Три периода

Эпоха неожиданного подъема в американской культуре последних десятилетий XIX и начала XX века делится на три периода. В течение первого — примерно с 1870 по 1885 год – были поставлены под вопрос все прежние истины и выдвинуты новые, более передовые подходы, выводящие Америку из «позолоченного» века, по существу позорного для страны. США словно пробудились от засилья капитала, причиной которому являлись уступки джефферсоновской демократии олигархам в годы Гражданской войны и в последующий период, когда железнодорожные бароны и капитаны индустрии низвели американские государство и культуру до механизма удовлетворения потребностей правящего класса.

Второй период – девяностые годы и позже, с 1885 по 1905 год – характерен сменой прежнего пафоса и этоса. Своего рода восхищение миллиардерами, за несколько лет ставшими владыками страны, сменилось общенациональной критической позицией, выраженной теми журналистами, писателями, общественными деятелями, которые были настроены против царства доллара и стали «макрекерами» – «разгребателями грязи». Культурные образования в этот второй период оказались под мощным давлением новой жизни, новых условий. Появились дешевые и достаточно качественные популярные ежедневные газеты, представлявшие собой смесь государственной пропаганды, описания преступлений и скандалов. Однако параллельно возникали новые эстетические нормы, давшие почву для третьего периода (1905–1911).

В третий период, когда молодое поколение, стимулируемое изобретениями и изменениями окружающей реальности, дало американскому искусству фундаментально новые цели, потребовавшие новых художественных форм, как раз и произошло духовное и интеллектуальное обновление страны. Возникла Америка Элтона Синклера и Джека Лондона. На высшем политическом уровне обновленные США олицетворяли Теодор Рузвельт и Вудро Вильсон, которым предстояло возглавить американский политический механизм в качестве президентов страны, устремленных к прогрессу.

Этот трехэтапный поворот в американской жизни породил, без преувеличения, огромную волну популизма, также зародившегося примерно в 1870 году и поднявшегося во весь общенациональный рост уже в новом веке. Интересно, что в Европе этот же период получил название «бель эпок», или «время банкетов», которое вскоре обернулось подъемом социал-демократических движений.

Говоря о первом этапе, следует сказать, что «джентльмены» скорбели: всеобщее избирательное право для мужчин приравняло богатых людей к «черни», численность которой, естественно, была много раз больше. После шести первых президентов-аристократов (от Вашингтона до Куинси Адамса) к власти в США, по мнению элиты, не приходил ни один человек «из порядочной семьи». И так думали не только богачи, но и многие культурно не обделенные граждане. Обеспеченные и образованные люди «ушли» в свои усадьбы, уступая путь напористым выходцам из низов. Философ Эмерсон писал, что «самые достойные, умеренные, способные и образованные замкнулись в защите своей собственности». Англичане удивлялись: у богатых американцев нет чувства «ноблесс оближ» – положение обязывает. Речь идет о президентах типа Эндрю Джексона, едва ли не бравировавшего отсутствием городской культуры. Выражение «О. К.» – результат неграмотного прочтения английского словосочетания «all correct» – характеризовало уровень президентского образования. Это был своего рода показатель доморощенных культурных оснований поведения партийных боссов и экономических владык. Наконец американцам стало стыдно – страну начало, как говорится, «корежить» от собственного бескультурья.

Особенно неприятно было смотреть на себя со стороны – глазами европейцев. Тем более что Европа достигла известных высот, особенно это касается Англии, России, Франции, Германии. Для Америки в указанный период решающим вновь оказалось влияние первой.

В новом, двадцатом веке Англией в культурном смысле «правил» квартет авторов: Герберт Уэллс, Гилберт Кит Честертон, Гилер Беллок, Бернард Шоу. А в поэзии царил Редьярд Киплинг. Ни одна страна Запада не имела такого созвездия талантов. И вновь, в очередной раз, в английской тени зрела все более могучая Америка. Благотворно сказывалось преимущество общего языка. В американских школах и университетах читали и изучали представителей английской литературы, следили за английским искусством, старательно имитировали лучшие заокеанские образцы.

 

Мегаполисы и оппозиция

Но все же расцвет американской культуры, как и в любой другой стране, был возможен лишь на фоне и в контексте общего подъема страны. А подъем здесь был сугубо материальным – на фоне господства «позолоченного» богатства. Города по примеру Нью-Йорка росли в невероятном смешении архитектурных стилей, в очевидном стремлении выставить богатство напоказ. Жизнь в «позолоченном» веке не была интеллектуальным раем.

Обложка журнала «Атлантик Мансли»

Но жизнь не стоит на месте. Постепенно, как мы уже говорили, ее течение стали определять обиженные фермеры Запада. Оппозиция среди демократов не ограничивалась Брайаном, защищавшим их интересы. В одном из номеров элитарного журнала «Атлантик Мансли» за 1893 год демократ и принстонский профессор Вудро Вильсон буквально набросился на автора статьи, носящей название «Всего лишь литература». Вильсон негодовал по поводу критики «литературного элемента» в лекционных курсах. С его точки зрения, низведение языка до роли простого общения или оперативно-производственной «машинной лексики» было результатом примитивного взгляда на человека как на простой объект социального производства или, в другом смысле, жертву социальных обстоятельств. Для Вильсона такая постановка вопроса была изначально примитивной, Литература, считал он, может обойтись без точных наук – и даже вообще без науки (хотя это может ее обеднить), но наука без литературы невозможна. Наука – это жизненный материал, а не сама жизнь. Она становится бессмертной только тогда, когда ученые работают по убеждению и руководствуются воображением.

 

Культурное восстание

Культура не терпит лжи. Любой голый король рано или поздно понимает, что он гол; все «позолоченное» в конце концов обнаруживает, что всего-навсего покрыто дешевой позолотой. Так случилось и в Америке после нескольких «позолоченных» десятилетий. Примерно с 1870-х годов началось оздоровление – и чем далее, тем более. Наступил, как мы уже говорили, первый период подъема американской культуры.

Оно было настоящим культурным восстанием против правящего самодовольства, против удушающего влияния «этики рынка», против вульгарности торжествующего материализма. Попытка найти позитивный выход на передний край американской мысли первым в наступающем двадцатом веке удалась писателям мирового класса – Синклеру Льюису, Шервуду Андерсону (1876–1941), Теодору Драйзеру (1871–1945). Именно они нанесли самый серьезный удар как по лжи правящей «элиты богатства», так и по самодовольству американского среднего класса, Страстная борьба представителей подлинной американской культуры за подъем последней подняла общий уровень страны. Она соединила интеллектуальную жизнь Соединенных Штатов с вечной тягой человечества к возвышенному.

Об этом говорит и появление первоклассных поэтов – Карла Сэндберга (1878–1967) и Эдгара Мастерса (1869–1950). Именно их поколение стало в очередной раз разбивать суждение об Америке как о провинциальной стране, не имеющей собственной оригинальной культуры, неспособной оценить гения, принципиально ориентированной на усредненное видение, на материальное обогащение, пуританской по своему темпераменту, лишенной подлинной философской глубины.

Теодор Драйзер

Энергия Америки, наконец, вступила в видимый союз с культурой, освещающий покорение североамериканского континента. Наконец-то огромные американские университеты освободились от провинциальной робости. Ректору Принстонского университета Вудро Вильсону конечно же, льстило общенациональное внимание. Победив в президентской гонке, он соответственно озаглавил свою инаугурационную речь: «Принстон на службе у нации». Задача университета, говорил ректор, не готовить претендентов на хорошо оплачиваемые должности, а создать кузницу специалистов, полезных своему обществу. Планируя задачи Принстона, его сотрудники планируют будущее страны. Задача образовательных учреждений – не замыкаться в частных проблемах узкого круга, а служить всему обществу. В свою очередь, со сменой эпох задачи нации становятся все более сложными, а ее интересы простираются за пределы США Страна нуждается в эффективных и просвещенных людях Университеты должны давать их, пытаясь создать в своих недрах атмосферу, которая была бы максимально далека от узколобого эгоизма. В университете не преследуются интересы, которые являются личными интересами: он создан для того, чтобы служить стране и человечеству.

Так американские университеты стали главными моторами культурного подъема американского общества.

 

Десятилетие кубизма

На втором этапе подъема американской национальной культуры иным стал не только университетский мир. Если девяностые годы XIX века смотрели на мир свысока, отрицая его законы и лишь исподволь познавая его правила, то примерно в 1905–1908 годах культурная панорама Америки изменилась. Прекратились речи о декадансе, упадке, – несмотря на очевидный талант декадентствующих поэтов. Америку подстегивал подъем европейских искусств. Новое дыхание открылось у американских деятелей культуры, родившихся в 1870-х годах. Напомним, что парижский «Салон отверженных» (1874), на котором показали свои картины художники-импрессионисты, продемонстрировал, как работает целая плеяда художественных гениев, пусть и не сразу признанных, но уже к 1890-м годам получивших заслуженную известность.

Теперь, в начале 1900-х, Америка оказалась под впечатлением Мане, Моне, Писарро, Сислея, Ренуара, Дега. Примерно восемь лет понадобилось импрессионистам для получения общественного признания в североамериканской республике. Затем наступает триумф постимпрессионизма, переходящий в XX век.

С точки зрения культурной революции радикальный поворот от импрессионизма и даже постимпрессионизма произошел в 1908 году, когда искусство Пабло Пикассо и Жоржа Брака получило название кубизма. Один из известных критиков определил ситуацию как «сумасшествие живописи». Речь шла о творчестве Гляйзесе, Делонэ, Метцингере, Озенфанте, Леже, Северини, Файнингере, Руссоло, Гризе. Теперь и в американских салонах, равно как и в национальных музеях, экспонировались шедевры импрессионизма, постимпрессионизма и кубизма.

Кубистские картины оказали сильное и длительное воздействие на мебель, архитектуру, градостроительство. Важно указать и на состоявшуюся в Нью-Йорке так называемую «Выставку в Арсенале», открывшуюся 17 февраля 1913 года под названием «Международная выставка современного искусства». В здании заброшенного Арсенала экспозиция оказалась потому, что организаторам были не по карману обычные престижные залы, такие как «Мэдисон-Сквер-Гарден». В залах были размещены полотна Ван-Гога, Гогена, Сезанна, Сера, Матисса, Пикассо, еще десятка художников. Состоялся своего рода массовый десант лучшего европейского искусства на американский континент. Гвоздем программы и причиной главного скандала стала «Обнаженная, спускающаяся по лестнице» Марселя Дюшана – одна из самых свежих работ, не принятая на очередной Салон независимых в Париже. Старомодные американцы были шокированы, Теодор Рузвельт, посетив экспозицию, заявил: «Это не искусство!». Но в целом экспозиция спровоцировала общенациональную дискуссию – на этот раз вовсе не «тотально враждебную», как это было прежде. В конце концов Рузвельт дал в прессе обзор выставки и неожиданно вежливо-высоко оценил ее (вплоть до парадоксальной финальной фразы, в которой говорилось, что подобное искусство может быть создано только лунатиками). Но, тем не менее, показанное удовлетворило интерес нью-йоркцев, а затем экспозицию увидела и публика Бостона и Филадельфии. 150 тысяч американцев посетили выставку, тем самым обнаружив тягу к мировому прогрессу.

Марсель Дюшан. Обнаженный, спускающийся по лестнице (№ 2). 1912

Вступившая в индустриальную эпоху Америка усиленно строилась, и в определенном смысле «архитектура решала все». В архитектуре кубисты выступали за плоское и пустынное. В этой эстетике оказались кстати и возможности бетона как материала, и идея массового строительства, что и привело к возникновению американской национальной версии стиля «арт-деко» (от названия Международной выставки современных и декоративных искусств и ремесел, состоявшейся в 1925 году в Париже, на которой в полном объеме были представлены достижения декоративно-прикладных искусств того времени. Сам термин, правда, возник еще позже – в 1966 году, во время возрождения выставки в парижском Музее декоративных искусств). Появившийся стиль окончательно победил в архитектуре Америки к 1915 году. На указанных экспозициях посетители убеждались, что Соединенные Штаты и в этой области выходят на мировой уровень. Действительно, нагляднее всего в этом убеждала американская архитектура.

Стимулировало архитекторов и то обстоятельство, что неподалеку от большинства американских населенных пунктов проходила железная дорога, которая вела к городам, нуждавшимся в сталеплавильных печах, в мартенах и бессемеровских конвертерах, где производилась качественная сталь. Луис Салливен в Чикаго в 1890-е годы залил стальные прутья бетоном, «бросив» этажи зданий не параллельно, а перпендикулярно земле.

Архитектура встала в авангарде американского культурного ускорения, В полной мере проявился талант величайшего американского архитектора Фрэнка Ллойда Райта. Он начал свое служение зодчеству в офисе Луиса Салливена, которым он бесконечно восхищался и чей небоскреб «Гэрэнти Билдинг» в Буффало считал произведением завтрашнего дня. Вместе с Салливеном Райт стал играть особую роль в архитектуре. Фасады ставшими классическими зданий являлись теперь неукрашенными, простыми, и не они определяли облик зданий – в этом проявлялся принципиальный разрыв с огромным периодом в истории архитектуры. Райт полностью разделял утверждение Салливена о том, что форма следует за функцией.

Райт постарался создать то, что он называл «органической архитектурой», гармонично связанной с окружающим миром. Его ранние творения – так называемые «дома прерий» – действительно отражают дух прерий Среднего Запада, где все «вертикальное» видно исключительно хорошо. Пик на данном этапе – так называемый «Роби Хауз», созданный в Иллинойсе в 1907–1909 годах. О симметрии здесь забыто, но само строение – органическая часть окружающего ландшафта. Райт не просто ставит перед собой задачу воздвигнуть здание: «органическая архитектура», о которой он много говорил, страстно полемизируя с противниками, захватила его сознание и стала символом культурной интеграции Америки в художественные формы будущего. Прежние архитектурные стили Райт обвинял в том, что они способствовали возведению зданий, каждое из которых являло собой лишь нечувствительные совокупности отдельных частей. «Органическое строение», эта воплощенная современность, дышит и живет вместе со своим владельцем и с окружающим пейзажем – так писал сам архитектор в 1910 году.

Фрэнк Ллойд Райт у макета Музея Гуггехайма.

Райт стал всемирно знаменит в 1910 году, когда вышла книга о его архитектурных решениях. В Европе с ним соперничали Вальтер Гропиус и Адольф Мейер. Все они предчувствовали появление нового, фактически международного стиля.

Десятилетие кубизма породило подлинно международный стиль огромных бетонных домов, прародителями которого стали Тони Гарнер, Беренс, Огюст Пере, воспевшие индустриальный бетон и предсказавшие его блистательное будущее. Напомним, что тогда железобетон был новым материалом, однако и в те годы люди осознавали, что благодаря строительству в американских мегаполисах ему принадлежит будущее.

Воодушевляющее культуру искусство в данном случае – как и во множестве других – находилось под мощным влиянием науки. В определенном смысле развитие кубизма в начале XX века шло, так сказать, параллельно физике своего времени. Изучение атома, в свою очередь, имело свои параллели в современном искусстве. Автомобили и авиация создавали символы видимой силы и скорости. Фотография показывала землю сверху как некое геометрическое целое. Движение поездов, автомобилей, аэропланов изменило сам облик Земли, видимой теперь уже быстро движущимся человеком.

 

Кино

Дэвид Гриффит (1875–1948), ныне признанный общечеловеческий гений, изобрел серию технических приспособлений, которые заложили основу появления десятой музы – Кино, завладевшей очень скоро сердцами миллионов американцев. Среди четырехсот новшеств Гриффита – съемка издалека, затемнение и осветление кадра, увеличение снимаемого объекта и др. И хотя этот человек сам не преуспел как актер и режиссер, все же за пять лет неукротимого изобретательства он технически вооружил американское кино современными средствами записи, наставив его на путь мировых побед. Гриффит начал снимать с самого необычного угла зрения, в своей студии «Биограф», предоставив голливудским режиссерам невиданные доселе возможности. Дело теперь было лишь в талантливых сценаристах. Безоблачные горизонты Южной Калифорнии довольно скоро сделали ее столицей мирового киноискусства. Маленький городок (1903), а затем и район Лос-Анджелеса (1910) под названием Голливуд стал притягивать мировых мастеров, задавая тон, моду стиль, диктуя свои эстетические законы. В 1911 году «Nestor Company» открыла здесь первую киностудию, расположенную на углу бульвара Сансет и улицы Гоунер. К 1920-м здесь уже действовали киностудии «Метро-Голдвин-Майер», «Парамаунт Пикчерс», «Уорнер Бразерс», «Двадцатый Век Фокс»… Все эти названия известны нам и сегодня, Голливуд стал центром американского – да что там говорить, и мирового – кинематографа, развилась мощнейшая инфраструктура.

Дэвид Гриффит

В эти же годы в особый вид искусства также выделилась и фотография. Произошел второй рывок в ее развитии, после которого она, безусловно, стала частью высокой американской и мировой культуры, Особенно велик вклад Альфреда Штиглица (1864–1946) и его помощника Эдуарда Штейхена. Именно они сделали фотографию самостоятельным графическим искусством, «отделив» ее от живописи и придав качества, привлекшие миллионы поклонников. В ноябре 1905 года, вместе со своим ассистентом и другом, известным фотографом Штейхеном, Штиглиц открыл «Малую галерею Фото-Сецессиона» в доме 291 на Пятой авеню в Нью-Йорке. Галерея стала известна под названием «291», Вскоре она превратилась в один из важнейших центров нью-йоркского художественного авангарда: в ней регулярно устраивались выставки произведений современных фотографов, а с 1907 года и модернистских художников, как европейских (Матисс, Сезанн, Пикассо, Бранкузи), так и американских (Вебер, Хартли, О'Кифф и другие). В середине 1910-х годов Штиглиц активно поддержал движение нью-йоркских дадаистов. Хозяин не только устраивал экспозиции, но и сам читал лекции. Штиглиц первым снял сцены в снегу, во время дождя, ночью… В то же самое время Гриффит неустанно изобретал новые подходы к новорожденной музе.

Без фотографии и кино, без этого сплава техники и интеллекта, американская – да и мировая – культура с этого времени уже немыслима.

Джон Марен. Бруклинский мост. 1912

Очень скоро фотоателье «Кодака» разместились повсеместно. Счастливая улыбка стала непременным атрибутом американского фото.

Штиглиц был не только поклонником фотографии, но и великим пропагандистом современного ему высокого искусства в целом – откуда бы оно ни приходило на стенды в галерее «Арсенал». Живопись он любил не меньше фотографии, выставлял в Соединенных Штатах Сезанна, Матисса, Тулуз-Лотрека, Руссо, Пикассо, Северини, а также скульпторов Родена и Бранкузи. Теперь трудно поверить, но факт – американская публика того времени была почти повсеместно враждебно настроена к европейским гениям, и требовались мощные усилия, чтобы преодолеть ее косность.

Рядом с европейскими висели полотна американских мастеров, среди которых выделились Джон Марен, Артур Доув, американский художник российского происхождения Макс Вебер. Как и импрессионисты, они брали свои сюжеты непосредственно из окружающей их жизни, Они как бы «забыли» об истории, мифологии, аллегориях. Только в портретах допускался психологизм. Новаторов увлекал «коллаж» – на холст наклеивались печатные и прочие фрагменты вещей. Все это вело (уже в 1920-е годы) к абстрактному искусству.

XX век вторгся в прежнюю эпоху личностей и начал затмевать ее понятием массы. В американском портрете к этому времени исчезает лицо человека. Искусство начинает изображать людскую общность, в среде которой теряется индивидуальность отдельной личности. Она еще существует, но уже как бы анонимно. А взамен на полотнах появились десятки, сотни, тысячи лиц, неразличимых в своем однообразии, Искусство стало отражать проклятие наступившей эпохи, фиксируя «ошибки» времени, ускорившего свой бег. В следующие годы в живописи и в театре победил экспрессионизм, отражающий скорость и ненадежность времени, пошатнувшиеся устои общества.

Итак за символизмом и в целом модернизмом 1880—1890-х годов последовали постимпрессионизм, кубизм, экспрессионизм, наконец, абстракционизм – и так вплоть до 1920-х годов. Представители новых течений зло высмеяли ушедшие в прошлое викторианский стиль и бидермейер, которые роднила любовь к тихой, размеренной, исполненной достоинства благородно-буржуазной жизни, и способствовали общему уходу зрителей от романтических иллюзий. При этом нужно сказать, что публика, читающая газеты, довольно резко отличалась от прежней, только осваивавшейся на новом континенте.

Пока царствовала «бель эпок» – до 19 И года, – американские мастера и любители могли свободно путешествовать по миру (чаще всего в Европу, в Париж). И культура носила на себе определенный космополитический оттенок, к которому потом мир не скоро вернулся. Америка постепенно уходила от конструктивизма, направляясь к деконструктивизму. Слово «деконструкция» стало общеупотребимым. В 1920-е годы Америку «ведут» историк, биограф и литературный критик Литтон Стрейчи (1880–1932) и социальный философ Ирвинг Бэббит. Но все же кубизм еще многие десятилетия был определяющим стилем американского искусства, влияя на всю культурную жизнь страны.

 

Популизм на новом этапе

Термин «популизм» возник в самом начале XX века как обозначение общей для всего западного мира тенденции, но в особенном смысле – как одна из характеристик американской культуры наступившего двадцатого века, Только в Америке популизм принял характер сознательного и массового движения, которое так и называлось. Началом процесса было изображение в романах 1890-х годов «реального мира» и общей тяги к эстетическому уходу в лучшую реальность. Родоначальниками популизма в Америке были те, кто попытался определить негативную роль общества, давящего на индивидуума. Это были Лестер Уорд, С. X Кули, Джордж Мид. В Европе победили аналитики новой науки – социологии (начиная с Макса Вебера и Эмиля Дюркгейма, требовавших «социальных фактов»).

Социальные науки стали отныне частью американской жизни. Появилась социология всех процессов – науки, искусства, театральной драмы, сексуальности, уголовных преступлений. В Америке со всей серьезностью восприняли слова одного из гуманитариев о том, что необходимо анализировать проблему, а не исторический период. Это означало, что следует исследовать социальную ситуацию, а не некую последовательность событий.

Экономические и социальные вопросы стали центром внимания американских историков, собственно, шедшими вслед за европейцами – историком культуры и философом Люсьеном Февром, историком Вильгельмом Дильтеем и др. Реформированный жанр исторических описаний надолго получил первенство в американской культуре и науке.

Лестер Уорд

Это был очень важный момент в эволюции американской культуры – когда социология как бы возглавила историографию. Началась эпоха презрения к генерализации в исторической науке. Темой исторических сочинений стало исследование узких и совершенно конкретных тем. Теперь личности стали подаваться как маловажные, а к социальным ситуациям добавились процессы, ставшие предметом изучения. Великая личность стала ничем, роль играли только массы. И специалистов интересовало теперь не то, что было прежде, не «событие», а широко очерченные условия жизни. Это был важнейший за 2500 лет мировой историографии переворот, и в Америке он был чрезвычайно ощутим.

Отныне американская публика не искала «героев» на страницах исторических произведений, вот отчего сочинения зарубежных авторов (прежде всего Маколея, Мишле и Моммзена) перестали волновать здешнего читателя. Зато отныне занимала внимание история частной жизни, история дружбы, история ревности, история пуговиц или витрин – всего, что может быть определено совершенно конкретно.

Отныне американская историческая работа могла быть посредственной или превосходной, но в любом случае в ней уже не содержалось элемента воображения или своеобразного видения. В американской историографии произошла замена на ретроспективную социологию, Отсутствовал «интерес» как таковой – только эмоционально скудное описание деталей. Конкретность и скучная честность заменили великую поэму исторического пути человечества. Божественное провидение, марш Свободы, классовая борьба перестали быть волнующей драмой, а стали лишь скучным мотором истории. Немецкий историк Карл Лампрехт говорил своим коллегам в Сент-Луисе, что прогрессивная, то есть поэтому и агрессивная, точка зрения является по определению социопсихологической – и только она достойна многих лет исследования.

В Америке объективно существовали предпосылки для такого поворота. Уже в 1870 учебном году Уильям Джеймс, получивший филологическое и медицинское образование, создал первую в Гарвардском университете психологическую лабораторию. За Гарвардом в страсти к психологии последовали другие университеты. Когда в 1890 году из-под печатных прессов вышел двухтомник Джеймса «Принципы психологии», это произвело впечатление научного прорыва. Психоанализ победил в Америке, и победил надолго. Наиболее важным утверждением Джеймса было его определение разума как, прежде всего, некоторого «потока».

 

Америка поворачивается к психоанализу

Два европейца оказали самое большое воздействие на американскую культуру – Зигмунд Фрейд с его психоанализом и Альберт Эйнштейн с теорией относительности. Теперь европейское влияние распространялось не на интеллектуалов-любителей, а в целом на зрелую элиту западного мира. Но случилось и нечто еще более важное.

В Америке стали верить в поток, в процесс, в медико-психический поворот, но не в прежний «исторический факт». Новая концепция отрицала всякие суждения об отдельных «идеях», проистекающих из чувственного опыта. «Поток сознания» стал едва ли не главным определением американского психоанализа – Уильям Джеймс показал, что отношения между идеями складываются именно так Эту мысль развили ученики, последователи, единомышленники, которые, в частности, объясняли, что чувства связаны с мерцающими волнами мысли, некоторые из которых не имеют связи с образами. Другой функцией разума Джеймс назвал эмпирическую философию, не имеющую собственной системы.

Несогласные – большинство американских ученых – стали подчеркивать личные и органические факторы, другие стали называть себя бихевиористами, полагающими, что все мысли происходят от функций тела и от поведения.

Реакция ученого мира на психоанализ была самой разнообразной, Так, значительная часть немцев повернула к структурализму, а вторая ее часть увлеклась гештальт-теориями, согласно которым все живое реагирует на импульсы ради потребностей собственного приспособления. Австрийцы же остались верны психоанализу Зигмунда Фрейда, который быстро обретал мировое влияние. Его учение развивали К. Юнг, А. Адлер, А. Ференци и другие, которых волновала теория бессознательного.

Профессор Стэнли Холл познакомил Зигмунда Фрейда с Уильямом Джеймсом в университете Кларка в Массачусетсе в 1909 году. У них была продолжительная беседа. Джеймс был исполнен почтения перед австрийским светилом и нес его саквояж. Оба выразили друг другу взаимное уважение, хотя Джеймс все-таки не был расположен придавать столь исключительное значение сексуальному началу в человеке и человечестве. Джеймс не верил в это единственное объяснение: мир, считал он, слишком богат, чтобы в объяснениях его исходить из единственного фактора. Либидо он рассматривал в предельно широком смысле. И в целом нужно сказать, что в Америке большинство философов и врачей почти инстинктивно отвергли сведение сложности жизни к одному, пусть и очень важному инстинкту.

Уильям Джеймс

Имел немало поклонников в США и Артур Шопенгауэр, уделивший в своей философской теории много внимания двум проблемам: основам морали и свободе человеческой воли. Привлекали главным образом размышления философа о принципах, составляющих основу нравственного поведения человека: аскетическая позиция в отношении себя и альтруистическая – в отношении других людей.

 

Прагматизм Джеймса и Пирса

Греческое по происхождению слово «прагматизм», впервые упомянутое И. Кантом, было избрано для теоретического анализа Чарльзом Сандерсом Пирсом (1839–1914), который предложил в целом уточнить значения важнейших научных терминов (в работе «Как сделать наши понятия ясными», 1878). Его книга «Прагматизм: новое название для традиционного мыслительного процесса» оказала на американский ученый мир исключительное воздействие.

В конкретике культурной жизни было важно то, что непререкаемый авторитет – Джеймс одобрил теоретический вклад Пирса. С его помощью прагматическая теория Пирса оказалась способна ответить на вопрос: как мы можем понять, является ли некоторое определение истинным? Очевидным ответом являлось: когда избираемая теория точно оценивает избранный факт. Но такая теория имела роковой порок – частный опыт выдавался за всеобщий. Как может теория обрести убедительную проверку по всему фронту мировой науки? Как можно верифицировать конкретный опыт? Нельзя ответить тривиальным способом: «посредством внимательного взгляда на избранный процесс». Американские теоретики игнорировали то обстоятельство, что подобный подход содержит ошибку, ведь эхо иллюзии перекрывает подлинно научный подход к выводам и теориям. Следует презреть внешность и найти суть каждого явления.

Чарльз Сандерс Пирс

Главное в широко популярном на тот период учении Пирса – не смотри назад, на процесс формирования данного явления, а смотри вперед, на его последствия. То есть относись к процессу сугубо прагматически. Суди по результатам. Правильны следующие слова Библии: «По плодам… узнаете их». Прагматическое испытание результатами и есть единственно верный способ поиска истины, считали прагматисты. Этот способ хорош и для ученого, и для юриста. Отсюда определение истины как того, с чем мы можем жить, что помогает нам в практическом смысле. Не следует отделять разум от материи, дух от тела, идею от чувства. Опыт – единственное основание для реалистической и верной оценки. С точки зрения Джеймса и Пирса, радикальный эмпиризм являет собой философию, а прагматизм – ее метод. И они не связаны между собой. Если прагматизм оценивает факты правильно, тогда каждая личность является прагматиком – даже не подозревая об этом. Опыт царствует надо всем, в частности, над политикой, социальной мыслью, эстетикой, религией.

Теория Уильяма Джеймса и Чарльза Сандерса Пирса оказала влияние на различных философов XX века – на А. Бергсона, Э. Маха, Б. Кроче, Г. Зиммеля, В. Дильтея, Ф. Шиллера, Дж. Дьюи, Ф. Ницше, Д. Фрезера, Э. Дюркгейма, Б. Шоу X. Ортега-и-Гассета, В. Парето, Н. Эйнджела, на фабианское движение. Эту теорию приветствовали все, кто отрицал мистику и не удовлетворялся инстинктами сексуальности, кто отверг пуританскую традицию, кто верил в новую науку. Фраза Джеймса «воля верить» (как «непроверяемая» идея) вошла в американское сознание, стала частью американской культуры.

Многие европейцы не понимали новой премудрости американской культуры, истинности утверждений спонтанных прагматистов. Они считали (и считают) схему Джеймса – Пирса «теорией для инженеров», предназначенной для умов, ограниченных действиями и глухих к широким, всеобъемлющим идеям. Концепция полезности воспринималась европейцами как ересь. Критики интерпретировали теорию Джеймса так: «Верь во все, что тебе нравится – это и будет истина».

И все же широта мировоззрения Джеймса и Пирса, мировой отклик на их идеи составили эпоху в американской культурной жизни и продолжают быть влиятельными и по сию пору. Работы обоих ученых цитируются бесконечное число раз и периодически воспринимаются как единственно верная трактовка эпохи. В любом случае Америка получила первых собственных философов, которые открывали новые горизонты не только американцам, но и европейцам.

 

Новый век

Третий этап культурного подъема США пришелся на новый, двадцатый век. Наступившее столетие быстро отказалось от традиционализма: в считанные годы изменились нравы, обычаи, фасоны одежды, речь, стереотипы общения. Но ничто не могло сравниться с ритмом политических перемен. Они в Америке начались уже с первого года столетия. В журнале «Лайф» от 24 января 1901 года была опубликована остроумная шутка. Некоего мальчика спрашивают: «Кто сотворил этот мир, Чарльз?» Следует ответ: «Бог создал мир в 4004 году до рождества Христова, но в 1901 году Джеймс Хилл, Джон Пирпонт Морган и Джон Рокфеллер переделали его».

Представлялось, что на внешней арене Америке, скорее всего, не избежать прямого столкновения с имперской заносчивой и агрессивной Германией. Но кайзер был в тот момент занят подталкиванием императора Николая к тихоокеанским просторам, где закусившая удила Япония все больше опиралась на властительницу морей – Британию. Близкие союзнические отношения с Лондоном позволили бы Вашингтону консолидировать свою мощь в западном полушарии до возможности контроля над ним. Британцы были готовы признать «доктрину Монро», чему немало способствовал король Эдуард Седьмой, приверженный идее дружественных отношений со Штатами и настроенный резко отрицательно по отношению к немцам. В основе доктрины лежала идея провозглашения обеих частей американского континента зоной, закрытой для европейской колонизации. Она принадлежала Джону Куинси Адамсу (1767–1848) – государственному секретарю в администрации президента Джеймса Монро (1758–1831) и впоследствии также президенту США. Как политическая программа она была впервые изложена в июле 1823 года в форме предупреждения правительству России.

В первый год двадцатого века валовой национальный продукт Соединенных Штатов Америки вдвое превосходил валовой продукт Германии и России. Американская экономика на 25 миллиардов долларов обходила ближайшего конкурента – Британию. И Америка все производила сама, она не зависела ни от кого в мире. Более того, ее продукция грозила затопить все рынки. Как сказал стальной магнат Эндрю Карнеги, нация, которая производит самую дешевую сталь в мире, могла поставить на колени всех. Страна производила более половины общемировых нефти, пшеницы, меди и хлопка, треть стали, железа, золота и серебра.

Обложка январского журнала «Лайф», 1901

США преображались. Частью пейзажа прерий стали огромные элеваторы, заменившие ветхие амбары прошлого. Грязь распутиц отступила перед свежеположенным асфальтом новых дорог. Электрический свет и ночью освещал новые кирпичные дома американцев. В целом нация физически стала более здоровой, чем ее предшествующие поколения. Было изобретено производство искусственного льда, пастеризация молока, отопление домов. В Америке уже тогда было больше врачей и медсестер на тысячу человек населения, чем в Европе. В отличие от других стран в Соединенных Штатах любили ледяную воду, постоянно жевали жевательную резинку и всем видам спорта предпочитали бейсбол – игру, основанную на быстрой умственной и физической реакции. Среди развлечений царил покер – карточная игра, требовавшая немалого психологического мастерства.

В начале двадцатого века небоскребы еще не затмили дома, по пропорциям близкие к человеческим, а мода пока еще не стремилась к экстравагантности. Джентльмены не изощрялись в нарядах: безраздельно царили темные тона. Добротные ткани говорили о принадлежности к бомонду. Непременным атрибутом одежды была тугая, не терявшая форму шляпа «дерби». Плотно набитые ватой плечи пиджаков подчеркивали мужественность их владельцев. Белая рубашка венчалась предельно накрахмаленным тугим воротничком. Некоторое разнообразие вносил лишь галстук, но и здесь гамма цветов была ограничена «респектабельным» набором. Сезонности в одежде почти не существовало.

Различались лишь повседневная одежда (всегда немного потертая) и – с иголочки – воскресная, Колебания моды не делали представителей одного круга разномастными. Игривость и легковесность не поощрялись. Джентльмены делали деньги и политику, уважали себя сами и требовали того же от других. Снобизм и высокомерие были отличительной чертой поведения «высшего круга» в отношении «массы». Между собой джентльмены держались гораздо более непринужденно: здесь называли друг друга уменьшительными именами и похлопывали по плечу.

Зельда, жена Скотта Фитцджеральда, икона моды 1920-х.

Наука вступила в обыденную жизнь американца начиная с питания, Панацеей была объявлена диета – обязательная утренняя «полезная» каша и пр. Фармацевтика обрушила на потребителя «розовые таблетки для бледных людей». Для развития мышц предписывался спорт, которому будет посвящен весь двадцатый век. Велосипеды запрудили улицы, но не надолго – их уже начали вытеснять автомобили.

 

Механическая культура

Технический прогресс был ощутим повсюду. Ковры отныне чистили пылесосы. Ботинки и шляпы производили не мастера, а промышленники. Одеждой занимался не портной, а индустриальный гигант. Европейцы поражались – они привыкли шить костюмы и ботинки на заказ и искренне удивлялись, когда видели тысячи выставленных в витринах одинаковых ботинок всех размеров. Это делало американскую одежду многократно более дешевой и убийственной для конкурентов.

В домах появился пожарный выход, а потом и лифт. Журналы перешагнули за сотню страниц. В мир вступила неистребимая реклама.

Говоря о культуре, следует сказать, что современникам довольно быстро стало ясно: мир уже никогда не будет прежним. Америка не возвратится к старым исконным ценностям. Это стало невозможным по многим причинам. Появились удобства, которых не знали в других краях даже владыки мира: центральное отопление в домах, ванны в человеческий рост, водопровод с горячей водой, безопасное лезвие для бритья, хлорированная вода, не содержащая бактерий, сделанные из стали электрические тостеры, швейные машинки, посудомоечные машины, электрические утюги. Выйдя из дома, американец садился в лифт, набирал телефонный номер, говорил по беспроволочному телеграфу, брал с собой портативную пишущую машинку, пил кофе из автомата.

Утром американец ел кукурузные хлопья с расфасованным по бутылкам молоком, многочисленные консервы, пил кока-колу, употреблял маргарин, любил мороженое, консервированные фрукты, горячий чай в термосе. Еще более изменило культурную жизнь нации появление новых лекарств и лекарственных методов: сальварзана – успешного средства от сифилиса и множества прочих антитоксинов, радиоактивного облучения при раке груди, методов борьбы с сердечными недугами, психиатрических клиник, контактных линз, зубной пасты в тюбике. А культурный досуг обеспечивали кинематограф, танцы на льду, множество спортивных развлечений (среди которых выделялись баскетбол и волейбол, музыкальные кабаре). Кстати говоря, тогда же в моду вошел стриптиз.

Культурному подъему страны содействовали возникновение публичных библиотек, статьи лучших национальных журналистов, появление корреспондентских курсов, курсов изучения иностранных языков, граммофонных курсов, Именно тогда появились огромные универсальные магазины и сети больших маркетов, торговые центры (первый в 1893 году в Кливленде – четырехэтажный со 112-ю отделениями); платные телефоны, чековые книжки, жвачка, искусственные ткани, целлулоид, резиновые подошвы. Но и – электрический стул, подслушивание телефона, автоматический пистолет.

Америка уже вышла на мировой простор. Об этом наиболее объективно могли судить в Лондоне. Нет нации на Земле более гордой, чем англичане, для них все английское – первоклассное, остальное – паллиатив. Но посмотрим на англичанина, завершившего викторианскую эпоху и вступившего в новый век. Его будили американские будильники фирмы «Ингерсол», он брился американскими лезвиями «Жилетт», закреплял прическу американским вазелином, завтракал пшенкой, фигами и кофе с американских полей и плантаций, одевался в рубашки американской фирмы «Арроу», ездил на работу на трамвае, поставленном американской фирмой «Вестингауз», поднимался на американском лифте «Отис», включал «лампочку Эдисона» и ставил подпись американской ручкой «Уотермэн».

Как несколько грустно шутили в Лондоне, осталось только завезти в Ньюкасл американский уголь. Звучало не так уж и фантастично: американцы уже поставляли апельсины в Валенсию, пиво в Баварию, вино из Калифорнии во Францию. В результате поток иностранной валюты буквально заполонил американские фондовые биржи. Американских капиталов теперь хватило бы для того, чтобы купить Британию вместе с ее национальным долгом. Знамением времени были займы «Английского банка» на нью-йоркской Уолл-стрит. Нью-Йорк медленно, но неуклонно и неотвратимо перебивал у Лондона положение мировой финансовой столицы.

 

Империализм

В книге Джона Аткинсона Гобсона (1858–1940) «Империализм» (1902) говорилось, что именно этот внезапный спрос на иностранные рынки для изделий промышленности и для инвестиций явился явной причиной того, что империализм был воспринят республиканской партией как политический принцип и политическая практика, к которой принадлежат промышленные и финансовые главари и которая принадлежит им. Авантюристский энтузиазм президента Теодора Рузвельта и его партии «ясного предназначения» и «цивилизаторской миссии» не должен вводить никого в заблуждение, продолжал автор. Империализм нужен мистерам Рокфеллеру, Пирпонту Моргану, Ганна, Швобу и их компаньонам, и они-то взвалили его на плечи великой республики Запада, Им был нужен империализм, потому что они хотели использовать государственные ресурсы своей страны, чтобы найти выгодное помещение капиталов, которые в противном случае оказались бы излишними.

Реклама фирмы «Жилетт»

Итак, США под руководством Теодора Рузвельта развернулись к международной арене, к мировым делам, к глобальной политике, которая вершилась в уютной и старомодной обстановке Белого дома. В большом помещении, где сиживал Рузвельт, зимой потрескивали дрова в камине, небольшие часы мерно отсчитывали ограниченное Конституцией время его правления, взоры услаждала ваза с любимыми розами «Американская красавица» и настольная лампа в стиле ар-нуво.

Ряд английских политиков, в том числе лорд Бальфур – друг Рузвельта, начали пропаганду проамериканских взглядов в духе «единства англосаксов». Охотно цитировались слова историка Маколея о могущественной нации, в чьих венах течет английская кровь, чье мировоззрение сформировано английской литературой; нации, которая разделяет достижения английской цивилизации, достойна английской свободы и английской славы. Группа политиков под водительством Бальфура активно проявляла свои симпатии в период испано-американской войны. Лондон блокировал усилия испанской дипломатии заручиться какой бы то ни было европейской поддержкой.

 

Автомобиль и самолет

Самой большой, любимой, вожделенной игрушкой взрослого населения Америки становился автомобиль. До 1905 года это была забава фанатиков и богатеев, и на американскую культуру изобретение влияло лишь косвенно. Позже увлечение это затронуло миллионы американцев, стало частью их жизни, поглотив до такой степени, что некоторые из наиболее спешащих продавали дома, чтобы сесть на колеса. «Повозки дьявола», – ворчали недовольные, но таковых было все меньше. Самодвижущаяся повозка увлекала всех. Лошади понуро брели рядом с новым хозяином улиц. Возникло выражение «ориентация на количество»: речь идет о создании Генри Фордом конвейерного производства – именно авто стал первым серийным продуктом. Если в Европе автомашины делали «по заказу», то в Америке их производили для рынка.

Автомобиль фирмы «Олд Мотор Уоркс».

Ко всему прочему запасные части автомобилей в Соединенных Штатах продавались отдельно, в случае необходимости сломанные детали можно было заменить, а в Европе они гордо и долго доставлялись фирмой-производителем. Напомним, что еще в 1900 году Англия имела больше автомобилей, чем Америка, и что решающий рывок был сделан за первое десятилетие XX века – с 4 тысяч до 187 тысяч машин. Уже в 1900 году фирма «Олд Мотор Уоркс» создала в Детройте самый большой в стране завод, производящий одну марку автомобиля: это был воистину фундаментальный прорыв в будущее. Братья Додж поставляли трансмиссии; «Леланд и Фолкнер» – моторы. Автомобиль стоил 600 долларов; за первый год произвели 400 единиц, за второй было продано 1600, за третий – четыре тысячи. Далее – геометрическая прогрессия, которая, в конечном счете, поставила на колеса всю Америку.

Но еще больше, чем фантастический покоритель земных расстояний, поразил воображение американцев рывок в воздух. В том месте, где Потомак становится широким, доходя в ширину до семи километров – место это называлось Вайдуотер, «широкая вода», – будущие авиаторы сделали официальную площадку для старта воздушных путешествий. За ней следила вся Америка. И вот «воздушная лодка» была поставлена на рельсы разгона. Белая борода профессора Сэмюэла Лэнгли была видна отовсюду, и стремительное движение вверх должно было оправдать его теоретические расчеты. Но удовлетворенными оказались тогда, на испытаниях 1903 года, лишь скептики. Аэроплан – результат многолетних исследований и бесчисленных опытов – не взлетел, потому что по несчастной случайности механизм, который держал его на пусковом устройстве и должен был сработать в момент запуска, оказался неисправен.

Однако выглядело все так, будто официальные испытания осенью и в декабре закончились крахом главенствующих теорий воздухоплавания, Зря военное министерство выделяло деньги. Передовицы газет были полны назиданий тем, кто противится природе, не желающей видеть человека в воздухе.

Первый полет братьев Райт

Скептики поспешили. Если 8 декабря Лэнгли потерпел окончательное поражение, то для мировой истории важнее то, что произошло 17 декабря того же года в местах весьма далеких от переднего края науки. И, кстати, от специально оборудованных площадок – в Северной Каролине. Если Лэнгли был директором Смитсоновского института, то никому не известные братья Райт имели всего лишь маленький магазин, продающий велосипеды. Лэнгли получил от американского правительства 50 тысяч долларов на свои опыты; у братьев Райт было несколько сот долларов. За опытами Лэнгли следил весь ученый мир, а о братьях Райт знали лишь соседи, их действия не интересовали даже местную газету. Между тем именно на песчаных дюнах Китти Хоук свершилась мировая история. Человек полетел.

Вначале это было неловко и неуклюже. Уилбур Райт поделился соображениями со своим братом Орвиллом: крыло должно забирать воздух под себя, сила встречного ветра может быть использована для поддержки «коробки» с авиатором. Первый сезон испытаний (1900) был неудачен. Зимой 1901–1902 годов братья построили нечто вроде примитивной аэродинамической трубы, следя за поведением аппарата, противостоящего потоку воздуха. Теперь следовало найти двигатель. Это, решили братья, должен быть двигатель внутреннего сгорания. Но ни один автомобильный мотор их не устраивал, и тогда они создали необходимый мотор сами. 23 сентября 1903 года они начали крепить двигатель к уже созданным плоскостям и завершили свое дело к 17 декабря.

А газеты трубили о тщете попыток человеческого полета. Но он, этот полет, произошел, хотя и продолжился недолго. Факт есть факт – механическая сила подняла человека в воздух во время четвертой попытки оторваться от земной поверхности. Происходившее описывал Орвилл Райт, вспоминавший, как Уилбур начал четвертую, последнюю, согласно планам, попытку в 12 часов дня. И вдруг крылья почувствовали свое предназначение. Неловкий аппарат оторвался от земли и пробыл в воздухе неслыханные 59 секунд, пролетев почти триста метров.

Скромные братья не стали звонить во все колокола. Они сложили свой аппарат в две коробки и отбыли в свой Дейтон. Едва ли они осознавали, что мир стал другим. Дальнейшие испытания развивали достигнутый успех. Очередной полет в воздухе продолжился уже 38 минут, аппарат покрыл расстояние в 35 километров.

Почти четыре года человек летал, не оповещая об этом своих собратьев по разуму. Только четыре с лишним года спустя в «Нью-Йорк Геральд» появился репортаж, достойный события. Журналист описывал, как на пустынном берегу был совершен один из величайших актов всех веков, при котором не присутствовала широкая публика, не раздавались аплодисменты; только рокот волн и перепуганные крики морских птиц слышались рядом. Стада скота внизу в панике бежали, прячась в перелесках. Лишь стаи чаек и ворон осмеливались кружить над машиной, недовольные вторжением в их мир. Было во всем происходившем нечто печально-поэтическое – одиночество, заброшенность, пустые просторы песка и океана в центре меланхолической картины, на которой два человека создали одно из величайших чудес света.

…Ценой немыслимых усилий, не зная отдыха, не жалея труда, нация обошла по показателям материального производства весь мир. Теперь с высоты птичьего полета – или аппарата братьев Райт – можно видеть, как позади, на горизонте, остался индустриальный Буффало, яркий пример и памятник неукротимому американскому трудолюбию. Виден еще и созданный Луисом Салливеном небоскреб – здание «Прудэншиэл». Здесь рождалась архитектура нового века. Не сосчитать числа журавлиных контуров подъемных кранов, везде строились подъездные железнодорожные пути, раздавался рев моторов, кружилась в воздухе цементная пыль. Ниагару перекрыла гигантская гидроэлектростанция. Отовсюду тянулись телефонные и телеграфные провода. И все это – средний индустриальный город, вовсе не промышленная столица, не Нью-Йорк и не Чикаго. Где еще в мире была такая мощь?

Были созданы все предпосылки для культурного подъема.

 

Культурные влияния

В плане художественной культуры на Запад в целом и на Америку в частности повлияли так называемые «русские сезоны» в Париже. Там же, в Париже, европейцы аплодировали американке, нашедшей свой путь в мире танца – Айседоре Дункан (1878–1927), «танцовщице-босоножке», совместившей естественные свободные движения с изысканностью классического балета. Парижане испытали своего рода шок, наблюдая вольный танец солирующей балерины, босоногой и одетой в прозрачные одежды, движущейся под музыку Бетховена и Вагнера. Довольно скоро она стала своего рода идолом нового танца, воспеваемым поэтами и художниками. Ее поклонники твердо приняли новый стиль, в нескольких странах были созданы школы, где талантливая молодежь училась ей подражать.

Джон Филип Суза

В первые годы начавшегося века Америка дважды внесла вклад в классическую музыку, Первый – марши Джона Филипа Суза (1854–1932). Они не были стандартной бравурной «боевой» музыкой, Суза достиг совершенства в жанре, которым большинство композиторов пренебрегали. Этот легендарный американский композитор, «король марша» (помимо прочего написал свыше 130 маршей), был одним из создателей американской комической оперы и оперетты, дирижировал духовым оркестром, с которым совершил кругосветное гастрольное турне. И вдобавок изобрел музыкальный инструмент – сузафон.

Второе чисто американское событие – сотворившая эпоху новация, рэгтайм и блюзы черных музыкантов, собравшихся в Новом Орлеане, а затем начавших триумфальное шествие по стране вплоть до Чикаго. То были оригинальные мелодии американского Юга и Северо-Запада, Адепты новой музыки знали и о европейских достижениях, но главным в их творчестве оказалось следование национальным традициям.

На описываемом этапе рождение американской культуры происходило на фоне тогдашнего варианта глобализации и массовой иммиграции, всякий раз, как мы неоднократно подчеркивали, менявшей американское общество. Америка практически впервые достигла уровня европейской культуры. Авангард американской интеллигенции собирался вокруг журнала «Смарт Сет», издаваемого X. Л. Менкеном и Д. Ж. Натаном.

Это было время, когда, по выражению американского литературоведа и критика Ван ВикБрукса (1886–1963), страна становилась взрослой, Интеллектуальная атмосфера Нью-Йорка притягивала интеллектуалов Гринвич-Виллидж, очень своеобразного района нью-йоркского Манхэттена – с начала XX века здесь селились люди богемы и радикальные политические деятели. Среди первых наиболее известны драматург Юджин О'Нил, танцовщица Айседора Дункан, журналист Джон Рид, художник Марсель Дюшан, писатели и журналисты Линкольн Стеффенс, Уолтер Липпман, Уильям Херд, Фред Кирчью (позже, в 1950-е годы, здесь жила плеяда знаковых персонажей уже из другой субкультуры – Джек Керуак, Аллен Гинзберг, Уильям Берроуз, Дилан Томас и другие). Именно в это время Герберт Кроли, Уолтер Липпман и Уолтер Вейл основали журнал «Нью Рипаблик», до сих пор остающийся мерилом интеллектуальной зрелости США. Между прочим, главными советчиками-экспертами при создании этого американского интеллектуального долгожителя являлись Теодор Рузвельт и американский ученый-правовед, член Верховного суда Феликс Франкфуртер. Вместе они обсуждали пути выхода Америки из тени провинциальности, решали, как привести интеллектуальный и культурный уровень страны в соответствие с ее материальными достижениями.

Произошел выход на культурную арену великих ирландских литераторов – будущего нобелевского лауреата Уильяма Батлера Йейтса (1865–1939), Джеймса Джойса (1882–1941) и Джона Миллингтона Синга (1871–1909), посетивших Америку и воспевших ее, и это давало дополнительную обоснованную надежду на скорый расцвет. Тем более что уже начали печататься Роберт Фрост (1874–1963) и другие писатели, предвосхищавшие поколение Дос Пассоса, Хэмингуэя, Фолкнера.

Контрольные вопросы

1. Какие три периода последних десятилетий XIX – начала XX веков можно выделить в процессе подъема американской культуры?

2. Охарактеризуйте основные трансформации американской художественной культуры.

3. Каковы принципы кубизма и в чем выразилось его влияние на другие сферы эстетического творчества, в частности, архитектуру?

4. Под влиянием каких обстоятельств американская историография уступила место ретроспективной социологии?

5. В чем состоит суть философии прагматизма?

6. Охарактеризуйте третий этап подъема США с точки зрения развития науки, промышленности и повседневной культуры.

 

Население страны

Культура Америки зависела и зависит от того, с багажом каких традиций новопоселенцы прибывают на пункты въезда в США.

Как следовало из переписи 1900 года, в США жили семьдесят семь миллионов человек. В их трудолюбивых руках был огромный континент, их умение и невероятная трудоспособность уже делали чудеса, обещая в будущем еще больше. Но дешевой рабочей силой по-прежнему являлись иммигранты. В страну прибывало множество обездоленных людей, очень своеобразных с точки зрения культурного наследия. Скажем, китайцы приезжали сюда, совсем не имея ничего материального, но свято храня конфуцианский уклад. Если бы государство предоставило их своей судьбе (отчасти так и получалось, ведь во многих крупных городах возникали «чайна-тауны», но лишь отчасти), они стали бы своего рода социальным динамитом – и внесли бы, пожалуй, чересчур своеобразный вклад в этнический калейдоскоп страны. Богатая Америка не должна была быть и не была слепой в этом отношении: такое положение вещей напрямую грозило ее благополучию.

Сорок один миллион «местного белого населения» по-прежнему являлся этнической основой. Это были потомки уже нескольких поколений англосаксов, живших в Америке. Двадцать шесть миллионов «нового белого» населения были недавними пришельцами, из них 30 % – англосаксы, 31 % – немцы, 4 % — шведы, 4 % — русские, столько же – австрийцы, 3 % – итальянцы. В стране жил также миллион евреев. Девять миллионов были потомками африканских рабов, 114000 представляли монголоидную расу (90000 китайцев и 24000 японцев). Коренных жителей материка – индейцев – осталось всего 237000 человек.

Главным языком в университетах был немецкий. Уважение к немецкой науке в США того времени несомненно – ее штудировали большинство учащихся, число которых превосходило приверженцев других языков и культур, вместе взятых. Популярна была идея «импортировать» большое число германских преподавателей и целиком перейти на немецкую систему обучения.

В 1905 году произошла весьма важная трансформация внутренней политики: впервые Америка, страна иммигрантов, начала чинить препятствия для въезда в страну. Сюда – с точки зрения правящего класса – стали приезжать «не те» иммигранты. Восточноевропейский вклад в американский калейдоскоп перестал нравиться национальной элите. Отныне – и по сию пору – Америка ставит барьеры на пути въезда, основываясь на новых этнических, социальных, образовательных критериях.

Между тем для граждан страны делалось довольно много. Оклахома получила права штата. Ниагарский водопад законодательно защищен от строителей гидроэлектростанций, что, несомненно, повлияло на экологию Америки. Свидетели в антитрестовских процессах защищены от преследования. На Панамском канале одобрена система шлюзов. Подписаны: закон о санитарной инспекции в мясоконсервной промышленности и Акт об американских исторических ценностях.

Законодатели умирали от сорокаградусной жары, а президент в своем легком белом костюме, характерно ухмыляясь, без сомнений ставил свою красивую твердую подпись на новых государственных документах.

Для понимания американской культуры нужно указать, что в последние два десятилетия девятнадцатого века (и в два первых двадцатого) источник иммиграции сместился в сторону Восточной Европы, славянских и латинских стран. В «плавильный тигель» попадало все больше ингредиентов, и структуры власти понемногу переставали с ними справляться; пожалуй, пора было перестать подбрасывать в тигель новое сырье. Все это, в конечном счете, привело к новому законодательству, окончательно оформленному в иммиграционных законах 1921 и 1924 годов. После их принятия в США начали въезжать не 1,2 млн. человек в год (стандартная цифра для 1880–1920 годов), а всего 165 тысяч, причем каждая страна получила квоту – два процента от всех национальностей, уже существовавших в США в 1890 году. Это было очень важное решение, и многие думали, что таким образом проблема этнического взрыва решена.

Иммигранты па теплоходе

Христианство задолго до президента Трумэна, впервые заявившего об этом, стало декларируемой общегосударственной религией. Другие верования и даже мировые религии, несмотря на все лозунги терпимости, все-таки подавались как некая аберрация. Например, об исламе наиболее популярный школьный учебник говорил, что «мохаммеданство», или «исламизм», является вероучением, проповедуемым Мохаммедом, который записал свои доктрины в книге, называемой Кораном. Это учение состоит, писали авторы учебника, из смеси фантастических фальшивых идей, воспринятых у иудаизма и христианства и искаженных, «Мохаммеданство», как и множество других систем верований, якобы провозглашает культивирование ценностей, а на самом деле поощряет грехи; это умаляет его духовную и мировую значимость. На этом фоне христианство подавалось как единственная религиозная система, возвышающая человека до подлинного чувства моральных отношений и способствующая его счастью.

По контрасту с апологетическими выступлениями в защиту англосаксонского приоритета журналист Генри Л. Менкен, известный как борец с «благопристойной традицией» в литературе, написал в 1923 году статью под названием «Англосакс», в которой обвинял представителей привилегированной «расы» в хвастовстве, связанном, по его мнению, с комплексом неполноценности. Менкен назвал основными чертами американской версии англосаксонского сознания никчемность, некомпетентность и трусость, прямо говоря о нации как о самой нецивилизованной из всех существующих. Анализируя наплыв других этно-расовых групп в современную ему Америку, Менкен отметил, что англосаксов их быстрое преуспеяние раздражает. Они, словно от отчаяния, предпринимают всевозможные усилия, чтобы избавиться от «чужеродного» элемента путем отрицания или компрометации. Эти усилия, по мысли Менкена, часто приобретают гротескные или экстравагантные формы. Принимаются всяческие законы с тем, чтобы спрятать за решетку американских граждан, приехавших позднее, тысячей фантастических способов. Им мешают и даже делают социально небезопасным учить детей родному языку или сохранять унаследованные обычаи. Любое отклонение от нормы среднего англосакса расценивается как угроза благосостоянию общества и жестоко наказывается.

Другой исследователь этой проблемы – Лоренц Остер с еще большей однозначностью назвал свое исследование «Путь к национальному самоубийству». Едва ли не самый известный из защитников монокультуры, Артур Шлезингер-младший (1917–2007), рассуждал о «разъединении» Америки в своих «Размышлениях о мультикультурном обществе».

 

Теодор Рузвельт как явление американской культуры

Что подлинно тревожило Теодора Рузвельта – так это то, что примерно до 1880 года основная масса иммигрантов прибывала в Америку из Германии. В таких штатах, как Пенсильвания, немецкий язык грозил превратиться в доминирующий язык штата. Увы, Рузвельт не дожил до начала двадцать первого века, когда в Америке рухнули прежние этнические барьеры. Он бы просто не поверил, что наступит время, когда – имеется в виду 2003 год – в Соединенных Штатах будет 36 млн. потомков «черных» и 37 млн. потомков мексиканской «бронзовой» расы.

Воплощением культурного вклада англо-голландских пуритан, трансформировавшихся к XX веку, стал президент страны. Рузвельт на протяжении всего жизненного пути оставался верен своей доктрине «напряженной жизни». Вот его любимые и неустанно повторяемые высказывания этого периода. «Будь кем-то. Действуй», «Не теряй попусту время», «Не снижай активности, не теряй разума – делай дело». Первый враг ограниченного временем политика – пассивность. Удивляющий своей витальностью Рузвельт создал свою собственную систему борьбы с переутомлениями и фрустрацией: например, наиболее эффективным средством от депрессии он считал рубку леса.

В трудные дни президент брал топор и рубил огромные деревья (чаще всего на так называемых Кафедральных высотах). Вторым по значению средством от депрессивной усталости была для него верховая езда. На своей, без преувеличения, огромной лошади по кличке Бляйштейн он почти круглый год ездил к Рок-Крик парку – до тех пор, пока сковывающий ручьи и лужи лед не становился опасно скользким для лошади. Тогда всадник спешивался и обращался к быстрой ходьбе. Его подбитые гвоздями спортивные ботинки с шумом топтали землю; он как медведь продирался сквозь заросли и быстро покрывал мили пути. В перерывах между заседаниями он продолжал фехтовать на палках с таким же доморощенным спортсменом – генералом Леонардом Вудом.

Теодор Рузвельт пришел к выводу, что Соединенные Штаты нуждаются в более сильном федеральном правительстве, которое может гарантировать достойный начальный уровень жизни, «национальный минимум». Вспоминая встречи с ним, Уолтер Липпман писал, что Рузвельт много говорил о подлинной проблеме коллективизма, которая заключается в трудности совмещения народного контроля с административной властью.

По приказу Рузвельта был создан Совет изящных искусств, объединивший ведущих архитекторов, скульпторов и художников для экспертизы и помощи министерствам в постройке общественных зданий. Рузвельт рискнул вызвать неудовольствие святош, когда по совету Сен-Родена с доллара в эстетических целях была убрана сакраментальная надпись «In God We Trust» («В Бога мы верим»). В литературе сердце Рузвельта принадлежало «эстетически выдержанным» авторам XVIII – середины XIX века. По его собственному признанию, он был старомоден и сентиментален в том, что касается книг. Он читал, чтобы, прежде всего, получить удовольствие и, во-вторых, почувствовать, что стал хоть немного лучше, а не хуже после чтения. Ему всегда хотелось, чтобы в книге было больше солнечного света. Неважно, что описанное будет лицемерием или даже ложью по отношению к существующему порядку вещей: идеал и движение к нему – таков главный литературный запрос Рузвельта. В своих суждениях он исходил из оценки морали автора и дидактического значения написанного. Поэтому произведения критического направления, изобличающие пороки буржуазного общества, снимающие покровы благообразности с алчности и эгоизма, воспринимались Рузвельтом как регресс в развитии литературы.

Более всего «доставалось» тем авторам, которые, по его мнению, посягали на систему буржуазных семейных отношений. Максим Горький подвергся нападкам за то, что путешествовал по Америке, не оформив официально свой брак. Рузвельт по этой же причине отказал Горькому в аудиенции. В романах Льва Толстого, уже получившего мировое признание, Рузвельт увидел лишь «борьбу против брака» и обвинил писателя в проповеди фантастической теории самоуничтожения расы путем воздержания от брака.

Справедливости ради надо указать, что Рузвельт признавал величие Толстого как писателя и мыслителя. Он отмечал, что как профессиональный моралист и философ, дающий человечеству советы по религиозным вопросам, Толстой предлагал несколько превосходных теорий, создавая в некоторых произведениях «благородные» и «возвышающие» образы. Книги Эмиля Золя Рузвельт отвергал как не представляющие познавательного осмысления жизни, вызывающие отвращение у всех читателей, не зараженных истерией дурного вкуса. Он находил Франсуа Рабле слишком вольным, а Джеффри Чосера – недостойным траты времени. Рузвельт не мог простить Чарльзу Диккенсу его реализма и критического отношения к Америке, «земле обетованной». У Диккенса, провозглашал президент, нет понимания того, что означает слово «джентльмен», способности оценить гостеприимство и хорошее обращение. Естественно, что он презрел всю Америку: ведь ему не хватило духа понять, что творит Америка! – возмущался Теодор Рузвельт.

Теодор Рузвельт с семьей

В поэзии Рузвельту были близки, скажем, Данте, Вийон, Ронсар, Гете, чилийская поэтесса Габриэла Мистраль (1889–1957). Он хорошо знал творчество немецких и скандинавских писателей. «Ассоциация гэльской литературы» избрала его почетным председателем. После Джефферсона он был единственным президентом, лично знакомым с лучшими литераторами своего времени. Дж. Кеннеди явился вторым президентом, с которым разговаривал поэт Роберт Фрост. Первым – Теодор Рузвельт, и Фрост с уважением вспоминал, что он знал поэзию.

Рузвельта вдохновлял довольно неожиданный культурный подъем Америки. Он, поклонник Рембрандта и Тернера, охотно посещал выставки европейских мастеров (Сезанна, Гогена) и впервые с таким же интересом присматривался к исканиям американских живописцев. Американцы, утверждал Рузвельт, полны великого духа, и никакие муки, несчастья, поражения, власть самого свирепого монарха не заставят их покорно опустить голову. Вместе с тем, по категорическому утверждению Рузвельта, магнаты трестов, политики, издатели и продажные писатели будут обитателями восьмого круга ада.

Звезда американской критики первой половины XX века – Ван Вик Брукс – свидетельствует (сделаем скидку на излишнюю восторженность) об интеллектуальных качествах Рузвельта как о самом замечательном проявлении разума и феноменальной памяти, которые он когда-либо наблюдал. Рузвельту в плане оценок его вклада в национальную культуру в определенном смысле повезло: ведь благодаря радикализации и оживлению общественной жизни в первое десятилетие XX века взошли ростки великой американской литературы, и вокруг президента реально существовали люди, способные адекватно оценить его дарования. Рузвельт и сам косвенно способствовал этому процессу, что и «зачлось» ему американской историей. В живописи его фаворитами были гении Возрождения Рафаэль, Микеланджело и Рембрандт. В архитектуре непревзойденными образцами для американского зодчества для него оставались средневековые готические соборы Европы, В ноябре 1903 года президент Рузвельт размышлял о том, какие книги он прочитал со времени вселения в Белый дом. На листе бумаги обозначилось: части «Истории» Геродота, первая и седьмая книги Фукидида, весь Полибий, трилогия Эсхила об Оресте, «Семеро против Фив» Софокла, «Ипполит и Вакх» Еврипида, «Лягушки» Аристофана, часть «Политики» Аристотеля. По-французски он читал жизнеописания принца Евгения Савойского, адмирала де Рюйтера, Генриха Тюреннского и Яна Собесского. Из исторических сочинений – шесть томов «Греческого мира» Моффати, Фруассара о французской истории, Масперо о сирийской, халдейской и египетской цивилизациях. Помимо этого в списке значились «Мемуары» Марбо, «Жизнь Карла Двенадцатого» Бэна, «Типы морских офицеров» Мэхэна, четыре тома «Римской истории» Гиббона, «Опыты» Маколея, «Фридрих Великий» Карлейля, «Линкольн» Хэя и Николаи, два тома речей Линкольна, «Опыты» Бэкона, половина пьес Шекспира, часть «Потерянного рая» Мильтона, часть «Песни о Нибелунгах». И еще – Толстой, Сенкевич, Вальтер Скотт, Марк Твен, Конан-Дойль и многое другое. Пусть любой современный американский президент представит более внушительный список.

Гора Рушмор. Скульптурный портрет Теодора Рузвельта

…Однажды на поле кампуса Йельского университета шла церемония присуждения почетных докторских степеней. Их получили госсекретари США Джон Хэй и Элиу Рут, а также Вудро Вильсон. В белом костюме получать «недополученную вместе с Томом Сойером и Геком Финном на Миссисипи» степень вышел Марк Твен. «Остается одно имя», – сказал президент Йельского университета Артур Хэдли, и толпа взорвалась овацией. Рузвельт вышел к подиуму. Тогда политик был историком, и это никого не смущало.

 

Прогресс

Политическая культура правящей республиканской партии базировалась на индивидуализме. Его наиболее талантливыми «певцами», как мы уже говорили, были Эндрю Карнеги, Джон Рокфеллер, Джон Пирпонт Морган. Они восславляли благотворительность. Дж. Рокфеллер утверждал, что расходует на помощь обществу не менее 15 процентов своих доходов. Достоверно известно, что некоторые университеты и больницы получали частную помощь… Но в целом общество было расколото на имущих и неимущих.

На внутренней арене все говорили о прогрессе. Повсюду обсуждалось научное управление. Журналы рекламировали невиданные прежде технические изобретения, революционизирующие труд. Благодаря новациям Калифорния, судя по всему, по всем показателям обогнала приверженцев старины с восточного побережья. Обсуждались: облегчение процедуры принятия поправок к Конституции, налог на наследство, подоходный налог, социальное обеспечение женщин и детей, трудовая компенсация рабочим, уменьшение власти судов в случае рабочих конфликтов, страхование здоровья на промышленных предприятиях, право голосования для женщин, создание сети речных каналов внутри страны…

Но приезжие создавали безработицу, ведь они брались за любое дело и за любые деньги. Отсюда и злость американцев на иммигрантов, наводнявших американские города и готовых работать за мизерную плату. Рузвельт знал это не понаслышке – он первый американский президент, родившийся в большом, самом большом городе страны. Газеты завоевывали себе популярность, обличая прихлынувшую к американским берегам накипь европейской цивилизации. Рузвельт разделял такие взгляды: недаром враждебные ему газеты с охотой цитировали его слова, доказывавшие пренебрежение первого лица государства к национальным меньшинствам, Верил ли он в то, что Америка расплавит всех в своем котле, надеялся ли на то, что все получат свой шанс? Трудно сказать… Во всяком случае, он, с одной стороны, не был согласен с крайними взглядами Ассоциации защиты Америки, требующей прекращения иммиграции, а с другой – поддерживал Лигу сокращения иммиграции. Помимо того, он твердо стоял на своей идее, что первостепенная обязанность правительства – помочь рожденным в Америке бедным, но образованным гражданам.

Разумеется, современные Рузвельту американцы даже в мыслях не могли подвергнуть сомнению святость частной собственности. Но в то же время у них было патрицианское понимание общественной ответственности богатства и власти. Без умеренных реформ, считали они, правящая Америка не сохранит своей страны и своего положения в мире. Подлинный консерватор тот, кто ради сохранения большего готов пожертвовать меньшим, готов увидеть подлинную угрозу характеру власти, принципам социальной стратификации, благополучию верхнего слоя.

Америка теперь пусть неохотно, но все же позволяла некоторым афроамериканцам выбиться из низших слоев. Скажем, в руках афроамериканца Букера Вашингтона оказалась огромная империя образовательных учреждений. Основанный им в Алабаме колледж стал масштабным университетом, ежегодно производившим сотни чернокожих учителей и интеллектуалов. Часть счетов «черной империи» Вашингтона оплачивали белые филантропы. Он был одет как денди, он проводил отдых на курортах Новой Англии. Полузакрытое братство образованных афроамериканцев – «Машина Таскеги» – было важной политической организацией. В стране не осталось практически ни одной афроамериканской газеты, которая не находилась бы под его влиянием. Но при всем этом Букер Вашингтон видел в патрицианском подходе Рузвельта и его единомышленников негативное отношение к себе как к глубоко обиженному и полному жажды мести чернокожему.

Взаимонепонимание рас и народов превращалось едва ли не в естественное состояние американского общества.

Между тем постепенно американцы начали приходить к выводу, что «отставание» черной расы является временным. Аргументы Дарвина и Ламарка убедили их в «юности» темнокожей расы, которая быстро нагонит упущенное. Букер Вашингтон служил отличным примером: поколение за поколением одолеют временный гандикап (состояние, при котором сочетание физических, умственных, психологических, социальных качеств, процессов, условий или обстоятельств затрудняет приспособление) и встанут в один ряд с белой расой.

 

«Разгребатели грязи»

Американскую культуру нельзя представить себе без когорты смелых и острых журналистов, поставивших в начале XX века перед собой цель улучшить жизнь в стране и саму страну посредством изобличения ее пороков и язв.

В январе 1903 года журнал «Макклюр» (выходил в 1893–1914 годах) вышел без обычного набора светской чепухи и окололитературной сентиментальности. Читателя ждали весьма шокирующие описания, возвращающие его с окраин Парнаса к бренной реальности. Новая тема – противоположная интересам общества деятельность крупных трестов, Ида Тарбел обратилась к финансово-промышленному Олимпу Америки, Созданная Джоном Рокфеллером «Стандарт Ойл» задушила более мелких конкурентов, диктуя Америке цены на нефтепродукты. Линкольн Стеффенс сообщил о «позоре городов» – массовой коррупции муниципальных чиновников, выбрав в качестве объекта исследования растущий как на дрожжах Миннеаполис. Коррупция поднялась от рядовых полисменов до офиса мэра. Список размеров взяток прилагался. Стеффенс задавал нации вопрос: «Могут ли города управляться без обращения к помощи преступников?»

Ида Тарбел

В результате Линкольн Стеффенс создал серию статей «Позор городов», а Ида Тарбел написала потрясающую историю нефтяной монополии «Стандард Ойл Компани». Ее известность распространилась далеко – вплоть до благоприятных для распространения марксизма 1930-х годов, Рэй Стеннард Бейкер создал книгу «Суд над железной дорогой». Хелен Хант Джексон написала историю истребления индейцев в Северной Америке и назвала ее «Столетие бесчестья»; жестокость обращения с коренными жителями Америки получила, наконец, талантливое освещение. Не случайно Джексон была назначена специальным правительственным комиссаром по индейским делам.

Авторы не всегда претендовали на широкие обобщения, но, описывая город за городом, проблему за проблемой, одну сферу деятельности за другой, они создавали картину больной нации, нуждающейся в глубоких социальных реформах. Многие из разоблачительных исследований были опубликованы в журнале «Макклюр», основанном ирландским эмигрантом С. С. Макклюром, поклявшимся бороться за гражданские права и против большого бизнеса. Даже Артур Конан-Дойль оказал этому изданию финансовую помощь.

Рэй Бейкер разбирал недавно закончившуюся стачку шахтеров в статье под названием «Право на работу». Осенью 1905 года были готовы гранки новой – и потрясающей статьи Бейкера «Железнодорожные скидки». Статья готовилась для декабрьского номера «Макклюра» (что совпадало с началом зимней сессии работы Конгресса). Главной идеей Бейкера была характеристика системы скидок на железных дорогах как неправильной, морально ущербной, неверной с точки зрения экономики, нарушающей законы. Возможно, страсть слишком сильно горела в писаниях социального критика, но – это важно – Рузвельт желал жить в цивилизованной стране, а не быть «Мак-Кинли в новом обличье», то есть не жаждал быть застреленным, как президент Уильям Мак-Кинли, из-за своей империалистической и протекционистской политики. Иными словами, Рузвельт не собирался становиться безмолвным слугой и охранителем привилегий. Он одобрил идеи Бейкера, ведь и сам готовился к битве под куполом Капитолия. С точки зрения обновления страны Стеффенс, Бейкер и их коллеги вели праведную борьбу. Они были авангардом собственной битвы Рузвельта с монополиями, Они заходили с флангов, президент же надеялся нанести центральный удар.

Эптон Синклер

Рузвельт адресовал Бейкеру ряд комментариев. У него не было критических замечаний по поводу статей. Напротив, они заронили в сознание президента мысли, которые он собирался использовать в президентском послании. Рузвельту кажется, что один из уроков, которые преподает Бейкер, заключается в указании на виновников железнодорожных злоупотреблений – обыкновенных американцев, Обстоятельства сложились так, что эти люди совершают все те действия, на которые справедливо указывал журналист. Рузвельт хотел освободить общество от их контроля.

Но наибольший разоблачительный пыл в феврале 1906 года проявил социалист – двадцатисемилетний Эптон Синклер, видевший свою задачу в достижении экономического равенства всех граждан страны. В социалистической газете «Призыв к разуму» он начал публиковать книгу «Джунгли». Получив 500 долларов от журнальной редакции, он жил семь недель в чикагском районе, где обрабатывали мясо для консервирования. Описанная им история жизни работающего на бойнях иммигранта была приговором существующему порядку вещей.

Синклер попросил своего друга Джека Лондона написать рекламную страничку. Тот немедленно отозвался, написав, что эту книгу думающие американцы ждали много лет. В предисловии к книге Синклера Джек Лондон писал, что она откроет глаза и уши всем тем, кто был слеп и глух к социализму, обратит в новую справедливую веру тысячи людей. Там описывается, чем в действительности является страна, оплот угнетения и несправедливости, кошмар ничтожного существования, ад страданий на этой земле, джунгли диких зверей. Собственно, исследование Синклера, с точки зрения Джека Лондона – это новая «Хижина дяди Тома», «Джунгли» имеют шанс сделать для белых рабов современности то, что «Хижина…» в свое время сделала для черных.

Джек Лондон

Джек Лондон боялся, что книгу будут пытаться «замолчать», что капиталистические хозяева жизни создадут вокруг нее полосу отчуждения. Он напоминал, что она наносит удар по врагу, а самая большая опасность – глухая тишина, которой продажная пресса встретит «Джунгли». Писатель призывал все прогрессивные силы не допустить, чтобы это случилось.

Самое крупное из издательств – «Даблдэй» – сознательно подгадало выпуск «Джунглей» к дебатам о санитарии в пищевой промышленности. В простой по фабуле книге описывался жизненный путь литовского крестьянина Юргиса, который соблазнился вербовочными плакатами и отбыл в Чикаго. Одиссея его страданий полно и убедительно вела читателя по всем кругам капиталистического ада. По словам бытописателя этого времени Марка Салливана, то была картина Америки, призывающей крестьян с полей Европы и распинающей их на кресте американской индустрии, словно они железная руда или любой другой природный ресурс. Действительно, в работе Синклера была показана реалистическая картина того, что идеалисты называли «плавильным тиглем». «Джунгли» не «специализировали» правду о жизни индустриальной Америки, какой она была в то время, – они могли быть написаны о шахтерах, металлургах и прочих тружениках промышленности.

Далеко не всех интересовала художественная линия книги Синклера, Часть публики фактически игнорировала человеческую историю Юргиса, да и пропаганда социализма коснулась читателей лишь слегка. Но публику, во всяком случае значительную ее часть, потрясли социальные аспекты – например, то, что какие-нибудь сосиски готовились по законам голой прибыли, без малейшего внимания к здоровью покупателя, Описание Синклером процесса изготовления мясных консервов (восемь страниц из общих трехсот восьми) именно в этом отношении вошли в сознание значительной части американцев.

Чикагские миллионеры-скотопромышленники почувствовали себя уязвленными в лучших чувствах. Не они ли вносили деньги в фонд республиканской партии, не они ли, в конце концов, привели Рузвельта в Белый дом? Дельцы из Чикаго пытались спасти лицо даже в отчаянной ситуации, Их представитель в своем выступлении сказал, что чувствительных обвинителей просто подвели нервы, они не вынесли вида крови. Фирма «Нельсон Моррис компани» назвала свои цеха «чистыми, как кухня».

Сенатор Беверидж послал копию книги Рузвельту: Синклер попросил президента о встрече, и сенатор решил ей способствовать. Книга произвела впечатление на Рузвельта – не как литературное произведение, а как собрание позорящих Америку фактов.

Эптон Синклер. Обложка книги «Джунгли»

Расследование обстоятельств происходящего в мясной промышленности должно было быть произведено тайно. Рузвельт поручил министру сельского хозяйства совместно с Синклером обеспечить объективное изучение вопроса. Созданная президентом комиссия исследовала ситуацию, и разоблачения оказались еще более поразительными, чем описанное в «Джунглях», Некоторые факты просто не позволили сделать доклад комиссии всеобщим достоянием: обнажилась неприглядная картина безудержной эксплуатации и антисанитарных условий труда, Законодатели получили всю непривлекательную правду. Силы мясоконсервных компаний были брошены на блокирование в палате представителей закона о надзоре над санитарными нормами. Казалось, что «мясные короли» добьются своего…

Журнал «Макклюр» готовил серию из пяти статей, разоблачающих секретные подпольные сделки, животную жадность владельцев нефтяных компаний, монополистов в консервной промышленности, миллионеров из сталеплавильных трестов, сахарозаводчиков, королей торговли бананами. Статьи включали в себя интервью, данные, например, участвовавшими в действиях профсоюза шахтерами, испытавшими на себе пули и побои. Один из этих людей говорил, что, по его мнению, человек должен иметь право на работу там, где он хотел бы работать, и тогда, когда ему хочется работать. Чтение этих статей не предполагало эстетического удовлетворения читателей. Оно обращалось к их совести и чувству реальности.

Новая журналистика отражала отчаянное недовольство огромной части нации сложившимися условиями в обществе, в промышленности, в правительственной системе.

Многие «разгребатели грязи» верили в помощь исполнительной власти. Бейкер в своих статьях, направленных против злоупотреблений на железных дорогах, писал, что ввиду слабости системы отправления правосудия повсеместно распространилось требование, озвученное президентом Рузвельтом, призывающее к созданию некоего трибунала, одновременно и мощного, и независимого, восстанавливающего справедливость в отношениях между Железной дорогой и Гражданином.

Если первая волна разоблачений пришлась на 1903 год, то вторая начала подниматься осенью 1905 года, когда в фокус попала степень соответствия общественной практики законам страны. Орган «разгребателей грязи», журнал «Макклюр» после сенсационных разоблачений стал самым популярным и влиятельным национальным журналом. Трудно сказать о нем лучше, чем это было сделано в журнале «Атлантик Мансли» за август 1907 года. Деятельность коллег была оценена как разоблачение горькой и удручающей гнилости американской политической практики, безнадежной апатии лучших граждан, неизлечимой коррупции великих финансистов и бизнесменов, подкупавших общество при помощи мошеннических уловок, отравлявших пищу, спекулирующих фондами трестов, занятых комбинациями, созданием гигантских монополий с целью задушить и уничтожить мелких конкурентов. Статьи показывали современникам социальные язвы, воровство бизнеса, гангрену личного бесчестия среди уважаемых людей, удручающий рост числа дающих и принимающих взятки. Они говорили о возмутительной экстравагантности богатства и о росте бедности.

Евангельское горение плеяды талантливых журналистов воззвало к очищению общества, к торжеству тех, кто хотел видеть свою страну эффективно освобождающейся от пороков начальной индустриальной эпохи.

15 января 1906 года журнал «Космополитэн» прорекламировал грядущую серию разоблачений журналиста Дэвида Грэма Филипса под заголовком «Измена в сенате». Первыми в серии были показаны Чонси Депью и Томас Платт, сенаторы, в реальности не представлявшие интересы штата Нью-Йорк, а самодовольно накапливавшие богатства, не имевшие даже малейшего сострадания к великому труженику – Нью-Йорку. Журнал «Арена» показал сенаторов Депью и Платта получающими распоряжения от «Стандард Ойл». Аналогичным образом, указывала пресса, ведут себя сенаторы Олдрич, Бейли, Элкинс, Гормен, Лодж, Пенроуз, Спунер.

Далее других заглянули в американскую историю две женщины-писательницы – Элен Хант Джексон и Ида М. Тарбел. Последняя ощутила невозможность реализовать карьеру в биологии, по которой она специализировалась. Она уехала в Сорбонну, а затем пять лет посвятила уже упомянутой истории рокфеллеровской «Стандарт Ойл оф Нью-Джерси». Методы крупного бизнеса были раскрыты во всей их неприглядности.

И Америка откликнулась на разоблачения. На Капитолии законодатели – как и сам президент – стали рассматривать возможности ограничения прав собственности.

Интересно, что такие литераторы, как Ида Тарбел, не поддерживали феминистское движение, так как не верили в «улучшения посредством законотворчества». Помимо того, они видели историческую судьбу афроамериканцев и не хотели ее повтора для женщин: ведь если чернокожие граждане Америки де-юре считались «свободными», то де-факто они очевидно находились на дне общества.

Это время не было бы названо «эпохой остроумия», если бы не чикагский журналист Финли Петер Данн, создавший образ мистера Дули, который владел салоном в Чикаго и имел собственное мнение обо всем на свете. Семь томов сочинений «мистера Дули» с поразительной веселостью крушили мифы благополучной Америки. К сожалению, Финли Данн ныне незаслуженно забыт или полузабыт, в отличие от Марка Твена и Амброза Бирса. Такая ситуация, к счастью, не столь уж частый в американской истории пример прискорбного безразличия к национальным талантам. Однако есть и другой пример подобного отношения – Джордж Перкинс Марш, автор проекта ирригации западных земель, Марша можно смело назвать первым экологом США. В течение тридцати лет он возглавлял борьбу за сохранение американской природы.

 

Общество и богатство

По целому ряду соображений (здесь было и стремление к политической популярности, и желание подлатать слабые звенья экономической системы страны, и объяснимая аристократическая брезгливость) Рузвельт пошел на то, чтобы сделать доклад специальной комиссии, изучившей состояние санитарии в консервной промышленности, достоянием гласности. Открылась потрясающая воображение картина. На забое скота и на конвейерах работали больные туберкулезом люди. В грязных, мрачных и сырых помещениях шла упаковка консервов, в которых периодически находили самые странные и инфекционно зараженные предметы. И президент заявил следующее: главные факты впереди, и они устрашат любого. Дальнейшие разоблачения грозили резким снижением потребления чикагских консервов как внутри страны, так и за границей.

Исходя из доклада и рекомендаций президента, сенатор Беверидж внес законопроект об инспекциях на консервных заводах и о регулировании межштатной торговли пищевыми продуктами. Президент сам представил этот закон. Он рекомендовал принять его, поскольку документ защищал честно ведущего свои дела производителя и продавца, защищал здоровье потребляющего пищевые продукты общества.

Благодаря таким нововведениям, подчеркнул Рузвельт, впредь окажется запрещен поток не соответствующих стандартам товаров.

Билль прошел в сенате шестьюдесятью тремя голосами против четырех. Британский посол докладывал в Лондон, что тон у сенаторов-республиканцев уже не такой самоуверенный, как раньше. В результате билль об инспекции мясной промышленности стал законом 1 июля 1906 года. Тогда же прошел и закон об очистке пищевых продуктов. Несмотря на разразившийся шум, очевидно, что Рузвельт прежде всего заботился о физической гигиене – и лишь затем о политической.

Контроль над трестами превращался в общественную проблему номер один. Мощь трестов увеличивалась на глазах у всех. За один только 1902 год производство нефти выросло на 27 процентов. Закон Шермана, направленный на противодействие монополиям, уже не мог быть универсальным средством общественной самообороны. Президент Рузвельт полагал, что подобное недовольство чревато непредсказуемыми последствиями. Не без воздействия подобных опасений он предложил пятьдесят седьмому конгрессу ряд законов, направленных на реформирование важных участков жизнедеятельности нации.

Теодор Рузвельт стремился создать три дополнительных инструмента власти. В министерстве торговли предполагалось создать Бюро расследования деятельности корпораций. Конгрессу был предложен билль, направленный против монополизма на железных дорогах, Предлагалось создать специальный фонд для эффективности преследования министерством юстиции незаконных сделок между крупными корпорациями. Рузвельт передал эти предложения министру юстиции Филандеру Ноксу, а тот, несколько смягчив некоторые прямые углы, послал их всем законодателям. Необходимым инструментом явилась и специальная антитрестовская поправка, ускоряющая процесс отчуждения монополий, дающая министру юстиции особые фонды.

Конгресс провел так называемый «Билль о торговле и труде», дававший президенту Соединенных Штатов значительную долю контроля над Бюро по корпорациям. Президенту помогло широкое общественное возмущение по поводу деятельности трестов. «Макклюр» не без основания изобразил нефтяного дельца Рокфеллера воплощением неслыханной жадности, а «Стандарт Ойл» как борющуюся с народом и правительством силу.

Карикатура на Джона Рокфеллера

Уолл-стрит на определенное время затих. Рокфеллер притаился, ожидая окончания убийственной для себя общественной бури. Морган послал в Вашингтон своего представителя Уильяма Беера наблюдать за прохождением предложений Рузвельта на Капитолийском холме. Беер передавал, что Рузвельт чувствует себя уверенно, что он владеет положением, что министерство торговли ведет себя, словно дитя любимого отца. В результате «Билль о торговле и труде» был принят в сенате за тридцать секунд.

Рузвельт написал своему сыну, что в настоящее время Конгресс принимал большинство из того, что президент ему предлагал. 14 февраля 1903 года президент США подписал билль о создании министерства торговли и труда. Рузвельт явственно указывал на грандиозные задачи, которые придется решить индустриальному чемпиону на мировой арене; ради общего подъема следовало опираться на мир в собственном доме, Принятие антитрестовской программы Теодора Рузвельта установило минимальные приемлемые основания такого мира.

В 1907 году Рузвельт впервые в государственных документах употребил термин «консервация» как широкое понятие, обязывающее государственные органы и общественные институты Соединенных Штатов беречь леса, воду, землю, флору и фауну своей страны. Он возглавил борьбу против бездумной вырубки лесов. Рузвельт созвал несколько конференций, где обсуждались вопросы, которые для других стран стали актуальными только через столетие. Он призывал американский народ быть рачительным хозяином своей земли еще до того, как всему миру пришлось сокрушаться об оскудении природы. Факты, которые невозможно опровергнуть, свидетельствовали, что консервация минеральных ресурсов, ресурсов земли и ресурсов воды на всей национальной территории являлась наиболее важным вопросом для всего народа Соединенных Штатов. Американцам предлагалось не забывать, что часть этого богатства они должны передать потомкам. Северо-восточные штаты, видя явное оскудение почвы, уже ощутили на себе итоги столетнего варварского использования даров благодатной природы.

Европейский ученый мир демонстрировал новой Америке признание. Лучшие университеты Европы – Берлинский, Сорбонна, Кембридж, Оксфорд – присуждали американским исследователям почетные степени, а Нобелевский комитет в Христиании (Осло) уже ждал американского президента с Премией мира. Знаменитости Франции – начиная с Огюста Родена – принимали у себя семью Рузвельтов. Впечатляло известие о присуждении президенту США звания ассоциированного члена Французской академии.

Первым среди государственных деятелей Америки XX века Теодор Рузвельт признал сам факт социальной и расовой несправедливости. Частично это признание было вырвано опасным отходом крупных профессиональных союзов от республиканской партии. В эпоху всеобщих избирательных прав это было серьезным ослаблением позиций на национальной арене. Подлинной опасностью Рузвельт признал одного из «новых журналистов» – Уильяма Рэндолфа Херста, который, будучи редактором «Сан-Франциско Экзаминер» и «Нью-Йорк Джорнал», вел агрессивную и жесткую политику, умело сочетая принципы «желтой прессы» со всей ее беспардонностью и презрением к логике и достоверности фактов и критику правительства. Кстати говоря, из-за цвета обложек комиксов Херста и появился термин «желтая пресса». Такой демагог, полагал Рузвельт, уведет за собой часть влиятельных профсоюзов, расколет республиканскую партию, создаст хаос в стране, ослабит мощь государства в период, когда в мире набирали все больше и больше сил социалистические, антирелигиозные и антиправительственные движения.

 

Развитие исторической науки

Видным представителем американской исторической научной школы являлся Эдвард Чаннинг (1856–1931), интересы которого длительное время были обращены на колониальный период США. Взгляды Чаннинга включали в себя националистические убеждения и критический подход к прежним интерпретациям прошлого страны. С 1905 года и до конца своей жизни он работал над «Историей Соединенных Штатов». За это время вышло шесть томов. Автор опирался на свои исследования, опубликованные в вышедших еще в конце XIX века монографиях о поселенцах Наррагансета и о системе колониального управления.

Чаннинг показывал развитие страны как единый и обособленный процесс, выступая против теорий о тевтонском происхождении североамериканских социальных институтов. В то же время сами колонии он представлял как часть Британской империи и рассматривал их развитие в широком общебританском плане, что было новой для его времени позицией. В этом Чаннинг был близок известным специалистам в области истории колоний – Осгуду и Эндрюсу (упоминавшаяся уже «имперская школа»). Но полностью относить Чаннинга к имперской школе было бы неточностью. Он далеко не во всем склонен принять ее точку зрения на события в Америке. Чаннинг находил место для основательной критики колониальной политики британских кабинетов. Он полагал, что новая среда, новые условия создали поколения американцев мало похожими на их английских предков, а ведь именно эти условия, а не влияние метрополии были доминирующими.

Чаннинг намеренно избегал теоретизирования и в случае необходимости попросту ссылается на Провидение. Он отрицал то, что было принято многими его современниками, – классовую борьбу, по крайней мере конфликт Севера и Юга. Чаннинг отказывался видеть в этих антагонизмах ключ к пониманию общегосударственного хода событий. Понятия социальных сил для него не существовало. Теории и вообще любые абстракции он практически игнорировал. Логическим результатом его односторонности было всепоглощающее внимание к политическому и конституционному развитию страны. Пожалуй, лишь однажды Чаннинг решился выделить главный фактор американского развития, когда затронул вопрос о «мобильности людей и вещей» как основной причине национального прогресса.

Одним из ведущих факторов образования нации Чаннинг считал развитие идеи единства колоний и борьбу этой идеи против устремлений к автономности, самостоятельности. Критически относясь к возможности «объективной» оценки событий, Чаннинг признает, что воспитание и окружение влияют на суждения, предоставляя простор ошибкам. Ошибки самого Чаннинга начали обнаруживаться тотчас же после выхода томов «Истории Соединенных Штатов». Чаннинг акцентировал внимание на Новой Англии, не показав взаимосвязь социального процесса и политического развития, игнорировав экономические вопросы. Между тем большое достоинство труда Чаннинга усматривается в новом, самостоятельном обращении к архивам. Именно благодаря такому подходу исследование Чаннинга больше известно специалистам, чем широкой публике.

Эдвард Чаннинг

Повторим, что положительным началом в подходе Чаннинга было то, что он отказался искать зародыш американских установлений в тевтонских племенных обычаях. Чаннинг подчеркнул бездоказательность теорий «тевтонского происхождения» нации. Но авторитет теорий «институционализма», согласно которым любая социальная институция или даже группировка имеет право определять или, во всяком случае, принимать участие в определении государственной политики, был таков, что Чаннинг не смог оставить вопрос об истоках происхождения общественного строя американских поселений без собственной версии ответа. Он берет за основу английский церковный приход, видя в ранней американской истории его эволюцию. Труд Чаннинга знаменует собой некий рубеж. Это была последняя попытка одного историка самостоятельно создать всеобъемлющий общий курс американской истории.

 

Адамс и другие

На «истинную» трактовку социал-дарвинизма в конце XIX века претендовал Чарлз Френсис Адамс (1835–1907). Он провозглашал, что «Происхождение видов» Дарвина открыло особую стадию в изучении истории. Адамс подверг сомнению как доктрину германского происхождения американской нации, так и настойчивые аналогии между английской церковной общиной и американскими учреждениями, проводимые Чаннингом. В «Трех эпизодах из истории Массачусетса» он развенчал попытки объяснить реальные события общественной борьбы ссылками на явления прошлых эпох. В свою очередь, Адамс подавал американское развитие как естественный отбор наиболее стойких элементов; тяготы путешествия через океан, нескончаемые трудности приспособления на новом месте, опасности пограничных войн и суровость жизни в девственных лесах создавали, по его мнению, нацию более высокого порядка.

Адамс нанес много чувствительных ударов и по традиции восхищаться всем, что когда-либо имело место в США В этом его союзником часто бывал Чаннинг Их критицизм развеял немало устоявшихся преданий и легенд. Например, дело Анны Хатчинсон – жертвы религиозного пуризма – послужило Адамсу поводом для проверки мнимых и подлинных добродетелей пуритан. Историк вскрыл немало городских архивов и сумел дать картину жизни типичного колониального городка – Массачусетса.

Ученик Осгуда Джордж Вир в некоторых отношениях пошел еще дальше своего учителя. Если Осгуд старался встать над спором метрополии и североамериканских колоний, найти равнодействующую столкнувшихся сил, то Вир сознательно удалился с почвы Америки и рассматривал ее историю с точки зрения Лондона как столицы необозримой колониальной империи. Такой подход обнаружился уже в ранней работе Вира «Торговая политика Англии по отношению к американским колониям». В ней Вир оправдывал английскую колониальную политику рассматривая ее как необходимое следствие господствовавшей тогда меркантилистской системы. Десять лет спустя Вир отправился в Англию и здесь в имперских архивах начал изучение основания и развития британской колониальной системы. Его интересовала английская фискальная система и место в ней колоний, имперская административная система и несоответствие ее нуждам заморских владений. Вир находил прямую взаимозависимость экономических интересов и политических предприятий.

Чарлз Френсис Адамс

В 1907 году вышел первый том из предполагаемой серии «Британская колониальная политика 1754–1765 гг.». Точка зрения автора во многом противоположна установившейся в американской историографии традиции. Вир оправдывал усиление давления на колонии нуждами мировой политики Англии, необходимостью усиления позиций в борьбе с Францией. Торговые акты, последовавшие за Семилетней войной (1756–1763), наиболее крупным военным конфликтом XVIII века, в котором приняли участие все европейские сверхдержавы, большинство средних и мелких государств Европы и даже некоторые индейские племена (война шла в Европе, в Северной Америке, в странах Карибского бассейна, Индии, на Филиппинах и была направлена на завоевание различными государствами как можно большего количества колоний), по его мнению, служили прежде всего развитию колониальной системы, Однако он осуждал контрабандную торговлю колонистов. Более ранний период американской истории (а именно семнадцатый век) получил освещение еще в двух работах Джорджа Вира: «Происхождение британской колониальной системы, 1578–1660» и «Старая колониальная система». И здесь Бир находил репрессии метрополии естественным выражением меркантилизма и стратегических нужд. Представляет интерес обращение Вира к экономической истории, определение роли колоний в качестве рынков сбыта товаров. В работах Вира (как и его учителя Осгуда) ранняя американская история была представлена как аспект общей политики Англии.

Третий ведущий представитель «имперской школы» – Чарльз Эндрюс – тоже был согласен с тем, что история США – явление не чисто американское, а англо-американское. Эндрюс прошел школу институционалистов, но позднее отошел от того взгляда, что американские политические институции берут свое происхождение в германской общине. Эндрюс, подобно своим единомышленникам, очень многое почерпнул из британских документальных хранилищ. Он ставил в вину предшествующим историографам игнорирование того факта, что американцы были подданными великой колониальной империи. Возникшее квазиисторическое учение под названием «экономизм», ставившее во главу угла экономические позиции и процессы, абсолютно определявшие политику государства, пыталось по-иному истолковать американскую историю.

Еще в конце XIX века в американской историографии громко заявила о себе школа сторонников «теории границы» – раннего течения буржуазного экономизма в историографии. Основателя школы Фредерика Тернера (1861–1932) и его последователей интересовало движение тех, кто осваивал новый материк от Атлантического до Тихого океана. Новое направление начисто отрицало возможность выхода американской демократии из европейской колыбели. Ее рождение приверженцы «теории границы» связывали с опытом пионеров, продвигавших кромку обжитой земли все дальше на запад. Тернер призвал объяснить историю Америки существованием запаса свободной земли и условиями ее освоения. Адепты «теории границы», применяя это общее положение к различным районам континента, выделили на территории США отдельные «секции» – самодостаточные (либо экономически выделившиеся) политико-экономические объединения, исторически обозначившие районы. В американской истории, следуя устоявшейся традиции, это были северные, срединные и южные колонии. Новую Англию теперь снова стали представлять единым и сепаратным целым с особой исторической судьбой.

Из историографов периода «секционализма» следует выделить представителя не скудеющей талантами семьи Адамсов – Джеймса Траслоу Адамса (1878–1949). Колониальному прошлому Новой Англии он посвятил два тома из своей трилогии: «Основание Новой Англии» и «Революционная Новая Англия 1690–1776 гг.». Рассматривая историю первоначальной иммиграции, Адамс пришел к выводу, что главными ее причинами были экономические, а не религиозные. Наиболее интересна точка зрения Дж. Адамса на внутреннюю историю Америки. Историк считает, что не борьба с метрополией, а внутренняя борьба с олигархией и теократией была стержнем эволюционирующей американской жизни. Дж. Адамс обвинил пуританский пасторат в худших из пороков тиранического правления. Затем главный фронт внутренней борьбы в колониях сместился; борьба шла теперь уже между купеческой аристократией и низшими классами. Автор отмечал рост самосознания последних. Характерно, что и саму американскую революцию он подавал прежде всего как гражданскую войну.

Вполне очевидно, что Адамс испытал на себе влияние передовых историографических концепций, привлекших его внимание к экономическим факторам и классовой борьбе. Столь же очевидны и недостатки его трактовки американской истории – узкое «конкретное» понимание экономических сил, замена понятия классов вариациями групповых объединений.

В многотомной серии «История американской жизни» (издатели Диксон Фокс и Артур Шлезингер-старший) близок к буржуазному экономизму был Герберт Пристли, автор первого тома «Приход белого человека, 1492–1848». Он расширил рамки повествования описанием экономических и культурных условий жизни Америки, отметил влияние богатой испанской культуры, роль голландских и шведских поселений, В конце XIX века усилилось внимание к местной истории на Юге. На не использованных прежде материалах базировался Филипп Брюс в «Экономической истории Вирджинии в семнадцатом столетии». Описание социальных и экономических условий в «королевском владении» придает важное значение работе Брюса, не скрывающего своих симпатий к рабовладельческой «аристократии».

В это же время выходит четырехтомная «История Южной Каролины» Эдварда Мак-Креди – картина как политического, так и социального развития, но рассмотренная обособленно, без связи с положением соседей на севере и юге. Ранняя Джорджия нашла своего историографа в лице Ульриха Филиппса, испытавшего влияние Тернера с его «теорией границы». Филиппс исследовал пограничные районы плантаторского хозяйства – трудный для «теории границы» случай. Обобщающая работа Филиппса – «Жизнь и труд на старом Юге». В ней он основывался преимущественно на материалах исследования обстановки на больших плантациях, полностью отразив взгляды их владельцев. Однако и он не сумел связать события в Джорджии с общим развитием Америки. На влияние экономических факторов в истории южных колоний указал Эвери Кревен в работе «Истощение почвы как фактор сельскохозяйственной истории Вирджинии и Мериленда, 1606–1860». Попытку определить трудовые отношения и показать положение низших слоев американского общества сделали авторы предпринятой Джоном Коммонсом публикации «Истории рабочего движения в Соединенных Штатах», Рассматривается процесс вербовки переселенцев в Англии и освоение Атлантического побережья. Сравнивается положение различных категорий законтрактованных и свободных рабочих.

Интерес, судя хотя бы по полувековым дебатам, вызвала интерпретация американской истории подлинным титаном исторической науки Чарльзом Остином Бирдом (1874–1948) и его женой Мэри Бирд. Признание авторами «Подъема американской цивилизации» важности экономических факторов было большим положительным достижением, тем более что супруги Бирд противопоставили тернеровской социальной гармонии «братства границы» историю, движимую социальными конфликтами противоборствующих экономических сил. Чарльз и Мэри Бирд представили американскую революцию как важнейшую экономическую трансформацию, как социальную революцию. Такой подход обязывал искать в истории колониального периода явления, готовившие эту трансформацию. Авторы сделали это с сенсационным успехом, во многом благодаря широте подачи материала и динамичности повествования. По общей представленной супругами Бирд схеме, согласно которой вся американская история распадалась на период господства сельского хозяйства и период преобладания промышленности (с переходом от первого периода ко второму), эпоха тринадцати колоний была показана как закладывающая основы американской культуры. Бирды настойчиво напоминали, что при этом в поле зрения историографии находились лишь примерно пять процентов населения колоний, жившие в городах. Авторы «Подъема американской цивилизации» стимулировали интерес к решающим сферам человеческой деятельности, и в этом их заслуга.

В американской культуре пример фиксации самоосознания нации, продемонстрированной Чарльзом и Мэри Бирд, являет собой крупное событие общенационального значения. Отныне Америку не только в материальном, но и в интеллектуальном смысле нельзя было назвать мировой периферией. Три американских историка сделали это возможным. Тернер исследовал влияние понятия «границы». Супруги Бирд дали обширную панораму развития американской цивилизации. Третьим из «титанов», выступившим за постановку и решение «большой задачи» – показать развитие американской литературы в расширительном смысле, как истории общественной мысли, являлся Верной Луис Паррингтон (1871–1929).

В своем капитальном труде «Основные течения американской мысли» (первый том, охватывающий XVII и XVIII столетия, вышел в 1927 году) Паррингтон называл экономические силы детерминантами культурного развития. Историка интересовала прагматическая ценность идей, особое его внимание было обращено на политический радикализм в американской истории. Паррингтон – приверженец демократических традиций, он и не пытался скрыть своих взглядов при рассмотрении и оценке событий. Он придерживался не консервативной, а либеральной точки зрения, не федералистских, а «джефферсоновских» взглядов.

Верном Луис Паррингтон

Столпами демократии Паррингтон считал Роджера Уильямса, Бенджамина Франклина и Томаса Джефферсона. Первый, по мнению автора, опередил свой век, восстав против новоанглийской теократии. Паррингтон осуждал засилье пуританства, насаждаемого проповедниками, Только высвобождение от гнета святош (Паррингтон относит этот процесс к 1720-м годам) позволило развиться «плебейской» струе, и ко времени революции были сформированы новые, демократические идеалы, Историк объяснял эти изменения в общественной мысли появлением массы мелких земельных владений; именно эти новые условия выдвинули на национальную арену деятелей типа и ранга Бенджамина Франклина. Эта сторона исторической концепции Паррингтона сближает его со школой «границы». Но взгляд Паррингтона шире, он придает значение всем экономическим силам, порождающим, по его мнению, все политические, социальные и религиозные институты. Основываясь на работах Фредерика Тернера, Чарльза и Мэри Бирд, Верной Луис Паррингтон утверждал, что американская культура вышла на мировой уровень.

Шел процесс обновления буржуазной исторической науки. Э. Саймоне в одной из публикаций 1903 года одним из первых сделал «набег» на святая святых – Американскую революцию. По его мнению, это была борьба мирового масштаба между противостоящими социальными классами. Причина ее в том, что промышленное развитие колоний достигло такой стадии, на которой их связи с Англией препятствовали этому развитию. Еще более остро Саймоне высказывался о Конституции, утверждая, что органический закон нации был сформулирован на секретной сессии собрания, созванного посредством конспиративного трюка, и навязан населению бесчестным путем в интересах небольшой группы богатых правителей.

…На Рождество 1913 года Теодор Рузвельт самозабвенно пел рождественские гимны вместе со всей своей большой семьей, собравшейся в заваленном снегом Сагамор-Хилл. Поутру все получили в своих носках подарки, а Теодор Рузвельт отправился в Бостон, чтобы произнести речь перед Американской исторической ассоциацией в качестве ее председателя. Его политическая слава помогала ему. Страна смотрела на своего выдающегося деятеля, на своего экс-президента, вновь обратившегося к исторической науке. Избранная Рузвельтом тема – «История как литература». Анализу подвергался максимально широкий период – от древнего Египта до современной Америки. Смысл его лекции заключался в следующем: историограф должен помнить, что романтический элемент исключительно важен в историческом самоосмыслении и самоидентификации нации.

Рузвельт продолжал придерживаться романтического взгляда на исторический процесс, на «славу триумфального насилия», на осененную знаменами поступь истории. Когда-нибудь будет написана история его времени, и злые силы в ней будут явственно отделены от армии добра, Рузвельтовская апология интеллектуальной жизни, страстная защита исторических мест, любовь к исторической науке – все это не могло не найти признания у собратьев по профессии.

Рузвельт верил в эмоциональное, а соответственно, и в воспитательное воздействие истории. В его понимании история отнюдь не была научной дисциплиной, построенной на голой аналитике и служащей лишь отвлеченному познанию социума. Сказочность, ритм веков, вдохновение прошлых лет – вот что считал он важным. Смысл деятельности историка – облагораживать бытие и его письменное отражение. Историк просто обязан быть великим моралистом. Важнейший смысл истории как рода деятельности – волновать души людей примерами мужества, мастерства и смелости, поднимать соотечественников из скорлупы их личного существования к высотам возвышенных помыслов.

Ситуация, когда Рузвельт предстал перед жрецами исторической науки, была в значительной мере парадоксальной. Перед неутомимыми исследователями подлинного факта, поборниками бесстрастного анализа выступал враг наукообразия, желавший видеть не истину в последней инстанции (как политик он знал, насколько она многогранна), а полет фантазии, впечатляющую силу стиля, поэтическую тонкость.

Подлинный историк, считал и говорил Рузвельт, осветит примеры прошлого ради нашего внимания таким образом, как если бы участники давних событий жили в современности. Он заставит нас воспринимать как живых людей суровых арбалетчиков битвы при Азенкуре (произошла в 1415 году и является одним из эпизодов Столетней войны между Францией и Англией), иссеченных ранами стрелков, последовавших за Александром Македонским до края ойкумены. Мы услышим скрип килей кораблей великих голландских морских пиратов, чьи потомки бросились заселять неведомые континенты. Мы вздрогнем при триумфах Ганнибала. Мы увидим победителей, скачущих навстречу славе, изменивших течение мировых событий. Почившие поэты снова восславят деяния отважных мужей, красоту и любовь женщин. Мы будем сидеть на пиру у властителей Ниневии, наблюдая, как они пьют из золотых кубков, из сосудов слоновой кости. Мы будем наблюдать за приближающими колесницами подлинных победителей. Для нас запоют военные горны короля Улафа.

Примерно так звучала речь Теодора Рузвельта. Вопреки главенствующей критической тенденции он настаивал: будущие подлинные специалисты увидят в современной истории США прежде всего великое и возвышающее. Рузвельт упомянул о приключениях в заселенных индейцами лесах девственной Америки, о перемещении крытых повозок по бескрайним прериям американского континента. Апофеозом звучали слова о народе, героями которого являлись Вашингтон и Линкольн, мирном народе, завершившем самую кровавую из войн, которая велась с единственной целью – осуществления благородного принципа и благородной идеи, создания жизненных стандартов, намного превышавших банальную гонку за материальным благополучием.

Преобладавший в американской историографии исторический детерминизм, сознательно выхолащивавший историческую прозу, делал американских наследников Геродота чем-то вроде бездушных чтецов летописи времени. Теодор Рузвельт призвал историка будущего эмоционально воссоздать события, происходившие в Америке его времени с тем, чтобы был показан и грубый материализм эпохи, и удивительная способность американцев к высокому идеализму, которая должна быть учтена всеми, кто хотел бы понять этот национальный характер.

Контрольные вопросы

1. Что представляло собой в этнонациональном отношении население страны по переписи 1900 года?

2. Охарактеризуйте художественно-эстетические интересы и сферы деятельности Т. Рузвельта.

3. Какой ведущий принцип составлял основу политической культуры правящей партии, возглавляемой Т. Рузвельтом?

4. Охарактеризуйте антитрестовскую программу Т. Рузвельта.

5. Почему исторические труды Эдварда Чаннинга знаменуют рубеж развития исторической науки в США?

6. Как принцип социального дарвинизма был использован Адамсом в интерпретации исторического развития Америки?

7. Охарактеризуйте позицию О. Бира, трактующего американскую историю как аспект общей политики Англии.

8. Каковы теоретические основы позиции буржуазного экономизма в американской историографии и какова роль экономики в формировании культуры США, по их мнению?

9. В чем особенности интерпретации американской истории Чарльзом Бирдом и Мэри Бирд?

10. Что позволило Вернону Луису Паррингтону утверждать, что Америка к 1920-м годам вышла на мировой уровень?

11. В чем, согласно взглядам Т. Рузвельта, общественное и культурное предназначение истории как рода научной деятельности?

 

Реформаторы

Для осуществления политики реформ новый лидер демократической партии Вудро Вильсон, о деятельности которого в определенном аспекте уже говорилось выше, нуждался в том, чтобы держать в узде монополии, не дать им перегрызть друг другу горло, не позволить довести давление пара в социальном котле до критической точки. Между тем в Соединенных Штатах прошли три с половиной тысячи забастовок. Эти забастовки все чаще принимали политическую направленность. Идеологи и сторонники преобразований думали о выработке механизма воздействия на монополии, установления отношений с профсоюзами, особенно в ходе забастовок и иных проявлений классовой борьбы. Еще одной острой государственной проблемой был вопрос предоставления кредита мелким хозяевам.

В первые десятилетия XX века дилемма – государственный абстентизм, неучастие, невмешательство в общественные дела или целенаправленное регулирование и реформы – решается в пользу последнего, Новые идейные вожди, такие как Г. Кроули, Л. Брэндайс, У. Уэйл, У. Липпман, отказались от идеологии чистого свободного предпринимательства. Воззрения буржуазных реформаторов нашли понимание у хозяев Белого дома. Началась эпоха усиленного внимания исполнительной власти к вмешательству государства в экономическую жизнь и социальные процессы. Буржуазные реформаторы стали, хоть и не сразу, идейными столпами общества.

Еще один «апостол» политики реформ – Дж. А. Смит – написал в книге «Дух американского правительства», что законы, установления, системы управления являются в определенном смысле искусственными созданиями и должны рассматриваться в соотношении с целями, ради которых возникают. Они являются хорошими или плохими в зависимости от того, хорошо или плохо служат социальным нуждам. В системе баланса властей Смит усматривал сознательно созданный механизм сокрытия от эксплуатируемых масс виновника их бедственного положения.

Джон Дьюи

Будущий лидер буржуазного реформаторства сенатор Р. Лафоллет распорядился максимально широко распространить книгу Смита в своем штате Висконсин. Но самый большой удар по основам Конституции США нанес упоминавшийся выше историк Чарльз Бирд в поразившем всю страну исследовании «Экономическая интерпретация Конституции», Здесь он представил аргументированное объяснение главного закона страны как результата компромисса между различными экономическими интересами и средствами сохранения привилегий власть имущих.

К идее реформ двигалась и буржуазная философия. В опубликованной в 1903 году книге «Исследование логической теории» Джон Дьюи теоретически обосновал необходимость преобразований. Он писал, что последним прибежищем сторонника сохранения существующего положения является представление, будто мышление может произвести лишь один вид правды, поскольку все наследованные от прошлого установления, результат прошлого мышления, находятся вне критики. Но на самом деле мышление является видом деятельности, которую мы осуществляем в случае особенной необходимости, так же как, испытывая потребности другого рода, мы начинаем другие виды деятельности, Степень успеха, уровень ценности измеряются тем, насколько мышление позволяет человеку преодолевать трудности. Мышление – орудие приспособления человека к переменам, идеи должны служить делу создания более благоприятного для жизни окружения. Дьюи создал систему политического мышления, целиком удовлетворяющую реформаторов, и не случайно прижизненно завоевал авторитет самого влиятельного философа своего времени.

Время требовало перемен. Юристы, историки, философы, все те, кто задумывался над судьбами общества с присущими ему социальными антагонизмами, пришли к выводу, что перемены неизбежны и лучше осуществить их не вопреки, а при помощи механизма буржуазного государства.

Позитивным являлось представление о юридическом законе не как о статичном, раз и навсегда данном определении, а как о развивающейся совокупности идей. Судья О. Холмс сформулировал, что жизненной сущностью закона является не логика, а опыт. В своих эссе, книгах, судебных речах Холмс, будучи в целом пессимистом в отношении действенности социальных преобразований, с большой силой логики и авторитета утверждал мысль, что людские законы – дело людей и людьми же могут быть изменены. Для консервативно мыслящего большинства правящей элиты Америки рубежа XIX–XX веков это была почти ересь.

 

Новый лидер страны

В январе 1910 года лидер демократической партии – ректор Принстонского университета Вудро Вильсон – обратился к собранию реформаторов национального масштаба. Как в лучших описанных Вильсоном-историком исторических сочинениях, он буквально заставил слушателей упиваться «духом жертвенности». И едва ли не за один вечер он стал, говоря словами Рэя Стеннарда Бейкера, самым ясным умом американской жизни и великим вождем прогрессивного импульса и мысли. Как сказал Вильсон, в американцах достаточно жара, в чем они нуждаются, так это в свете. Каждый может вызвать море эмоций, но кто тот мастер, который сумеет оседлать разбуженные эмоции и указать направление их течения? Вильсон оказался первым в американской истории после Томаса Джефферсона политиком-интеллектуалом.

К весне 1911 года губернатор Нью-Джерси Вудро Вильсон благодаря своей кампании против коррупционеров и проведенному в штате законодательству приковал к себе внимание стратегов демократической партии. «Нью-Йорк Уорлд» писала, что Вильсон поднял планку политической, моральной и интеллектуальной борьбы. Даже «Аутлук» Теодора Рузвельта признал, что Вильсон как лидер прогрессивного крыла демократической партии заслуживает избрания на высший пост. Телеграммы и письма шли со всей страны. Национальный клуб демократов призвал Вильсона в Филадельфию для речи по его номинации. Судья Вескотт написал по свежим впечатлениям, что активность Вильсона выше бессмертных усилий Демосфена.

Надо еще раз напомнить, что стремительно осуществляемая в Соединенных Штатах монополизация нанесла сокрушительный удар по массе мелких хозяев, на которую опирался «свободный» капитализм прежних лет. Стало ясно, что монополии растоптали мир неограниченной конкуренции, что фермер Запада и рабочий Востока не являются соперниками гигантским компаниям, что для исторического развития необходим поиск новых путей. Исчезли «ничьи» земли, и соответственно ослабли те возможности, которые оживляли «американскую мечту». В результате после столетнего господства в идейной жизни США буржуазный либерализм встретил мощного соперника – идеологию буржуазного реформаторства.

Оливер Уэнделл Холмс

Одним из блестящих сторонников преобразований являлся судья Верховного суда Оливер Уэнделл Холмс, которому его личные мнения не мешали определенным образом направлять свою общественную активность. Ему был шестьдесят один год, он участвовал в Гражданской войне, о чем, помимо прочего, говорила его неизменная военная выправка. Как оказалось, это был самый светлый ум в американской юриспруденции. Еще в 1881 году он заявил, что большинство статутов устаревают еще до того, как их текст поместят в сафьяновую папку. В любую эпоху, утверждал Холмс, исполнение закона соответствует тому, как его воспринимают законопослушные граждане. В несовершенном мире не существует ни абсолютного добра, ни абсолютного зла. В нем наблюдаются лишь переменчивые стандарты позитивного и негативного поведения, определяемые большинством населения и подверженные постоянным переменам. Мораль не определяется Богом. Она представляет собой кодекс правил поведения, следовать которому согласно данное поколение живущих. Истина – это то, во что человеку трудно не поверить. Вчерашние абсолютные истины, по мнению Холмса, должны уступить место «ощутимой необходимости» данного времени.

Внес свою лепту в политику социального реформирования и другой член Верховного суда – Луис Брэндайс. Согласно его теории, право покупать или продавать рабочую силу является одной из «свобод», гарантируемых Конституцией, и оно подлежит всем разумным ограничениям, которые выдвигает государство, имея в виду защиту всеобщего блага, Для дела буржуазного реформаторства важным было выступление Брэндайса за ограничение рабочего дня женщин в Орегоне десятью часами, Газеты назвали судью «опасным анархистом», но Верховный суд США признал его мнение обоснованным. Надо сказать, что в Вашингтоне еще более ясно, чем в далеком лесном Орегоне, увидели опасность «безличного» подхода к социальной жизни, основанного лишь на слепой защите частной собственности.

Таков был социальный контекст прихода Вильсона к власти. В 1912 году ему было пятьдесят пять лет. Никто никогда не видел его без галстука, с закатанными рукавами или неряшливо одетым. Более того, никто не видел его занимающимся делом «ниже президентского» – он не имел простецкого хобби, банальных увлечений. Всякий, кто сближался с ним, знал, что Вильсон в совершенстве владеет искусством «очаровывать», но может быть несгибаемым и нечеловечески упрямым. В раздольном море американской карикатуры есть множество его изображений, но никогда – с улыбкой. Ему совершенно несвойственна была «покоряющая болтовня» ни о чем.

В феврале 1912 года, выступая в Демойне, Вудро Вильсон назвал американский сенат «прибежищем привилегий».

…Их тропы сошлись 27 мая 1912 года, когда Теодор Рузвельт выступал в Принстоне, Нью-Джерси на «праймериз» (первичных внутрипартийных выборах) республиканской партии. Вильсон стоял в толпе слушателей. Рузвельт источал сплошные банальности, и долго молчавший Вильсон изрек «Это была его худшая речь». Через час на трибуну взошел сам Вильсон. Он осудил персональную вендетту в республиканской партии, которая отвлекает внимание от подлинно значимых вопросов бытия – тресты, банковская система страны, состояние рабочего класса.

4 марта 1913 года было прекрасным весенним днем. Два президента – уходящий Тафт и приходящий Вильсон – отправились от Белого дома к Капитолию. Целый ряд талантливых людей выбирали между Вильсоном и Рузвельтом и предпочли, в конечном счете, Вильсона.

28 августа того же года в Си-Гирт приехал получивший уже значительную известность «народный адвокат» из Бостона Луис Брэндайс. В течение трех часов они с Вильсоном обсуждали проблему трестов.

В Америке осуществление властных полномочий возможно только при условии общего языка со средствами массовой информации. Вильсон имел в этом отношении несомненный талант (помимо прочего, всю свою жизнь он превозносил достоинства свободной печати). При Белом доме были аккредитованы примерно сто журналистов. Сначала дважды в неделю, а потом еженедельно президент встречался с представителями прессы и, как говорится, не для цитирования обсуждал события национальной и международной жизни.

Луис Брэндайс

Если посмотреть на Соединенные Штаты как на совокупность отдельных регионов, то нетрудно убедиться, что различие в культурном отношении между основными областями с какого-то момента начало резко уменьшаться. Если прежде Северо-Восток в культурном отношении стоял заведомо выше остальных районов (здесь правили бал поклонники европейских искусств, сторонники Ибсена и Шоу), то в XX веке чопорный Бостон нагоняют новые культурные центры Соединенных Штатов, где национальными величинами становились, помимо Марка Твена, Джеймс Ханкер, Баррет Уэнделл, Брандер Мэтьюз, Джон Слоан, Альфред Штиглиц, Стивен Крейн и все друзья Г. Л. Менкена.

Дальний Запад не только быстро догонял старые культурные центры, но превращался в подлинный авангард американской культуры, славный такими новыми именами, как Джек Лондон. Сообщения между отдельными американскими регионами обогащало каждый из них, взятый отдельно. Такие газеты, как «Чикаго Трибюн» и «Лос-Анджелес Тайме», теперь равнялись по интеллектуальному уровню «Бостон Глоуб», «Крисчен Сайенс Монитор» и «Нью-Йорк Таймс».

В Америке появился художественный мир, который с подлинным презрением смотрел на политическую возню вокруг эстетически девственного Вашингтона. Многим писателям и артистам политика – прежняя всепожирающая страсть – теперь казалась другой планетой, Презрение к политике – явление новое для США. Но это факт: культурная страна смотрела теперь на продажных политиканов, дешевых журналистов желтой прессы и на демагогов массовых движений с презрением, равным только презрению к большому бизнесу.

 

Первая мировая война

Война в Европе была встречена американцами со смешанными чувствами. О войне и прежде говорили со страхом. Теперь газеты сообщали о ее реальных ужасах. Бойня оказалась величайшим «упростителем» в культуре, дав национальным чувствам первенство над всеми остальными соображениями. «Прусский милитаризм» стал именем нарицательным – против него следовало защищать американскую свободу.

В годы Первой мировой войны общество США, вероятно, под влиянием общего духа кризиса, испытывало ряд потрясений. Классовые барьеры потеряли прежнюю строгую очерченность. Неустойчивые семьи получили возможность распасться. Рабочий, фермер и горожанин надели одинаковые униформы. Женщины стали «абсолютно необходимы» для военного производства, что подтолкнуло феминистское движение, Одновременно социал-демократия не выполнила свою роль тормоза на пути войны; отдельные социал-демократические партии предпочли местный патриотизм, и «Интернационал» звучал на разных языках как апофеоз лицемерия.

Начало Первой мировой войны вызвало в США дискуссию между различными представителями социал-дарвинизма. Многие считали общеевропейский конфликт естественным способом отбора и ожидали, что победит сильнейший. Американец Гомер Ли – генерал армии – предупредил свою страну об опасности «желтой угрозы». Генерал Ли войну одобрял. Запад, считал он, должен быть готовым к мировой бойне. Война стоит много жизней и материальных богатств, но она «отплачивается» очищением расы, порождает сильных и способных. Победят самые приспособленные, самые молодые, наиболее готовые на жертвы.

Ученые, которые называли себя антропосоциологами, без колебаний утверждали, что «средиземоморская раса» – люди с карими глазами и округлыми скулами – не годится для индивидуалистического самоутверждения, для жизни, полной риска. По натуре средиземноморцы стоят за социализм, то есть за защиту государственными органами.

В то же время нордическая раса – это пионеры, это индивидуумы, наделенные мужеством и оригинальностью, способные, как говорится, «одной рукой» творить чудеса. Лишь от них зависит культурный прогресс. То есть Англия, Голландия, Германия, Скандинавия и Соединенные Штаты «обречены» на победы, на процветание, на лидерство в мире, в то время как латинские нации в скорейшем времени останутся далеко позади.

Первая мировая война оказалась водоразделом между миром старых привилегий и культуры, основанной на жесткой классовой структуре, и наступающим днем. 1 августа 1914 года, когда Европа прервала столетний мирный период своего развития мировой катастрофой, Франклин Делано Рузвельт (1882–1945) заявил, что все живущие присутствуют ныне при творении истории. В день объявления Германией войны странам Антанты Ф. Рузвельт в ажиотаже бросился в военно-морское министерство, но обнаружил там сонное царство. С его точки зрения, официальный Вашингтон не оценил в должной мере значения происходящего.

В администрации Вильсона сразу образовались две партии. Государственный секретарь Брайан и министр военно-морского флота Дэниэлс выступили за безусловный и безоговорочный нейтралитет Америки.

Φ. Рузвельт примыкал к другой партии; его взгляды базировались на предчувствии, что Соединенным Штатам не удастся остаться в стороне от мирового конфликта. Идеолог глобализации американской политики адмирал Мэхэн сразу же увидел в заместителе министра военно-морского флота, которым некоторое время был Рузвельт, представителя новых сил, выступающих за энергичную внешнюю политику.

Война была стремительной только в начале. А затем боевые действия и на Западном, и на Восточном фронтах зашли в тупик. Колючая проволока, минные поля и пулемет нейтрализовали мобильность войск. Конфликт вошел в статическую фазу. Английский премьер-министр и писатель Уинстон Черчилль (1874–1965) писал о завершении первого раунда мировой войны, который оказался до нелепости бессодержательным: битва на Марне не дала решающих результатов, «великий марш» на Париж, заключенный в плане Шлиффена, определенно не достиг своей цели. Изгнание русского генерала Ренненкампфа из Восточной Пруссии остановило русское вторжение в Германию. Почти одновременно битва при Лемберге принесла русским победу. Франция вынесла удар; Германия отразила русское нападение; австрийская армия потерпела поражение. Кровопролитность этих боев, в которых лучшие силы воюющих наций отчаянно сражались друг с другом, превзошла все прошлые войны.

Европейский тупик давал Америке возможность более точно разобраться в ситуации. Президент пришел к выводу, что скоротечного изменения баланса сил пока не предвидится.

Вильсону было не так уж трудно определить резерв немецкого влияния в Америке. В Штатах жили 8 млн. немцев, 4,5 млн. ирландцев, враждебных Англии, 2 млн. шведов, склоняющихся на сторону Германии.

Двадцатый век, наконец, встал перед Америкой во всей своей грозовой мощи. При непосредственном участии Ф. Рузвельта были сформулированы и детализированы планы строительства 156 новых судов общей стоимостью в полмиллиарда долларов (десять линейных кораблей, шесть крейсеров, пятьдесят эсминцев и шестьдесят семь подводных лодок). Даже ультрапатриоты не предлагали больше. Выполнение этого плана означало обгон Великобритании и превращение Соединенных Штатов в первую военно-морскую державу мира.

Крейсер «Бруклин»

Инициатива Вильсона тут же повлекла за собой сложности. 4 февраля 1915 года германское адмиралтейство объявило о введении морской блокады Британских островов. Все английские суда в окружающей Британию специально обозначенной морской зоне подлежали уничтожению. По сути, это же касалось и судов «нейтральных государств», которые подвергались смертельной опасности в указанной зоне.

Америка подняла брошенную перчатку. В дождливый день 2 апреля 1917 года Франклин Рузвельт с большим трудом достал жене билеты в ложу Конгресса для публики. В тумане вокруг Капитолия была видна вооруженная охрана – боялись массовых протестов пацифистов. К половине девятого вечера члены Палаты представителей заняли свои места в зале. Члены Верховного суда разместились непосредственно перед трибуной спикера, кабинет расположился сбоку. В зале в полном составе присутствовал дипломатический корпус. Сенаторы вошли с небольшими американскими флагами. Прозвучало объявление: «Президент Соединенных Штатов», и трехминутная овация встретила Вильсона, Президент объявил действия немецких подводных лодок «войной против человечества». Нейтралитет не спас тысячи американских жизней, Альтернативой войне отныне было лишь подчинение Германии. Вильсон заявил, что советует Конгрессу оценить нынешний курс имперского германского правительства как войну против правительства и народа Соединенных Штатов. Мир должен быть безопасным для демократии.

 

Патриоты

В элиту «мировых политиков» вошли дипломаты, военные, чиновники высокого ранга, представители бизнеса и университетские теоретики. Их объединяла идея необходимости использовать феноменальный потенциал Соединенных Штатов для энергичного выхода на мировую арену. Более того, возможным стало казаться и то, что Америка овладеет контрольными позициями на этой арене.

Первая мировая война означала для страны значительный культурный поворот. Следуя за Вильсоном в яростном национальном самоочищении, молодой Франклин Рузвельт стал частью и участником процесса, именуемого в США прогрессизмом. Это окрепшее в начале века явление было политической доктриной нарождающегося и занимающего все более важные позиции среднего класса американского общества. Конвейер Форда, выпуская автомобили уже сотнями тысяч, повышал мобильность населения и ускорял формирование класса зажиточных горожан, устремившихся в пригороды, увеличивал возможности немногих богатеющих фермеров. Сознательно или бессознательно Франклин Рузвельт встал на защиту этого класса, укрепляющего свои позиции и недовольного наглостью боссов. А лидером движения выступил профессор-губернатор-президент Вудро Вильсон.

Уолтер Липпман

За те годы, что Вильсон читал Берка и писал собственные исторические сочинения, Соединенные Штаты не только догнали, но и многократно превзошли своих потенциальных европейских соперников. Ко второму десятилетию двадцатого века Америка уже почти обошла Европу по всем параметрам. США были крупнейшим производителем угля и нефти в мире, крупнейшим потребителем меди. Американская индустрия производила железа больше, чем Германия, Британия и Франция вместе взятые. Национальный продукт Соединенных Штатов был в три раза больше, чем национальный продукт Британии или Германии, и в шесть раз больше, чем у Франции. И все же США не принадлежали к той группе стран, которая правила миром – к так называемому «европейскому концерту».

Не забудем, что речь идет о державе, уже смело вступившей в век империализма, владеющей собственными колониями, склонной отринуть порядок, который устанавливает Европа, и диктовать свои правила межнационального общения. Выступая в Филадельфии, Вильсон призвал присутствующих посмотреть за рубежи, за горизонт. Он публично провозгласил, что сам несет ответственность за внешнюю политику США и бремя важных решений и задачи выработки стратегии не передоверит никому.

Вильсона начинает поддерживать великий философ Джон Дьюи, самый блистательный журналист страны Уолтер Липпман, общенационально известный публицист Линкольн Стеффенс, идеолог прогрессизма Герберт Кроли, бывшие рузвельтовские прогрессисты вроде Джейн Адамс, Их поддержка была жизненно необходима одинокому президенту, ощущающему давление враждебных сил. Стране стало понятно, что ею управляет энергичный идеалист, настроенный на социальное и экономическое реформирование государственных институций. Идеалист, который не отрывается от народной почвы и желает вести страну вперед.

Вашингтон, ставший символом американского государства, занял особую позицию среди западных держав. Как пишет Дж. Кеннан, большинству американцев никогда не приходило в голову, что политические принципы, согласно которым они жили, могут быть исторически обусловлены и вовсе не являться подходящими повсеместно.

Среди американской публики наблюдался интерес к России, сосредоточенный преимущественно на симпатиях к силам, борющимся против автократии. Его проявляли две основные группы. Одна состояла из тех, кого можно назвать урожденными американскими либералами, чьи симпатии были на стороне страждущих русских борцов за свободу. Ряд американцев, включая старшего Джорджа Кеннана, Сэмюэля Клеменса и Уильяма Ллойда Гаррисона, создали еще в конце 1890-х годов частную организацию «Друзья русской свободы», целью которой была помощь жертвам царизма. Симпатии этой группы адресовались прежде всего социал-революционерам. Вторая группа состояла из недавних эмигрантов в Америке, преимущественно евреев. Их симпатии принадлежали социал-демократам России. Именно эти две группы решающим образом влияли на формирование американского общественного мнения. Неудивительно, что падение царского режима было встречено в США с восторгом.

Америка быстрее других на Западе увидела прямой интерес в сближении с новой Россией. Вильсон и его единомышленники чрезвычайно опасались засилья англичан в России. В Вашингтоне задавались вопросом: какой смысл прилагать огромные усилия в Европе, если результатом явится простое замещение экономического влияния Германии британским? В Февральской революции Френсис (1850–1926), посол США в России, увидел шанс, выпавший США Если умело им воспользоваться, то реальной станет возможность стать первым экономическим партнером огромной России. Это может решающим образом изменить общемировую геополитическую ситуацию. Союз России с Америкой может иметь огромные последствия. В условиях экономического истощения Европы лишь Соединенные Штаты способны осуществить быструю и эффективную экономическую поддержку России, которая, как писал Дэвид Роуленд Френсис президенту Вильсону, была бы мастерским ударом по спеси членов «европейского концерта». В правящих кругах США разделяли мнение посла о том, что Россия с ее невероятными территориями, с ее необозримыми богатствами пашен, недр и лесов «обречена» повторить экономический успех Америки. За нею будущее, и с нею надо дружить. Прежде всего нужно предотвратить замещение англичанами вакантного места экономического опекуна страны. Мировая война для самой России может оказаться аналогом американской Войны за независимость, Обе великие страны, избавившиеся от диктата Лондона, как прежде (Америка), так и в будущем (Россия), пройдут путь ускоренного экономического развития.

Д. Р. Френсис. Посол США в России с 1916 по 1918 гг.

 

Новая расстановка сил

Впервые в своей истории американцы поставили перед собой цель сравняться с крупнейшими военными державами. В XX век входил военный гигант – входил, чтобы уже никогда не возвращаться к прежнему состоянию менее развитой, чем Европа, военной державы.

Трудно переоценить значение политических шагов Вильсона для внутренней жизни США Однако не все это понимали. Один из ведущих деятелей эпохи О. Уиллард писал президенту, что он сеет зерна милитаризма, выращивает военную и военно-морскую касту. Прежний коллега Вильсона по «дипломатии компромисса» У. Брайан обратился к стране с воззваниями, в которых говорил, что президент оказался в плену милитаристских интересов большого бизнеса. Лидер прогрессистов сенатор Роберт Мартин Лафоллет заявил, что за поворотом дипломатического курса США вновь стоят те, кто получает от этого поворота колоссальные доходы.

В то же время в Белый дом поступило 20 тысяч телеграмм от пацифистов, сторонники мира маршировали мимо президентских окон. Автомобильный король Форд лично сообщил главе государства о предпринимаемой им миссии «корабля мира» в Европу. Борьба внутри США достигла такого накала, что даже лидер демократического большинства в палате представителей К. Китчин высказал сомнения в правильности избранного политического курса. Тогда Вильсон пошел на исключительный по политической смелости (и, заметим, ренегатству) шаг – пригласил в Белый дом лидеров республиканского меньшинства в Сенате (Дж. Голлинджер) и в Палате представителей (Дж. Манн), чтобы обратиться к ним с просьбой о политической помощи.

На самом деле лишь немногие в Америке еще пытались удержать страну от вступления в военный конфликт. Так, глава социалистов Ю. Дебс призывал объявить всеобщую забастовку, если Рокфеллер и Морган втянут страну в войну. До апреля большинство американского народа выступало против участия в общеевропейском конфликте. Но при всем том оказались разбужены огромные подспудные силы национализма. Машина военной агитации делала полные обороты, и Белый дом, некогда сдерживавший этот процесс, ныне присоединился к нему.

12 октября 1917 года Вильсон поделился с присутствующими оптимистическими оценками будущего. Обратим на эти оценки особое внимание. Он предвидел резкое ослабление прежнего силового центра мира – Европы, ослабление региона в целом, вне зависимости от того, какая из коалиций победит. Это приведет к колоссальной перестройке всей системы международных отношений, всего мирового соотношения сил, соответственно, и к нескольким важнейшим последствиям для Америки. Во-первых, США станут главным средоточием индустриальной и агропромышленной мощи, они резко потеснят европейские метрополии на всех мировых рынках. Во-вторых, Европа не сможет осуществить восстановление и реконструкцию без американской помощи. Президент Вильсон прямо сказал кабинету, что послевоенная Америка будет столь богатой, что одним своим экономическим могуществом, одной своей способностью предоставить или не предоставить кредиты она сможет навязать свою точку зрения всей Европе.

Это был период упоения силой. Теперь каждый месяц на европейский материк прибывали 300 тысяч американских солдат. Вашингтон превратился в центр обсуждения проблем, связанных с перемирием и общим европейским переустройством.

В США первые шаги по созданию Лиги Наций первоначально вызвали одобрение правящего класса. Популярным стало обращение к библейским сравнениям. «Нью-Йорк Трибюн» писала 25 февраля 1919 года, что Устав Лиги Наций содержит идеи почти столь же возвышенные, как и идеи Нового Завета. На Среднем Западе ту же самую тему развивала «Сент-Луис Глоуб-демократ». Она писала, что появившийся Устав важен, как ни одно решение в истории, и вряд ли что-либо другое когда-нибудь имело большее значение для человечества. Действительно, высокие договаривающиеся стороны, принимавшие участие в подписании Версальского мирного договора, завершившего Первую мировую войну, декларировали свои цели как развитие сотрудничества между народами и гарантии для них мира и безопасности. Было постановлено принять некоторые обязательства не прибегать к войне, поддерживать в полной гласности международные отношения, основанные на справедливости и чести, строго соблюдать предписания международного права, признаваемые отныне действительным правилом поведения правительств, установить господство справедливости и добросовестно соблюдать все налагаемые договорами обязательства во взаимных отношениях организованных народов.

Многое говорилось в те дни о том, что XX век будет принадлежать Америке.

 

Вудро Вильсон

Вудро Вильсон на обложке журнала «New York Tribune»

Вудро Вильсон физически не любил темноту и любил свет. Это свое предпочтение он старался внести и в темную, исполненную тайн и мрака сферу человеческой деятельности – политику. И в освещении своей деятельности он нуждался в верном ракурсе, Многие ждали, что выйдут воспоминания Вильсона о времени президентства, издательства заранее сражались друг с другом за право выпустить в свет его собственную версию побед и драм. Но жестокая болезнь не позволила великому политику сконцентрироваться на периоде, когда он творил историю своими руками. И он не хотел, чтобы его мемуары были столь же горькими, как мемуары одного из его предшественников, Джона Квинси Адамса. Между тем в конце пути Вильсон, несомненно, кипел обидой и разочарованием. И был полон решимости обрушиться на тех, кто, по его мнению, не увидел редкой исторической возможности для Америки, тех, кто, по его мнению, предал его. Уже наброски, в которых, скажем, Ллойд Джордж без обиняков назван «скользким типом», могут дать представление о предполагаемом характере готовившихся мемуаров президента.

Свершилось примерно то, что предсказывал сам Вудро Вильсон в своем нью-йоркском обращении к ирландцам из общества Святого Патрика. Тогда он с горечью говорил, что когда великий человек умирает, то общая атмосфера вокруг его имени становится более благоприятной, чем та, что была на его последнем дне рождения. Люди начинают смотреть на покойника, как на человека, склонного обратиться взором к горизонту, готовому вести войска к вершине холма, несмотря ни на какое сопротивление противника, как на борца, поднимающего общие стандарты целых наций. И тогда посмертно он обретает своего рода патент на принадлежность к благородному сословию. Однако такого патента не существует, особенно в свободной стране, отринувшей привилегии благородного происхождения; есть только одно – признание особых духовных и интеллектуальных качеств, и тогда, быть может, даже дух великого человека ощутит себя принадлежащим к избранной бессмертной плеяде, чьи имена написаны в книге человеческих надежд.

Инаугурация Вудро Вильсона

Был ли Вудро Вильсон наивным американским идеалистом? Во многом он являлся воплощением либерализма девятнадцатого века с его безусловной верой в прогресс, с рациональным христианством, уверенным в реализации Божьей воли на земле. Этот человек из прошлого встретил неотвратимые бури двадцатого века, и в этом смысле его крушение было, вероятно, неминуемо. Романтические порывы столкнулись с действием идеологической махины, с одной стороны, и со свежеизобретенным оружием массового поражения – с другой.

Его главный внутриполитический противник – сенатор Генри Кэбот Лодж – не терпел идеализма, как он говаривал, «на голом месте». Лодж считал лидером президента Линкольна, потому что ему удалось – как немногим – заменить то, что есть, на то, что должно быть. Ради успеха в реформировании необходима самоотверженность, зрелая цельность, которой Вудро Вильсон восхищался, но, по мнению Лоджа, сам ею не обладал. Для успешного реформирования, писал Кейнс, необходимо идти в ногу со временем. А это сложно в условиях индустриальной и социальной революции, полного переворота в господствующих идеях. Это, к слову сказать, ощутили и советские реформаторы в полтора последних десятилетия XX века.

И, разумеется, реформы Вильсона осуществлялись в условиях противостояния внешнего мира. Во многих случаях эмоциональные порывы президента сдерживали его друзья в Принстоне, а затем – его лучший советчик, полковник Хауз. Они, если так можно выразиться, спасали Вильсона от самого себя. Однако к 1919 году сдерживающие центры исчезли – ранее близкие друзья ушли сами или были удалены. Да и новая жена Эдит не была похожа на умершую Элен, мудрую и спокойную советчицу. Одной из ее особенностей была вражда к Хаузу независимому и проницательному помощнику Вильсона. Никто не стал подобием Хауза в Вашингтоне после 1919 года. И это – на психологическом уровне – решило судьбу Версальского договора (подписан 28 июня 1919 года), а с ним и президента Вудро Вильсона.

Самый большой провал президента Вильсона – это неудача в деле закрепления американских позиций после окончания Первой мировой войны. Первоначально Вильсон предполагал не идти ни на какие компромиссы. На борту пересекавшего океан «Джорджа Вашингтона» он говорил своим помощникам, что мир будет невыносимым, если последуют только компромиссы. Не прошло и двух месяцев, как президент позволил уверить себя, что мандатная система отличается от аннексии, и вопрос о всеобщем разоружении был отставлен. Последовали вопиющие уступки по вопросу о Шаньдуне и по польскому вопросу. Президент сдался по вопросу о Рейнской области и проблеме Саара. А важнейшие репарационные и финансовые статьи он просто проигнорировал. Итальянцы получили перевал Бреннер, а дальше уступкам уже не было числа. Кончилось тем, что Вильсон утверждал с полной серьезностью, что США примут мандат на Армению и даже на Константинополь. Дело было не только в личных качествах президента – дело было в том, что он, оставшись в одиночестве, не рассчитал своих сил.

Большинство представителей правящего класса Америки сплотилось вокруг концепции, которую лучше всего выразил не президент Вильсон, а сенатор Лодж. Дать Антанте (военно-политическому блоку Англии, Франции и России) решить германскую проблему на своих условиях, сделать Западную Европу ответственной за борьбу с Советской Россией, а Соединенным Штатам оставить возможности сконцентрироваться на собственной сфере влияния – Западном полушарии, и сохранить руки свободными для дальнейшей деятельности.

Сам Вильсон ощутил сложность задачи переустройства мира в соответствии с американскими идеями сразу же после начала Парижской мирной конференции. Партнеры отнюдь не разделяли его пафоса мироустройства. Ллойд Джордж с сарказмом писал, что президент видел себя мессией, задачей которого было спасти бедных европейцев от их стародавнего поклонения фальшивым и злым богам. Меж тем европейские политики смотрели на американского президента не как на носителя сверхъестественной мудрости, а как на распорядителя колоссальной мощью Соединенных Штатов. Вот этот критерий им был знаком, и они хотели разделить в завоеванном мире сферы влияния и наличные богатства. Стремясь, со своей стороны, окончательно искоренить изоляционизм в США и привязать страну к мировой политике, Вильсон после многих колебаний сделал решающие шаги в направлении европейцев. И это были шаги в сторону от «мира по-американски», Именно это и увидел Сенат США. Он не только продемонстрировал заскорузлость, в чем и обвинял его Вильсон, но и высказал резонные сомнения во всемогуществе США.

Дело не только в скепсисе Сената. Сенаторы были бы менее пессимистичны, если бы видели реальную возможность для США взять на себя полный контроль над европейским развитием, над тихоокеанской ситуацией. Но они достаточно отчетливо видели, что «почетное председательство» Вильсона в западном мире 1917–1918 годов стало ослабевать по мере того, как страх перед германским господством исчез, а мольбы о помощи замолкли. Тут же западноевропейские государства начали восстанавливать свои позиции. Потому-то Сенат США и не поверил в то, что Лига Наций может быть эффективным орудием американского воздействия на мир. Потому-то в этот решающий момент Вильсон и лишился политического кредита.

Политическая, а затем и физическая гибель президента Вудро Вильсона – это результат того факта, что правящий класс США не принял его схему глобализации внешней политики страны как оправданную, здравую и обещающую успех. Понадобилась еще четверть века, чтобы Соединенные Штаты поверили в свою силу чтобы возникла Организация Объединенных Наций, чтобы после промежуточного периода 1991–2001 годов Америка принялась строить мир, словами Вудро Вильсона, «безопасный для демократии». Нам, современникам этого процесса, на протяжении нашей жизни предстоит увидеть, к чему реально приведет новый крестовый поход, осуществляемый в глобальных масштабах.

Талант и историческая значимость президента Вудро Вильсона были признаны при его жизни. При этом не было места равнодушному глазу – еще при жизни о нем писали и противники, и апологеты. Его жизнь и деятельность стали предметом всестороннего анализа по мере того, как высказывались очевидцы и участники событий, по мере того, как типографские прессы сделали достоянием масс главные документы его эпохи. О Вудро Вильсоне была создана обширная историческая литература, Явственно прослеживаются четыре периода интерпретации американскими историками политики Вильсона как лидера страны в критический для нее период.

Вудро Вильсон

Первый приходится на период разочарования итогами Первой мировой войны, последовавшей реакции и движения изоляционизма. Хронологически это 1920—1930-е годы. Возникла первая волна, посвященная вильсоновскому периоду, которую следует назвать ревизионистской, Общая идея этой историографической волны такова: президент Вильсон, вступая в мировую войну, сделал историческую ошибку. Ревизионисты утверждали, что цели Антанты были по своему характеру аналогичны целям центральных держав, что обе коалиции (с одной стороны, Антанта, с другой – «Тройственный союз» Гемании, Австро-Венгрии и Италии) виноваты в развертывании войны, что «крестовый поход», который возглавили Грей, Пуанкаре и Извольский, оказался фальшивым. Америка вступила в войну в силу своих теснейших экономических связей с антантовской коалицией, из-за пробританских взглядов главных советников Вильсона, под давлением английской пропаганды. Президент неверно понял историческую реальность, его пресловутый идеализм сознательно или непреднамеренно прикрывал подлинный механизм вовлечения США в мировую войну.

В этот период главными «адвокатами» Вильсона выступили его бывший военный министр Н. Бейкер и историк Ч. Сеймур, издавший обширный архив ведущего советника президента – Э. Хауза. Но их апология Вильсона была убедительной лишь отчасти. Президент был вовлечен в войну мощнейшими подводными течениями – вот сомнительная высшая мудрость апологетов. Ревизионисты без особого труда подвергали уничтожающей критике столь простые, почти наивные объяснения.

Вудро Вильсон и король Георг. Лондон. 1918

В конечном счете самым популярным и убедительным документально-историческим отражением великой эпохи стали обильно документированные мемуары полковника Эдварда Хауза. Они, кстати говоря, были опубликованы в СССР в 1930—1940-е годы. Даже Вторая мировая война не остановила процесс публикации этого важнейшего источника – так высоко ставили историческую значимость и возможность лучше понять великого союзника в Москве.

Внимание привлекла книга воспоминаний многолетнего личного секретаря Вудро Вильсона Джозефа Патрика Тьюмалти (1879–1954) «Вудро Вильсон, каким я его знал», дышащая преданностью автора своему персонажу. Особенно широко в обществе обсуждалась глава «Вильсон как личность», где человек, которого критики подавали мрачным мизантропом, был показан как легкий в общении, преисполненный юмора, удивительный друг и наставник.

Популярный в свое время Рэй Бейкер уже в 1919 году написал привлекшую пристальное внимание книгу «Что Вильсон сделал в Париже?», главной идеей которой было обоснование несомненного масштаба той роли и того места, которые отведены президенту в истории страны. В дальнейшем эта книга, плюс доступ к предоставленным Эдит Вильсон документам, позволила Бейкеру написать более панорамное исследование «Вудро Вильсон и создание нового мира». Именно Бейкер был назван официальным историком семьи Вильсона, более того – сам Вильсон избрал его своим «официальным» биографом. Рэй Бейкер, действительно, был фактически «членом семьи» в дни важнейших переговоров в Париже, имел доступ к самым секретным материалам, непосредственно следил за работой представителей держав, ведущих мирные переговоры. Ему были открыты важнейшие документы и многое из личной переписки Вильсона.

Бейкер, как мы уже говорили, один из «разгребателей грязи», увидел Вильсона еще пятидесятитрехлетним президентом Принстона и понял, что равных ему в мире политики никого не будет. Он написал ряд книг о президенте, многие из которых выглядят явно апологетическими. В его распоряжении были 200 тысяч писем и документов Вильсона.

Пользовавшийся значительной национальной популярностью историк Уильям Эдвард Додд опубликовал свою известную и весьма апологетическую биографию «Вудро Вильсон и его работа» уже в 1920 году. В этой книге выдающиеся черты Вильсона поданы не только с максимальной убедительностью его сторонника, но и с большой доказательностью профессионального и талантливого историка. Подчеркивалось религиозное воспитание, полученное Вильсоном; в некотором смысле на страницах Додда Вильсон представал продолжателем дела пуритан – упорных и трудолюбивых. Именно такие люди сделали Америку великой. Вильсон в изображении Додда презрел циничную обстановку Версальской конференции и внес свои принципы в мировую дипломатию, В американской истории выше стоит, полагал Додд, может быть, только Джордж Вашингтон. Как самостоятельная личность Вудро Вильсон не нуждается в апологетах и сикофантах. Изучение помещенных в Библиотеку конгресса документов президентства – лучший способ его исторической защиты. Непредвзятый наблюдатель сразу же увидит черты его величия – черты исторического деятеля, героя, попавшего в сложные обстоятельства и совладавшего с ними.

Следующий, второй, период осмысления вильсоновского наследия и его политической культуры наступил перед Второй мировой войной, и своего рода историографическим лоцманом в данном случае явился прежний участник дипломатического планирования В. Вильсона – У, Липпман. В статье «Атлантический океан и Америка», опубликованной в журнале «Лайф» в апреле 1941 года, У. Липпман показал Вильсона хладнокровным реалистом, который вступил в мировой конфликт, не руководствуясь некими абстрактными благими пожеланиями, а взвесив негативные последствия завоевания Германией Европы. Он подал Вильсона и его ведущих советников далекими от сентиментальности геополитиками. Возглавляемая Липпманом «реалистическая» школа интерпретации дипломатии Вильсона господствовала в 1940—1950-е годы, ее наиболее видными представителями были Р. Ван Олстин и Р. Осгуд. «Реалисты» выступили жесткими противниками ревизионистов, они осуждали тех «близоруких» политиков и косные массы, которые ограничили гениального президента в его крупномасштабной дипломатической игре. В эпоху расширения внешнеполитических притязаний США «реалисты» создали своего рода культ В. Вильсона как проницательного защитника подлинных американских интересов. Националистический мотив стал явно доминировать в книгах представителей этой школы.

Портрет Вильсона, изображенный военными

Такие идеологи «реализма», как Р. Осгуд, исходили из того, что национализм – это подлинная, настоящая религия, а Вильсон ее первый жрец. И если ревизионисты стыдливо концентрировали внимание на объяснении причин вступления Америки в войну, то «реалисты» периода «холодной войны» гордились президентом, включившимся в мировую схватку. Вильсон, считали они, избрал верный политический курс. В этот период имперского ажиотажа и упрощенного, «черно-белого» видения мира «вильсонизм» стал своего рода культом, получил широкое и в целом благоприятное освещение главенствующих американских буржуазных историков. Для них Вильсон был пророк, опередивший свое время, искавший устойчивое мировое равновесие в сложном соотношении сил. Он поверг во прах британскую монополию на морях и сделал бесплодным германское посягательство на господство на суше, создал предпосылки для дальнейшего продвижения Америки к мировому могуществу.

Историк из Принстона Артур Линк, написавший наиболее известную многотомную биографию В. Вильсона, также примыкает к идейному направлению «реалистов». Вильсон, что называется, вручил Соединенным Штатам ключи от мировой истории. Линк объясняет решение президента Вильсона вмешаться в войну его глубоким убеждением в том, что американское участие в военных действиях создаст самое надежное основание для скорейшего заключения мира и реконструкции международного сообщества. Линк рисует президента, восставшего против реакционного прусского юнкерства в Германии и против доморощенных реакционеров в странах Антанты, за мир и безопасность всех наций, Вильсоновская биография Линка едва ли будет в ближайшее время превзойдена по широте охвата и детальности изложения.

Линк издал также все письма и личные документы Вудро Вильсона в шестидесяти (!) томах. Это позволило более широкому кругу историков ближе познакомиться с легендарным президентом. Чем ближе сам Линк касался личности великого деятеля, тем большим его апологетом он становился. Он судил о своем герое не по стандартам своего времени, а как бы глядя с точки зрения вечности, руководствуясь более долгосрочными критериями. И это давало ему возможность осуществлять свою оправдательную миссию.

Близкой к указанной была позиция «долгожителя» среди политиков – республиканца полковника Стимсона, который в мемуарах поделился своей главной мыслью о Вильсоне: даже когда Вудро Вильсон совершал ошибки, считал Стимсон, в нем все равно всегда ощущалось величие пророка. Он даже ошибался, как говорится, в правильном направлении.

Третий период переосмысления идеологии и политической культуры Вильсона наступил в США в 1960-е годы. Несколько новых обстоятельств жизни нации подорвало могущество «школы реализма», Упрощенное видение «вечной правоты» пророка интервенционизма вступило в противоречие с реалиями бурно развивающегося мира, не желавшего быть в том или ином виде частью мировой американской зоны влияния. Представители этой, третьей, волны постарались показать Вильсона деятелем, который инъекцией либеральных идей обеспечил стабильность эволюции американского общества.

Возникла интернационалистская школа интерпретации вильсоновской позиции. Она отрицает и ревизионизм как обращенный к трактовке отдельных «эпизодов» (кто начал войну и т. п.), так и «реализм», который выдает американский национальный эгоизм за высшие цели всего человечества. С точки зрения интернационалистской школы, Вильсон был продуктом и достойным представителем той среды и эпохи, когда формировался современный мир. Он не являлся ни слепым моралистом, ни хладнокровным макиавеллистом своего времени.

На этой новой фазе переосмысления политики Вильсона краски несколько приглушены. Здесь больше сбалансированности. В оценках последней школы определенно ощущается озабоченность тем, как бы прямолинейный национализм не подвел страну к ядерной катастрофе, В этом плане полезными видятся опыт 1914–1918 годов и осторожность Вильсона в первые два с половиной года президентства. Одной из наиболее значимых фигур, стоящих на позиции интернационалистской интерпретации дипломатии Вильсона, является А. Мейер, который в своих трудах стремится поставить Америку того периода в контекст общего мирового развития. Этот историк полагал, что Вильсон был «охранителем» старого мира, и его политика в отношении новой России демонстрирует его позицию наиболее наглядно.

Интернационалистская интерпретация дипломатии Вильсона считала прежний спор «реалистов» и ревизионистов отвлеченным. Цели Америки в войне были определены социальным подъемом в Европе, а не перипетиями классической дипломатии. Будь Вильсон только реалистом, он бы просто заключил с Антантой еще один тайный договор. Будь Вильсон просто моралистом, он должен был бы вообще отвернуться от бойни в Европе. Будь Вильсон «апостолом свободы», он никогда бы не связал свою судьбу с империалистами Антанты. В любом случае он заложил основы трезвого и осмысленного подхода к созданию ответственных международных организаций. Такова тенденция развития американской историографии на третьем этапе. Шел более трезвый разговор о политическом лидере, который был сыном своего класса, исполнял определенную классовую функцию и делал это с примерной трезвостью.

В. Вильсон, Ж. Клемансо и Д. Ллойд Джордж. Версаль, 1919

Представители интернационализма видели, насколько сложным был контекст деятельности Вильсона в 1919 году Джордж Кеннан в книге «Американская дипломатия. 1900–1950» писал о мире, заключенном с помощью Вильсона, что это был тот сорт мирного договора, который получается в случае, если кто-либо позволяет военной истерии и непрактичному идеализму вместе разместиться в своем сознании, подобно льву и ягненку. Вильсон постарался сделать максимум в не благоприятствующих его идеалу обстоятельствах.

В работах Дж. Кеннана, У. Уильямса и многих других национализм в том виде, в каком его формулировал и интерпретировал Вильсон, стал анализироваться не как «единственная религия» (в этом случае он заводил Америку в тупик в Корее, Вьетнаме и других местах), а как преувеличенная, неоправданная тенденция выпячивания национальных интересов.

Одной из главных слабостей третьего периода осмысления деятельности Вильсона является то, что, стараясь определить баланс революционных и реакционных сил в Европе, интерпретаторы не обращают должного внимания на политическую и социальную борьбу внутри самих Соединенных Штатов. Считается, что страна была якобы свободна от собственных проблем, что и позволяло Вильсону, в отличие от двух его европейских коллег, выступать в качестве независимого государственного деятеля. Даже если обратиться лишь к борьбе внутри американской элиты по вопросу о целях войны на выборах в ноябре 1918 года, станет ясно, что версии, защищаемые такими лидерами третьего периода, как А. Мейер, весьма часто не согласуются с тогдашними реалиями.

Словом, наблюдая за историографическими описаниями деятельности президента Вильсона, трудно удержаться от впечатления переменчивости ее интерпретаций.

На современном, четвертом, этапе ревизионизм и «реализм» начали отступать, и Вильсон обрел новых заступников, по-новому интерпретирующих его деятельность и наследие. Помимо прочего, сказалось то обстоятельство, что в американской исторической литературе, испытавшей заметный новый подъем в последние десятилетия двадцатого века, нет единства, характерного для 1920—1930-х и 1940—1960-х годов. На фоне общего разброда в американской историографии бихевиористы, вышедшие на первый план исторических исследований, сторонники теории игр, системного анализа и прочих модернистских нововведений, постарались дискредитировать «примитивизм» своих предшественников. Отдельной полосой прошла историография «новых левых», много почерпнувших у таких ранних критиков политики Вильсона, как Дж. К. Тернер и Дж. Кеннан, старавшийся показать, что истоки современной американской внешней политики берут начало во временах Вильсона. В интервенционализме Вильсона ряд историков и публицистов усмотрели корни вьетнамского фиаско Америки.

Такая пестрота взглядов привела к тому, что исчерпывающей оценки политики Вильсона не существует, и хотя бы относительный историографический консенсус, подобный тому, что был характерен для периода 1920—1960-х годов, ныне не достигнут. Современный читатель может получить сведения лишь о том или ином аспекте деятельности Вильсона. Попытка понять личность президента и его политику в целом осложнена пестрым спектром противоборствующих интерпретаций.

В. Вильсона поднимали на щит идеологи «Pax Americana» в 1950-е годы, он был главным героем президента Никсона, когда тот сделал несколько шагов к реализму в американской внешней политике, о нем вспомнили после трагических событий сентября 2001 года. И столкновение взглядов по поводу этого деятеля американской истории продолжается, поскольку интерпретация героя в данном случае существенно зависит от пристрастий историографа. Для одних он гений, для других – лицемер; для одних пророк, для других фантазер. Американская историография в общем и целом изображает его своим героем, исходя из того, что выход США на мировую арену должен, с точки зрения граждан страны, считаться благодеянием для человечества. Именно так подает ход событий неоконсервативная волна 2000-х годов, поднявшаяся в условиях, «приближенных» к этапу 1917–1919 годов: единственная в своем роде сверхдержава, Соединенные Штаты ощутили возможность диктовать свои условия в глобальном масштабе.

Мы же, рассматривая сложную политическую судьбу двадцать восьмого президента США, видим в его деятельности проявление американской дипломатии периода первого броска США в борьбе за передел политического и экономического влияния в мире на условиях американского главенства. Это более чем объективно и актуально. И то, что казалось благом для правящего класса Америки, оборачивалось – и оборачивается – трагедией для тех народов, чью судьбу американское руководство пыталось решить, учитывая прежде всего свои интересы, полагая, что Америка имеет ответы на основные мировые вопросы. В ходе Первой мировой войны Вильсон не хотел идентифицировать свою страну со старыми колониальными державами; нечто созвучное мы видим в отношении к союзникам и потенциальным партнерам у администрации Дж. Буша-младшего во время войны в Афганистане и Ираке в 2001–2003 годах.

Как личность Вудро Вильсон представляет собой фигуру первостепенной значимости. Потому-то его биографию и писали такие знатоки человеческой психики, как Зигмунд Фрейд. В новом столетии создана обширная литература не только о президенте, но и о таких близких ему людях, как вторая жена Эдит.

На фоне не блещущих компетенцией и проницательностью глав исполнительной власти Вудро Вильсон стоит как утес – прежде всего благодаря цельности характера и таланту к восприятию мирового опыта, Именно поэтому мы и рассматриваем его столь подробно. Америку XXI века трудно понять, не зная базовых ценностей государства и игнорируя жизненный путь человека, который впервые привел Соединенные Штаты на все континенты и во все океаны.

В заключение скажем, что Вудро Вильсон оставил огромный след в истории своей страны, да и мира в целом. По существу, он трансформировал американское государство изнутри, но еще больше изменил его внешний статус. Он реформировал американскую экономическую систему, он создал новую финансовую систему, он ввел революционный налог на прибыль, реорганизовал банковскую систему, осуществил антитрестовское законодательство, словом, оставил Америку иной, чем принял, более современной, готовой к фантастическому подъему в XX–XXI веках.

Посмертная маска Вудро Вильсона

В 1913 году американцы лишь мельком оглядывались на тот мир, что лежал за Атлантическим и Тихим океанами. Вильсон глобализировал внешнюю политику своей страны. Он послал солдат на запад и восток Евразийского континента, он сделал сферой американских внешнеполитических интересов весь мир. Он взял на себя ответственность за важнейшие решения неповторимого периода 1914–1919 годов, Президент не передоверил роковых решений профессиональным дипломатам, он вникал в эти проблемы лично. На небольшой переносной машинке с синей лентой он печатал свои главные послания и тайные ноты партнерам и противникам. Никогда уже после него президент не брал заботы государства на собственные плечи, полагаясь на себя, а не на сонм помощников. Минуя государственный департамент, Вильсон создал механизм прямого обращения к влиятельнейшим политикам эпохи. Он встал вровень с такими творцами мировой политики, как Ллойд Джордж, Черчилль, Клемансо, Пуанкаре; эти деятели первого ряда признавали его фантастический талант. По смелости подхода к социальным вопросам его мог обойти разве что В. И. Ленин.

Президент Вильсон в значительной мере изменил не только ход американской внешней политики, но и соотношение сил, ответственных за проведение этой политики в Вашингтоне. По существу, он отобрал у Конгресса его внешнеполитические полномочия, сделав центром формирования стратегии Белый дом. Америка в час мирового кризиса получила энергичного вождя, готового обозначить курс, повести страну в соответствии с этим курсом и взять на себя ответственность за последствия. Вильсон реформировал политическую платформу демократической партии. Ее заветы и традиции подверглись с его стороны осмеянию и поруганию за непростительный, с точки зрения Вильсона, провинциализм, лишающий страну возможностей, ставших реальными вследствие битвы европейских держав, которая ослабила прежних мировых лидеров.

Руководя американской дипломатией в роковой период, когда появился исторический шанс сравняться с ведущими европейскими державами и даже подняться над ними, Вильсон постарался использовать этот шанс до конца. Он энергично поставлял ресурсы Соединенных Штатов на службу перестройке мировых силовых связей, на службу «Pax Americana», В этом предприятии он основывался на результатах безостановочного полувекового индустриального развития США, поставивших страну во главе мирового технического прогресса. Убежденность Вильсона в решающей роли США в будущем базировалась на его оценке превращения страны в 1911–1916 годах в главную промышленную и финансовую силу. Вильсон хотел придать американскому экономическому колоссу адекватное силовое поле. Он не сомневался, что вслед за этим успехом американский капитализм добьется безусловного первенства в мировой торговле и, как следствие, в мировой политике, мировой культуре. Он мечтал разрушить европоцентричный мир и утвердить центр нового мира на Североамериканском континенте.

За день до президентских выборов 1916 года он сказал внимательно слушавшей его аудитории, что американцы отныне могут определять сами, кого финансировать, а кого нет, поскольку находятся внутри процесса трансформации цивилизации, которая в ближайшем будущем позволит США определять политику любой страны. Президент Вильсон раньше большинства представителей правящего класса Америки пришел к выводу, что США в силу обстоятельств становятся нацией-арбитром. В Вашингтоне подобные слова прозвучали снова только после окончания Второй мировой войны и – с новой силой и ощутимо для всех – после окончания «холодной войны». Президент Вильсон подчеркивал тот факт, что ресурсы национальных банков США на 3 млрд. долларов превосходят ресурсы Английского банка, банка Франции, Русского банка, Берлинского Рейхсбанка, банка Нидерландов, Швейцарского банка и банка Японии вместе взятых. Исходя из этих цифр, Вильсон делал вывод, что США лучше чем когда-либо готовы вести все остальные страны по пути, пролегающему к свету.

Вудро Вильсон радикально трансформировал политическую карту Центральной и Восточной Европы. Многих это восхитило, многим принесло огромные страдания. Одни до сих пор видят в нем мессию, другие – государственного деятеля, посеявшего семена, давшие горькие всходы. Многие превозносили его «четырнадцать пунктов», положенных в основание Лиги Наций, но такие осторожные реформаторы, как Джон Мейнард Кейнс, скептически глядя на экстраординарную картину надежд, идеалов, слабостей, поражений и разочарований, задавали вопрос, не был ли президент Вильсон нездорово хитрым?

Эти знаменитые «четырнадцать пунктов Вильсона» заслуживают того, чтобы быть приведенными. Он сформулировал их в своей речи перед Конгрессом 8 января 1918 года. Заранее оговоримся: немногое (специалисты подсчитывают, что лишь четыре позиции) было реализовано на практике. Но о Вильсоне они говорят не менее, чем биографические книги. Вильсон считал, что необходимо:

1) исключить секретные соглашения между государствами, добиться открытости международной дипломатии;

2) разрешить свободу мореплавания за пределами территориальных вод;

3) установить свободу торговли, устранив экономические барьеры;

4) разоружиться, уменьшив вооружения в каждой стране до минимального уровня, необходимого для обеспечения национальной безопасности;

5) свободно и беспристрастно рассмотреть все колониальные вопросы с тем, чтобы учесть точку зрения и колонизаторов, И КОЛОНИСТОВ;

6) освободить российские территории, предоставив стране свободу выбора формы правления;

7) освободить также территорию Бельгии и признать ее суверенитет;

8) освободить французские территории, восстановить справедливость в отношении Эльзаса и Лотарингии, оккупированных в 1871 году;

9) установить государственные границы Италии по национальному признаку;

10) предоставить народам Австро-Венгрии возможность свободного развития;

11) освободить территории Румынии, Сербии и Черногории, предоставить Сербии возможность выхода к Адриатическому морю и гарантировать балканским государствам независимость;

12) предоставить независимость турецким частям Оттоманской империи, гарантировав суверенитет и автономное развитие народам, находящимся под властью Турции;

13) создать независимое польское государство, объединяющее все польские территории;

14) создать всеобщее международное объединение наций в целях гарантии целостности и независимости как больших, так и малых государств.

Повторим и еще раз акцентируем внимание: конечной целью Вильсона было использование растущего экономического и политического потенциала Америки для создания нового миропорядка. Нужен был лишь подходящий инструмент. Вильсон считал будущую экономическую экспансию Америки гарантированной, если Соединенные Штаты сделают выбор и станут моральным и финансовым лидером в Лиге Наций, поддерживая экономически стабильный и антиреволюционный либеральный международный порядок. Надо сказать прямо, что актуальность подобного подхода неоспорима и в XXI веке.

Реализация этой доктрины натолкнулась на мощное противодействие как на внешней арене, так и внутри страны. Очень скоро очевидной стала огромная стоимость таких глобальных претензий – как в прямом, так и в переносном смысле, как для других стран, так и для самой Америки, ее внутреннего развития, ее морали, ее культуры, ее ресурсов, в том числе человеческих. Это урок и для современных лидеров США.

С поражением и физическим крушением президента Вильсона оканчивалась целая эра, время торжества прогрессизма и «большого правительства». Тогда, в 1920 году, лидер республиканцев-изоляционистов сенатор Лодж упивался популярностью своего кредо, гласившего, что граждане страны должны выступать сейчас и в будущем за американизм и национализм против интернационализма. Не будет безопасности для американцев, не будет надежды на то, что они смогут оказать услуги всей земле, если политическая платформа не учтет уроков этого периода.

Контрольные вопросы

1. Как определил Конгресс США свою позицию в отношении Первой мировой войны в Европе?

2. Каково содержание политической доктрины, именуемой в США прогрессизмом. Кто ее олицетворял?

3. Какие перспективы отношений с Россией после Февральской революции были привлекательны и возможны для правительства, деловых и общественных кругов США?

4. Как в США были встречены первые шаги по созданию Лиги Наций?

5. Был ли Будро Вильсон наивным американским идеалистом?

6. Каковы основные позиции в интерпретации внутренней и внешней политики В. Вильсона?

7. Какие изменения β политической культуре США были осуществлены Вудро Вильсоном?

 

Первая мировая война оказала травматическое действие на весь мир, включая и Соединенные Штаты Америки. Вместе с тем она сблизила США и Европу, сделала Европу, особенно Францию, притягательной для американцев. В художественном отношении США стали равняться на лучшие образцы Европы, впервые поставив культуру на одно из центральных мест в обществе. После Первой мировой войны началась новая эпоха.

 

Культура новой эпохи

Между Первой и Второй мировыми войнами американцы оказались в авангарде века техники. Американские аэропланы, авианосцы, подводные лодки и массовая армия стали знаками эпохи уже на исходе Первой мировой войны. Это «механически-количественное» отношение к жизни и спасло Америку в эру пессимизма.

Если Европа на все лады повторяла слово «абсурд», столь любимое Анатолем Франсом, то Америка вообще не знала такого слова. Да, часть американских философов была знакома с творчеством великого экзистенциалиста Серена Кьеркегора. Часть американцев, которые жили в Цюрихе, в 1916 году стали дадаистами. Те американцы, которые жили в Париже, пошли за французскими экзистенциалистами, а жители срединной Европы усиленно читали Франца Кафку.

Америка стояла на историческом переломе. То, что было бы еще десять-двадцать лет назад пустым оригинальничанием – прежде всего идеи мировой роли Америки, – стало во втором десятилетии XX века главенствующей политической философией когорты деятелей, занявших в годыправления президента Вильсона (с 1912 года) высоты государственной власти в Вашингтоне. Это было особенное время для Америки. Вслед за чередой посредственностей, наследовавших после Линкольна Белый дом, к власти в начале века один за другим пришли неординарные политические деятели – Теодор Рузвельт, а затем и Вудро Вильсон, воплотивший национальную жажду перемен. Для тридцатилетнего Франклина Делано Рузвельта они стали первоклассными учителями.

В XX веке американская культура окончательно избавилась от комплекса изоляционизма, оторванности от главных процессов европейского и мирового культурного развития.

Между тем американские университеты достигли пика своего творческого развития. Самыми популярными предметами стали латинский язык, английская поэзия, американская и английская история, современные иностранные языки. Отказавшись от изоляционизма, Америка стала оглядываться на мир, интересоваться им. Люди, перестроившие американские университеты, такие как Николас Батлер (ректор Колумбийского университета) и Лоуренс Лоуэлл (ректор Гарвардского университета), прежде чем занять свои почетные должности, долго путешествовали по Европе.

Собственно, американцы и не могли дальше формировать свою культуру, не обращая внимания на внешний мир – а этот мир пришел едва ли не в каждый американский дом вместе с радио, художественными выставками, адекватными литературными переводами.

Вашингтон начала второго десятилетия XX века был особенным городом. Окончилась его вековая спячка. Росли здания, федеральные учреждения приобретали новую, общенациональную значимость, Прежнее провинциальное общество столицы превращалось во все более космополитическое. Рузвельт исправно учился танцевать танго и все виды тротов. Женщины начали курить. Длина юбок резко сократилась.

В моде снова был Омар Хайям и своего рода гедонизм – радостное отношение к жизни, упоение ее прелестями и возможностями. Американцы играли в гольф, являлись членами всех избранных клубов, посещали театр.

В социальном плане эпоха корифеев капитализма Джона Джейка Астора, Джона Рокфеллера и Джея Пи Моргана уходила. Наступала эра пригородов и «американской мечты», олицетворяемой собственным домом и автомобилем. Неконтролируемое насилие монополий было уже невозможно. Страна выходила из «джунглей» ничем не сдерживаемого капиталистического разгула.

Удивительнее всего было само время. У Первой мировой войны сразу появились свои поклонники, Так, великий американский поэт Эзра Паунд (1885–1972), оказавший колоссальное влияние на развитие мировой поэзии, и упоминавшаяся уже Айседора Дункан (1878–1927), совершившая подлинный переворот в мировом танцевальном искусстве, взялись за прославление «очистительной битвы». Но никто не мог превзойти клерикалов в деле прославления праведной войны.

Война сделала возможными убийственные химические газы, подводные лодки, массированный артиллерийский обстрел, танковые и пулеметные атаки. Война, в конечном счете, отрезвляла. Единицы в культурном мире не поддались на бешеную пропаганду милитаристов всех мастей. В частности, во Франции это были писатели Ромэн Роллан и Анатоль Франс, в Англии – драматург Бернард Шоу в Германии – композитор Рихард Штраус.

Первая мировая война уничтожила прежде характерный для США тип филистера. Он еще был жив в 1920 году, но уже началась его удивительная трансформация в более рефлексивное и критичное существо, Речь идет не только об эстетическом изменении, но о признании прав и престижа культурной элиты. Настоящее искусство теперь вызывало большое уважение. Новые стили с трудом, но принимались. Буржуазный мир Америки перестал быть мировым маргиналом. Но при этом типичный американский буржуа, пройдя сквозь алхимию войны, превратился в покорного потребителя всевозможных новых домов и товаров в 1920-е годы, в эпоху просперити (процветания, экономического и культурного подъема), и остался таковым до конца XX века. Однако он согласился и с существованием интеллектуального культурного авангарда, диктующего литературную моду и способы жизнедеятельности. И правящая Америка приняла как факт то, что культура воплощает собой духовное начало, делающее мир более благородным, и в этом она даже способна соперничать с религией. За «артистом», за «художником» в самом широком смысле слова в это время обществом оказалась признана высокая функция критики порока.

Перси Уиндем Льюис. Портрет Эзры Паунда. 1939

Айседора Дункан

Такая точка зрения стала присуща преобладающей части американского общества, и это также изменило прежнее, повторим, маргинальное положение артиста, художника и писателя, то есть творца художественного мира в Америке. С этой позицией согласились даже такие столпы американского общества, как бизнес, церковь, правительство. Именно со времен Первой мировой войны началась эпоха популярного модернизма. В 1920-е годы общество оказалось завоевано искусством, во многом воспринимавшимся как своего рода религия. И если в 1850 году в Америке говорили, что существует «искусство для искусства», мало связанное с реалиям американской жизни, и лишь немногие верили в его всеобщую облагораживающую силу то в 1920-е годы возобладал лозунг «искусство для жизни». Наиболее ценными качествами стали веселость, жизнелюбие, терпимость к человеческим странностям. Главным же оказалось то, что от искусства стали ожидать своего рода компенсации за ужасы войны.

 

Европейский опыт

Два миллиона американцев в составе экспедиционного корпуса посетили Европу в 1917–1918 годах. Это была первая встреча американской молодежи с европейской культурой. Кроме того, те из европейских иммигрантов в США, которые теперь прибыли в Европу, были молоды, и некоторые из них предпочли после войны остаться в Европе. Высокая стоимость доллара позволяла этим экспатриантам безбедно жить в Европе. Именно в 1920-е годы возникла своего рода американская колония в Париже, где американцы могли беседовать с Пабло Пикассо, Джеймсом Джойсом, Эзрой Паундом и Гертрудой Стайн, жадно воспринимая их идеи и замыслы. Стало очевидно стремление американской молодежи к интеграции в европейскую культуру Эти люди были категорически против американского изоляционизма. И лишь великая депрессия 1929 года возвратила их назад, на родину. Таким образом, раз и навсегда был уничтожен обычный для прошлых десятилетний разрыв в культурном обновлении Северной Америки в сравнении с Западной Европой.

В Америке, в которую они возвращались, возникла авторитетная средняя школа, находившаяся на пике влияния и эффективности, что и позволило ей ассимилировать миллионы иммигрантов. Свободная средняя школа вызывала зависть в других западных странах. Расписание предметов было либеральным – латинский язык, английские поэты, американская и английская история, современные иностранные языки, математика. А огромные университеты, такие как Колумбийский, где «царил» уже упоминавшийся ректор Николас Мюррей Батлер, и Гарвардский, процветавший под руководством также названного Лоуренса Лоуэлла, постоянно увеличивали количество принимаемых студентов, Молодые американцы быстро обгоняли в интеллектуальном развитии лишенных подобных возможностей отцов. Немало демобилизованных солдат пошли в университеты, и это вливание зрелых людей в число студентов дало свои положительные результаты. Открывались новые факультеты, посвященные изучению музыки, искусствоведения, театра, Факультеты английского языка принимали на отделения критики, эссеистики, писательского творчества.

В промежуток между Первой и Второй мировыми войнами в социокультурной эволюции Америки очевидным стал прогресс трех направлений: 1) сексуальная эмансипация, 2) движение за права женщин и 3) создание «Вэлфэр-стейт», или системы государственной социальной помощи. Произошли также значительные перемены в моральной, социальной и политической сферах, особенно в сфере этнической политики многонациональной страны.

И без европейского опыта в 20-е годы XX века Америка росла неслыханными темпами. В 1928 году она владела большим объемом мировой торговли, производства и богатств, чем когда-либо до или поте. Время словно ускорило свой бег. Наступила пора массового применения прежних изобретений. Даже английский язык не успевал за новыми понятиями и процессами. Еще в 1888 году группа академических ученых решила издать словарь всех употребляемых английских слов в десяти томах. На реализацию проекта положили сорок лет. Сложности начались уже при завершении буквы «А» – дополнений оказалось неожиданно много. С окончанием работы над буквой «С» выяснилось, что в словарь не вошли еще четыреста новых слов, скажем, «кино», и лексикографы решили включить его как «синема». К окончанию проекта в 1928 году стало очевидно, что на каждое старое слово уже образовалось по одному новому и издание просто необходимо дополнять. Например, в девятнадцатом веке существовало лишь два цвета носков – белый и черный, а в двадцатом – уже сорок три цвета. В изданном в 1929 году «Международном словаре Вебстера» значилось более трех тысяч слов, вошедших в употребление между 1909 и 1927 годами. Из 299 слов, начинавшихся на букву «А», две трети новых шли из сферы науки, медицины, изобретений, 82 – из области авиации. Искусство дало лишь одну новую лексическую единицу – «атональность».

В начале 1920-х годов молодые интеллектуалы обратили свое внимание на несколько европейских литературных произведений, которые можно назвать определяющими. Их авторы были представителями старшего поколения, а книги, написанные во время Первой мировой войны, были связаны с осмыслением ее опыта – теперь уже интернационального. Речь идет, прежде всего, о романе Томаса Стернза Элиота «Утраченная земля», отразившем мысли и надежды выживших на войне. Уже первая фраза романа («Апрель – самый жестокий месяц года») задала тон всему повествованию. Американские писатели были восхищены новым эмоциональным опытом своего английского коллеги. Книга сыграла роль, подобную «Фаусту» Иоганна Вольфганга Гете и «Паломничеству Чайльд-Гарольда» Джорджа Гордона Байрона. А в Ирландии Джеймс Джойс завершил «Улисса» – сагу о контрасте между критическим сознанием и неизбежными желаниями. Эта проза стала своего рода способом излечения неврозов. Об упадке общества говорили Бернард Шоу в «Доме, где разбиваются сердца» и Марсель Пруст в «Поисках утраченного времени». Обоих писателей волновала проблема исчезновения интеллектуальной элиты, беспокоила грядущая нарастающая власть толпы. Общая тенденция между тем выглядела так, что художественных законодателей эпохи в первую очередь интересовал человек.

Не будет преувеличением сказать, что самой читаемой иностранной книгой в США 1920-х годов в послевоенный период была книга «На западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка. Горькая ирония автора точно соответствовала духу времени. Американским аналогом могли служить «Три солдата» ветерана войны Джона Дос Пассоса (1896–1970). В 1925 году появились первые книги писателя, который потом будет назван лучшим автором поколения – Эрнеста Хемингуэя. При всем уважении к традициям американская литературная молодежь была ориентирована на культ нового. Новые деятели американской культуры демонстрировали настоящее смешение стилей. В 1920-е годы было принято говорить, что срок существования нового стиля – три месяца. Для подтверждения этого перефразировали поговорку: «Жизнь – это долгая дорога, а продолжительность произведения искусства невероятно кратка».

Томас Стернз Элиот

Заметим, что граждане США полагали, что заслуживают лучшего политического руководства. При всем вызывающем благодушии «просперити» в стране начал складываться блок сил, не согласных со многими чертами правления президентов Гардинга и Кулиджа. К чести Гардинга нужно сказать, что он понимал ограниченность своих талантов и искренне считал президентское кресло адом для таких людей, как он, и все чаще предпочитал гольф днем и покер ночью. Ненужные волнения плюс переедание и пристрастие к выпивке доконали даже этого первоначально здорового и спокойного человека. Он умер в роскошном отеле в Сан-Франциско, возвращаясь из Канады. Ему наследовал вице-президент Кальвин Кулидж, известный невзрачностью и немногословностью, Описывают случай, как одна дама сказала ему во время обеда: «Я заключила пари, что извлеку из вас больше двух слов». Кулидж ответил: «Вы проиграете». Дама вновь спросила: «Каково ваше хобби?» Кулидж отозвался: «Поддерживать порядок».

 

Новые явления американской культуры

В национальной культуре сформировалось три подхода к творческой деятельности: 1) не становись жертвой серьезности, жизнь полна удовольствий; 2) все в культуре уже сказано, опирайся на здоровую традицию и ищи свой путь; 3) можешь быть серьезным, но не становись жертвой традиций. Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1955) дал свою критическую оценку эпохи в книге под говорящим названием «Дегуманизация искусства». И это произвело впечатление, ориентируя на второй путь восприятия культуры.

Сохранили свой авторитет Теодор Драйзер и Норман Дуглас, смотревшие на Европу, где им ровней были Андре Жид, Ромен Роллан, лауреат Нобелевской премии Джон Голсуорси, Арнольд Беннет. И уже демонстрировали свой талант молодые: Жан Кокто, Вирджиния Вульф, Андре Моруа. В Америке на их уровне стояли Синклер Льюис, Скотт Фитцджеральд, Эрнест Хемингуэй и др.

Одна общая, всеобъемлющая идея, один сюжет объединил и в эти годы американскую литературу – узость мировоззрения буржуазии. Наиболее талантливо эту идею выразил Синклер Льюис в романе «Бэббит», Эту же синклеровскую идею развивали Томас Манн в «Будденброках», Джон Голсуорси в «Саге о Форсайтах», Марсель Пруст в романе «В сторону Свана». Во всех этих произведениях представители разных национальных литератур осваивают в это время одну и ту же тему гибели человеческого духа. Общество враждебно по отношению к творческим личностям. Даже семья становится жертвой обнищания человеческого духа.

Джон Голсуорси

Американские романисты данного периода находились под мощной опекой уже упоминавшегося великого американского критика Генри Луиса Менкена, который выступил против буржуазии и той демократии, которую она контролирует. Наряду с атаками на буржуазную узколобость, на «систему», начинается расцвет жанра военных рассказов. Из среды ветеранов прошедшей войны выделились подлинные таланты, способные передать атмосферу эпохи.

Возвращаясь к романному творчеству, следует отметить, что с этого времени трудно найти американский роман, в котором не было бы откровенных сексуальных сцен. Та же особенность присуща и американской поэзии. Любовные коллизии, которые прежде авторы едва намечали, теперь становятся основой сюжета целого ряда произведений.

Не зря противозачаточные средства стали частью американской жизни с 1920-х годов. Сексология получила статус науки. Фрейдисты доказывали, что воздержание вредно даже с чисто медицинской точки зрения. Изменение манер провоцировало эмансипацию.

Неформальное поведение стало нормой и даже модой. В правилах этикета стал видеться лишь барьер на пути естественных человеческих поступков. Новую манеру подчеркивали мягкие воротнички мужских рубашек, короткая стрижка у представителей обоих полов, короткие рукава. Эта непринужденность как бы приглашала раскрепоститься. Возникает новое чувство товарищества обоих полов, подстегиваемое спортом, танцами, легким отношением к сексу, спортивными автомобилями, телефоном и патефоном. Новое популярное времяпрепровождение называлось «necking». Короткие волосы и впалая грудь стали приметой «героя времени».

Тема внебрачных связей обсуждалась в национальных масштабах, «Эмоциональная зрелость» была названа предпочтительной. Американский судья по имени Линдси выступал за продолжительный период интимных отношений до вступления в брак. Большинство ратовало за облегчение разводов. Сексуальная революция неизбежно породила контрреволюцию. Стали запрещать печатание определенного типа книг. Но знак «Запрещено в Бостоне» служил величайшей рекламой самому дурному произведению. В 1927 году судья Вулси запретил распространение в США «Улисса» Джеймса Джойса. Пуританская Америка еще имела силу. Этот тип респектабельности Сомерсет Моэм назвал колпаком, под которым дураки прячут свою глупость.

В 1920-е годы Америка начинает закрывать двери перед иммигрантами. Разумеется, принятый в мае 1921 года новый закон об иммиграции, называвшийся «Чрезвычайным Актом о квоте», именовался временной мерой. Дорога в страну с тех пор была лишь полуоткрытой. Разрешался въезд не более 357 тысяч человек в год (треть довоенного уровня). Акт 1924 года ограничил въезд 164 тысячами в год. Каждая страна получила свою квоту. Англия – 65 тысяч человек, страны Восточной Европы (Россия, Польша и др.) – по две, три тысячи. И все же численность тех, кто не считал английский язык родным, в США составляла уже 22 миллиона человек. В 1920-е годы число живущих в городах впервые превысило численность фермерского населения Америки. В шестидесяти восьми городах количество проживающих достигло ста тысяч. И стоимость производимого промышленностью уже в три раза превосходила стоимость сельскохозяйственной продукции Америки.

Самым быстрорастущим городом страны стал калифорнийский Лос-Анджелес (рост с полумиллиона жителей в 1920 году до трех миллионов в конце 1930-х годов). Это был первый большой город Америки (третий по населению после Нью-Йорка и Чикаго), где большинство жителей проживали в собственных домах.

Итак, 1920-е годы – это эпоха веселья, наступившая после страшной мировой трагедии. Развлечения овладели разумом нации. Музыкальные комедии не сходили с бродвейских сцен, и вокруг неутомимо звучал джаз… Вспомним одну маленькую деталь из романа Эриха Марии Ремарка «Три товарища»: в предвоенной Германии то и дело ставят пластинку с зовущими и чувственными мелодиями. Это джаз, стремительно распространившийся из Америки в Европу.

XX век можно назвать веком кинематографа и веком мировых войн, веком освоения космоса и веком ядерного оружия… А можно – и веком джаза. Эти удивительные музыкальные композиции, хрупкие, подвижные, непредсказуемые. Но они являются фоном для основных культурных, социальных, политических и прочих процессов, происходивших в мире в период между Первой и Второй мировыми войнами. Все события – и мелкие, и крупные, и личные, и общегосударственные – можно представить себе под звуки джаза.

Маршалл Стернс (1908–1966) в своей замечательной книге «История джаза» писал, что эту музыку проще «распознать» на слух, чем дать ей строгое научное определение. В основе всегда лежит полуимпровизация, которая основана на трехсотлетнем симбиозе двух различных музыкальных традиций: с одной стороны, это европейская классическая гармония, с другой – народные ритмы и мелодии чернокожих жителей Африки, волею судьбы оказавшихся предками афроамериканцев. Фактически в джазе осуществилось слияние «белой» и «черной» культур. В музыкальном отношении преобладающую роль здесь сыграла европейская традиция, Но те ритмические качества, которые сделали джаз столь характерным, необычным и легко узнаваемым, ведут свое происхождение из Африки.

Большое значение имел фактор появления джаза. Джаз родился не где-нибудь, а в Северной Америке. А это, как мы знаем, была территория протестантов и пуритан, а не испанских или французских католиков, Протестантские проповедники, миссионеры стремились обратить африканцев в истинную веру. И когда чернокожие проникались основами христианства, они создавали свои духовные песни, гимны, называемые «спиричуэлз». Затем появились и блюзы. Произведения этих двух жанров и легли в основу более поздних джазовых композиций.

Но Стернс насчитывает не два, а шесть источников джаза. Это ритмы Западной Африки, рабочие песни, религиозные песни афроамериканцев, негритянские светские песни (блюзы), европейско-американская народная музыка прошлых столетий, музыка менестрелей и уличных духовых оркестров.

Разумеется, когда мы говорим об «африканском ритме», необходимо учитывать, что сами африканцы на своей родине никогда не знали джаза в современном понимании. Однако в ритуальном многозвучии огромного количества барабанов, в сложнейшей полиритмии уже чудится провозвестие джаза. Полиритмия и импровизация в этнической музыке Африки – главные качества. Конечно, когда целые семьи африканцев насильно угоняли в Новый Свет, им запрещали брать с собой даже барабаны. Но ведь их просто изготовить, а память поколений длинна…

1920-е связаны также со своеобразными трансформациями в области художественной литературы.

Статус литературы все больше получали юмористические (или красочные) журналы, такие как «Лайф». Героями становились юмористы типа Стивена Ликока.

Это было также время расцвета карикатуры. Но славу 1920-м годам составила все же мультипликация, которая очень скоро после знакового1921 года – времени появления первых мультфильмов в канзасской мастерской братьев Дисней – начала свое без преувеличения победное шествие по всему миру.

Стивенс Ликок

История начиналась примерно так, как все сказки про всех Золушек мира. Уолт Дисней, выходец из очень бедной семьи, отправился в Голливуд, чтобы кого-нибудь уговорить взяться за воплощение его гениальной идеи – создание фильмов с рисованными персонажами. Отчаявшись найти поддержку, он на деньги больного туберкулезом брата купил краски, кисточки, прожекторы и прочее оборудование, чуть не силой захватил гараж своего дядюшки и принялся за производство. Так родилась «Дисней Бразерз Студио».

Первым мультфильмом Уолта Диснея стала «Алиса в стране чудес», Его удалось продать в прокат и даже выручить небольшие деньги. В 1923 году братья подписали свой первый контракт с дистрибьютером… Тогда-то и возникло название, ныне известное всем от мала до велика: «Уолт Дисней Компани». Постепенно были придуманы, нарисованы, появились на экранах кролик Освальд, мышонок Микки-Маус, утка Дональд Дак, пес Плуто. Вышла в свет культовая «Белоснежка».

 

Мексиканское влияние

В своего рода «мексиканском присутствии» в развитии американской культуры между мировыми войнами ключевую роль сыграл художник Диего Ривера (1886–1957). Ни один живописец не демонстрировал с такой полнотой соотношение национального и интернационального в своем творчестве. Он знал Пикассо, был близок с европейскими кубистами, с их эстетикой. Риверу убедили вернуться в Мексику и участвовать в развитии национальной культуры. Он поставил перед собой цель объединить «доколумбово» индейское искусство и современное искусство Северной Америки.

Хосе Клементе Ороско. Новое сошествие Святого Духа

Вступивший в коммунистическую партию Ривера был признан лидером национального искусства, наряду с Хосе Клементе Ороско (1883–1949) и Давидом Сикейросом (1896–1974). Эти художники воспринимаются в США как «муралисты» (мураль – термин для обозначения настенной живописи). Ривера брался за создание настенной живописи на Фондовой бирже Сан-Франциско, в Институте искусств Детройта, в рокфеллеровском центре Нью-Йорка. По его словам, настенная живопись должна помочь борьбе человека за свое достоинство, В этом оптимистическом духе он исполнял заказы крупнейших капиталистов своего времени. Сила публичного искусства Риверы поражала. Эта живопись была строго секулярной и материалистической, торжественной и по-своему безмятежной, она была при этом и монументальной. Влияние кубизма, как и поклонение итальянскому Ренессансу, было очевидным в манере Риверы – как и приверженность к математическим формулам, к «тайной геометрии» рисунка. Впечатляет его «Создание Сан-Франциско» – гимн человеческому труду и упорству Американскую культуру обогащали и работы еще более смелого, чем Ривера, художника Ороско, расписавшего стены Дартмутского колледжа в Нью-Хемпшире (1932), где главной темой стала встреча белых пришельцев и краснокожих аборигенов Америки. Интерпретация Ороско «американской идеи» поражает: он пессимистически относится к белым завоевателям и не верит в прочность установленного ими порядка.

Сикейрос идейно то совпадал во взглядах со своими коллегами, то яростно им противился. Но никто не может отрицать и его заметный вклад в американское искусство первой половины XX века. Впервые в этот период Северная и Южная Америка находят общий художественный язык.

 

Достижения в архитектуре, дизайне, промышленности

В период между двумя мировыми войнами среди американских художников, помимо блестящей плеяды мексиканцев, выдвинулись «магический реалист» Эдвард Хоппер (1882–1967) и абстракционист-урбанист Чарльз Шиллер (1883–1965). Их привлекал реализм, но в целом они ненавидели любые ярлыки и смертельно боялись всякой связи с влиятельными группами. Среди них были «Художники американской жизни», Энди Уорхолл и другие представители этой группы вдохновлялись визуальными богатствами Америки. Другие группы – провинциалисты, восхищавшиеся патриархальной идиллией, и регионалисты периода «нового курса» Франклина Рузвельта, которые, изображая провинциальную Америку, ее регионы, противостояли провинциальной духовности (Томас Харт Бентон, иллюстрировавший Марка Твена, Грант Вуд, Джон Стюарт Керри).

Несправедливым было бы не напомнить своеобразную революцию, произведенную в металлической скульптуре скульпторами-абстракционистами Александром Кальдером (1898–1976) и Дэвидом Смитом (1906–1965). Кальдер получил инженерное образование, но оставил инженерную карьеру ради скульптуры. Первые же его творения (1926) обратили на себя внимание, обозначив его подлинный талант. Появилась так называемая «кинетическая скульптура», которую признала Европа того времени.

Немалую помощь создателям новых стилей оказала состоявшаяся в 1925 году Выставка декоративных искусств. Луис Салливен, как уже говорилось выше, выдвинул доктрину функционализма — «форма следует за функцией», – и это превратилось в кредо американской архитектуры, Он был основателем рационалистической архитектуры XX века, представителем чикагской архитектурной школы. Его доктрина произвела много полезного и много прекрасного. Дизайнеры, стремясь увеличить аэродинамические качества автомобиля, довели его внешнюю форму едва ли не до абриса черепахи. Дизайнеры ар-деко сгладили линии мебели, сделали ее низкой. Архитекторы начали видеть в городе скопище коробок. Отдельные здания потеряли способность отличаться друг от друга. Постепенно публика оказалась зачарована обликом новых сооружений. Трудно было оторвать глаза от океанского лайнера «Нормандия», от моста Джорджа Вашингтона в Нью-Йорке, от Арки у реки Миссисипи в Сент-Луисе. Характерно, что мост Вашингтона был спасен от «затянутости» в каменную обшивку самими архитекторами, не желавшими повторения прежних форм.

В нью-йоркский порт прибыл капитан французской армии Раймон Леви. В американские фирмы он входил с портфелем под мышкой, который открывал перед производителями массовой продукции, чтобы убедить их, что они производят нечто, имеющее отвратительный внешний вид – и это может быть исправлено. Его наброски производили впечатление. Леви очень интересовался цветовой гаммой оформления любого продукта. Вскоре маленькие коробочки для духов приобрели оригинальные формы. Забота о внешнем виде охватила и другие сферы производства.

Арка у реки Миссисипи в Сент-Луисе

Следующим новшеством, как и в мире, было в США «говорящее искусство». Решающим годом для радио был 1922-й. Франция начала международное вещание на французском языке с Эйфелевой башни, «Радио Москва» из столицы Советской России, «Би-би-си» из Лондона. В 1923 году в США было продано полмиллиона радиоприемников, а в 1925 году – два миллиона.

К концу 1930-х годов радио в Америке регулярно слушали около тридцати миллионов человек. Это была солидная конкуренция кинематографу, но тот не только не сдал своих позиций, но впервые в буквальном смысле сказал свое решающее слово – кино стало говорящим. В 1927 году в стране было 17 тысяч кинотеатров. Почти в каждом городе, большом и маленьком, здание кинотеатра было едва ли не самым внушительным. Огромные студии работали над производством фильмов безостановочно, и посещение кино еще двадцать лет занимало привилегированное место в области развлечений американцев.

Одни изобретения изменяли жизнь общества больше, чем другие. В 1919 году закрытые автомобили составляли лишь десятую долю всех машин, но уже в 1927 году 85 % авто выпускались с закрытым верхом. Автомобиль в Америке в условиях «сухого закона» послужил, как считали некоторые, своего рода альтернативой алкоголю. В своей книге «Ответственное пьянство» Роберт Бринкли утверждал, что мораль и нравы выдержали сотни лет пьянства, но поколебались перед массовым использованием автомобиля, увеличивавшего возможность приключений, краж и исчезновений.

Автомобиль стал средством колоссального увеличения мобильности общества и притом массовым. В 1920 году в стране был собран 1 миллион 900 тысяч автомобилей. Через десять лет – 2 миллиона 800 тысяч, а в 1940 году – 3,7 миллиона. Если в 1920 году общее число автомобилей в Америке составило семь с половиной миллионов, то в 1930 году – двадцать семь миллионов: решающий для общества скачок. Автомобиль стал для американца, словами Синклера Льюиса, предметом поэзии, трагедии, любви и героизма. Сорок шесть процентов американских семей имели автомобили. Именно автомобильная промышленность стала ведущей в американской экономике, потребляя 90 % нефтепродуктов, 75 % производимого стекла, 25 % производимых станков, 20 % стали, 80 % резины. Автомобиль действительно начал стирать грани между городом и деревней, позволил американцам в массовом порядке перемещаться к новым рабочим местам.

Игорь Сикорский на вертолете VS-300

Все это касалось не только легковых автомашин. В 1904 году в Америке было произведено 700 грузовиков, к 1918-му – полмиллиона, а к 1940-му – почти пять миллионов. В 1930 году в стране уже существовали сотни автобусных компаний, жестоко конкурировавших в поисках пассажиров. Конкурент автобусов и железных дорог – пассажирская авиация возникла неожиданно, из нужд почтовой службы. Чтобы стимулировать перевозку почты по воздуху, в 1925 году частным авиакомпаниям было разрешено брать пассажиров. Первый регулярный маршрут был открыт 4 апреля 1927 года между Нью-Йорком и Бостоном. К1930 году в небе США господствовали четыре авиакомпании – «Юнайтед», «Истерн», «Америкен» и «ТВА». В этом году на самолетах впервые появились стюардессы. Между 1930 и 1940 годами воздушные перевозки увеличились в двенадцать раз. В 1934 году впервые в стране было продано более миллиона авиабилетов.

В тридцатые годы внешний вид самолетов изменился по сравнению с периодом Первой мировой войны разительно. Теперь их делали целиком из металла, обтекаемой формы. В 1931 году иммигрант из России Игорь Сикорский создал проект и построил первые клипперы для «Панамерикен», они долгое время задавали тон в пассажирской авиации. В начале 1930-х годов по воздуху путешествовали двести тысяч человек На 8 миллионов пассажиро-миль приходилась одна жертва. В конце 1930-х годов одна жертва приходилась уже на 100 миллионов пассажиро-миль, число воздушных путешественников дошло до нескольких миллионов в год. В 1939 году клиппер «Панамерикен» Боинг-314 начал межатлантические перелеты.

 

Появление Франклина Рузвельта

К середине 20-х годов в политической жизни Америки обнаруживается зреющее недовольство правлением республиканцев.

Пожалуй, самым проницательным критиком республиканского правления (1920-е годы) выступил сенатор от Небраски Джордж Норрис. Написанную им критическую статью не приняли респектабельные «Кольерс Уикли» и «Форум». Только «Нейшн» осмелилась 16 сентября 1925 года напечатать слова о том, что политика республиканцев отбросила страну на двадцать пять лет назад. Норрис задался вопросом: если тресты, различные конгломераты и большой бизнес готовы править, почему бы не разрешить им делать это прямо, без посредничества дорогостоящего механизма, который первоначально был создан для защиты народа от контроля монополий?

Г-жи Рузвельт и г-жа Вильсон на инаугурации Ф. Рузвельта

На этом политическом фоне, Франклин Рузвельт вплотную занялся подготовкой к решающему раунду политической борьбы. Период между 1925 и 1927 годами он посвятил поиску и формулированию принципов, которые могли бы объединить «городскую» и «сельскую» фракции демократической партии, позволили бы расширить национальную базу демократов. Рузвельт хотел стать лучшим специалистом в своей партии в области внешней политики. При этом его «осевой» концепцией было продолжение дела интернационализма, глобальной политики президента Вильсона, к которому он относился с величайшим пиететом как к основателю американского курса на все XX столетие. В 1921 году Рузвельт участвовал в создании Фонда Вудро Вильсона, средства которого предназначались для поощрения сторонников активной внешней политики США, считая, что в стране должна быть создана новая школа дипломатов. Рузвельт стал одним из основателей «Школы Уолтера Пейджа» (бывшего посла Вильсона в Лондоне) при Университете Джонса Гопкинса. В 1920-е годы Рузвельт лично корректировал учебные планы в университетах и колледжах страны, стимулируя интерес к происходящему на международной арене. В период, когда Америка демонстративно отвернулась от Лиги Наций, Рузвельт подчеркнуто открыто выступил за членство США в этой организации. Некоторым из его друзей странно было смотреть, как молодой амбициозный политик борется за дело, вчистую проигранное мастером политической борьбы, каким был Вудро Вильсон. В 1923 году Рузвельт создал такой проект нового сообщества наций, который, по его мнению, будет более приемлем для американского народа, чем отвергнутая Лига Наций.

Ради вхождения в мировое сообщество, где индустриальная мощь США должна была сыграть решающую роль, Рузвельт предлагал выдвинуть и пропагандировать поправки к законам, призванные уменьшить страх американцев перед новым и неизведанным предприятием. Согласно его плану США не могли быть вовлечены в чисто региональные проблемы, американцы не могли быть призваны к решению задач, ведущих к использованию вооруженной силы без полного и свободного согласия граждан, выраженного посредством национальных конституционных процедур.

Между тем достижения Америки были впечатляющими. Между 1919 и 1929 годами валовой национальный продукт вырос на 39 %. Число домов, имеющих радио, увеличилось с нуля до сорока процентов, со стиральными машинами – с 8 до 24 %, с холодильниками – с 1 до 8 %, с пылесосами – с 9 до 30 %. В 1920 году лишь 35 % населения имели в домах электричество, а в 1930 году – 68 %; если в 1910 году один телефон приходился на пятнадцать человек, то в 1920 – уже на восемь. Но все эти бытовые улучшения касались все же лишь меньшинства американцев, Один верхний процент населения владел пятнадцатью процентами национального дохода. В 1927 году 207 человек платили налоги с доходов в один миллион долларов и более. Доходы корпораций выросли за 20-е годы на 76 %. В 1929 году на богатейшие двадцать процентов населения приходилось более половины расходов американцев, многие из менее богатых, но все же весьма состоятельных людей ощутили блага материального прогресса страны. Такая ситуация могла привести к общественному ожесточению с невиданными последствиями. Страну нужно было реформировать. За это и взялся Франклин Рузвельт.

Контрольные вопросы

1. Каковы социокультурные следствия исчезновения комплекса изоляционизма в Америке?

2. Какие трансформации претерпели социально-культурные функции искусства в культуре Америки 1920-х годов?

3. Прогресс каких направлений в рамках социокультурной эволюции страны оказался наиболее очевидным в период между Первой и Второй мировыми войнами?

4. Какие явления европейской литературы оказали наиболее сильное влияние на состояние американского общественного сознания послевоенного периода?

5. В чем выразилось мексиканское влияние на развитие американского изобразительного искусства?

6. Как менялось лицо архитектуры и производственного дизайна в стране?

7. Каковы тенденции развития американской промышленности 1930-х годов?

8. Какова динамика валового национального продукта Америки между 1919 и 1929 годами?

 

Обвал на нью-йоркской бирже 29 октября 1929 года знаменовал наступление новой эпохи. За несколько часов Уолл-стрит потерял на падении курса акций более десяти миллиардов долларов. Эра беспечного благополучия закончилась, наступили суровые времена. От месяца к месяцу депрессия постепенно становилась Великой. Рассуждая о причинах Великой депрессии, известный экономист Дж. К. Гелбрейт назвал, прежде всего, владение пятью процентами населения третьей части доходов страны. Валовой национальный продукт упал с 103 миллиардов долларов в 1929 году до 58 миллиардов в 1932 году. Доход на душу населения снизился с 847 долларов в 1929 году до 465 долларов в 1932 году. Инвестиции в сельское хозяйство также существенно сократились. На протяжении трех лет с начала краха в среднем сто тысяч трудящихся теряли свои рабочие места еженедельно. Численность безработных достигла 24 % всей рабочей силы в 1932 году (двенадцать миллионов человек).

Собственно, американская «Великая депрессия» была лишь частью глобального экономического кризиса, начавшегося в 1929 году и закончившегося лишь во второй половине 1930-х. Кризис затронул все развитые страны Запада, включая Великобританию, Германию и Францию, коснулся и других государств. В наибольшей степени пострадали промышленные города. В целом ряде стран, например, практически прекратилось строительство. Из-за падения спроса цены на сельскохозяйственную продукцию сократились на 40–60 %.

Очередь безработных за бесплатной едой.

Причин кризиса было несколько. Во-первых, это нехватка денежной массы, ведь в то время деньги были привязаны к конкретному золотому запасу каждой страны, а не обеспечивались ее авторитетом, как сегодня. В то же время производство росло, появлялись новые виды товаров (прежде всего автомобили, самолеты, радио и др.), количество их увеличивалось, и в результате возникла сильная дефляция – падение цен, которое повлекло за собой финансовую нестабильность, банкротство предприятий. «Кризис перепроизводства» был спровоцирован и тем, что инвестиции в производство осуществлялись сверх реальной необходимости. Параллельно стремительный прирост населения перестал «компенсироваться», как в прошлые десятилетия, детской смертностью – медицина развивалась, уровень жизни повышался. В ряде стран импортные товары стоили значительно дешевле, чем аналогичные, произведенные внутри страны. Когда же таможенные пошлины были повышены, это ударило по карману потребителя.

В результате кризиса общий уровень промышленного производства был отброшен на тридцать лет назад, в западных странах появилось в общей сложности около 30 млн. безработных, резко ухудшилось положение фермеров, мелких торговцев, представителей среднего класса, подняли головы разнообразные политические экстремисты. В США закрылись более пяти тысяч банков, акции обесценились на 40 млрд. долларов, выросли инфляция и цены, промышленное производство сократилось в два раза, производство автомобилей – в пять, с 12 млн. число безработных в какой-то момент увеличилось до 15 млн., 5 млн. американских фермеров лишились земли за долги, 7,4 млн. человек умерли от голода.

 

Культура тридцатых

Достижения интеллектуалов Америки все же были впечатляющими и в тяжелые для страны тридцатые годы. В 1935 году выдающийся итальянский физик Энрике Ферми (1901–1954) бомбардировал тяжелые элементы нейтронами. Собственно, он открыл эффект цепной реакции деления ядер урана, что послужило основой для создания атомной бомбы.

Студия «Техниколор» создала первый современный цветной фильм; фотоэлемент стал прибором все более широкого потребления. Маркони производил опыты с ультракороткими волнами, благодаря чему открывалась перспектива общемирового вещания, использования радара и многого, многого другого. Агентство «Ассошиэйтед Пресс» начало передавать фотографии по кабелю, и вскоре такие журналы, как «Лайф» и «Лук», приобрели современный вид, характеризуемый высококачественными фотографиями. На улицах начали продавать странные алюминиевые банки с жидкостями – такие, из которых сегодня пьет весь мир. На шоссе появились грузовики-дома, первые же трейлеры резко увеличили мобильность населения, которое и так уже не представляло себе жизни без фордовских моделей.

Журнал «Лайф», 1934

Культурный подъем, тем не менее, не мог ослабить социального напряжения. Тридцатые годы были временем общественного разделения, временем бурь. Средний доход американца равнялся полутора тысячам долларов в год. И распределение материальных благ было очень неровным. Глава голливудской компании «МГМ» Л. Майер получал в год более миллиона долларов дохода, а 98 % американских семей жили на бюджет менее пяти тысяч долларов в год. Ведущие культурные и политические силы ориентировались на мегаполис Нью-Йорк, великий Нью-Йорк, финансовую, экономическую, культурную и даже сельскохозяйственную столицу страны. К этому времени город представлял собой, как выразился один ценитель американской истории, не «плавильный тигель», а «кипящий котел» страны, главные ворота ее иммиграционного потока. Существует даже поговорка, что в Нью-Йорке больше ирландцев, чем в Дублине, больше итальянцев, чем в Риме, больше греков, чем в Афинах. Национальные меньшинства, особенно евреи и католики, имели свои организации и представляли собой силу национального значения.

Между тем громкий успех журнала «Вэнити Фэйр» вдохновил издателей и возбудил у читателей неистощимый интерес. Множество талантов обратились к журналистскому творчеству. Немалое их число пришло в «Нью-Йоркер». Ум и компетентность эссеистов этого и подобных журналов не вызывали сомнений. Хорош был возглавляемый Менкеном журнал «Американский Меркурий» с его иронией, остроумием и сарказмом. То были журналы для верхнего и среднего класса, При дороговизне книг многие издательства публиковали популярные рассказы в тонких книжках. В конце же года составлялся сборник лучших рассказов. Такие издания стояли на полках едва ли не всех американских домов. Знамениты были короткие рассказы Катерины Менсфилд. Генри Джеймс, как и многие американцы, любил читать детективные истории.

Обложка книги Раймонда Чандлера

Американцы всегда любили биографии. Существовало два типа таких сочинений. Так, Литтон Стрейчи (1880–1932, член позитивистского «кружка Блумберга») был автором относительно кратких биографических работ. Классическими считались биографии «знаменитых деятелей викторианской эпохи», но написаны они были в стиле 1890-х годов. Резко отличались от них «психографии» Гамалиэля Бредфорда (1860–1932) и Э. Бентли, пытавшихся дать психологический портрет героя, обращавших много внимания на обстоятельства его жизни в детстве и юности, Эпоха любила нравоучительные жизнеописания. Но еще более она любила детективные истории, новеллы о великих сыщиках и описания страшных преступлений. Вначале солидные американцы стеснялись своего пристрастия, но со временем детектив-триллер завоевал Америку. Сюжетная канва в этих повествованиях была примерно одинакова, но публику мрачные расследования только увлекали. Факт, что детективные истории – нужно сказать, что тон в этом жанре задавали английские писательницы, – покупали образованные американцы. Неутомимыми «поглотителями» книг этого жанра были президенты Вильсон и Франклин Рузвельт, мыслитель Бертран Рассел (1872–1970), латиноамериканские писатели Хорхе Луис Борхес (1899–1986) и Пабло Неруда (1904–1973). Разум и право во всех сюжетах неизменно побеждали, и это удовлетворяло читателей.

Популярный жанр вел свою историю от произведений Эдгара Аллана По. Наряду с «высокими» детективами публиковались менее прихотливо написанные шпионские истории. Однако вкусы и моды времени запечатлены в этих историях навечно. Классиками такой литературы в эти годы стали Раймонд Чандлер, Дэшиэл Хаммет и Дороти Сэйерс.

Черная Америка прославилась не только в джазе. Афроамериканка Жозефина Бейкер привела в восторг Париж своими «дикими и примитивными» танцами. Сами американцы уже – в своей массе – освоили ван-степ, ту-степ и фокстрот. Теперь американский джаз слушал весь мир. «Заражение» им было повсеместным, джаз был даже не модой – оказалось, он пришел навсегда. Знаменитые исполнители становились суперзвездами, Правда, теорию и историю джаза еще предстояло создать.

В классе «современные танцы» после Айседоры Дункан придуманный ею свободный танцевальный жанр развивали многочисленные поклонники, такие как Мэри Вигман. Многочисленные песни Берлина и Чарльза Ива лились на улицу. Между прочим, помимо популярной музыки, Ив был автором пяти симфоний.

Юджин О'Нил

В Нью-Йорке в 1930-е годы были успешными «Театр Гилд» и «Провинстаун Плейхауз». В бродвейских театрах мрачный драматург Юджин О'Нил (1888–1953) возглавлял труппу, которая включала в себя Максвелла Андерсона, Шервуда Андерсона, Бермана, Сидни Ховарда, Торнтона Уайлдера, Клер Бут, Лилиан Хелман. Все они работали «по системе Станиславского», в основе которой лежали спонтанность и естественность, отдавая должное русской сцене. Старшее поколение не могло расстаться с Шекспиром, но его пьесы часто сильно осовременивались. Много говорили о «Гамлете в одежде 1930-х годов», с телефоном на столе короля и его приказами связаться с друзьями. Но Шекспир давал возможность обсуждения и вечных вопросов.

Все же театр явно отступал перед кино, а вот его аудитория становилась без преувеличения многомиллионной. Американцы приобрели твердую привычку ходить в кино минимум один раз в неделю. Разделялись комедия, драма и «пышные фильмы». Кино порождало звезд, которых знала вся страна. Эти герои масс становились предметом подражания и подлинных культов. Чарли Чаплин (1889–1977) показывал сатиру посредством фарса. Мэри Пикфорд (1892–1979) и Дуглас Фэрбенкс (1883–1939) стали предметами невиданного обожания как воплощение верных влюбленных, способных на героические подвиги, Вестерны (фильмы о Диком Западе, его обитателях, ковбоях, стрелках и индейцах) выделились в отдельную жанровую категорию. Но при этом неожиданную в таком контексте популярность приобрела экранизация «Профессора Унрата» по Генриху Манну (реж. Д. Штернберг, 1930 год).

Одно из ответвлений джаза, сложившееся на рубеже 1920– 1930-х годов, получило название «свинг» благодаря пульсации, отклонениям ритма, неустойчивому равновесию композиции. Свинг стал музыкой десятилетия благодаря таким музыкантам, как кларнетист Бенни Гудмен, Фокстрот уступил место более вибрирующим ритмам, за ноты брался Гленн Миллер и вся новая плеяда раскованных импровизаторов. Подешевевшие патефоны и пластинки внесли новую музыку во все городские дворы, в растущие зеленые пригороды.

Тридцатые годы были, как уже говорилось, посвящены радио. Девятьсот радиостанций покрывали эфир всей страны, люди льнули к радиоприемникам – это был ежедневный ритуал. Отдельные передачи слушало до тридцати миллионов американцев. Впервые реклама приобрела общенациональные масштабы. Средства массовой коммуникации сближали удаленные районы страны, создавали то, что сейчас назвали бы «общим менталитетом», давали новые возможности и политическим силам, нуждающимся в опоре на массы. Именно поэтому общенациональные президентские выборы 1936 года должны были выразить отношение страны к деятельности президента Рузвельта в условиях новых возможностей для массовых организаций.

Повторим, что ни книги, ни радио не могли сравниться по популярности с кино. 85 миллионов американцев ходили в кино хотя бы раз в неделю; представим себе, какие цифры обозначали число посещавших кинематограф хотя бы в два раза чаще. В стране было семнадцать тысяч кинотеатров – в три раза больше, чем магазинов. И в каждом из них в год показывалось от ста до четырехсот фильмов. «Поколение депрессии» жаждало ухода в мир грез или триллеров только что обосновавшегося в Америке Альфреда Хичкока (1899–1980). До телевидения было еще далеко, и кино не имело конкурентов – собственно, оно заслужило название «национального наркотика номер один». Невозможно переоценить влияние кино между 1931 и 1945 годами.

 

Инаугурация

Обозреватель Артур Крок сравнил атмосферу в американской политической столице (напомним, что таковой считается Вашингтон, в отличие от экономической – Нью-Йорка) в день инаугурации 1933 года с настроением в городе, осажденном врагами. Перед Капитолием собралась толпа в сто тысяч человек. Генерал Макартур ожидал беспорядков, На стратегических высотах были установлены пулеметы.

Собственно, такие ожидания не были ни паническими, ни беспочвенными. Пятнадцать миллионов безработных стояли в очередях за бесплатной едой, седьмая часть населения жила за счет благотворительности, Четыре с половиной тысячи банков в стране закрылись, половина сборочных линий автомобильных заводов остановилась. На Великих озерах, вчера кишевших торговыми судами, замерло всякое движение, Задуты печи, закрыты шахты, ржавеет железнодорожное полотно. И стало исчезать то, на чем всегда стояла Америка, – ее упрямая вера в реализацию мечты.

Джон Дос Пассос

Нужно было что-то делать, и прежде всего – призывать на помощь смелых интеллектуалов, обладавших знаниями и широтой мышления, Главным источником рекрутирования ярких академических личностей для реконструкции страны стал Колумбийский университет, расположенный в самом центре Манхэттена. Смелые умы возникли в самых разных сферах. Профессор Моли был специалистом по уголовному праву, Рекс Тагвел – экспертом по сельскому хозяйству. Адольф Берль изучал изменения в экономической системе страны. Лучшие люди Америки дебатировали вопрос, каким должно быть политическое устройство государства. Левые идеи набирали силу и популярность, особенно среди интеллигенции.

Даже социализм казался многим приемлемым паллиативом. Как говорил по этому поводу писатель Джон Дос Пассос, если уж пить, то что-нибудь крепче пива. И с ним в симпатиях к коммунизму были солидарны лучшие авторы Америки – Шервуд Андерсон, Эрскин Колдуэлл, Линкольн Стеффенс, Эптон Синклер, Малькольм Коули, Гренвилл Хикс, Клифтон Фейдмен. Эдмунд Уилсон считал коммунистическую Россию моральной вершиной мира, где свет никогда не иссякает. Уильям Аллен Уайт назвал СССР самым интересным местом на планете. Стандартным стало сравнение американского хаоса с русским порядком. Уильям Роджерс, заставлявший Америку задумываться при помощи смеха, предлагал поразмышлять о том, что «эти подлецы» в России осуществили несколько хороших идей. Самой хорошей из них была та, что каждый в стране имел работу.

Система, основанная на выколачивании прибыли, мертва. Журнал «Новый курс» вопрошал, почему же именно русским история предоставила всю интересную работу по переустройству мира. В России еще не читали Скотта Фитцджеральда, а он уже читал Маркса и сделал для себя вывод о том, что для осуществления справедливой социальной революции необходимо работать в рядах коммунистической партии.

Инаугурация Франклина Делано Рузвельта

В эпоху гигантского социального смятения Франклин Делано Рузвельт проявил самое высокое человеческое качество – солидарное сочувствие к обиженным и оскорбленным. Рузвельт провозгласил своим символом веры то, что правительства имеют право ошибаться, также и президенты могут делать ошибки, но есть справедливость, о которой говорил бессмертный Цанте – это Божья справедливость, которая взвешивает грехи хладнокровных и грехи людей с горячей кровью на разных весах. Лучше допускаемые время от времени ошибки правительства, которое живет в духе милосердия, чем постоянная индифферентность правительства, замерзшего во льду собственного безразличия, считал национальный лидер. Франклин Рузвельт восстал против механической интерпретации демократии, против идентификации прогресса с техническими новшествами, против восприятия гуманизма как непрактичной догмы. Поставив нужды человека выше эффективности и любых материальных достижений, воззвав к состраданию, Рузвельт со временем был признан величайшим американским президентом двадцатого века.

Серым мартовским днем, без пальто и шляпы, Франклин Рузвельт, расправив свои широкие плечи, положил руку на семейную, трехсотлетнего возраста Библию и обратился к Верховному судье Чарльзу Эвансу Хьюзу Библия была открыта на тринадцатой главе первого послания апостола Павла коринфянам: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто» (1-е Кор.: 13, 1–2).

Далее Рузвельт произнес слова, которых ждали все. Он говорил, что наступило время сказать правду, всю правду открыто и смело. Нет никакой необходимости избегать честной оценки условий жизни американцев. Увы, дельцы убежали со своих высоких мест в башне национальной цивилизации. Задача для страны – поставить социальные ценности выше, чем денежные доходы. И речь шла не только об этике, не только о словах. Страна требовала действий, действий сейчас, немедленных действий. Великая нация Америки выстоит в этом испытании, как она выносила все прежние, оживет и будет процветающей. Единственное, чего должны бояться граждане США – это самого страха перед трудностями, безымянного, бессмысленного, безотчетного страха, который парализует усилия, необходимые для превращения отхода в наступление. Рузвельт испрашивал у Конгресса самые широкие полномочия, чтобы начать войну с несчастьем Великой депрессии, такие полномочия, как если бы на Америку напал внешний враг.

В далекие 1930-е годы закладывались основы той политической культуры, которая позднее приобрела в американской жизни черты «естественного состояния». В те времена отсутствовали массовые опросы населения, не было крупных социологически ориентированных исследовательских организаций. Политики в определенном смысле блуждали во тьме – заголовки ведущих газет ведь тоже строились на пристрастиях ведущих комментаторов, а не на реально существовавшем «мнении народном». Но пусть и не существовало больших социологических агентств, зато уже ощутима была необходимость в том, чтобы и в политике просчитывать возможные результаты, видеть на несколько шагов вперед.

В эти последние предвоенные годы Америка приобрела черты, которые и ныне, спустя много лет, характеризуют ее прежде других. Страна перешла на пятидневную рабочую неделю. Кино и радио царили в развлечениях. Химия сделала бросок вперед, и с этих пор слова «нейлон» и «синтетические ткани» стали обиходными. Наука ускорила свое движение, что в меньшей степени можно сказать о социальном развитии, да и экономическое благосостояние затормозилось. Безусловно, несмотря на предпринятые в 1933–1936 годах усилия, социальный вопрос в богатейшей стране мира стоял очень остро.

В 1937 году был подписан Акт о справедливых рабочих стандартах: минимум оплаты за час работы – сорок центов; максимальная рабочая неделя – сорок часов; запрет на труд детей моложе шестнадцати лет Предпринимателям был дан срок в восемь лет для достижения этих стандартов.

Что думала о будущем молодежь Америки? Рузвельт призвал в Белый дом делегацию молодежных лидеров. Они сидели в праздничной Восточной комнате, вежливые и отчужденные. Их вопросы были нелицеприятны и прямолинейны: «Ваше мнение об американском Юге, где господствует однопартийная система (демократическая партия была здесь всемогуща)?»; «Почему деньги идут на национальную оборону, а не на социальные нужды?»; «Когда прекратится сегрегация в вооруженных силах?»; «Доллары на орудия и ничего для народа. Где лидерство президента?»…

Рузвельт с немым изумлением уставился на одного из критиков. Он поверил в его искренность и рассказал некую притчу – точнее, придумал эту притчу. В биографии Линкольна, написанной Карлом Сэндбергом, говорил он, президент Линкольн изображен очень печальным человеком. Не потому ли, что он не мог сразу сделать всего, что хотел?

Но ведь и никто не может. Не потому ли, что он вынужден был идти на компромиссы, чтобы сделать хотя бы что-нибудь? Линкольн был одним из тех несчастных людей, которых именуют «политиками», но он был достаточно практичен, чтобы совершить хотя бы что-то из задуманного, а в результате он сделал несколько великих вещей. Может быть, кто-то будет значительно лучшим президентом, чем Линкольн или даже сам Рузвельт. Может быть, такое однажды произойдет. И если лучший будет сидеть за этим столом, он поймет, что так же, как его предшественники, не может получить всего сразу, даже если будет кричать о своих мечтах с крыши Белого дома…

Речь Рузвельта слушали 65 миллионов американцев – 70 % всей возможной аудитории: это рекорд в истории американского радио. В течение ночи в Белый дом пришло более тысячи телеграмм. Почти во всех выражалось одобрение озвученной позиции президента. Дочь Рузвельта Анна писала матери, что она и ее спутники слушали речь отца в поезде и были очень взволнованны: речь была произнесена превосходно, она звучала хорошо и сильно. Хотя Рузвельт в последний момент снял абзац, в котором говорилось о переводе кораблей из Тихого океана в Атлантику, общий тон речи был мобилизующим.

Идеи менее важны, чем факты; опыт учит лучше, чем теории. Рузвельт скептически относился к макросоциальным обобщениям и не любил предвзятых идей. Он считал, что жестко декларируемые истины так или иначе заставляют страдать несогласное меньшинство. Рузвельт любил эксперименты и говорил, что был бы доволен, окажись он прав лишь на шестьдесят процентов. Его революция 1930– 1940-х годов – это огромная серия практических социальных экспериментов, а не список жертв, сложенных к ногам очередного теоретического Молоха. Идея должна работать, а не пожирать своих противников. Новая идея социальной защиты не должна препятствовать индивидуальному самовыражению.

В век идеологического безумия, в десятилетия левого и правого экстремизма для подобной веры в себя требовалось немалое мужество. Рузвельт всегда утверждал, что жизнь богаче и шире любой догмы. Он совершил свою социальную революцию, но не на крови своих жертв, а на пути борьбы с проблемами. Он всегда гордился тем, что никогда не использовал силу. Эмпиризм, а не идеология, был его знаменем. И американцы действительно, пользуясь давней метафорой Джефферсона, проливали чернила там, где другие с такой ужасающей легкостью проливали кровь.

Трудно найти в истории параллель столь быстрому возвышению одного государства – от квазиизоляции до доминирования едва ли не на двух третях земной суши. Разумеется, материальные предпосылки такого броска Америки складывались многими десятилетиями, и первое место страны в индустриальном мире было достигнуто уже в конце XIX века, но реализовать этот потенциал на мировой арене предстояло поколению Франклина Делано Рузвельта.

Именно в его эпоху практика общенациональных выборов начала приближаться к современным чертам. Разумеется, тогда еще не было компьютеров, статистической динамики, научных и квазинаучных методов социологии. В тот год даже жрецы прогнозов не осмеливались выразить свое суждение. Безработица продолжала быть массовой – еще семь миллионов американцев не могли найти работы. Но страна отрешилась от дурмана безнадежности, ощутила свое движение, начала мечтать о будущем. В этом смысле главное значение «Нового курса» для американского народа заключается не в вышеприведенных цифрах, а в начале изменения отношений между людьми. Биржа перестала быть единственным барометром жизни нации, люди начали ценить сочувствие, солидарность, осмысленные коллективные действия.

Контрольные вопросы

1. Охарактеризуйте экономический кризис и его социальные следствия.

2. Какие художественно-эстетические и технические достижения характеризовали культуру Америки периода Великой депрессии?

3. Начало каким трансформациям ценностных параметров общественного сознания было положено с приходом в Белый дом Франклина Рузвельта?

 

1930-е годы и искусство

Братоубийственная Первая мировая война привела к концу культурного доминирования Европы на Западе. Исход интеллектуалов с европейского континента в Америку в 1930-е годы был главным симптомом культурного смещения. Так, величайший ученый XX века Альберт Эйнштейн прибыл в США в 1933 году, а за ним последовали, например, такие музыканты, как Бела Барток, Игорь Стравинский, Ганс Гофман. В результате Соединенные Штаты оказались в авангарде развития художественной мысли. Как мы говорили, уже с конца XIX века здесь развивалась оригинальная архитектурная традиция, возглавляемая Фрэнком Ллойдом Райтом и приведшая к своего рода революции в зодчестве XX столетия. Но только после Второй мировой войны Нью-Йорк «заместил» Париж в качестве столицы нового искусства Запада.

Здесь поселились представители знаменитого немецкого архитектурно-художественного объединения «Баухауз» Макс Бекман, Джордж Грош, Гропиус, Макс фон дер Роэ, Людвиг Хидешейер, Ласло Мохоли-Надь. Они создали Институт дизайна в Чикаго. Лучшие художники и скульпторы своего поколения – Фернан Леже, Пит Мондриан, Наум Габо, Макс Эрнст, Сальвадор Дали, Марк Шагал – работали на упрочение позиций американского национального искусства.

Мондриан, Леже и художники «Баухауза» сделали Нью-Йорк безусловной культурной столицей мира. Их «подпирали» сюрреалисты Эрнст, Дали, Андре Бретон, Марсель Дюшан. В Париже сюрреалисты и абстракционисты враждовали, но в Америке они пришли к консенсусу. Их основными американскими меценатами стали Артур Гартфильд Дав и Джо О'Киф – подлинные герои нового американского искусства.

 

Новая война

Японцы, напав в декабре 1941 года на Перл-Харбор, ошеломили американцев своей мобильностью, упорством, технической оснащенностью. Своих собственных солдат они не жалели. К концу декабря 1941 года японские десантные силы приблизились к коралловому атоллу Уэйк, находящемуся на пути клиперов с Гавайских островов к Филиппинам. После кровопролитного боя они взяли в плен примерно полторы тысячи американцев. 15–16 декабря пали два британских протектората – Саравак и Бруней; 18 декабря под прикрытием дыма от горящих нефтехранилищ японцы форсировали проливы и ворвались в Гонконг. Между 23 и 25 декабря японские части высадили десант в Лусоне, бомбардировали Рангун в Бирме, продвигались на голландском Борнео.

В США крепли совсем иные настроения, чем раньше. Супруга президента, Элеонора Рузвельт, записывала, что, возможно, в каком-то высшем смысле для становления национального характера было и неплохо то, что страна училась смотреть в лицо несчастьям. Ведь жители США прежде были столь оптимистичны и даже почти высокомерны в своем ожидании постоянных успехов. Теперь же они оказались вынуждены найти в себе мужество встречать поражения и сражаться, несмотря на них, до победы. Твердость национальной воли, подчеркивала госпожа Рузвельт, есть одно из сильных качеств американцев.

Согласно планам президента, США уже в 1942 году должны были выпустить 60 тысяч самолетов (среди них 45 тысяч боевых), а в 1943 году довести общее число собираемых на конвейерах железных птиц до 12 5 тысяч, Соответственно, число танков – 25 тысяч, для 1943 года – 75 тысяч. Тоннаж спускаемого со стапелей флота должен был равняться в 1942 году шести миллионам тонн, а в 1943 году – десяти. Военного строительства в таких масштабах мировая история не знала ни до, ни после.

Без культурного населения строительство в таких масштабах было невозможно. Стране более всего были необходимы знающие инженеры, представители технической мысли. И они вышли вперед, делая одно судно за несколько дней и восстановив флот, погибший в Перл-Харборе, за несколько месяцев. Рузвельт заключил одну из своих речей словами, что в Берлине, Риме и Токио – столицах фашистских государств – американцев изображали нацией слабых людей и плейбоев. Пусть бы враги сказали это генералу Макартуру и его людям. Пусть бы они сказали это пилотам «летающих крепостей» – боингов В-29. Пусть бы они сказали это морской пехоте…

Бомбардировка Перл-Харбора

Пафос защиты отечества, свободы и человеколюбия могли выразить лишь люди подлинной культуры, такие как журналист Теодор Уайт, настоящий «свидетель века»: он был с американским контингентом в Китае, с Джорджем Кеннаном в Москве, с Джоном Кеннеди в океанских просторах.

Между тем война требовала мобилизации сил. В апреле 1942 года был введен рацион, состоящий из основных продуктов питания, и установлен контроль над ценами – без него богатые могли бы просто скупать дефицитные товары, а потом спекулировать ими. 31 октября 1942 года правительство установило норму кофе – одна чашка в день каждому американцу старше пятнадцати лет (среднее потребление прежде составляло три чашки – любимый восемьюдесятью миллионами американцев напиток стал частью американской жизни с семнадцатого века), Была создана целая система: каждый гражданин получил книжку с сорока восемью купонами, которые можно было израсходовать в течение месяца в любой комбинации на мясо, масло, овощи, сахар, обувь. Продавец собирал купоны и делал очередные заказы на рационируемые товары и продукты.

 

Военное время

Еще не наступило время массового распространения телевидения, и американцы много читали. Такие ставшие классическими для историка книги, как «Берлинский дневник» Уильяма Ширера, читались самой широкой аудиторией.

Война вносила глубокие изменения в американское общество. Начиная с 1940 года, более семи миллионов американцев переехали из глубинки в индустриальные центры, и к концу войны их численность выросла до пятнадцати миллионов. Промышленность почти удвоилась. По сути, это была уже другая Америка. Смещение населения происходило с Востока на Запад, с Севера на Юг. Бурно росла Калифорния, увеличилось более чем на треть население Орегона и Вашингтона – в этих трех штатах производилась половина военных судов и половина самолетов.

Одновременно шел процесс переезда фермеров в города. Шесть миллионов белых и чернокожих американцев двинулись с Юга на Север, Все это вместе взятое означало окончание Великой депрессии и колоссальное переустройство американского общества. После десятилетия половинчатых улучшений результаты радикальных реформ выглядели как манна небесная, излечившая базовое нездоровье экономики страны.

Летом 1942 года на базе детского лагеря в лесу штата Мериленд, примерно в ста километрах от Вашингтона, был оборудован комплекс летней резиденции президента. Рузвельт назвал его Шангрила, по имени сказочной страны, созданной Дж. Хилтоном в романе «Утерянный горизонт». Позднее Шангрила переименована президентом Эйзенхауэром в Кемп-Дэвид.

В начале 1943 года кандидат от республиканской партии в президенты У. Уилки опубликовал книгу «Единый мир», в которой призывал создать Совет Объединенных Наций – единый совет по выработке единой военной стратегии, все члены которого несли бы определенное бремя ответственности. В течение двух месяцев в США был продан миллион экземпляров этой книги. Наступило время, когда приветствовались самые смелые предложения. К примеру, известный газетный магнат – полковник Маккормик – выдвинул план, согласно которому Шотландия, Уэльс и все британские доминионы должны стать американскими штатами.

Второго декабря 1942 года физики лаборатории Чикагского университета осуществили первую в мире управляемую ядерную реакцию. Это стало возможным благодаря приезду в Америку в 1930-е годы таких титанов науки, как Альберт Эйнштейн. Американскую литературу догнала американская наука, и с этого времени поток Нобелевских премий устремился преимущественно за Атлантический океан.

Страна росла, как живое существо. За три года военной подготовки длина ремня в талии у солдата американской армии уменьшилась в среднем на четыре дюйма, в то время как объем грудной клетки увеличился на дюйм, а вдобавок каждый военный нарастил примерно по пять килограммов мышц. В ходе военного строительства изменилась сама столица страны. К 1943 году население Вашингтона увеличилось по сравнению с 1940 годом вдвое, почти все горожане носили униформу, бензин было невозможно достать, квартирная плата выросла многократно.

Альберт Эйнштейн

Удивительно при этом, что благосостояние граждан возросло. К лету 1943 года министерство финансов США определило, что за годы войны американцы отложили в банках наличными и в облигациях семьдесят миллиардов долларов. Напомним, что СССР получил помощь по ленд-лизу (программе, согласно которой США, в основном безвозмездно, снабжали союзников боеприпасами, продуктами и проч. во время Второй мировой войны) в размере одиннадцати миллиардов долларов – то есть в семь раз меньше.

Война изменила в Америке едва ли не все области жизни. В частности, она привела к росту централизации в правительственном аппарате, Эпоха требовала единоначалия. Военное производство США в 1943 году превысило показатели годичной давности на 83 %. В октябре 1943 года Рузвельт представил Конгрессу программу помощи возвращающимся с фронта военнослужащим. В ней значился пункт об образовании – так называемый «Билль о правах солдата», который впоследствии позволил миллионам простых американцев получить прежде практически недоступное высшее образование, да еще и в лучших университетах, что, в конечном счете, изменило лицо Америки.

«Билль о правах солдата» давал возвращавшимся с фронта на протяжении года по двадцать долларов в неделю, гарантированный заем до двух тысяч долларов, полтысячи долларов в год на обучение. Следует иметь в виду для сравнения, что средняя зарплата в 1940 году равнялась тысяче долларов в год. Таким образом, государство выделяло на образование бывших солдат 14 млрд. долларов – и такое законодательство, дававшее шанс бедным, возможно, как ничто другое, изменило социальную стратификацию Соединенных Штатов. Университеты страны резко расширили свои кампусы, дети из малообеспеченных семей получили возможность овладеть профессиями, прежде доступными лишь состоятельным людям. На срок от одного года до четырех давалась гарантия от безработицы, специальные кредиты, особые права на лечение.

При этом не надо забывать, что за годы войны еженедельная заработная плата выросла в США вдвое, с 24,2 долларов до 44, 39 долларов за 48-часовую рабочую неделю. Помимо того, рабочая неделя скоро стала 40-часовой. Американский народ накопил за годы войны 136,4 млрд, долларов.

Тем временем индустриальные центры страны практически полностью перешли на военное производство, поток техники двигался через океан к южным портам Англии. Транспорты охранял теперь самый большой в мире флот – девятьсот военно-морских кораблей, включая девять линейных, двадцать три тяжелых крейсера, сто четыре эсминца.

Летом 1944 года Рузвельт удовлетворенно отметил, что Америка теперь производит сто тысяч самолетов в год и продолжает наращивать производство, продолжает бить все рекорды. Между 1941 и 1945 годами промышленное производство в США выросло на 90 %. И это на фоне экономических лишений в остальном мире. Повторим: росла не только мощь США, но и благосостояние народа. Доход на душу населения увеличился с 1 тысячи долларов в год в 1940 году до 1300 долларов в год четырьмя годами позже. В США никогда не было столько занятых рабочих рук, Безработица, остававшаяся наследием Великой депрессии, «рассосалась», Американский капитализм решил проблемы, над которыми безуспешно бился на протяжении предвоенного десятилетия. На внутреннем фронте царило своего рода «социальное перемирие» – численность забастовок упала до одной трети довоенного периода.

С. Уэллес в книге «Время решений» предлагал предоставить руководство ООН Исполнительному совету из одиннадцати членов, среди которых только США, СССР, Англия и Китай явятся постоянными. Обязательными станут соглашения, принятые единогласно членами «большой четверки», «Время решений» признали лучшей книгой месяца в августе 1944 года, в стране этот политический трактат был продан тиражом полмиллиона экземпляров. Дело защиты вильсоновской идеи о выходе США в океан мировой политики, о создании всемирной организации взяли на себя известные американские историки и политологи – Д. Перкинс, Д. Флеминг, Дж. Шотвел. Высоко ценя их поддержку, Ф. Рузвельт писал в эти дни 1944 года: «Почти все интеллектуалы сейчас с нами».

Нам важно отметить массовое стремление в США найти американо-советское согласие и на нем построить послевоенный мир. У. Липпман в книге «Военные цели США» указывал, что будущий мир станет вращаться по «трем орбитам» – атлантической, русской и китайской. Задача Вашингтона – построение прочных рабочих отношений с Москвой.

К окончанию Второй мировой войны флот Соединенных Штатов, как хвалился, выступая по национальному радио, адмирал Леги, был более могущественным, чем два любых других военно-морских флота, вместе взятых. Америка владела лучшим в мире образом экипированными наземными силами, в ее руках находился секрет самого устрашающего оружия – ядерного. Словом, в дипломатической игре Америке шли хорошие карты.

Надо сказать, что никто до Рузвельта не играл такой роли на политическом небосклоне в стране и мире. Даже спустя более двадцати лет после его смерти журналист Хью Сайди писал об одном из собраний в Белом доме, имевшем место в феврале 1967 года, что Франклин Рузвельт все еще владел Вашингтоном. Об этом красноречиво свидетельствовали выражения лиц тех, кто в тот день находился в Восточной комнате Белого дома. Идеи Рузвельта доминировали. Его люди выдержали испытание временем. Функционирующее правительство являлось его созданием, Это влияние сказывалось самыми разнообразными способами. Уильям Лейхтенберг писал, что три первых послевоенных президента – Трумэн, Эйзенхауэр и Джонсон – были политиками, чьи карьеры обеспечил Рузвельт, а карьера четвертого, Кеннеди, началась с выдвижения Рузвельтом его отца на высокий государственный пост.

 

Культурный процесс

Война произвела в Америке огромные перемены, резко сказавшись на национальной культуре. Прежде всего она дала ускорение эгалитаризму (идея уравнения развития и функционирования всех обществ, всех государств). Традиционные критерии исчезли. Богатство, классовая принадлежность, возраст, раса, пол – теперь все эти знаки социальных отличий не срабатывали автоматически. Историк Макгрегор Берне объяснял это тем, что все тела на поле боя равны. Даже ученые утратили свой исключительный социальный статус, получив прозвище «яйцеголовые». Полагаем, что дело было не только в годах войны – произошло завершение процессов, длившихся почти полстолетия. Все символы, от флага до креста, потеряли свою исключительную значимость. Многое изменилось и в каждодневной жизни: заранее подготовленные дома, замороженная пища, дизельные моторы… Даже такие обстоятельства, как крекинг нефти или действие радара, сказывались в каждодневной жизни. Развитие технологий находилось в состоянии бума.

Внутри страны война дала работу и деньги – дополнительные 300 млн. долларов в кошельки американцев уже в первые недели. А в конце войны подсчитали: американское население заработало на ней 245 млрд. долларов. Это больше, чем сумма всех бюджетов США со времени создания страны. Восьмимиллионная армия безработных рассосалась, Число работающих американцев увеличилось с 45 до 66 миллионов человек (пять миллионов из них – женщины). Повторим, Америка была единственной страной мира, которая за годы Второй мировой войны увеличила – и значительно – свое благосостояние.

А промышленность производила бесконечный ряд соблазнов. Все основные автомобильные фирмы выпустили новые модели.

Поль Робсон

Алек Гиннес блистал во всех голливудских фильмах, начиная с ленты «Добрые сердца и коронеты» (1947). В отделах мужской одежды появились рубашки, которые не нужно было гладить. В книжных магазинах продавали антиутопию «1984» Джорджа Оруэлла (1903–1950). Певец, актер, юрист, общественный деятель, борец за права афроамериканцев Поль Робсон (1898–1976) пел с новых пластинок скоростью 33,5 оборота в минуту. Вскоре появятся черно-белые «Полароиды», Американцы жевали чуингам, женщины постоянно подкручивали свои кудри. Для семейных просмотров подходили военные фильмы типа «Пески Иводзимы». Появилось выражение «тинэйджер», Число «одновременно популярных» песен увеличилось в десять раз.

Америка окончательно рассталась с изоляционизмом и стала частью мирового сообщества, тем самым встав на путь расширения и своего собственного культурного влияния. Внутри страны повсеместно звучали музыкальные автоматы. Родители дарили школам машины красного цвета. Вокруг все говорили об Организации Объединенных Наций, за создание которой в марте 1944 года выступали 68 % населения. За право разместить у себя ООН соревновались с Нью-Йорком Филадельфия, Атлантик-Сити, Чикаго, Сан-Франциско и маленький городок Блэк-Хилл в штате Дакота. А один из маленьких городков Коннектикута – Гринвич – проголосовал за то, чтобы ни при каких обстоятельствах не принимать ООН на своей земле. Меж тем в ООН «стучалось» 51 государство.

Женское движение во второй половине 1940-х годов еще не добилось подлинного равноправия с мужским. Преобладало мнение, что у женщин нет своей точки зрения на большинство глобальных событий. Общество предписывало женщинам «скромность и мягкость». Самые большие споры шли по поводу длины юбок; сошлись на том, что предпочтительнее всех стандарт ННК – «немного ниже колен». Но в 1946–1947 годах и в этой области произошел решительный поворот – миллионы женщин сократили длину своих юбок. Настало царство нейлона.

Римский папа сделал кардиналами еще четверых американцев. Но в стране еще не знали, что такое фуршет. В первое президентство Трумэна США только начали привыкать к телевизору. В январе 1948 года в домах американцев было 172 000 телевизоров. Собственно, в телевизионных программах нечего было смотреть, кроме спортивных передач.

Леонард Бернстайн

Самым активным на внутреннем культурном фронте был Голливуд. Продукция его обращена была прежде всего к сражающимся американцам. За годы войны были поставлены 982 фильма. Кинотеатры в США были переполнены. Звездами стали актеры и режиссеры Спенсер Трейси, Роберт Янг, Монти Вулли, Кэтрин Хепберн, Тайрон Пауэр, Бинг Кросби, Дженнифер Джонс, Джоан Фонтейн, Джейн Рассел, Гэри Купер, Ингрид Бергман, Альфред Хичкок. Многие из «поколения свинга» пошли на войну. Звезды Голливуда – Джимми Стюарт и Кларк Гейбл, как и композитор Гленн Миллер, отправились в авиацию. Дуглас Фэрбенкс, Генри Фонда, Дэвид Найвен записались в пехоту. Шоу комика Боба Хоупа поднимали боевой дух солдат близ поля битвы.

Радио разносило новые хиты, такие как «Белое Рождество», «Ты мой солнечный свет», мелодии Леонарда Бернстайна, песни Фрэнка Синатры, которого звали не иначе, как просто «Голос». По всем опросам радио было главным национальным развлечением. Однако очевидным было и то, что американцы стали заметно больше читать. «Пентагон» превратился в самое большое в мире издательство – 60 млн. издаваемых книг и газет. Зазвучали имена новых авторов: Марион Харгроув, Илка Чейз, Уильям Уайт, Джон Херси.

Но более всего американцы покупали журналы – для них наступило золотое время. Все издания такого рода, особенно те, что были предназначены женщинам, увеличили свои тиражи. Тогда и появились «Гламур», «Семнадцать», «Мадемуазель» – чтобы с тех пор не оставлять своих позиций в общественно-культурной жизни страны.

Возвращаясь с полей битв, писатели-участники войны создали впечатляющую панораму мировой бойни, а историки сумели осветить главные сражения. Но еще раз подчеркнем, что особенное значение имел тот факт, что молодые солдаты – участники боев – благодаря благоприятствующему законодательству получили возможность, прежде немыслимую, поступить в лучшие университеты страны. Это несколько смягчило классовое противостояние, внесло демократизм в культурный процесс Америки.

Сразу после войны вышли книги, подобные «Всей королевской рати» Роберта Пенна Уоррена (1905–1989), соединяющие реализм с критикой антидемократических сил. Поэты, подобные Роберту Фросту поставили американскую поэзию на пьедестал, о котором мечтали Эдгар Аллан По и Уолт Уитмен.

Контрольные вопросы

1. Какие изменения внесла Вторая мировая война в американское общество?

2. Охарактеризуйте Программу помощи возвращающимся с фронта военнослужащим.

3. Почему Соединенным Штатам удалось в результате войны не только решить проблемы Великой депрессии, но и значительно улучшить свое благосостояние?

4. Охарактеризуйте роль Ф. Рузвельта на политическом небосклоне в стране и в мире.

5. Как соотносятся явление эгалитаризма и национальная культура?

6. Какие явления в художественной культуре характеризуют жизнь американского общества в военный и послевоенный периоды?

 

Стоит сразу же обозначить тот социальный фон, на котором в США происходили внешнеполитические процессы со второй половины 1940-х годов. Сам за себя говорит факт, что президент Гарри Трумэн предложил ввести верхний порог цен на жилые дома – цены стремились вверх, и главное лицо государства хотело заморозить их на уровне 10 000 тысяч долларов. В Миннеаполисе некая семья жила в своем автомобиле. Но в Лонг-Айленде молодой архитектор Уильям Левитт уже купил картофельное поле и начал строить баснословно дешевое жилье – семнадцать с половиной тысяч домов в первый прием. Создаваемые им поселки получили название Левиттаунов или Льюиттаунов. Никаких заборов. Постоянный уход за газонами. Стандартный четырехкомнатный дом стоил 7 тысяч долларов. Семья въезжала, а вокруг бульдозеры укладывали асфальт, электрики тянули провода, строители сооружали общий бассейн.

Правда, сам Левитт жил в прекрасном большом доме, построенном в соответствии со старинными архитектурными вкусами… Но он, без сомнения, облагодетельствовал многие десятки тысяч американцев.

 

Гегемон

На выборах 1946 года победила республиканская партия. Ее лидеры оказали Гарри Трумэну (1884–1972) и его окружению самую энергичную поддержку в ориентации правительства на внешнюю экспансию, Особенно влиятельной была роль председателя сенатской комиссии по иностранным делам Артура Ванденберга, ведущего специалиста республиканской партии по внешнеполитическим вопросам. Государственный департамент буквально трепетал перед этим деятелем, который достаточно быстро стал одним из наиболее видных идеологов внешней экспансии.

В конце 1946 года взошла звезда заместителя госсекретаря Дина Ачесона, бывшего сотрудника одной из крупнейших юридических фирм Нью-Йорка, скрытного, замкнутого человека. Он значительно отличался от президента происхождением, воспитанием, образованием, пройдя все ступени, обязательные для представителя традиционной элиты Северо-Востока: школа Гротон, Йельский университет, Гарвардская школа права, стажировка у знаменитых американских юристов Феликса Франкфуртера и Луиса Брендайса. В то время, когда государственные секретари Джеймс Бирнс (занимал эту должность в 1945–1947 годах) и Джордж Маршалл (1947–1949) были заняты встречами министров иностранных дел четырех великих держав, Ачесон фактически стал осуществлять контроль над госдепартаментом. Тесный контакт с президентом укреплял позиции Ачесона, ставшего идейным вождем имперских кругов США с того момента, когда он на заседании Ассоциации гарвардских клубов Бостона в августе 1946 года провозгласил, что моральная, экономическая и военная мощь Соединенных Штатов фундаментально важна для всего мира и что восстановление прочих государств должно происходить в направлении, существенно близком американской системе.

Гарри Трумэн

В 1946 году Трумэн почти полностью избавился от соратников Франклина Делано Рузвельта в Белом доме. Новых лиц в Белом доме объединял ряд общих черт: никто из них не мог полагаться на собственный политический багаж, в политике они были новичками. Стиль работы Трумэна был таков: он не желал видеть четко определенной иерархии среди помощников, советников и консультантов. Его устраивало их «хаотичное» расположение, при котором легче было манипулировать аппаратом Белого дома. Система Трумэна сработала – помощники стремились приблизиться к главе исполнительной власти. Таким способом хозяин Белого дома стремился предотвратить оппозицию своему курсу. Вашингтоном овладели безликие люди, девизом которых были оперативность и эффективность. Что касается философского обрамления курса, то события говорили сами за себя: впервые в собственной и мировой истории Соединенные Штаты в условиях резкого ослабления своих конкурентов осуществляли почти полную гегемонию в капиталистическом мире и надеялись определять ход мировой истории еще долгие годы.

 

Политическая конфронтация

Америка стала самой богатой страной мира за всю историю цивилизации. Она владела 35 млрд. долларов золота из 40 млрд. во всем мире, Структура послевоенных финансов была определена в Бреттон-Вудсе годом ранее (июль 1944).

После окончания Второй мировой войны на политическом горизонте обозначилось противостояние между двумя крупнейшими державами – победившим фашизм СССР и экономически сильнейшими США, Соединенные Штаты ни при каких условиях не согласны были уступить лидерства. К тому же советский строй оказался после победы весьма популярным, что подрывало основы буржуазного общества. Сложились предпосылки для явления, получившего название «холодная война».

Внешнеполитический курс Рузвельта был ориентирован на тесное взаимодействие с СССР, однако после смерти президента его преемники коренным образом изменили свои позиции, оповестив весь мир об опасности «русского доминирования» и «советской угрозы», в первую очередь в Европе. Противостояние обозначилось по всем направлениям – в идеологии, в стремлении вырваться вперед в гонке вооружений, в экономических показателях, даже в спорте.

На политической вершине страны лишь Элеонора Рузвельт требовала предпринять усилия по решению межгосударственных проблем непосредственно с Иосифом Сталиным. В ответе на письмо вдовы Франклина Делано Рузвельта Трумэн писал, что американский образ жизни не сможет сохраниться и доминировать, если другие народы, которые стремятся следовать этому образу жизни во всем мире, не будут иметь гарантию успеха. Чтобы обеспечить подобную гарантию, США не должны позволять силам дезинтеграции находиться без присмотра, Речь шла о «государственном присмотре» за приобретенной американцами зоной влияния, а она выходила на новые рубежи в Европе и Азии.

Гарднер Кокс. Портрет Дина Ачесона

Некоторые осмотрительные сенаторы пытались избежать перехода США к глобальной конфронтации. Их надежды и сомнения видны, в частности, из следующего диалога сенатора А. Смита (Нью-Джерси) и заместителя госсекретаря Ачесона во время слушаний в комиссии по иностранным делам сената США. Сенатор спросил, может ли программа помощи Греции и Турции оказать давление на Россию, чтобы последняя пришла за стол переговоров и разрешила некоторые из противоречий. Ачесон ответил, что было бы ошибкой верить в то, что можно в любое время сесть рядом с русскими и разрешить проблемы, Ачесон считал, что для этого потребуется длительный период, на протяжении которого Америка должна все время указывать русским, что хорошо сознает, в чем состоят ее интересы, твердо охранять их и быть абсолютно готовой предпринять необходимые действия. Лишь в этом случае, подчеркивал Ачесон, решение вопросов будет возможно. Тогда сенатор Смит спросил, планируется ли какая-либо ранняя фаза разрешения спорных вопросов. Ачесон заявил, что с русскими невозможно вести переговоры.

Основа взглядов Ачесона была достаточно проста. С его точки зрения, конфликт в Европе между «странами оси» (фашистские Германия, Италия, Япония; «ось» обозначалась как «Рим – Берлин – Токио») и антигитлеровской коалицией получил название Второй мировой войны незаслуженно, Война 1939–1945 годов была лишь второй фазой европейской «гражданской войны» 19И—1945 годов, последовавшей за перемирием 1918–1939 годов. Этот постулат лежит в основе всей его схемы. Между странами, участвовавшими в «гражданской войне», не существовало качественного различия, поэтому вопрос об «агрессоре» не представляется принципиальным и отпадает необходимость осуждения второй германской агрессии в XX веке. Неравные потери участников антигитлеровской коалиции несущественны и не дают оснований для претензий на компенсацию; создание преграды против новой германской агрессии – надуманный вопрос; между жертвами нападения и нападавшими нет принципиального различия – все они жертвы европейской «гражданской войны».

При таком подходе значение связей с СССР низводилось до нуля, совместные жертвы 1941–1945 годов теряли значение, само упоминание о них выглядело излишней сентиментальностью. Зато экспансия США истолковывалась как преграда на пути еще одной «гражданской войны» в Европе. Таким было «обоснование» глобальной экспансии США. Американский сенат одобрил программу Трумэна 67 голосами против 23; палата представителей – 287 голосов «за» и 107 – «против». В 1947 году президент Трумэн подписал целый ряд законов, касающихся вопроса государственной безопасности. Было создано Центральное разведывательное управление (ЦРУ). «Холодная война» началась.

Внутри страны благодаря маккартизму (внутренняя и внешняя политика, направленная на нагнетание ощущений «советской угрозы») создался климат, при котором выступать против «холодной войны» стало попросту невозможно. И для американских политиков оказалось немыслимым ограничивать «жизненно важные интересы» США узкими рамками Западного полушария. Идея американской ответственности за весь мир и повсеместного распространения национальных интересов США завладела сознанием, по крайней мере большинства представителей правящего класса.

Лишь опираясь на внутреннее гражданское согласие, американское руководство могло планировать те или иные международные комбинации, обеспечивающие укрепление мощи Америки. В рассматриваемый период еще только зарождалась ревизионистская историческая литература (Уильям Уильяме, 1961), которая обрела убедительность и влияние через десять лет, порождая сомнения в верности курса конфронтации с СССР.

 

«Молчаливое поколение»

В конце 1940-х годов появилось новое поколение нью-йоркских художников: Джексон Поллок, Эд Рейнхардт, Роберт Мазервелл, Адольф Готлиб, Марк Ротко и другие. Художники придерживались разных направлений, их характеризовала спонтанность и отсутствие эстетической программы. Художники не выдвигали манифестов. Центральной по важности фигурой стал Ганс Гофман, по-своему наследовавший Василию Кандинскому. Рядом с ним стоял армянский художник Арчил Горький – своеобразное связующее звено между европейской и американской живописью, возможно, последний сюрреалист (так называлось это художественное направление).

Роль лидирующего абстрактного экспрессиониста взял на себя меланхоличный и отчаявшийся Джексон Поллок, фигура во многом типично американская. Он начал со следования традициям индейского искусства, учился настенной живописи у Харта Бентона, одно время увлекался социалистическим реализмом, идя за Альфаро Сикейросом и Хосе Ороско. Его идеалом стал Пабло Пикассо. Лучшим периодом Поллока были 1947–1951 годы. Он писал не на холсте, а на стенах и дверях. Ритм и колористика Поллока поражает. Откуда черпал он вдохновение? На подобные вопросы сам он отвечал, что все – и творчество в том числе – вырастает из нужды. Интенсивность его абстракций поразительна. Но он был талантливым одиночкой и не создал школы.

Джексон Поток. Стенографическая фигура. 1942

Абстракные экспрессионисты делились на две группы: первые обожествляли действие; вторые преклонялись перед цветовой гаммой. Среди первых наиболее талантливыми были Клиффорд Стилл, Марк Ротко и Барнет Ньюмен. Художники подчеркивали в статье, опубликованной «Нью-Йорк Тайме», что искусство – это приключение в неизвестном, которое может постичь лишь тот, кто рискнет.

Стилл писал на огромных холстах и вешал их на стены как настенную живопись. Печаль полотен Ротко просто неизбывна (в 1970 году он покончил с собой). Его кредо звучало категорично: изображение основных человеческих эмоций. Меланхолия и мизантропия были характерны для всех художников. Они были глубоко религиозны.

В 1948 году Аллен Гинзберг, лучший поэт своего поколения, начал писать стихи. Радио разнесло по всей стране бархатный голос Ната Кинга Коула. Нью-Йорк строил самый большой в мире аэропорт Айдлуайлд Женская половина страны начала читать дамский журнал «Флэйр», а стирать при помощи порошка «Тайд». Стэн Кентон руководил лучшим джазовым оркестром страны. Критик Брюс Бливен попытался сравнить общественные настроения начала и середины века и был поражен высоким оптимизмом 1900—1920-х годов и унынием после войны. Тридцатилетний актер Билли Грэхэм перешел к массовым проповедям. В новостях особое место занимали события в Китае, превратившемся в Китайскую Народную Республику. Американские военные изучали азиатские континентальные подходы. В Балтиморе возник международный аэропорт, и власти назвали его «Дружба» как символ укрепления дела мира на Земле. Всякий отъезд президента из столицы Вашингтона вызывал радость чиновников: у них-то начинались своего рода каникулы. Самым обсуждаемым международным событием стал бойкот Советским Союзом Совета Безопасности ООН. Американский представитель в ООН Уоррен Остин часто отлучался в свой сад – благо это было недалеко, в штате Вермонт. Впервые зал заседаний ООН был показан по американскому телевидению, Лучшей актрисой 1950 года была Джуди Холидэй (в фильме «Рожденная вчера»); лучшим актером – Джордж Сандерс («Все о Еве»). Лучшими произведениями художественной литературы были «Кардинал» Генри Робинсона, «Отсюда до вечности» Джеймса Джонса, «Мелвил Гудвин» Джона Марканда, «Обед у Антуана» Френсиса Кейза, «Яростное желание жить» Джона О'Хары. Как большая новость сообщалось, что длина юбок у модниц достигла середины бедра.

Джуди Холидэй

Кто же продолжит дело Уильяма Фолкнера и Эрнеста Хемингуэя? Упрочились литературные репутации Уильяма Стайрона, Джеймса Болдуина, Джона Чивера, Курта Воннегута, не остались незамеченными дебюты Дж. Хеллера, Уиэтли Перси, Джона Апдайка, писательницы Джойс Кэрол Оутс. Отметим литераторов, снискавших в 1950-е годы уничижительное наименование «конформистов»: Сл. Уилсон в романе «Человек в сером фланелевом костюме», Г. Вук в «Марджори Морнингстар», Дж. Коззенс в «Одержимых любовью». Эти книги стремились зафиксировать трансформацию социально-психологического лица Америки. «Наименее популярным» из всех значительных современных писателей американская критика неизменно называла Райта Морриса («Великая эпоха», 1952), Идейное возвышение личности видны у Бернарда Маламуда («Новая жизнь», 1961), Сола Беллоу («Герзаг», 1964).

В те годы американцы узнавали новости по радиоприемникам, количество которых значительно превышало число телевизоров. Однако уже появлялись двенадцатидюймовые и даже четырнадцатидюймовые модели: начиналась телевизионная эра.

Вокруг Вашингтона росли такие пригороды, как Александрия, Арлингтон, Бетезда, Шеви Чейз. Жители с азартом и заинтересованностью обсуждали фильмы – наступил золотой век кино.

Итак, что же смотрели и читали граждане Америки в середине XX века, в 1950 году? Как и многие миллионы сограждан, Дуайт Эйзенхауэр увлекался простецкими детективами, на столе его лежала пятьдесят первая (и последняя) книга Зана Грея «Непокорная королева». Государственный секретарь Дин Ачесон тоже пробовал читать, но его настроение было несколько иным – созданная сенатором Маккарти параноидальная атмосфера привела к огромному количеству писем от врагов и ненавистников, и госсекретаря день и ночь охраняли телохранители.

Концентрация внимания нации на вопросах художественной культуры продолжалась небесконечно. Наступившая Корейская война (1950–1953) снова создала в Соединенных Штатах атмосферу тотальной боеготовности. Молодежь стали клеймить за апатию, за отсутствие патриотического рвения. Появилось название «молчаливое поколение», В университетах воцарилось своеобразное «молчание». Либерализм стал «усталым» и «скучным». В кампусах не чувствовалось возмущения, Рычали только «крайне правые». Случаи какого-либо протеста против чего угодно были редкими. Фиксировался полный отход от идеализма, Оживление вызывали такие «проблемы», как возможность поместить сорок студентов в маленький «фольксваген» или двенадцать человек в телефонную будку. В Калифорнии будку для оригинальности поместили на дно бассейна. Рождающаяся социология пыталась объяснить невиданное отсутствие иллюзий, негативный подход к общественной активности и яркой жизни как к бессмыслице: студенты были согласны обсуждать только свои будущие дома в пригородах. Поэт Роберт Фрост недаром сказал, что обеспокоен «отсутствием решимости». Студентов попросили назвать своих героев. Череда имен практически не отличалась от «героев» их родителей: Абрахам Линкольн, Франклин Рузвельт, спортсмен Ди Маджио, генерал Дуглас Макартур, баскетболист Бэйб Рут и актер Рой Роджерс, основательница Красного Креста Клара Бертон, актриса Вера-Эллен, сестра милосердия и общественный деятель Британии Флоренс Найтингейл, американская певица и актриса Дорис Дэй. Это была «буржуазная Америка» в лучшем виде.

На Корейской войне

Раньше много обсуждали движение молодежи «к левому флангу», а пожилых людей – к «правому». Теперь оказалось, что молодежь недвижимо стоит в политическом центре. Все это фактически означало лишь одно: растущий спад в интеллектуальной жизни страны. Уильям О'Нил, находясь в университете Висконсина, клеймил «проклятую» приверженность буржуазной Америки к личной безопасности. Пытаясь осмыслить происходящее, Уильям Уайт писал в монографии «Организованный человек» о поколении, которое с недоумением относится ко всякому порыву, которое склонно верить в «уравновешенное руководство», которое убеждено, что прогресс заключается в постепенном решении накапливающихся проблем. Это означало заметный кризис индивидуализма. Престиж и свершения – пусть это воодушевляет других.

При всем этом молодая Америка не желала походить на «Человека в сером фланелевом костюме» (упоминавшееся уже название книги Слоана Уилсона), который имеет жену Бетси, троих детей, шестикомнатную квартиру в Вестпорте, «Форд» 1939 года выпуска, 10 000 $ в качестве страховки из армии, работу за 7 000 $ в год. Все это приятно, но не вдохновляет.

«Молчаливое поколение» не могло быть разочаровано, потому что оно никогда не было очаровано. Оно не хотело раскачивать такую уютную лодку своей страны. Именно тогда даже очень богатые отпрыски знатных семей начали носить невзрачные джинсы и неприметные «T-shirts» (попросту футболки). Всех реформаторов они называли «кровоточащие сердца». Они не хотели работать на себя: чем больше корпорация, тем более они доверяли руководству. Рекрутерам они говорили о своем желании быть симпатичными для всех в рабочее время.

Их профессора больше всего говорили о позоре безумного маккартизма. Маккарти не получил массовой поддержки студенческих кампусов, но и против него здесь не выступали.

Между 1940 и 1950 годами отошло в сторону главенствующее превосходство гуманитарных наук, в том числе теологии, журналистики, юриспруденции, литературы, истории. Менее трех из десяти студентов остались верны гуманитарным дисциплинам. Бизнес стал наиболее увлекательным занятием для молодой Америки (двое из десяти студентов специализировались по менеджменту). Герой Слоана Уилсона говорил откровенно, что не хочет терять время зря – все великие открытия уже сделаны, и следует любить деньги, ведь они нужны для получения удовольствий, эпоха которых наступила.

«Дедалус» – журнал американской Академии Искусства и Наук – писал, что доминирующей характеристикой пришедшего поколения является то, что они со всем согласны.

 

Телевидение начинает лидировать

В штате Мэриленд в 1950 году число смотрящих телевизор впервые обошло число слушающих радио (50,2 процента). Журнал «Тайм» провозгласил, что телевидение становилось главной национальной культурной силой. Но телеиндустрия только набирала силу. Пока имелись технические трудности, телевидение было преимущественно местным, Но технические проблемы начали решаться, и это резко увеличило пространство обозрения. Подписание мирного договора с Японией в 1951 году видели уже 40 миллионов телезрителей на 94 станциях в радиусе 250 миль. Почти сразу появились гиганты мегаломедиа и началась война между ними. Середина века была коротким мигом равноденствия. Вот данные за 1950 год:

На протяжении следующих пяти лет дилеры продавали по пять миллионов телевизионных приемников в год, и это продолжалось до тех пор, пока телевидение не вошло в 88 % американских семей в сорок миллионов домов. В 1 Ъ% домов имелись два или более телеприемника. Уже в 1950 году школьники средних школ проводили у экрана примерно тридцать часов в неделю. Но вскоре и взрослые американцы стали просиживать перед телевизором не меньше времени, чем на рабочем месте.

Видный интеллектуал Норман Казинс сказал, что его ежедневное вечернее меню состоит из телевизионного убийства, часа варьете и борцовского представления. Было положено начало созданию многосерийных лент: так, «Юг Тихого океана» насчитывал 1694 серии. Самыми обсуждаемыми и популярными кинофильмами были «Зовите меня мадам» с Этель Мермэн, «Вечеринка с коктейлем» Томаса Эллиота, «Участник свадьбы» Карсона Маккалерса. Лучшим музыкальным фильмом был «Консул» Джанкарло Менотти. Критики хвалили «За рекой в тени деревьев» Эрнеста Хэмингуэя.

Розано Брази и Митси Гейнор в фильме «Юг Тихого океана»

В олицетворениях «американской мечты» – отдельных домах на своей земле – американские семьи с удовольствием смотрели последнюю постановку Уолта Диснея – «Остров сокровищ» по Роберту Льюису Стивенсону где Сильвера играл Роберт Ньютон. Экраны телевизоров были маленькими, и семьям приходилось садиться поплотнее, чтобы получше видеть.

Интеллектуалы перестали стесняться владения голубоглазым искусителем – телевидением. Макс Лернер назвал телевидение реализацией потребности бедняков в роскоши. Многие американцы стали пропускать ужин. В какой-то момент обнаруживалось, что в определенные моменты по вечерам по всей стране расходуется огромное количество воды. Тайна быстро раскрылась: во время коммерческих пауз зрители бросались к кранам и в туалеты.

Дело кончилось тем, что американцы стали смотреть телевизор от 4 до 5 часов в день. Американцы «вернулись домой», окончился период «автомобильного соблазна», когда жители колесили по стране. Первый документальный фильм, получивший приз, был «Крестовый поход в Европу» по воспоминаниям генерала Дуайта Эйзенхауэра. Телекомпания NBC специализировалась на оперных постановках. Лучшим комментатором был Билл Мюррей из телекомпании CBS. Когда на NBC появилось групповое комментирование (Дэвид Бринкли объединился с Четом Хантли), образовалась группа, бросившая вызов Мюррею. И все же пустота долгих часов, ограниченность числа подлинно талантливых ведущих, отсутствие профессиональных навыков делали телевидение 1950-х годов относительно слабой стороной культуры страны.

Подлинная битва за зрителя начиналась в восемь часов вечера – прайм-тайм, – когда на экран Первой студии (CBS) выходил Эд Салливен против Стива Аллена Филко-Гудьера на NBC Самым известным (и дорогим – 50 тысяч долларов) гостем Салливена стал начинающий певец, шофер из Мемфиса (Алабама) Элвис Пресли. Зародившийся контроль телецензуры ударил по многим талантливым выступающим в середине 1950-х годов. В целом в это первое десятилетие телевидения самыми популярными оказались следующие десять программ: Эда Салливена и Перри Комо, «Вопрос стоимостью 64 тысячи долларов», «Я люблю Люси», «Повенчанный в декабре», «В поисках талантов», «Поклянитесь своей жизнью», «Красный Скелтон», «Какова моя линия?» и «Уолт Дисней». Телевидение обрело национальный американский характер и стало весомой частью национальной культуры.

Элвис Пресли в армии

Джордж Оруэлл

Новый медиум отразил новые черты этой культуры. В частности, тривиальными становились произведения на любовные сюжеты. Многое из того, что показывалось на экране, отражало важный социальный факт – тотальное разобщение.

Отметим также, что телевидение несло на себе лишь часть той роли, которую выполнял английский язык в американском исполнении, Люди слушали магнитофоны, появилось море пластинок, выходили тысячи книг. Печатная индустрия выпускала 81 тысячу наименований в год. Все более популярными становились книги в мягких обложках: их продавалось более четверти миллиона ежегодно, Зазвучали мнения, что в целом вкус американцев улучшается. Среди книг в мягких обложках в 1952 году первенствовали «Виды культуры» Рут Бенедикт; в 1953 году – «Нагие и мертвые»; «1984 год» Джорджа Оруэлла разошелся в 750 000 экземплярах, «Трамвай «Желание»» ТеннесиУильямса – в полумиллионе. Среди авторов-интеллектуалов первенствовали: Норман Казинс, Макс Лернер, Аллен Тейт, Луис Кроненберг.

Обобщая, можно сказать, каковы были основные темы, волновавшие американцев в то или иное десятилетие. Экономика господствовала в 1930-е годы, все виды коммуникаций – в 1940—1950-е, в 1960-е – секс. В каждом случае происходила подлинная революция в культуре. И напомним – в стране было 5000 кинотеатров (плюс 7000 кинотеатров для просмотра из автомобилей), и они не пустовали. Американское сердце, прежде принадлежавшее Кларку Гейблу а потом Джинджер Роджерс, теперь перешло к Эрни Ковачу («Королева на день» и другие фильмы). Характерно, что более 50 % доходов Голливуд теперь получал из-за рубежа, Но 45 млн. американцев прекратили ходить в кино в 1950-е годы – и все из-за телевидения.

 

Новое поколение американцев (1960-е)

Культура 1960-х годов определялась массовым движением за гражданские права. Основой культуры Америки журнал «Тайм» назвал сорокалетнюю домохозяйку, которая способна дать советы дочери-подростку и поддержать карьеру мужа. Юбки опустились чуть выше колен. В магазинах появилась кукла Барби как символ американского видения идеала женщины. Более важным был выпуск «Полароидом» цветных фотоаппаратов и производство «Кодаком» дешевых качественных фотокамер. Во всей Америке нашлось применение полиэтилену. Цифровая система изменила национальную телефонную сеть.

Кадр из фильма «Том Джонс»

Под напором телевидения кино сопротивлялось изо всех сил, качественные фильмы позволяли ему держаться. В 1963-м лучшим фильмом года был назван «Том Джонс». Лучшим актером стал афроамериканец Сидни Пуатье за роль в фильме «Полевые лилии». Женский приз был отдан Патриции Нил за игру в фильме «Хад». Всем нравился «Этот безумный, безумный, безумный мир».

Телевидение ответило своими фильмами и сериалами: «Доктор Килдээр», «Энди Гриффит», «Трое моих сыновей», «Перри Мэйсон», «Зона сумерек».

Художественные книжные события включали в себя «Группу» Мэри Маккарти, «Ботинки рыбака» Морриса Веста, «Караваны» Джеймса Митченера, «Венецианскую аферу» Элен Макиннес. Список документальных книг возглавлялся «Огнем в следующий раз» Джеймса Болдуина, «Молчаливой весной» Рейчел Карсон – отсюда идут истоки массового американского экологического движения. А из Британии в США уже летели четверо музыкантов «Битлз», а из Парижа на показ была привезена «Мона Лиза»…

Америка благодаря послевоенному буму деторождения была очень молодой страной – средний возраст в США составлял 29 лет. Еженедельная зарплата поднялась до 100 долларов (четырехкратное увеличение по сравнению с 1930-ми годами). Численность рабочих («голубые воротнички») сократилась по сравнению с 1945 годом на 4 миллиона человек, а численность инженеров и обслуживающей сферы («белые воротнички») увеличилась на 10 миллионов человек. 40 % семей получали более 7 тысяч долларов в год. Слово «пролетарий» практически ушло из обихода.

Между «Великой депрессией» и смертью президента Джона Кеннеди в 1963 году американские капиталовложения в образование выросли в десять раз – до 39 млрд. долларов в год. Социальную и культурную значимость этого едва ли можно переоценить. В Америке вырос и окреп «средний класс», претендовавший на все более высокий уровень культуры. 100 тысяч американцев стали в 1960-е годы миллионерами. 20 миллионов американцев владели акциями. 75 % американцев жили в городах и пригородах. 90 % путешествующих американцев пользовались автомобилем – 800 млн. машин.

Кадр из фильма «Кто боится Вирджинии Вульф»

Среди культурных лидеров поколения был экономист Джон Кеннет Гэлбрейт, Ральф Найдер начал читать лекции по истории. Среди журналистов выделялся Джеймс Рестон, сказавший, что изменение – величайший факт истории. «Ридер'с Дайджест» предсказал, что в будущем люди будут спать и питаться при помощи таблеток.

В моральном плане произошли большие изменения. 1960-е годы были характерны тягой к нудизму. В 1964 году калифорнийский дизайнер Руди Гернрайх предложил публике купальники без верхней части. В считанные недели «топлесс» стало общенациональным поветрием. В Лондоне не без влияния американцев Мэри Квэндт создала юбку-мини, Смитсоновский институт приобрел несколько наиболее ярких экземпляров, но ряд конгрессменов в ответ покинули Капитолий.

Нудизм стал популярен в театрах и считался проявлением высшего «шика» на вечеринках. Ив Сен-Лоран изобрел рубашки и блузы из практически абсолютно прозрачного материала и тем самым подогрел новую моду. Студенты дружно выступили против университетских советов и их ограничений, назвав их «фашистскими». С тех пор американские университеты уже никогда не будут прежними «монастырями науки».

Фильм «Кто боится Вирджинии Вульф?» был признан лучшим фильмом 1966 года. Бранные слова, прежде немыслимые, стали полноправной частью лексикона. Сандалии и бороды превратились в неотъемлемый признак «модной» молодежи, еще один такой признак – путешествия в одиночестве с постоянной сменой партнеров. Матримониальные проблемы сразу же приобрели общенациональное значение. Все «табу» рушились. Вышел номер «Тайм» с вопросом на обложке: «Мертв ли Бог?»

Самыми читаемыми среди образованной публики стали книги Маршала Маклюэна «Галактика Гутенберга» и «Как понять современные медиа-страсти» (1964). За два года до него Ральф Гинзбург опубликовал «Эрос». Когда он попытался послать книгу по почте, то получил пять лет тюрьмы. В 1967 году Гинзбург издал «Авангард». Норман Мейлер в 1965 году опубликовал роман «Американская мечта». Президент Линдон Джонсон показал репортерам шрам от недавней интимной операции. Герои Голливуда разводились в штате Невада, где этот процесс не был ограничен.

Вместо «Стрейнджлав» американская публика теперь читала «Доктора Живаго». Вместо «хула-хупа» появился «скейтборд». В моду заново вошел велосипед – ежегодно продавались более шести миллионов велосипедов. Брюки обрели фасон клеш, морская форма оказалась невиданно популярной, и все это вкупе называлось «молодежной революцией». Поп-арт пышным цветом расцветал на «T-shirts». Заново стали модными Хэмфри Богарт и Джин Харлоу Наиболее известными фильмами были признаны «Лорд Джим», «Агония и экстаз», «Кэт Бэллу». В 1966 году всеобщую любовь завоевал киномюзикл «Звуки музыки».

В бродвейских мюзиклах ставили пьесу «Кабаре» на основе драмы Джона Ван Друтена и сборника рассказов Кристофера Ишервуда «Прощай, Берлин». На некоторый период повсеместно распространились одноразовые костюмы стоимостью в 1 доллар, привозимые на дом в банках. Впервые появились отделы мужской косметики.

Популярное агентство Лу Харриса докладывало нации о растущем разочаровании в телевидении у наиболее обеспеченных слоев американского общества. И это при том, что телевидение стало практически на 100 % цветным. Главные телевизионные компании – NBC и CBS – фактически понижали культурный уровень американцев усиленным поиском максимально широкой аудитории, опускаясь до вкусов малообразованных слоев. Постоянно повышать рейтинг – вот был всеобщий девиз, и телевизионные работники добивались своей цели за счет дешевых и примитивных приемов. Прежде, во времена Эдварда Мюррея, обращенная к образованным кругам CBS начала ставить мистерии, глупые драмы, комедии из фермерской жизни, не пренебрегала и сексуально окрашенным юмором.

Прискорбным был ежегодный рост преступности – на 11 %. Антивьетнамская кампания расколола страну на противников и сторонников вторжения. Забастовка лишила Нью-Йорк газет на 2 79 дней. А затем на 43 дня забастовали все пять ведущих авиационных компаний. Исчезли двухдолларовые купюры. Ощутима была инфляция и высокая процентная ставка. Но население более всего интересовала медицинская программа «Медикеэр», принятая Конгрессом в 1966 году. Через пять дней Конгресс выделил миллиард долларов на улучшение системы образования в США, А затем появились Закон о праве голоса и все основные положения программы «Великого общества». Было создано министерство жилья и городского хозяйства, полностью реструктурирован механизм иммиграции – Америка снова стала принимать приезжих со всего света.

Энтони Берджес, автор «Механического апельсина»

Заметим: Конгресс создал «Национальный фонд искусств и гуманитарных наук». Отныне государство напрямую было связано с культурными процессами в стране. Это было особенно важно в 1960-е годы, когда Соединенные Штаты пытались навязать свой порядок во Вьетнаме – эта война «отравила» американскую культуру.

В 1966 году CBS-TV показала американских солдат сжигающими крестьянские хижины во Вьетнаме, и с этого времени масс-медиа присоединилась к антивоенным силам. В ноябре 1967 года все окружение президента Джонсона во главе с министром обороны Робертом Макнамарой ушло в отставку. Популярность Джонсона упала до 36 %. Через несколько месяцев он объявил, что не собирается переизбираться.

1960-е годы закончились, когда Жаклин Кеннеди снова вышла замуж, когда Эдвард Кеннеди упал с моста в Чаппакуиддике, когда развеялся рыцарский ореол вокруг Джона Кеннеди. Космонавт Нейл Армстронг ступил на поверхность Луны, и последняя «граница» продвижения американцев перестала существовать. Национальные гвардейцы расстреляли толпу в Кентском университете, а в 1971 году появилась книга, выразившая психологию нового поколения – «Механический апельсин» Энтони Берджеса (в других русских переводах – «Заводной апельсин»). Насилие, жестокость, неконтролируемая подсознательная агрессия – вот ее лейтмотивы. Не случайны ссылки в тексте на роман «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера: конфликт добра и зла в «Апельсине» поставлен очень остро. По мотивам книги кинорежиссер Стэнли Кубрик снял фильм, также ставший культовым.

В 1970 году Чарльз Рейч напечатал книгу «Зеленеющая Америка», дав имя движению и тем самым подчеркнув, что прошедшая эпоха пережила свое время – это был венец теоретических построений, дающих наиболее полное и популярно изложенное представление о рационалистском миросозерцании.

 

Модернизм и формализм

После апогея в начале 1960-х годов абстрактный экспрессионизм в США начинает резко меняться. Новые вожди захватывают национальный подиум.

Термины «модернизм» и «искусство модерна», отразившиеся в названии крупного музея Нью-Йорка (основан в 1939 году), бытовали с целью подчеркнуть инновационную роль искусства. Модернизм захватил три четверти XX века и, возможно, лучше всего выразил себя в работах Гропиуса и Ле Корбюзье, которые начали подниматься еще в 1920-е годы, Он окончательно сменился экспрессионизмом к 1970-м годам. Стоит только посмотреть на здания этих архитекторов – мы сразу обнаружим отсутствие всякой орнаментации, всяких украшений на простом рабочем материале.

Любая ностальгия о «веке завитушек» закончилась; практика еще раз подтвердила, что функция порождает стиль, а не наоборот. Художники приняли главенствующий принцип «жить в свое собственное время», они отвергли неумеренную почтительность в отношении традиции и творческих мук предшествующих поколений. Важнее всего становится современная культура. Параллельно новая модификация марксизма упростила историческое мировидение, воцарились теории индустриального, механистического подхода к обществу. Кульминацией стали натурализм и реализм, ведущие свою традицию от Эдуарда Мане и импрессионизма, влюбленного в повседневность. В дальнейшем в Америке стали развиваться формализм и исследование чистых форм.

Теоретически формализм был определен в середине XX века нью-йоркским критиком Клементом Гринбергом, писавшим, что искусство самоценно и самодостаточно, обладает своими правилами, своим порядком, своими материалами и независимо от создателя, от аудитории, от мира в целом. Художника влечет самоочищение, он выступает в роли медиума. Главное для модернизма – привлечь внимание к искусству. Это была крайняя форма модернизма, она породила волну творчества концептуальных художников.

Не забудем, что все это происходило в годы ожесточения «холодной войны» и в определенном смысле ограничивало поле размышления художника о политическом и идеологическом климате эпохи.

90-летний Джером Сэлинджер

Раскрывается творчество ведущих американских прозаиков – Дж. Джонса, Нормана Мейлера, Джерома Сэлинджера, Джона Чивера, Джозефа Хеллера, Джона Апдайка. Это ведущая плеяда писателей данного времени. А рядом росли таланты Сола Беллоу, Френсиса Рота, Гора Видала, Джойс Кэрол Оутс, Джона Гарднера – им принадлежал грядущий день. Все они обращали внимание на этапные произведения Роберта Пенна Уоррена, Джона Стейнбека, Торнтона Уайлдера, Бернарда Маламуда и др.

 

Американское индустриальное общество

В 1967 году Джон Кеннет Гэлбрейт опубликовал свою главную книгу – «Новое индустриальное общество», анализируя самое современное ему государственное устройство, одним из механизмов деятельности которого была культура. Население Соединенных Штатов перевалило за 200 млн. человек. Эрих Фромм предупреждал, что в цивилизованном обществе бродит призрак – призрак полностью механизированного социума, в котором человек становится просто частью машины.

Первым создателем американского компьютера был Джон Мочли, но он не верил в силы и способности отдельно взятого человека и считал, что только четыре или пять гигантских фирм окажутся способны использовать эти машины с пользой для себя. Однако уже в 1967 году в США было около 40 000 персональных компьютеров.

Гуманисты в США были в тревоге. Либералы в политике, они все более становились традиционалистами в социальной сфере. Мрачные пророчества романа Оруэлла «1984» нависали над миром. Культура, ориентированная не на человека, а на вещи, очень беспокоила интеллектуалов. Но между тем нация все более подчинялась интересам консьюмеризма – начиная с автомобиля и заканчивая косметикой. Телевизионная реклама бесцеремонно и со всей вульгарной прямотой демонстрировала, о чем мечтает американский народ.

Телевидение, которое еще недавно обещало быть главным мотором американской культуры, подкосило не только эту культуру, но и здоровье нации. Прежние любители спорта на открытом воздухе, проводившие вечера напролет у телеэкранов, стали пивными алкоголиками. Стадионы никто не ликвидировал, но они пустовали. Особенно впечатлял новомодный «Астродром» в Хьюстоне – с 46 000 кожаных кресел для зрителей, со стальной арматурой и покрытием от нежданных дождей, настоящий символ отсутствия вкуса и пресыщенности людей, которые забыли, как светит солнце.

Эрик Голдман писал о том, что американцы желали бы иметь меньше пищи, более скромные дома, менее шикарную одежду, но зато найти надежный способ, как жить в условиях немыслимой роскоши. Уильям Уайт объяснял, что массовое распространение «Бэббитов» (персонаж Синклера Льюиса, отчасти напоминающий «Мещанина во дворянстве» Жана Батиста Мольера и «Недоросля» Дениса Ивановича Фонвизина) является следствием развития нашей цивилизации, чьи плоды стали доступными массам.

Полная занятость и процветание в 1960-е годы привели, как ни парадоксально, к общему упадку в морали, компетентности, вежливости, энергии и дисциплине. Многие стремились к улучшению качества жизни и не сводили это качество к одним лишь цифрам. И все же одна цифра, безусловно, важна: продолжительность жизни в США достигла 80 лет.

В 1968 году Герман Кан создал тысячестраничную монографию о недалеком будущем Соединенных Штатов – о том, что будет происходить в 2000 году. Кан предсказал средний заработок в 7500 $ в год. Но все предположения были спорными, потому что в Соединенных Штатах началась технологическая революция. Самый консервативный пласт – фермеры – теперь ощущали на себе ее ход. Создание гибридной кукурузы повысило ее урожайность на 20 процентов. 15 млрд. долларов в год шло на механизацию фермерского труда, и дом фермера теперь радикально отличался от хижины 1930-х годов.

Культура городов также изменилась до неузнаваемости. Социальный слой, ранее называвшийся «пролетариатом», окончательно исчез. За первую половину XX века численность представителей ручного труда уменьшилась cil млн. до 6 млн. человек. За прошедшие тринадцать лет рабочая сила Америки увеличилась на 10 млн. человек. Число «голубых воротничков» постоянно уменьшалось. Мощь некогда всемогущих профсоюзов ослабла. Зато по мере того, как уменьшалась нужда в грубой рабочей силе и расширялась сфера услуг, увеличилось число работающих женщин. В обществе массового потребления изменилась структура занятости. Много слов было сказано по поводу книги Джеймса Бернхэма «Революция менеджеров».

Значительный культурный поворот произошел в отношении социальных слоев друг к другу. В годы Великой депрессии отношение интеллектуальных лидеров общества – писателей, публицистов, общественных деятелей – к «боссам» было сугубо отрицательным. В кинематографе «босс» изображался не в меру полным, грубым, часто невежественным. То же происходило и в романах. В Америке помнили определение Герберта Спенсера, что наиболее циничные политики имеют собственный умывальник и являются членами республиканской партии. Но прошли годы, и журнал «Форчун» объявил, что старый «босс» мертв. Теперь «Тайм» описывал бизнесменов новой формации как лидеров индустриального общества, умелых специалистов, подлинных знатоков и психологии рабочих, и хитроумных машин. Случилось неожиданное – определенное социальное примирение. Гэлбрейт называл верхний слой общества «техно-структурой». Это были уже яркие, стройные, спортивные, интеллектуальные люди.

Демонстрация против войны во Вьетнаме

Правый республиканец, сенатор Барри Голдуотер, призывал «оценить и полюбить» того, кого раньше называли не иначе, как эксплуататором. Смешение умов наблюдалось у экономистов и социологов. Они многократно пытались найти идейную состыковку различных классов, ища социальный консенсус. А американские бизнесмены были удивлены переменой отношения «нижней» части общества к президенту и его окружению одновременно с критикой «тех, кто производит напалм»: неудачи во Вьетнаме вызывали уличные шествия. Разве демонстранты не знают, что правительство и бизнес – враги, а не союзники? Ведь это так очевидно, особенно после президентов Теодора Рузвельта, Вудро Вильсона и Франклина Рузвельта. И не американцев ли предупреждал президент Эйзенхауэр, говоря о «военно-промышленном комплексе»?

Фактом уже в 1960-е годы было то, что пятьсот ведущих корпораций производили две трети производимой страной индустриальной продукции. При этом такие корпорации, как «IBM» кормились за счет заказов преимущественно Пентагона, a «ІТТ» получала главные заказы от государственного космического агентства НАСА. Результатом сотрудничества государства и монополий стали подводные лодки «Поларис» и истребители с меняющейся геометрией крыла Ф-111. Француз Жан-Жак Серван-Шрейбер писал об американской системе, что за каждым из недавних нововведений стоит огромный резервуар федеральных фондов, которые финансируют наиболее выгодные инвестиции, когда-либо осуществленные людьми.

Между изобретением фотографии и производством фотоаппаратов прошло 112 лет, между изобретением телефона и началом массового производства телефонных аппаратов – 56 лет, радио – 35 лет. Все изменила американская государственная администрация: гарантируя средства и рынок, Вашингтон довел разницу между изобретением и массовым производством в случае с атомной бомбой до шести пет, в случае с транзистором – до пяти. В условиях, когда в руках государства было 15 млрд. долларов, расходуемых на исследования и разработки, крупные американские компании ощущали зависимость от федерального правительства. Для сравнения: в 1929 году государство отвечало за 8 % экономической активности в стране, а в 1960-х годах – за 25 %. Государство финансировало 90 % исследований в авиации и космосе, 65 % всех видов разработок, связанных с электричеством, 42 % производства новых инструментов, 31 % – в станкостроении, 24 % – в автомобильной промышленности, 20 % – в химической.

Америка теперь активно училась, повышая свой культурный уровень, В 1941 году в университетах и колледжах находились всего 15 % молодого поколения, а в 1965 году – 40 %, то есть более пяти миллионов молодых людей возрастом от восемнадцати до двадцати одного года. Через четыре года эта цифра поднялась до 6,7 млн. Более 30 млрд. долларов расходовалось на образование.

Но в студенческих кампусах 1960-х годов царили далеко не американские ценности: маоизм, троцкизм, сталинизм, чеизм, анархизм, утопические учения, нигилизм. Журнал «Форчун» назвал революционерами 12,5 % студентов. Но все же революционеры всегда были в меньшинстве, будь это 1776, 1861 или I960 год. Опрос Гэллапа говорил, что 81 % студентов не удовлетворен ни страной, ни системой обучения. И выражалось это мнение свободно – дни маккартизма прошли. Популярен стал лозунг: «Не доверяйте тем, кто старше тридцати лет» – что было жестоко по отношению к большинству американцев, желающих быть вечно молодыми, Молодежь до двадцати лет расходовала более 25 млрд. долларов в год – немыслимая цифра для любого из предшествовавших поколений.

В культурно-артистическом мире произошла важная перемена. Против абстрактного экспрессионизма выступил поп-арт, возглавляемый Роем Лихтенстайном, чья ирония была в этом отношении убийственной. В 1966 году он развенчал абстрактный экспрессионизм, говоря о том, что старшее поколение художников безуспешно пыталось достичь подсознательного – и ушло от конкретной реальности. Новое поколение видит в поп-арте выход за ограниченные пределы мастерской художника и его творческого эгоизма.

Ранние работы представителей поп-арта создавались в значительной мере под влиянием восточного философского мировоззрения, Подчас к этому направлению относили все то, что выходило за рамки традиции и принципиально отличалось от абстрактного импрессионизма, который, по мнению корифеев поп-арта, к этому времени исчерпал свои творческие возможности.

Рой Лихтенстайн. Вслед за барокко

Поп-арт был определен как стиль, сознательно избегающий печати личности художника. Он возник практически одновременно в США и в Британии. В ход пошло папье-маше, автомобильные части, бесконечные фотографии, даже само слово «поп».

Американский поп-арт с самого начала покоился на амбивалентности, на явной провокационности таких работ, как «Гигантский гамбургер» Клаэса Ольденбурга (1962), представляющий собой три круга друг на друге. Крайние линии искусства поп-арта эстетически отразили работы Энди Уорхола, добившегося исключительной популярности. Он жил на Мэдисон-авеню и писал статьи для журнала «Гламур», также писал полотна, снимал фильмы, ваял скульптуры, руководил поп-группой, и в конечном счете стал во главе течения поп-арт. Его привлекали теории массовой культуры, особенно работы немецкого исследователя Вальтера Беньямина, который предсказывал самоуничтожение искусства в процессе его коммерциализации. Энди Уорхол утверждал, что его привлекает лишь механическое повторение и что сам он желает быть машиной. Знаменитыми стали 25 повторенных портрета Мерилин Монро (1962), «Несчастье 22» (1964). Он культивировал скучное, банальное и поверхностное, создав повторением своего рода эпоху необычных сюжетов. Заслуживает внимание сдержанное, предметное творчество Джеймса Альберта Розенквиста. В одной из галерей Нью-Йорка было представлено гигантское полотно длиною 30 метров – картина «F-111» – изображение новейшего истребителя-бомбардировщика, о производстве которого как результате заказа Пентагона в начале 60-х гг. говорилось выше. Это несомненная политическая манифестация художника глубоко разочаровавшегося в идее прогресса. Для данной разновидности поп-арта было характерно ощущение катастрофичности жизни, того восприятия образа мира, которое известный политический философ и историк Ханна Аренд в своей книге о процессе над Адольфом Эйхманом назвала катастрофой как повседневной реальностью. Сама Аренд, оказавшаяся в результате Второй мировой войны в США и принявшая в 1951 г. американское гражданство, была всегда в оппозиции, длительное время к американскому маккартизму.

Джеймс Розенквист. F-111 (фрагмент).

Это было особое время. С точки зрения художественных стилей начинают лидировать минимализм и концептуализм. Это, возможно, самые «американские» стили искусства, вызревшие после второй мировой войны. Американцев привлекало, что минимализм требовал цельности, чистоты и откровенности вплоть до примитивности. Средства художника оказались низведенными до минимума. Многие критики утверждали, что минимализм в наибольшей мере отвечает национальным идеалам, Один из идеологов минимализма – Франк Стелла резюмировал, что единственное, чего он хочет от своих творений – это чтобы идея была видна сразу и полностью. Известность приобрела «Черная картина» Стеллы (I960) – строгий орнамент по черному полю.

Задачей минималистов стал уход от индивидуальности в письме и от самовыражения – двух главных черт искусства (особенно абстрактных экспрессионистов). Экспрессия и иллюзия стали изгоняемыми чертами нового искусства, владевшего умами американцев не менее десятилетия, Минималисты стремились к геометрически точным рисункам. В этом стиле преуспели Дональд Джадд, Роберт Моррис, Карл Андре. Их лозунгом была «самодостаточность и либерализм во всем». Правда, вопреки общему кредо, минималисты постепенно усложняли свои работы, о чем можно судить по «Эквивалентам» Карла Андре (1966). Здесь видны дальние подходы к концептуальному искусству.

Андре объяснял, что в его скульптурах идет переход от «формы» и «структуры» к «месту». Чтобы избежать всякой ассоциации с человеком, с гуманизмом, минималисты сосредоточились на горизонтальных композициях. Их произведения чаще всего лежат на полу. Специалисты искали корни американского минимализма в Малевиче, в «неискусстве» Дюшана, в работах последнего эпигона «Баухауза» Джозефа Альберса, Но минималисты видели и крайности своей позиции. Один из них – Роберт Моррис заключал, что единственное – чувство не может быть перенесено на новое место, потому что зритель наблюдает одновременно более чем одну из частей композиции. Простота рисунка вовсе не обязательно проистекала из простоты опыта.

Суровая интеллектуальная природа минимализма, самопоглощенного мировидением художника и его ироническим обособлением от содержания, от артистических традиций ограничивала притягательность его творений. Минимализм стал уходить с национальной арены. Эпигонами, пост-минималистами были такие художники, как Ева Хессе, героиня неформального культурного объединения, обратившаяся к самым разнообразным материалам – латексу, резине, фиберглассу веревкам и тканям. Ее ранняя работа «Подвешенный» является пародией на дадаизм, Хессе говорила о себе, что не хочет «чистенького» искусства, не хочет антропоморфизма, не хочет чисто геометрических украшений, но желает приподнять горизонт, расширить видение зрителя.

В воздухе царили голоса Элвиса Пресли, Джоан Баэз, Боба Дилана, Дженнис Джоплин. Впервые в истории американской культуры музыкальный рынок полностью подчинялся вкусам молодежи. И повсеместно молодежь употребляла наркотики. «Плейбой» оценивал, что 47 % студентов курят марихуану. То было время, когда женщины начали занимать рабочие места, прежде принадлежавшие мужчинам: инженеры в шахтах, водители грузовиков, агенты секретных служб. Актриса Мия Фарроу сделала модными мужские прически у женщин. Магазины армейской одежды стали очень популярными – тяжелые ботинки, брюки-клеш, армейские рубашки и шинели.

В 1968 году Голливуд ввел систему обозначения сексуально откровенных сцен – XXX был максимумом. G – фильм для семьи; M – для взрослой аудитории; R – ограничение по возрасту; X – запрещено зрителям до 16 лет. Порноиндустрия стала отраслью промышленности. Все прежние поколения всех стран мира были лишены столь откровенного показа интимной стороны жизни, а некоторые продолжали и далее пребывать в том же состоянии. Но не Америка – с этого времени. Американскую культуру окончательно соблазнил запретный плод. Отныне эта тема неизбежно звучала в популярной литературе, в наиболее «кассовых» фильмах, в словах общеизвестных песен, была представлена на обложках журналов, на телевидении, в пьесах и т. п.

Список наиболее читаемых книг этого времени возглавляет «Полет над гнездом кукушки» Кена Кизи. Появилось понятие «хиппи», и колонии хиппи образовались во всех больших городах Америки. Среди фильмов выделялось «Лето любви» (1967). Но уровень рождаемости опустился до 17,9 – самая низкая планка в американской истории.

 

Вперед выходит «молчаливое большинство»

К 1970 году золотой запас США опустился до 11 млрд. долларов. Это своего рода минимум – полагалось на четыре доллара в обращении иметь доллар в Форт-Ноксе, где хранится золотой запас США Европейский Союз и Япония начали нагонять прежде богатейшую страну.

Эрнест Хэмингуэй

С началом 1970-х годов «поколение свинга» приблизилось к своему пятидесятилетию, к тому возрасту, когда человек обладает достаточным багажом, чтобы осознать, что мир, который он любил, вступает в стадию распада. Инфляция, загрязнение окружающей среды, рост преступности, война, падение фондовой биржи, ощутимое отчуждение между поколениями, резкое падение морали, восстания в студенческих кампусах, наркотики, пробки на дорогах, возмутительные надписи повсюду – Америка изменилась навсегда. Ее культура приобрела циничный оттенок.

При этом в стране работали почти 200000 астрологов. В трехстах крупнейших газетах страны была «колонка астролога». Америка хотела знать будущее. Некоторые вещи она знала. Например, что Манхэттен небезопасен. Что порнография приносит полмиллиарда долларов прибыли, и что за совершенно незначительную сумму теперь можно приобрести то, что раньше нельзя было купить ни за какие деньги.

Страна как бы отходила от эмоциональной бури предшествующего десятилетия. Не случайно первой книгой года была названа «История любви» Сигала, обогнавшего великого мастера – Эрнеста Хэмингуэя с его «Островами в океане». На третьем месте значилась «Хрустальная пещера» Деймона Стюарта. Затем «Господь является англичанином» английского автора Рональда Фредерика Делдерфильда и «Женщина французского лейтенанта» англичанина Джона Фаулза. В списке документальных книг стояли превосходные мемуары Альберта Шпеера «Внутри Третьего рейха» и фугурологическая работа Элвина Тофлера «Шок будущего». И все же на первом месте в области нехудожественной литературы стояла, разумеется, «Все, что вы хотите знать о сексе» малоизвестного автора…

Впервые за многие годы в начале 1970-х годов Соединенными Штатами овладела ностальгия. Страна снова восхищалась Ритой Хейворт, звездой 1938 года, и одеждой, которую она тогда носила. На торжества стали надевать смокинги, вместо целлулоида и пластмассы очки обрамляли – как очень давно – металлическими дужками. Крупнейшая сеть универмагов «Сиерс Роебек» заново опубликовала свой каталог 1897 года, И каталог купили 200 тысяч человек. На Манхэттене поставили спектакль «Нет, нет, Нанетт» – хит 1920-х годов. Возник книжный клуб «Ностальгия». Фирмы пластинок выпускали шедевры 1920– 1930-х годов, и они расходились с большим успехом. Гленн Миллер и Бенни Гудмен звучали повсюду. Это был совершенно очевидный намек американцы жаждали прошлых радостей, потому что оказались по горло сыты современностью.

Стоимость жизни выросла на 25 % за пять лет. Согласно данным ФБР, число серьезных преступлений увеличилось за десятилетие на 176 % – 5,5 млн. преступлений в год. Наблюдался постоянный рост венерических заболеваний. И плохие, и хорошие перемены продолжали трансформировать страну. За десятилетие 40 % фермеров покинули американские поля. Шесть миллионов американцев жили в трейлерах, перемещаясь из штата в штат. С невероятной скоростью росли «моллы» – городские торговые центры (первый был построен в Портленде в 1959 году). Теперь, в начале 1970-х, их было 13 000. Магазинчики, которые раньше повсеместно располагались на центральных улицах старых городов, исчезли навсегда.

Отныне страна твердо стояла на колесах. С 1945 года потребление бензина увеличилось вчетверо, а потребление электроэнергии – в шесть раз. Американцы начали покупать «роллс-ройсы». Студенческие кампусы успокоились. Согласно опросу «Плейбоя», только 36 % студентов были готовы протестовать – и то не применяя насилия.

На протяжении первой половины 1970-х годов выявилось творческое бесплодие активистов контркулыуры и ограниченность тех культурно-идеологических импульсов, которые, по мысли своих теоретиков, должны были открыть перед американской культурой новые горизонты, Показательна в этом смысле эволюция Нормана Мейлера, а также Сюзен Зонтаг – провозвестницы контркультуры. С 1973 года Зонтаг работала над рядом эссе, составивших книгу «О фотографии» (1977), подчеркнувшей переход сторонницы ультрамодернизма к одному из самых предметных, жизнеподобных видов искусства. Порывая с былой элитарностью, Зонтаг обращалась теперь к демократической Америке, остававшейся даже в период буйного цветения контркультуры равнодушной к крайностям авангардизма. Зонтаг отмечала, что пишет не столько о фотографии, сколько об отраженной в ее зеркале теперешней жизни. Фотография – это средство узнать, что думают и чувствуют люди, и поэтому, размышляя о фотографии, находишь пути к действительному миру.

В частности, Джозеф Хеллер своим романом «Что-то случилось» (1974) подчеркнул существование истин, которые были как бы отодвинуты в сторону контркультурой. Новую журналистику возглавил обозреватель «Нью-Йорк Геральд Трибьюн» Томас Вульф, которого ждало большое литературное будущее. Особенно выразительно позицию критиков «новой журналистики» сформулировал Курт Воннегут. Произошел отход общества и, главное, ведущих деятелей культуры от бунтарских настроений.

Диана Эйрбас. Мальчик в соломенной шляпе

Уорхол по-прежнему царил в изобразительном искусстве, но его главным соперником выступил… фотоаппарат. В обществе воцарилось уважение к талантливым фоторепортерам, и фото на этот раз приравнялось к высокохудожественному полотну.

Эра господства фотокадра наступила в 1980—90-е годы. Именно к этому десятилетию молчаливое большинство так или иначе осудило радикалов. Все простодушие и «невинность» глубинной Америки можно понять, глядя на такие классические фотографии, как «Мальчик в соломенной шляпе» Дианы Эйрбас (1970). Таково было выражение глаз изумленного поражением во Вьетнаме поколения, ищущего новую моральную опору. Мир глянцевых журналов уже не поражал, он начинал отталкивать. Знаменитый портрет Эрнесто Че Гевары (фотограф Альберто Корда) размножался миллионными тиражами – потому что революционер в возрасте Христа не был похож на стандартных политиков. У него не было штампованной улыбки и искусственной оживленности. Портрет получил всемирное признание и немало добавил к славе погибшего в боливийской глубинке революционера.

Наступала эпоха президента Рональда Рейгана, которая принесла восстановление мощи консерваторов. Главное отличие взглядов президента Рейгана от его предшественников – Джимми Картера, Джеральда Форда и Ричарда Никсона – заключалось в оценке возможностей США в мире. Прежние главы государства придерживались «пессимистической» точки зрения: они полагали, что процесс уменьшения внешнеполитической роли США объективен, его можно замедлить, но нельзя повернуть вспять. Ричард Никсон и Генри Киссинджер, Джимми Картер и Збигнев Бжезинский не только отмечали падение относительного веса США в мире, но и признавали неизбежность продолжения этого процесса в будущем. Рональд Рейган отказался признать эту истину.

Было организовано мощное психологическое давление на американский народ с целью изменить его восприятие мировых событий, дать власть тем деятелям, которые обещали «ликвидировать бессилие» Америки в неоконченной «холодной войне». Второй психологический прием, примененный сторонниками Рейгана, – широковещательное утверждение о том, что возникла якобы опасность разрыва в уровнях стратегических вооружений между США и СССР. По их мнению, если позволить обстоятельствам развиваться своим путем, то возникнет «окно уязвимости» – и США проиграет советской военной мощи. Дальнейшая пассивность, утверждали они, приведет к быстрой потере Соединенными Штатами престижа мирового лидера, ответственной державы, покровителя своих союзников. США проиграют «холодную войну».

Были поставлены четыре крупные задачи:

– В экономике был выдвинут ряд инициатив, получивших название «рейганомики» (нахождение резервов американской экономики, стимуляция американского экономического потенциала). В инаугурационной речи Рейган поклялся крепить экономическую мощь США и, перефразировав знаменитые слова Уинстона Черчилля, заявил, что не для того дает клятву, чтобы председательствовать при распаде сильнейшей экономики мира.

– Во внешней политике был осуществлен отход от картеровской «уважительности» к союзникам, произошел поворот к идее «опоры на собственные возможности». Ради достижения американского превосходства администрация Рейгана пыталась возродить ожесточение холодной войны до степени двусторонней поляризации мира.

– Не следует излишне полагаться на понимание, благожелательность и склонность к сотрудничеству внешних сил. Можно использовать помощь союзников, но следует видеть в этом лишь вспомогательный фактор: у союзников немало эгоистических интересов, и прежний опыт говорит, что в решающих испытаниях они предпочитают отсидеться в стороне (Корея, Вьетнам, Ближний Восток и т. п.). Можно идти по пути договоренностей с потенциальными противниками, но нельзя на этих договоренностях основывать глобальную политику страны.

– Военно-политическая мощь США огромна, но для ее активизации требуется ослабить сдерживающий «вьетнамский синдром». Нужно, чтобы нация поверила во всемогущество своей страны, до Вьетнама никогда не знавшей военных поражений. Рейган заявлял, что эра сомнений в собственных силах для Америки должна быть окончена. Американцы снова должны захотеть быть первыми, и правительство действует, стремясь восстановить уверенность в американском лидерстве посредством более энергичной защиты национальных идеалов и интересов. Увеличение доли военных расходов в валовом национальном продукте всего лишь на 2–3 % позволит обновить стратегические силы и вернуть военно-морскому флоту возможности контроля над мировым океаном, модернизировать контингент обычных сил. Согласие на паритет с СССР толковалось как пораженчество. Переговоры с Советским Союзом можно действенно вести лишь по завершении «броска» в стратегических вооружениях, что практически означало – через несколько лет.

Эти постулаты легли в основу курса администрации Рейгана (1981–1989). Правые силы в США заявили о своей готовности еще один раз воспользоваться «историческим шансом» Америки: полагаясь на мощь страны, попытаться возобладать в «холодной войне». Руководство США выдвинуло программу базовых стратегических целей, достижение которых должно было привести к укреплению позиций США в мире в целом. На протяжении 1980-х годов идеология «холодной войны» получила значительное распространение среди американского населения; произошла потеря политических позиций у традиционного северо-восточного истэблишмента, более умеренного в выражениях национальных устремлений.

 

Земное искусство и неоконсерватизм

Архитекторы возглавили движение по обновлению облика страны, Джон Перро говорил, что ему и его коллегам надоели холод площадей и монотонная череда небоскребов. Подобный протест становился все более громким. Повсюду обсуждалась книга Джейн Джекобе «Смерть и жизнь великих американских городов» – страстный призыв возвратиться к прежней городской жизни с ее социальным и профессиональным многообразием, человеческим общением на улицах, мешаниной старых и новых домов, Архитектура больше, чем живопись и скульптура, обнажила самоотрицание ультрамодернизма. Теперь художникам предлагали вернуться назад, а архитектура первой «раскололась» на модернизм и постмодернизм.

Идеалом в архитектуре продолжал служить Людвиг Мис ван дер Роэ, его «Фарнсворт-Хауз», апартаменты на «Лейк Шор Драйв». Это была оптимистическая Америка, чистая, здоровая и, главное, рациональная: кубическая простота и элегантная точность, завершенность деталей, Металл и стекло слепили и воодушевляли одних и вызывали протесту других. Получивший большую известность Льюис Мамфорд не знал жалости, утверждая, что Мис ван дер Роэ использовал возможности, предоставляемые сталью и стеклом, для создания нескольких элегантных монументов… ничему. Сухой вкус машинных форм не имеет внутреннего содержания. Это пустые стеклянные скорлупы.

Людвиг Мис ван дер Роэ. Жилые дома на Лейк Шор Драйв

Враждебность к пуризму Мис ван дер Роэ и Ле Корбюзье, к безличности международного архитектурного стиля стала ощутимой в выдающихся работах Фрэнка Ллойда Райта. Райт категорически отказывался провозглашать свою принадлежность тому или иному движению. Он всегда шел своей дорогой. Его музей современного искусства Гугенхайма был своего рода вызовом функционализму. Это «восстание» поддержали молодые архитекторы, среди которых нужно выделить Пола Рудольфа. Большое воздействие на культурный мир Америки оказал выход в 1970-е годы двух книг: «Сложность и противоречия в архитектуре» и «Учась у Лас-Вегаса», написанных двумя архитекторами – Робертом Вентури и Денизой Скотт Браун. Эти авторы создали в американской архитектуре так называемый постмодернизм, стремясь приблизить прежние стерильные образцы к традиции, к улице.

Дело было в том, что все поддерживающие модернизм течения в большой идеологии – утопическое направление, коллективизм, революционный взгляд, технологизм и функциональность, обещавшие рациональность модернистской архитектуре, – потерпели крушение, Наступил тот вид эклектизма, который, пожалуй, лучше других отразил Вентури в своих многочисленных зданиях. В них видны «домодернистские черты», в них нет стремления сохранить пропорции, в них ощутима тысячелетняя европейская традиция и явный кивок в сторону маньеризма. Но в новом стиле чувствуется и жестокая неприязнь к модернизму с его скучными плоскими поверхностями. Только живое противоречие передает новым зданиям жизнь.

Событием стало открытие площади для итало-американского сообщества в Новом Орлеане – яркое, многоцветное море неонового огня, украшенное колоннами, башнями и фонтанами. Еще более монументальным было созданное Майклом Грейвсом здание общественных служб в Портленде (Орегон). Здесь международный модернизм, воплощением которого были груды стекла и стали, оказался представлен как часть большого и разнообразного архитектурного пейзажа, как лишь один из исторических стилей Америки. Другими историческими стилями были ар-деко и ар-нуво. В новом стилистическом подходе прежняя основа – понимание архитектуры как гражданского искусства – была высмеяна. Целью Грейвса было создание города вопреки безразличному ко всему бетону стали и стеклу. Его влекла архитектура, которой восхищаются не только профессионалы, но и людская масса на улицах.

Минималисты изменили свое видение мира, но ненадолго. Американские художники сами называют последующий период – 1970– 1980-е годы «промежуточным временем». Наиболее видным пропагандистом в эти годы стал американец болгарского происхождения Христо Явачев. Его ранние работы включали в себя фотографии груды металлических бочек из-под бензина. Но зрел гигантизм невиданных пропорций. Художник Уолтер де Мария создал первую гигантскую ландшафтную работу «Рисунок длиною в милю» в пустыне Мохаве в Калифорнии, а через несколько лет – «Поле молнии» в штате Нью-Мексико: две параллельные линии, проходящие через выжженную пустыню, в которой были размещены 400 столбов из нержавеющей стали. Де Мария многократно утверждал, что для него эффект молнии более важен, чем сама молния. Весь замысел становится видимым лишь на закате. В подражание уже проявившему себя гигантизму в Северной Аризоне Джеймс Таррел в 1973 году создал «Кратер Родена» – спящий вулкан, создающий у зрителя «космическое ощущение». Таррел был профессиональным психологом. Для него игра пространства с солнечным светом стала символом эпохи и художественного направления. Особенно он настаивал на том, что осмотр его произведения необходимо производить со дна вулканического кратера – это был взгляд сквозь божественное око на гигантский пантеон природы.

В 1976 году центром всеобщего обсуждения стал «Бегущий забор» Христо Явачева и Жана-Клода Денат де Гильбон – 40 километров белой синтетической пряжи на калифорнийском побережье. А в 1983 году они опоясали одиннадцать маленьких островов близ Майами и покрыли шесть с половиной миллионов квадратных футов морского побережья красным пропиленом. В США, где пейзаж – бесценное национальное достояние, ничего подобного еще не было. А в Соленом озере штата Юта скульптор Роберт Смитсон создал нечто вроде змеевидной дороги длиной 457 метров. Когда он сам смотрел на это место, озеро казалось ему раскинувшимся до горизонта, словно его принес циклон. Берега озера виделись гранями солнца, а кипящая кривая указывала на колоссального размера взрыв в виде спирали.

Все стало возможным в искусстве, в американской жизни и на маленькой планете Земля. А в политической теории Америки в 1980-е годы дал о себе знать неоконсерватизм.

Контрольные вопросы

1. Почему Америка оказалась в послевоенный период самой богатой страной мира за всю историю цивилизации?

2. В чем состояла суть внешнеполитического курса правительства Г. Трумэна?

3. На какие зоны влияния определили США регионы Европы и Азии?

4. Когда и при каких обстоятельствах окончательно оформилась идея американской ответственности за весь мир?

5. Что означает тезис «Расширение рыночной демократии», введенный администрацией Б. Клинтона?

6. Опишите состояние художественной культуры 1950-х годов.

7. Почему молодежь 1950-х характеризовали как «молчаливое поколение»?

8. Как влияло американское телевидение на общественное сознание и культуру повседневности?

9. Каковы, с вашей точки зрения, наиболее примечательные черты культуры повседневности Америки 1960-х годов?

10. Какова динамика художественных стилей в культурной жизни Америки 1960-х – 70-х годов?

 

Последнее десятилетие XX века явилось примечательным многими новыми тенденциями. В литературе это был отказ от доминирующей традиции. В политике – однополярность и значение США как мирового гегемона. Американское искусство и науки, изучающие общество, задумались об американской идентичности. Политика мультикультурализма изменила соотношение этносов в США.

 

Литература последних десятилетий XX века

В художественной сфере ощущение всемогущества американского искусства всегда шло параллельно ощущению всемогущества американского государства.

Литературный процесс приостановила Вьетнамская война, но после своеобразной паузы 1970-х годов американская литература снова развернулась во всю ширь. Почти канонической стала «культура бестселлеров», выпускаемых сразу грандиозными тиражами. Ежегодно в печати стали появляться пятьдесят-семьдесят тысяч новых названий, но, разумеется, только несколько сотен из них становились бестселлерами, Большинству авторов их книги не приносили ни денег, ни славы. Так, бывший президент США Джимми Картер опубликовал несколько поэтических сборников, но стихи его не вызвали читательского интереса. В течение многих лет, получив очередной отказ, Картер неутомимо обращался к следующему издателю. А журналист Роберт Тимберг вынужден был брать взаймы, чтобы закончить свою книгу о пяти важнейших государственных лицах эпохи войны во Вьетнаме.

В год, когда Америка праздновала двухсотлетие, все номинированные деятели ее культуры получили Нобелевские премии. Поэт Джеймс Дикки полагал, что главным итогом двухсотлетней годовщины станет укрепление во всех американцах чувства национальной гордости и принадлежности к давней славной традиции. Еще при жизни нынешнего поколения, предрекал Дикки, наступит «золотой век искусств», благодаря, в частности, возросшей роли государства в финансировании творческой деятельности. В духе «праздничной» историографии был выдержан роман Макинли Кантора «Вэлли Фордж» (1975). Еще более обширные цели ставил перед собой Джеймс Митченер в романе «Часовой» (1974), претендовавшем на то, чтобы на тысяче с лишним страниц представить образ «Америки в микрокосме». Это типичный «митченеровский» патриотический эпос.

Более художественно выдержанным было осмысление «уроков» американской истории в пьесе Джона Апдайка «Бьюкенен умирает» (1974) и в романе Джеймса Херси «Заговор» (1972). Но особенной удачей стало обращение к прошлому страны у Гора Видала в книге «Вице-президент Бэрр» (1973) – иконоборческой, но мастерски написанной. В послесловии Гор писал, что американская история стала полем битвы. Но этот роман получил восторженный прием. Гор Видал – один из тех американских писателей, которые усмотрели прямое соответствие между литературным творчеством и формированием менталитета народа. Своими книгами последней четверти XX века он привил Америке вкус к произведениям исторического жанра.

В его же духе создал панораму американской жизни Эдгар Лоренс Доктороу в романе «Рэгтайм» (1975). Поворот к эпическому виден и в книгах Ричарда Прайса «Лицо земли» (1975), Лайонеллы Войвоуди «За стеной спальни» (1975). В их романах нет упоения взаимной отчужденностью людей, нет бескрайнего пессимизма. Наблюдается тяготение к расширению временных рамок, насыщению сюжета социальной проблематикой – это заглавная тенденция американской литературы наших дней. Блистательно выразил ее Ирвин Шоу, дебютировавший еще до Второй мировой войны, – автор романа об этой войне «Молодые львы» (1948), двухтомной эпопеи «Богач, бедняк» (1970) и «Нищий, вор» (1977), Взошла звезда афроамериканки Тони Моррисон. Социальный психологизм доминирует и в романе «Ланселот» Уокера Перси (1977), и в «Октябрьском свете» Джона Гарднера (1976).

Не молчало и старшее поколение. Роберт Пени Уоррен опубликовал в 1971 году роман «Приди в зеленый дол». Это – важная веха на многотрудном пути талантливого писателя. Философский роман – не самый распространенный жанр американской прозы, и в этом плане следует отметить Джона Гарднера с его романом «Диалоги с Солнечным» и «Никелевая гора». Уже упомянутый «Октябрьский свет» раскрывает борьбу экзистенциалистского и органичного восприятия жизни. Это видно также и у Конрада Джаретта в «Обыкновенных людях».

Джон Апдайк

Трумэн Капоте

Среди писателей-властителей дум значатся также имена Трумэна Капоте, Джерома Сэлинджера, Джона Чивера. И все же именно драма Вьетнама послужила своеобразной отправной точкой в современном литературном процессе. Нужно отметить громкий факт: в 1988 году издательство «Рэндом Хауз» выпустило долгожданную (она писалась шестнадцать лет) книгу Нэйла Шихэна о войне во Вьетнаме под названием «Оглушительная ложь». Шихэн до этого много лет писал репортажи из Вьетнама для самых солидных американских газет. И его книга претендовала на место классического произведения о болезненном этапе американской истории. Эта тема и эта книга сформировали новое поколение американцев. Телекомпания Си-СПЭН именно с Шихэна начала свои популярные телевизионные передачи об американских авторах и их книгах (1989). С этих пор довольно широкая публика начала обсуждать дела в отечественной литературе США.

Нашла свою аудиторию книга экс-президента США Ричарда Никсона «Используй момент», широко обсуждавшаяся по телевидению. Но наибольший успех пал на огромную историческую биографию президента Гарри Трумэна, написанную Дэвидом Маккалохом. Альберт Мюррей показал нации, как на 132-й улице Гарлема он писал девять своих популярных произведений. А Герберт Дэвид Дональд представил свою огромную библиотеку на улице Линкольна в городе Линкольн (подходящие названия для автора лучшей биографии Линкольна). Неподалеку – в городе Конкорд (Массачусетс) – миссис Гудмэн создала свое превосходное исследование о времени Франклина Рузвельта. Все время в ее доме звучала музыка, исполнявшаяся в те времена, которые она описывала.

Ричард Бен Крамер проинтервьюировал тысячу человек для создания своего сборника политических биографий «Чего стоит путь в Белый дом?», ставшего приметой 1990-х годов. Клэр Брандт обследовала на маленькой лодке озеро Чамплейн и реку Гудзон, чтобы написать биографию «предателя Американской революции» Бенедикта Арнольда.

Роберт Kapo прочитал почти миллион страниц в фонде Линдона Джонсона для написания его биографии. Черилл Вудан в соавторстве с мужем Николасом Кристофом создала впечатляющую работу о Китае.

Из исторических исследований можно отметить грандиозную «Гражданскую войну» Кена Бернса – эпос, ставший еще и основой для телевизионного сериала, написанного подлинным историком-отшельником, создавшим трилогию в полтора миллиона слов за двадцать трудолюбивых лет. В Йельском университете Дэвид Маккалох колебался в выборе между писательским трудом и творчеством художника, но не смел и думать, что станет крупнейшим «биографом» эпохи. Сходный творческий путь прошли Барбара Такмен, Брюс Кэттон, Пол Хорган, Уоллес Стегнер, Роберт Kapo – бывшие журналисты.

Вот несколько штрихов к портретам ряда современных американских литераторов. Маккалох начал работать над биографией Трумэна в 1982 году, и написанное стало подлинным бестселлером. Его постоянные спутники – «Безмолвие в Аппоматоксе» Брюса Кэттона, «Смерть в кругу семьи» Джеймса Эйджи, «Впотьмах» Уильяма Стайрона. Это чисто американская подборка, она характеризует человека, который не читал ни одного русского классика.

На открытой веранде своего деревянного дома в Алабаме Форрест Макдональд начал писать огромный цикл исторических сочинений – пятьдесят предполагаемых томов. Историк изучает интеллектуальные достижения американских президентов и в текущее время. В юности он, техасец, собирался стать классическим писателем, но магнит истории увлек его на путь жизнеописаний. Четыре страницы в день – без этого Макдональд не выходит на любимую ферму. И пишет он не для широкой публики.

Эдмунд Моррис посвятил себя биографиям Рональда Рейгана и Теодора Рузвельта, подчас становясь двойником, тенью своего героя (о самом Рузвельте написано более семидесяти серьезных работ). Любимые писатели Морриса – Чарльз Диккенс и Ивлин Во.

Дорис Керн создала свою классическую книгу «Необычное Время: Франклин и Элеонора Рузвельт», просыпаясь в пять тридцать утра и работая до полудня. Затем она играла в теннис. Писала от руки и довольно медленно. Школой для нее была помощь государственному деятелю США Линдону Джонсону в написании мемуаров.

Эдмунд Моррис и Рональд Рейган

Тони Кушнер

Все эти авторы конца XX века считали Эрнеста Хемингуэя олицетворением Америки, создавшим подлинно «великий стиль», а в музыке восхищались Дюком Эллингтоном, Каунтом Бейзи, Луи Армстронгом.

Вместе с тем культура этого периода теряет свое единство. Исчезновение культурной доминанты привело в конце двадцатого века к распаду единого культурного пространства, формированию культурных гибридов и тотальной фрагментации. Каждое этнонациональное образование стремилось к выражению изобразительно-выразительными средствами своей идентичности.

Среди лауреатов наиболее престижных литературных премий этих лет в США были отмечены малоизвестные писатели: Оскар Ихуэлос, Ричард Форд, Тони Кушнер, Бхарати Мухери, Джулия Альварес, Рон Ариас, Урсула Хеги и др.

Более традиционная фигура англосакса, белого, протестанта стала уходить из американской литературы.

К концу века американское единство уступило место мультикультурализму Значение центра стало исчезать, что частично связано с глобальными интересами Вашингтона. Современный американец сегодня затрудняется определить свою культурную идентичность.

Джулия Альварес

 

Однополярность начинает доминировать

В последнее десятилетие XX века в общественной жизни страны вместо культуры начинает господствовать политика (точнее, геополитика), Лагерь тех, кто быстрее других осознал возможности, предоставленные окончанием «холодной войны» – однополярность возникающего мира, возглавил Чарльз Краутхаммер, который уже зимой 1991 года озаглавил свою статью в «Форин Афферс» прогностически: «Момент однополярности».

Один из главных идеологов неоконсерватизма писал, что нации нуждаются во врагах, и собирался найти для страны нового достойного противника. Новая элита не отказалась от испытанного компаса – идеальным для Америки был бы идеологически противоположно настроенный, расово и культурно совершенно иной, достаточно сильный в военном смысле антагонист. Сразу же после окончания «холодной войны» в стране начались дебаты, кто мог бы стать таким противником.

Проще простого было демонизировать недавних союзников – Милошевича и Саддама Хусейна, повинных в геноциде и немыслимой жестокости. Но здесь масштаб явно не тот, особенно на фоне Адольфа Гитлера, Иосифа Сталина, Мао Цзэдуна и даже «менее впечатляющих» Никиты Сергеевича Хрущева и Леонида Брежнева. Нужно было обладать исключительно богатой фантазией, чтобы в изолированном, контролируемом на земле и с воздуха Ираке увидеть полномасштабную угрозу Соединенным Штатам, их территории континентальных размеров, их всемирно признанным идеологическим основам. Манихейские искатели «дисциплинирующей угрозы» обращались к разным вариантам: «государства-изгои», кибертерроризм, асимметричное ведение войны, всемирная наркомафия, ваххабизм, распространение ядерного оружия и многое другое. Позднее (2003 год) официальные американские органы насчитали одних только террористических организаций тридцать шесть (среди них ведущие – «Аль-Каида», «Исламский джихад», «Хезболла», «Хамас»). В том же году определили семь государств, «спонсирующих терроризм». В «ось зла» ввели в 2002 году Ирак, Иран и Северную Корею, к которым государственный департамент добавил Кубу Ливию и Сирию. Полномасштабными претендентами на угрозу Соединенным Штатам были объявлены быстрорастущий Китай и турбулентный мусульманский мир (Ирак, Иран, Судан, Ливия, Афганистан при Талибане).

Все эти поиски в значительной мере приостановило 11 сентября 2001 года. Усама бен Ладен как бы остановил американские метания атакой на Нью-Йорк и Вашингтон. Теперь главным врагом на первую половину XXI века был избран воинствующий ислам.

В Америке достаточно трезвых людей, не опьяненных положением единственной сверхдержавы. Быстро выигранная война обратилась в Ираке (да и в Афганистане) теряемым миром. Не случайно ведущий американский социолог Иммануил Валлерстайн спрашивал, почему главным американским военным ответом на акты террора было вторжение в страну, которая не имела ничего общего с атакой 11 сентября? Но «полный вперед» – это девиз тогдашней администрации, поскольку если она ослабит темп, то будет выглядеть очень глупо, а поражение позже кажется менее болезненным, чем крах сегодня.

Атака на башни

Возвращаясь к обсуждаемой неоконсерваторами в 1990-е годы ситуации «однополярности», обратим внимание на название изданной тогда же книги Джозефа Ная «Обреченные (разумеется, имеются в виду США – Авт.) вести за собой». Здесь мы читаем, что лидерство самой могучей державы укрепит глобальную взаимозависимость всех стран. Если Соединенные Штаты замедлят мобилизацию своих ресурсов ради международного лидерства, может достаточно быстро возникнуть полиархия – и оказать свое негативное воздействие. Управление взаимозависимостью становится главным побудительным мотивом приложения американских ресурсов, и оно должно быть главным элементом новой стратегии.

По мнению Ричарда Хааса, Соединенные Штаты на долгое время останутся эффективным шерифом в мире, находящемся в процессе трансформации.

В августе 1993 года администрация Клинтона не сочла нужным скрывать, что первые результаты реализации Стратегической оборонной инициативы были просто сфабрикованы. Пиком стратегической определенности президента Джорджа Буша-старшего стало предупреждение о том, что Соединенные Штаты считают своим жизненно важным интересом предотвращение доминирования на территории Евразии любой враждебной державы или группы держав. Буш писал в мемуарах, что Америка просто обязана вести за собой, она должна обеспечить предсказуемость и стабильность в международных отношениях. Ведь она – единственная держава, имеющая необходимые ресурсы и репутацию. Если Соединенные Штаты не поведут за собой, в мире не будет руководства.

Демократы Клинтона просто не могли игнорировать тот факт, что США – крупнейший экспортер мира, больше зависящий от экспорта, чем, скажем, Япония, что заграничные филиалы американских компаний владеют большей долей мирового экспорта, чем компании на американской земле, что четверть американского ВНП зависит от мировой экономики. Придя к власти, администрация Клинтона ввела термин «расширение зоны рыночной демократии». Находясь в Белом доме, президент Клинтон посчитал необходимым сравнить себя с Вудро Вильсоном, Гарри Трумэном, Теодором Рузвельтом и Франклином Рузвельтом – с теми президентами, которые олицетворяют глобальную активность американской политики. Согласно принятому Пентагоном в 1992 году директивному документу, Соединенные Штаты должны предотвратить стремление крупных индустриальных наций бросить вызов американскому лидерству или попытаться изменить установившийся политический или экономический порядок.

Билл и Хиллари Клинтон

Поражение царя Митридата в 84 году до н. э. никак не укрепило демократию в Риме. Традиционно, как и полагалось, пройдя под триумфальной аркой, победоносный Сулла прервал свою задумчивость такими словами: «Теперь, когда во всей вселенной у нас нет врагов, какой же будет судьба нашей республики?» Сомнения Суллы в отношении судьбы республики оправдались. Незамедлительно возникли «внутренние враги» – террористы античности – и появились проскрипции, армия вошла в столицу, республика покатилась к империи.

Триста лет Америка провозглашала свою особенность, представая миру как исключительное государство. Теперь она сумела распространить демократию в качестве общепризнанного идеала. И потеряла идентичность исключительности. Четырехзвездный проконсул Томми Фрэнке (даже внешне похожий на Суллу) добил последнего «официального» врага современного Рима – Митридата-Хусейна.

Но отсутствие явственного врага уже ощущается. Социологическая теория и исторический опыт указывают, что отсутствие ясно очерченного внешнего врага порождает в метрополии внутренний разлад. Неудивительно, что окончание «холодной войны» вызвало тягу местных внутриамериканских общин к самоидентификации. Отсутствие врага ослабляет необходимость в сильном центральном правительстве, в некогда безусловном единстве. Профессор Пол Петерсен уже в 1996 году писал, что окончание «холодной войны» сделало расплывчатыми очертания национальных интересов США, уменьшили надобность в национальных жертвах. Эгоистические интересы стали брать верх над национальной общностью. Инаугурационные слова Джона Кеннеди о том, что каждому гражданину необходимо спрашивать не о том, что страна может сделать для него, а о том, что он может сделать для своей страны, стали голосом другой, героической эпохи, ныне скрывшейся за историческим поворотом. Вслед за германским экспансионизмом, японским милитаризмом и русским коммунизмом ушло в прошлое представление о противнике как о силе, противостоящей американскому индивидуализму и свободе. И американская демократия, американское общество, со всеми его ценностями свободного гражданина и свободного рынка, оказались в своеобразном вакууме.

 

Искусство конца века как проявление национальной идентичности

В последние десятилетия XX века в американском искусстве активизировалось движение, получившее название «хай-тек» – концепция подхода к архитектуре, противоположная постмодернизму. Его апологеты старательно избегали всякой сопричастности «народному», «пролетарскому» вкусу, вкусу масс, пленявшему постмодернизмом. Постмодернизм проявил себя прежде всего в архитектуре, а затем уже в живописи и скульптуре. Между 1970-и и 1990-и годами постмодернизм противостоял модерну. Но это противостояние начало ослабевать во второй половине 1990-х годов. Вошедшие под знамена постмодернизма стали все меньше ощущать необходимость противостояния модернизму. Да и сама важность стилевого детерминизма стала исчезать прежде всего в видеоискусстве и фотографии.

Основой всего стала высокая технология, культивирование «благородной простоты». У хай-тека не было амбиций эстетически превзойти постмодернизм. Самое высокое достижение нового стиля заключается в простоте. Хай-тек уникален как движение. Он напомнил европейцам о «Хрустальном дворце» в Лондоне 1851 года – революционном для архитектуры середины XIX века павильоне из стекла, металла и бетона, построенном английским архитектором Джозефом Пакстоном для Всемирной выставки в Гайд-парке.

Элегантные здания, созданные в стиле хай-тек, возникли по всему миру. В хай-теке можно видеть кульминацию сразу нескольких модернистских тенденций. Многие другие строения и сооружения – в частности, нью-йоркская гавань, не отличающаяся самостоятельностью архитектурных форм, стали неожиданно выглядеть примитивными.

Это возвращение к модернизму свидетельствовало о том, что «модерн – незавершенный проект» (как писал об этом немецкий философ и социолог Юрген Хабермас), что эпоха современности обретает новые фазы развития.

К концу XX века в США резко увеличилось количество музеев, неизмеримо возросли возможности «культурных путешественников», устремившихся в храмы искусства других народов. Успех книг по искусству, передвижные выставки, растущие тиражи художественных произведений – все это стало признаком культурно зрелого общества. Наступило время, когда идея прогресса в искусстве перестала быть существенной. Ценностные различия между «чистым искусством», «примитивным искусством», «народным искусством», между живописью, скульптурой и другими видами искусства почти исчезли, Авангард перестал претендовать на роль лидера искусств.

Джуди Чикаго. Обеденный стол

Абстракционизм стал новой ортодоксией – специфически модернистской, жесткой, навязываемой обществу элитой критиков и музейных кураторов. Спокойная мощь художников Роберта Римана, Брайса Мардена и Агнес Мартин получила общеамериканское признание. Абстракционизм, неоимпрессионизм (его стали все чаще называть «максимализмом») и особенно минимализм как бы обрели новое дыхание. Американским лидером неоэкспрессионизма стал Джулиан Шнбель. Его огромное полотно «Доисторическое действо: слава, честь, привилегия и нищета», созданное на коже пони, характеризует максимализм как готовый использовать любые материалы. Шнабель, умерший молодым, также оставил по себе память созданным в Нью-Йорке фильмом о художнике афроамериканце Жане-Мишеле Баскиате.

В 1979 году Джуди Чикаго (урожденная Джуди Коэн) – художница-абстракционистка и флористка – показала самую известную феминистскую выставку-инсталляцию «Обеденный стол». Здесь вокруг стола с тщательно выписанными тарелками стоит тринадцать стульев, и все на полотне наводит на ассоциацию с «Тайной вечерей» Леонардо да Винчи.

Начался подъем феминизма, вызвавший общенациональную полемику в США. Сделанные женщинами фотографии превратились в своего рода театральный акт. Это характерно, например, для автопортретов Синди Шерман. Ее серия «Сцены из неизвестного фильма» – как цветные, так и черно-белые, разрушили стандартный стереотип женщины, Для Шерман фотопортрет был разновидностью маски. Следуя своим фотографическим сценариям, Шерман создала своего рода биографию современной американки, сочувствующей, издевающейся, размышляющей. Впервые создается «немужской» портрет всей Америки.

Совсем другой дорогой пошла Дженни Хольцер. Художница постаралась широко посмотреть на тему феминизма. Ею используются в качестве рабочего материала театральные афиши, реклама, рубашки с рисунками, всевозможные шляпы, бронзовые таблички, разрисованные камни, излучающие свет диоды. В 1986 году Хольцер разместила свои произведения в манхэттенском Таймс-сквере с надписью: «Защитите меня от того, чего я хочу». Ее кредо: активность всех людей имеет равное значение, гуманизм устарел и люди не моногамны по природе. Хольцер приобрела известность как автор инсталляций, которые называла «издевательскими клише». За относительно короткое время она создала 330 инсталляций, выставлявшихся на нью-йоркских выставочных площадках Фрэнка Ллойда Райта, в музее Гуггенхайма.

Поражали воображение зрителя рекламные щиты, картины, постеры, фотографии и инсталляции Барбары Крюгер. Свою карьеру художница начала как дизайнер-график в модном нью-йоркском журнале «Мадемуазель». Находясь под большим впечатлением идей близких к постмодернистам или являвшихся таковыми французов Ролана Барта, Мишеля Фуко, Жака Лакана и Жана Бодрийяра, Крюгер восприняла их интерес к миру «общественных отношений», представлявшемуся ей неприглядным.

 

Постмодернистский «мультикультурализм» эпохи Билла Клинтона

Проблема культурного разнообразия и политика культурализма приобрели в США за последнее десятилетие острополемический характер.

В то время как богатство Америки и ее мощь занимают высшую ступень, национальное единство американского народа начинает испытывать давление этнических общин, подрывая экономическое равенство и культурную целостность. По мнению уже упоминавшегося исследователя вопроса формирования наций, Сэмюэля Хантингтона, ассимиляция американских этнических меньшинств в сначала враждебное, но все же принявшее их общество перестала соответствовать духу времени. Это видно на примере и уже утвердившихся, и недавно организованных, ориентирующихся на свои национальные государства диаспор. Члены многих диаспор, существующих в Соединенных Штатах, не ощущают давления американского государства в направлении ассимиляции, но и сами не видят особой привлекательности в ассимиляции и даже не стремятся получить здесь гражданство.

На рубеже третьего тысячелетия в области взаимоотношений этнических общин в Соединенных Штатах под влиянием изменения государственной политики произошли качественные изменения, Национально главенствующей стала точка зрения отдельных этнических единиц. «Плавильный тигель» практически перестал работать. Более того, с 1970 года число американцев, имеющих многонациональные корни, увеличилось в четыре раза. После трех лет ожесточенных эмоциональных дебатов между традиционалистами, считающими необходимым «плавильный тигель», и защитниками мультинациональности и мультикультурализма в самоидентификации американцев произошли существенные перемены. Существовавший прежде «плавильный тигель» не отрицал мультикультурализм, считая его естественным для США. Но Клинтон начал политику мультикультурализма. Это было не просто признание факта его существования, но начавшееся в борьбе за голоса этнических групп разрушение «плавильного тигля».

В национальном цензе 2000 года, проводимом каждые десять лет, респондентам впервые было дано право идентифицировать себя по расовому признаку. Именно тогда американцы впервые открыто указали на свою принадлежность к одной (или нескольким) из четырех мировых рас: белая, афроамериканская, азиатско-тихоокеанская, индейская-эскимосская. Испаноязычные граждане остаются в особой этнической группе. Без громких деклараций в Америке произошла своего рода революция – замена базовых ценностей «англосаксов, белых, протестантов – WASP», низвержение объединяющих ориентиров, характеризующие отход от политики «плавильного тигля». Если раньше иммигранты, вновь прибывшие из других стран, стремились побыстрее стать американцами, т. е. носителями ценностей упомянутого большинства, основавшего США, то потом они пытались выразить себя на стыке своей этнической и американской культур. Но сегодня испанский язык – второй после английского в США, это – язык общения многочисленных латиноамериканских общин, живущих в стране. Сэмюэл Хантингтон приводит в своей знаменитой книге «Кто мы?» пример: во время футбольного матча в Лос-Анжелесе американец мексиканского происхождения (гражданин США) сжег после матча прямо на стадионе американский флаг, будучи недоволен победой американской команды над мексиканской. Хантингтон делает вывод о глубоком кризисе идентичности в стране и утверждает, что если этническое обособление и высокомерие продолжится, то к 2020 году США по своей идентичности приблизятся к Бразилии больше, чем к себе самим прежним.

Для многих стран, возможно, такая опасность не столь существенна, Китай с его 5000-летней цивилизацией и 92 % этническим преобладанием в собственной стране был и останется Китаем вне зависимости от господствующих идей и политической философии. Британия, Франция, Япония, Германия и немалое число других стран были и останутся собой вне зависимости от очередного идеологического поветрия в области межэтнических отношений.

Произошло нечто весьма важное: главная эмигрантская страна в мире изменила позицию – перешла при президенте Билле Клинтоне (1993–2001) от практики ассимиляции в одну большую американскую нацию к торжеству «множественных» лояльностей. Главенствующим для многих американцев в последнее десятилетие XX века стало новое, обостренное проявление воли диаспор, выказывающих больше симпатии к покинутой, нежели к приобретенной родине. Произведенная администрацией Клинтона реформа в области межэтнических отношений будет иметь долговременные последствия.

При этом возникли новые вопросы, которые прежде с такой остротой не стояли. Совсем не ясно, как будут использоваться новые демографические данные. Влиятельный журнал «Экономист» задался целым рядом вопросов. Будет ли дочь афроамериканского отца и белой матери считать себя черной женщиной в случае, если легислатура штата постарается создать округ с преобладающим черным населением? А как быть с гражданином, утверждающим себя в качестве потомка белых, черных и азиатов? Будет ли правительство считать его одним из них?..

Создавая концепцию самостоятельности этнических общин, Майкл Линд обосновывает видение Америки как своего рода «мозаики», состоящей из пяти рас или общностей – белых, чернокожих, латиноамериканцев, азиатов и коренных американцев. Это означает, что иммигранты должны оставить всякие надежды на интегрирование в единую нацию. Вместо этого люди включаются в бюрократические категории, предполагающие некоторую монолитность в политической жизни страны.

Утверждая нормативный приоритет групповой этнической идентичности, подобный мультикультурализм предполагает, что не существует и не должно существовать никаких национальных убеждений, и не предоставляет никакого идеологического фундамента для объединения отдельных групп в единое «предполагаемое сообщество».

Ориентация Америки на формирование не единого сплава в тигле многих национальностей, а пестрого многоцветья мультикультурализма привела к логическим результатам – к закреплению позиций этническими меньшинствами. Известный историк дипломатии Александер Де Конде указывает, что этнорасовые интересы ныне являются основными при определении американской внешней политики.

Итак, после открытого признания правительства демократов Клинтона – Гора в нерелевантности прежней политики «плавильного тигля» в американском обществе сложилась новая ситуация. Президент Клинтон первым поставил «разнообразие» выше «единства» в той самой стране, которой он управлял. Поддержка декларации собственной этнической и расовой принадлежности означает, что недавние эмигранты более не являются объектом того давления, которое испытали на себе прежние эмигранты, стремившиеся интегрироваться в американскую культуру. В результате этническая идентичность стала более важной, и она все увеличивает свою значимость в сравнении с проявлениями общенациональных особенностей. Но без общей культуры основа национального единства становится хрупкой.

Новый шанс получили сторонники так называемого «крайнего культурного национализма», который в определенной мере бросает вызов представлению о постоянно происходящем включении в общую американскую культуру все новых составляющих. Сторонники теории перманентного притеснения этносов в США, выдвигая на первый план культ этноса, изменяют первоначальной цели движения за гражданские права, так как вводят жесткие этнические рамки и неизменную групповую лояльность, что несовместимо с жизнью в Америке.

Американский исследователь Джозеф Раз выдвинул тезис, что даже если отдельные общности и культуры сами по себе являются нетерпимыми, то в мультикультурном обществе они неизбежно будут побуждаться к изменению. Раз также указывает на то, что либерально-плюралистическая версия мультикультурализма не должна противопоставляться идее ассимиляции, предполагающей интеграцию одних культурных групп в другие, если только этот процесс не вызывается насильственно, не проистекает от неуважения к другим народам и их общностям и осуществляется постепенно. Таким образом, американский культурный плюрализм предполагает заимствования и синкретизм, что является отличительной особенностью либерального общества.

Характер литературной ситуации этого периода весьма противоречив. Высокая литература (literature), привычно называемая классикой, чаще всего пользуется спросом в университетских библиотеках, в отличие от широко читаемой fiction (выдумка).

Социокультурные тенденции определяются ростом влияния афроамериканцев, латиноамериканцев, американцев азиатского происхождения. Эти общины не только восприпятствовали окультуриванию, но нашли новые пути самовыражения, позволяющие им не рвать с многовековыми национальными традициями.

Идеолог афроамериканцев Ишмаэль Рид писал, что афроамериканцы стали жертвами мифов, утверждающих, что бедным быть лучше, чем богатым, что лучше принадлежать к низшему классу чем к среднему или высшему, что лучше несерьезно относиться к жизни, чем проявлять примерное трудолюбие.

Ричард Серра. Наклонившаяся арка

В конце XX века начала занимать особое место в творческом процессе инсталляция. Именно этот жанр оптимален для самовыражения художников, как считал Брюс Нойман, который вообще не видел другого пути связать философию, этику, политику, социальные и сексуальные интересы человека. Родом из Индианы, Нойман сделал карьеру в Калифорнии, а затем переместился в Нью-Мексико. Удивительно, но он вплоть до зрелого возраста не посещал прежнюю Мекку художников – Нью-Йорк. Нойман несомненно испытал влияние того, к кому обращались и модернисты, и постмодернисты – Дюшана. Однако его в большей мере характеризует стремление к самовыражению, чем поиски определения искусства. Нойман и его последователи в то же время выступали против абстрактного искусства «как социально безответственного». Но другой столп нового искусства 1980– 1990-х годов – Ричард Серра (потомок русских и испанских иммигрантов) – утверждал, что искусство не нуждается в самооправдании. Он начал работать с вулканизированной резиной и неоновыми трубами, а также с расплавленным свинцом, капли которого распылял по поверхности, благодаря чему его работы напоминали произведения Поллока.

Выполняя заказ нью-йоркского муниципалитета, Серра создал в 1981 году так называемую «Наклонившуюся арку» на Федерал-Плаза. Вокруг «Арки» разгорелся острый спор, а полиция начала утверждать, что арка мешает ей в работе. В 1989 году конструкция была убрана. Своеобразной компенсацией стало помещение стальных кубов художника в лондонской галерее Тейт в 1993 году. Поверхность этих кубов не сглажена, и особый эффект достигается при их освещении с разных сторон. Теоретики искусства нашли для таких работ особый термин: «Грязный реализм».

Тот же термин применялся к работам друга Серра – архитектора Фрэнка Герри, работавшего в Лос-Анджелесе. Его привлекали такие материалы, как ржавый металл, стальные листы, цинк и медь. Герри работал в международном стиле эстетической геометрии, приветствуемой постмодернизмом, и создавал элегантные рационалистические конструкции «хай-тека», о чем говорят его экспозиция в музее Гуггенхайма, его работы, выставленные на открытом воздухе в швейцарском Базеле и испанском Бильбао (1997).

Дэвид Хаммонс. Дом будущего

Постоянными стали выставки инсталляций в Музее современного испанского искусства (Нью-Йорк). Пуэрториканец Хорхе Родригес и афроамериканец Чарльз Абрамсон (священник религии Сантерия) создали инсталляцию «Ориша/Сантос: артистическая интерпретация семи африканских сил», претендующую на синтез романо-католической религии и африканских культов. Их инсталляции давали публике представление об алтарях сантерийского культа, где правили семь богов – перекрестков, войны, мира, божественной любви, эротической любви, материнской любви, огня. Емайя – богиня материнской любви – имитировала Мадонну с младенцем. Этой религии под видом принятия христианства поклонялись чернокожие рабы, привезенные в Бразилию и Карибский бассейн из Африки. Витальная сила пуэрториканской культуры по этим инсталляциям стала известна американцам.

Одним из наиболее заметных предствителей изобразительного искусства новой волны явился Дэвид Хаммонс, получивший известность сопоставлением «Звезд и Полос» американского флага с расовыми и культурными архетипами. Обосновавшись на Манхэттене, Хаммонс обратился к инсталляциям, где постоянно фигурировали жесткие африканские волосы и характерные для большого города пустые бутылки. В Бруклине, на нижнем Манхэттене, в Гарлеме его искусство способствовало распространению африканского культа. В его инсталляциях занял большое место баскетбол – игра бедных, дешевая и требующая определенного спортивного мастерства. Широкую известность приобрела инсталляция «Дом будущего», выставленная в Чарлстоне, Северная Каролина (1991).

В мире, где столь многое определяет телевидение, художники нашли место для «видеоинсталляций», превратив их в новый и беспрецедентный вид искусства. Несколько фильмов в начале этого процесса снял Энди Уорхол. Видеокамера играла роль продолжения глаза художника, Видеоинсталяции таких художников, как Билл Виола и Гэри Хилл, воодушевленных христианским мистицизмом, поражали воображение.

Работы Гэри Хилла вначале отражали его увлечение абстрактным экспрессионизмом, но вскоре в них появился и человеческий голос.

Мэтью Барни

Лишь в 1992 году в «Суспензии неверия» он видоизменяет жанр своих инсталляций. Гэри Хилл – певец одиночества, острого ощущения невозможности достучаться до сердца другого.

На американских художников оказали влияние анализ и критика модернизма, осуществленные немецким философом Теодором Адорно, его пристрастие к музыке Шенберга и восприятие джаза как выражения культуры индустриального общества.

Частью мирового влияния американской культуры был приток афроамериканских музыкантов в Париж, В конце XX века это были, в частности, Джозефина Бейкер и Сидни Бешет. Видеозапись их выступлений проецировалась на уличные экраны.

Большим успехом пользовалось творчество Мэтью Барни. Созданные Барни мифы, сила его воображения производили неожиданный эффект, ценимый зрителем. Его хореографические постановки, в частности, на стадионе в Айдахо («Гремастер», 1997), где примой была Урсула Андерс и сам Барни, завораживали зрителей. Но одновременно в творчестве художника нарастает стремление сохранить нарратив, что при всей его инновационности свидетельствовало об определенной приверженности к модернизму.

Как отмечалось, важнейшую позицию в культуре конца XX века заняла фотография. Лидеры фотоискусства для американцев – немецкие фотографы, создавшие в 1980-х годах в Дюссельдорфе фотографическую академию. Упоминавшийся германский философ Вальтер Беньямин указывал на важность «оптической бессознательности» фотографии, Предпосылкой возникновения фотореализма и концептуального искусства была мысль о том, что продукт искусства менее значителен, чем идея, которую художник желает выразить. Отсюда широкое применение в фотографии принципов концептуального искусства. В таком ключе работают американские ученики болгарина Христо Явачева, среди которых был Брюс Нойман, с его «Автопортретом как фонтаном».

Представители концептуального искусства поп-арта и т. д. воспринимали фотографию как еще один язык изобразительного творчества, Фотореализм расширял свои возможности за счет обращения к природным образам, которые стимулировали творчество. Так, впечатление от созданий Дэвида Хокни, как отмечали специалисты, было сравнимо с впечатлением от работ Матисса, отправившегося в Марокко полустолетием ранее.

При создании произведений фотоискусства получил распространение прием, делающий частью нового изображения «старое», уже существующее произведение кого-нибудь из известных фотографов прошлого. Стало модным организовывать экспозиции на открытом воздухе. Создавались инсталляции, подготовленные к одному-единственному событию. К неотъемлемому качеству искусства стали относить мимолетность.

В Нью-Йорке получили популярность фотографии уличных сцен, но наибольший интерес вызывали художники, такие как Майк Келли, с его темой личностного крушения, боли душевного разочарования. Это отражалось в перформансах, видеоматериалах. Келли работал в эти годы с художником Полом Маккарти, который в своих перформансах, видео и будоражащих инсталляциях вопрошал общество о его моральных основах. Успех имела картина Маккарти «Босс с диктаторскими замашками», Борьба зла с добром – это сказка, достойная Диснейленда.

Обращают на себя внимание произведения, составившие целые направления художественной жизни, о природе вещей, в основе которых лежат размышления, об их функциях в человеческих отношениях. В частности, знаменитый Пирс (1997) американо-кубинского художника Хорхе Пардо был сооружен из калифорнийского красного дерева, достигал сорока метров и возвышался над озером, завершаясь восьмиугольным павильоном. Посетители могли прогуливаться по пирсу, сидеть на скамейках, всматриваясь в спокойные воды.

Другой известный проект Пардо – «Читальня» (1996) – С-образный стол из красного дерева, покрытый холстом. Его купил музей Бойманса в Роттердаме. Зрителя не приглашают посидеть за столом, Тем более – пожить среди этих объектов, Ключевой вопрос Пардо: какова идентичность данного предмета, если признать, что видимое нами явление столь же физическое, сколь и ментальное. Очевидна связь Пардо с американским концептуализмом в искусстве. По мнению Пардо полезность и эстетичность в искусстве взаимосвязаны. Этот лозунг особенно убедительно звучал в Лос-Анджелесе – на фоне работ Фрэнка Ллойда Райта, Ричарда Нойтры и других. Среди концептуалистов самого последнего поколения выделяется Лоуренс Вайнер, известный такими работами, как «Обычные стальные гвозди, загнанные в предназначенные для них отметки на полу».

Хорхе Пардо. Читальня

Фрэнк Терри. Проект Атлантик-Ярдс в Бруклине

На этом фоне – в конце XX века свои архитектурные идеи выдвигал работавший в Лос-Анджелесе Фрэнк Герри, вместе со своими единомышленниками, прежде всего упоминавшимся Ричардом Серра и Клаэсом Ольденбургом. В это время делал свои скульптуры из одинаковых кирпичей Карл Андре, разделявший принципы постмодернистского творчества. Одинаковость кирпичей убивала идею наличия оригинала, с которого делаются копии. К пространству теперь уже нельзя было относиться как к чему-то рационалистическому. Мир стал видеться скопищем сырого материала, который можно приспособить к новой архитектуре. Показательным стал Музей Гуггенхайма в Бильбао, построенный Герри в 1997 году. Здесь явственно ощутимо влияние Фрэнка Ллойда Райта и особенно его нью-йоркского музея Гуггенхайма 1950-х годов, а также Миса ван дер Роэ, автора проекта Новой национальной галереи в Берлине, построенной в 1960-е годы. Титан, стекло и кирпич сделали музей в Бильбао шагом к архитектуре будущего. Музей в Бильбао стали называть музеем «цифрового века».

Американцы Ричард Майер и Стивен Холл создали музеи современного искусства: в Барселоне (1995) и в Хельсинки (1998). В этих зданиях сочетаются традиция и новаторство, формальная простота и особенное внимание к материалу.

Формирование в США постиндустриальной информационной экономики перенесло центр внимания городских дизайнеров на благополучные городские пригороды, или «технопригороды», которые связаны друг с другом. Самая модернистская архитектура напрямую соседствовала с зелеными зонами, с островами живой природы. Некоторые по виду простые строения оказались результатом кропотливой и изощренной работы.

Американское искусство стало более тщательно относиться не к обязательствам, налагаемым принципами стиля, а к потребностям своих заказчиков.

К концу века возросла критическая в отношении модернизма линия – его начали рассматривать как воплощение артистического нарциссизма.

Наступил очередной период относительной свободы мастеров различных жанров от господствующих вкусов и доминирующих тенденций.

Во многом эта свобода сказалась на живописи наступившего двадцать первого века. Тон задали нью-йоркские мастера Филип Тааф, Петер Шуйф, Михаил Александров, Росс Блекнер и др. Так М, Александров, знаток художественной классики, завороженно вглядываясь в краски Джотто, наполняет свои, близкие к сюрреализму картины на библейские сюжеты, свечением глубокого религиозного чувства.

В целом американское искусство конца XX века остается мощным средством оживления культурной памяти и памяти индустриального развития.

Каковы же требования искусства пришедшего XXI века? Это многогранная роль художника-артиста, разнообразие форм, расширение художественно-эстетического поля. Теоретик Крейг Оуэне указал, что приобщение зрителя, специфичность художественных созданий, стилистическое непостоянство, искусство дискурса, гибридизация – эти различные стратегии характеризуют современное искусство и отличают его от модернистских предшественников.

Постмодернизм прочно связал искусство со многими сферами творчества человека – прежде всего с философией и наукой (психоанализом, лингвистикой и др.). Была отдана дань «теории деконструкции» Жака Деррида, согласно которой пересмотру подвергалось понятие бытия как такового, а также производилась критика основополагающих концептов традиционной философии. Даррида отразил в этом концепте свой опыт небогатого человека из Алжира, который, приехав в Париж, был вынужден изменять себя и при этом постоянно возвращаться к себе.

Постмодернизм не замкнулся в собственно Соединенных Штатах, в результате глобализации он стал всемирным явлением.

Глобализацию часто воспринимают как преимущественно негативное явление, ведущее к гомогенизации национальных культурных процессов. Но в США популярна и противоположная точка зрения: глобализация ведет не к гомогенизации культурных потоков, а к триумфу их различия. Это не проблема любви или «не-любви», а вопрос уважения других культур. Культура поднимается над персональными вкусами, и сверху видны отличия разных культурных миров.

Михаил Александров. «Ангелы и пастыри»

Вместе с тем главное, что признают даже такие идеологи, как неоднократно упоминавшийся гарвардский геополитик С. Хантингтон, в геометрической прогрессии растет тот сектор населения, в котором люди, приехавшие в Америку, не желают становиться американцами и живут в США как на своей исторической родине. Ученый пишет о растущих миллионах тех, кто, прибыв в Америку из «чужих земель», не чувствуют приобщенности к новой «родной земле». Их поведение в отношении своей новой страны явно противоречит поведению основной массы американских граждан.

Растет и еще одно ослабляющее республику явление. Футурологи указывают на воздействие экономической глобализации – денационализация элиты будет продолжаться, а ее приверженность национальным интересам в условиях глобальной диверсификации интересов американских компаний – ослабляться и приходить в противоречие с американскими интересами. Вот и теперь, например, то, что хорошо для «Дженерал Моторс», вовсе не обязательно хорошо для Соединенных Штатов: эта первая в мире автомобильная компания собирает свою продукцию где угодно – от мексиканской Тихуаны до российского Петербурга, а вовсе не в родном Дирборне, где за час работы американскому рабочему нужно платить в десять раз больше, чем его мексиканскому или российскому коллеге.

В свое время еще Адам Смит сказал, что владелец земли хотя бы по необходимости является гражданином той страны, где расположено его имение, а владелец акций является гражданином мира и вовсе не обязательно привязан к одной из стран. Сказано более двухсот лет назад, а сегодня актуально в высшей степени – особенно относительно транснационального капитала. Если американская экономика застопорилась, то можно и нужно вкладывать средства в китайскую. Дж. Хантер и Дж, Йетс, оценивая ситуацию, пишут, что космополитическая элита думает о себе как о гражданах мира, имеющих американские паспорта, а не об американских гражданах, которым приходится работать в организациях глобального охвата. Ныне президентами таких традиционных американских компаний, как «Алькоа», «Бестон», «Дикинсон», «Кока-Кола», «Форд», «Филип Моррис», «Проктер энд Гэмбл», являются не американцы. Все более слышны жалобы ЦРУ, что американская разведка не может положиться на сотрудничество с компаниями, не видящими смысла помогать правительству.

Контрольные вопросы

1. Чем объясняется исчезновение единого поля культуры начала 1980-х годов?

2. Какие мировые процессы обусловили доминирующую роль геополитики в стране в 1990-е годы?

3. Какие последствия для национальных интересов страны имело окончание «холодной войны»?

4. Почему проблемы культурного разнообразия и мультикультурализма приобрели в США 1990-х годов острополитический характер?

5. Какие существенные перемены в самоидентификации американцев произошли в последнее десятилетие XX века?

6. Почему этнорасовые интересы ныне являются основными при определении американской внешней политики?

7. Как повлияла на развитие художественной культуры страны позиция «крайнего культурного национализма»?

8. В какой мере развитие в США постиндустриальной информационной экономики повлияло на состояние живописи и прикладного искусства наступившего XXI века?

9– В чем состоят особенности глобализационных процессов в США?

 

В глубине семнадцатого века родилась основная традиция американской жизни – главенствующая роль религии. Корни ее уходят в эпоху Реформации в Англии и Шотландии.

Религия сумела удержать свое влияние на протяжении всей истории, Не все страны имеют свои исторически обусловленные религиозные и ценностные основы. Но за них в таких традиционалистских странах, как Америка, стоят твердо.

Ведущий американский внешнеполитический журнал признает, что религия всегда была главной силой и в политике США, и в определении идентичности страны, ее культуры. Религия также определяет национальный характер, помогает формированию представлений о внешнем мире, влияет на то, как американцы реагируют на происходящее за границами страны. Религия обусловливает американское самовосприятие как избранного народа и подкрепляет веру в то, что у американцев есть обязанность распространять свои ценности по всему миру.

Еще Честертон называл Америку «нацией с душой церкви». Современные американцы говорят это без тени сомнения или иронии. Они косо смотрят, скажем, на Англию с ее официальным англиканством; Америка полагает, что вместила в себя все оттенки иудео-христианства, Библия для американца гораздо более значима, чем Писание на других континентах: она источник не только моральных ценностей, но и энергичной самореализации и своего рода «окно в мир».

Можно ли посягнуть на столь поразительную уверенность? Библейские корни американизма делают всякую критику этой страны своего рода святотатством. Даже внешне лишенные библейского вида документы – начиная с вышедшей в эпоху Просвещения Декларации американской независимости – являют собой уверенный в себе американизм с его дидактической обращенностью ко всему миру.

Не спрашивайте, где находятся в воскресное утро американцы. Они стоят, сидят (или даже полулежат и танцуют) в одной из бесчисленных церквей пятидесяти штатов. В Соединенных Штатах верующими себя провозглашают втрое больше людей (пропорционально общей численности населения), чем в породившей основную массу американцев Европе. Не ищите на купюрах других стран кредо типа «Мы верим в Бога», Такое откровение есть только на долларе.

Если же определить Бога как некий «универсальный дух», то в Соединенных Штатах верующих оказывается 94 % всего населения – цифра просто невероятная для современного мира. Атеистами или агностиками здесь открыто называет себя лишь 1 % жителей. И это, напомним, происходит в стране, где церковь решительно отделена от государства и первая поправка к Конституции гласит, что Конгресс не имеет права принимать законы, поощряющие отправление религии. Наиболее краткую и исчерпывающую характеристику Америки дает, пожалуй, американский историк Сеймур Мартин Липсет в двух словах – наиболее религиозная.

Вместе с тем в Соединенных Штатах, как известно, отсутствует доминирующая конфессия, здесь нет и главенствующей религиозной организации. В стране функционируют более 250 религиозных деноминаций.

 

Избранность

Со времен вождей пуритан в шестнадцатом веке до президента Кеннеди и борца за права афроамериканцев Мартина Лютера Кинга Америка называлась Богом избранным Новым Израилем, словно США – и впрямь библейский Израиль, а американцы, как иудеи, – избранный народ. Дело начали бежавшие из Старого Света пуритане, чьи общины возникли в Англии XVI века. Это были «железные» люди, они буквально перевернули Англию своей революцией, а затем решили основать новый мир в Америке, о чем говорилось в начале книги.

Лютеранская церковь

Основополагающим элементом пуританизма был кальвинизм. Первый его элемент – учение о «предназначении», определенном для каждого человека на небесах. Второй – звучащая фактически как политическая доктрина «очистить» христианство до состояния Ветхого завета, вернув ему первоначальную целостность. Пуритане не боялись называть себя «избранным народом Господа». Они отныне жили на «земле небесного обетования», в «новом Израиле». Губернатор Массачусетса Джон Уинтроп писал в 1630 году, что новопоселенцы найдут на новых территориях Божий Израиль. А Томас Джефферсон во втором инаугурационном президентском послании говорил, что нуждается в помощи Того, кто вел наших отцов, как в Израиле старых времен, из наших первоначальных земель в страну, где есть все для удобной жизни – парафраз из Библии, где говорится о стране, в которой течет молоко и мед.

Именно пуританизм фактически трансформировался в американизм. Мы находим пуритан среди представителей основных американских конфессий – конгрегационалистов и пресвитериан, баптистов и квакеров, в среде епископальной англиканской церкви, среди методистов и приверженцев унитарной конфессии, то есть фактически во всех ответвлениях американского протестантизма.

Мы уже говорили, что в своем наставлении «Информация для тех, кто решил переехать в Америку» Бенджамин Франклин в 1782 году сообщал, что неверующих в стране нет. Еще раз приведем основные исторические факты. Религиозное «Великое пробуждение» 1740-х годов сыграло исключительную роль в подготовке американской революции. В течение семидесяти лет после Войны за независимость Америка стала еще более строго религиозной страной. Религиозное «возрождение» 1801 года дало невиданный старт методистской и баптистской сектам, лишенным внутренней иерархии, и своего рода «духовному республиканизму». Баптисты, методисты, Ученики веры Христовой довольно быстро обогнали по численности даже старые церкви и секты, При этом не кто иной, как именно американские миссионеры заложили основание американской внешней политики. Конгрегационалисты, которые в 1745 году имели больше священников, чем какая-либо другая конфессия, к 1845 году имели в десять раз меньше священников, чем методисты. В ходе дальнейшей конфессиональной эволюции (Второе религиозное возрождение) евангелисты, как писал йельский историк Гарри Стаут, стали продолжением национализма на религиозных основаниях. И в речах таких государственных деятелей, как президент Линкольн, мы слышим призывы к Богу ради поддержки Союза штатов.

Основатели евангелистской церкви. 1884

Абрахам Линкольн также называл американцев избранным народом. Во втором инаугурационном президентском послании Линкольн упомянул Господа четырнадцать раз, внеся в текст послания четыре прямых цитаты из Библии. И он не был последним хозяином Белого дома, кто делал именно так. Следующее религиозное возрождение пришлось на XX век, являясь одной из основ взглядов Т. Рузвельта, В. Вильсона, Ф. Рузвельта. Один из подлинных творцов современного американизма, как мы упоминали, сын и внук пресвитерианских священников, президент Вудро Вильсон, говорил и писал прямо-таки языком Библии. В его первом инаугурационном послании есть патетические слова о том, что нация глубоко взволнована торжественной страстью, она поколеблена, видя повергнутые идеалы, неправедное правительство, она желает Божьей справедливости, где правда и милость примирились, где судья является еще и братом. Президент Вильсон видел руку Провидения во всех своих действиях, при нем американизм окончательно приобрел современные формы. Он просто жаждал распространить свою доктрину на весь мир.

Историк Уильям Лойхтенберг писал о периоде правления Вудро Вильсона: тогда Соединенные Штаты верили в то, что американский моральный идеализм может быть распространен во внешнюю сферу и что он приложим повсеместно, Кульминацией долгой политической традиции, опирающейся на жертвенность и идею решающей моральной схватки добра и зла, стала Первая мировая война, которую американцы восприняли как финал борьбы за праведный мир на стороне Бога. Объявляя войну Германии, президент Вильсон призвал американский Конгресс сделать мир обеспеченным для демократии. Говоря об Америке, Вильсон утверждал, что Бог помогает ей, и никому другому.

Африканская методистская епископальная церковь

Американские сторонники гражданских прав вовсю цитировали Библию. Когда слова «В Бога мы верим» стали официальным лозунгом Соединенных Штатов, в Капитолии была открыта молельная комната. В официальных клятвенных текстах начало «по воле Божьей» стало обязательным.

Начиная «холодную войну», президент Трумэн в «доктрине Трумэна» выступил с выражением классического американизма: «Свободные народы мира ждут от нас поддержки в борьбе за свою свободу». Это едва ли не прямой повтор Линкольна и Вильсона. В мемуарах президент Трумэн рассказывал, что впервые полностью прочитал Библию в четырнадцать лет, а затем повторил это еще семь раз. В конце «холодной войны» президент Рейган называл Америку «сияющим градом на холме», как и первые американские пуритане. Вспомним, что губернатор Массачусетса Джон Уинтроп в 1630 году процитировал эту фразу пророка Исайи и евангелиста Матфея в своем дневнике.

В целом, как формулирует американский политолог У. Миллер, религия в Америке определяет едва ли не все. Либеральный протестантизм и политический либерализм, демократическая религия и демократическая форма правления, американская система ценностей и христианская вера проникли друг в друга и оказывают огромное взаимное воздействие, считает Миллер. Особенностью этого общенационального явления стала массовая убежденность в возможности очевидного для всех выделения и противопоставления добра и зла — в том числе и в формировании национального характера. Ничего подобного нет ни в одной другой стране мира. Такая откровенная вера в собственную избранность – явление в истории нечастое.

 

Особенные черты

Создатели американского государства определили свободу, равенство, демократию не как философско-политические идеалы, а как особые дары, данные Америке Богом. И Соединенные Штаты на протяжении двухсот с лишним лет обозревают не степень приближения к этим умозрительным идеалам, а свое достояние – которое нужно защищать как бесценный дар Божий. Более того, эти дары нужно преумножать, и не в цивилизационно близких им странах, а во всех регионах мира. В XX веке американцы самозабвенно несли эти «дары» на Филиппины, в Корею, во Вьетнам. В XXI веке «осчастливленными» стали Афганистан и Ирак.

Для помощи в этом процессе американские вооруженные силы расположились в 120 странах мира.

Понятие свободы американские теологи выводили из «Исхода» Ветхого завета (Сэмюэль Мазер, «Фигуры и типы Ветхого завета», 1673; Коттон Мазер, «История Новой Англии в семнадцатом веке», 1702; Джереми Ромейн, «Американский Израиль», 1795). В проповеди Николаса Стрита в 1777 году звучали слова о том, что британский тиран действовал в той же порочной и жестокой манере, как и фараон – царь египетский по отношению к детям Израилевым три тысячи лет тому назад. В день принятия Декларации американской независимости Бенджамин Франклин, Джон Адамс и Томас Джефферсон готовили новую печать для новорожденного государства. Они избрали образ израильтян, пересекающих Красное море, и Моисея, освещающего путь, со словами: «Мятеж в отношении тиранов является знаком покорности Богу». Эта печать не была принята, но каждый может познакомиться с ней в архиве Континентального Конгресса.

Понятие, равенства вызрело из ветхозаветной «Книги Бытия», в которой говорится, что Бог создал человека по образу и подобию Своему, и где пророк Самуил страстно выступал против земных владык. Президент Линкольн считал это самым важным шагом во всей американской истории. Он интерпретировал это обращение к Библии как возвышенное, мудрое и благородное понимание справедливости Всевышнего в отношении своих созданий – всех созданий, ко всей огромной человеческой семье.

И, наконец, понятие демократии американцы взяли не из античных республиканских Афин и Рима, но из пуританской интерпретации Библии. Считающаяся первым словесно и законодательно закрепленным выражением демократических принципов, конституция Коннектикута 1638 года («Фундаментальные законы Коннектикута») была создана знатоком Библии Томасом Хукером, цитировавшим в своем законодательстве слова о том, что народу необходимы мудрые вожди и что Бог благословляет их. Через полтора столетия, в 1780 году, пастор Симеон Хауард из Бостона на основе того же места в Библии призвал хранить демократические ценности, вспомнив, как Моисей избрал способных людей и сделал их правителями израильтян в пустыне, и то был выбор народа. Проповедники до– и революционного периода Америки были более влиятельны, чем знакомые нам идеологи типа Томаса Пейна и Джона Локка. В годы рождения независимых Соединенных Штатов три четверти американцев были пуританами, еженедельно слушавшими злободневные проповеди.

 

Секуляристы

Действие рождает противодействие. Религиозный фанатизм произвел на противоположном общественном полюсе стремление ограничить силу и власть церковных убеждений и силу несущих их организаций. Еще в семнадцатом веке возникло идейное течение, задачей которого была демифологизация населения – защитники этой концепции стремились отделить суть бытия от наслоения легенд.

Вся история Соединенных Штатов – это сплошная битва между либеральным секуляризмом и консервативным фундаментализмом. Оба направления знали моменты триумфа и периоды ослабления. Весьма стойким во времена Войны за независимость было убеждение, что siècle des Lumières – век Просвещения – «остудит» фундаменталистский пыл наследников пуритан. Джефферсон и Мэдисон были далеки от фундаментализма. Более того, эти мыслители Просвещения заложили немеркнущую секулярную традицию в мире, лишь недавно оправившемся от «охоты за ведьмами» в массачусетском Салеме. Главным противником религиозного первенства церкви в общественной жизни стал так называемый секуляризм, представители которого, кстати сказать, категорически отрицают его тождество с атеизмом.

Сторонники секуляризма полагали, что религию не следует впутывать в мирские дела: выбор тех или иных моральных ценностей – дело совести и ума каждого гражданина, и этот выбор не должен зависеть от гражданского правительства или церковной власти. Американский секуляризм не отрицает существования Бога; главной особенностью секуляризма является призыв анализировать сегодняшнее положение в мире и в душе, а не возможное будущее, полагаться на эмпирические знания, а не на теории, которым нет доказательств. Секуляристы утверждают, что представляют собой разумную суть протестантизма.

У секуляризма внушительная история пасторства в Америке. Одним из лидеров секуляризма выступила унитарная церковь, основанная в США в 1794 году английским ученым и теологом Джозефом Пристли (другом Бенджамина Франклина, находившимся под значительным теологическим влиянием Томаса Джефферсона). Если обратиться к «отцам-основателям», то нетрудно увидеть, что во времена становления государственности, во времена революции и создания американских социальных институций народ верил, а правящие вожди-философы были едва ли не атеистами. Эти атеисты, блестящее поколение мыслителей, со всей ясностью видели, что религия – самый удобный инструмент скрепления социальной солидарности и покорности потенциальных бунтовщиков. В те годы великий английский историк Эдвард Гиббон лучше и красноречивее всех оценил Римскую империю, в которой различные формы религиозных культов воспринимались народом как одинаково верные, философы смотрели на них как на одинаково ложные, а правители – как на одинаково полезные. Гиббон говорил о Риме, но все его современники достаточно ясно понимали, что он имеет в виду современность.

Сьюзен Якоби. «Вольнодумец. История американского секуляризма»

Наряду с унитарной церковью столпами секуляризма в Америке на протяжении веков являются методистская церковь, американская баптистская церковь, конгрегациональная церковь, епископальная церковь, лютеранская церковь. Именно в эти церковные учреждения искони ходила либеральная элита Америки – от Томаса Джефферсона до Билла Клинтона, от Бенджамина Франклина (епископальная церковь) до Рейнгольда Нибура («Христианские реалисты»).

Значительная часть политического мейнстрима Америки следовала за «отцами-основателями», приверженными европейскому Просвещению. Секуляристы неизменно обращаются к наследию Джефферсона и Мэдисона: религиозные символы – частное дело каждого гражданина, они не должны касаться правительственной системы США. Тем, кто выражает сомнения в их национальном чувстве, секуляристы указывают, что отстояние друг от друга государства и церкви на протяжении 230 лет способствовало, а не препятствовало территориальной и прочей экспансии американского государства. Секуляристы решительно отказываются видеть десять заповедей поданными так, словно это вердикт Верховного суда.

В условиях приближающейся Гражданской войны и роста иммиграции секуляристы довольно скептически относились к возможности сохранения единства США страна ощущала себя христианской, однако очень существенная часть американцев христианами не являлась. Чем больше приезжало в страну разнообразных иммигрантов, тем сильнее были эти сомнения. Секуляризм теоретически окреп в последней четверти XIX века благодаря «Воинственности науки» Эндрю Диксона (1876) и работе «История конфликта между религией и наукой» Джона Дрепера (1876). Обе монографии обращены к образованной элите и желают укрепить просвещенное чувство веры знанием о мире и науке. Указанные книги выдержали множество изданий, знаменуя собой попытку соединить веру науку и взгляд на государство как на секулярную машину отдающую церкви дело духовного спасения.

Эндрю Диксон

Американские секуляристы, отражавшие взгляды либерального христианства, видят в христианстве преимущественно этическое учение, а не некую классическую доктрину. Секуляристы отвергают многие библейские эпизоды – создание мира в семь дней, райское начало человечества, Всемирный потоп. На все это секуляристы смотрят как на литературное повествование. Их скептическое отношение распространяется на физическое воскрешение Иисуса, на все удивительные библейские чудеса. Иисус Христос рассматривается ими как высший моральный учитель, как безусловный жизненный пример, которому нужно следовать на протяжении всего человеческого пути. В XX веке либеральный протестантизм доминировал в США в ходе Второй мировой войны и в годы «холодной войны». Его адепты – Франклин Рузвельт, Дин Ачесон, Дуайт Эйзенхауэр и др. Внедрившись в федеральные суды, секуляристы господствовали примерно в течение тридцати лет, последовавших за Второй мировой войной. В послевоенный период важным оказался и другой процесс. Новым значимым фактором стали американские евреи, которые предстали как граждане с равными претензиями на американскую идентичность. Впервые появилось влиятельное меньшинство, которое публично потребовало модификации в риторике Америки как христианской нации. Конгрессмен от Массачусетса Барни Франк недаром говорил, что Америка зиждется на иудео-христианских основаниях. Объясняя происхождение термина, Марк Силк пишет, что после обнародования правды о нацистских лагерях определение «христианская цивилизация» для США стало недостаточным.

В Америке 1955 года было 66 % протестантов, 26 % католиков, 3,5 % сторонников иудаизма. С тех пор Америка официально определяет себя принадлежащей к иудео-христианской цивилизации.

Джон Дрепер

Секуляризм достиг пика в 1960-е годы. Последним словом американского интеллектуала тогда были «Нью-Йорк Тайме» и «Вашингтон Пост», Напомним, что фонды, поддерживающие идеологию секуляризма, «Форд», «Рокфеллер» и «Макартур» до сих пор мощнее, чем любые другие в стране (еще раз приведем цифру: 833 млн. долларов в 2003 году против 68 млн. долларов в фондах фундаменталистов-неоконсерваторов).

Секуляристски ориентированные либеральные христиане достаточно мягко относятся к различиям между христианами и нехристианами, Они верят в то, что этические начала едины для всего мира и что моральной основой каждой религии являются сходные этические ценности. С их точки зрения, евреи, мусульмане, индусы, буддисты – так же как и христиане, так же как и неверующие, могут найти общую точку зрения в вопросах о том, что правильно, а что ложно.

Либеральные секуляристы сумели несколько сгладить воинственность римско-католической церкви, наладить отношения с растущим еврейским населением Америки, которое постоянно увеличивает свое влияние в стране. И оптимизм секуляристов в планах создания рационального и мирного мирового порядка во многом исходит из позитивного опыта межконфессионального сближения в самих Соединенных Штатах. Но затем маятник пошел в противоположном направлении. Секуляризм вызвал во второй половине века мощное противодействие.

В церквях секуляристов молилось большинство протестантской Америки. С тех пор численность верующих в США росла, но новообращенные шли не в гигантские храмы либералов-секуляристов. Между I960 и 2006 годами произошли существенные перемены – численность верующих в «головных» протестантских церквях уменьшилась на 24 % – с 29 миллионов человек до 22 миллионов. Если в I960 году более четверти протестантов – членов всех религиозных деноминаций – принадлежали к семи ведущим протестантским церквям, то теперь в эти церкви ходят лишь 15 % верующих. Еще в 1988 году 59 % американских протестантов идентифицировали себя с основными традиционными протестантскими церквями, а к 2006 году их численность упала до 46 %. После пика влияния в 1960-е годы секуляристы потеряли: епископальная церковь США – с 3,6 миллиона человек в 1965 году до 1,9 миллиона в 2005 году; объединенная методистская церковь – с 11 миллионов прихожан до 8,2 миллиона за то же время; пресвитерианская церковь – с 3,2 миллиона прихожан до 2,4 миллиона. В Объединенной церкви Христа посещаемость упала вдвое.

Либеральный секуляризм перестал быть единственной институцией, представляющей привлекательные либеральные ценности, начиная со свободы. Окончание «холодной войны» ликвидировало даже словесное основание ярых приверженцев «Билля о правах». Как защитники гражданских прав и как охранители окружающей среды секуляристы оказались активистами внутри западного мира, но не в громадном большинстве бедняков. Секуляристы, прежде усиливавшие влияние благодаря растущим связям с католиками и иудеями, теперь начали противоположный процесс ввиду заметного отчуждения по вопросам гомосексуализма, абортов и других краеугольных камней схватки с поздними носителями пуританизма.

Число верующих в «либеральных» деноминациях стало уменьшаться едва ли не на глазах. Либеральный протестантизм (довольно неожиданно – после того, как он победил в «холодной войне»!) уступил место консервативному крылу как протестантизма (первая по массовости в США конфессия), так и фундаменталистов-католиков (вторая по численности американская конфессия). Вперед вышли такие организации, как «Моральное большинство» и «Христианская коалиция», у которых обнаружился новый взгляд на взаимоотношения церкви и государства – и новый идеал моральных ценностей. Евангелисты достаточно отчетливо поняли, что финансирование государством отдельных конфессий может генерировать раздоры, может даже взорвать национальное единство. Телеаудитория евангелистского проповедника Билли Греэма стала составлять десятки миллионов верующих.

Итак, к концу века, в 1980-е годы, довольно неожиданно для многих секуляристы начали терять свое влияние в стране. Почему?

 

Смена пастырей

Идеологи фундаментализма-евангелизма ведут свою традицию воинствующего христианства от голландского теолога шестнадцатого века, носителя «мягкого кальвинизма» Якоба Арминиуса, от работ таких английских евангелистов, как Джон Уэсли, от традиций религиозного подъема в США в XIX веке.

Фундаменталисты-евангелисты восприняли божественный текст как заглавный для государственных учреждений; они ссылаются на традиции «отцов-основателей», на то положение, что вся политическая система Соединенных Штатов покоится на основании иудео-христианских ценностей, на Библии. Не население некой части континента, а совокупность людей, разделяющих одинаковые ценности, являет собой, как подчеркивают фундаменталисты, американскую нацию. Лишь общая идентичность и общий проект будущего сохранят целостность страны и гарантируют ее уникальное лидирующее положение.

Луис Агассиз

В 1859 году Чарльз Дарвин опубликовал «Происхождение видов». В следующем году труд Дарвина появился в Соединенных Штатах, подрывая библейское описание сотворения мира. Никто в мире не схватился с дарвинизмом с такой яростью, как американские фундаменталисты. Мир стал критически изучать Библию, а американцы подверстали к ней все достижения современной науки. Среди ученых битву с Дарвином возглавил профессор Гарварда Луис Агассиз. Именно тогда фундаменталисты призвали верующих покинуть те церкви, которые продемонстрировали склонность к секуляризму и плюрализму в культуре.

Так на горизонте снова возник фундаментализм, который уже казался многим похороненным в американской истории. Казалось, повсеместно уже воцарился легальный секуляризм, однако наиболее активным борцом с ним стала Национальная ассоциация реформ. Съезд Национальной ассоциации реформ в Цинциннати (1872) потребовал формального, конституционного признания христианства, определения его как «единственно верной дороги» и упоминания Бога в Конституции, как это имеет место в Декларации независимости. Это получило название «христианской поправки». Здесь утверждался бы авторитет христианского Бога и Священного писания как основополагающих начал американской нации. Ассоциация была создана в 1864 году: очевидно стремление ее членов воспользоваться смятением Гражданской войны и перехватить инициативу, пока секуляризм не пришел в себя, Однако противники фундаментализма создали свою Ассоциацию – Национальную либеральную лигу.

«Объять» ошибающийся мир американские фундаменталисты решили задолго до президента Буша-младшего. Собственно фундаменталистское движение возжелало вторжения в громадный внешний мир, как писал известный американский политолог Уолтер Рассел Мид о периоде полуторастолетней давности. В 1863 году фундаменталисты перевели и напечатали миллион Библий на арабском языке и основали в столице Оттоманской империи – Стамбуле первый американский университет за пределами США (ныне Босфорский университет), стоящий в самом узком месте Босфорского пролива.

Прежде чем собственно периферийное движение возобладало в университетах и в государственных учреждениях, в 1918 году в Филадельфии появилась Всемирная христианская фундаменталистская организация, Финансировали предприятие два брата – христианских филантропа – Лайман и Мильтон Стюарты. Во главе новой волны фундаментализма в самом конце XIX века встал ведущий деятель демократической партии, трижды выдвинутый ею в президенты, – Уильям Дженнингс Брайан, талантливо связавший религиозный фундаментализм с политическим популизмом, эффективно призвавшим противопоставить единство верующих современной ереси.

Протестантский фундаментализм обрел исключительную силу с приходом в Белый дом Гарри Трумэна – своеобразного воплощения протестантской воли, при котором фундаменталисты особенно упорно верили в «фундаментальные ценности» протестантской веры, такие как буквальное следование истинам священной Библии. Верховная судебная власть, или Верховный суд США вынес в 1952 году безапелляционный вердикт о том, что американцы – религиозная нация, чьи государственные институты предполагают существование Высшего Существа. Правда, здесь ничего не говорится о собственно христианстве, Спор между теми, кто безоговорочно согласен с этим суждением, и теми, кто оспаривает его, – сердцевина национального раскола страны. Антагонисты яростно отстаивают свои позиции. Совсем недавно – в 2003 году – Верховный судья штата Алабама Рой Мур воздвиг во дворе здания Верховного суда штата стелу весом в две с половиной тонны, на которой высечены десять заповедей. И по этому поводу страна и ее политическая система также раскололись надвое.

Упомянутый Брайан многим запомнился процессами против учения Дарвина. Лидер фундаменталистов проиграл эти процессы (1925), но выиграл более важную битву – он сумел ослабить позиции секуляристов на американской политической арене. Под давлением фундаменталистов американский Конгресс в 1956 году вновь сделал национальным лозунгом слова «В Бога мы верим».

Между 1984 и 2004 годами к евангелистам-фундаменталистам пришли миллионы – с 41 % до 54 % процентов протестантов. На этом и покоится новое могущество протестантского фундаментализма в США, Южный баптистский конвент за те же годы обрел более семи миллионов прихожан. В отличие от прежних фундаменталистов, эти, новые, современные евангелисты, отстаивают не свою особенную веру, а некие ценности, которые, по их мнению, могут разделять все верующие американцы и таким образом сохранить главное – национальное единство. Ведущая евангелическая деноминация в США – Южный баптистский конвент, который насчитывает 16,3 миллиона прихожан (крупнейшая протестантская христианская конфессия в США). За ней следует евангелическое объединение Афроамериканской церкви, Национальный баптистский совет (примерно по пять миллионов прихожан); церковь пятидесятников (2,7 миллиона верующих); лютеранская церковь Миссурийского Синода (2,5 миллиона верующих). Фундаменталисты-евангелисты предпочитают относительно небольшие локальные приходы, Благожелательно относятся они и к парацерковным организациям типа «Поход во имя Христа», «Держащие обещание», «Переводчики Библии Уиклифа».

Протестантские фундаменталисты в целом представляют собой весьма пеструю группу политиков, идеологов, журналистов. И в этом плане американский «фундаментализм» являет собой децентрализованное движение, отражающее сектантство религиозных общин. Здесь нет некоего координирующего центра, строгой дисциплины, системы соподчинения, Сам термин «фундаментализм» в США имеет три характеристики: 1) высокое уважение к библейским текстам, неудержимое воодушевление, порождаемое этими текстами; 2) жесткая решимость защитить исторический протестантизм от римско-католической религии и всех современных новых религиозных веяний, от секулярных учений, от нехристианского влияния; 3) убежденность в том, что верующие обязаны отделить себя от нехристианского мира.

Если фундаменталистское оживление было с определенностью ощутимо в середине XX века, то лишь при президенте Рейгане фундаменталисты стали центром всеобщего притяжения. Фундаменталисты начали по-настоящему пробовать свои «политические мускулы» во время президентских выборов 1984 года, с выходом на политическую арену Рональда Рейгана, в пользу победы которого евангелисты удвоили свои усилия.

Библия для школы и мораль для нации – с этими лозунгами фундаментализм в последние десятилетия XX и особенно в начале XXI века заявил о себе. Особенно упорны были американские фундаменталисты в Китае, где еще один миллион Библий был переведен на китайский язык, Эта форма современного радикального республиканизма, этот вид идеологии, которую американцы без колебаний называют «Богом данной», кажутся современным гражданам США более чем естественными, Президент Джордж Буш-младший многократно утверждал, что американские принципы «даны Богом». Это не риторическое украшение: президент действительно верил в это. И потому не прав тот, кто думает, что современная Америка вызрела из секулярных просвещенческих взглядов Томаса Джефферсона.

Храм мормонов

В начале XXI века примерно треть американцев определяет себя как «возродившиеся христиане» – 39 % населения назвали себя таковыми. Речь идет о большинстве баптистов в стране, примерно трети методистов и более четверти лютеран и пресвитериан. Очень существенно отметить, что основной рост идет в рядах тех, кого следовало бы отнести к рядам консервативных христиан – евангелических протестантов, тех, кто определяет себя как «заново рожденные христиане», мормонов (рост за десятилетие на 19,3 %), членов консервативных евангелических христианских церквей, церквей Христа (рост на 18,5 %), южных баптистов (17 % роста). Характерным признаком является формирование так называемой «Христианской коалиции» преподобного Пэта Робертсона, объединившей 1,7 млн. человек. Более 2 млн. вошли в такие организации, как «Фокус на семье», «Ассоциация американской семьи», «Женщины, беспокоящиеся об Америке» (крупнейшая женская организация в стране с 600 тыс. членов).

В семи тысячах магазинов религиозной книги продаются три млн, изданий. Вообще на религиозной литературе специализируются сто тридцать издательств (17 млн. книг продается в год). В стране, как грибы, растут религиозные радио– и телестанции – 1300 радиостанций и 163 телевизионных. В Соединенных Штатах построены огромные сети магазинов религиозной направленности, 600 мегацерквей вместимостью до двадцати тысяч человек. Такие организации, как «Христианская коалиция», устремились в американскую политику, оказывая сильнейшее влияние на выборы всех уровней. Напомним, что в 2000 году Дж, Буш-младший получил голоса 84 % членов белых евангелических протестантов – не менее 40 % всех, кто за него голосовал. И то же повторилось в 2004 тощ. Евангелисты стали тогда основной силой республиканской партии. На вопрос, кто является наиболее существенным, с его точки зрения, политическим философом, Дж. Буш-младший ответил, что это Христос, который изменил его сердце. Через десять дней после прихода к власти президент Буш-младший выдвинул программу федеральной поддержки участия религиозных групп в общественной деятельности, включая центр религиозной поддержки при Белом доме. Преобладающие при Джордже Буше в США неоконсерваторы консолидировались на общей вере в то, что Америка выше других в моральной сфере, ближе других к Богу. А как иначе послать фермера из Айдахо или Небраски освобождать мир от саддамов хусейнов?

Творец всего сущего – непременный персонаж речей Джорджа Буша. Его выступления пестрели утверждениями, что «Бог на нашей стороне», «Бог с нами», «мы с Богом не можем потерпеть поражение» и т. п. Не слишком ли легкое обращение? Не слишком ли обжитым Богом стал скромный техасский Кроуфорд? Вспомним, что посреди поразительной битвы – Гражданской войны – полтораста лет назад и Абрахам Линкольн рискнул помянуть Господа, но лишь однажды, сказав, что в глубине своей души скромно надеется, что, приложив праведные усилия, Америка сможет оказаться на стороне Бога. Величайший из американских президентов лишь скромно надеялся…

Фундаменталисты занимают главенствующее место среди консервативного протестантского христианства, среди деноминаций, определенно именуемых евангелическими. Евангелисты особенно активны среди быстрее всего растущей группы населения – испаноязычных католиков. Особенно в этом плане выделяются ультра-кальвинистская ортодоксальная пресвитерианская церковь, южные баптисты, миссурийские синодальные христиане. В целом фундаменталисты предпочитают не только относительно небольшие церкви, но доктринально жесткую очерченность, и посему они намного меньше либеральных клерикальных образований (которые иногда собираются в колоссальных церковных зданиях). Отчасти это происходит оттого, что многие фундаменталистские конгрегации предпочитают сохранить независимость от крупных религиозных структур.

Немалое число наблюдателей не без основания полагают, что фундаментализм является эмоциональным и антиинтеллектуальным движением. Сами фундаменталисты не отрицают важности эмоционального и личностного элемента духовного опыта. Фундаменталисты исключительно заинтересованы в создании у своих прихожан довольно четкого собственного «христианского взгляда на мир», систематически прилагаемого к складывающейся международной обстановке. К таким организациям, как ООН, американские фундаменталисты прилагают слова пророка Исайи о том, что можно иметь дело со смертью и заключить соглашение с адом. В религиозной литературе фундаменталистов конец света подается с особой, «фундаменталистской» точки зрения – в ней Антихрист достигает власти Генерального секретаря ООН.

Фундаменталисты привержены апокалиптическим взглядам. Они верят пророчествам иудейских и греческих священных книг (особенно «Откровению» Иоанна Богослова), верят в мрачные события, предшествующие концу мировой истории.

Фундаменталисты сумели дискредитировать сторонников резкого сокращения военного бюджета, неоизоляционистов всех сортов, не желающих, с их точки зрения, воспользоваться уникальным геополитическим шансом. При Рейгане военные расходы выросли на 80 %, а при президенте Буше-младшем взмыли от 290 до 476 миллиардов долларов.

В 1998 году конгресс США принял Международный Акт о свободе религий и создал Офис международной религиозной свободы в Государственном департаменте.

В ходе фундаменталистского натиска как минимум два результата стали очевидны: 1) США должны отстаивать в мире свое видение гражданских прав; 2) по мере того, как секуляристы отошли от Иерусалима, фундаменталисты выступили за углубление американской поддержки государству Израиль. Довольно неожиданно для многих Верховный суд в 2000 году потребовал от школ молебна перед занятиями и даже перед спортивными играми, а в 2002 году – правительственной поддержки церковных школ. Общественные фонды, прежде закрытые для религиозных организаций, стали мощным потоком снабжать церковные установления.

 

Исчерпал ли себя фундаментализм неоконов?

Создается ситуация, в которой победившая в 2000–2004 годах сила уже в значительной мере исчерпала себя. Еще в 2003 году на призыв президента Буша распространить демократические ценности по миру едва ли не каждый американец отвечал: «Где мое место?» Но вера в возможность победного решения войны в Ираке начала ослабевать – и довольно резко. До вторжения в Ирак и бездействия федеральных властей перед ураганом «Катрина» президент Буш-младший пользовался поддержкой примерно 60 % населения страны. Но в результате преступной бездеятельности государственных властей в Новом Орлеане и после битв в Фаллудже фундаменталистские вожди Америки стали терять массовую поддержку.

Выходящие из-под тяжелой пяты фундаментализма, секуляристы опираются на свои успехи, достигнутые в десятилетия после окончания Второй мировой войны: религиозные символы и акты были вынесены из стен общественных школ; в этих школах закрепились неизбалованные федеральным и штатским правительствами меньшинства, на которые секуляристы могли опираться.

Но и альтернатива еще не сформировалась или, во всяком случае, сформировалась не полностью. Как обращаться с религиозными конфессиями, уже получившими статус полуоффициальных? Историки в США помнят, насколько хуже было отношение американского государства, скажем, к католикам (если сравнивать с методистами, англиканами и т. п.). И ныне секуляристы хотели бы предотвратить обиды и взаимную вражду по поводу общественных ресурсов, налогообложения отдельных конфессий. Речь идет о миллиардах долларов, о долговременных программах, связанных со школами, с церковным образованием, церковными теле– и радиостанциями, колоссальными по вместимости религиозными центрами.

Глядя на то, как складывается ситуация сейчас, приходишь к выводу, что конфессиональная проблема поворачивается в Америке на 180 градусов. Религиозно-политический процесс начинает идти в направлении, противоположном недавно господствовавшему.

Рассуждая о потере евангелистами своих позиций, американцы начинают говорить не более и не менее, как о новой гражданской войне. Речь идет о самом глубоком расколе. Временная победа одной из сторон не принесет решения в этой схизме ввиду чрезвычайной потребности в национальном единстве на фоне растущего религиозного разнообразия.

Да, долгое время американцы были истовыми христианами. Но это время заканчивается. Первыми проявили осторожность «отцы нации» – представители федеральных властей, – и сделали это довольно давно, более полустолетия тому назад. В марте 1948 года президент Трумэн в последний раз посчитал возможным заявить, что американцы – христианская нация. Никогда более с тех пор глава исполнительной власти в США не смел повторить эти слова: американскую национальную арену начали заполнять носители иных верований, и президенты в Белом доме перестали твердить о своей христианской приверженности.

 

Чей он, храм на склоне холма?

Ни секуляризм, ни евангелизм – две ведущие концепции, пытавшиеся сплотить американцев на фоне колоссальной религиозной разобщенности, подталкиваемой прибытием в Америку мусульман, индуистов и буддистов, – не дали убедительных результатов. Конфликт на наших глазах переходит в политическую и конституционную сферы, Речь идет об установлении барьеров на пути церковных притязаний, посягательств религиозных сообществ и организаций на общественные ресурсы, направляемые на образование, содержание школ, радиостанций и т. п. 18 % сторонников Керри и 80 % сторонников Буша в 2004 году назвали главными моральные, а не религиозные ценности. Признак приверженности фундаментализму очевиден: чем чаще американец ходит в церковь, тем более вероятно то, что он сторонник Буша, ведь четыре пятых евангелистов, как уже отмечалось, голосовали за Джорджа Буша-младшего в 2000 и 2004 годах. Однако секуляристская и космополитическая Америка Клинтона, Гора, Керри пыталась взять реванш за поражение от фундаменталистов в 2000 и 2004 годах.

Чайна-таун в Манчестере

В результате сложился своеобразный политический пат: ни одно из двух движений не сумело осуществить искомое – примирение религиозного разнообразия с национальным единством. Противостоя фундаменталистам, секуляристы начинают утверждать, что, отделяя религию от общества, правительство вовлечет в американскую идентичность гораздо большее число жителей страны. Это попытка отреагировать на результаты опросов, свидетельствующие, что значительное число граждан сегодня чувствуют себя исключенными из работы государственной машины США. Речь идет о национальных меньшинствах. О тех, кто хотел бы ослабить позиции религии в общественных школах и в судах.

В этой «самой верующей нации» со всей очевидностью проявилось идейное, психологическое, политическое размежевание, грозящее расколом страны в свете опрометчивой внешней политики фундаменталистов. В Америке достаточно трезвых людей, не опьяненных положением единственной сверхдержавы. Отрезвляет, например, тот факт, что быстро выигранная война обратилась в Ираке (да и в Афганистане) в теряемый мир.

Лучшие умы делают прискорбные выводы: американская нация не объединена, а разделена Богом. Хотя все верят в религиозную свободу, хотя почти никто не жаждет официально установленной религии, однако выясняется, что на практике невозможно прийти к единому мнению относительно вопроса, какими должны быть отношения между религией и правительством.

Что таит будущее? Достаточно обратиться к таким известным и неоднократно цитируемым нами авторам, как Сэмюэль Хантингтон и Патрик Бьюкенен, чтобы услышать стенания англосаксонских протестантов, еще недавно абсолютно владевших страной, а теперь печально глядящих на демографические показатели. Растущая численность нехристианских религиозных меньшинств уводит в прошлое протестантскую идентичность «головной» Америки. Недалек тот час, когда протестанты, взятые в целом, не будут представлять собой большинства американского населения. А в более отдаленном будущем наступит время маргинализации потомков тех пуритан, которых мы долгое время представляли «солью земли» США.

За два последних десятилетия население США увеличилось за счет иммиграции на более чем девять млн. человек. Если в I960 году доля рожденных за пределами США граждан составляла относительно незначительные 5,4 %, то к 2008 году она увеличилась до гораздо более весомых 12,5 %. Раньше большинство иммигрантов прибывало из европейских государств, имеющих сходную с американской культуру. Те иммигранты были готовы заплатить немалую цену за приобщение к американскому обществу – они хотели быть американцами. Поскольку они прибывали из разных стран, то ни одна страна и ни один язык не были преобладающими среди иммигрантского потока. Новоприбывшие размещались по всей территории огромной страны, не составляя заведомое большинство ни в одном крупном городе, ни в одном отдельно взятом штате. Те из них, кто не сумел приспособиться к американской реальности, возвращались в свои страны.

Новая волна иммиграции в США отличается не только массовостью и своего рода неукротимостью, но и местом происхождения. На этот раз в подавляющем большинстве иммигранты прибывают из Латинской Америки и Азии.

В отличие от прежних волн иммиграции, данная вовсе не гарантирует, что второе и третье поколение сольются в «плавильном тигле» – настолько различны их «нативная» и «новоприобретенная» культуры, Многие новоприбывшие после 2000 года вовсе не были уверены в достоинствах главенствующей культуры и, вместо приобщения к единому руслу, предпочитали доктрину многообразия и равной ценности всех культур в Америке. Теперь иммигранты, как замечает М. Уотерс, не входят в индифферентную монолитную культуру, но скорее вливаются в сознательно плюралистическое общество, в котором существует множество субкультур, расовых и культурных идентичностей. Пришельцы отныне выбирают среди конфессий ту, которая более всего соответствует их прежнему историческому и психологическому коду. Важнейшая особенность заключается в том, что ныне можно ассимилироваться в американском обществе, не ассимилируясь при этом в религиозном плане. Определенно выделились испаноязычные иммигранты и мусульмане, вера которых отличается от других иммиграционных потоков. В результате неизбежная отмена в школах прежних преференций и замена их на новые – протестантские, еврейские, мусульманские или католические, не суть важно, – произойдет в свете того, что партикуляризм такого рода естественен для всех основных религий.

Фестиваль латиноамериканских фильмов в Сан-Диего, Калифорния

Главное явление американской демографии – сокращение «неиспанского» белого населения в США, которое составляло 75,6 % всего населения в 1990 году, но уже только 68,7 % в 2006-м. В Калифорнии, на Гаваях, в Нью-Мексико и в округе Колумбия подобные этнические группы уже являют собой меньшинство населения. Особенно ощутимо ослабление позиций этого отряда населения в крупных городах. В 1990 году белые-немексиканцы были меньшинством в тридцати из ста крупнейших американских городов. В 2006 году они были меньшинством уже в 49 из 100 крупнейших городов и составляли всего 44 % населения этих же городов. Демографы предсказывают, что к 2040 году белые неиспаноязычные граждане будут меньшинством среди всех американцев. Зато растет ныне сорокамиллионное испаноязычное сообщество, твердо придерживающееся католицизма.

Контрольные вопросы

1. Каковы культурно-исторические условия и предпосылки формирования религиозного сознания американцев?

2. В чем состоит специфика функционирования религии как социального института США?

3. Что составляет основу американского пуританизма?

4. Что дает основание считать Вудро Вильсона одним из подлинных творцов современного американизма?

5. Как проявлялась откровенная вера американцев в собственную избранность?

6. В чем специфика трактовки создателями американского государства идей свободы, равенства и братства?

7. На каких источниках основывается их интерпретация?

8. Почему историю пасторства в Америке можно представить как периодическое господство либерального секуляризма и консервативного фундаментализма?

9. Как относились к христианской доктрине американские секуляристы?

10. В какие годы влияние секуляризма в Америке достигло своего пика?

11. Когда и почему либеральный секуляризм перестал быть единственной институцией, представляющей привлекательные либеральные ценности?

12. В чем состоят базовые ценности американского фундаментализма?

13. Какая организация олицетворяет ведущую евангелическую деноминацию в США?

14. В связи с какими событиями конца XX – начала XXI веков фундаменталисты стали центром всеобщего притяжения?

15. В чем состоит суть растущей угрозы национальному единству?

16. В чем специфика новой волны иммиграции и что характеризует нынешнее состояние американской демографии?

 

Дважды некогда пограничный Иллинойс – символ наступления американцев на дикую природу – поражал интеллектуальный свет Америки. Родившийся в бревенчатой хижине Абрахам Линкольн из заштатного адвоката вырос в гения американской политики, освободившего афроамериканское меньшинство Америки. А через полтораста лет американский народ, вопреки всем расовым предубеждениям, избрал своим президентом еще одного иллинойского адвоката – афроамериканца Барака Хусейна Обаму И это случилось в не менее трагические, чем в эпоху Линкольна, времена. Америка снова воюет, на этот раз за тридевять земель. Финансовый кризис возложил на плечи Обамы все злосчастия депрессии, великое красноречие, его феноменальный ум ждали неожиданного раскрытия, в то время как от стройного и элегантного Обамы ожидают чего-то в духе обворожительного Джона Кеннеди. И только время может показать общее и различное у двух сыновей Иллинойса. Во времена Линкольна Америка рвалась к Тихому океану, и ее дух свободолюбия вызывал восхищение.

Приход Обамы как «свежего человека», не имеющего опыта политики, но умело организовавшего предвыборную кампанию, обращаясь к молодежи через Интернет, «заразившего» США верой в обновление политики и жизни, в выход из экономического кризиса, в подъем образования и культуры, позитивного, в том числе и культурного влияния в мире, сегодня многих уже разочаровал. Он проявил себя в попытке «перезагрузки» политических международных отношений, новых трактований политической культуры, в декларировании общечеловеческих ценностей, в частности, ценности мира, за что получил Нобелевскую премию мира (в момент отправки американских войск в Афганистан), Как бывший социальный работник штата Иллинойс, он выступил с новыми социальными проектами в области медицинского страхования, ужесточил налогооблажение, поставив тезис о справедливости по отношению к большинству населения в качестве своей козырной карты, Высказал новые идеи о мультикультурализме и многоконфессиональности в США.

 

Мир, который возглавил Обама

Мир, который возглавил Обама, находился под влиянием американской гегемонии, неоконсервативных оправданий такого порядка вещей, Политика американского общества в течение многих лет утверждала идею господства и превосходства, а также экономической и военной превосходящей мощи США. Авторитет этой страны и многообразие ее культурных традиций, а также забота властей о том, чтобы сделать Америку привлекательной, распространить ее массовую культуру повсюду приводили к американскому культурному влиянию и распространению американских потребительских стандартов или идеалов там, где эти стандарты были недостижимы, повсюду в мире.

Иракская авантюра имела сокрушительный эффект для ослабления мощи, престижа и влияния Соединенных Штатов, для свободы их действий в мире. Пренебрежение гражданскими правами, эксцессы в борьбе против терроризма, многостороннее фиаско в Ираке укрепили антиамериканизм как структурный компонент новой мировой геополитики.

Глобальный опрос 45 тысяч человек в 47 странах Центром исследований Пью в 2007 году показал падение престижа Америки даже в традиционно проамериканских странах. Так, традиционно проамериканская Турция считает современную Америку самой неуважаемой страной мира (лишь 9 процентов населения относятся к ней положительно). Такие антиамериканские фильмы, как «Иракская долина волков», пользуются бешеным успехом. В Европе в 2006 году только 23 процента испанцев имели положительное мнение относительно Америки (а в 2005 году таковых было 43 процента). В Испании, где исламский терроризм проявил себя в полной мере, 76 процентов опрошенных выступили против «войны с террором» в ее американском понимании. Не менее 10 процентов европейцев и японцев осудили Абу-Граиб и Гуантанамо. Американскую войну против терроризма не осудили только Индия и Россия, сами борющиеся с исламским фундаментализмом. В десяти из пятнадцати опрошенных в 2006 году стран большинство населения полагало, что мир становится все более опасным из-за американских действий. Таковым было мнение 60 процентов англичан, чьи войска воевали в Ираке вместе с американскими. Согласно опросу Луиса Харриса, опубликованному в газете «Файнэншл Тайме» в июне 2006 года, 36 процентов жителей Британии, Германии, Франции, Италии и Испании видят в Соединенных Штатах главную угрозу мировой стабильности, и это больше, чем в Иране (30 процентов) и в Китае (18 процентов).

Барак Обама. «Смелость надежды»

Европейцев страшат два обстоятельства: а) постоянно стимулируемая Америкой война Запада с мусульманским миром, расширившаяся от палестино-израильского конфликта до раскола Ирака и противостояния с Ираном; б) комбинация высокомерия, односторонности и уязвимости, которая характеризует Америку после Сентября как глобальный дестабилизирующий фактор. Время, когда на США смотрели как на защитника, ушло в прошлое. Новый виток противостояния Запада и мира ислама ныне объясняется агрессивной политикой Америки.

Война в Ираке

Бросив в 2009 году более 160 тысяч своих войск в Ирак и Афганистан, США растянули свои коммуникации и резервы, призвали к коалиции желающих, что, безусловно, ослабило Соединенные Штаты. Следует отметить, что символом главенства Запада над развивающимся миром полвека служили такие создания Бреттон-Вудса, как Международный валютный фонд и Мировой банк. Но растущая непопулярность этих западных учреждений, неудачи «раунда Дохи», как и выросшая активность G-20, выявили заметные противоречия. При этом успех китайской, российской и турецкой экономических моделей подорвали пресловутую уникальность Запада.

 

Некогда фабрика мира

Америка успешно перебросила свой экономический кризис на мир в целом, но ее стали воспринимать гораздо в большем числе стран как виновницу виртуальных экономических схем и грубой политической культуры. Экономические центры и политические инициативы стали возрастать в незападных странах, в том числе в странах БРИК (Бразилии, России, Индии, Китае). Эти страны противопоставляли американскому гегемонизму идею многополярности, а в экономике – рост человеческого и культурного капитала, подрывающих влияние американской культуры. Ослабление влияния США в мире было связано еще и с тем, что элиты незападных стран часто распространяли худшие образцы американской культуры, полагая, что именно они ближе к массам в их странах.

Главная сила возникающих незападных промышленных центров – квалифицированная рабочая сила. Посредством аутсорсинга (передачи рабочих мест и заданий из США в Индию, Китай и другие страны по Интернету), деиндустриализации и массивной потери рабочей силы в Соединенных Штатах и в Европе, а также в таких развивающихся странах, как Румыния и Тунис, Запад дал Востоку фору. Именно такой поворот обстоятельств позволил Китаю стать «фабрикой мира», Индии – преимущественным местом аутсорсинга компьютерных заданий, Южной Корее – глобальной фабрикой электронного оборудования. Но еще более важной является вторая фаза макроэкономического смещения центра развития с Запада на Восток, в сердцевине которой находится Россия.

Эта фаза растущего самоуважения незападных стран имеет существенное геополитическое значение. Благодаря массивным торговым накоплениям и значительным национальным сбережениям, составляющим более 45 процентов, массовому образованию, Китай в течение нескольких лет начал финансировать огромный американский бюджетный дефицит. Потребности в сырье много лет поддерживали высокие цены на ископаемые ресурсы, что ослабляло США и ЕС, но обогащало Россию. Порожденная экономическим могуществом финансовая мощь позволила развивающимся странам бросить огромные ресурсы на создание передовых университетов и центров создания передовой технологии.

В 2004 году союз французских электронных фирм «Томсон» и китайских фирм ТСЛ взялся за производство современных телевизоров и персональных компьюторов ИБМ-Леново, что стало символом вхождения «нового незападного мира» в сферу самой передовой западной технологии. Подобным же образом индийская металлургическая фирма «Митталь» (второй в мире производитель стали) взяла под свой контроль крупнейшую европейскую фирму «Арселор», на которую претендовала русская «Северсталь». Прежде передовая западная индустрия познакомилась с русскими «Газпромом» и «Роснефтью», с ранее не очень известными китайскими «Хуавэй» (телевизоры) и САИК (автомобили), индийскими «Инфосис» (информационная технология) и «Ранбакси» (фармацевтика), «Хьёндай» (южнокорейская электроника), «Петробраз» (бразильская энергетика) – и многими другими, смело соревнующимися с компаниями Запада.

Впереди – новый этап. Западное научное и техническое лидерство ощущает угрозу азиатских амбиций, особенно в исследованиях и реализации этих исследований, в высшем образовании и подготовке технических кадров. Интересно, например, что для сохранения культурной идентичности философии в Китае обучают всех даже на инженерных специальностях. В Евросоюзе, напротив, ее преподавание практически исчезло, что свидетельствует о кризисе европейской идентичности и разрыве с европейской традицией. В то же время численность американских ученых и инженеров продолжает уменьшаться, разрыв между Америкой и Европой продолжает увеличиваться. А Китай за короткий период (25 лет) стал глобальной научной и технологической величиной, и это – постоянная цель реформ, начатых в 1978 году. Китайские расходы на исследования превзошли японские, отставая только от американских. Цель китайцев – расходовать 2,5 процента своего ВНП на исследования и разработки и, кроме того, политически и цивилизационно защитить культурную идентичность своей страны.

Пока Запад сохраняет важные доминирующие позиции в критических сферах технологии, но новые незападные чемпионы производства явственно демонстрируют недовольство своей ролью субподрядчика в областях со значительным технологическим наполнением. Китайцы концентрируются на технологических инновациях, и это диктуется отсутствием природных ресурсов, особенно по отношению к огромному населению. Уровень учащегося населения в высших учебных заведениях вырос в Китае за одно поколение с 1,4 до 20 процентов – эквивалент европейским и американским студентам, вместе взятым. Пекин инвестирует в развитие университетов многие миллиарды долларов, стремясь достичь уровня лучших из американских университетов.

Индийские программисты

Индия с неменьшим горением стремится увеличить свой человеческий капитал. Здесь думают прежде всего об информационной технологии и биотехнологии. Каждый год Индия выпускает 500 тысяч инженеров. Отличники награждаются, и уровень жизни в исследовательских центрах приближается к западному, что ускоряет процесс возвращения студентов из-за границы на родину. Происходит даже приток западных исследователей в азиатские центры. Старение Запада ведет к массовому аутсорсингу. Согласно Комиссии ООН по торговле и развитию (ЮНКТАД), еще до 2010 года Китай станет центром исследовательских работ многонациональных компаний, где будут задействованы сотни миллиардов долларов, и обгонит США и Индию.

В будущем Чиндия (Китай+Индия) станет мировым центром технологических инноваций. Национальное бюро экономических исследований КНР подтверждает: научно и технологически подготовленная рабочая сила развивающихся стран бросит вызов американскому лидерству.

 

В чем надежда американцев?

Голосуя за афроамериканца, граждане США открыто мечтали о грядущих переменах, которые осуществит президент Обама: он сократит американское военное присутствие в Ираке, начнет переговоры с возможными противниками – Ираном, Сирией и Кубой; прекратит издевательства над пленными и их мучения на таких базах, как Гуантанамо, отойдет от односторонности и превентивных войн; восстановит все СОЮЗЫ; пересмотрит позицию по Киотскому протоколу, восстановит притягательность американской «мягкой мощи» – американской культуры, Обама обещал «мир без ядерного оружия». Остановимся на этом многообещающем аспекте нынешней политической культуры США.

Серьезен ли президент Обама, когда он говорит о снижении сегодняшнего уровня примерно в 3000 стратегических ядерных зарядов до общего числа в 1000 ядерных зарядов? Почему именно эта цифра – 1000 боезарядов? Обычное объяснение – тысячи боезарядов будет достаточно, чтобы ликвидировать все сомнения у потенциального агрессора в том, что Соединенные Штаты сохранят способность нанести всесокрушающий ответный удар в случае ядерной атаки на США (Чаще всего подразумевается Россия – так же, как это было в годы «холодной войны»). Но даже в те годы широко было распространено мнение, что 400–500 ядерных боезарядов было бы достаточно для того, чтобы разрушить военный и экономический потенциал СССР. Сегодня 1000 ядерных боезарядов, из которых две трети находятся в готовом к бою состоянию, выдержат первый удар и сумеют нанести немыслимый ответный удар, неприемлемый ни для одной страны на свете.

В настоящий момент Соединенные Штаты нуждаются в пересмотре процесса планирования и реструктуризации ядерных операций. Довольно долгое время существовала обеспокоенность относительно того, что возможен несанкционированный запуск в условиях крайней готовности обеих стран к ядерному обмену. Требуется элиминировать такую опасность.

 

Предложения четырех мудрецов

Предложение радикально изменить ядерную стратегию США было выражено в статье, опубликованной бывшими госсекретарями Джорджем Шульцем и Генри Киссинджером, бывшим министром обороны Уильямом Перри и председателем сенатской комиссии по вооруженным силам Сэмом Нанном в газете «Уолл-стрит Джорнэл». Их точку зрения разделили не менее двух третей экс-госсекретарей СШД бывших министров обороны и всех советников по национальной безопасности от обеих ведущих партий США Руководствуясь высказанными идеями, президент Барак Обама выдвинул новую стратегию из четырех пунктов:

1. Официальной позицией Вашингтона является предотвращение распространения ядерного вооружения другими государствами.

2. Соединенные Штаты намереваются уменьшить свой ядерный потенциал и довести его до 1000 единиц стратегического ядерного оружия. Такого арсенала было бы достаточно для убеждения всякой страны, что Соединенные Штаты обладают способностью отреагировать на использование ядерного оружия против них, причем использовать с силой всесокрушающего ответа.

3. Соединенные Штаты должны проявить инициативу по созданию всеобъемлющего международного режима для контроля за попытками новых стран к созданию ядерного оружия. Этот режим должен быть гораздо шире ныне действующего режима нераспространения, наблюдающего и анализирующего перемещение ядерных материалов: он должен включать в себя контроль за всеми расщепляющимися материалами и обеспечивать воздушную разведку процессов их распространения.

4. США должны стремиться к искоренению ядерного оружия повсеместно, начиная с переговоров со своими союзниками, включить в этот процесс неядерные державы и, в конечном счете, вовлечь в переговоры все ядерные державы.

Лидерство США должно, по мнению Обамы, иметь критически важное значение для реализации этих принципов. Готовность уничтожить большую долю собственных ядерных средств придало бы этой программе необходимую убедительность.

 

Курс Обамы

Администрация Обамы уже дала понять, что глобальная повестка дня в ядерной области будет одним из главных приоритетов при подготовке к Конференции по пересмотру Договора о нераспространении ядерного оружия, намеченной на весну 2010 года. Прежде всего это касается ядерных программ Ирана и КНДР. Скорее всего, администрация Обамы будет уделять значительно большее место дипломатическим инициативам, что не вполне характерно для политической культуры США в последние годы. Помимо многосторонних переговоров (в формате двадцатки), уже ведутся и прямые двусторонние контакты. Ряд мер по снижению потенциальных рисков, связанных с определенными мероприятиями по размещению тактического ядерного оружия, может быть принят в одностороннем порядке или совместно с Россией.

Расположенная в Европе американская ядерная ракета подземного базирования

После окончания «холодной войны» администрации Клинтона и Буша оказались неготовыми к развитию равноправных отношений с Российской Федерацией. Отказ Вашингтона считаться с интересами Москвы привел в последние годы к резкому ухудшению отношений между ними. Запрошенный в январе 2009 года военный бюджет Обамы включает в себя (в пакет «чрезвычайных расходов) более 70 млрд. долларов на закупку вооружений и техники. В общей сложности более 800 млрд. долларов.

Более тридцати лет после образования западного альянса советская угроза была мотивирующей и объединяющей силой ядерной политики Запада. Теперь, когда Советского Союза больше не существует, важно предупреждать о недопустимости формирования политики на основе «самооправдывающегося предсказания». Россия и Соединенные Штаты вместе контролируют около 90 процентов мирового ядерного арсенала. В их силах снизить роль ядерного оружия в двусторонних отношениях. И они делают это последние 15 лет в рамках таких инициатив, как программа «За совместное снижение опасности». На настоящий момент необходимо, в первую очередь, начать работу над продлением договора СНВ-1, единственного документа, устанавливающего режим верификации и мониторинга установленных потолков стратегических вооружений, срок действия которого истекает в конце 2009 года. Это стало бы поводом рассмотреть вопрос о значительном сокращении числа боеголовок относительно уровня в 1700–2000 единиц, установленного Московским договором 2002 года. Общий пересмотр стратегических отношений должен включать в себя изучение способов повышения безопасности на ядерных объектах в России и Соединенных Штатах.

Ключевым вопросом давно является противоракетная оборона, особенно в том направлении, которое касается защиты от угроз со стороны стран-распространителей. Диалог на эту тему должен быть возобновлен с той точки, в которой его прекратили в апреле 2008 года президенты Джордж Буш и Владимир Путин. Российское предложение о создании совместной системы противоракетной обороны для отражения угроз с Ближнего Востока, предусматривающее использование радара на юге России, представляется творческим политическим и стратегическим ответом на общую проблему.

Г. Киссинджер

Усилия по разработке новой повестки дня в ядерной области должны с самого начала предполагать участие союзников. Политика США неотделима от политики НАТО. Ключевые европейские страны ведут переговоры с Ираном по ядерному вопросу. Америка размещает тактическое ядерное оружие в ряде стран НАТО, а декларативная политика НАТО отражает аналогичную политику Соединенных Штатов, Британия и Франция – ключевые союзники по НАТО – обладают собственным потенциалом сдерживания. Необходимо общими усилиями адаптироваться к новым реалиям, особенно в том, что касается тактического ядерного оружия. Необходимо вести параллельные консультации с Японией, Южной Кореей и Австралией. Обязательно нужны параллельные консультации с Китаем, Индией и Пакистаном. Следует понимать, что на субконтиненте стимулы к получению ядерного оружия имеют более региональный характер, чем у «старых» ядерных держав, а порог их применения существенно ниже.

Как отметил Г. Киссинджер, «сложность этих вопросов объясняет, почему мы с коллегами выбрали постепенный и поэтапный подход. Мы не можем четко задать конечную цель: как определить размер всех арсеналов, как их ликвидировать или верифицировать результат. Подчеркивая желательность конечной цели – безъядерного мира, мы сосредоточили свои усилия на достижимых и верифицируемых шагах. По словам моего коллеги Сэма Нанна, эти усилия похожи на штурм горы, вершина которой покрыта облаками. Мы не можем ни описать эту вершину, ни быть уверенными в том, что на пути нет непредвиденных и, возможно, непреодолимых препятствий. Но мы готовы двинуться в путь, веря в то, что не увидим вершину до тех пор, пока не начнется восхождение, и мы не займемся насущными вопросами распространения, в том числе ядерными программами Ирана и Северной Кореи».

Тема, изначально бывшая уделом военных экспертов, привлекла к себе пристальное внимание сторонников разоружения. Диалог между ними не всегда был таким плодотворным, каким ему следовало быть, Стратеги с подозрением относятся к попыткам сокращения арсеналов путем переговоров. Сторонники разоружения порой пытаются упредить исход дебатов путем законодательного оформления ограничений, которыми достигается желаемый результат, без взаимности, по тому принципу, что все, способствующее ограничению ядерных арсеналов, – благо само по себе.

Предпринимается попытка наладить диалог между этими двумя группами. Пока другие страны наращивают и совершенствуют свои ядерные арсеналы, сдерживание их применения должно оставаться частью западной стратегии. Программа, наброски которой представлены выше, не является программой одностороннего разоружения. Президент Обама всецело поддержав такой подход, также четко дал понять, что Соединенные Штаты не могут достичь этого в одиночку. Ядерное оружие создает беспрецедентную угрозу. Оно не должно быть интегрировано в стратегию как еще один, просто более эффективный вид оружия. Тем самым возвращается изначальный вызов.

Во многих аспектах Обама, кажется, пытается восстановить двусторонний консенсус, который руководил страной в годы «холодной войны» и в 1990-е годы, возвращаясь к миру до сентября 2001 года. Все это следует из бесконечных интервью и рассуждения бывшего сенатора от Иллинойса. Так же говорили и группа опекающих его специалистов по внешней политике, и сам Обама в статье «Мир за пределами наших границ» и в книге «Смелость нашей надежды». Многие считают, что он смел только в риторике. Но стоит перейти к конкретике, как смелость уходит, Том Хейден назвал его «постепеновцем».

Обещая уйти из Ирака, Обама одновременно выступает за рост военных расходов, за увеличение размеров армии и военно-морской пехоты, за увеличение «особых частей», расширение возможностей разведки, сохранение сотен американских военных баз по всему миру. Он на стороне расширения проамериканских блоков, в том числе НАТО. Обама выступает за «строительство новых наций», за перестройку развалившихся стран в Африке, Азии, на Ближнем Востоке.

Но сегодня уже видно, что Обама в своей политической культуре сдвигается вправо, ибо разоружение устраивает его только до тех пор, пока сохраняет американское превосходство в силе. Нобелевская премия мира не адекватна таким границам политической культуры.

По многим проблемам культуры Обама еще не высказался. Но его позиция по религиозным вопросам оказалась четко сформулированной.

 

«Нехристианская страна»

До избрания в ноябре 2008 году Барака Обамы в Соединенных Штатах за 225 лет президентами были представители только трех «кровей», трех культур: англосаксы, немцы и ирландцы (примеры наиболее близкого к нам времени Трумэн Эйзенхауэр – Кеннеди). Теперь президентом стал представитель афроамериканского меньшинства, невиданное явление американской жизни. Обращает на себя внимание «среднее» имя президента Барак Хусейн Обама. Арабский оттенок вносит новый элемент в американское восприятие самих себя.

Барак Обома

Как уже неоднократно отмечалось, Америка – вторая по степени тотальной религиозности страна мира (после Индии). Тем более значимы в ней религиозные взгляды ее лидеров, которые относятся к этому вопросу весьма серьезно. Напомним, что в последний раз Соединенные Штаты были названы президентом страны христианской нацией в марте 1948 года. И был это президент Гарри Трумэн. С тех пор были обозначены попытки именовать страну «иудео-христианской», но и это не прижилось на почве культурного многообразия.

Это многообразие, мультикультурализм получили, как указывалось, особое развитие в годы президентства Билла Клинтона (1993–2001), когда президент признался, что он рад, что в самом большом штате страны (Калифорния) белые англосаксы протестанты (прежде символизирующие плавильный тигель нации и ее идентичность) стали этническим меньшинством.

Президент Барак Обама сделал еще один шаг в этом направлении, Выступая в 2009 году в Каире, он резко сместил идеологические и культурные акценты. С точки зрения многих американцев, президент Барак Обама сделал очень грубую ошибку, когда в Каире заявил, что «Америка не является христианской страной». Американский обозреватель Джек Бест отреагировал на каирскую речь Обамы так заявил, что наши религиозные корни подточены неограниченной иммиграционной политикой. «В это же время вы и ваши помощники, – обращается он к Обаме, – защищаете всевозможные мировые религии и рисуете нас как религиозно космополитическую нацию, тогда как мы верны своим национальным корням. Мы не отвергаем нашего христианского наследия, – говорит он. – Мы христиане и гордимся этим. Величие нашей страны лежит в нашем христианском наследии. Прочитайте Декларацию независимости, Конституцию и все книги по истории. Несмотря на все утверждения противоположного, мы – христианская нация. Мы не мусульмане, как ваш отец, не индуисты, не синтоисты, конфуциане или янсенисты. Мы все еще христианская нация».

Но подобные утверждения звучат уже как декларативные, Америка – единственная растущая индустриальная страна, население которой быстро перевалило за 300 млн. чел. Колоссальный рост иммиграции дает простор неанглосаксонскому элементу. С юга Рио-Гранде штурмует католическая мексиканская молодежь, китайцы селятся в чайна-таунах больших американских городов, талантливая еврейская молодежь создает новые информационные гиганты в Силиконовой долине. В США до 40 млн, испаноязычных, чуть меньше афроамериканцев, шестимиллионная еврейская диаспора – не меньше поляков, миллионы прибывших из Восточной Европы. В этой ситуации президент Барак Обама не может традиционно ориентироваться на англосаксонское культурное наследие Джефферсона и Мэдисона, перед ним другие горизонты, открытие неевропейского мира.

Этот культурный поворот получает зримое противодействие, но для Обамы он уже веление времени. И в этом отношении данный сдвиг заслуживает оценки как реалистическая попытка провозгласить диалог культур в США.

* * *

Почти четыреста лет между Атлантикой и Тихим океаном вызревал протестантский гигант. Но на последнем историческом этапе он стал терять прежнюю веру как основу своего национального пафоса. Правый республиканец Патрик Бьюкенен говорил, что в стране все же немыслимо существование без веры. Но какова же вера Америки, если это не христианство?.. В сумерках скрываются сады Запада.

Индекс рождаемости нехристианских иммигрантов многократно превосходит роковые огненные «цифры на стене»: средняя цифра, определяющая количество детей в протестантских семьях, составляет всего 1,4 – и определяет судьбу протестантизма в этом мире. Через сто лет в Соединенных Штатах будут жить 600 миллионов человек (единственная растущая страна Запада), но прежних законодателей и лидеров, ведущих свою родословную от пуритан и англикан, в ней почти не будет.

Дмитрий Медведев и Арнольд Шварценеггер в Силиконовой долине

Sic transit gloria mundi.

Контрольные вопросы

1. Какие тенденции характеризуют состояние экономики и политики накануне прихода к власти Б. Обамы?

2. В чем состоит суть позиции Обамы по религиозным вопросам?

3. Какие стратегические принципы характеризуют основы формирующейся политической культуры?