществе – об этом свидетельствует организованная деятельность аболюционистов и поддержка их политики со стороны населения. Ядром борьбы с рабовладением стала республиканская партия под предводительством Абрахама Линкольна, победившего в I860 году на президентских выборах, Выбранная Линкольном линия поведения побудила одиннадцать южных штатов (Южная Каролина, Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия, Луизиана, Техас, Вирджиния, Арканзас, Теннеси, Северная Каролина) выйти из состава Союза. Изначальные цели войны – экономическое доминирование Севера – постепенно приобретали иной характер: в ходе конфликта они оказались четко сформулированы как борьба с рабовладением и категорическое требование полной ликвидации этого социального института. 30 декабря 1862 года Линкольн подписал «Прокламацию об освобождении» рабов с 1 января 1863 года. Кровопролитные сражения велись с переменным успехом, однако в конце войны успех окончательно закрепился на стороне северного Союза, южная Конфедерация прекратила свое существование. Правда, на алтарь победы была принесена жертва – жизнь Линкольна: 14 апреля 1865 года на него было совершено покушение, ранение оказалось смертельным, и президент, не приходя в сознание, скончался утром следующего дня.

На американскую культуру оказала определенное влияние политическая проза Абрахама Линкольна. Пост, который он занял, словно в одночасье, резко расширил его мыслительный горизонт. Слова обращений Линкольна к стране приобретали философский смысл. Он как бы поднимался над схваткой, и звучали его глубокие суждения о насилии, справедливости, трагедии жизни. В противоположность философской высоте Линкольна еще один гений этого периода – поэт Уолт Уитмен (1819–1892) – подошел к анализу жизненных явлений совсем с противоположной стороны. Его видение Америки не воспаряло над эпохами и континентами, а сосредоточивалось на почти невидимых чертах ландшафта, на обычной траве, дороже которой нет ничего в жизни человека. И даже смерть – это всего лишь уход одного человека на фоне бессмертной природы, равнодушно взирающей на мучительную агонию.

А рядом Джеймс Рассел Лоуэлл (1819–1891) в классических «Записках Биглоу», охватывающих войну США с Мексикой и последующий период, обращался не к мировым столицам, а к забытым уголкам Новой Англии. После кровавых полей Гражданской войны Уитмен и Лоуэлл обращались к милым сердцу полям и прудам родного края, чья безмятежность ближе к людскому счастью, чем скрежет клинков на полях боев национальной бойни.

В это же время врач и писатель Оливер Уэнделл Холмс-старший (1809–1894; отец известного судьи Верховного суда США) делал медицинские открытия, спасающие жизнь американских рожениц. Человек мысли и науки, Холмс-старший непосредственно участвовал в культурном подъеме Америки. Поколения гарвардских студентов прошли его школу. Он неутомимо боролся с косностью, утверждая новую тогда дисциплину – гигиену – как безусловное условие жизни американцев, Особенно это было важно в начинающийся индустриальный век, когда промышленные компании в погоне за прибылями поставили часть американского народа в невыносимое положение.

Холмс был певцом гуманизма, он ушел от эпических славословий в мир гуманной прозы жизни, в замкнутое пространство семьи. Недаром для растущей Америки он оказался примером служения обществу. Он не только стремился к физической и нравственной чистоте жизни, но и воспевал ее – как в поэзии, так и в прозе. Его поэмы и вдохновляли читателей, и воодушевляли на общественную активность. Проза его («Самодержец обеденного стола», «За чашкой чая» и др.) исполнена оригинальных размышлений. Холмс ненавидел «заборы респектабельности», за которыми пряталось безразличие к бедам общества, к его потребностям. В культурной истории американского общества художественные творения и философия Холмса, сторонника идеи поэтического в частной обыденной жизни, стали вехой трезвого служения человечеству.

Повесть Холмса «Моя охота за капитаном» рассказывает о поисках отцом своего сына, раненного в одной из битв Гражданской войны. На книжных полках художественные произведения писателя стоят вперемежку с его сугубо научными произведениями, в частности, об анормальной психологии, о шизофрении. Высокий моральный облик бостонского врача повышал общий уровень американской культурной жизни. Генри Джеймс писал, что Холмс демонстрировал «высшую интеллигентность, сопряженную с подлинной скромностью».

Оливер Уэнделл Холмс-младший стал выдающимся судьей, и его деятельность сказалась на культуре правосудия в США. Его впечатляющая работа в деле распространения справедливости подняла культурно-цивилизационный уровень Америки. В отличие от отца он был примерным материалистом, типичным для своего времени. Своими страстными речами Холмс-младший продемонстрировал немалое искусство красноречия и немало страсти в утверждении справедливости, Благодаря ему американская юстиция набирала высоту – подъем осуществлялся и в этой области культуры.

Контрольные вопросы

1. Какие четыре важнейших обстоятельства повлияли на рубеже ХVIII – ХІХ веков на становление американской культуры?

2. Какой политический акт способствовал фактическому удвоению территории США?

3. Охарактеризуйте просветительскую деятельность Т. Джефферсона как пример целенаправленной культурной активности.

4. Какие изменения в социальной стратификации способствовали демократизации общественных отношений в США?

5. В чем суть расхождений во взглядах основателей демократической и республиканской политических партий – Эндрю Джексона и Дэниэла Вебстера?

6. Какую роль в культурном и политическом становлении Америки играла периодическая печать?

7. Какова суть романтического историзма в Америке? В чем состоит роль Френсиса Паркмена в развитии американской историографии XIX века?

8. Как проявилось воздействие промышленной революции на культурное развитие страны?

9. Почему жажда обрести национальную пейзажную школу стала ведущей чертой художественной культуры США?

10. Каковы предпосылки создания интеллектуальной декларации независимости Эмерсона?

11. Кого объединяла первая независимая «научно-философская школа» и «трансцендентальный клуб»?

12. Каковы особенности литературного творчества Генри Дэвида Торо?

13. Охарактеризуйте попытки реализации идей утопического социализма в Америке XIX века.

14. Каковы отличительные черты американской историографии последней четверти XIX века?

15. Каковы причины Гражданской войны в Америке?

 

После Гражданской войны произошел очевидный спад в области культуры и цивилизации Соединенных Штатов. Военный конфликт вовсе не разрешил всех противоречий, стоявших перед американским государством. Так, чернокожие рабы получили свободу, но не обрели гражданских прав, равных с белым населением. Были введены так называемые «законы Джима Кроу», получившие название по нарицательному имени бедного негра, жителя южных штатов, где чернокожее население по-прежнему подвергалось унижениям и лишалось возможности социальной адаптации. Собственно, это была расовая сегрегация, и ее адепты терроризировали афроамериканское население страны. Штат Миссисипи послал в Конгресс Джона Линча, потомка тех Линчей, которые в XVIII веке принимали законы о казни или избиениях негров-рабов, и этот палач был вице-председателем национального конгресса республиканской партии в 1884 году.

 

После Аппоматокса

Последняя армия южан капитулировала в апреле 1865 года в сражении при Аппоматоксе. В 1865 году, когда тишина легла на поля сражений Гражданской войны между Севером и Югом, положившей начало беспрепятственному индустриальному развитию, страна стояла на пороге огромного экономического броска. Мечты великих демократов об Америке вольных хлебопашцев оказались обреченными. Правда, крытые фургоны переселенцев еще долго шли к обрывистой линии тихоокеанского побережья, еще манили необъятные просторы по обе стороны Скалистых гор, и по меньшей мере еще одно поколение пришельцев могло рассчитывать на такую полосу земли, какой в Европе владели лишь лендлорды. Однако политической власти уже не суждено было прийти в Вашингтон из лесистой Вирджинии вместе с современными Вашингтоном, Джефферсоном, Мэдисоном и Монро, как не могла она прийти вместе с новым Эндрю Джексоном из поселений на западной границе. Политика творилась в кирпичных особняках городов Северо-Востока. Путь от Америки фермеров до Америки железных дорог и колониальных владений был пройден за считанные десятилетия.

За несколько лет были вырублены леса Среднего Запада, в долине Питсбурга запылали огни сталелитейных заводов, по бескрайней Миссисипи поплыли дымные монстры-пароходы. Чикаго – место, где еще в 1837 году бродили волки, – через три десятилетия стал одним из крупнейших городов мира.

После окончания в 1865 году Гражданской войны президентской властью в Соединенных Штатах завладели весьма посредственные личности, что, собственно, и сместило конституционный баланс в сторону законодательной власти, Конгресса. Имена королей индустриализации, таких как Вандербильт и Рокфеллер, оплачивающих деятельность конгрессменов, больше говорили американскому уху, чем президенты из ряда Ратерфорда Хейса (1822–1893) и Джеймса Абрама Гарфилда (1831–1881). Хотя вначале казалось, что функцию реформирования страны возьмет на себя республиканская партия Абрахама Линкольна.

Гражданская война оборвала зависимость США от европейских индустриальных центров, дала импульс развитию собственной промышленности. В 1858 году в Америке насчитывалось сто сорок тысяч промышленных предприятий, спустя десять лет их стало в два раза больше. К 1875 году – через десять лет после первого литья в бессемеровском конвертере, осуществленного в штате Мичиган, – в США было уже двенадцать сталелитейных заводов. Стальной магнат Э. Карнеги организовал в Питсбурге грандиозную компанию с капиталом в 700 тысяч долларов. Конкуренты яростно боролись за месторождения железной руды в Мичигане, строили конвертеры в Чикаго, Кливленде и Сент-Луисе. С середины 1870-х годов изобретение холодильника и появление консервной промышленности дали толчок развитию скотоводства и вывели американскую мясную промышленность на мировой рынок Эмблемы мясных консервов Свифта и Армура появились во всех уголках земли. Мелкий предприниматель, фермер и владелец мясной лавки были сбиты с ног одним ударом.

В 1858 году полковник Э. Л. Дрейк пробил в Западной Пенсильвании первую нефтяную скважину. В 186 5 году первый нефтепровод вывел пенсильванскую нефть к пароходам, курсировавшим по реке Аллегани. В это же время создана нефтяная железнодорожная цистерна. Крекинг нефти быстро вырос в целую индустрию, центрами которой стали Кливленд и Питсбург. Основанная в 1870 году молодым дельцом из Кливленда Джоном Рокфеллером «Стандарт Ойл Компани оф Огайо» стала быстро поглощать конкурентов. В этой борьбе не на жизнь, а на смерть велика была роль железнодорожных компаний, и Рокфеллер сумел создать синдикат железнодорожных и нефтяных дельцов, доставлявших к океану дешевую нефть.

 

Главные процессы

Два главных процесса радикально изменили лицо Америки. Первый — развитие транспортных средств, второй — рост городов.

По окончании Гражданской войны в США было тридцать пять тысяч миль железнодорожных путей, их совокупная стоимость приближалась к миллиарду долларов. Семью годами позже железнодорожная сеть удвоилась. Дороги связали два океана, окончилась историческая глава о необозримости Америки. Экспрессы сократили многомесячный путь переселенческих караванов до нескольких суток движения стальных поездов.

Строительство трансконтинентальных магистралей – веха в американской истории. Что же вызвало их к жизни? В Вашингтоне боялись, что удаленные и растущие штаты, не будучи связаны с центрами страны, последуют примеру Южной Конфедерации и выйдут из федерального союза. Религиозные деятели, в свою очередь, сокрушались по поводу падения нравов среди грубых, оторванных от церковной службы пионеров Запада. Их заботил и сбор средств с паствы. А банкиры Северо-Востока видели прячущиеся за Скалистыми горами доходы – и это предопределило появление дорог Миллионы долларов и тысячи безымянных тружеников, проложивших полотно магистралей через долины и горы, над реками и каньонами, – такова основа дорожного строительства Америки.

Церемония в честь стыковки железнодорожных путей восточного побережья США в Калифорнии, штат Юта, 10 мая 1869

Одно из высших достижений XIX века – трансконтинентальная магистраль от Атлантики до Тихого океана – была создана за несколько лет. «Сентрал Пасифик» с запада и «Юнион Пасифик» с востока встретились в Промонтори Пойнте, знаменуя победу над пространством. Со стороны Калифорнии ветку тянули восточные рабочие, более десяти тысяч китайских кули. Они пробивали тоннели, строили мосты через горные реки, обходили снежные лавины. Навстречу им через бескрайние засушливые прерии тянули ветку переселенцы из Европы, преимущественно ирландцы. Уже 10 мая 1869 года телеграф передал во все более или менее крупные города: «Раз, два, три, сделано!» Трехтысячекилометровая трасса связала американский Восток и Запад.

В считанные годы Америка покрылась плотной сетью железных дорог. Знай строители тех лет об автомобиле и шоссе, которые через полвека обрекут железнодорожные станции на запустение, возможно, накал страстей не был бы таким яростным. Но в те времена прогресс виделся в образе локомотива, прорезающего девственные прерии.

Вдоль главных магистралей выросли города, вытесняя поселения пионеров. В 1800 году аграрные демократы правили пятимиллионной страной, где лишь пять процентов населения жило в похожих на европейские городах. К 1875 году в сорокамиллионных Соединенных Штатах города стали средоточием экономического богатства и политической мощи. В 1870 году мегаполис Нью-Йорк с его миллионным населением один имел больше жителей, чем все американские города эпохи Джефферсона. Небольшая двухэтажная Филадельфия периода континентальных конгрессов стала колоссальным семисотпятидесятитысячным Вавилоном. Еще недавно в деревянном Цинциннати лошади тонули в грязи, а теперь это был каменный гигант с населением в четверть миллиона.

Города восточного побережья становились в эти годы своего рода посредниками между Америкой и Европой. В то самое время, когда с окончанием Гражданской войны культурный прогресс в обожженной войной Америке замедлился, Старый Свет протянул руку помощи. Корабли плыли все быстрее, а электрический кабель прочно связал два величайших континента. Любознательные американцы устремлялись в Германию, сделав ее своей культурной Меккой. В Германии получили образование наиболее яркие умы, и именно отсюда в Америку пришли влиятельнейшие идеи в историографии, литературоведении, философии, экономике. Плеяда ученых, выпускников германских университетов, вскоре стала передовым отрядом американской науки и культуры, привнося методы Гегеля и Моммзена в научную и культурную жизнь претерпевающей вторую революцию страны.

Бруклинский мост через Ист-Ривер

Первый трансатлантический кабель был проложен в 1866 году. «Ассошиэйтед Пресс» тотчас передала речь прусского короля, биржа узнала о стоимости ценных бумаг в Лондоне. Были изобретены телефон и пишущая машинка. Их звуки вскоре стали самыми обычными среди городских шумов. Началась эра строительства мостов. Флагманом явился Бруклинский мост через Ист-Ривер. Для освоения Запада особое значение имели мосты через Миссури и Миссисипи. Канзас-Сити и Омаха гордились своими стальными великанами. Чикаго построил трехкилометровый тоннель под озером Мичиган. Нью-Йорк, однако, не потерпел конкуренции. Уже в 1867 году здесь открылось движение по сабвею – поднятой на колонны городской железной дороге. Напрасны были жалобы коммерсантов, что шум разгонит покупателей, стенания ревнителей красоты, обличавших бездумное уродство, мольбы кэбменов, видевших конец своей профессии. Сабвей имел поразительный успех, он разгрузил нью-йоркский даунтаун (центр города) и оказался экономически выгодным.

Устойчиво держалось предубеждение американцев в отношении асфальта. Хотя Париж и Лондон восприняли его благожелательно, «янки» (с XVIII века прозвище американцев, изначально – жителей Новой Англии, затем США в целом) долго считали его дорогим удовольствием, предпочитая каменное покрытие. Зато Нью-Йорк, Филадельфия, Бостон и Чикаго могли похвалиться бетонными тротуарами. Однако более перспективным оказалось иное употребление этого материала. В 1870 году первые здания из бетона выросли в городе Белвилл, штат Нью-Джерси.

Гэрэнти Пруденшиал

Оригиналы-бизнесмены стали делать огромные окна – стеклянные витрины на первом этаже.

 

Небоскребы

А архитекторы бились в поиске идеального стиля, и здесь характерен был откат на столетия назад – к готическому искусству. В Нью-Йорке хорошим свидетельством тому была созданная Ричардом Апджоном церковь Троицы в старой части города, Прошло еще значительное время, прежде чем индустриальная Америка встала в авангард всей мировой архитектуры. Но уже вскоре стиль ар-нуво (другие названия – югендштиль, модерн: стиль искусства, распространившийся в Европе и Америке с начала XX века) достиг Соединенных Штатов, где на него отреагировали с волнением. Орнамент прото-ар-нуво был уже создан архитектором Луисом Генри Салливеном (1856–1924). Салливен выразил свое кредо в 1892 году. Он считал, что было бы эстетическим благом воздерживаться от использования орнаменталистики на долгие годы с тем, чтобы сконцентрироваться на строительстве полезных домов, формы которых не требовали бы украшательства. Салливен работал в Чикаго, который тогда отнюдь не был центром архитектурных новшеств. Но страшный пожар 1871 года разрушил огромный город и заново поставил задачу его строительства. Именно Салливен и дал воплощение идее небоскреба как архитектурного новшества нового времени. Офисные здания в Нью-Йорке уже достигали десяти этажей, но новатор устремился еще выше. Однако сделать это с традиционными материалами было уже невозможно. Потребовалось то, что позже было названо железобетоном – его идея пришла Салливену в 1883 году, когда Ле Барон Дженни построил «Хоум Иншуэрэнс Билдинг». Теперь основными элементами здания стали не стены, а внутренние конструкции. Америка вышла на рубеж одного из наиболее примечательных открытий. И первым подлинным небоскребом следует считать построенное Салливеном здание «Гэрэнти Пруденшиал» в недалеком от Нью-Йорка городе Буффало.

Использование металла открыло новую страницу в мировой архитектуре. Сначала металл использовали при строительстве мостов (как Джон Реблинг при создании Бруклинского моста, 1869–1883), но Салливен породил необоримую идею, которую в архитектуре индивидуальных домов развил в США Генри Ричардсон в 1880-е годы.

 

Индустриальная эпоха

Американское общество новой, индустриальной эпохи с пренебрежением взирало на шаткие теории раннего этапа развития, казавшиеся теперь провинциальным мечтательством. С расширением страны до Тихого океана и, главное, с наступлением мощного подъема индустрии была сметена наивная вера в землю, плуг и первозданные добродетели свободного пахаря как гаранта власти в североамериканской республике. В городах воцарилось машинное производство, а его магнаты цепко взялись за руль управления растущего государства. Бизнес крупных компаний делал Америку «великой», бизнесмены желали возвышения США как признания мирового индустриального первенства страны в мире.

Однако подчеркнем еще раз, что война между Севером и Югом, война между капиталистами и плантаторами негативно подействовала на поднимающуюся американскую культуру. Пришедшая к власти в период массового капиталистического грюндерства (периода спонтанной организации огромного множества промышленных, строительных, торговых и др. акционерных обществ, банков, кредитных и страховых компаний и проч.) плутократия была далека и от аристократических корней, и от эстетических посылов. Здесь разорвалась нить пусть тонкой, но традиции, вперед вышли агрессивные и лишенные вкуса дельцы, Культура сделала шаг назад. Нувориши Америки должны были пережить одно-два поколения, прежде чем культурные основы нации снова получили поддержку.

Такие города, как Нью-Йорк, росли в невероятном смешении стилей, в очевидном стремлении выставить богатство напоказ (а зачем иначе, рассуждали вчерашние бедняки, оно нужно?). Рядом с копиями флорентийских дворцов строились «французские шато» и «английские замки», Живописные произведения закупались десятками, позолота превратилась в символ «новой культуры» невиданных состояний. Целый слой европейцев переселился в Америку для того, чтобы осуществлять своего рода культурное «менторство» над владельцами новых состояний. Атмосфера рынка вытеснила атмосферу творчества. Эпоха, когда «жили скромно и думали высоко», решительно сменилась эпохой, в которую «жили высоко и думали скромно». Бессмысленное безделие стало модой, бриллианты начали прикреплять на собачьи ошейники, обедали, сидя в седле, сигареты оборачивались в стодолларовые ассигнации. На раутах рядом с приглашенными сидели… тренированные обезьяны, в бассейнах плавали атлеты, считалось высшим шиком вставлять алмазные зубы. На каком-нибудь шикарном празднестве хор девушек мог выйти из гигантского пирога. Услышав однажды стенания о культурном бедламе, известный владелец медных рудников попросту купил крупнейший в стране музей. Тогда его коллега, дабы не ударить лицом в грязь, приобрел театральную труппу.

Томас Эдисон, говорящий через усовершенствованный им фонограф, 1870-е

В короткий период между окончанием Гражданской войны (186 5) и франко-прусской войной, конкретнее – сражением под Седаном (1870), где прусские войска одержали победу над французскими, новые хозяева Америки взяли за образец Париж периода Второй империи. Но поражение французов снова сделало центром притяжения Лондон.

Две европейские концепции более всего подействовали на культурную эволюцию Америки. Первая – дарвинизм, вторая – позитивистская философия Герберта Спенсера (1888–1963).

В 70—80-е годы XIX века эволюционная теория Дарвина буквально добила старую теологию. Материалистический дух Америки оказался по-особому восприимчивым к идеям великого англичанина, Эволюционный подход Спенсера к политике и этике как бы подвергал сомнению те республиканские институты, которыми прежняя Америка так гордилась. Он возымел поистине разрушительное воздействие на гуманистическую мысль предшествующей эпохи Эмерсона. В США тираж книг Спенсера был выше, чем во всей Европе, здесь были созданы журналы, посредством которых спенсеризм овладел главенствующими интеллектуальными высотами. Его упрощенное понимание прогресса стало заведомо каноническим.

Впрочем, изобретатели пока затмевали деятелей культуры. В последние десятилетия XIX века Эдисон овладел электричеством, Пульман построил комфортабельные железнодорожные вагоны, Вестингауз создал тормоза, братья Райт дали человеку крылья, Белл – при помощи телефона – уничтожил расстояния, Джордж Истмен, усовершенствовав технологию фотографической проявки и печати, породил массовую фотографию, Шоулз – упомянутую пишущую машинку, а Генри Форд уже собирал свой первый автомобиль.

Джордж Пульман в возрасте 26 лет. Дагеротип, 1857

 

Культурное самоосмысление

Как уже говорилось, в описываемый период американская культура порождала больше изобретателей, чем ученых теоретиков. Фактом является то, что в Америке во второй половине девятнадцатого века не нашлось мыслителя, который объяснил бы и рационализировал переживаемую эпоху быстрого капиталистического развития, привел бы, образно говоря, хаос к совокупности элементов – ведь это и является основой культурного самоосмысления. Относительным приближением к такому акту культурного строительства была книга Генри Джорджа «Прогресс и бедность», опубликованная в 1879 году. Но это был в значительной мере памфлет, с его контрастом черного и белого, праведного и нечестивого, и с единственной конструктивной идеей упрощенного налогообложения. Заслугой его было все же указание на первостепенную значимость социального вопроса.

Об этом же вопросе как о фундаменте национальной культурной жизни начала напоминать созданная в 1884 году Американская историческая ассоциация. Выпускники германских университетов внесли свежую струю в романтическую традицию, идущую от Банкрофта. Джон Фиске, Френсис Паркмен, Джастин Винзор и Генри Адамс не дали заглохнуть музе истории Клио, они привнесли более совершенные научные методы в историческое ремесло, взялись за реальное осмысление национальной культуры.

Нация, не разгибая спины, осваивала континент, а новые деньги текли в Нью-Йорк. Начинался так называемый «позолоченный век».

Спускаясь к Манхэттену Гудзон распадается на два рукава, вокруг которых стоит современный Вавилон – гигантский Нью-Йорк Оставим мегаполис и поднимемся прямо на север. Через полтора-два часа местность удивит своей естественной первозданностью. Именно здесь, в верхнем течении направляющегося к Нью-Йорку Гудзона, прибрежные земли в прошлом веке поделили между собой состоятельные люди «позолоченного века» американской истории. Именно в этот период грюндерства создавались немыслимые состояния Джона Рокфеллера и ему подобных, На нуворишей не без удивления – и уж точно без восторга – смотрели представители «старых», солидных денежных семейств, некоторые из которых вели свою родословную еще со времен голландских и английских первопроходцев. Солидный и спокойный мир прошлого следовало оберегать – так жили уже многие поколения тех, чьи голландские предки основали Новый Амстердам, переименованный англичанами в Нью-Йорк.

Великий Уитмен скорбел о падении американской культуры: он с горечью писал, что не было никакого смысла в том, чтобы овладеть Техасом, Калифорнией, Аляской, достичь на севере Канады, а на юге Кубы, создать огромное тело, в котором нет или почти нет духа. Единственный великий писатель эпохи, Марк Твен, сделал смыслом своего творчества борьбу с «мамоной». Именно он вместе с соавтором Чарльзом Дадли Уорнером нашел всеми признанный титул эпохи, которым мы уже имели случай воспользоваться – «позолоченный век». Марк Твен при этом создал в мировой культуре образ мира Миссисипи, мира американской границы. Появившаяся же массовая литература – приключения, детективы, фантастика – удовлетворяли невысокому вкусу зарождающегося общества массового потребления.

Но все же Америка «позолоченного века» улучшила общее состояние народного образования. На общественные школы в 1871 году было израсходовано семьдесят миллионов долларов, а через тридцать лет – двести миллионов. Неграмотность отступала: всего семнадцать процентов населения в 1880 году, одиннадцать процентов в 1900 году не умели читать и писать. В 1860 году в США было примерно сто общественных средних школ, а в 1900 году – шесть тысяч. Время было благоприятным и для создания новых университетов. При этом греческий и латинский языки повсеместно уступали место физике, химии, биологии. К концу века получило популярность создание кафедр, специализирующихся на искусстве, литературе, музыке. В 1880 году в Колумбийском университете был создан первый в США факультет политических наук.

В американской культуре появилось понятие, ей прежде не присущее: формирование общественных утопий. В 1887 году Эдвард Беллами в книге «Взгляд в прошлое» дал описание мира, каким он будет в 2000 году. Изображался Бостон, оживленный и процветающий. Мир и благополучие царили повсюду. Причиной грандиозных улучшений стал утвердившийся в Америке социализм (хотя Беллами этого термина избегал). Он пророчествовал, что деньги американцам будут незнакомы, граждане станут пользоваться специальными кредитными карточками, распределяемыми государством и дающими возможность брать невиданные богатства в магазинах. В чем причина процветания? Средства, полезные ископаемые и товары, прежде зря расходуемые в ходе жестокой экономической конкуренции, в счастливом будущем дадут свободу реализации потребностей каждому члену общества.

Именно поэтому бедняки в Бостоне будущего оказались умиротворенными: теперь они не испытывают враждебности в отношении богатой части американского социума, собственно, бедных более вовсе нет, Каждый член общества работает четыре часа в день вплоть до достижения сорока пяти лет. Остальное время используется для удовольствий и развлечений, ради потребления которых создается настоящая индустрия – о ней думают лучшие умы.

Утопия Беллами «Взгляд в прошлое» немедленно приобрела несказанную популярность, книга стала бестселлером, ею зачитывались. Возникали клубы и общества, занятые социальным прогнозированием, Американские мечтатели, грезившие о социальных усовершенствованиях, никак не могли выработать единую платформу. Возможно, ближе других к этой цели подошел Джекоб Кокси – бизнесмен из Огайо, который предложил потребовать от правительства выпуска значительного объема дополнительных денег и сократить безработицу посредством общественных работ. Он начал мирный поход на Вашингтон – с петицией федеральному правительству. Но до столицы дошли только пятьсот человек. Движение Кокси было остановлено, сам он был арестован.

Но традиция не умерла. С тех пор походы на Вашингтон стали одним из стойких культурных обыкновений Америки – яркое отличие от Европы. Этот обычай получил значительное развитие в 1870-е годы. И собственно социальная окраска американской культуры также стала ее заметной чертой.

Феноменальное богатство единиц и горькая бедность большинства волновала интеллектуалов. Одним из провозвестников новой культуры стал журналист из Сан-Франциско Генри Джордж (1839–1897), вплотную взявшийся за решение этого вопроса. После нескольких статей последовала потрясающая для своего времени книга «Прогресс и бедность», Богатство, полагал Джордж, происходит от несправедливой ренты, и ради восстановления справедливости крупные состояния следует облагать налогом. В этом Генри Джордж следовал за физиократами восемнадцатого века, он испытывал также влияние Джона Стюарта Милля и Карла Маркса.

Эдвард Моран. Торжественное открытие Статуи Свободы. 1886

Идея Единого Налога стала чрезвычайно популярной в США, и Джордж превратился в фигуру национального значения. Он читал лекции и дважды упорно, хотя и безрезультатно, вступал в борьбу за пост мэра Нью-Йорка. Бернард Шоу и Фабианское общество в Британии считали Джорджа равным Марксу. Как ни парадоксально, «Прогресс и бедность» стимулировала аграрную реформу в Австро-Венгрии. Основанная Джорджем Рабочая партия объединила довольно пестрый блок левых сил – профессиональные союзы, социалистов всех направлений, темнокожих американцев, католические круги, издателей нескольких газет (например, «Нью-Йорк Эйдж»). В его политическом штабе обретались такие деятели, о которых Америке еще суждено было узнать в дальнейшем – например, Сэмюэл Гомперс.

Джордж ходил по кварталам бедноты и показывал, где будут площадки для детских игр, а где дома для бедных. При тогдашней детской смертности, переполненных квартирах, жестокой эксплуатации иммигрантов Джорджу не трудно было затронуть трудовой Нью-Йорк за живое. «Общество Генри Джорджа» до сих пор продолжает свои заседания в Нью-Йорке.

Еще один экономист оказал заметное влияние на американскую культуру. Речь идет о Торстейне Веблене, жившем в Чикаго. Здесь он создал «Теорию привилегированного класса». Он развенчивал высшее сословие богачей, говорил о необходимости упрочения положения среднего класса и популяризировал путь к социальным реформам.

Пришла пора подробнее рассказать и о другом талантливом лидере масс, о котором мы уже упоминали – это прежний гринбекер (участник фермерского движения в США в 1870—1880-х годах), а ныне популист Джекоб Кокси. Обладая недюжинными организаторскими способностями, Кокси создал организацию – «Армию братства Христова», утверждая, что ведет за собой не менее 100 тысяч человек. В майский день 1894 года голодная армия безработных во главе с Кокси и при поддержке Американской федерации труда двинулась к Капитолию с петицией. Он потребовал от Конгресса выпуска дополнительной массы бумажных денег с тем, чтобы строить общественные дороги. Затем «армия» двинулась на Вашингтон. Город охватила паника. На его охрану встали регулярные войска. Кокси и его «штаб» были арестованы полицией… «за ходьбу по газонам», как только они появились в Вашингтоне. Палаточные городки «армии» еще некоторое время сиротливо стояли в окрестностях столицы.

Как демонстрация поход Кокси до некоторой степени, может, и удался, но как политическая акция он явно провалился. Вандербильт и другие начали собирать деньги на строительство на Седьмой авеню Манхэттена воинского арсенала на случай силового исхода социального конфликта. Полиция следила за каждым шагом руководителя забастовки железнодорожников Юджина Дебса (1855–1926), а федеральные службы вошли в помещения профсоюза бастующих. Дебс, выросший в семье немецкого эмигранта, стал фигурой национального масштаба, когда организовал в 1894 году Американский союз железнодорожников, контролировавший 24 железнодорожные компании. Этот профсоюз объединял 150 тысяч рабочих.

Рабочие пульмановского завода выходят на забастовку. 1894 год

Когда профсоюз восстал против массовых увольнений на пульмановских заводах, хозяин, мистер Пульман, ответил забастовщикам, что лишь он может решать, кто и как будет работать. Союз железнодорожников обратился к своим собратьям по классу во всей стране с призывом поддержать чикагскую забастовку. Пульмановские вагоны замерли на рельсах Забастовка на чикагских заводах Пульмана отозвалась по всей Америке. В десятках городов произошли столкновения рабочих с администрацией и полицией. Организация «Рыцари труда», проявив классовую солидарность, пригрозила предпринимателям всеобщей общенациональной забастовкой.

Закрылись фабрики и шахты, прекратился подвоз продуктов. Президент Кливленд обрушил всю силу федеральной машины на забастовщиков. Дебсу и его товарищам 2 июля 1894 года предписанием суда было запрещено вторгаться в «миссию правительства» – доставку почты в почтовых вагонах. Три тысячи штрейкбрехеров взошли на паровозы. Но рабочие перекрыли железнодорожные пути.

События в Чикаго стали напоминать эпизоды гражданской войны, Власти затребовали военную помощь. Военный министр приказал командующему округом генералу Майлсу ввести в дело регулярные войска, Еще через несколько дней, 9 июля, Кливленд указал на общенациональный масштаб стачки и потребовал ее прекращения. Под видом охраны почтовых вагонов войска блокировали вокзалы и пути.

Для рабочего класса Америки пульмановская забастовка стала шагом к пониманию той истины, что суды, капитал и федеральное правительство действуют заодно и что их общая цель – эксплуатация рабочих, Тем не менее хозяева жизни в стране были напуганы, тем более что параллельно шла радикализация фермеров – недовольные аграрной политикой правительства, они объединялись в союзы и развивали социальную активность.

В 1890 году сражением у ручья Вундед Ни завершилось вытеснение индейцев. Государственное бюро цензов объявило, что в Америке больше нет свободных земель, что понятие «граница» стало историческим. На протяжении двадцати первых лет жизни Теодора Рузвельта население США увеличилось с пятидесяти до семидесяти пяти миллионов человек. Где-то вдали громыхали социальные битвы, рабочие Чикаго впервые вышли на первомайскую демонстрацию, социалисты призывали крушить основы классового общества.

Возглавивший демократическую партию Уильям Дженнингс Брайан (1860–1925) обличал золотой стандарт. Он призывал трудовую Америку объединиться против тех, кто, как он выражался, распял Христа на кресте из золота. Фермеры продавали за бесценок свою землю, железнодорожные бароны превращали поселки в мегаполисы, век пара и электричества ломал прежнюю жизнь, а на берегах Гудзона царила редкостная отрешенность. Эту часть страны словно не касались потрясающие события 1890-х годов – фактическое восстание разоренных фермеров Запада, поход «армии Кокса» на Вашингтон, пульмановская забастовка.

Меж тем обездоленная Америка требовала восстановления своих гражданских прав.

На американской политической арене 1890-х годов девятнадцатого века господствовали «автохтоны» – выходцы из американской глубинки, люди с характером, здравым смыслом, упорством, трудолюбием, марктвеновским остроумием, жаждой власти, не очень хорошо знавшие, что происходит за океаном, но уверенные в том, что этот «внешний мир» Америке и не нужен. Это было время спикера палаты представителей Томаса Рида из штата Мэн, чьи первые американские предки сошли с «Мэйфлауэра», а родители мечтали, чтобы их сын стал священником, Томас Рид, по словам Барбары Такмен, имел характер, интеллект и «брутальное», обостренное чувство независимости – и это было лучшее, что могла дать Америка в политической жизни.

Потребность в борьбе билась у Рида в крови. Он был военным моряком и адвокатом, а в пятьдесят лет, сев на председательское кресло в палате представителей Конгресса, буквально заворожил американскую публику. Он никогда не произносил лишнего слова, не заботился о синтаксисе, не терял присутствия духа, не спорил с тем, кого считал заведомо слабее, никогда не отступал перед серьезным вызовом. И все, что он говорил, немедленно становилось всеобщим достоянием, немедленно запоминалось, повторялось повсюду. Знаменитыми стали его выражения: «Вся мудрость мира заключается в том, чтобы кричать вместе с большинством» или «Государственный деятель – это скончавшийся политик». Когда конгрессмены Берри и Кертис поспорили, кто из них выше ростом, Рид потребовал, чтобы они поднялись, начал их измерять, а затем воскликнул: «Боже, Берри, сколько тебя еще в карманах?» Рид вставал выступать с таким выражением лица, как будто не очень понимал, где находится. Но мозг его работал со скоростью электрического тока.

Социальное противостояние Рид оценивал с помощью живых образов. Он говорил, что когда идет по Нью-Йорку и видит рядом с принадлежащими купцам домами из коричневого гранита людей, не имеющих, где жить, и вместе с тем обладающих неоспоримыми достоинствами, у него перехватывает горло, и он не испытывает симпатии к людям, живущим в богатых домах. Но вместе с тем он понимал, что в его чувствах много и зависти – и он вовсе не стремился, подобно коллегам, прикрывать свои ощущения звучными названиями, например, «политэкономия». Поразительное и чисто американское красноречие Рида позволило ему уговорить Конгресс построить прекрасную библиотеку – ведь законодатели тоже хотели порой блеснуть цитатами.

Входя в век безграничного индивидуализма и лихорадки накопления, Нью-Йорк периода Гражданской войны и последующих десятилетий стал тем, чем и остался поныне: лидером национального развития. В этом городе те, кто стал образцом преуспеяния, не прятались от соседей, Уильям Астор, о состоянии и земельных угодьях которого можно было говорить лишь подняв к небу глаза, ежедневно появлялся в невзрачного вида одноэтажной конторе на Принс-стрит. Удачливому мультимиллионеру доставляло удовольствие пройтись мимо общественной библиотеки своего имени и других свидетельств благодеяний, оказанных им городу.

В хорошую погоду по аллеям Центрального парка неслись дрожки, и Нью-Йорк знал, что в руках возничего – Корнелиуса Вандербильта – не только пара рысаков, но и сотни миль железных дорог. Третьим мультимиллионером Нью-Йорка был Александр Стюарт, владыка торговой сети. Его мраморный дом на Пятой авеню долгие годы служил эталоном местного зодчества.

В социальной жизни огромного города царила миссис Астор – именно она составляла списки приглашенных на наиболее престижные суаре и балы. Ее гостями были Вандербильты, Доджи, Гарриманы. Избранных приглашали в особняк Асторов на Тридцать четвертой стрит, где даже Вандербильтов считали нуворишами. Высшим социальным признанием был так называемый Январский бал. Выше был только Господь Бог.

Такой – расколотой социальными конфликтами – подошла Америка к концу XIX века. Она требовала политических деятелей, способных разрешить проблемы индустриального века.

 

Конвейер и массовое производство

Быстрому расширению производства и его централизации способствовали стандартизация, поток, появление конвейера, который начал применяться и в производстве (скажем, конвейерная сборка автомобилей), и в транспортировке грузов. Даже такие сугубо «индивидуальные» предметы, как обувь и одежда, впервые благодаря конвейеру начинают изготовляться массово и без традиционных предварительных примерок. В результате лишь одно предприятие в Массачусетсе стало производить обуви больше, чем все тридцать тысяч парижских сапожников, Удивление заграничных путешественников вызывали груды одинаковой одежды по относительно дешевым ценам. Европе переход к стандартизации еще предстоял. В Америке же все встало на поток – от очков до роялей.

Но были изобретения, значение которых резко выходило за рамки обыденного. О пульмановских вагонах уже говорилось. Компания Маккормика начала тысячами производить сельскохозяйственные машины, Центр инженерной мысли переместился в цеха заводов Нью-Йорка и Чикаго.

К концу XIX века страна «заболела» «велосипедной лихорадкой». Завидным рекордом 1896 года была доставка на велосипеде почты из Сан-Франциско в Нью-Йорк за одиннадцать дней – со скоростью трансконтинентального экспресса.

Велико было воодушевление выходящих из Музыкальной академии на 14-ю стрит, тогда как парии этой жизни были заняты лишь мыслями о хлебе насущном. Нью-Йорк начала 1880-х годов находился как бы между двумя эпохами: с одной стороны – уходящая в прошлое элегантность Второй империи, с другой – наступающий ему на пятки «век вульгарности». Немного пройдет лет, и город «поползет» вверх – и далеко не все воспримут это спокойно.

 

Мир небоскребов

Строители еще украшали верхушки новых могучих зданий элементами классической архитектуры, а входы в них стилизовали под порталы готических соборов, но публика уже не могла с улицы оценить поднебесного благолепия. Главным становился силуэт, его устремленность вверх. Учившийся в конторе Адлера – Салливена в 1890-е годы молодой Фрэнк Райт скептически смотрел на неловкое украшательство бетонных громад. Его поражали необъятные возможности жидкого бетона, готового принять любые формы. Отлитые в бетоне здания Райта начала 1900-х годов смотрятся как модерн и по сей день. Отныне не распростерший крылья орел, а неровный силуэт небоскребов стал символом Америки.

На фоне возведения небоскребов особенно остро воспринимались прочие нововведения. Обсуждался новый танец, скандально интимный вальс, из Калифорнии впервые привозили вино «каберне», у «Тиффани» покупали бесподобные люстры, приглашения подавались на серебряных подносах – и в городе уже появлялись телефоны, а предприимчивая Альва Вандербильт, стараясь затмить Асторов, строила на 52-й авеню Нью-Йорка настоящий замок.

По мере того, как строителей каналов заменяли строители железных дорог, а сборщиков пушнины – работники бессемеровских конвертеров (сталелитейное производство, основанное на функционировании специальных аппаратов для получения стали из чугуна), великий город готовился к новому старту. Еще два десятилетия, и многоэтажность станет абсолютным императивом, но пока свободная земля на Манхэттене занята еще не вся. Он, этот самый необычный в мире остров, купленный некогда у индейцев за 24 доллара, очень скоро стал главным воплощением урбанизма в мире. Состоятельные граждане катались в колясках: вот они берут на север, двигаются по берегу Гудзона к Ривердейлу затем – поворот на восток, через Гарлем к Ист-Ривер, еще один поворот направо – и экипаж уже у северных границ Центрального парка. На противоположной, южной оконечности Центрального парка уже начинали громоздиться все более и более многоэтажные дома. Они еще были украшены каменной резьбой, их подъезды еще похожи на готические порталы, они еще напоминали уголок Лондона.

Само слово «небоскреб» появилось не сразу. Его ввели в язык архитекторы Л. Салливен и Д. Адлер в год чикагской выставки (1893), представив образцы новых архитектурных сооружений, «нанизанных» на стальной каркас. В архитектуре появилась формула: «Форма следует за функцией», Обстоятельства требовали максимального использования полезной площади в центре городов, и новаторы-архитекторы создали конструкции, в которых вертикаль решительно возобладала над горизонталью.

Америка начала привыкать к новому слову «трест». Короткое и выразительное, оно означало всепоглощающую экономическую силу подчиняющую себе политику. Могущество возникающих трестов трудно переоценить. Сенатор Дэвис (от Миннесоты) 1 июля 1886 года говорил о наступлении нового феодализма с его доменами, необлагаемыми налогами хозяевами, освобожденными от ограничений и наделенными привилегиями. Новый феодализм, как и прежний, объявил войну питающему надежды человеческому духу и предстал в конце XIX века во всем своем всевластии. Этот социальный порядок шагал по земле и завладевал всеми установлениями современности, царя в огромных корпорациях, господствовавших над национальными дорогами. Диктат корпораций в целых областях, власть облагать налогами порождала их циничное презрение к закону, давала возможность низводить наиболее одаренных людей до положения купающихся в роскоши рабов, совращать судей и сенаторов, концентрировать в руках одного человека столь огромные богатства, что Цезарь в сравнении с ним казался нищим. Специально подобранные, оплаченные и искусные в своем деле прислужники мультимиллионеров стремглав летели по зову переданной по электрическим проводам телеграммы на крыльях паровой машины…

Состояния ведущей тройки бизнесменов – Вандербильта, Астора и Стюарта – оценивались в 50–75 миллионов долларов каждое. Культ богатства достиг в эти годы своего пика. Царь – золото – диктовал свои законы. Судья Эдвард Райан из Верховного суда штата Висконсин писал в 1873 году, что перед лицом Америки вставала огромная фигура новой темной силы. Аккумуляция индивидуального богатства казалась большей, чем в любые времена с момента падения Римской империи. Частные предприятия страны создавали огромные комбинации корпораций, владеющие беспримерными массами капитала, смело марширующие вперед – не только ради экономических завоеваний, но для захвата политической власти. Действительно, впервые деньги захватывали поле битвы как организованная сила.

Показательной для атмосферы аморализма буржуазного обогащения является так называемая «война на озере Эри». Ее «героями» были миллионеры Вандербильт, Гулд, Дрю и Фиск. Последние трое объединились против Вандербильта для захвата контроля над движением по озеру Эри – стратегическому пути со Среднего Запада к Нью-Йорку – воротам в океан. Гиганты бизнеса забыли о малейшем уважении к правовым нормам. Еще более важно то, что об этих нормах «забыли» и представители самой основы правопорядка – в данном случае легислатуры штата Нью-Йорк. В защиту интересов Гулда, Дрю и Фиска законодатели, заседавшие в столице штата – Олбани, внесли законопроект, легализующий обращение выпущенных этими бизнесменами акций на сумму 10 миллионов долларов. Напористый Гулд прибыл в Олбани с чемоданом купюр. Такса была определена четкая: сенатору «средней» честности – пятнадцать тысяч долларов. Один «упорный борец за справедливость» получил семьдесят пять тысяч долларов от Вандербильта и сто тысяч от Гулда. Естественно, при голосовании он высказался в пользу последнего – его «правда» стоила дороже. Но Вандербильт не сдавал позиций. Дело завершилось компромиссом, достигнутым между ним и его конкурентами. Железная дорога и управление ею были поделены на договорных началах.

Страна знала о том, что величайший из миллиардеров Джон Д. Рокфеллер начал карьеру мелким клерком в захолустном городке, что владелец железных дорог Джеймс Хилл поначалу служил продавцом в магазине, что «король стали» Эндрю Карнеги – сын ткача и первые центы заработал мальчиком на побегушках при почте, что газетный магнат Джозеф Пулитцер эмигрировал в США, не имея второй конной пары… Десятки тысяч долларов, нажитые бюргерами «в поте и благочестии», теперь уже не шли ни в какое сравнение с «бешеными» миллионами дельцов I860—1880-х годов. Зависть, сначала скрываемая, быстро переходила в ненависть. Разве имеют они, эти новые владыки жизни, право на всемогущество?

Джон Д. Рокфеллер

Оттесняемой городской аристократии оставалось лишь гордиться своим превосходством в моральной сфере. Сенатор Гор из Массачусетса рассказывал с катоновским красноречием, что за период его общественной деятельности, продолжавшейся немногим более одного выборного срока, он видел, как пятеро судей Соединенных Штатов ушли со своих должностей под угрозой суда за коррупцию и нечестное ведение дел. Гор видел, как председатель комиссии по военным делам потребовал удаления четырех своих помощников, продававших свои официальные привилегии выбора юношей в военное училище. Когда величайшая в мире железная дорога, соединившая два омывающих американские берега океана, была окончена, тот же Гор видел, как национальный триумф и экзальтация обратились в горечь и позор после докладов трех комиссий Конгресса, свидетельствующих, что каждый шаг в этом великом предприятии был связан с мошенничеством. Среди самых высоких лиц, от людей, состарившихся на общественном поприще, Гор слышал бесчестную доктрину, что правильным путем достижения власти в республике является подкуп при помощи должностей, созданных якобы для народа, и что подлинной целью занявших эти должности являлось осуществление собственных амбиций и удовлетворение личных интересов. Сенатор слышал и то, что подозрения падали на доверенных лиц президента.

Мираж владел умами упорно, казалось, ничто не могло похоронить химеру быстрого обогащения. Золотые, нефтяные, скотобойные и прочие лихорадки держали в напряжении всю страну Недоверчивым показывали дворцы Астора, Рокфеллера, Моргана, убеждая, что это результат вовремя услышанного зова судьбы и удачи, Отсутствие удачи квалифицировалось как признак лености и обделенности талантами: стопроцентный американец, если у него есть голова и руки, просто обязан найти свой миллион. Так рождалась «американская мечта».

 

Обличители

Далеко не все деятели культуры молча взирали на все более порочную власть капитала. Теодор Драйзер (1871–1945) много времени провел, изучая биографию миллионера Чарльза Йеркеса. Просматривая досье, публикации в филадельфийских газетах, встречаясь с людьми, лично знавшими Йеркеса, писатель преследовал цель создания своего рода национального героя и антигероя в одном лице. Йеркес жил и работал в Филадельфии, Чикаго, Нью-Йорке, то есть в наиболее значимых для новой Америки городах. Он стал прототипом главного героя трилогии Драйзера «Финансист», «Титан», «Стоик».

В Америке побывал английский писатель Оскар Уайлд (1854–1900), оставивший свой презрительный отзыв о злобном и глупом народе, в котором большинство не отличалось ни умом, ни другими достоинствами – даже знанием родного языка: слишком многие не умели говорить, пребывая в неладах с грамматикой.

«Позолоченный век» Америки 1870– 1880-х годов (напомним, что это емкое определение принадлежит Марку Твену и Чарльзу Дадли Уорнеру) потрясал чудовищным цинизмом. Здесь снова должен быть упомянут Марк Твен, звезда американской культуры, который описывал это время как эпоху торжества обмана, нечестных сделок, политической коррупции и насилия (недаром подзаголовок книги «Позолоченный век» – «Повесть наших дней»). В те же годы Генри Адамс (1838–1918) анонимно опубликовал свой роман «Демократия», столь же критический в отношении господствующих нравов; особенно жестко Адамс описывал правление администрации президента Гранта.

Ничто в последующем не изменило убийственную оценку периода первоначального накопления, сделанную Марком Твеном и Генри Адамсом. Столь же жесткой была оценка этого времени классиком юмористической литературы Амброзом Бирсом (1842–1914), который жестко охарактеризовал его в «Словаре сатаны». А Льюис Мамфорд (1895–1990) из 1930-х годов оценивал «позолоченный век» как духовную пустыню; он называл период после Гражданской войны «коричневыми десятилетиями», захватившими своей бесчеловечностью весь мир. Так и было: финансовая паника 1873 года распространилась повсюду, порождая безработицу, жестоко подавляемые стачки, движения обездоленных фермеров. Одновременно шло формирование железнодорожных группировок, стальных и нефтяных компаний и трестов, тех картелей, которые вызывали общенациональную ненависть.

Ощущение социального падения вызвало движения противоположного направления. Впервые в истории прозвучали массовый протест против алкоголя, протест против свободной любви, публичное осуждение абортов. Общенациональный союз женщин за христианскую умеренность неутомимо создавал все новые и новые отделения. Борцы с пьянством сражались с «зеленым змием» в национальных масштабах. В салуны врывались «очистители», круша «притоны греха».

Марк Твен

Некий Энтони Комсток не сомневался в своем предназначении истребить сексуальность во всех ее проявлениях. В 1873 году, когда ему самому было всего двадцать восемь лет, он основал Общество подавления греха и убедил Конгресс принять так называемый «закон Комстока», согласно которому запрещалось посылать по почте любые сведения о контрацептивах. Произошла концентрация противостоящих сил, Жесточайшим врагом Комстока стала Виктория Вудхалл, бескомпромиссно стоявшая за свободную любовь, считавшая аборт приемлемой частью жизни общества. Но силы, стоявшие за ней, не могли остановить очистительную страсть Комстока, который вознамерился ни более и ни менее как избавить Нью-Йорк от греха – и в ряде случаев довел нескольких врачей-гинекологов до самоубийства либо до бегства из «Большого Яблока», как уже называли Нью-Йорк.

Репертуар нью-йоркских театров подвергся тщательному разбору, и молодой Бернард Шоу (1856–1850) увидел закрытие своих спектаклей, Ревнители благочестия сошлись в том, что Статуя Свободы излишне вольно обнажает грудь. Вплоть до Первой мировой войны книги в публичных библиотеках подвергались тщательному просмотру. И Комсток был в этом шабаше как минимум Савонаролой.

Обратим внимание на появление сект, главенствующей чертой которых явилась борьба с «дьявольским модернизмом». «Свидетели Иеговы» в отдельных случаях изолировали своих членов от окружающего мира, «Армия Спасения» невиданно ожесточилась против пьянства. Под сомнения ставились все моральные максимы, шедшие из Европы. Именно в этом духе был принят папский декрет Ватикана 1870 года. В декрете, в частности, говорилось о непорочности пап в вопросах веры и морали, Папа Пий Девятый недвусмысленно объявил всему миру (и, в частности, американской общине католиков) длинный список «современных ошибок», которые добропочтенные католики обязаны были воспринимать как объекты осуждения.

Время было бурное, и оно оказывало разностороннее влияние на население Соединенных Штатов. Формировалось племя реформаторов, которые обратились к проблемам политических и экономических преобразований. Их влияние во второй половине XIX века возросло, и американскую культуру трудно понять без учета этой весьма своеобразной толпы оригинальных переустроителей человеческого общества, Анархисты размахивали своими бомбами, социал-демократы внедряли в массы марксизм, сторонники восьмичасового рабочего дня выводили толпы на улицы. Они пели песню, написанную в Чикаго в 1885 году:

Пульмановская стачка 1884 года, о которой уже говорилось выше, стала заметным шрамом на теле американской культуры. Обездоленные безработные грозили подорвать основы американского общества. Росла волна общественной ненависти к «воронам-разбойникам», обретшим за счет эксплуатации невиданные богатства. Все более организованным было движение городского пролетариата. Оно было направлено против преступного функционирования машин и демократической, и республиканской партий, которыми заправляли равно циничные партийные боссы. Это движение начало смыкаться с недовольными бунтующими фермерами, страдавшими от низких цен на сельскохозяйственные продукты и требовавшими от министерства финансов печати серебряной (более дешевой, чем золотая) монеты.

Контрольные вопросы

1. Охарактеризуйте индустриально-экономические процессы, охватившие США после Гражданской войны.

2. Каковы причины стагнации собственно культурного развития Америки в послевоенный период?

3. Каково влияние эволюционистской теории Ч. Дарвина и позитивистской философии Г. Спенсера на духовное развитие Америки?

4. Что дало основание исследователям считать Генри Джорджа одним из провозвестников новой культуры Америки?

5. Охарактеризуйте первые акции американских профсоюзов (деятельность Джекоба Кокси).

6. Каким военным актом завершилось сражение индейцев?

7. Опишите процесс роста буржуазного обогащения и рождения «американской мечты».

8. В чем состоит критика «позолоченного века» Марком Твеном и Чарльзом Дадли Уорнером?

 

Дарвин и Спенсер

Как указывалось в предыдущей главе, на культурную эволюцию Америки оказали наибольшее воздействие две европейские концепции XIX века – это, во-первых, дарвинизм, а во-вторых – позитивистская философия Герберта Спенсера. Пришло время сказать несколько слов о существе обоих учений.

Британский естествоиспытатель Чарльз Роберт Дарвин (1809–1882), как известно, являлся автором теории происхождения биологических видов путем естественного отбора. Дарвин, как считал он сам и сторонники его учения, опроверг религиозные представления о сотворении мира и всего живого, раскрыл единство законов происхождения растений и животных, установил генетическую общность человека и человекообразных обезьян, наконец, выявил основные закономерности и механизмы эволюции в природе и механизмы естественного отбора. Главная идея Дарвина в том, что сложная биологическая иерархия, которую представляет собой органический мир, подчинена целесообразности и приспособлению к изменяющимся окружающим условиям. Среди дарвиновских гносеологических (познавательных) категорий – случайность, вероятность, неопределенность, целесообразность и др., среди принципов – историзм, эволюционизм, относительный характер приспособительной целесообразности, Благодаря такому научному аппарату схема исследования биологического мира представала упрощенной и удобной для разного рода обобщений.

Нетрудно заметить, что идея детерминизма и целесообразности оказалась весьма привлекательной для гуманитарных наук, особенно – для социологических исследований и разного рода концепций происхождения и оптимального функционирования человеческого общества (недаром же довольно скоро появились такие концепции, как социал-дарвинизм). В нарождающейся социологии сразу возникла одна из наиболее распространенных метафор – общества как биологического организма, развивающейся системы. Разумеется, оказались востребованы и принципы целесообразности, детерминизма, иерархичности, которые объясняли и структуру общества, и незыблемые законы его развития.

Чарльз Роберт Дарвин

Герберт Спенсер (1820–1903) также был английским ученым. Основным принципом его теории, так же как у Дарвина, являлся эволюционизм, однако не в области биологии: Спенсер с самого начала концентрировал внимание на социуме и социальной психологии. Надо заметить, что труды Дарвина Спенсер высоко ценил и во многом руководствовался принципами, провозглашенными великим современником.

В основе жизнедеятельности общества, по Спенсеру, лежат индивидуализм и свобода конкуренции. События должны происходить естественно, любой вид социального планирования вреден, поскольку препятствует свободному развитию индивида, ведет к вырождению и выдвижению худших за счет лучших. Государство не имеет права вмешиваться в человеческую жизнь; каждый может и обязан выживать за счет собственных ресурсов и резервов; нельзя, например, помогать бедным, поскольку это лишает их стимула к выживанию и борьбе за лучшую долю. Очень вредна и тенденция государства и общества вмешиваться в воспитание детей. Спенсер критиковал и колониальную экспансию – ведь она ведет к усилению государственной бюрократии. Зато межгосударственные войны, с его точки зрения, весьма полезны для установления политической и иерархически-классовой структуры общества, Таким же мощным стимулом является и труд.

Философия Спенсера основана на постулате, что цели у каждого человека – осознанно или нет – примерно одинаковы: это достижение материального благополучия и стремление проникнуть на вершину иерархии. Именно поэтому возможна эволюция, происходящая неизбежно и независимо от желания людей. В основном развивается некое «вещество жизни», которое и руководит человеческими поступками, являясь основанием индивидуальных воль. «Вещество» движется, интегрируясь в разнообразные социальные структуры, движение рассеивается, и с течением времени «вещество» переходит из состояния неопределенной, бессвязной однородности в состояние определенной, связной разнородности. При этом и само движение также претерпевает сходное превращение, В итоге система достигает равновесия, эволюция заканчивается. Если равновесие нарушается, начинается распад, который приводит к новой эволюции. Таким образом, единицей развития общества является цикл, сходный с биологическим: если, например, растение появляется, развивается и умирает, то примерно так же функционирует и некая отдельно взятая человеческая общность.

По всему этому ясно, что история для Спенсера – не продукт сознательного творчества социальных групп или отдельных личностей, а результат эволюции, происходящей, повторим, вне зависимости от желаний и воли людей. Социальные факторы – это, прежде всего, структуры и функции, усложняющиеся по мере формирования и развития, Социальные институты – механизмы самоорганизации совместной деятельности людей, способствующие социализации человека.

Видно, что одним полюсом для Спенсера является надындивидуальные силы, «социальный организм», «вещество», а другим – индивидуализм каждой человеческой особи. Явное противоречие не занимало сторонников теории британского социолога: согласно Спенсеру – как, впрочем, и так понятому Дарвину, – и в природе, и в обществе выживает сильнейший, и это в высшей степени правильно, закономерно и справедливо. «Право сильного», так много значившее для американцев, стремившихся к осуществлению «национальной мечты», таким образом, оказывалось научно подтверждено.

 

Изменение потока иммиграции

В последние два десятилетия XIX века (и в первые два – XX) англо-саксонский источник иммиграции начал оскудевать. Пасынки Британии отныне устремлялись в Канаду и Австралию. Поток переселенцев через Атлантику становился иным по этническим компонентам: отныне это выходцы из Центральной и Восточной Европы, из Австро-Венгрии и Российской империи, из бедных южных областей объединившейся Италии. И новые иммигранты-восточноевропейцы на рубеже XIX и XX веков начинают, безусловно, доминировать. Напомним, что указанное время – последний период иммиграции, не ограниченной американскими государственными правилами и квотами, поскольку богатеющая Америка тогда еще нуждалась в трудовых ресурсах для освоения прерий и работы на растущих заводах.

Герберт Спенсер

Восточноевропейцы в последние десятилетия XIX века и в первые десятилетия XX изменили внешний вид страны – прежде всего «физиономию» огромных городов Восточного побережья и таких растущих мегаполисов, как Чикаго и Детройт. Вклад новых этнических меньшинств в культуру, экономику и повседневную жизнь Соединенных Штатов огромен, причем он сказывался и после введения ограничений на въезд представителей иных национальностей в страну. Современная Америка немыслима без архитектуры Мис ван дер Роэ, вертолетов Сикорского, музыки Стравинского, Берлина и Бернстайна, книг Стайрона и Льосы, картин Шемякина, балетного мастерства Барышникова, вокала Фрэнка Синатры и Дина Мартина, гениев Голливуда, начиная с Чарли Чаплина и заканчивая Скорсезе и Спилбергом.

Америка не только создала благоприятную среду для творческой свободы, но воздействовала своим примером на те страны, из которых сюда прибывали представители всевозможных этнических сообществ.

Напомним, что в конце XIX столетия изобретатели все еще затмевали деятелей культуры: в последние десятилетия девятнадцатого века Эдисон овладел электричеством, Пульман построил комфортабельные вагоны, Вестингауз создал тормоза, Белл – телефонную связь, Истмен – массовую фотографию, Шоулз – печатную машинку и так далее.

Какого бы критического отношения ни заслуживала Америка, следует признать, что эта страна давала больший шанс простому человеку, чем социально менее гибкая и чопорная Европа. Как уже говорилось, владелец крупнейших сталеплавильных заводов Эндрю Карнеги был сыном безродного ткача и провел свою юность посыльным на телеграфе, На таком же телеграфе работал другой гений – Томас Эдисон, покоривший электрическую энергию. Другой титан электротехники – Чарльз Штейнмец – бежал в США от преследований в Европе за социалистические убеждения. Крупнейший железнодорожный магнат Джеймс Хилл начинал помощником в деревенском магазине. Богатейший человек страны – Джон Рокфеллер – поначалу, как уже указывалось, служил помощником продавца в комиссионном магазине. Марк Твен был лоцманом на Миссисипи. Пулитцер – столп журналистики – прибыл в США без гроша в кармане. Ни в одной стране Европы они не сумели бы занять положения, уготованного им в Америке.

 

Наука

Уже говорилось, что в Америке второй половины девятнадцатого века не нашлось мыслителя, который объяснил бы процессы, происходящие в стране, и дал бы им реалистическое толкование, указав социальную перспективу. Модный в хорошем обществе утопизм, разумеется, не в счет Книга Генри Джорджа «Прогресс и бедность», опубликованная в 1879 году, при всей важности сделанного в ней указания на первостепенную значимость социального вопроса, конечно, никакого анализа философских или мировоззренческих обоснований бытия не содержала.

Зато на эти темы, полагая их фундаментом здания национальной культуры, начали задумываться члены созданной в 1884 году Американской исторической ассоциации. Мы уже видели, что практически на всех этапах американскую культуру крепила историческая мысль. Национальная научная традиция выделила два типа историков. Одни осуществляли скрупулезное исследование разрозненных фактов и на его основании приходили к тому или иному заключению. Другой тип историков вначале обдумывал ситуацию, находил собственное объяснение и после этого бросался к фактам, чтобы либо подкрепить, либо «убить» свою гипотезу.

Известный нам Банкрофт, несомненно, принадлежал к первому типу ученых, а Вудро Вильсон (1856–1924) – ко второму. Он скорее, словно поэт, был личностно связан со своей концепцией, а не удалялся от нее на критическое расстояние. И поскольку Вильсон вкладывал в свою работу всю душу, его творчество интересно и как проявление его внутренней жизни, и как эволюция владевших его разумом идей.

В одной из статей 1895 года будущий президент Америки Вильсон описывал свой историографический и в целом аналитический метод. Да, говорил он, историк обязан работать с фактами, но что именно, если разобраться, является фактом? Самая твердая материя рассыпается при критическом прикосновении к ней. На самом же деле историческая истина являет собой комплексное понятие, приближающее нас к терминам почти из византийской теологии, Историческая истина – не более чем метафора, имеющая видимую и невидимую часть, Будучи честным перед собой, историк должен признать, что не получает истину «в фунтах или унциях», в некоторых материальных несомненных проявлениях, – скорее, он обретает ее в своих впечатлениях. Вильсон и сам написал это слово курсивом, развивая мысль, что честный по отношению к себе историк всегда желает получить как можно более полное впечатление. Это и позволяет специалисту дать подлинную картину реальных событий, а не изображать некое театральное действо; стремиться, по мнению Вильсона, следует к манере Рембрандта, а не Рубенса. И подлинная картина всегда будет получена при помощи работы воображения, а не анализа фактографического материала. Факты могут обманывать, собственное чувство – никогда.

Томас Вудро Вильсон

Вильсон стал президентом, обладая стройным и логичным историческим мировоззрением. В его основе лежало представление об эволюции политических институтов, необходимости их постоянного приспособления к меняющимся социально-экономическим условиям, Вильсон считал, что Америка находится в критическом состоянии потому, что существует разрыв между новыми экономическими реалиями и прежними политическими формами. Бурное экономическое развитие, считал Вильсон, привело к уничтожению относительного социального равновесия, к полному «стиранию» величайшей социальной силы Америки – ее среднего класса. Если стихия свободного рынка будет и далее гулять по американскому обществу, то ни к чему иному, кроме как к социальному взрыву, это привести не может. А социальный взрыв плох не только потому, что катастрофичен: государство – не машина, государство – живой организм, и любое революционное вмешательство отражается в долгих болезнях его «тела». Настоящий закон общественного развития, с точки зрения Вильсона, это бесконечное приспособление, тонкое исправление, даже «латание дыр». Вудро Вильсон был одним из авторов концепции государства как агента социальных реформ, регулятора экономической, да и всей общественной жизни.

 

На рубеже

В связи с изменением духовных процессов американского общества и как неизбежная их проекция в описываемый период началась эволюция обеих главных американских политических партий. В результате республиканская стала преимущественно партией богатых, а демократическая – бедных. Зачинателем этого разграничения оказался Теодор Рузвельт (1858–1919). Этот находившийся в вечном движении человек, энергичный политик, почти ровесник Вильсона, стоял вместе с последним среди сторонников реформ в Балтиморе в 1896 году, когда было предложено упорядочить подоходный налог, ввести национальную систему кредитования фермеров, национализировать железные дороги, установить восьмичасовой рабочий день в промышленности, увеличить денежное обращение за счет неограниченной чеканки серебряной монеты. Рузвельт и Вильсон встречались несколько раз, неизменно выказывая друг другу взаимное уважение. Рузвельт стал весьма популярен в народе, в один прекрасный момент он превратился чуть ли не в национального героя – во всяком случае фигуру общенационального масштаба, – но всегда с трудом находил взаимопонимание с властвующей элитой страны, с представителями наиболее материально обеспеченной части общества. Он был, если так можно выразиться, «ницшеанцем на практике», жил «на пределе», энергично, страстно, словно романтически неуемный искатель приключений, славы и правды, а не трезвый и холодный политик.

Теодор Рузвельт

Несмотря на идейный климат и философию «выживания сильнейшего», Америка не забывала о том, что среди оснований силы всегда находилось и знание. Время, как мы уже подчеркивали, было благоприятным для создания новых университетов. Постепенно семьи обеспеченных, да и в прямом смысле богатейших граждан, начинали стремиться к тому, чтобы их дети получали не прикладные инженерные, а изящные и «возвышенные», свободные от «презренного материализма», общекультурные специальности. Наследникам крупных состояний не было нужды посвящать всю свою жизнь приумножению богатств – достаточно было лишь контроля со стороны наемных профессионалов-финансистов, Постепенно приходило время свободного интеллекта. Собственно, эти процессы протекали по аналогии с европейскими.

Поэтому к концу девятнадцатого века получило всеобщее распространение не только повсеместное расширение номенклатуры инженерных специальностей, но и создание кафедр, специализирующихся на изучении изобразительного искусства, литературы, музыки, на анализе международной ситуации и ее перспектив. Так, в 1880 году в Колумбийском университете был создан первый в Соединенных Штатах факультет политических наук.

Высшее образование достигло в Соединенных Штатах мирового уровня в начале XX столетия, когда дети вождей «позолоченного века» призвали европейских преподавателей, создали фонды и обратили университетскую науку почти в индустрию. Впервые Гарвард, Принстон и Йель стали посылать своих выпускников в Белый дом, а университетское образование стало синонимом принадлежности к лучшему обществу Укажем на эффективность американской системы образования – за первую четверть XX века уже четыре американца получили Нобелевские премии, правда, все-таки в области прикладных наук, имевших более длительную и продуктивную традицию развития в Америке.

Окончилась пора исключительного американского ученичества, хотя по-прежнему престижным считалось и получение образования за рубежом. Теперь уже Америка смотрела на германский Гейдельберг и французскую Сорбонну, но прежде того на английские Оксфорд и Кембридж как растущая мировая держава. Теперь лучшие умы Америки, гордость ее культуры – Герман Мелвилл, Фенимор Купер, Торо и Эмерсон, Лонгфелло и Уитмен, Марк Твен и О'Генри – не считались «провинциалами», напротив, были известны и почитаемы в Европе. Американская культура и наука вышли на мировой уровень и во многих сферах повели Европу за собой. Эдисон и Маркони, братья Райт и Генри Форд были тому живым свидетельством и доказательством. Пришла пора Америке показать себя в образовании и политике.

В 1908 году идеолог прогрессизма Герберт Кроли создал своего рода манифест культурного пробуждения – «Обещание американской жизни», в котором сопоставил философский замах американской революции и жалкое воплощение великих идеалов. Книга имела великий очистительный смысл. Основанный Кроли журнал «Нью Рипаблик» стал сборным пунктом представителей американского либерализма. А культурными героями «восстания» против серости, самодовольства и несправедливости оказались писатели Джек Лондон (1876–1916) и Эптон Синклер (1878–1968). Их атака на буржуазные стереотипы имела оздоровительный эффект, в плане, с одной стороны, духовного оздоровления американского общества, с другой – для формирования новых культурных горизонтов Америки.

 

На национальной арене

На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков перед американцами встал вопрос: как совместить джефферсоновский идеал равенства и гигантские возможности, данные бурно развивающимся капитализмом узкому кругу лиц? Довольно трудно было отрицать появление в великой республике отдельно взятых «королевств», принадлежащих банкиру Джону Пирпонту Моргану, владельцу нефти Джону Рокфеллеру стальному королю Эндрю Карнеги и другим денежным мешкам.

Дело несколько смягчали непрекращающаяся иммиграция, дающая неорганизованную человеческую массу, готовую на любую заработную плату, благодаря чему считалось, что страна выступает благодетельницей для париев Европы, и постоянный индустриальный рост, позволявший повышать жизненный уровень если и не всего американского населения, то все же значительного его сегмента. Американский тигель мог несколько ослабить давление в своем социальном плавильном котле, но для этого требовалась мудрая федеральная власть и постоянное внимание к грозящим обострением вопросам.

Переходя от политической теории к злободневной практике, Вудро Вильсон начал внимательно следить за решаемыми и нерешенными проблемами американской жизни. Между окончанием Гражданской войны в США (когда Вудро Вильсону было восемь лет) и началом Первой мировой войны (когда Вильсону исполнилось пятьдесят восемь) Америка претерпела колоссальную эволюцию – если не назвать происшедшие изменения прямо революционными. Часть порожденных этой эволюцией проблем была решена, но значительное количество еще ожидало своего решения. Постоянные размышления привели Вильсона как аналитика к выводу, что президенты стали частью официально существующего прикрытия нерешенных социальных проблем, а не собственно действующим авангардом политической системы страны.

В нем жило предчувствие перемен. Его книги переиздавались, у него постоянно брали интервью. В предисловии к пятнадцатому изданию своей книги «Правление Конгресса» Вильсон отмечал ростки нового на американской политической арене: будирующий эффект испано-американской войны; изменение общественного настроения в пользу империализма; уже происходившее – и еще более предстоящее – расширение функций исполнительной власти.

В основе империализма лежит политика создания масштабных экономических империй, основанных, в частности, на владении колониями. Государства, подверженные идеям всемирной экспансии, борются за мировую гегемонию, стремятся к повсеместному захвату рынков, собственно, создают новый вариант империй, основанных на развитии мировой финансово-экономической системы. Наблюдается господство транснациональной финансовой олигархии, монополий и корпораций как антитеза частному капитализму.

Испано-американская война (1898) была первой крупной военной акцией США как мировой империалистической державы. После взрыва американского корабля «Мэн» в Гаване 15 февраля 1898 года и под предлогом поддержки национального восстания на Кубе против Испании США объявили ей войну. В ходе боевых действий были захвачены исконные испанские владения с XVI века – Куба, Пуэрто-Рико, Филиппины. Согласно Парижскому миру, завершившему войну, Испания отказалась от прав на свои бывшие колонии, а они, в свою очередь, оказались в двойственной ситуации: с одной стороны, были провозглашены «свободными государствами», с другой – оказались под контролем США.

Корабль «Мэн» в Гаване

Думающая Америка не погрузилась в не характерные для нации сомнения и самокопание, а начала мозговую работу – как выйти из создавшегося социально-экономического кризиса. Вудро Вильсон был не единственным, кто задумался над этими проблемами, но он был и не простым толкователем происходящего, а уже признанным экспертом по конституционному строю, по политической истории, по вопросам прерогатив исполнительной и законодательной власти. Его мнение немало значило уже в национальных масштабах.

Ключевым словом в Соединенных Штатах стало «реформа». О реформах говорили везде. Варианты реформирования обсуждались в массовой печати. Тон стали задавать экстремисты – довольно пестрое собрание реформаторов, называвших себя прогрессистами, двинулось на все форпосты прежних устоев.

 

Демократы жаждут реванша

Политические партии активно боролись за власть. Однажды на выборах демократы выставили кандидатуру некоего А. Хьюита, игравшего на обывательском страхе перед «грядущим анархизмом». Хотя Генри Джордж, автор книги «Прогресс и бедность», не призывал к баррикадам, Хьюит, мысливший, как казалось, в том же направлении, требовал и от демократов, и от республиканцев остановить приход «кровавого хаоса».

В другой ситуации для победы над демократом Стивеном Гровером Кливлендом (1837–1908), дважды занимавшим пост президента страны, республиканским идеологам-стратегам нужно было показать, что последний наделен двумя грехами: он поклонник снижения тарифа, следовательно – проводник интересов Англии (рассчитано на отрицательную реакцию промышленников и жителей ирландского происхождения, традиционно ненавидящих англичан) и сторонник выпуска золотой монеты (рассчитано на бедных фермеров Запада, уже начавших свою отчаянную и бессмысленную борьбу за расширение выпуска серебряных денег). Демагогия, основанная на том, что снижение тарифа лишит американских рабочих хорошей зарплаты, буквально затопила страну.

В 1890 году никому не известный капитан А. Мэхэн, человек, как потом выяснилось, необычайно высокого роста, худощавый и стройный, с узким лицом, глубоко посаженными бледно-голубыми глазами и песочного цвета усами, написал в «Атлантик Мансли», что американцы должны начинать смотреть за пределы своих границ, хотят они того или нет, В пику осторожной политике президента Кливленда Мэхэн в статье под названием «Гавайи и наша будущая морская мощь» утверждал, что господство на морях является судьбой Америки, главным элементом ее будущего процветания и поэтому захват расположенных в центре великого океана владений является императивом. Теодор Рузвельт, приглашенный выступить в военно-морской академии США, восхищался Мэхэном беспредельно.

И не только он. Прибыв в Англию, Мэхэн был приглашен королевой на официальный государственный обед, где сидел рядом с принцем Уэльским, а затем отбыл на борт королевской яхты, где тысяча (!) адмиралов и капитанов провозгласили тост в его честь. Напомним, что Мэхэн тогда представлял страну, чей военно-морской флот был меньше чилийского, не говоря уже об испанском.

В Соединенных Штатах началась настоящая битва между сторонниками активной внешней политики и противниками вовлечения в опасные авантюры. Последних возглавил президент Гарвардского университета, весьма внушительная во всех смыслах (около двух метров ростом) фигура – ректор Чарльз Уильям Элиот (1834–1926), к тому времени уже четвертое десятилетие правивший Гарвардом и в итоге своей деятельности трансформировавший всю университетскую систему в Америке. Он был упорным борцом против всех наступательных доктрин, которые, с его точки зрения, неизбежно порождали класс влиятельных военных, что абсолютно негативно воздействовало бы на американское общество. Элиот зашел так далеко, что назвал сторонников агрессивной внешней политики Теодора Рузвельта и его политического соратника Генри Кэбота Лоджа (1850–1924) дегенерировавшими сыновьями Гарварда. Идеалом поведения для Элиота был джентльмен, который в то же время является демократом. Он ввел в университетское расписание предметы, прямо касающиеся современности, организовал новую выборную университетскую систему, собрал преподавателей, которые составили славу Гарварда.

Гарвард, небольшой колледж прежних лет, к этому моменту превратился в огромный по тем временам (почти две тысячи студентов) университет. Система свободных выборов преподавателей позволяла приглашать в университет педагогов первой величины, скажем, историков Фредерика Тернера и Эдварда Чаннинга, философа Джорджа Сантаяну.

 

Демагогия заменяет политическую культуру

К концу 80-х годов обе главные американские партии отреклись на словах от трестов. В республиканской платформе 1888 года значилось, что представители партии объявляют о своей оппозиции всем комбинациям капитала, организованным в виде трестов. Демократы не отставали, заявляя, что если позволено существовать трестам, то интересы народа преданы. Высокопарная и пустая риторика не могла скрыть того факта, что за спиной обеих партий стояли столь «презираемые» могучие финансово-промышленные организации.

Перед урнами для голосования политиканы-республиканцы громко говорили о морали, о продажности ничтожных демократов, равной лишь их глупости, о процветании страны в будущем, о работе для всех и блокаде дешевого труда иммигрантов, а главное, о тарифе, защите американской промышленности и «кредо» патриотизма. Неорганизованный и малограмотный рабочий класс Америки в основном и попадался на эту пропаганду.

Еще один несомненный претендент на политическое лидерство Америки – Теодор Рузвельт – стал и лидером исторической науки. Рузвельт создал четырехтомное исследование «Покорение Запада» (1889–1896), Хотя он и отождествлял себя с германской школой научного исторического анализа, на самом же деле в тот период, когда научная историография в США лишь зарождалась, он скорее являлся талантливым любителем-дилетантом. Он спешил высказать свои мысли, талант его лежал в области создания убедительной общей картины, в анализе отдельных эпизодов, в красочности описаний, в одухотворенности текстов. В общем, главным было впечатление от его книг, а не сухая нарочитая скрупулезность, отвращавшая публику от исторической науки. Излишний «германский» академизм, увы, лишал историю по праву принадлежавшего ей места в общественной жизни.

Здесь стоит рассказать о еще одной появившейся тогда в США (1891) политической силе – Народной партии, основывавшей свою программу на идеях популизма. Сформулировать его доктрину трудно, если вообще возможно; во всяком случае, никому до сих пор этого не удавалось, Популизм возник как стихийное народное движение в борьбе против многообразных форм господства монополистического капитала и во многих странах имел свои модификации. В любом случае популизм, консервативный, недоверчивый ко всему новому или тому что выходит за рамки узконациональных интересов, ставит на первое место понятие народа и его интересов, а не такие категории, как государство, мир, даже индивид, защищая интересы массового, «маленького», обыкновенного человека. Функция популизма – охранительная и корректирующая; при всей своей примитивности он иногда играет положительную роль как сдерживающий амбиции государства фактор. В США возникновение как популизма, так и Народной партии связано с массовыми беспорядками в среде фермеров.

Народная партия собрала свой конвент в Омахе. Это было типичное «западное» сборище, изобиловавшее эмоциями и бравадой, но лишенное серьезной организации. Надо всем витала проблема «дешевых», доступных денег. Запад требовал за свою пшеницу и мясо звонкую серебряную монету. Пожалуй, наиболее примечательной была критика республиканской и демократической партий. С полным на то основанием указывалось, что обе они глухи к страданиям ограбленного народа, что нация находится на грани морального, политического и материального краха, поскольку продукты труда миллионов нагло похищены ради создания колоссальных состояний немногих, и это явление – во всяком случае в таком масштабе – не имеет прецедентов в истории человечества. После таких обличений простое требование свободной чеканки серебряных денег звучало едва ли не оскорблением здравого смысла, Неудивительно, что, несмотря на страстную критику существующего порядка, Народная партия так и не получила массовой поддержки.

Напомним, что речь идет о 1890-х годах, о периоде наступивших грандиозных перемен, в ходе которых Америка превратилась из сельскохозяйственной страны в индустриальную сверхдержаву, когда феноменальная индустриализация вызвала острые социальные проблемы, когда американцев начали глубоко интересовать события за пределами национальных границ. На повестке дня стоял важный политический, мировоззренческий, социальный вопрос, тесно связанный с проблемой американской идентичности: превратится ли великая республика в колониальную метрополию, обойдет ли Америку стороной искус империализма?

 

Геополитика

Здесь снова стоит обратиться к исторической концепции Вудро Вильсона. Культ героизма удивительным образом совмещен у этого христианского, по существу, историка с пламенной проповедью «опасной» жизни, начатой Фридрихом Ницше, нашедшей отклику таких заглавных фигур эпохи, как Теодор Рузвельт, Джон Хэй, Генри Адамс, Альфред Мэхэн. Жизнь полна опасностей, и не стоит избегать их – это недостойно человека, это недостойно нации. Вильсон считал, что сила каждого народа сказывается тогда, когда он попадает в центр урагана, и эти слова историка можно смело приписать любому из плеяды молодых империалистов. Некоторые войны, продолжал далее национальный лидер, обновляют нацию, зовут ее к великому будущему. Даже главный златоуст империалистов Теодор Рузвельт не смог бы сказать лучше.

К ноябрю 1898 года Вудро Вильсон стал одним из известных геополитических интерпретаторов. Он утверждал неизбежность перемены во взглядах на американский изоляционизм. Президент Джордж Вашингтон красноречиво выразил постулаты спасительного в ту пору изоляционизма в прощальном послании 1796 года; но тогда Соединенные Штаты были в состоянии младенчества. Теперь же, покорив весь континент, Америка выросла из детских одежд. Англичане указали на эту дорогу давно – еще в восемнадцатом веке великий Беркли предрекал, что путь великой державы лежит на запад североамериканского континента.

Все началось с покупки Луизианы и Флориды, продолжилось войной с Мексикой за территории Калифорнии и Техаса (1846–1848; в результате военных действий США приобрели площади, на которых впоследствии образовались штаты Техас, Калифорния, Нью-Мексико, Аризона, Невада и Юта), принесшей Соединенным Штатам огромные территории. Промежуточным звеном явилась покупка Аляски (1867), которая навсегда положила конец попыткам России распространить свое влияние на тихоокеанском побережье Северной Америки и стала важным шагом в укреплении положения США в азиатско-тихоокеанском регионе. Между прочим, и присоединение к США территории Флориды – бывшей испанской колонии – во втором десятилетии XIX века было, правда, скорее захватом, Западная Флорида вошла в состав Америки потому, что таково, как провозгласили американские политики, было желание ее населения. Однако реальная причина заключалась в ином: коренное население Флориды давало приют беглым чернокожим рабам, желавшим освободиться от рабства на плантациях. Затем в составе США оказалась и восточная часть области.

Карта, показывающая увеличение территории Америки.

Кто мог сказать, где и когда закончится этот процесс? В двадцатом веке политика, предупреждал Вильсон, будет обладать новыми чертами, о которых американцы должны думать заранее. Вильсон был уверен, что теперь, когда западная граница Америки находится на Тихом океане, страна просто нуждается в новых границах, в ареале великих океанских просторов. Новый тип воображения должен воспламенить молодое поколение, обязанное повернуть центр своего внимания и деятельности через океаны, на восток евразийского континента.

Реформаторы и, как они сами себя именовали, «разгребатели грязи» восстали против сонного прозябания нации, они выступили против того, что Уильям Аллен Уайт назвал союзом бизнеса и правительства, действующего в интересах бизнеса. Прогрессизм взмыл как кредо лучших сил страны: решение расовой проблемы, антитрестовое законодательство, реформа железнодорожных тарифов, законы в отношении детского труда, налоги на наследство и на прибыль, компенсации рабочим, санитарный контроль над пищевой промышленностью, охрана окружающей среды, создание национальных заповедников – вот что было выдвинуто на передний край социальных преобразований.

 

Самое американское изобретение

В сентябрьский день 1892 года на улицы Чикаго выехала странная повозка, которая двигалась, хотя впереди не было лошади. Толпа вокруг вскоре стала непомерной, и Уильяму Моррисону из Демойна, что в штате Айова, пришлось просить полицию помочь ему пересечь центр города. Мотор его «повозки» был электрическим…

По-настоящему ответить на вопрос, кто изобрел автомобиль, достаточно сложно. Если определенно то, что пароход изобрел Фултон, а паровоз Стефенсон, то с автомобилем не все так просто. Изобретение, которое за два первых десятилетия буквально изменило Америку, не имело явно выраженного создателя.

Быть может, его породило само время, потребовавшее нового транспортного средства. В 1890-х годах в бесчисленных сараях и ангарах Америки множество упорных механиков отдавали все свое время поискам верного технического решения. Среди них были производители велосипедов, опытные железнодорожники, специалисты по механическим куклам, безнадежные создатели «вечного двигателя». Каждый искал инженерных решений исходя из собственных первоначальных профессиональных навыков. Тогда Генри Форд работал на электростанции, Пирс производил клетки для птиц, велосипеды и холодильники, Студебекер трудился на вагонном заводе, Элвуд Хейнс – в газовой компании, Стэнли занимался фотографией. Их мысль билась в направлении создания небольшого мотора, вращающего колеса.

Летом 1891 года Чарльз Дурие (1861–1938) заставил двигатель вращать колеса, но побоялся привести машину в движение на дороге, чтобы публика не засмеяла его. Через год, уже вместе с братом Фрэнком, специалистом по приборам, они вывели машину «в люди», и она поехала. Проблемой было ее остановить – не существовало ни регулятора скорости, ни тормоза. На следующий год скорость автомобиля дошла до вполне приличной отметки – 15 километров в час. Дурие до 1925 года усовершенствовал свои машины, но великое изобретение пошло иным путем.

Еще один изобретатель, Элвуд Хейнс (1857–1925), нуждался в авто практически – путь мастера газовой фабрики до работы был далек и извилист. Хейнс купил в 1893 году небольшой бензиновый мотор и начертал схему привода к колесам. 4 июля 1894 года, в День независимости, его повозка вышла на улицы городка Кокомо (штат Индиана) и никто, вопреки ожиданиям, не смеялся. Скорость этого протоавтомобиля вдвое превышала пешеходную.

Генри Форд на своем первом автомобиле

В Детройте Генри Форд (1863–1947) делал цилиндры из старой газовой трубы, многие важные детали из дерева. Подаренный отцом участок земли – родитель таким образом стремился вернуть сына к труду на земле – так и остался незасаженным.

… Двое суток не спал изобретатель, прежде чем запустил мотор. Шел дождь, но Форд откинул капюшон. Его снедало волнение. Он вывел машину на аллею и включил мотор. Колеса начали вращаться. Ощущалась вибрация, но деревья проплывали мимо, и это было серьезно…

Совокупными усилиями изобретателей в 1895 году в Соединенных Штатах было не менее 300 автомобилей. Главная трудность состояла в том, чтобы завести мотор. Удручала сложность использования педалей и рычагов, которые с печальным постоянством выходили из строя. Гаражей не было, железные чудовища стояли преимущественно в стойлах и пугали лошадей. Дороги – грязное месиво осенью – могли вывести из себя самого беззаботного автолюбителя. Разносились призывы создать магистрали, «достойные великой республики».

Между январем и маем 1899 года дорожные компании с колоссальным капиталом в 388 млн. долларов были созданы в Нью-Йорке, Бостоне, Чикаго и Филадельфии для решения единственной задачи – производства удобного в эксплуатации автомобиля. Примерно восемьдесят компаний решали эту задачу.

Уже тогда началась борьба между бензиновыми и электрическими моторами. Последние были чище и комфортабельнее; казалось, что будущее за ними. На Автомобильном шоу Нью-Йорка в 1900 году электромобиль, казалось, выигрывал соревнование, но очень скоро бензиновые моторы взяли верх. Революционное изобретение Рудольфа Дизеля – двигатель внутреннего сгорания (топливо воспламенялось не от внешнего источника зажигания, а от нагретого сильным сжатием в цилиндре воздуха), запатентованное в 1893 году к началу 1900-х получило всеобщее признание. В течение последующих десяти лет произошел колоссальный рывок – 78 тысяч автомобилей было выпущено в США уже в 1905 году. Америка впервые – и навсегда – обошла Британию по числу автомобилей.

Обратим внимание, что именно в 1890–1910 годы рост трестов был колоссален. В этот период увеличилась роль банкиров, выступивших «координаторами» концентрации богатств. Наиболее выдающимся «координатором» явился Джон Пирпонт Морган. Президенты и те не могли чувствовать себя выше того положения, какого достиг Морган на Уолл-стрит, на нью-йоркской фондовой бирже.

 

Культура демократии

…В июле 1896 года на конвенте в Чикаго перед пятнадцатитысячной аудиторией Уильям Дженнингс Брайан (I860—1925) произнес речь, получившую название «Речь о кресте из золота». Пока еще не известный большинству представитель штата Небраска вначале говорил об абстрактных и возвышенных идеях, а не о будничных вопросах, по поводу которых препирались его предшественники, но постепенно зал замирал. И уже в полной тишине прозвучали слова о том, зачем этот человек вышел на трибуну. Он отстаивал необходимость защищать дело, по его мнению, столь же святое, как и дело свободы – гуманизм… Сторонники гуманизма, подчеркивал Брайан, обращались с петициями, которые были с презрением отвергнуты; умоляли, но на их мольбы не обращали внимания; просили, но в ответ получали издевку. Закончилось время просьб, уговоров, петиций. Пора бросить вызов! Гуманисты нового поколения нуждались в новом Эндрю Джексоне, чтобы начать бой против организованного богатства. В ответ на слова о том, что огромные города стоят на стороне золотого стандарта, они предлагали сжечь эти города, но оставить фермы, и тогда города вырастут снова. Но если исчезнут фермы, то трава вырастет на улицах каждого города страны – они не поднимутся вновь. За сторонниками аграрной линии развития страны стояла масса тружеников. Людоедские требования золотого стандарта, по сути, налагали на голову трудового люда терновый венец, а все человечество богачи вели к распятию на кресте из золота, украденного у народа.

Эта речь сразу сделала Брайана лидером демократической партии, Но президентом на волне зарождавшегося империализма стал Теодор Рузвельт. Рузвельт окружил себя людьми, главный «порок» которых, по мнению Платта, был в том, что они – откровенные «реформисты». Рузвельт смотрел на дело значительно шире, видя в этом мнимом пороке благо. Он старался заполучить идеи от тех, кого считал экспертами в своей области, чтобы затем переработать эти идеи. При этом он не боялся того, что его собственные взгляды менялись, используя все яркое и талантливое в себе и окружающих людях для реализации поставленных целей. Рузвельт охотно обращался к профессорам Колумбийского, Йельского, Корнеллского университетов. Дальнейшая политическая традиция XX века в США широко восприняла этот опыт. Благодаря Рузвельту начал складываться характерный стиль Америки новейшего времени, который не чужд социальным наукам. Приближая к власти американских профессоров, Рузвельт содействовал социальной и этнической мобильности, вносил гибкость в те дела, где твердолобое упрямство усугубляло антагонизм классовых отношений.

Уильям Дженнингс Брайан

Вдохновленные творчеством Редьярда Киплинга, благословлявшего «нести бремя белого человека», Рузвельт и его сторонники мечтали о мировом господстве Америки. Правда, познакомившись с Киплингом лично, Рузвельт несколько в нем разочаровался: писатель с откровенным презрением отозвался о Нью-Йорке. Восхищение идеями мировой аристократии потускнело в глазах Рузвельта, когда к этой аристократии не причислили его самого. Но, в конце концов, родственные натуры сошлись, и Киплинг в порыве добрых чувств посоветовал ему оставить политику и занять место в британской колониальной администрации, где его ожидает великое будущее.

В речах и программе Рузвельта впервые в американской истории о мировом лидерстве страны говорилось не отвлеченно (как о примере, наглядном образце, абстрактной цели, достижимой где-то и когда-то в неопределенном будущем), а в совершенно конкретном смысле. Об этом Америке говорил ее самый яркий молодой политик, очевидным образом претендовавший на национальное лидерство. Теодор Рузвельт вызвался определить, что есть наиболее примечательного и главного в американском характере, и пришел к выводу, что американский дух привлекает не низменная доктрина легкости жизненного пути, а идеал напряженной жизни, исполненной упорства, труда и усилий, работы и борьбы.

20 марта 1899 года Уильям Аллен Уайт написал в «Эмпория Газетт», что американцы, будучи в подавляющем большинстве своем англосаксами, разделяют судьбу коренных британцев, а это значит, что они могут управлять собой и как следствие этого их ожидает мировое владычество. Им будут принадлежать острова, моря, океаны, континенты. Такова судьба избранных. Так, утверждал Уайт, написано на скрижалях истории и так будет.

В январе следующего, 1900 года на подиум сената поднялся сенатор от Индианы Альберт Беверидж, и Америка услышала голос, позвавший ее к мировому могуществу. Беверидж отметил, что внутренние улучшения были главной чертой первого столетия развития страны, а овладение и развитие других земель должно стать доминирующей чертой второго столетия. Политик объявил американцев богоизбранным народом, предназначенным Создателем для конечного крестового похода и возрождения мира. Эта божественная миссия должна принести Америке все возможные доходы, всю возможную славу, все возможное человеческое счастье. Американцы трактовались как опекуны мирового прогресса, хранители справедливого мира, посланцы истории, которым оказано высочайшее доверие – преодолеть дикость, озеленить пустыню человечества. Исторический долг – забыть скептицизм и стяжать великую славу, твердо взяв руль, направив самую гордую, самую чистую, самую способную нацию истории, идущую благородным путем, к преобразованию жизни на земле. Беверидж, словно какой-нибудь проповедник Средневековья, призвал слушателей положиться на Господа, забыть о любви к мамоне и комфорту, портящим кровь народа, чтобы хватило мужества пролить эту кровь за флаг и имперскую судьбу.

 

Будни искусства и науки

Во время визита в 1882 году в Соединенные Штаты Оскар Уайлд даже не пытался притвориться, будто представляет Америку как настоящий или будущий рай искусств. Он (как и многие проницательные путешественники) видел родовые черты американцев – приземленных и трудолюбивых, далеких от артистических полетов фантазии. Критическая мысль в Америке не должна была быть излишне язвительной – не переходящей грани, которую четко ощущали Марк Твен и Амброз Бирс. И направление критической мысли тоже могло быть вполне определенным – социальные реформы. Американцев, имевших моральные принципы, прежде всего волновали злоупотребления большого бизнеса, жестокость колониализма, коррумпированная политика, условия жизни бедняков, перспективы молодежи и права афроамериканцев.

Собственно артисты, мыслители, ученые чувствовали себя находящимися в изоляции в собственной стране, относившейся со страстью лишь к овладению земельными участками и строительству железных дорог. «Поглощенные искусством», если могли, предпочитали жить за границей. «Утонченные» американцы уезжали в Европу, и это превращалось в своего рода традицию.

Наибольшей известностью пользовался бывший адвокат, обнаруживший у себя талант поэта и скульптора – Уильям Устмор Стори (1819–1895), живший с 1860-х годов в Италии. Вокруг него сформировался художественный кружок, состав которого постоянно менялся. Поэт Стюарт Меррил (1863–1915) прожил большую часть жизни во Франции, где приобрел славу символиста, причем французского, а не американского. Для новой плеяды американских ученых практически обязательным стало пребывание в германских университетах. В середине своего жизненного пути Генри Джеймс (1843–1916), американский писатель и критик, один из крупнейших романистов и теоретиков англоязычной литературы, избрал в качестве постоянного места жительства Англию. Его брат Уильям получил превосходное европейское образование.

Те же, кто оставался на американских берегах, упорно следили за европейскими процессами, изучали новые явления, стремились следовать заокеанским стандартам. Их интересовала не грубая проза американской жизни, а утонченная мистика европейского искусства. Однако еще раз укажем и на работы Коула, Черча, Ашера Дюрана. В Америке хватало места и одиночкам – таким, к слову, как художник Альберт Райдер (1847–1917), которого не интересовали ни величие ландшафта, ни дежурные портретные сюжеты. Райдер был одним из лидеров символизма в американской национальной живописной школе. Он учился в Национальной академии рисунка (1871), бывал в Лондоне, путешествовал по Франции, Испании, Италии и Швейцарии и в основном был самоучкой, Сначала он писал главным образом наивно-идиллические пейзажи. Его самобытный романтико-символистский стиль сформировался сравнительно поздно, продемонстрировав слияние позднего романтизма с символизмом. Райдер являлся страстным почитателем Э. А. По, часто вдохновлялся образами Библии, Шекспира и Вагнера. Впрочем, многие композиции Райдера представляют собою простые натурные мотивы, которые превращаются в смутные и тревожные фантомы – с фигурами и предметами, буквально тонущими в плотных слоях краски.

Идущим вопреки стереотипам общепринятого был архитектор Генри Хобсон Ричардсон (1838–1886). В 1859 году он окончил Гарвардский университет, в 1865 – Школу изящных искусств в Париже, с 1865 работал в Нью-Йорке, затем в Бруклине. Ричардсон мастерски использовал массивные, внушительные формы европейского романского стиля для создания подчеркнуто солидных, эффектных, иногда как бы навеянных романтическими легендами зданий, но при этом все его постройки имели четкую функциональную организацию, а некоторые проекты строгой простотой своих фасадов предвосхитили чикагские рационалистические здания 1880– 1890-х годов. Деревянные дома Ричардсона (Брайент-хаус в Кохассете, Массачусетс, 1880) положили начало «готовым проектам» компактных и удобных жилищ. Создавая элегантные архитектурные формы, Ричардсон стремился отойти от примитивного копирования французских архитектурных оригиналов. Его здания были буквально нарочито тяжеловесными, но пропорционально спланированными, с большими окнами.

Альберт Райдер. Пророк Иона. 1890

Простор архитектору давал появившийся в Соединенных Штатах небоскреб. Теперь заботиться о карнизах и прочих деталях стало просто смешно. Функционализм резко вторгался в грандиозное национальное строительство.

Как уже говорилось, в 1890 году произошло важное для американской культуры событие: оказалась достигнутой западная граница, американский мир получил ясно очерченные пределы. Но периодически, вплоть до 1906 года, на земельные аукционы попадали огромные участки практически дикой земли. Поэтому понятие границы и ее своеобразная культура еще существовали. Писатель Уолтер Прескотт Уэбб воспел эти дикие края, могущество непокоренной природы. Жизнь на ранчо все еще требовала револьвера. Тема индейцев, согнанных со своих земель и не покорившихся, продолжала волновать художественные натуры.

Совсем другой была ситуация к востоку от Миссисипи. Здесь начинала царить индустрия, и города становились неукротимым магнитом для вчерашних фермеров. Да и не только для мужчин, но и для женщин, девушек – о чем блестяще рассказал Хэмлин Гарланд (I860—1916) в «Розе датского поместья». Пионер-аристократ джефферсоновской школы начал ощущать непреодолимый зов мегаполиса. Здесь были лучшие возможности для образования, здесь (особенно на Северо-Востоке, в Новой Англии) очевидным образом проявлялся более высокий жизненный уровень. В определенном смысле это была часть Старой Европы со всеми преимуществами цивилизации. Именно поэтому нескончаемый поток кибиток на Запад стал делать странные пируэты; теперешние пионеры внезапно выбирали более устойчивые формы жизни.

Здесь, на Северо-Востоке, мысль и художественное горение были более интенсивными. Музеи и выставочные залы Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии равнялись на мировые образцы. В этих городах работали симфонические оркестры мирового уровня, существовали популярные мужские и женские хоры. Именно в это время университеты стали вытеснять колледжи – не только по названию (как было в США в 1950-е годы), а и по сути. Речь зашла об огромных, прекрасно оборудованных учебных заведениях мирового уровня, о массовом наборе студентов, о возникновении аспирантуры в таких университетах, как Колумбийский, Чикагский, Джонса Гопкинса, Корнеллский, Йельский. Начиналось почти массовое создание университетов и на Ближнем Западе Америки. Интеллектуальный уровень этого региона неуклонно повышался.

Студент Колумбийского университета

Особую роль в указанном процессе сыграл Джон Берджесс, участник Гражданской войны, Он окончил Амхерст и поехал в Германию изучать систему высшего образования, а затем отправился в Париж, где подробно исследовал принципы работы Высшей школы политических наук. Уже упоминавшийся президент Гарварда химик Чарльз Элиот добавлял в Гарвардский колледж одну школу за другой, превращая его в великий университет. Студентам здесь разрешалось самостоятельно выбирать желательные для изучения предметы. Элиот жестко настаивал на необходимости лабораторных исследований, и именно его стараниями была оформлена степень бакалавра – что и помогло, помимо всего прочего, ликвидировать обязательность латинского языка. Также Элиот помог основанию Йельского центра образования, университета Джонса Гопкинса, нескольких медицинских колледжей. Находясь под влиянием германской науки, он создал американскую ученую степень «Ph. D.» (докторская степень).

Американский дипломат и историк, один из основателей Корнеллского университета Эндрю Уайт (1832–1918), преподаватель новой и новейшей истории и автор ряда исторических сочинений, мечтал о «храме науки», в который принимали бы всех желающих без ограничения и без платы, и немало сделал для университета Нью-Йорка. В Принстоне Вудро Вильсон способствовал модернизации и возникновению нового передового университета. При помощи Джона Рокфеллера Уильям Рейни Харпер создал еще один гигант образования – Чикагский университет, где комбинировались изучение наук и исследовательская работа. Харпер, собственно, был исследователем Библии и к прикладной науке относился не без скепсиса. Но он создал так называемый «верхний колледж» – последние два года обучения, когда студенты изучали методы исследования. Так теория и практика в американских университетах слились в единый процесс, что отличает их и по настоящее время.

1890-е годы стали важной вехой формирования университетской науки в США, успешно действующей и по настоящее время. Но важно отметить и следующее. В 1880– 1890-е годы возникло очень впечатляющее число специализированных научных отделов – они упорно вторгались в академическое расписание, как бы фрагментируя традиционные отрасли знания. Это потрясло основы обычных, традиционных дисциплин. Особенно досталось гуманитарным наукам, В гуманитарных науках «исследование» стало обозначением метода, заводящего в неверные дебри. Началась погоня за фактами, пострадали принципы обобщения. Вот история, рассказанная Николасом Мюрреем Батлером (1862–1947), профессором, президентом Колумбийского университета, крупным университетским деятелем того периода. Когда он в свои студенческие годы взял курс греческой драмы, профессор начал свою первую лекцию словами: «Это наиболее интересная пьеса нашего автора: в ней можно найти все исключения из греческой грамматики», Уже на одном этом примере видно, что гуманитарные науки оказались в загоне, их привлекательность будто намеренно разрушалась, над ними открыто смеялись как над не имеющей практической значимости софистикой. Меж тем в расписаниях крупных университетов значилось немало гуманитарных курсов, и самым прискорбным было то, что их преподавали не гуманитарии. Студенты 1890-х годов утверждали, что гуманитарные дисциплины тем не менее не утеряли своего очарования, своей интеллектуальной значимости, хотя и превратились в нечто, неподотчетное «здравому смыслу».

Колумбийский университет

 

Популизм в действии

Среди обеспокоенных представителей правящего класса развился популизм, проявлявшийся в их программах через готовность пойти на некоторые жертвенные усилия «ради обеспечения нужд» широких масс народа. Характерной была деятельность миллионера Эндрю Карнеги, решившего обеспечить страну публичными библиотеками. Другие народные благодетели лелеяли сходные планы во имя общественной пользы. Они создавали клубы, театры, общественные заведения. Томас Купер начал такую деятельность в Нью-Йорке уже в 1859 году. В 1890-е годы выделилось так называемое «Движение Чатоквы» (по названию озера и города в штате Нью-Йорк). Здесь представители Епископальной методистской церкви создали свой главный общенациональный центр.

Другие организации сосредоточивались на сельскохозяйственных районах, посылая туда группы лекторов, организовывая библиотеки, клубы, летние школы, дискуссионные турниры. Постепенно подобная деятельность прекращала быть прерогативой церковных сообществ. В дело вмешались драма и театр, стало популярным широкое обсуждение культурных событий года, приглашение на встречи с простыми читателями университетских звезд и влиятельных журналистов. «Движение Чатоквы» устроило обзор своей деятельности за тридцать пять лет – все лето ведущие интеллектуалы, ветераны просвещения и науки буквально кружили голову всей нации. Скажем, Уильям Джеймс (1842–1910), психолог, философ, автор теории «радикального эмпиризма», сторонник идей «прагматизма» или «инструментализма», принявший приглашение методистов, обращался к многотысячной аудитории и целую неделю зажигал своими речами многотысячную толпу в Чатокве.

Еще одним центром американской культуры стала работа кружка под руководством Элберта Хаббарда (1859–1915), издателя журнала «Филистимлянин». Злые языки утверждали, что первостепенной задачей Хаббарда был сбор денег. Но его верные приверженцы придавали движению нужную массовость и общенациональную популярность.

Поэт и социалист-реформатор Уильям Моррис назвал свою организацию, тесно связанную с Англией, «Келмскот Пресс». И Хаббард, и Моррис выпускали огромное число брошюр, в которых, собственно, воспевали достижения человечества, осуществленные за последние десятилетия. Массовая популярная культура только выигрывала, получив неиссякаемый и практически бесплатный источник. Речь шла и о высоком искусстве, и о конкретных новациях – например, в плане дизайна домов представителей американского среднего класса, становящегося мощной силой в стране с выборной политической системой. Главное, что на бесчисленных митингах, конференциях и встречах обсуждалась проблема реформы американского общества – в том числе и в области национальной культуры.

 

Молодежь

В 1893 году в Чикаго в районе Джексон-парка состоялась Всемирная Экспозиция Колумба – одна из самых авторитетных выставок в истории. Здесь был всесторонне продеменстрирован тот уровень цивилизации и культуры, которого страна достигла к тому моменту. Характерно создание в период Экспозиции Колумба молодежных организаций международного плана. В 1899 году состоялся Всемирный фестиваль молодежи в Булонском лесу под Парижем. Началась эпоха литературы для молодежи, появились писатели, специализирующиеся на работе для новых поколений. Наступающий век был назван «веком молодых».

Особое внимание государства и общества привлекал процесс получения молодежью среднего образования. Здесь критическим оценкам не было числа. Была осуждена «закостеневшая» школьная структура. Получило хождение мнение, что дети имеют право на уход от бесталанных учителей и включение в группы подлинно «озаренных» педагогов.

Джон Дьюи с группой своих чикагских друзей из университета начал создавать школы, декларируемой задачей которых было освобождение от указанных пороков. Целью была эмансипация, создание прогрессивных школ. Ученик, считали реформаторы, должен иметь право избирать для себя главное направление. Конструктивная идея заключалась в том, чтобы не запоминать море фактов, а обсуждать их. Учитель должен быть не устрашающей силой, а гидом в море прекрасного и полезного, необходимого для решения нынешних и будущих проблем. Дьюи утверждал, что мыслительный процесс порождает процесс научного подхода к жизни и миру. Всемерно рекомендуемой книгой была переведенная с французского «Наука и гипотеза» Анри Пуанкаре. «Проблемный подход» стал восхваляться как самый передовой.

С другой стороны наступали скептики: преувеличенное внимание к детям лишает их естественного роста и нормального развития. О каком мыслительном процессе можно говорить с едва читающими школьниками? Это направление сделало упор на детские сады. Его представители выступали за раннее развитие, программы которого создавались бы талантливыми людьми. Автором лучшей из таких программ была итальянский врач Мария Монтессори (1870–1952), профессор Римского университета, преподававшая едва ли не по всему миру. Она привлекла внимание к образованию умственно отсталых детей. Американский популярнейший журнал «Маклюр» неизменно публиковал ее работы.

Собственно, сторонники обеих теорий, по сути, делали одно дело, пропагандируя индивидуализм в прогрессивной школе.

Появлялись «познавательные игрушки». Все интересовались познавательными играми. Причем дети должны были играть без подсказки и помощи взрослых, учась «самодисциплине». Настоящий удар по такой логике был нанесен накануне Первой мировой войны бихевиористами (представителями социально-психологического направления, согласно которому основное внимание в изучении человека и общества уделялось внешне фиксируемому поведению, а не недоступному для наблюдения сознанию), сумевшими убедить американское общество в том, что детская разумность предопределена и имеет пределы на всех рубежах детского развития. Это нанесло удар по популярным идеям воздействовать на ребенка в очень раннем возрасте. Школы Монтессори стали воссоздаваться в США только в 1950-е годы.

Стэнли Хам

Что касается юношества, то здесь наиболее влиятельными были идеи американского психолога Стэнли Холла (1864–1924), который соглашался с Ж.-Ж. Руссо в тезисе о позднем развитии интеллекта – своеобразном втором рождении подростка, которое часто сопровождается душевными страданиями и стрессом. От рождения до семи лет ребенок – фактически маленькое животное. И он нуждается в «негативном образовании» – то есть в контроле. С восьми до одиннадцати лет ребенок – «маленький дикарь», эгоистичный и склонный к подражанию. Упражнения, а не книги воздействуют на него. И только на следующей стадии развития подросток нуждается во всем потоке знаний и идей. На этом этапе следует остановить совместное обучение двух полов.

Эти идеи оказали огромное воздействие на воспитание детей в США, Стэнли Холл рассматривал среднюю школу как «университет для бедного населения», а вовсе не место подготовки к настоящему университету, Он стал в 1888 году президентом Университета Кларка и придал особое значение психологии. Для преподавания современной психологии в 1909 году из Вены был приглашен доктор Фрейд. Раздельное образование юношей и девушек стало отличительной чертой американского культурного развития – причем надолго.

 

Историческая наука

Важным этапом культурной жизни Соединенных Штатов было возникновение так называемой имперской школы изучения истории. Собственно говоря, появление этой школы было связано с применением методов позитивизма и социального дарвинизма (научных, по терминологии XIX века, методов) к раннему периоду американской истории.

После обвинений в чрезмерном интересе к военной и политической истории, выдвинутых представителями новой волны – конституционалистами и социал-дарвинистами, – методология «раннеромантической» школы была отвергнута. Банкрофту и большинству его современников инкриминировалось, с одной стороны, увлечение поверхностной стороной явлений, с другой – чисто местническое, узкое поле видения, при котором имело место абстрагирование процесса развития колоний от европейской и мировой сцены. Финальное событие – американская революция – трактовалось историками «имперской школы» не как «венец американизма» (общераспространенная точка зрения), а как эпизод в истории британской колониальной империи. Историки этого направления, несомненно, испытывали влияние британской историографии; появление «имперской школы» именно в конце XIX века было связано с вступлением мировой капиталистической системы в стадию империализма, с усилением внешнеполитической активности США.

Первым и по времени, и по значению в ряду историков «имперской школы» стоял Герберт Осгуд (1855–1918), поставивший перед собой задачу показать историю колониального периода не как ряд событий, имевших локальное значение, а как естественное продолжение истории Европы. Еще в годы учебы в Германии он испытал влияние методологии Леопольда фон Ранке (1795–1886) – знаменитого немецкого историка. Вообще европейская образованность многое объясняет в «широком» подходе Осгуда. Отличительной чертой его метода было строгое следование источникам и преимущественный интерес к хронике политических установлений. Осгуд начал с анализа имперской политики Лондона, прежде всего торговой. Два его труда – трехтомный «Американские колонии в семнадцатом веке» и четырехтомный «Американские колонии в восемнадцатом веке» – и ныне представляют ценность как наиболее полные обобщающие работы по истории колониального времени.

В первых двух томах капитального исследования «Американские колонии в семнадцатом веке» Осгуд анализировал частные владения в их ранней и в наиболее поздней форме, излагал историю корпоративных колоний Новой Англии. В третьем томе рассмотрена система королевских провинций и показан имперский контроль над ними. Повествование заканчивалось 1689 годом. В дальнейшем Осгуд обратился к значительно менее изученной полосе американской истории – первой половине ХУЛІ столетия. В результате из-под его пера вышел четырехтомник «Американские колонии в восемнадцатом веке», который охватывает семидесятилетний период, с 1690 по 1763 год, когда Англия, ведя ряд последовательных войн с Францией, усиливала давление на свои владения, стремясь извлечь из обладания ими максимальные экономические и стратегические преимущества.

Осгуд видел в развитии колоний две фазы. Первая – это система жалованных колоний, время, когда колонии принадлежали торговым компаниям и частным лицам. Вторая – превращение колоний в королевские владения. Переход от одной фазы ко второй завершился на рубеже XVII–XVIII столетий. К революционному периоду колониальные институты – наследие и отросток английских государственных форм – прошли полный круг развития и в критический момент показали свою зрелость. Осгуд особое внимание уделяет возникновению и умножению форм межколониальных связей. Расширение королевских прерогатив к началу XVIII века стимулировало укрепление единства колоний. Наибольший интерес представляет разработка проблем именно этого времени – первой половины XVIII в., ранее несправедливо опускавшегося. Но Осгуд рассматривал развитие колониального общества в узком аспекте: усложнение административного аппарата, контроверсии губернаторов и провинциальных выборных органов.

У Осгуда явственно преобладали два мотива: первый – что имперская политика становилась все более жесткой, второй – что сопротивление колоний оказывалось все более упорным. Автор останавливался на каждой колонии отдельно, пытаясь показать ход событий, каким он представлялся из Лондона. Подчеркивается растущее значение срединных колоний и особенно Нью-Йорка, автор высоко оценивал усилия нескольких американских деятелей во главе с Франклином – попытки связать колонии воедино. Характерным для Осгуда был интерес к политическим и военным делам, к вопросам торговли, в противовес акценту его предшественников на религиозный аспект жизни колоний. Этой стороны Осгуд касался только как предмета забот политической власти.

Осгуд не избежал влияния теории «границы». Он рассматривал первый этап продвижения на запад в духе, близком идеям Тернера, но вносил свои модификации, скажем, сообразуя это движение с имперской политикой Лондона.

Оба главных сочинения Осгуда лишены всего, что, по его мнению, не касается государственной политики и системы государственных учреждений. Вопросы экономического развития, продвижения скваттеров, не говоря уже о классовом анализе колониального общества и внутренней борьбе колоний, опущены вовсе. Действие экономических и социальных сил, определивших развитие колоний, прошло мимо его внимания; этим исследования Осгуда отличаются даже от работ близких ему коллег, например, Макса Вира (1864–1943).

Стиль Осгуда намеренно бесстрастен. Аналитические построения перемежаются со строгим повествованием, полемичность отсутствует.

Исключая обобщающие главы, где Осгуд обнаруживает свое литературное мастерство, его книги написаны для специалистов, для сведущих и заинтересованных читателей. В профессиональном кругу американских историков Осгуд занял видное место как неутомимый и скрупулезный исследователь оригинальных источников, как пример многолетней аналитической работы над «сырым» в историографическом отношении материалом. Этим материалом были преимущественно официальные документы: инструкции губернаторам, жалованные грамоты, доклады вышестоящим инстанциям, статуты, хартии, протоколы законодательных собраний, правила коммерческих сделок, отчеты таможни, судебные акты, межколониальная переписка. Благодатный источник многих предшествующих историографов – мемуары, дневники, письма (а позднее – газеты) – почти совершенно отвергаются Осгудом и цитируются лишь в редких случаях. Зато хранилища Британского музея и архивов Даунинг-стрит были тщательно изучены им. Как сообщает биограф Осгуда Фокс, историку пришлось перечитать более тысячи манускриптов, большинство из которых никем до него не рассматривалось.

 

Феминизм

Первые колледжи и университеты для женщин появились в Соединенных Штатах в 1830-е годы. Но массовое движение в этом направлении началось на несколько десятков лет позже. Имена зачинателей движения – Вассар, Смит и Уэллесли; они были пионерами не только на Северо-Востоке, но и во всей стране. Двадцатью годами позже к ним присоединились Брин Мор, Бернар и Редклиф. Нужно специально отметить, что движение за женскую эмансипацию значительно обогнало в Америке европейские страны. Общенациональный конвент за права женщин состоялся в 1848 году в Сенека Фолз; ничего подобного Европа не знала.

Едва ли не главной причиной такого развития ситуации был самый активный вклад женщин в освоении североамериканского континента, Это дало им моральное право претендовать на участие в политической и культурной жизни страны. Американские женщины хотели максимума – голосования на национальных выборах. Право голосовать женщины получили в штате Вайоминг в 1869 году. Борьба интенсифицировалась в 1870-е годы. Противники избирательного равноправия женщин начали сдавать позиции в 1890-е годы. Колорадо последовало Вайомингу в 1893 году, Юта и Айдахо – в 1896 году.

Много в те годы говорилось о Лиззи Борден, которую в 1892 году обвинили в убийстве отца и мачехи. Молодая сельская учительница жила в родительском доме, находясь под постоянным давлением отца-пуританина и его второй жены, которые были с ней жестоки. В один прекрасный момент обоих нашли зарубленными топором. Полиция арестовала Лиззи, которую судил суд присяжных – и оправдал.

Культурная обстановка в США была соответствующей. Американские писатели всегда изображали американских женщин здравомыслящими, твердыми, ответственными, трудолюбивыми. Страна полностью признала роль женщин в освоении Дальнего («Дикого») Запада. В конце девятнадцатого века читатели Генри Джеймса, Уильяма Дина Хоуэлса (1837–1920), известного американского прозаика, одного из самых влиятельных критиков своего времени, друга Генри Джеймса и Марка Твена, и Джона Уильяма де Фореста (1826–1881) целенаправленно боролись с ограничениями прав женщин. Судья Оливер Уэнделл Холмс в трех новеллах дал психологическую оценку американской женщине, Теодор Драйзер создал незабываемый образ сестры Керри в романе «Сестра Керри», а Джордж Дюморье написал роман «Трильби», посвященный судьбе певицы, сумевшей самостоятельно построить свою судьбу.

Лиззи Борден

 

Символизм, абстракционизм, натурализм

1890–1900 годы в американской художественной культуре представляют собой некое единство и носят обобщающее название «девяностые годы», Популярна была эстетика декадентства, символом которой стал французский поэт-символист Артюр Рембо; подражание ему создало в Америке театры, которые существуют по сию пору в частности, в Нью-Йорке («Юбу-театр», например). Главная идея этой плеяды театральных деятелей – эстетика разрушения, упадка, гибели всего. Их подлинное имя – декаденты. К слову, так и назывались их бесчисленные небольшие журналы.

В девяностых годах теоретизирование по поводу изобразительных искусств обрело новую значимость. Роджер Фрай (1866–1934), его современник и единомышленник Клайв Белл и другие художники утверждали, что живопись представляет собой просто сочетание различных цветов, а скульптура – синтез объема и линии. Лишь сочетание этих элементов ведет к подлинному мастерству. Любой объект искусства в пределе своего развития тяготеет к дизайну. Подлинно художественная работа не может быть выражена словами. Неверно видеть в подлинных произведениях искусства иллюстрацию некоей идеи. Знаменитая картина Уистлера, изображающая его мать, сидящую в кресле, справедливо носит отчуждающее название: «Сочетание черного и серого № 1». Эти слова говорят о влиянии доктрины абстракционизма, которое сам автор мог не вполне осознавать. Но именно так урождается абстракция, в которой художественное изображение может не напоминать предметы и явления реального мира.

Джеймс Уистлер. Сочетание черного и серого № 1

Американские поэты и прозаики девяностых годов, будь они декадентами или символистами, пришли к выводу, что создание художественных ценностей, адекватных поэтическому видению мира, обязывает изменить язык художественного творчества. Так, творчество символистов требует языка, который намекает, а не определяет. Декаденты искали определений, которые, по их словам, дезорганизовывали чувственную сторону восприятия.

Натурализм явил собой широкое течение, противоположное символизму. В наиболее яркой форме натурализм проявил себя в жанре романа, где личности и предметы описаны знакомыми обычными словами, На протяжении данного периода натурализм уводил читателя из мира прекрасного в места роковой печали и раненого человеческого сердца, Но натуралисты не старались занять авторскую позицию, при которой они дистанцировались бы от художественного изображения. Напротив, близость к объекту, сопереживание ему позволяли читателям новых романов требовать долгожданных социальных реформ. Так, изображение американским романистом и социальным критиком Синклером Льюисом (1885–1951) чикагских скотобоен, в конечном счете, заставило президента Теодора Рузвельта провести расследование и создать федеральную Администрацию чистой пищи. Это было близко к бальзаковскому определению творчества – «социальная зоология». Под тем же лозунгом в Соединенных Штатах творили Фрэнк Норрис (1870–1902), Хэмлин Гарланд, Эптон Синклер (1878–1968).

 

Сексуальная революция

Именно в эти годы начинается изучение сексуальных инстинктов, Пионером выступил доктор Денслоу Льюис со своим трудом «Гинекологические предпосылки сексуального акта». Именно в девяностые годы получила первоначальный импульс тенденция, которая в 1950-е стала всеобщим помрачением.

Исключительную роль сыграл в этом процессе, как ни странно, не кто иной, как персидский поэт Омар Хайям. В 1900 году Скотт Фитцджеральд (1896–1940) перевел его рубай – философские четверостишия, распространенные в восточной поэзии. В век невиданного поклонения материальному Омар Хайям превознес простую истину: по-настоящему человеку нужны только поэзия, вино, телесная близость и порыв духа – пусть даже он имеет место в темной пещере. Бестселлер конца XX века «Радость секса» ведет свою подлинную историю с девяностых годов.

Эмансипация женщин шла параллельно с сексуальным интересом общества. Лозунгом стала идея «свободной любви». Количество разводов возросло многократно. Крупнейшие университеты значительно увеличили численность женщин-преподавателей своих курсов.

Освобождение от религиозных табу и распространение сексуальной свободы изменило американский мир. В романах появилась невиданная чувственность, действие перешло из душных домов на восхитительную природу.

В обществе более открыто, чем прежде, обратились к здоровому образу жизни. Гигиена стала одним из наиболее обсуждаемых предметов социальной жизни. Водопровод был у всех на устах, описание разнообразнейших удобств заполонили страницы популярных изданий, Универмаги популяризировали искусство обольщения, Из Парижа пришла новость: хорошо одетая женщина вовсе не обязательно должна быть затянута в корсет. Женщинам открылся мир велосипеда и тенниса. В школах стали преподавать гимнастику. Вдоль дорог зашагали бойскауты – члены организации для подростков. Зимой дамы катались на коньках; из Скандинавии пришли лыжи.

Карикатура на эмансипацию по Омару Хайяму

Скорость поселилась среди новейших изобретений – локомотивов, автомобилей, велосипедов, самолетов, кинокартин. Поезда мчали со скоростью 100 миль в час. Автомобили еще отставали. В 1901 году поэт Вилфрид Скавен Блант записал в дневнике, что он «мчался» со скоростью 15 миль в час и благодарен судьбе за столь воодушевляющий опыт, Через девять лет Блант пересек на самолете Ла-Манш.

Оборотная сторона социальной медали – резкий рост психических заболеваний, немыслимо высокое потребление новых медицинских препаратов. Оказалось, что нечто в индустриальной цивилизации Америки противостояло бешеному натиску на умы и сердца. В обширном эссе «Цивилизация, ее истоки и средства излечения» Эдвард Карпентер (1844–1929) указал на примитивизацию жизни, на обеднение ее заповедных основ. Прежде невиданный поток истерии требовал врачебного вмешательства. Депрессия стала болезнью века, пилюля – новым символом американской культуры и жизни, а универсальным средством лечения от стрессов – прием наркотических веществ. Довольно хорошо известны «воззвания» Алистера Кроули, который воспевал радость экспериментов с «белым порошком» (кокаином) в комбинации с черной магией.

 

Реформаторы и декаденты

Трудно представить себе, что на одном общественном полюсе может располагаться энтузиазм бесчисленных реформаторов, а на другом – мыслители, убежденные в том, что цивилизация встала на последний круг своего развития; что уважение к индивидуальным взглядам может так легко соседствовать с безграничными формами насилия в предельно несправедливо устроенной жизни.

Конец XIX века ознаменовался четырьмя крупными войнами и множеством мелких конфликтов. Главной для Соединенных Штатов была очередная война с Испанией (1898 года) – на сей раз за Филиппины, Кубу и Пуэрто-Рико.

А меж тем ученые, подобные Уильяму Гиббсу (1863–1941), работали в Пеле над законами термодинамики, закладывая основания физической химии, значение которой обнаружилось значительно позже, Американский физик-теоретик Дж. Б. Сталло выявил неснимаемое противоречие между общепринятыми в физике идеями и физической реальностью.

Такие толкователи современности, как Генри Адамс, были поражены кризисом эволюционной теории – и не тем, что она была отвергнута, но дебатами по поводу нового научного инструментария. В 1903 году Адамс сказал, что сорок лет назад люди – во многом благодаря Дарвину – полностью овладели природой, вышли в космос земной жизни. Теперь же, с удивлением продолжал он, люди не верят ни одному объяснению, сомневаются в имеющихся фактах. Все понятия перевернуты. Каждое обобщение, убедительное сорок лет назад, ныне может быть отринуто, Активнее всего опровергнут сам Дарвин…

Работам биолога Грегора Иоганна Менделя (1822–1884) понадобились многие десятилетия, чтобы получить общественное признание. Дальнейшее развитие эволюционной теории Ламарка было встречено в штыки… Сдавались даже верные приверженцы объяснившего многое в дарвинизме. В частности, поэт и философ Сэмюэл Батлер (1835–1902). Выход «Происхождения видов» Батлер встретил как наконец-то сформировавшуюся теорию, объясняющую эволюцию всего живого на Земле, как мощную замену «примитивных» постулатов Библии. И тогда Батлер обратился к сатирической утопии, целью которой было крушение двух культурных идолов века – Прогресса и Уважения. Он назвал церкви «музыкальными банками». Грех по Батлеру – это быть слабым и бедным, и сочувствия эти особенности жизни не заслуживают.

Но у Дарвина остались и верные ученики и последователи. Лютер Бербанк в Калифорнии создал лучший сорт картофеля и основал авторитетнейший с тех пор журнал «Сайенс».

Показателен интерес к ранним культурам человечества, столь ярко проявившийся у Джеймса Фрезера (1854–1941) – в его знаменитой книге «Золотая ветвь». Само название отвергает чистую научность: это было фактически собрание мировых мифов. Так, ярко и мощно, начала работу новая дисциплина – культурная антропология. В девятнадцатом веке Эдуард Барнетт Тайлор (1832–1917) – английский этнограф, исследователь первобытной культуры, и Льюис Морган (1818–1881), американский этнолог, отдали ей все свои силы и талант. Они были под огромным впечатлением от факта, что сходные мифы рождаются в самых отдаленных местах планеты. А ведь ранее мифы считались олицетворением невежественных предрассудков и не рассматривались как научное доказательство! Лишь романтики и поэты-символисты черпали в них вдохновение.

Льюис Генри Морган

Такие американцы, как Генри Адамс, в поисках нового мировидения активно посещали страны, подобные ближневосточным, а затем отправились и на Дальний Восток – места, «не разрушенные» цивилизацией, естественные по балансу сил природы и человека. Правда, еще дальше забирались европейцы – Артюр Рембо, Поль Гоген, Роберт Льюис Стивенсон.

Музыкальная культура классического плана не была в девяностые годы популярна среди образованного класса американцев. Но великий немецкий композитор Рихард Вагнер со своим «Кольцом Нибелунгов» пробудил многих на североамериканском континенте. Идея того, что любовь к золоту погубит мир, получила массовое распространение именно благодаря искусству. Вагнер стал популярен в Америке среди художников, скульпторов, архитекторов, критиков. Это был переворот не только в музыке, но и в культурной жизни в целом.

 

Падение политической культуры

Политическая арена Америки конца XIX века была весьма своеобразной. Увы, факт, что поставляемые стране республиканской партией президенты были посредственностями, не подлежит сомнению. Даже самый восторженный из американских историков не нашел бы достаточно оснований для уважительных слов в адрес президентов Гаррисона, Артура, Гарфилда, Хейса. Водораздел между демократами и республиканцами, всегда достаточно узкий, в эти годы стал особенно неубедительным. Если Белый дом большую часть последних десятилетий XIX века являлся республиканским поместьем (прорыв сделал лишь нью-йоркский демократ Г. Кливленд), то в палате представителей в основном преобладали представители демократической партии.

Одно время критерием партийной принадлежности пытались сделать отношение к внешнему тарифу (республиканцы выступали за тарифное ограждение национальной промышленности, демократы – за дешевые импортные товары). Однако тарифный билль Вильсона, принятый в 1894 году, смял и это различие. Лишь хвала и хула давно минувших лет, битва Севера и Юга служили делу партийного разграничения. И если в экономическом смысле наблюдался фантастический бросок Соединенных Штатов вперед, к мировому первенству, то в политическом развитии страны образовался тридцатилетний застой.

Теодор Рузвельт написал эссе «Подлинный американизм», в котором утверждал, что единство интересов народа приведет к снижению общественной значимости расового и этнического происхождения. Рузвельт выдвинул концепцию «честного курса», согласно которой для каждого жителя Америки проблема борьбы с расовой и религиозной нетерпимостью должна стать самым важным вопросом общественной жизни. Рузвельт был большим оптимистом, чем Лодж, в отношении новой иммиграции, серьезно изменявшей этническую картину многокомпонентной Америки. Он верил в действенность «плавильного тигля», создающего обобщенный, цельный и единый тип «хомо американус», Лодж смотрел на прилив иммигрантов из Восточной Европы панически, пребывая в ужасе от захлестывающей большие города Восточного побережья эмигрантской волны, тогда как Рузвельт верил, что все эти ново-пришельцы будут со временем ассимилированы. Правда, и он полагал, что некоторые новые иммигранты – бунтари из Восточной Европы, азиаты, чудом добравшиеся до американских берегов, нищие из европейских стран – способны отравить общий плавильный котел. Он не без опасений смотрел на гигантский Нью-Йорк, где к началу XX века три четверти населения составляли иммигранты и прямые потомки иммигрантов.

 

Феноменальные достижения XIX века

Что было главным событием только что окончившегося XIX века? Большинство сошлось на том, что самый мощный эффект дало применение электрической энергии. Буржуазии в зените ее могущества мир казался прекрасным, а XIX век – лучшим периодом в истории человечества. Как писал один из современников, законы стали более справедливыми, музыка – более приятной, книги – умнее, в домах больше счастья… Сердце каждого становилось одновременно и более справедливым и более мягким, ибо искусство, промышленность, изобретения, литература, знания и управление – все двигалось в триумфальной христовой процессии вверх по холму славы.

Мир изменялся на глазах. Наиболее впечатляющим был период 1885–1905 годов. Новым американский мир сделали телефон, фонограф, недавно изобретенная разновидность пианино, электрическая лампочка, фотоаппарат, печатная машинка, велосипед, двигатель внутреннего сгорания, искусственные волокна, кассовый аппарат, затемненное стекло «Тиффани», уничтожавшие вредителей пестициды, такие как ДДТ. Памятником новой эре американской культуры стали два потрясающих моста: Бруклинский в Нью-Йорке (архитектор Джон Реблинг) и мост через Миссисипи у Сент-Луиса (Джеймс Эдж).

Даже относительно незначительные изобретения американцев меняли их мир. Речь идет о бумажном пакете, приобретшем всеобщую популярность, о производстве бумаги из вторичных отходов, о подешевевших газетах. Бумага просто захлестнула американский мир, и это имело огромные культурные и социальные последствия.

Леви-Строс одел американцев в синие джинсы с медными заклепками, Жилетт определил способ американского бритья. Липтон создал чайные пакеты, Хайнц полил сосиски кетчупом, Нестле дал утренний кофе, Эдисон осветил ночной мир американских городов. Магазины «Вулворт» охватили всю страну стандартными изделиями. Пульман по-прежнему заботился о спальных вагонах. Страна начала сносить потрескавшийся мир старых домов. Пулитцер на восемь дней побил немыслимый рекорд Жюля Верна – вокруг света… менее чем за 80 дней. В газетах стали популярными карикатуры, и вскоре книги комиксов распространились повсеместно. Появилось понятие «желтая журналистика» («желтая пресса»), А в Гарварде Уильям Джеймс учил студентов-интеллектуалов не смешиваться с толпой.

Но именно толпы наполняли ставшие популярными выставки, особенно организованную в Чикаго в 1893 году. 25 миллионов посетителей рассматривали продукты 46 стран, размещенные в 150 помещениях. Эта выставка делала Столетнюю экспозицию 1876 года в Филадельфии скромной. Главная культурная идея чикагской экспозиции – четырехсотлетие американской цивилизации, металл и машины заменяют дерево и ручной труд. В павильоне свободных искусств посетитель мог ознакомиться с четырехсотлетними изменениями в американской культуре. Здесь передовые американские эксперты предложили миру свои концепции религии, положения в мире женщины, проблемы молодежи. Посетителя вводило в шок море электрического света – особенно в павильоне электричества. Столько света – и не от солнца! Это было сродни чуду. Выставку стали называть «Белый город».

Колесо обозрения на чикагской выставке

Не всеми это было позитивно воспринято. Семья президента Гаррисона категорически отказалась нажимать на выключатели из опасения сжечь выставку. Но даже по каталогу экспозиции было понятно, что наука уже стоит впереди промышленности.

Нужна была Первая мировая война, трагическая, перевернувшая все буржуазное миропонимание, чтобы в полной мере оценить девятнадцатый век, сопровождая его уход печальными славословиями. Впрочем, и тогда, до войны, имелось достаточно пессимистов. Уильям Дженнингс Брайан полагал, что увеличивающееся влияние богатства приведет к росту безразличия в отношении неотъемлемых прав человека. Президента Корнеллского университета Шермана тревожило то, что в будущем экзальтация, поклонение материальному и погоня за деньгами станут главными благами жизни. Профсоюзный босс Сэмюэл Гомперс более всего боялся конкуренции заграничной дешевой рабочей силы, Многие полагали, что самая большая опасность будущего – алкоголь, Президент Йельского университета Хедли предостерегал прежде всего от индивидуализма, епископ Глочестерский – от «самовосхваляющего тщеславия», писатель А. Конан-Дойль – от несбалансированной, экзальтированной, погрязшей в сенсациях прессы. Многие боялись растущей искусственности человеческих отношений, и только епископ Кентерберийский на вопрос, какие беды он ждет в будущем, ответил: «Не имею ни малейшего представления».

Контрольные вопросы

1. Как меняется характер иммиграции в последние два десятилетия XIX века?

2. В чем сущность концепции государства как агента социальных реформ Вудро Вильсона?

3. Каковы результаты геополитической стратегии Америки середины и второй половины XIX века?

4. Требования каких социальных преобразований выдвинули американские реформаторы конца XIX века?

5. Как создавались первые автомобили и американская автомобильная индустрия?

6. В чем особенность стиля государственного управления Т. Рузвельта, который лег в основу политической традиции США?

7. Какими чертами характеризуется развитие искусства и науки конца XIX века?

8. Под влиянием каких тенденций стал изменяться статус дисциплинарного знания (прежде всего гуманитарного) в системе университетского образования конца XIX века?

9. Каково основное содержание развития педагогической науки и практики конца XIX – начала XX веков (деятельность Джона Дьюи, Марии Монтессори, Стэнли Холла и др.)?

10. С какими тенденциями в развитии науки и социальной политики связано формирование «имперской школы» изучения истории конца XIX века?

11. Охарактеризуйте процесс рождения феминизма в США.

12. Опишите инженерно-технические и духовные достижения американской культуры конца XIX века.

13. Какие тревожные ожидания характеризовали общественное сознание Америки на рубеже веков?