Повесть: Приключения

 

1. Хозяин

В тот день я совершила тягчайшее преступление, за которое меня ожидало возмездие: я сбежала от тётки. Но, как это свойственно детям, я думала, что даже если наказание будет трижды неотвратимым, кара настигнет меня лишь вечером, а потому сейчас я могу в полной мере наслаждаться игрой с друзьями, ради чего и ускользнула из дома без ведома злой старухи. Сначала мы в очередной раз обсудили все слухи о разбойниках, когда-либо живших и творивших свои чёрные дела в нашей округе и за её пределами, потом перешли к более волнующей теме о кладах, запрятанных разбойниками в таком изобилии, что, казалось, достаточно было воткнуть в землю лопату, чтобы наткнуться на один из них. Кое-кто из мальчишек хвастался, что знает точное место одного из зарытых кладов, но в одиночку добыть его не может по двум причинам: во-первых, ему не под силу унести всё золото, что хранится в сундуке, а во-вторых, клад охраняется Хозяином, таинственным существом, способным принимать обличье человека. Важно, чтобы Хозяин не застал кладоискателя врасплох и не увёл его с собой. Что он делает со своими жертвами, никто не знает, но ходят слухи, что у одних он выпивает кровь, а других превращает в своих рабов. Мы все дружно считали, что, как живая собака лучше мёртвого льва, так и участь раба лучше участи того несчастного, кому суждено насытить своей кровью Хозяина, потому что у раба остаётся надежда бежать.

— До сих пор никому не удавалось сбежать от Хозяина, — возразил главный знаток страшных историй.

— Наверное, он околдовывает своих рабов, и они забывают своё прошлое, — предположила моя ближайшая подруга.

— Или он вынуждает их идти по ведьминым кругам, и они гибнут или никогда больше не пытаются бежать, — заявила другая.

— А может, он так к ним добр, что они сами не хотят с ним расстаться, — сказала дочь нашего булочника.

Её, по крайней её глупости, никто не стал бы даже слушать, но её более снисходительный брат сейчас же отреагировал:

— Впервые слышу про доброго вампира. Как Хозяин может резать одних и быть добрым к другим?

Эти слова почему-то больно задели сына мясника, и мой замечательный день чуть не ознаменовался дракой, но мне пришла в голову спасительная мысль.

— Если никто не убегал от Хозяина, то откуда же известны о нём такие подробности? — спросила я.

На этот вопрос никто не мог дать вразумительного ответа, и решено было, что кому-то в отдалённые времена всё-таки удалось ускользнуть от Хозяина, если не из самого Заколдованного замка, откуда вряд ли есть дорога назад, то по пути к нему. От этого предположения споры о страшном существе возобновились с новой силой и запугали нас окончательно.

— Как бы наши разговоры о кладах не привлекли Хозяина, — прошептал кто-то.

Но чем большие опасности сопровождали добычу клада, тем притягательнее он для нас был. Мы решили взглянуть на то место, где, по словам всезнающего мальчишки, было зарыто золото, чтобы продумать, как лучше выкопать клад и в какую ночь это лучше всего осуществить, потому что, как всем известно, клады можно добывать лишь глубокой ночью, иначе спрятанное разбойниками омытое кровью, а потому околдованное золото обратится в камни, гнилушки или песок.

— Но запомните, что по дороге вы не должны ни говорить о кладе, ни думать о нём, — внушал наш вожак. — Если человек произнесёт про себя даже одно только слово "клад", когда идёт на место этого клада, Хозяин насторожится и постарается забрать этого человека с собой. Поклянитесь молчать и не думать.

Мы торжественно поклялись и отправились на другой конец городка, возбуждённые и предстоящим приключением и опасностями, которыми мы подвергались.

Я твердила про себя таблицу умножения, но при подходе к бакалейной лавке отвлеклась и допустила обрывок мысли о кладе и вечном его спутнике, страшном Хозяине. Словно по волшебству, из-за угла вышел незнакомый человек и направился в нашу сторону. На нас он не обращал никакого внимания и ничем не отличался от жителей нашего городка, но почему-то мне сразу стало страшно, и я стала старательно думать о таблице умножения, но золото, как нарочно, сверкало перед моим внутренним взором. Высокий мужчина рассеянно скользнул взглядом по нашей группе и, как приворожённый, остановил его на моём лице. Мне стало жутко. Но, к счастью, мы быстро миновали его и свернули за тот угол, откуда появился незнакомец, а он нас не стал преследовать.

Неизвестный разбойник выбрал недурное место для захоронения своего золота, потому что никому и в голову бы не пришло искать его в пяти шагах от левого заднего угла часовни, если идти вдоль стены, и в трёх шагах от стены внутрь монастырского двора. Мы с уважением смотрели на еле заметный холмик, ничем не отличающийся от остальных.

— Наверное, здесь когда-то было кладбище, — высказал кто-то очень неприятное предположение.

— А клад зарыли в старую могилу, — добавил другой.

— Так всегда делают. — авторитетным тоном подтвердил наш вожак. — Или клад зарывают в чью-то могилу, или кого-нибудь убивают и зарывают в землю вместе с кладом, потому что золото должен кто-то постоянно охранять, а Хозяину повсюду не поспеть и ему нужны помощники из мертвецов. Вот увидите, когда мы будем здесь копать, на сундуке мы найдём череп, а вокруг — кости.

— Как бы Хозяина не привлекли наши разговоры о кладе, — с опаской сказала глупенькая дочь булочника. Впрочем, её мысль была не так уж глупа.

Нам всем стало страшно, но, по-моему, больше всего — мне. И как раз в этот момент из-за угла часовни появился тот самый человек, который встретился нам у бакалейной лавки. Мы вздрогнули.

— Дети, где сейчас может быть ваш священник? — спросил мужчина.

Вопрос, казалось, был самым невинным, а меня охватило предчувствие чего-то неприятного и опасного.

Наш признанный вожак дал обстоятельный ответ, а высокий незнакомец слушал его невнимательно, словно его вопрос был лишь предлогом подойти к нам. Его спокойные серые глаза пробежали по нашим лицам и вновь остановились на мне. На меня его холодный оценивающий взгляд навёл ужас. Несомненно, из всех моих друзей таинственный незнакомец выбрал именно меня. Но почему? Неужели его привлекла моя неосторожная мысль о кладе? Неужели это Хозяин?

Мне хотелось куда-нибудь спрятаться, убежать, но ноги словно приросли к месту, и я не смогла бы сделать и шагу. Как это ни странно, однако кроме меня никто не испугался незнакомца, и ему любезно и подробно разъяснили, где находится домик священника. Видно, Хозяин, и правда, владел искусством колдовства, раз сумел усыпить их настороженное внимание. Наверное, никто бы не встревожился, даже если бы он у всех на глазах поволок меня за собой в свой Заколдованный замок, а я упиралась и звала на помощь.

Незнакомец вежливо поблагодарил, бросил на меня ещё один пристальный взгляд и удалился, но, как я убедилась, прошёл мимо домика священника.

Мы пошли по самым тихим улицам, советуясь, как нам вырыть этот клад, в какую именно ночь, кто принесёт лопаты и о прочих деталях операции, но меня мучила двойная тоска: во-первых, я предчувствовала, что стану очередной жертвой страшного Хозяина, а во-вторых, приближался вечер и я знала, что прежде всего стану жертвой гнева моей тётки, обозлённой болезнями, неудавшейся личной жизнью и самим моим существованием на белом свете, которое она вынуждена была поддерживать после смерти моих родителей.

Тётка не стала дожидаться моего добровольного возвращения и разыскала меня сама, но, к невыразимому моему удивлению, была со мной очень ласкова.

— Пойдём домой, детка, — пропела она таким сладким голосом, что мои друзья, слышавшие от неё лишь брань и ворчание, разинули рты.

Мне ничего не оставалось, как пойти за ней в дом. Тётка открыла дверь, пропустила меня в комнату, и я очутилась перед незнакомцем, который совершенно неподвижно сидел за столом. Лицо его было скрыто в тени, но я чувствовала, что он вглядывается в мои черты, словно хочет околдовать меня какими-то волшебными чарами.

— Хорошо, — произнёс он.

— Поднимись в свою комнату, детка, и не выходи из неё, — ласково сказала тётка.

Я бы сбежала, выпрыгнув в окно, потому что предвидела ужасное, однако во всём огромном мире у меня не было ни одного близкого человека, который оказал бы мне помощь и под чьим кровом я нашла бы хоть временный приют. И я молча ждала решения своей судьбы, ведь таинственный незнакомец не случайно пришёл в наш дом.

Прошло не так много времени, когда меня вызвали вновь.

— Наш гость уходит, детка. Пойдём, проводим его немного.

Мы миновали последние дома, молча дошли до леса и вступили под его мрачный свод.

— Теперь, детка, во всём слушайся этого человека, — сказала тётка и повернулась, чтобы уйти.

Тут уж нервы мои не выдержали, и я бросилась бежать, не сознавая, куда и зачем, вряд ли рассчитывая на чью-то защиту, но лишь бы не становиться покорной жертвой страшного существа, забирающего меня из мира людей. Хозяин догнал меня в три прыжка, и вырваться я уже не могла. Тётка убедилась, что я поймана, и, кивнув на прощание, удалилась.

Сначала Хозяин крепко держал меня за руку, потом отпустил и даже не оглядывался, но бежать было невозможно: хруст сухих веток под ногами обязательно выдал бы мою затею. Уже сгустились сумерки, деревья вокруг нас постепенно погружались в тень, а он всё так же быстро шёл впереди, не останавливаясь и не оборачиваясь. Я, как привязанная, следовала за ним, и конца нашему пути видно не было.

Между тем, становилось всё темнее, нас сплошной чёрной стеной окружал лес, безмолвный и страшный. Не шуршала трава, не шелестели листья, не проносилось даже самого лёгкого ветерка. Лишь наши шаги да хруст веток под ногами нарушали томящую тишину. Мы шли по заколдованному лесу и с каждым мгновением углублялись всё дальше в его пугающую глубь.

Вскоре я перестала различать и стену деревьев, и тропу под ногами, даже высокая фигура Хозяина уже не вырисовывалась впереди неясным силуэтом. Он исчез, растворился в воздухе, принял облик дерева или сухого пня, я потеряла его, а ведь какую бы страшную участь он мне ни готовил, сейчас он был единственным моим защитником от ужасов ночного заколдованного леса. В отчаянии я сделал шаг, споткнулась о корень и едва не упала, но меня удержала сильная рука Хозяина. У него, действительно, были очень сильные руки, много сильнее рук моих друзей, даже мальчишек старше меня, не говоря уж о девочках, и даже рук моей тётки. Я уже убедилась, что вырваться от него невозможно, теперь же он подхватил меня одной рукой, словно я невесомое пёрышко. Трудно будет бороться с существом, обладающим не только колдовской, но и физической силой.

Сначала я обрадовалась, что не одна, но затем в ужасе подумала о том, как поступит теперь Хозяин.

— Я надеялся ещё сегодня дойти до хижины, но, видно, придётся заночевать здесь, — проговорил он.

Мне стало ещё тревожнее. Похоже, теперь это страшное существо, потерявшее надежду добраться до какой-то хижины, где могло бы отдохнуть и поесть, остановится здесь и поужинает моей кровью. Вампиры всегда по ночам высасывают кровь своих жертв. Без этого им никак нельзя.

— Собери сучьев для костра, — прервал мои размышления Хозяин.

Я сделала ровно десять шагов, стараясь идти по прямой линии, и, встав на колени, стала шарить руками по траве, боясь поднять голову и вглядеться в пугающую черноту ночи и ожидая, что вот-вот кто-то прыгнет на меня из темноты. Я смогла бы, пожалуй, попытаться убежать, но не решилась бы на этот отчаянный шаг в ночном лесу, где за каждым деревом пряталось враждебное сказочное существо, желающее мне смерти.

— Не отходи далеко, — окликнул меня Хозяин.

Наперекор всему, что я ждала от него, человеческий голос показался мне необыкновенно приятным.

Я натаскала порядочную кучу веток, и Хозяин разложил костёр, но он осветил такой крошечный участок, что темнота, окружавшая нас, стала почти осязаемой и мучительно давящей. Пламя осветило и лицо моего спутника, и в колеблющемся свете его строгие глаза, хмурый вид и короткая острая бородка вернули мне весь ужас перед ним. Меня даже стало мучить опасение, что Хозяин не просто высосет мою кровь, а поджарит меня, как цыплёнка. Но он сварил обычный кофе и достал кое-какую вполне человеческую еду, половину которой дал мне. Если я и была ему для чего-то нужна, то не в качестве провизии, хотя… кто знает.

Хозяин пристально посмотрел на меня.

— Тебя зовут Кай? — спросил он.

— Да, — тихо ответила я.

— Сколько тебе лет?

— Одиннадцать.

Он кивнул и заговорил отрывисто и очень жёстким тоном:

— Я купил тебя у твоей тётки, и отныне ты должна повиноваться мне во всём. Зови меня господин Рам'он. Чем я занимаюсь и что собираюсь сделать, тебя не касается. Запомни, что я не потерплю никаких вопросов ни мне, ни кому-либо ещё. Я расскажу лишь самое необходимое, а ты будешь молчать даже об этом малом. Плохо тебе не будет, но, если ты ослушаешься меня… пеняй на себя.

Холодный беспощадный взгляд был достаточно красноречив. Я поняла, что отныне мой удел — жалкое рабское повиновение. Пожалуй, скоро моя прежняя жизнь у злой тётки покажется счастьем. И зачем только я подумала о кладе по дороге к месту его захоронения? Неужели я наказана за такой пустяк?

Хозяин помолчал и, убедившись, что его внушения проникли мне в самую душу, заговорил не столь страшным голосом:

— Завтра мы придём в замок… Что с тобой?

Я еле сдержала дрожь при известии, что мы прибываем в таинственный Заколдованный замок, но постаралась не выдать страха.

— Мы пробудем там лишь несколько дней, — продолжал он, — а потом отправимся в другое место. Не вздумай попытаться сбежать, потому что по твоему следу сразу же пустят собак и они разорвут тебя на мелкие кусочки. Они натасканы на крупного зверя, поэтому легко справятся с такой маленькой девочкой, как ты. И ночью я тебе не советую отходить от нашего лагеря: в этом лесу много волков и попадаются даже медведи, которым ничего не стоит задрать человека… А сейчас возьми мой плащ и ложись спать, завтра я разбужу тебя очень рано.

Я взяла протянутый плащ и устроилась у костра, чтобы какой-нибудь хищный зверь или другое злобное существо не смог до меня добраться. Было нехолодно, однако для безопасности я завернулась с головой, потому что господин Рамон в такой задумчивости сидел у огня, что вряд ли заметил бы моё исчезновение, если кто-нибудь меня втихомолку утащит, а, как вам известно, лучшее средство от нечистой силы — одеяло на голове или хотя бы плащ волшебника.

 

2. Дорога

Когда меня разбудили, я не сразу вспомнила, что со мной приключилось, а когда горькая перемена в моей судьбе стала очевидной, я пожалела, что не сбежала. Когда на востоке алеет рассвет, ночные страхи забываются, и в душе у меня осталось недоумение, почему я не воспользовалась темнотой, чтобы ускользнуть от человека, но непонятным причинам забравшим меня у тётки, успокоив её грешную совесть деньгами. Лучше бродяжничать с нищими, не имея собственного угла, чем жить в постоянном страхе в рабстве у таинственного господина Рамона, который с самого начала запугал меня до полусмерти. Но сделанного не вернёшь, и, позавтракав, мы продолжили свой путь.

Лес кончился, и теперь мы шагали по дороге между полями. Где-то далеко впереди на холме виднелись домики, и мне показалось, что мы идём в деревню. Близость людей дала мне надежду на избавление от проклятия, которое я навлекла на себя, подумав в неурочный час о кладе. Больше того, я уже стала сомневаться, что это сам Хозяин. Возможно, это просто человек с таинственными целями и намерениями. Моя судьба от этого, может, и не станет легче, но я столкнусь с земными несчастьями, а не вампирами и привидениями.

Неожиданно дорога разветвилась. Одна, широкая, бежала прямо, а вторая, узкая и наполовину заросшая травой, скорее тропинка, чем дорога, сворачивала в сторону. Мы ступили на тропинку, и настроение моё упало. Теперь мы удалялись от людей, и господин Роман мог оказаться кем угодно. Перед нами была бескрайняя равнина, и ни одной постройки не нарушало её унылого однообразия. Похоже, мой неожиданно обретённый хозяин избегал встреч с людьми, если к тому не было нужды, как это и подобало истинному Хозяину, сторожившему клады. Он не только удалялся от человеческого жилья, но и хотел затеряться среди болот, потому что местность понижалась и становилось сыро. Иногда даже приходилось обходить обширные лужи, наполовину срытые в траве. И как назло, он шёл очень быстро, и я, стараясь не отстать от него, устала больше, чем могла бы, если бы мы не торопились. А идти становилось всё труднее, потому что пропитанная водой почва оседала под ногами. Наиболее топкие места мы обходили, но их становилось всё больше, и наш путь в неведомое от этого значительно удлинялся. Я уже не поспевала за ним, и он, досадливо оглянувшись, пошёл медленнее.

У группы деревьев мы сделали привал. Земля здесь была твёрдая, надёжная.

— Расстели плащ, Кай, — велел господин Рамон. — На отдых могу выделить не больше двух часов, иначе сегодня мы не доберёмся до замка.

Он стал раскладывать костёр, а я не заметила, как заснула. Мне и присниться-то ничего не успело, а меня уже трясли за плечо.

— Вставай, Кай, — сказал Хозяин уже не таким суровым голосом, как прежде. — Обед готов.

Мы расположились на плаще у самого костра. Оказывается, картофель уже успел испечься в золе и в добавление к хлебу и кофе показался мне роскошным обедом. Таинственный господин Рамон молчал и был задумчив. Изредка его глаза останавливались на мне, и я чувствовала, что его размышления связаны со мной. Неприятно, когда кто-то может как угодно распорядиться твоей судьбой, а ты не только не способна защититься, но даже не знаешь, для каких целей понадобилась твоя жизнь неизвестному тебе человеку. Неприятно, тревожно и, если говорить откровенно, жутко.

Обед подошёл к концу.

— Понимаю, что ты устала, Кай, — сказал господин Рамон, — но мы должны идти. Перейдём через болото, а там будет хижина, где мы возьмём лошадь. До замка надо добраться сегодня же, я не могу позволить себе ещё одну ночёвку.

— Из-за волков и медведей? — осмелилась спросить я.

Господин Роман растерянно посмотрел на меня и торопливо нагнулся за плащом. Потом он раскидал и затоптал угли.

— Со мной тебе не страшны ни волки, ни медведи, девочка, — запоздало ответил он. — Но потерять в дороге ночь я не могу.

И мы опять пошли по болоту. Я уже поняла, что господин Рамон — не страшный Хозяин, особенно когда он срезал два молодых деревца, очистил их от веток и одну палку дал мне, объяснив, что я должна проверять дно, прежде чем сделать шаг. Хозяин не нуждался бы в таких примитивных средствах. Скорее всего, это какой-нибудь разбойник, из тех, что зарывают награбленное золото. Лишь бы я не понадобилась ему, чтобы зарыть вместе с кладом, ведь золото, как внушал нам наш всезнающий вожак, обязательно должно быть омыто кровью и рядом с ним всегда находят скелет.

Много мне рассуждать не пришлось, потому что все силы и внимание поглотила дорога. Ноги проваливались в цепкую грязь, и каждый шаг давался с трудом. До сих пор я лишь читала, что болото засасывает, но столкнулась с этим явлением впервые. Хорошо ещё, что господин Рамон шёл очень медленно и часто оглядывался, готовый поддержать меня и вытащить из трясины, если я потеряю тропу.

Когда болото кончилось, я была совершенно измучена, и остаток пути до маленькой бревенчатой хижины господин Рамон почти тащил меня на себе. Если итогом нашего путешествия будет разбойничий вертеп, то его расположение выбрано как нельзя более удачно. Непроходимые болота, леса, кишащие хищниками… всё, чему и положено служить преградой для доступа в такие места. Как бы в итоге не оказалось, что клад, который мы с друзьями хотели выкопать, принадлежит самому господину Рамону.

На стук никто не ответил и, только когда господин Рамон, потеряв всякое терпение, заколотил в дверь что есть силы, в хижине возникло какое-то движение.

— Кого там ещё несёт? — спросили грубым хриплым голосом.

Господин Рамон покосился на меня.

— Отвори, Раф, это я, — ответил он.

— А, господин Рамон, — после паузы сказали за дверью, причём голос сильно изменился.

Послышался скрежет, и перед нами появился неопрятный, весь заросший седыми космами старик в ветхой дырявой одежде.

— Господин Рамон! — повторил он со всей возможной любезностью и икнул. — А я-то думаю: кого это там несёт…

Он засуетился, не совсем внятно приглашая нас войти в дом, зацепился за косяк и едва не растянулся, но чудом удержал равновесие. Господин Рамон брезгливо поглядел на него и коротко отказался от посещения его дома. Как ни была я утомлена, но грязное логово не привлекало меня, и я не огорчилась таким ответом.

— Нам нужна лошадь, Раф.

— Лошадь? — удивился пьяница.

Поразмыслив с минуту и уяснив, что от него требуют не что иное, как лошадь, он заковылял за дом, где, судя по звуку, всё-таки упал. Господин Рамон, хмуря тёмные брови, хотел уже идти за ним, но старик вернулся, ведя за собой гнедую кобылу. Так же неспешно было принесено седло, но у моего хозяина не хватило терпения ждать, когда непослушные трясущиеся пальцы затянут подпругу, и он отстранил старика. Потом он вскочил в седло, нагнулся и посадил меня перед собой.

— Тебе приведут её завтра, — сказал он старику.

Видя, что тот смотрит на него потухшими бессмысленными глазами, он не стал тратить время на объяснения, бросил на прощание несколько монет и поскакал прочь.

 

3. Замок

К вечеру вдали, как волшебное видение, показался замок. Он возвышался над буграми и оврагами, а его остроконечные башни чёткими силуэтами выделялись на фоне жёлтого от заката неба. По мере приближения он менял свой торжественный и прекрасный облик и обличал разрушительную работу времени, следы которой делали его ещё более величественным. Выложен он был когда-то из красного кирпича, теперь почти чёрного, местами выветренного. В отдельных местах на стенах и крыше рос кустарник и даже кривые деревца. Прежде от центральной высокой части замка отходили три крыла. Теперь же об их существовании можно было судить лишь по сохранившимся кое-где опорам, остаткам стен, фундамента и грудам битого кирпича. Ров, окружавший замок и некогда делавший его неприступным, был завален, и о нём напоминала лишь канава, через которую был перекинут широкий, но очень старый деревянный мост. Печальное зрелище дополняли несколько бревенчатых построек с местами обвалившимися, местами осевшими крышами.

Мы быстро миновали развалины и подъехали к уцелевшему зданию. Господин Рамон спрыгнул с лошади и снял меня. Сейчас же к нам подошёл опрятный старик с длинной белой бородой, степенно поклонился и принял повод. Наверное, он знал, чьё это животное и что с ним делать, потому что увёл его без расспросов.

Высокая дверь, напоминающая створку ворот, при нашем приближении отворилась, и нас встретила женщина лет тридцати-тридцати пяти в сером платье и белом фартуке. Мне она показалась чем-то очень опечаленной. Не сказав ни слова, она вежливо, но с достоинством поклонилась господину Рамону, пристально посмотрела на меня и побледнела, поднеся руку ко рту, словно желая подавить крик. Я сильно встревожилась непонятным поведением странной особы, но мой хозяин не дал мне времени присмотреться и попытаться угадать причину этого явления. Он взял свечу, и мы пошли через бесконечные залы, выходившие один в другой, через длинные, низкие переходы. У меня кружилась голова от усталости и быстрой смены впечатлений, а впереди меня ждала ещё и узкая винтовая лестница, вполне крепкая и надёжная. Мы поднялись по ней наверх и из темноты и запустения попали в мир света, красоты и роскоши. Один зал был весь увешан и уставлен старинным оружием и средневековыми доспехами и носил печать суровости, другой отражал пышность и негу Востока, третий был превращён в изысканную библиотеку, четвёртый радовал глаз чудесными произведениями искусства.

До нас доносились громкие голоса и звон посуды и, по-видимому, господину Рамону это очень не нравилось.

— Стой здесь, — отрывисто бросил он мне и дальше пошёл один.

Он пересёк следующий зал и исчез из моих глаз. Я прислушалась и уловила пьяные и не совсем пьяные выкрики, шум, женский визг и смех. Кажется, веселье было в самом разгаре и в нём принимали участие человек десять, не меньше. Запахи показывали, что люди не только пили, но и ели, причём угощение было очень вкусным и обильным. Когда шум внезапно стих, я поняла, что пирующие заметили господина Рамона, и он, видимо, имеет здесь большую власть.

Меня тревожило и разнузданное веселье, и таинственные планы моего хозяина, но особенно пугало странное поведение женщины, которая впустила нас в замок. Однако что я могла сделать? Бежать было невозможно, да я и не решилась бы на такой отчаянный шаг на ночь глядя, помня о волках и медведях, а также о болоте и ночных болотных жителях. которые утащат меня в трясину, окажись я поблизости. Я осмотрелась. Зал, где я стояла, был неуютным, но интересным. Жить здесь я бы не хотела, но предметы, которые его украшали, были весьма любопытны и относились исключительно к охоте. Мне понравились ружья, приклады которых были украшены пластинками из золота, серебра и кости, а чучела добытых животных вызывали неприятное чувство.

Внезапно за спиной раздался хохот, и меня обожгло стыдом, едва я вспомнила, что моя одежда залеплена грязью. В этой обстановке я казалась, наверное, нищей бродяжкой и не смела взглянуть на вошедших.

— Если уж тебе была охота купаться в болоте, Марк, то мог бы оставить в покое ребёнка. Не знаю, зачем ты её привёл, но позови хотя бы Киру. Она накормит девочку и переоденет.

Эти слова вселили бы в меня доверие, если бы не были сказаны заплетающимся языком совершенно пьяного человека. Впрочем, больше всего меня порадовало, что происхождение грязи на моей одежде понятно даже пьяному, а сам господин Рамон, которого запросто назвали Марком, тоже изрядно выпачкан болотной тиной.

Я обернулась и обнаружила, что рядом с хозяином стоит огромный детина с красным опухшим лицом. Господин Рамон на его фоне казался невысоким и ещё более стройным. Но моё внимание было поглощено переменой в краснолицем. Едва он меня разглядел, его весёлое лицо вытянулось и в глазах появилось удивление, граничащее с ужасом, сменившееся затем печалью. Кажется, он даже протрезвел.

— Зачем, Марк? — спросил он. — Это жестоко.

Что мне было думать?

— Вы занялись благотворительностью, Рамон? — спросил чей-то голос.

Едва я повернулась к вошедшему, как с ним произошла та же перемена. Добродушного вида толстяк забыл про свою улыбку и открыл рот.

Господин Рамон удовлетворённо кивнул и дёрнул за шнурок.

— Сейчас за тобой придут, Кай, — сказал он мне. — Кира очень добра, но она не может говорить и не слышит, когда к ней обращаются. Ты пойдёшь с ней и будешь слушаться её во всём.

Глухонемая оказалась той самой женщиной, которую заставило побледнеть моё появление. Кивнув хозяину, она жестом позвала меня с собой и через маленькую боковую дверцу, на которую я раньше не обратила внимания, вывела из зала. Я бы предпочла задержаться и послушать, о чём будут говорить оставшиеся, потому что дело касалось моего будущего и, возможно, самой моей жизни, но Кира и мысли не допускала о подобном святотатстве и, заметив, что я замедлила шаг, поторопила меня. Мы прошли по широкому длинному коридору до странной и страшноватой на первый взгляд винтовой лестницы, довольно круто поднимавшейся по внутренней поверхности словно бы огромной каменной трубы. Кира легко и уверенно стала подниматься по ней, я же следовала за ней с опасением, что ступени обвалятся под нашей тяжестью. Иногда я смотрела через перила вниз, и каменная площадка у основания лестницы казалась мне стремительно уменьшающейся. Не хотелось бы мне упасть с такой высоты.

Лестница перешла в узкий коридор с дверями, число которых в том сумбурном состоянии, в каком я находилась, показалось мне неисчислимым. Кира отворила одну из них и ввела меня в небольшую комнату, обставленную, как скромная гостиная. За ней оказалась крошечная спальня, большую часть которой занимала кровать под красным бархатным пологом. Мне с первого же взгляда не понравился его цвет, а вид навеял мысли о смерти и пышном катафалке. Огромное зеркало, отражающее пронзительный цвет полога, внушило мне чувство суеверного страха, а маленький столик перед ним и стул с высокой спинкой казались принадлежностями для ритуала гадания.

Женщина молча принесла воду и ночную рубашку, по-моему, мальчишескую, но с таким затейливым узором и красивыми кружевами, что ею вполне могла бы гордиться даже дочь хозяина бакалейной лавки, признанного богача. Снять с себя грязное платье, вымыться и облачиться в воздушное одеяние из тонкой, а главное, чистой ткани, было бы хорошо дома, но сейчас я была удручена своим новым непонятным положением в полуразрушенном замке, напугана неведомым будущим и вдобавок сильно утомлена долгой дорогой и обилием впечатлений. Всё казалось ненастоящим, неприятным, враждебным. Даже тёплое молоко с булкой, которые подала Кира, показалось мне отвратительным. Глухонемая покачала головой, забрала поднос с почти не тронутой едой и ушла, заперев за собой дверь. К счастью, она оставила мне свечу, иначе я бы сошла с ума от страха. Даже сейчас, при её неровном свете я не забывала поглядывать в зеркало, которое могло отразить какое-нибудь злобное существо, и иногда выглядывала за полог, чтобы определить, не скрылся ли там какой-нибудь из моих тайных врагов. Впрочем, усталость взяла своё, и вскоре я забылась тревожным сном.

 

4. Таинственный предмет

Утром меня разбудила вчерашняя женщина. Она с навязчивым вниманием заглянула мне в лицо и сразу же отвела глаза, став ещё печальнее, чем прежде. Мне даже показалось, что украдкой она смахнула набежавшую слезу. Помня суровые наставления господина Рамона, я не решилась бы задавать вопросы, если бы Кира и обладала способностью слышать и говорить, а она, как нарочно, была немой. Всё, и дорога через леса и болота, и полуразрушенный замок, и оргия в пышных покоях, и глухонемая служанка, и, особенно, непонятная реакция людей при моём появлении, способствовало тому, чтобы совершенно запутать и запугать меня. В довершение всего Кира подала мне одежду, которая прекрасно смотрелась бы на мальчике моего роста, но никак не на девочке. Я знаками попыталась объяснить странной женщине, что я не хочу надевать всё это, а прошу вернуть мне моё платье, но она, или не понимая меня или не желая принимать во внимание мои протесты, продолжала протягивать мне мальчишескую одежду. Видя, что всё бесполезно, я не без помощи Киры надела темно-серые брюки, белую рубашку с пышными кружевами и короткую куртку с серебряными пуговицами. Башмаки с пряжками оказались слишком велики для меня, но мои собственные туфли уже бесследно исчезли.

Кира внимательно осмотрела мой наряд, поправила воротник, отстранила меня от себя, чтобы приглядеться ещё раз и вдруг беззвучно зарыдала, закрыв лицо руками. Я растерялась и испугалась. Можно было подумать, что меня вместо жертвенного тельца ведут на заклание, и она оплакивает мою скорую кончину. Мне и самой захотелось плакать, но я была слишком ошеломлена произошедшей в моей судьбе быстрой переменой, чтобы у меня хватило на это сил, да и жизнь у злой тётки научила меня сдержанности.

Кира кое-как успокоилась и, стараясь не глядеть мне в лицо, поставила меня посреди комнаты, а сама достала ножницы. У меня сердце обливалось кровью, когда прекрасные тёмные локоны, моя гордость и единственное достояние, падали к моим ногам, а я ничего не могла поделать, потому что находилась целиком во власти обитателей этого замка и вынуждена была безмолвно подчиняться их странным капризам. Несомненно, этой женщине был дан приказ превратить меня в мальчика, и она, возможно, такая же пленница, как и я, должна была его выполнить.

Подравняв мои волосы и отряхнув одежду, Кире пришлось осмотреть проделанную работу, и вновь она не смогла удержаться от слёз, будто её давило безысходное горе. Справившись со своими чувствами, она отвела меня в гостиную, куда сейчас же принесла завтрак. Я так проголодалась, что не замечала вкуса еды, но временами кусок застревал у меня в горле, когда глухонемая принималась в невообразимой печали на меня глядеть. Уж лучше бы она ушла и дала мне возможность без помех утолить голод и подкрепить силы, которые могли мне в самом скором времени понадобиться. Хотя, если бы она покинула меня, неизвестно, какие мысли будоражили бы моё сознание. Всё-таки её присутствие немного отвлекало и успокаивало меня.

Примерно через час Кира дала мне понять, что мы должны идти. Сидя с ней в полном безмолвии в чужой комнате, я так устала от собственных мыслей и предположений, в которых реальные опасности переплетались со сказочными, что сначала даже обрадовалась возможности прервать их бестолковую толчею, но сейчас же и огорчилась, потому что меня ожидала неизвестность, способная оказаться пострашнее вымышленных несчастий. Но от моей воли ничего не зависело, и я покорно вышла вслед за Кирой в коридор. Ждать нам пришлось недолго, и вскоре послышались уверенные шаги. Я с мучительным чувством смотрела в конец коридора. Кто бы ни появился, ему нужна я, причём наряженная в эту странную одежду, с мальчишеской причёской.

Как я и предполагала, это был господин Рамон.

— Доброе утро, Кай, — приветствовал он меня, внимательно разглядывая мой новый облик. — Тебе понравились твои комнаты?

— Да, господин Рамон, — ответила я единственное, что могла ответить.

По-моему, он остался доволен моим видом, а на ответ вряд ли обратил внимание.

— Сейчас мы с тобой спустимся вниз, — сказал мой хозяин. — Иди за мной и ничего не бойся. Потом я объясню, зачем Кира дала тебе эту одежду.

Его слова меня немного успокоили, да он и разговаривал со мной совсем по-другому, чем на ночлеге в лесу. У него и голос был приветливее и манеры мягче, лишь глаза отражали, что его гнетёт какая-то забота.

Проклятые башмаки спадали с ног при каждом шаге, но кое-как я дошла в них до лестницы, а там мне пришлось их снять и спуститься вниз босиком, держа их в руках. Впрочем, господин Рамон этого не заметил.

Мы достигли круглой площадки, где мой хозяин взял подсвечник с горящими свечами, по запутанному лабиринту коридоров дошли до другой винтовой лестницы, узкой и при тусклом свете очень неудобной, и, пройдя через ряд комнат и переходов, достигли такого обширного помещения, что свод, поддерживаемый двумя рядами колонн, казался несоразмерно низким. Мы остановились у входа и дальше не пошли, хотя в глубине, освещаемые светом множества свечей в высоких канделябрах, нас поджидали двое уже знакомых мне мужчин. Человек, которого господин Рамон привёл первым и который, увидев меня, сказал, что это жестоко, нервно ходил взад и вперёд, не останавливаясь и не обращая внимания на толстяка, стоявшего поодаль. Пьян он, по-моему, не был, но следы вчерашней попойки явственно оставались на его лице.

— Обуйся, здесь холодно, — велел мой хозяин. — Стой здесь.

Я и сама рада была сунуть ноги в безразмерную обувь, потому что от каменного пола веяло ледяным холодом. Наверное, это был очень глубокий подвал, потому что даже воздух здесь заставлял мечтать о тёплой шубе.

При нашем появлении эти двое, как и в первый раз, уставились на меня.

— Это немыслимо, — проговорил краснолицый, медленно подходя к нам и не сводя с меня глаз.

— А что думаете вы, Галей? — спросил мой хозяин.

Толстяк растянул губы в улыбке и кивнул.

— Будьте осторожны, Рамон, — предупредил он. — Ваша затея может окончиться не так хорошо, как вы рассчитываете.

Его слова были полны загадочного смысла, а лица собравшихся в этом подозрительном месте казались зловещими, как у демонов, замышляющих недоброе. Да ещё и странный предмет, освещённый высокими канделябрами вселял в меня беспокойство. Это был удлинённый каменный ящик, видом своим больше всего напоминавший старинный гроб. Увидев его раз, я уже не могла оторвать от него глаз. Уверения господина Рамона, что опасаться нечего и он объяснит мне всё, что здесь происходит, потеряли своё успокаивающее свойство, и в памяти стали всплывать когда-то прочитанные рассказы о жертвоприношениях и кровавых языческих обрядах. Недаром плакала глухонемая женщина, она-то знала о том, что меня ждёт.

— Проверим? — предложил Галей.

Краснолицый болезненно поморщился.

— Кай, выйди отсюда, — распорядился господин Рамон, передавая мне подсвечник. — И не смей подсматривать, я всё равно это замечу.

— Да ты ничего и не увидишь, — добавил краснолицый.

Мне было страшно и любопытно. Я и без того стояла слишком далеко от ужасного ящика, но теперь оказалась в соседнем помещении и не могла даже на миг выглянуть оттуда, потому что, как я прикинула, перемещение света выдаст меня, если я приближусь к входу с подсвечником, а тень — если я оставлю его на полу.

Я недолго оставалась одна. Вскоре все трое подошли ко мне и ещё раз очень внимательно меня оглядели, а я — их. Господин Рамон показался мне ещё более одержимым какой-то мыслью, чем прежде, в толстяке не произошло никакой перемены, но, по-моему, он досадовал на то, что мой хозяин услал меня сюда, а краснолицый выглядел расстроенным и не скрывал своих чувств.

— Хочется напиться и всё забыть, — сказал он.

— Только посмей! — угрожающе проговорил господин Рамон.

— Я думаю, Пат, что при сложившихся обстоятельствах это не самое удачное решение, — поддержал его Галей.

Краснолицый потёр опухшее лицо и тяжело вздохнул.

— Пат, сегодня же выпроводи весёлую компанию, — распорядился мой хозяин. — А вы, Галей, проследите, пожалуйста, чтобы мой брат не пил.

— Я ещё способен контролировать свои действия, — заявил краснолицый. — А выгнать моих гостей так скоро будет невежливо.

— Не вынуждай меня самому этим заняться, — предупредил господин Рамон и повернулся ко мне. — Кай, пойдём наверх.

 

5. Объяснение

У меня в голове всё перемешалось от запутанной системы коридоров, комнат и переходов, поэтому я не знала, проделываем ли мы уже пройденный путь в обратном порядке или хозяин ведёт меня другой дорогой. По широкой винтовой лестнице мы не поднимались, это точно, так что, скорее всего, мы вышли на какой-нибудь промежуточный этаж между подвалом и моей комнатой.

— Здесь нам никто не помешает, — сказал господин Рамон, открывая какую-то дверь.

Он впустил меня в небольшой кабинет и прикрыл дверь. Сам он сел в глубокое кресло, а мне указал на диван напротив. Я незаметно огляделась, но ничего примечательного не обнаружила. После убранства залов второго этажа эта комната была обставлена довольно скромно.

— Тебе здесь непривычно? — спросил господин Рамон и сам себе ответил. — Конечно, здесь всё для тебя чужое. Я увёл тебя из дома твоей тётки, ничего тебе не объяснив, но, мне кажется, ты не будешь жалеть, что с тобой рассталась. По-моему, она не тот человек, разлука с которым огорчает. О твоём воспитании и образовании я позабочусь лучше, чем эта женщина, но сначала тебе придётся мне помочь, и это дело ждать не может. Ты поразительно похожа на одного мальчика и должна будешь сыграть его роль.

Вымышленные страхи сменились вполне реальными. Я уже не думала о жертвенном тельце или кровавых обрядах запрещённой секты. Меня купили у моей бессовестной жадной тётки лишь из-за сходства с каким-то мальчиком, остригли волосы и заставили надеть одежду, в которой меня можно спутать с мальчишкой, и хотят, чтобы я его изображала. Зачем? Для каких целей?

Господин Рамон долго молчал, постукивая пальцами по подлокотнику и опустив голову.

— Послушай меня, девочка, — заговорил он. — Недавно тяжело заболел один человек. Очень тяжело, Кай, возможно, он умирает. Зная о своей болезни, он вызвал к себе своего единственного племянника, которого очень любит и которого давно не видел, чтобы попрощаться. Я поехал за мальчиком, но путь был долгий, поэтому на ночь нам пришлось остановиться здесь, да и моего брата Яго очень любил и хотел его проведать. Не знаю, что произошло, наверное, он простудился дорогой, потому что после приезда он заболел и через два дня умер.

— А врач? — не удержалась я от вопроса.

Господин Рамон рассеянно посмотрел на меня. От тяжёлых воспоминаний его лицо потемнело, и у губ обозначились горькие складки.

— Врач ничего не мог сделать, — ответил он. — У мальчика было воспаление лёгких. Известие о его смерти убьёт старика, а ему и без того жить осталось недолго. Я уже поехал к больному, чтобы сообщить ему страшную новость, но встретил тебя. Ты должна сыграть роль Яго, девочка. Пусть старик умрёт спокойно.

Мысль была хорошая, даже благородная, но я боялась, что старик заметит подмену. Предстать обманщицей перед умирающим мне очень не хотелось.

— Что ты на это скажешь? — спросил господин Рамон.

— Я не сумею хорошо сыграть, господин Рамон, — высказала я свои опасения. — Я ведь не знаю этого старика и никогда не видела его племянника. Как я буду к нему обращаться? Да я ведь его не узнаю! А что я буду отвечать, если он меня о чём-нибудь спросит?

Но господин Рамон, по-видимому, не придавал значения всем этим тонкостям.

— Это не должно тебя тревожить, — ответил он. — Старик не видел Яго почти год и не заметит подмены, а что тебе отвечать на его вопросы, тебя научит мой брат. Яго его очень любил, и ты с ним подружишься очень быстро.

Может, Яго его и любил, а мне этот пьяница не внушал доверия. Кроме того, меня тревожила ещё одна мысль.

— А вдруг он умрёт при мне? — спросила я.

— Вот чего ты боишься! — усмехнулся господин Рамон. — Не беспокойся, при тебе он не умрёт. Может быть, он вообще не так скоро умрёт. Пойдём-ка, Кай, я расскажу тебе об обитателях дома, куда мы приедем, и покажу их портреты.

 

6. Портреты

Мы прошли в самую настоящую картинную галерею. На одной стене длинного зала висели в ряд большие портреты, в противоположной стене, от узорного паркетного пола до лепного потолка были вырублены огромные окна с частым переплётом, разделённые узкими простенками, в которых на низких пьедесталах стояли мраморные статуи, ослепительно белые на фоне синих стен.

Господин Рамон провёл меня мимо картин с изображениями благородных господ в нелепых костюмах и прекрасных дам в пышных и, на мой взгляд, неудобных платьях. Я нашла, что их лица очень похожи. Хозяин меня не торопил, предоставив возможность осмотреть картины, и даже давал увиденному краткие комментарии. Постепенно портреты становились всё выразительнее, правда, в ущерб красоте и величию моделей. Наряды тоже менялись и начинали приближаться к современным.

Хозяин на секунду остановился у портрета мужчины средних лет с дерзкими и сердитыми глазами.

— Кто это, господин Рамон? — спросила я.

— Мой отец. А это отец Яго. Приглядись к нему.

Человек, изображённый на портрете, был довольно молодой, печальный и бледный. По-моему, он или был очень болен или испытывал большие душевные страдания.

— Взгляни, Кай, это мать Яго, сестра человека, к которому мы едем.

Господин Рамон сказал это таким странным тоном, что я посмотрела на неё с любопытством. На первый взгляд, мы были очень похожи, насколько могут быть похожи одиннадцатилетняя девочка и цветущая молодая женщина, но потом я решила, что мне никогда не стать хоть вполовину такой интересной и красивой. Когда первое восхищение прошло и я внимательнее пригляделась к её лицу, я нашла, что брови у неё изогнуты слишком круто, еле заметная морщинка между ними создаёт очень неприятное впечатление, а глаза смотрят презрительно.

— Как она тебе нравится? — спросил господин Рамон, рассматривая меня так же внимательно, как я — портрет. — Только говори правду.

— Она очень красивая, но, по-моему, злая, — честно поведала я свои впечатления. — Так и кажется, что она всех презирает.

— И ты права. Ам'ия Эс'кат — женщина злая и высокомерная. И очень жестокая. О её жестокости говорит хотя бы то, что она пыталась убить сына, чтобы получить наследство.

У меня, наверное, глаза стали совсем круглыми, потому что хозяин объяснил:

— Я тебя не хочу пугать, но эта история не должна быть для тебя неожиданностью, если о ней заговорят в доме, куда мы едем. Яго её знал, поэтому и тебе нужно о ней знать. После смерти Дор'ана Пин'ама, своего мужа, умершего от неизвестной причины в тридцать четыре года, Амия Эскат унаследовала лишь четвёртую часть состояния. Остальное муж завещал ребёнку, которого его жена ждала, когда он был уже болен неизвестной и неизлечимой болезнью. Однажды Амия уехала на прогулку в сопровождении горничной и вернулась с ребёнком, которого родила в лесу. Мальчик был очень слаб. От кормилицы мать отказалась, но ребёнок всё слабел, и его пришлось у неё отобрать. Отец, Доран Пинам, умер через неделю после появления на свет наследника, успокоенный заверением врача, что его сын будет жить. Яго, как назвали мальчика, постепенно окреп и к двум годам был совершенно здоровым ребёнком. Мать, казалось, любила его, не отпускала от себя ни на шаг и всегда сама водила на прогулку. Кам'ол Эск'ат, дядя и опекун 'Яго, не имея собственных детей, все надежды возлагал на племянника и часто его навещал. Как-то раз он приехал без предупреждения, не застал в доме Амию и Яго и вышел им навстречу. Он нашёл их у пруда в дальнем конце усадьбы и долго стоял, скрытый в кустах, глядя на мать с сыном. Мальчик ходил по самому краю высокого берега, и Камола удивляло, что мать не отведёт его в более безопасное место, а напротив, даже поощряет его прогулку. Внезапно Яго споткнулся и упал в воду, а мать, вместо того, чтобы спасти его, быстро пошла от пруда к дому. Если бы не случайность, приведшая Камола сюда, крик Яго никто бы не услышал и мальчик бы утонул. Камол бросился к ребёнку, а Амия услышала шум, оглянулась, очень испугалась и побежала прочь. Больше никто её не видел, и поиски не увенчались успехом. Ребёнок остался жив, и дядя заменил ему отца. Когда Яго исполнилось шесть лет, он отдал его в пансион и сначала часто его навещал, но четыре года назад тяжело заболел и врачи ничем не могли ему помочь. Почувствовав приближение смерти, он послал за племянником… А дальше ты уже слышала, — закончил он. — Теперь, когда ты знаешь, что значил Яго для Камола Эската, ты сможешь понять, почему я прошу тебя сыграть роль умершего мальчика.

— Я понимаю, господин Рамон, и постараюсь сыграть её хорошо, — заверила я.

— Я покажу тебе родственников Яго, которых, скорее всего ты не увидишь, но знать о которых тебе всё-таки надо, чтобы не попасть в неловкое положение, если о них зайдёт речь.

Хозяин рассказал мне о людях, имена которых моментально вылетели у меня из головы, и показал их портреты, но я была слишком поглощена услышанной историей, чтобы их малозначительные лица привлекли моё внимание.

— Господин Рамон, а что это был за ящик в подвале? — спросила я.

— Просто ящик, — медленно и неохотно ответил он.

— Это был гроб?

— Д-да… старое захоронение. Там уж ничего не осталось внутри.

— А кто такой… господин Пат?

— Пат Эскат? — переспросил господин Рамон с улыбкой. — Это мой брат по матери. Камолу Эскату он тоже брат, но по отцу. Матери у них разные. Не бойся его, он очень добрый и славный. Завтра ты познакомишься с ним поближе и убедишься в этом.

— А господин Галей?

— Друг Пата.

— Это замок господина Пата?

— Нет, он принадлежит Камолу, Пат в нём лишь живёт, и то не всегда… Ты запомнила, как зовут мать Яго?

— Амия Эскат, по мужу — Пинам.

— А отца?

— Доран Пинам.

— К кому ты едешь?

— К Камолу Эскату.

— Когда мы приедем, ты сразу пойдёшь к нему. Помни, что ты его очень любишь, давно не видела и очень соскучилась. Скажешь, что ты встревожена его болезнью и надеешься на скорое выздоровление, что, вернувшись к нему, не хочешь никуда уезжать и просишь его не отсылать тебя в пансион, а позволить побыть с ним… Не бойся, он тебя не оставит. Зови его "дядя Камол", говори ему "вы", но не вздумай назвать господином.

Хозяин немного поучил меня, что отвечать на вопросы дяди Камола, и закончил:

— Впрочем, завтра Пат тебя потренирует, а теперь взгляни ещё раз на Дорана и Амию. Ты должна запомнить их лица, потому что, во-первых, это твои родители, а во-вторых, их портреты есть в доме Камола. Запомнишь? Тогда пойдём. Сейчас вы с Кирой пообедаете. До завтра можешь делать, что хочешь, но не ходи по замку, особенно не покидай свой этаж. Послезавтра мы уедем и дня через три будем на месте.

Он проводил меня наверх и передал глухонемой женщине.

 

7. Господин Галей

Я поняла печаль Киры, горевавшей об умершим Яго, да и она начала уже привыкать к мысли, что вместо него здесь находится девочка, похожая на него и одетая в его платье, но чужая и незнакомая, однако разговаривать с ней было невозможно, а объясняться знаками, как это делал господин Рамон, я не умела. Гулять по замку мне было запрещено, и я не решилась бы нарушить запрет из боязни заблудиться в нём и тем самым выдать своё неповиновение, да и Кира, под чьим недремлющим оком я находилась, не позволила бы мне покинуть комнату, так что остаток дня я жестоко скучала и жила лишь воображением, рисовавшим мне одну яркую картину за другой. Мне представлялось, что мы с господином Рамоном подъезжаем к красивому особняку. Я прохожу через анфилады больших светлых комнат с изящной мебелью, статуэтками, книгами, с весёлыми пейзажами на стенах. Я ступаю по такому сверкающему паркету, что ясно вижу в нём своё отражение. В окна врывается яркий свет и делает всё вокруг радостным и прекрасным. Я нигде не встречаю тёмных узких коридоров, по которым петляла в замке. Здесь всё просторно и светло. Здесь нет навязчивой роскоши в одних комнатах и нищеты в других, везде чувствуется богатство и вкус. Я дохожу до широкой мраморной лестницы, заставленной ухоженными растениями, поднимаюсь на второй этаж, пробегаю по комнатам и останавливаюсь перед закрытой дверью. Господин Рамон, указывающий мне дорогу, ласково улыбаясь, отворяет мне дверь, и я вхожу. Навстречу мне приподнимается с постели благородный старец с белоснежными бородой и волосами, с красивым добрым лицом. Потухшие от близости смерти глаза его радостно вспыхивают. Он простирает ко мне дрожащие руки, его губы шепчут одно только слово "Кай", он счастливо улыбается и падает на подушки мёртвый…

Я даже не заметила, что представляю себя в длинном белом платье, но когда старик произнёс "Кай" и умер, я возвратилась в действительный мир и вспомнила, что радоваться он должен не мне, а Яго.

После такого блестящего видения мне было горько осознать, что мне-то радоваться никто не будет и если бы я внезапно умерла, как Яго, никто не пожалеет о моей смерти, и уж, тем более, никого не попросят сыграть мою роль, чтобы не омрачать последние дни умирающего. Но потом воображение нарисовало мне спасительную картину.

Старик простирает ко мне дрожащие руки, его губы шепчут: "Яго! Наконец-то…" Затем он умирает. Родственники со слезами на глазах благодарят меня за то, что я так хорошо сыграла свою роль и старик умер счастливый, а господин Рамон… Он тоже радуется, что последние минуты старика не омрачены известием о смерти Яго, и говорит, что я стала ему дорога, как дочь. Он мне уже заранее пообещал, что позаботится о моём будущем, даже образовании, и я верила, что он не выбросит меня из своей жизни, как ненужную тряпку, едва надобность во мне отпадёт, но мне бы не хотелось, чтобы он запихнул меня в какой-нибудь пансион и сразу же забыл о моём существовании. Я не знала отца, а тётка не заменила мне мать, поэтому мне очень хотелось получить немного семейного тепла, ощутить чью-то привязанность. Господин Рамон был первым и единственным человеком, который говорил со мной ласково, поэтому неудивительно, что в моих мечтах он занял такое высокое место.

День подошёл к концу, и Кира, проявлявшая всё это время ненавязчивую и незаметную заботу, попрощалась со мной на ночь. Я была слишком возбуждена, чтобы сразу же лечь спать, и осталась в своей уютной маленькой гостиной. Почти сразу же после ухода глухонемой женщины раздался стук в дверь. Господин Рамон ещё днём попрощался со мной, но я подумала, что он вспомнил о чём-то, что должен был мне рассказать.

— Войдите, — сказала я.

Дверь отворилась, и я увидела Галея. От удивления я не встала и даже забыла предложить ему сесть, а молча смотрела на него. Зато толстяк ничуть не был смущён своим поздним визитом и, добродушно улыбаясь, уселся напротив меня, оказавшись спиной к двери. Я чувствовала себя крайне неловко и не знала, как спросить о причине его появления.

У Галея была очень приятная улыбка и обходительные манеры, но мне этот человек не нравился. Его улыбка вызывала у меня внутренний протест, а чересчур доброе выражение лица казалось неестественным. Неосознанно я приготовилась брать под сомнение каждое его слово, а на его вопросы отвечать очень осторожно.

— Мне рассказали, какую благородную миссию вы взяли на себя, маленькая барышня, — восторженно начал Галей.

Из духа противоречия мне сразу перестала нравиться моя роль в этом деле.

— Меня так восхитил план моего дорогого друга Марка Рамона, — продолжал Галей тем же тоном, — что я не удержался и пришёл к вам, чтобы выразить уважение, которое вы мне внушили своим согласием на этот, я бы сказал, подвиг во имя добра…

У меня глаза на лоб полезли от высокопарного определения моей роли, а толстяк ещё очень долго распространялся о моём поступке. Мне стало тошно от его витиеватых фраз, неприязнь к нему всё росла, и я с нетерпением ждала окончания его речи.

Галей взглянул на меня украдкой. Этот взгляд я замечала постоянно, и он меня настораживал. Этот человек ни разу не посмотрел мне прямо в глаза, но всё время быстрыми взглядами осматривал, ощупывал моё лицо, фигуру, что было очень неприятно. Я пыталась встретиться с ним взглядом, но его глаза всё время убегали от меня, он начинал смотреть на потолок, на стены, на пол, но едва я переставала на него глядеть, то сразу ощущала на себе неприятный, почти осязаемый взгляд.

Сперва меня удивляло, что на одну и ту же тему можно говорить так бесконечно долго, а потом мне стало казаться, что Галей нарочно тянет время, чтобы получше рассмотреть или запомнить моё лицо. Мне стало противно. Я уже не могла слышать тихий, медлительный голос, разговор ни о чём, повторение одной и той же мысли разными словами, не могла чувствовать на себе омерзительный взгляд. Инстинктивно, как бы ожидая помощи, я посмотрела на дверь и увидела господина Рамона. Он стоял, опершись плечом о косяк и скрестив руки на груди, и внимательно слушал толстяка. Заметив, что я его вижу, он знаком запретил мне смотреть в его сторону, и я перевела глаза на Галея, чьё красноречие наконец-то иссякло, потому что он умолк, не зная, по-видимому, что сказать ещё. Поразмыслив и приторно улыбнувшись, он стал расспрашивать меня о прошлом.

Я отвечала на вопросы очень кратко, да мне и рассказывать-то было не о чем. Вся моя история заключалась лишь в том, что у меня рано умерли родители и с пяти лет я жила у тётки. Всё это время я старалась не смотреть на хозяина, хотя глаза так и притягивались к нему, но знала, что он не пропускает ни слова из нашего разговора.

Тем временем Галею стало нечего говорить, и он принялся долго прощаться, всё так же выражая мне своё восхищение и попутно бросая на меня украдкой взгляды. Потом он встал, и я получила возможность посмотреть в сторону двери, но господина Рамона там уже не было.

Галей покинул гостиную, а меня охватило такое отвращение к стулу, на котором он сидел, к столу, на который опирался, даже к себе самой, на которую он глядел, что я почувствовала почти физический недостаток воздуха. Я осторожно выглянула за дверь и вышла, когда Галей скрылся за поворотом коридора.

 

8. Подслушанный разговор

Я помнила о наказе не ходить по замку, хоть и не понимала, почему было отдано такое распоряжение, чувствовала, что поступаю нехорошо, покинув в такой поздний час свои комнаты, но всё-таки пошла в ту же сторону, что и Галей, пугливо озираясь и прислушиваясь к собственным осторожным шагам. Слабым, но всё же оправданием, были для меня слова господина Рамона, что я не должна покидать свой этаж. Значит, при случае я могла бы сказать, что вышла погулять, но в мои намерения не входило покидать этаж. И всё-таки я боялась, что одна из многочисленных дверей, мимо которых мне приходилось красться, откроется и кто-нибудь выйдет. Разумнее всего было бы вернуться, но необъяснимая сила влекла меня вперёд. Я воображала себя немного путешественником, открывающим неведомые земли, немного — шпионом, заброшенным в неприятельский лагерь, где главным врагом был гнусный толстяк Галей, немного (по старой привычке) — кладоискателем, но, кем бы я ни была, я шла вперёд, вздрагивая и замирая от малейшего звука, который подсказывало мне моё встревоженное воображение.

Внезапно коридор повернул направо и, пройдя несколько шагов, я очутилась между несколькими шкафами, забитыми старыми пыльными книгами. Это был тупик, из которого можно было выйти, лишь повернув назад. Я посмотрела на шкафы у стен, на огромный шкаф, стоящий в торце и обозначающий конец пути, и уже порадовалась было, что в этой глухой части коридора нет дверей и никто меня не увидит, как вдруг услышала неясные голоса. Я прислушалась к ним с вполне понятной тревогой и обнаружила, что голоса приближаются.

Я заметалась, выискивая какую-нибудь щель, куда могла бы спрятаться, но редкие бра, словно в насмешку, подчёркивали безрезультатность моих поисков. Совсем потеряв голову от страха, я повернула ключ в замке торцевого шкафа, потянула за дверцу и отскочила, потому что неожиданно весь шкаф бесшумно повернулся на хорошо смазанных петлях и открыл проход на тёмную площадку с очень узкой винтовой лестницей. Я прошмыгнула туда и без особых усилий вернула шкаф на место. В другой раз я бы испугалась неизвестного места, где оказалась в полнейшей темноте, но сейчас испытывала лишь величайшую благодарность судьбе за то, что избавилась от встречи с людьми и избежала объяснений, которые ещё неизвестно к чему бы привели.

Моя радость была преждевременной, потому что кто-то подошёл к шкафу и воскликнул:

— Я же говорил, что забыл вынуть ключ!

Я узнала голос Пата и испугалась, что не смогу отсюда выбраться, если он вынет ключ.

— Ты даже не запер дверь, — раздался голос господина Рамона, выдававший, что он очень недоволен своим сводным братом. — Если ты не прекратишь пить, ты пропадёшь. После смерти Яго ты не расстаёшься с бутылкой. Возьми свечу.

У меня душа ушла в пятки, и я тут же забыла о ключе, когда поняла, что они идут сюда. Нащупав перила, я стала поспешно спускаться по очень неудобной лестнице, у которой ступени были достаточно широкими со стороны перил, но резко сужались к центральному столбу, вокруг которого вилась эта лестница. Может быть, при свете я быстро и смело сбежала бы вниз, но сейчас то держалась обеими руками за перила, нащупывая ступени ногой, то хваталась за столб, если перила почему-то прерывались.

Наверху продолжался разговор, и спускаться никто, по-видимому, не собирался, так что я остановилась, растерянная и дрожащая от возбуждения, не зная, как поступить, и ругая себя за то, что по собственной глупости очутилась в таком скверном положении. Что мне за дело до противного толстяка с его расспросами и навязчивыми взглядами? Комната от этого хуже не стала. Мне даже красный полог на кровати-катафалке казался теперь не таким безобразным.

— Да, но почему здесь? — спросил Пат.

— Здесь нам никто не помешает, — объяснил господин Рамон. — Лестница так обветшала, что обвалится, если кто-нибудь решится по ней пройти. Мы совершенно одни и сможем поговорить спокойно, не опасаясь чужих ушей.

Я крепче вцепилась в перила от известия, что стою на краю гибели. Первой моей мыслью было открыться и объяснить своё присутствие здесь случайностью и глупым страхом, как это и было в действительности, но, пока я собиралась с духом, господин Рамон снова заговорил.

— Ты сказал, что этот человек — твой друг, но ты познакомился с ним недавно и не можешь знать его хорошо. Меня тревожит, что Галей был здесь, когда я привёз мальчика… Я так и не смог определить, от какой болезни он умер, а ведь я считаюсь хорошим специалистом…

— Да брось, Марк! Я думал, что ты отказался от этой идеи. Какой смысл Галею его убивать? До недавнего времени он даже не подозревал о его существовании. Он бы и дальше его не знал, если бы не завернул случайно навестить меня, когда ехал к приятелю поохотиться. Мы ему должны быть благодарны за то, что он остался с нами и согласился нам помочь, хотя я до сих пор не уверен, что мы поступаем правильно.

— Пат, мне надоело, что ты обвиняешь меня в каких-то нечистоплотных замыслах, — решительно заявил господин Рамон. — Твой отец разделил наследство между двумя детьми, Камолом и Амией, не зная, что его молодая жена, наша мать, подарит ему ещё одного сына, а мне — брата. Когда ты появился, он уже умер, а переписать завещание перед смертью не успел. Вскоре не стало и нашей матери. Только ты при этом был крошкой без права на наследство, а я получил от своего отца кое-какие деньги. В вашей семье случаи преждевременной смерти нередки.

— Амия в то время была ещё девочкой, — возразил Пат. — По крайней мере, в этом преступлении её нельзя обвинить.

— Надеюсь, — жёстко и значительно произнёс господин Рамон. — Однако когда ты выбрал себе неподходящее твоему происхождению ремесло, она первая из всей семьи отказалась от родства с тобой и повлияла на решение Камола.

— Он и сам готов был меня убить, когда узнал, что я ушёл в море матросом, и не только он.

— Я никогда от тебя не отказывался, — живо возразил господин Рамон. — И сейчас я стараюсь для твоего же блага. Мне ничего не нужно и никогда не было нужно от Эскатов, а ты лишился законной части наследства по несправедливой случайности. Камол это понимал и хотел выделить тебе порядочное содержание, чтобы ты смог устроить свою жизнь, но Амия заставила его переменить решение. И даже когда ты вернулся…

— … на стезю добродетели, — вставил Пат.

— … он не захотел даже слышать о тебе.

— Я к нему тоже не слишком-то привязан, — признался Пат. — Но я ему по-своему благодарен. Если бы он назначил мне содержание, я бы, может быть, пропал, а, оставшись без денег, стал неплохим художником.

— Ну, если ты считаешь справедливым, что Камол завещает деньги твоего отца первому, кто придёт ему на ум, то оставим эту затею. Я считаю это несправедливым. Я всегда признавал, что Яго имеет право на наследство, даже в ущерб тебе, и согласился стать его опекуном в случае смерти Камола, но теперь обстоятельства изменились. Сам решай, что нам делать. Если хочешь, я завтра же поеду к Камолу и сообщу о смерти Яго.

— Подожди, — заколебался Пат. — Так тоже нельзя. Если говорить честно, мне очень нужны деньги…

— Тогда решайся на что-нибудь.

— Ты, конечно, прав: отец не включил меня в завещание лишь потому, что составлял его, когда меня не было и в помине, а потом просто не успел его переписать. У Яго я не отнял бы ни гроша, но Яго нет… Как внезапно это произошло… Извини, Марк, я понимаю, что ты стараешься ради меня, но я всё ещё не могу придти в себя.

— Ты уже попробовал утопить горе в вине. Не получилось. Больше ты пить не будешь.

— Кстати, о вине, Марк. Ты не слишком вежливо обошёлся с моими гостями.

— Ближе к делу, Пат. Представим мы Кай вместо Яго или нет? Как ты скажешь, так и будет.

— Ладно, давай попробуем, — помолчав, решил Пат. — В конце концов, это будет только справедливо.

— Отлично. В таком случае, надо попытаться обезопасить себя от случайностей. Как я уже говорил, мне подозрителен Галей… Подожди, не перебивай! Недавно он заходил к Кай. Зачем, спрашивается?

— А что он там делал?

— В основном болтал вздор, а между делом расспросил, где и у кого она жила раньше.

— Он как-нибудь объяснил своё присутствие, когда увидел тебя?

— Он меня не видел.

Наверху долго молчали.

— Мне кажется, что его побудило к этому любопытство, — заговорил Пат. — Его так удивило сходство детей, что он зашёл к Кай, чтобы ещё раз на неё поглядеть.

— Тебе двадцать четыре года, а ты так и не научился разбираться в людях, — отметил господин Рамон.

— Марк, разумеется, на правах старшего брата ты можешь считать своей обязанностью обо мне заботиться и даже читать мне нравоучения, но я не желаю, чтобы меня называли дураком каждый раз, когда наши мнения расходятся… Перестань смеяться, я говорю совершенно серьёзно.

— Ладно, пусть им движет любопытство, — уступил господин Рамон, — но мне он не нравится. Что ему надо, я не знаю, но у меня такое чувство, что он всё время за нами следит. Кстати, Кай он тоже не понравился, так что мы могли бы положиться на интуицию ребёнка, ведь дети, как утверждают, чувствуют тоньше, чем мы, взрослые.

— Интуиция может и подвести, — возразил Пат. — Я, по-моему, этой девочке тоже не понравился.

— Ты и мне эти дни очень не нравился, почему же Кай должна восхищаться пьяницей?

— Ну, уж сразу и пьяница, — пробурчал Пат.

— Остерегайся Галея, Пат, — вернулся господин Рамон к прежней теме. — Поменьше посвящай его в наши планы.

— Он и так всё знает, так что нет смысла скрываться.

— Да, к сожалению, он знает о наших намерениях, но он не знает вот о чём… Тебе не удивительно сходство детей? Надо найти горничную Амии и спросить у неё, одного ребёнка родила её хозяйка или двоих. Одного ребёнка могли оставить в лесу или отдать кому-нибудь на воспитание. Горничная не может об этом не знать и, если дать ей побольше денег, то она раскроет нам этот секрет.

— Ты думаешь, что Яго и Кай — брат и сестра?

— Не знаю. Если это так, то случай открыл нам удивительные вещи.

— Потеряв племянника, я обрету племянницу?

— И это в том числе, Пат. Кроме того, если ты не забыл, Камол выразился в своём завещании весьма замысловато, написав, что оставляет своё состояние "ребёнку Дорана Пинама и Амии Эскат". Имя он не поставил. Если Кай окажется единственным оставшимся в живых ребёнком Дорана и Амии, то получит хорошее наследство.

— Тогда мы представим её под настоящим именем.

— Нет, не думаю, что это будет благоразумно. Камол, как утверждает врач, болен очень серьёзно. Хватит ли у него сил и терпения дождаться доказательств нового родства? Не изменит ли он завещание, едва узнает, что Яго умер? Как в интересах Кай, если моё подозрение справедливо, так и в твоих интересах, если я не прав, лучше действовать по моему плану. Не следует забывать и про Амию.

— Она в любом случае не получит наследства.

— Если выяснится, что Кай не имеет к ней и Камолу никакого отношения и, кроме тебя, других наследников нет, она получит наследство мужа и часть наследства Камола. Если девочка окажется сестрой Яго, то Амия потеряет всё, а Кай получит и наследство отца, и наследство дяди, ведь Доран, составляя завещание, указал "моему ребёнку", потому что в то время не знал, кто родится.

— А Камол последовал его примеру, не имея на то причины.

— Именно. Но вернёмся к Амии. Ты знаешь, что она ни перед чем не остановится, если у неё появится возможность получить деньги. Пусть она думает, что Яго жив, а когда… придёт время восстановить права Кай, твоя милая сестрица до неё уже не сможет добраться.

— Об этом я не подумал. Марк. Хорошо, что ты рассчитал всё заранее. И знаешь, когда я узнал, что наш обман может послужить на пользу моей племяннице, я смотрю на него уже другими глазами.

— Не увлекайся, Пат, — остановил его господин Рамон. — Нам лишь предстоит выяснить, верно ли моё подозрение, так что прибереги родственные чувства на будущее. Ты так пылко воспринял это известие, что я начинаю жалеть, что посвятил тебя в свои заботы. Завтра я съезжу к горничной Амии и постараюсь всё выяснить, но, признаюсь честно, мне бы хотелось, чтобы наконец-то восторжествовала справедливость, и наследство получил ты. Будущее Кай всё равно будет обеспечено так, как ей и не снилось, независимо от итогов поездки, а вот ты можешь потерять слишком много.

— Обо мне не думай, Марк. Своими картинами я кое-как перебиваюсь и, надеюсь, что в будущем они будут пользоваться большим успехом, чем сейчас. Ты ведь сам всё время твердишь о справедливости, так что давай поступать, как велит совесть.

— Ты не пожалеешь об этом, когда наследство уплывёт из твоих рук?

— Нет, Марк. Можешь считать меня глупцом, но я всё равно не смог бы воспользоваться этими деньгами, если мы не попытаемся выяснить, оправданы ли твои подозрения.

— Возможно, ты, и в самом деле, глуп.

— Не притворяйся, брат. Если бы ты думал иначе, чем я, ты ничего бы мне не рассказал. К чему нам притворяться друг перед другом?

— Тогда завтра я еду. А ты не проболтайся Галею, куда я отправился. Пойдём отсюда.

 

9. В поисках выхода

Сказать, что я была ошеломлена, значит, ничего не сказать. Я буквально приросла к месту, когда услышала о своём предполагаемом родстве с Патом, отношение к которому у меня совершенно переменилось. Оказывается, этот человек будет не только рад племяннице, но даже готов отстаивать мои права, хотя мог бы получить наследство сам, а для этого ему нужно было лишь ничего обо мне не узнавать. Насколько я поняла, господин Рамон предложил брату именно это и даже достаточно ясно выразился, что желал бы удачи ему, а не мне, однако он же сказал, что позаботится обо мне независимо от того, оправданы его подозрения или нет, а для меня и этого было достаточно, чтобы преисполниться к господину Рамону благодарностью и восхищением. Мысль, что и ему я в какой-то мере могу оказаться родственницей, приводила меня в восторг.

Однако, восторг — восторгом, а моё положение было не из завидных. Мои предполагаемые родственники ушли, заперев за собой свою необычную дверь и не подозревая, что имеется свидетель их совещания, а я не решилась бы выдать своё присутствие, особенно теперь, когда узнала о подозрениях господина Рамона. Что бы он обо мне подумал? Не решит ли он, что я ради своей выгоды готова пролезть в любую щель и специально подслушиваю их разговоры? Страх перед ним, который он усердно внушал мне дорогой, меня покинул, потому что выразить яснее, что им не движут дурные намерения, а тем более, колдовство, было уже нельзя.

Но что мне было делать сейчас? Я своими ушами слышала, что лестница представляет смертельную опасность, но путь, по которому я сюда пришла, был для меня закрыт, а вернуться в свою комнату мне надо было до утра, иначе моё отсутствие заметят. Я стала медленно, на ощупь пробираться в сторону двери-шкафа, сознавая бесплодность своей попытки выйти через неё, но желая убедиться, что она надёжно и бесповоротно закрыла для меня безопасный путь к спасению. Вдруг послышался какой-то шорох, в той стороне, куда я направлялась, что-то щёлкнуло, слабый лучик света скользнул по каменным плитам и перешёл на стену, изрезанную трещинами. Затем щель открылась шире, и в неё протиснулась чья-то тёмная фигура. Шкаф снова стал на место, раздался щелчок и всё стихло.

Я даже не заметила, как спустилась на несколько десятков ступеней, но потом от пережитого страха у меня подогнулись колени, и я села на выщербленную ступеньку. Дрожащие пальцы выпустили холодные прутья, за которые я схватилась, когда перила прервались. Не знаю, кто всё это время находился неподалёку от меня всё время разговора господина Рамона с братом, но мысль о том, что неизвестное существо оставалось здесь и после их ухода, была невыносима. Меня могли задушить, сбросить с лестницы или убить каким-нибудь иным способом. Меня могли бы даже не убивать напрямую, а напугать, выскочив на меня из темноты. Мне кажется, это убило бы меня ещё скорее. Да и кто это был? Человек, движимый любопытством, тайный недоброжелатель или вообще не человек, а существо из иного мира? А вдруг он был здесь не один, и за мной следит сейчас множество глаз? В старинном полуразрушенном замке обязательно должны водиться привидения, а может, нечистая сила и похуже. Мне хотелось подбежать к двери и кричать до тех пор, пока мне не откроют. Я созналась бы в своём невольном проступке господину Рамону и рассказала бы ему о таинственном существе. Вряд ли меня ожидало бы очень тяжёлое наказание, а может, о нём и речи бы не было. Однако мысль, что неизвестный скрывался где-то около двери и, если существует опасность, то исходит она именно с той стороны, заставила меня отказаться от своего намерения. Может быть, лестница через несколько ступенек приведёт меня в какой-нибудь коридор, по которому я выберусь из этого ужасного места?

Я стала очень осторожно, на ощупь спускаться по лестнице, хватаясь за все выступы, перила и прутья, какие только попадались под руки. Это непростое дело отвлекло мой внимание от мыслей о незнакомце, и я немного успокоилась. Я даже подумала, что лестница не так уж ветха. Я нащупывала босыми ногами выщербленные ступени, цеплялась за местами уцелевшие и иногда довольно прочные перила, с сомнением ощупывала прутья, выскочившие одним концом из своего каменного гнезда, а другим прочно прикреплённые к поперечным перекладинам, или наоборот, удержавшиеся в отверстиях ступеней, но не несущие на себе перил, а потому дрожащие от прикосновений. Если бы я взглянула на всё это при свете, то побоялась бы пройти по лестнице, но в полной темноте, не видя пугающих указателей разрушения, а лишь определяя их на ощупь и тут же находя ещё крепкие детали, я спустилась относительно спокойно и благополучно.

Лестница кончилась, и я оказалась… неведомо где. Теснота казалась ещё более непроглядной оттого, что мне теперь не за что было держаться и не было чёткого направления, по которому я должна была двигаться. Медленно. Вытянув руки вперёд и, прежде чем сделать шаг, осторожно ощупывая ногой каменные плиты пола, я прошла несколько метров и вздрогнула, когда пальцы коснулись стены. Я стала пробираться вдоль неё, не отрывая рук от её холодной поверхности. Я шла так долго, что меня понемногу охватывало отчаяние. Мне стало казаться, что площадка круглая, и я буду бродить кругами, пока не упаду от изнеможения. Вдруг мои руки провалились в пустоту.

Я так внезапно потеряла опору, что остановилась, боясь упасть. Я нащупала угол. По всей вероятности, на площадку выходил коридор, и у меня был выбор: или продолжать своё шествие вдоль стены или свернуть в коридор. Подумав, я выбрала последнее.

Коридор был узким. Не отрывая одной руки от стены, второй рукой я дотянулась до противоположной стены. Мне удобнее было скользить рукой по одной стене, а не идти, широко раскинув руки, но меня мучило опасение, что так я пропущу какой-нибудь проход. Мне повезло, и я наткнулась на что-то твёрдое, больно ушибив пальцы. Я с радостью стала обследовать узкую стенку в поисках двери, но всюду моя рука находила лишь камень. Если здесь скрывалась потайная дверь с хитрым механизмом поворота, мне от неё не могло быть пользы. Для меня это был тупик.

Сердце сковал страх. Мне стало казаться, что я замурована в холодных каменных стенах и уже не смогу найти дорогу назад. Темнота давила на меня, и от её непроглядности ломило глаза. В воображении мне рисовались хищные морды, цепкие руки с длинными когтями, тянущиеся ко мне. Не знаю, долго ли я просидела, прижавшись к стене, но холод заставил меня встать. Опасаясь, что сейчас я наткнусь на жуткую пасть с острыми клыками, я стала пробираться вдоль другой стены к лестнице. Я была нервной по природе, а он тёткиного воспитания даже немного суеверной, но страх, что я навсегда останусь здесь и меня не смогут найти, толкал меня вперёд, несмотря на призраков, по слухам, обожавших такие тёмные и пустынные места, и прочих сверхъестественных сил, казавшихся ещё более страшными оттого, что с ними не встречался никто из моих непосредственных знакомых, но жертвами коих всегда становились знакомые знакомых, то есть люди мне неизвестные. Немалую роль играл стыд, едва я представляла, каково мне придётся, если мне не удастся выбраться самостоятельно, а меня отыщут хозяева замка. Иной раз не знаешь, лучше ли навсегда остаться замурованной в узких коридорах и умереть от голода или предстать пред разгневанные очи хозяев замка.

Я нашла в себе мужество продолжить свой путь и, выйдя на круглую площадку, наткнулась на другой проход.

 

10. Освобождение

На этот раз мне повезло. Я прошла всего шагов пять и обнаружила дверь. Первоначальная радость сменилась страхом, что она заперта и я не смогу её открыть. Я толкала её, тянула за кольцо, но всё было тщетно. Устав от непосильной борьбы, я принялась её ощупывать. Наверное, она была сделана из дерева, но укреплена коваными стальными пластинами, потому что мои пальцы ощупали и то и другое. Наконец я нашла засов, с трудом его отодвинула и вновь толкнула дверь. Нет слов, чтобы описать облегчение, какое я испытала, когда она с протяжным скрипом открылась. Я не знала, куда я выйду и выйду ли куда-нибудь вообще, но я выберусь хотя бы из этих узких опротивевших мне коридоров.

Я вышла в обширный зал. Мои глаза настолько привыкли к темноте, что света, который пробивался сквозь узкие окна, мне оказалось достаточно, чтобы без затруднений идти по широким каменным плитам. Куда я шла? Я не задавалась этим вопросом. После заточения в коридоре для меня важна была возможность движения вперёд. Я шла через залы, узкие и тёмные переходы, выбирая путь наугад, по какому-то странному чутью. Наконец, я вновь очутилась в темноте и нащупала узкую винтовую лестницу, по которой и спустилась вниз. Здесь было холодно, как в том подземелье, куда меня проводил господин Рамон. Особенно страдали ноги, ступающие по камню. Но вскоре я забыла про холод, потому что натолкнулась на длинный каменный ящик. Меня обдало ужасом. Тот это был ящик, что я видела издали, или нет, я не знала, но я поспешила от него прочь, не попытавшись сдвинуть верхнюю каменную плиту. Что было бы со мной, если бы я это сделала и моя рука нащупала бы его содержимое? Или содержимого там вообще не было?

Мои дрожащие ноги привели меня к другой лестнице, и я поднялась по ней, вышла в скупо освещённые лунным светом хорошо обставленные покои, прошла по ним, постепенно успокаиваясь и стараясь вспомнить, не этим ли путём вёл меня господин Рамон, когда рассказывал о роли, которую я должна была сыграть в доме Камола Эската, моего предполагаемого дяди.

Я нашла всё-таки винтовую лестницу, освещённую свечами и похожую на ту, которая должна была вывести меня на нужный мне этаж. Я поднялась по ней и вышла в жилой коридор, похожий на тот, где были отведённые мне комнаты. Я определила, что даже подсвечники с оплывшими и сильно чадящими свечами стояли в том порядке, который мне запомнился, но всё равно не была уверена, что мои скитания благополучно завершились. Этот огромный и, по моему первому впечатлению, запутанный замок внушил мне убеждение, что в нём может существовать неисчислимое множество совершенно одинаковых комнат, коридоров и лестниц.

Я не помнила, какая по счёту дверь могла бы оказаться моей, но, мысленно прикинув расположение свечей по отношению к дверям и припомнив, что как раз напротив моей двери была свеча, я чуть приоткрыла одну из дверей, собрав для этого остатки своего сильно поуменьшившегося мужества. Я тут же прикрыла её и долго не могла опомниться от страха, потому что там за столом боком ко мне сидел Пат и увлечённо читал какую-то толстую книгу, сосредоточенно сдвинув брови.

Я была близка к полному отчаянию. Если я просижу до утра, приткнувшись к какой-нибудь стене, то смогу оправдаться, объяснив, что мне стало страшно и я вышла побродить по коридору, но забыла, какую дверь мне следует открыть. Однако это будет неплохим объяснением в случае, если это тот коридор, который мне нужен. А что мне делать, если в ответ на мои слова мне скажут, что я оказалась совсем в другой части замка? Да и кого первого я увижу? Господин Рамон должен очень рано уехать, чтобы выяснить известные обстоятельства. Даже если он окажется прав, мне не хочется, чтобы первое его впечатление о новой родственнице было как о настырной девчонке, которая лезет туда, куда её не просят. Если же нас не связывают никакие родственные узы, то моё поведение и вовсе предстанет в самом неприглядном виде. Эти соображения заставили меня на что-то решиться. Я напрягла память и отчётливо вспомнила, что резная ручка моей двери, выполненная в виде змеи, как и ручки всех дверей в этом коридоре, слегка повреждена, и я, почувствовав неровность под пальцами, когда закрывала дверь, посмотрела на вмятину. Эта мелочь оказалась для меня спасением, и я нашла знакомую мне ручку. Конечно, я открывала дверь очень осторожно и решилась войти, лишь удостоверившись, что за ней, и правда, находится моя гостиная.

Я так устала от переживаний и так была переполнена стремлением создать видимость того, что я не покидала свои комнаты, что сразу же разделась и легла в постель, не раздражаясь от резкого цвета полога и привычных гнетущих ассоциаций, которые вызывала у меня кровать. Мне удалось выбраться из лабиринта переходов и лестниц и добраться до своей спальни, так что Кира не поднимет тревогу, зайдя сюда утром, и это было главным. А потом, когда я согрелась и успокоилась, сумасшедшие блуждания в темноте стали казаться мне ночным кошмаром. Неужели я смогла пройти по заброшенной лестнице и спуститься в подземелье, и при этом сердце моё не разорвалось, разум не помутился и ни одно привидение не вышло взглянуть, кто нарушил своим появлением ночную тишину? А если всё это случилось со мной, то почему я не сдвинула крышку с каменного ящика и не определила на ощупь его содержимое? Тот ли это был каменный ящик, который я видела при свечах или другой, но я могла бы удовлетворить своё любопытство, не вызывая неудовольствия господина Рамона. Что было в этом ящике? А что было бы со мной, если бы мои пальцы нащупали истлевшие кости или ощутили холод мертвеца? А вдруг какому-нибудь мёртвому грешнику только и нужно было, чтобы кто-нибудь сдвинул крышку, и тогда он сбросил бы её со своего гроба и встал, чтобы творить зло и всякие ужасы?

Я задрожала от страха и подумала, что неплохо было бы зажечь новую свечу, потому что прежняя, хоть и очень толстая, совершенно оплавилась и вот-вот погаснет. Но я не встала и лишь тщательнее накрылась одеялом, а свеча в это время замигала и погасла.

Когда я проснулась, в комнате было совсем светло. Оглушённая и одурманенная незаметно подкравшимся и так же незаметно покинувшим меня сном, я села на кровати, с удивлением вспоминая ночное происшествие. Постепенно моя голова прояснилась, и я подумала о своём возможном происхождении, а потом, правда, не очень ясно, о состоянии, которое должно было бы перейти ко мне, если предположение господина Рамона подтвердится. Я мечтала о каком-то непонятном, но прекрасном будущем, прямо противоположном моему недавнему житью у злой и скупой тётки. Об общении с умными, воспитанными и добрыми людьми, о красивом, хорошо обставленном доме, о школе с внимательными учителями. Моя фантазия разыгралась, но её буйство было остановлено появлением Киры. Взгляд немой женщины, брошенный на меня, отразил скорбь, почти боль, и мои мысли приняли совсем другое направление. Я подумала, что моя жизнь переменилась из-за смерти мальчика, о котором я думала прежде как о чём-то неизвестном, отвлечённом, почти вымышленном, а теперь оказавшимся моим предполагаемым братом. Если догадка господина Рамона подтвердится, то это означает, что я потеряла брата, но если бы Яго был жив, то моя судьба не изменилась бы таким чудесным образом. А Кира до сих пор не может удержать слёз, увидев черты любимого ею мальчика.

Немая женщина, почувствовав, должно быть, что её печаль передалась мне, улыбнулась и, словно в утешение, ласково пригладила мои взъерошенные волосы. Мне было приятно, что кому-то небезразлично моё существование и пусть на короткий срок, лишь на время моего пребывания в замке, но обо мне заботятся, по-настоящему, почти по-матерински заботятся, а не ограничиваются ворчанием и руганью. Но хоть это и было ново для меня, к хорошему привыкаешь быстро, и я успела привыкнуть к её тихой доброте.

Кира передала мне новые башмаки, пришедшиеся мне как раз впору. Это были маленькие, красивые башмачки из прочной гладкой кожи, которым позавидовала бы и девочка, хотя сшиты они были на мальчика. Немая женщина проявила к моей новой обуви интерес не меньший, чем я, и осталась довольна. Этот маленький эпизод сделал утро чем-то похожим на праздник, и мне как-то не верилось, что день пройдёт тяжело или неприятно. Я помнила из вчерашнего разговора господина Рамона с братом, что мне предстоит познакомиться с Патом поближе, и конечно, меня волновала наша встреча, но со вчерашнего вечера этот человек перестал казаться мне грубым пьяницей.

Мы с Кирой неплохо позавтракали, а потом она отвела меня в тот самый кабинет, где господин Рамон рассказывал мне о моей "благородной миссии".

 

11. Встреча дяди с племянником

Когда я села рядом с Кирой на диван, радостное чувство сменилось тревогой, более естественной в моём положении. Каким бы благородным не проявил себя краснолицый Пат в разговоре с братом, но со мной он может оказаться груб или нетерпим и какими-нибудь придирками или замечаниями превратить для меня этот день в тяжёлое испытание. Если господин Рамон уехал, как намеревался, Пат мог напиться, потому что пил всё время после смерти Яго. А как я буду объясняться с пьяным, если пьяницы и себя-то не могут понять, не то что окружающих?

Мне не пришлось терзаться долго, потому что Пат появился очень скоро и был, на моё счастье, совершенно трезв и в нём ничто не указывало на недавний запой. Даже цвет лица у него изменился и из красного стал смуглым. Он мне вообще внешне понравился, хотя до утончённости господина Рамона ему было далеко.

— Вы уже здесь? — бодро приветствовал нас Пат. — Здравствуй, Кай.

Он сделал какие-то знаки, и Кира, улыбнувшись ему и ободряюще погладив меня по голове, вышла.

— Так… — начал Пат, усаживаясь в кресло, и замолчал, разглядывая меня.

Я испытывала страшнейшую неловкость и не только молчала, но даже стеснялась на него взглянуть. Диван сразу стал неудобным, и единственно, что бы мне хотелось, это присутствия здесь печальной и ласковой Киры или господина Рамона, к которому я успела привыкнуть и в чьём обществе уже не испытывала неловкости.

— Да, — сказал Пат, — обмануть Камола будет нетрудно, а вот я как художник…

Я ждала, что он как художник может сказать про меня, но он не окончил фразу.

— С тебя никто никогда не писал портрет? — спросил он.

— Нет, господин Эскат.

— Рад это слышать. Значит, ты мне будешь позировать первому. Из тебя вышла бы неплохая модель. Я, видишь ли, художник, и мне вечно не хватает моделей. Это наша профессиональная беда. Ты могла бы быть русалочкой… Хочешь быть русалкой?

— Нет, господин Эскат.

Пат с интересом посмотрел на меня.

— Почему же ты не хочешь быть русалкой? По-моему, все девочки в твоём возрасте обязаны хотеть быть русалками.

— Я не умею плавать, — разъяснила я неприятную истину.

Пат пожал плечами.

— Ладно, подумаем, что нам предпринять: научить тебя плавать или сделать из тебя фею. У нас будет достаточно времени, чтобы это обсудить, а сегодня, к сожалению, нам предстоит тяжкий труд. Марк… господин Рамон, то есть, просил меня объяснить, как ты должна себя вести со стариком Камолом.

Когда совесть нечиста, возникает множество опасений, и я подумала, что мне полагалось бы удивиться, почему здесь нет господина Рамона.

— Господин Эскат, а где господин Рамон? — запинаясь, спросила я.

— Господин Рамон уехал по очень важным делам, — серьёзно ответил Пат. — Не могу сказать точно, по каким именно, но важным: не то его позвали на праздник, не то на охоту, не то на оба мероприятия сразу, а может, к больному, потому что он врач. Весь день мы будем с тобой развлекаться, как сумеем, но не станем забывать о деле. Ты запомнила всё, что рассказал тебе господин Рамон?

— Да, господин Эскат.

Пат откинулся на спинку дивана и закинул руки за голову.

— Нет, мне такое начало не нравится, — сказал он. — Слишком неестественно и официально. Зови меня по имени. Ладно?

— Хорошо, господин Пат.

— Пат, просто Пат. Не надо никаких прибавлений. И говори мне "ты". Мы с Яго дружили и обходились без церемоний.

В голосе Пата прозвучала грусть, но он не стал углубляться в переживания.

— Выслушай меня, Кай, — продолжил он. — Мы с Марком привезём тебя к Камолу вместе, но я к старику не пойду. Тебя проводит к нему Марк. Ты скажешь: "Здравствуйте, дядя. Надеюсь, вы чувствуете себя лучше?"

Пат задумался и взъерошил свои густые волосы.

— Вот что мы сделаем, — решил он. — Прорепетируем всё это, словно мы на сцене. Что бы я тебе не внушал теоретически, на практике ты всё равно сделаешь ошибку. Я буду Камолом, а ты будто бы приехала ко мне.

Он энергично вскочил с кресла и подошёл ко мне.

— Хорошо, господин…

— Пат, просто Пат.

— Хорошо, Пат.

Пат смёл меня с моего места и моментально улёгся на диване. Я отошла на два шага и растерянно ждала, что будет дальше. Пат повернулся на бок, потом на спину и с такой быстротой вскочил, что я отошла ещё на два шага.

— Сейчас мы всё устроим самым лучшим образом, — сообщил он и исчез.

Не успела я по-настоящему удивиться, как он появился с подушкой и одеялом, бросил всё это на диван и с томным вздохом медленно лёг, накрывшись до пояса одеялом и положив руку на грудь. Он лежал, как настоящий больной, и даже лицо его приняло измученное выражение.

— Начинай, — слабым голосом сказал Пат.

— Здравствуйте, дядя. Надеюсь, вы чувствуете себя намного лучше? — начала я с воодушевлением.

— Не так! Не так! — простонал Пат, морщась. — Ну, кто говорит с дядями таким непочтительным тоном?! И кто тебе сказал, что нужно говорить эти дурацкие слова?

— Вы.

Пат выразительно поглядел на меня.

— То есть, ты, — поправилась я.

— Вот именно. А я тебе такую ерунду сказать не мог. Я сказал: "Надеюсь, вы чувствуете себя лучше?"

— Я так и сказала.

— До чего этот ребёнок любит спорить! — возмутился Пат. — Я вошёл в роль! Я преждевременно постаревший больной человек! Пойми, что больной! А ты вынуждаешь больного человека отстаивать истину. Ты сказала не "лучше", а "намного лучше".

Мне эта поправка показалась несущественной.

— Как ты не понимаешь?! — вдалбливал мне Пат. — Ты приезжаешь к умирающему человеку, который знает, что умирает, и объявляешь, что ждала от него моментального выздоровления. Да ведь он решит, что ты не веришь в его болезнь! Представляешь, человек при смерти, а кто-то ему говорит: "Какой у вас чудесный цвет лица!"

Я представила красивого седовласого старика со строгими чертами лица, такого, как наш священник. Вот он немощный и больной…

— Если сказать: "Мне кажется, что вам сегодня лучше. Цвет лица у вас чудесный", — то это приободрит больного, и он будет думать, что ему, и правда, лучше.

Пат кивнул.

— Возможно. Даже вполне вероятно. Но не Камолу. Если ты ему скажешь такие замечательные слова, он обидится и начнёт перечислять все свои болезни, думая, что ты не веришь, как ему плохо. Ты меня поняла?

— Не очень, — упрямо призналась я. — Но если вы не хотите, я не буду говорить "намного".

— Ты.

— Если ты не хочешь, я не буду этого говорить.

— Тогда начинай с самого начала.

— Здр…

— Стоп! Сначала ты должна войти. Марш из комнаты!

Я вышла и закрыла за собой дверь, потом распахнула её и начала снова:

— Здравствуйте…

— Стучать надо, когда входишь. И не кричи так, я болен. Подойдёшь ко мне и тихо скажешь, что тебе надо.

Я не поняла, очередная ли это поправка Пата или слова, которые должен был произнести Камол, но без возражений и вопросов опять закрыла дверь, подождала немного и тихо постучала.

— Войдите, — позвал Пат нежным голосом.

Я в недоумении открыла дверь, медленно подошла к дивану и так удивилась совершенно больному виду Пата, что тихо и мягко сказала:

— Дядя, здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Хоть немного лучше?

Умирающий окинул меня тусклым взглядом.

— Тебе башмаки не жмут? — спросил он.

— Нет, дядя, — удивлённо ответила я.

— Не "нет, дядя", а "нет, Пат", — поправил он меня. — Сейчас я говорю за себя. Марк их раздобыл для тебя вчера вечером, но я считал, что они будут тебе малы.

— Нет, почти в самый раз, даже немного велики.

— Это хорошо. А теперь начинай с самого начала.

Я вышла, постучала, услышала разрешение войти, вошла и произнесла свою фразу:

— Дядя, здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Хоть немного лучше?

— Яго, дорогой, ты приехал, — просипел Пат и вдруг противно завизжал. — Сиделка, оставьте нас! Что вы стоите? Не видите, что ко мне приехал племянник?!

Я даже вздрогнула от испуга. Лицо Пата, прежде выражавшее лишь утомление, вдруг стало капризным и раздражённым. Я подумала, что Пат очень не любит Камола, может, из-за того, что тот не оставляет ему наследства, а может, по другим причинам. Я давно заметила, что когда люди передают свой разговор с кем-то, им очень неприятным, то свои слова они произносят подчёркнуто спокойным и рассудительным голосом, а слова собеседника — на редкость противным.

Пат свирепо посмотрел на меня.

— Как вы себя чувствуете, дядя? — ещё раз спросила я.

— Ах, дорогой, конечно, плохо. У меня…

И тут Пат привёл целый ряд подробностей, от которых я покраснела.

Пат взглянул на меня и фыркнул. Вновь приняв расслабленный вид, он спросил:

— Как ты учишься?

Господин Рамон уже сказал мне, как отвечать на этот вопрос, поэтому я бойко начала:

— Хорошо, дядя, особенно по математике. А вот рисование…

— Ты слишком много говоришь! — прохрипел Пат с раздражением. — Ты, верно, забываешь, что я очень болен. Я болен! Мне нужен покой, а ты кричишь! Ты меня утомил! Позови сиделку и иди к себе!

— Дядя, а может, лучше мне побыть с вами? — спросила я, войдя в роль.

— Я же сказал: "Позови сиделку!" Ты ничего не знаешь! Ты не умеешь! Из-за тебя у меня болит голова! Иди к себе!

— Хорошо, дядя.

Я сделал несколько шагов к двери, потом вернулась и спросила:

— Ну, как?

— Восхитительно! По-моему, ты не допустила ошибок. И говорила ты с выражением. Великолепно! А как играл я?

— По-моему… ничего.

Пат сел и стал серьёзным.

— Ничего? И только-то? Что именно тебе не понравилось?

— Дядя не может так разговаривать с любимым племянником.

— Может. Ещё как может.

— А почему он так сипит?

— У него такой голос.

— Почему он разозлился?

— Он всегда злится.

— Господин Рамон говорил о нём не так.

Я знала, что Камол очень болен, а потому раздражителен, но не представляла его таким, каким его сыграл Пат. Правда, я допускала, что он может быть немного вспыльчивым, но всё-таки в моём воображении царил образ благородного старца, а не злобного старика с сиплым голосом.

— Уж господин Рамон тебе расскажет! — вздохнул Пат. — Но он рассказывает о Камоле вообще, а мне приходится знакомить тебя с Камолом теперешним, с тем самым, с которым тебе придётся встретиться, поэтому ты слушай меня, а не его. Ну, разве только из вежливости.

Он подумал и заговорил совсем другим тоном.

— Марк не стал пугать тебя рассказом о последних выходках Камола, а то, что тебе о нём говорил, было правдой когда-то. Камол, действительно, был человеком очень неплохим, со строгими правилами. Он был вспыльчив, рассердить его труда не составляло, но и ладить с ним было можно. Марк до сих пор поддерживает с ним отношения, а я рассорился с ним очень давно и, может быть, по своей вине, но сейчас говорить об этом поздно и бесполезно. Я встречался с ним крайне редко и каждый раз удивлялся перемене в нём. Передо мной представал совсем другой человек. Он стал желчным, раздражительным, капризным, нашёл у себя множество болезней и всем о них подробно рассказывал, требуя к себе жалости. Ездить к племяннику он перестал, но постоянно о нём говорил и считал, что его никто не понимает и лишь Яго бы его утешил. Вот к этому-то милому человеку ты и поедешь.

— Но если он так любит племянника, почему же он на него разозлился?

— Потому что такого брюзгу, как он, никто не утешит. К тому же ему нравится сознавать себя больным. Впрочем, на этот раз он заболел по-настоящему, серьёзно обеспокоен и, кажется, действительно умирает. Бывает, что перед лицом смерти люди меняются к лучшему, поэтому мы с тобой проработаем несколько вариантов встречи дяди с племянником.

И мы проработали. Мы работали так, что я почти падала от усталости, а Пат совсем охрип. Не знаю, что чувствовал Пат и отвлекался ли он от мысли, что я проигрываю роль умершего мальчика, которого он любил, а для меня это была лишь игра, с которой я не связывала ни реального Яго, ни действительные страдания господина Камола Эската.

— Хватит, пора отдохнуть, — решил, наконец, Пат. — Теперь можно и пообедать.

 

12. Возвращение господина Рамона

Я надеялась, что мы пообедаем в пиршественном зале, где позавчера веселилось шумное общество, и я смогу представить, какая атмосфера царила здесь, когда я слышала громкий смех, визг и разгульный шум, но мы прошли в уютную скромную столовую, где нас уже ждала Кира. Мне показалось, что глухонемая относится к Пату с особой нежностью, словно к большому ребёнку, да и он не забывал эту обделённую судьбой добрую женщину и, принимая её услуги, ухитрялся непонятными мне жестами передавать ей содержание некоторых рассказов и шуток, которыми забавлял меня, так что Кира беззвучно смеялась. Попутно он выудил у меня во всех подробностях мою жизнь у тётки, расспросил о моих интересах и друзьях.

— Неплохо было бы проверить твои способности к рисованию, — заметил он. — Яго недурно рисовал.

У меня было чувство, что тень этого мёртвого мальчика следует за нами везде. Как бы весел ни был Пат, какие уморительные истории бы мне ни рассказывал, имя Яго незаметно вплеталось в его речь и воспоминание о недавней потере омрачало его лицо. Это было естественно, однако я чувствовала неловкость от того, что вынуждена надевать одежду Яго, играть его роль, но особенно было больно знать, что о Яго тоскуют и горюют, и чувства, которые испытывали к этому мальчику при его жизни, никогда не перейдут на меня, как бы ни была я на него похожа.

Пат не дал мне времени осмыслить мои мимолётные сожаления, а я была в таком возрасте, что легко отвлеклась на более приятные впечатления. К тому же меня посетило неожиданное соображение.

— Если он недурно рисовал, то почему я должна говорить господину Камолу, что рисование мне не даётся? — спросила я.

Пат хитро прищурился.

— На это есть важная причина, моё рассудительное дитя, — ответил он. — Мы вынуждены лгать, чтобы не раздражать больного человека. Камолу будет приятнее осознавать, что его племянник ничего не смыслит в рисовании, чем если бы он проявлял в этом деле талант.

— Почему?

— Потому что я чувствую призвание к этому виду искусства, а Камола выводит из себя малейшее упоминание о моих занятиях.

Когда мы поели, Пат предложил мне совершить экскурсию по окрестностям замка. Кира увела меня в мои комнаты и принесла плащ и берет. Я очень удивилась, потому что в день приезда погода была тёплая, а ясный день за окном не наводил на мысль о холоде, но добрая женщина внимательно осмотрела на мне мой новый наряд и, как видно, сочла, что он как нельзя более подходит для прогулки. Когда я вышла в коридор, Пат уже ждал меня, тоже одетый в плащ, а на голове у него красовалась широкополая шляпа, лихо заломленная набекрень. Мы спустились по лестнице и через залы и переходы дошли до наружной двери.

— Это самый длинный путь, — объяснил Пат, — зато самый безопасный. Замок сильно обветшал и кое-какие проходы пришлось закрыть. Прежде существовал очень короткий выход, но лестница там совсем развалилась и на моей памяти по ней никто не рисковал спускаться.

Я почувствовала законную гордость, узнав, что за многие годы одна прошла по ней, а я не сомневалась, что каждый из нас имеет в виду одну и ту же лестницу.

На улице оказалось холодно, так что плащ был очень кстати. К тому же дул пронизывающий ветер.

Пат показывал мне замок снаружи и рассказывал его необычайную историю. Как потом выяснилось, он многое преувеличил, а часть попросту выдумал, а я принимала на веру каждое его слово, сердце моё замирало от сладкого восторга и гордости, что я не только побывала в замке, с которым связано столько кровавых и драматических событий и чьи владельцы оставили такой глубокий след в истории, но даже одна, глубокой ночью, прошла по его заброшенным уголкам.

Незаметно мы обошли вокруг замка, и Пат совсем было решил уступить моим просьбам и рассказать жуткую драму, о которой упомянул при переходе через канаву, бывшую когда-то рвом, но вдруг из-за кустов показался какой-то всадник на измученной лошади. Лицо Пата напряглось, словно он не ожидал появления этого человека.

— Это не Марк? — спросил он и сам себе ответил. — Не он.

— Не он, — подтвердила я.

— Тогда кто?

Я никогда не видела этого человека.

— Это слуга Галея, — определил Пат. — Должно быть, ездил проведать свою красотку, а может, выполнял какое-нибудь поручение своего хозяина. Может, приносил извинение за то, что не смог принять участие в охоте? Тебе Галей не нравится, Кай?

— Нет.

— Ну, что делать? Может, потом ты переменишь о нём своё мнение. А на чём мы остановились?

Перестав думать о Галее и его слуге, он нарисовал перед моим мысленным взором такую страшную картину с человеческими жертвоприношениями, местом которых был этот ров, что с тех пор я боялась даже смотреть на безобидную канаву. О призраках, безголовых детях и прочих ужасах я тоже наслушалась достаточно и могла лишь благодарить Бога, что мои ночные странствия закончились благополучно и мне никто из них не встретился, стеная и скрежеща зубами.

От волнения и страха мне было жарко, а Пат вдруг сказал, что совсем замёрз и давно пора возвращаться домой, иначе я простужусь и заболею. Как назло, нам надо было перейти через канаву, и я подошла к ней с понятным ужасом и хотела поскорее её миновать, но, как нарочно, Пат решил обратить моё внимание на какой-то камень на её дне, связанный с историей замка и коварным злодеянием, и задержал меня на самом её краю.

— Понимаешь, в какое опасное место ты угодила? — спросил он, посмеиваясь. — Твоё счастье, что мы живём в наши дни, а не в прежние времена, когда можно было встретиться с одной из этих личностей, а то и с несколькими разом. Теперь уже не то, и разве лишь в каком-нибудь отдалённом уголке замка ты отыщешь несчастное запуганное привидение, а раньше-то они так и кишели, ступить нельзя было, чтобы не отдавить кому-нибудь из них ногу, а от такого обращения они делались ещё злее.

— А куда они делись? — спросила я. — Стали волками и медведями и подстерегают путников?

— Помилуй, откуда в этих местах волки и медведи? — удивился Пат. — Да здесь их сроду не было. На лисиц охотились, а крупнее никого не встречалось.

— Почему же господин Рамон сказал, что здесь полно волков и медведей?

Пат растерялся.

— Когда он тебе это сказал?

— Дорогой. Сказал, чтобы я не отходила от костра ночью, а то наткнусь на хищника.

Пат засмеялся.

— Пойдём домой, а то, и правда, холодно, — поторопил он меня. — Марк немного погрешил против истины, чтобы тебе не вздумалось сбежать. Твоя тётка отрекомендовала тебя как трудного ребёнка. Надеюсь, ты на него не в обиде? Тебе ведь лучше здесь, чем у твоей сварливой тётки?

Мне пришлось удовлетвориться тем, что меня провели, как несмышленого младенца, и ждать дальнейших поворотов моей судьбы. Пока мне было не на что жаловаться.

В замке Пат решил снова заняться со мной ролью, но из этого ничего не вышло. Мы оба всё ещё были во власти прогулки и странных историй, чтобы внимательно следить за ролью, поэтому Пат среди камолова сипенья начинал вдруг рассказывать очередную историю или устами Камола говорил такие вещи, что мы оба задыхались от смеха.

Нам было слишком весело, чтобы замечать окружающее, поэтому, когда Пат объявил, что иногда, при особых обстоятельствах в дверь этой комнаты входит царь призраков, и мы на неё взглянули, то оба вздрогнули, увидев человека в чёрном плаще, наблюдающего за нами.

— Уже вернулся, Марк? — спросил Пат, отбрасывая одеяло, которым прикрывался в роли Камола, и вскакивая на ноги.

Я тоже встала с кресла.

Господин Рамон подошёл к нам. Сапоги у него были запылёнными, но не грязными, значит, он ездил не в те места, откуда привёз меня.

— Вижу, что вы не скучали, — сказал он. — Но ты, Пат, поменьше бы рассказывал Кай всякие ужасы на ночь. Вы ужинали?

— Ещё нет, — ответил Пат. — Но собирались. Может быть, Кира уже идёт за нами.

— Тогда я переоденусь и присоединюсь к вам, — решил хозяин.

— Как твоя поездка? — не выдержал Пат.

— Прошла вполне удачно, — ответил господин Рамон. — Всё оказалось так, как я и ожидал.

Если бы я не слышала разговора на лестнице, я не поняла бы, о чём идёт речь, но сейчас я почувствовала и радость и гордость. Всё-таки хорошо сознавать, что не одинока на свете.

Стол, действительно, был накрыт, и Кира нас ожидала. Увидев господина Рамона, она поставила ещё один прибор.

Присутствие всегда подтянутого и сдержанного господина Рамона лишило ужин той непринуждённой весёлости, каким отличался обед, но зато придало беседе утончённость и поэзию. Хозяин интересно рассказывал о странах, в которых побывал, о людях, с которыми встречался. Для меня это было ново и увлекательно, немудрено, что я не отрывала от рассказчика восхищённых глаз. Но и привычный к подобным беседам Пат явно наслаждался, слушая брата. А он, говоря обычным, спокойным, но и удивительно гибким голосом, почти не меняя выражения лица и иногда улыбаясь нашим восторженным взглядам, одними лишь умелыми паузами, будто бы для того, чтобы попробовать то или иное блюдо, правильной расстановкой слов, подбором наиболее уместных для данного случая определений и выражений, добивался такого напряжённого внимания, что мы совсем забыли об ужине.

Наконец, закончив очередной рассказ, господин Рамон сказал, что больше не прибавит ни слова, потому что мы почти не притронулись к еде. А я была уже так очарована им, что мысленно поклялась сделать всё, что он потребует, а уж свою роль перед Камолом сыграть как можно лучше, независимо от того, захотят признать меня как родственницу или нет.

После ужина мы вернулись в кабинет, и хозяин попросил сыграть для него сцену встречи дяди и племянника, а то он не очень хорошо понял, кого Пат изображал, Камола или привидение. Мы сыграли, но, как видно, плохо, потому что наш строгий зритель от души смеялся.

Случайно взглянув на дверь, я увидела Галея. Господин Рамон тоже его заметил, и толстяк, поздоровавшись, вошёл. Посидеть в этом обществе ещё мне не удалось, потому что пришла Кира и увела меня в мою комнату.

Я думала, что не засну, но глаза мои закрылись очень быстро, и снились мне дальние страны, старинные битвы, привидения. Похищение благородных девиц разбойниками, но в каждом эпизоде моего сна присутствовал господин Рамон.

 

13. Отъезд

Позавтракали мы вдвоём с Кирой, а потом зашёл хозяин и объявил, что мы выезжаем через час. Кира собрала мои новые, неведомо откуда появившиеся вещи, уложила их в сумку и отнесла в карету. Я следила за её спокойными неторопливыми движениями и вдруг с неожиданной острой тоской осознала, что эта женщина впервые в моей сознательной жизни отнеслась ко мне с почти материнской заботой и лаской, а я, возможно, больше её не увижу. Мне было трудно скрывать навёртывающиеся на глаза слёзы, но, к счастью, Кира их не замечала. Она заботливо укутала меня для длинного путешествия, прижала к себе, поцеловала и отвела к карете. Господин Рамон указал на заднее сиденье, рядом с Патом, озабоченно и деловито укладывающим какие-то свёртки.

— Погода благоприятствует путешествию, — любезно заявил никем не замеченный Галей. — Хоть и холодно, однако сухо. Если хорошо одеться, то поездка покажется приятной, а у меня плащ даже чересчур тёплый.

Как ни умел господин Рамон владеть собой, но, услышав эти речи, нахмурился и довольно сухо спросил, не думает ли Галей ехать с нами.

— Ну, конечно же, Рамон! — жизнерадостно подтвердил тот.

Перспектива ехать в одной карете вместе с толстяком, который мне не нравился, была мне неприятна, и я надеялась, что господин Рамон отговорит его от путешествия.

— К чему вам терять время, Галей? — спросил господин Рамон. — Вы и без того из-за нас задержались. Вместо того, чтобы утомлять себя долгой дорогой, вы могли бы поехать к приятелю и весело провести время на охоте. Ваша помощь была неоценима, и мы вам весьма благодарны, но теперь надобность в ней отпала, и мы не вправе злоупотреблять вашей добротой.

— Не искушайте меня, Рамон! — воскликнул Галей. — Разве я смогу спокойно отдыхать, сознавая, что моим друзьям предстоит нелёгкое испытание? Кто знает, не смогу ли я ещё раз оказать вам поддержку и не окажется ли она решающей?

Хозяин явно хотел вежливо отклонить вмешательство Галея в наши дела и даже посмотрел на Киру, словно намереваясь сделать её четвёртым пассажиром в нашей четырёхместной карете, но ему помешал блат.

— Прекрасно придумано! — обрадовано закричал Пат, впихнув очередной свёрток. — Не знаю, как насчёт помощи в делах, но в еде она будет необходима. Боюсь, я захватил слишком много провизии.

Господину Рамону пришлось смириться с поражением, и я могу представить, какими эпитетами награждал он мысленно своего брата за вмешательство. Впрочем, он вполне любезно пригласил Галея сесть рядом с ним на переднее сиденье.

Наконец, мы отправились, трясясь и подпрыгивая на ухабах, и скоро оставили замок далеко позади. Как можно предположить, сперва мне было очень грустно и тревожно, но потом открывающиеся из окна виды отвлекли моё внимание от тяжёлых мыслей. К тому же, рядом возился неугомонный Пат, проверяя, достаточно ли надёжно он разложил многочисленные свёртки с провизией, что при его росте и комплекции было стеснительно для всех, сидящих в карете.

— Да успокоишься ты когда-нибудь? — не выдержал господин Рамон, которому пришлось навалиться на Галея, чтобы Пат примостил ему под ноги какую-то корзину.

— Хочу проверить, не перевернулось ли чего, — деловито объяснил Пат. — Надо ведь иметь что-то, чем можно заняться в дороге. Не шевелись, Марк, а то опрокинешь бутылки или наступишь на этот узелок. Здесь пирог с почками. А Галею надо следить только за своей правой… нет, левой ногой, потому что здесь опять-таки бутылки и вдобавок заячий паштет.

— Уймись, Пат, — строго приказал господин Рамон, всё ещё недовольный братом из-за его несвоевременного вмешательства в разговор с Галеем.

Пат притих, и я вновь обратила своё внимание на пейзаж за окном. Яркий день, чистая зелень лесов вселяли удовлетворение, а сознание, что я еду вместе с господином Рамоном, за чей благосклонный взгляд готова была умереть, наполняло сердце радостью.

Пат сидел сперва тихо, но потом стал понемногу оживать. Он нерешительно взглянул на брата и шёпотом рассказал мне занимательную историю про дорогу, на которую мы только что свернули. Господин Рамон в это время тихо беседовал с Галеем, словно и не выказывал недовольства от его общества.

После часа езды я почувствовала, что начинаю мёрзнуть, а после двух часов езды кроме холода прибавилось ощущение, что мои ноги ничего не чувствуют и я ими никогда уже не смогу владеть. Пат заскучал, нахохлился и уныло посмотрел в окно. По-моему, он тоже замёрз. Я поплотнее завернулась в плащ и решила про себя сосчитать до тысячи, чтобы немного отвлечься от мыслей о холоде и усталости от долгого неподвижного сидения в карете. Когда я досчитала до пятидесяти, Пат недовольно хрюкнул и полез куда-то под сиденье. Естественно, мой счёт прервался, и я с любопытством смотрела на него. Пат выпрямился.

— Не знаю, как вы, а я сейчас заледенею, — сообщил он, накидывая себе и мне на плечи одеяло. — Придвигайся поближе, Кай. А вы, друзья мои, можете достать одеяло под вашим сиденьем.

Кажется, Галей был бы непрочь воспользоваться этим великодушным предложением, потому что сразу заёрзал, но господин Рамон, не меняя тона и никак не отреагировав на слова брата, не прекращал спокойной беседы. По-моему, господин Рамон решил таким способом отомстить нежеланному попутчику, жертвуя собственным комфортом.

Мне стало тепло, и не нужно было продолжать счёт. К тому же теперь мне было некогда, потому что я наслаждалась разочарованием Галея и втайне злорадствовала. По моему разумению, муки толстяка продолжались недолго, потому что карета довольно скоро остановилась у трактира, но у Галея, по-видимому, было иное мнение, потому что он с трудом сдерживал дрожь. Господин Рамон сказал, что в нашем распоряжении час для отдыха и еды.

Ноги так затекли, что я в замешательстве посмотрела на откидную лестницу, неудобную саму по себе, а для утомлённых в пути пассажиров и вовсе представлявшую неприятное испытание, что ярко продемонстрировал Галей, неуклюже вывалившись из кареты. Пока я раздумывала да прикидывала, Пат одной рукой поднял меня и поставил на землю. При этом я заметила, что он содрогается от смеха, глядя на незадачливого толстяка.

Вчетвером мы вошли в грязную, но зато очень тёплую комнату. Господин Рамон заказал всем чай и закуску, а Пат щёлкнул было пальцами, призывая трактирщика, но под тяжелым взглядом брата опустил руку.

— Ты меня не так понял, — пояснил он. — Я всего лишь хотел согреться. С глупостями у меня уже покончено.

Я ожидала, что господин Рамон угостит нас интереснейшими рассказами, а он завёл обстоятельную беседу о новейшей планировке квартир, наведя на всех неимоверную скуку, так что мы с Патом быстро справились с едой и улизнули из трактира, оставив толстяка единственным слушателем, а сами с удовольствием прогулялись по окрестностям. Когда грязные улицы захолустного городка нам поднадоели, мы вернулись к карете и с наслаждением заняли свои места. Правда, через три часа тряски я уже подумывала о том, что прогулка была слишком коротка.

Сначала Пат решил обучить меня игре в кости, и я ушибалась не раз, вытаскивая из-под сидений закатившиеся туда кубики, затем мой неугомонный друг решил развлечься другим способом и принялся доставать наши припасы, устраивая род пикника на колёсах. Получая холодное мясо, Галей протянул в ответ тёмную бутылку, но она была перехвачена рукой господина Рамона и заменена лёгким пивом, что Пат воспринял без всякого неудовольствия.

На ночь устроились в гостинице. Мне отвели маленький угловой номер, в номере напротив поместились оба брата, а рядом с ними — Галей. Я устала и сразу уснула, поэтому даже не успела определить, какие чувства навевает на меня эта видавшая множество постояльцев комнатка.

Выехали рано утром, сохраняя тот же распорядок, что и накануне. Привыкнув к тряской дороге, я даже получала удовольствие от мелькающих за окном видов, рассказов Пата, игры в кости, кратких прогулок и немудрёной закуски, которую мой предприимчивый друг добывал в каждом трактире.

Так мы и ехали, пока на третий день не достигли большого города. Мы промчались по тихим переулкам, прогрохотали по булыжникам широкой оживлённой улицы и остановились у дверей приземистого, несмотря на два этажа, каменного дома с облупившейся серой штукатуркой.

 

14. Мой дядя Камол Эскат

Как и предупреждал Пат, господин Рамон, справившись о здоровье и настроении старика, сразу повёл меня к нему. Прошли мы, правда, не по мраморной лестнице, а по обычной каменной и даже с довольно стёртыми ступенями, но анфилады комнат были, хоть и скромно обставленные.

Господин Рамон подвёл меня к закрытой двери и тихо постучал. Женский голос попросил нас войти. Мне было велено подождать, и я осталась за дверью, мучаясь от сомнений и неизвестности. Через некоторое время мой проводник вернулся и, значительно взглянув мне в глаза, указал на дверь. Сердце замерло у меня в груди, а во рту сразу стало сухо. Господин Рамон слегка побледнел, и я впервые поняла, что успех операции всецело зависит от меня. Если я сыграю хорошо, цель будет достигнута и наследство отойдёт мне или Пату, что меня мало волновало, потому что в любом случае меня не выкинут на улицу и не вернут тётке, но если я собьюсь или что-нибудь перепутаю, то все планы и надежды моих хозяев непоправимо разрушатся.

— Вспомни, чему тебя учил Пат, — подбодрил меня господин Рамон, стараясь скрыть собственное беспокойство и даже улыбнувшись. — Постучи в дверь, поздоровайся, а потом только отвечай на вопросы. Не забывай, что ты мальчик Яго, его племянник. Не волнуйся.

Я тихо постучала.

— Войдите, — пропела сиделка.

Я вошла, настороженно и медленно прошла по обширной и почти пустой комнате и приблизилась к кровати, стоящей в дальнем углу.

— Дядя, здравствуйте, — чуть слышно прошептала я. — Как вы себя чувствуете? Хоть немного лучше?

В ответ раздалось хриплое оханье, и сиплый голос произнёс:

— Яго, ты приехал, дорогой…

Мне показалось, что всё это происходит не на самом деле, а лишь продолжение игры, затеянной Патом, и если я посмотрю на кровать, то увижу своего друга. Чтобы не сбиться, я представила седовласого старца и робко взглянула на Камола, ожидая увидеть хоть какое-то сходство с придуманным мною героем. Посмотрев, я отвела глаза, потом взглянула снова. К крушению надежд меня должен был подготовить сиплый голос, но всё равно впечатление было сильным. На меня глядел распухший одутловатый мужчина лет сорока пяти с недельной щетиной на щеках и подбородке, с маленькими глазками, злобно поблёскивающими из щёлочек век, с толстыми капризными губами, почти лысый. В нём не было и намёка на утончённость господина Рамона или энергию и весёлую предприимчивость Пата, не было ничего и от благородной строгости нашего приходского священника.

Злобные глазки не старого ещё по годам старика вдруг беспокойно забегали.

— Сиделка! — завизжал он. — Что вы ждёте?! Что вам здесь надо?! Оставьте нас!

Пожилая тощая сиделка испуганно вскочила и быстро вышла, тщательно прикрыв за собой дверь. Я испугалась не меньше её, ведь это гневался уже не Пат в роли Камола, а сам Камол Эскат, собственной неприглядной персоной. Однако явный актёрский талант Пата меня поразил.

С трудом преодолев страх, я тихо повторила заученную фразу:

— Как вы себя чувствуете, дядя?

— Ах, дорогой, конечно плохо. У меня…

И поганый старик не только полностью повторил все подробности, которые я слышала от Пата, но и прибавил новые, которые я тщетно пыталась пропустить мимо ушей.

— Как ты учишься? — спросил, наконец, Камол, не проявляя, впрочем, интереса.

Я задумалась и, наученная горьким опытом, переданным мне Патом, скромно ответила:

— Я учусь хорошо, дядя.

Камол раздражённо посмотрел на меня.

— Я же тебя спрашиваю, как ты учишься. Я спрашиваю! Я! Твой родной дядя! Почему ты не хочешь мне отвечать? Да, я болен, очень, очень болен, но я твой дядя и ты обязан со мной считаться! Я…

Мне было неприятно сознавать, что этот отвратительный неврастеник и в самом деле был моим дядей.

— Дядя, — поспешно заговорила я, — милый дядя, я ведь думал, что утомлю вас, если буду подробно рассказывать о своей учёбе. Но если вам хочется, то я расскажу. Я учусь хорошо, дядя. Особенно по математике. А вот рисование мне не даётся.

— Не даётся? — переспросил старик с наслаждением. — В нашем роду, слава Создателю, только отщепенцы могли увлекаться этим низким ремеслом. Не даётся!

В его голосе прозвучало почти торжество.

— Да, я никак не могу понять законы перспективы, а также…

— Хватит! Хватит! — перебил меня мой дядя. — Ты стал болтливым, мой дорогой. Как много слов! Ты, верно, забываешь, что я очень болен. Я болен! Иди к себе! Пусть Рамон его уведёт! Сиделка! Сиделка!

Дядя так рассердился, что мне сейчас больше всего хотелось убежать. Было ясно, что я плохо говорила с больным, рассердила его, и теперь он может отдать наследство кому-то ещё, а на столике рядом со злобным стариком стояла чашка, и я боялась, как бы он не запустил ею в меня.

Почти тотчас же вошли господин Рамон и сиделка. Сиделка сразу подала больному какое-то лекарство, чем сразу его успокоила. Когда он запивал таблетку водой из чашки, на лице его была написана такая радость, словно ребёнку предложили конфету.

За дверью господин Рамон повернул меня лицом к себе. Не успела я начать каяться в своих непреднамеренных и неизвестных словах, разозливших Камола, как он горячо прошептал:

— Замечательно! Спасибо тебе, Кай. Всё идёт как нельзя лучше!

Теперь, когда страх и волнение немного улеглись, я и сама подумала, что, пожалуй, моя встреча с дядей прошла как нельзя лучше. Но особенно мне было приятно, что мои старания оценил господин Рамон.

 

15. Поздравление нотариуса

Мы прошли через боковой коридор в столовую, где священнодействовал Пат, раскладывая по тарелкам нами же привезённую еду. Он делал это с таким видом, словно его нисколько не волновал результат моего свидания с дядей Камолом.

— Ну, как? — довольно равнодушно поинтересовался он, поправляя на тарелке купленный в последней гостинице паштет.

Галей, сидевший в кресле у стены, вскочил и подошёл к нам, заранее улыбаясь.

— Всё в порядке, — ответил хозяин.

— А как он? — спросил Пат, не называя больного брата по имени.

— Раздражительнее обычного и оплыл ещё больше. Если бы он разрешил мне себя осмотреть, я бы высказался точнее. Жаль, что он доверяет только своему врачу. Мне кажется, если бы он пригласил на консультацию кого-то ещё, у него было бы больше шансов выжить.

Мы сели к столу. Пат усадил меня в сторонке от всех, сам пристроился рядом и во время обеда подробно расспросил о встрече с Камолом. Он выразил удовлетворение и даже весёлость, узнав, что его представление о свидании дяди с племянником подтвердилось во всех мелочах, но мне показалось, что он подавлен состоянием брата. Может быть, именно поэтому он стал рассказывать мне самые смешные истории из детства старика так, что они выглядели трогательными.

Господин Рамон, который был это время задумчив и молчалив, несмотря на попытки Галея втянуть его в беседу, вдруг поднял голову. Я прислушалась, уловила чьи-то быстрые шаги и насторожились, ожидая неприятностей. Вошла сиделка.

— Ему хуже, — испуганно проговорила она без всяких предисловий. — Боюсь, уж не кончается ли он. За врачом послали, но он может не поспеть, ведь дорога не близкая. Может быть, вы, господин Рамон, пойдёте со мной?

Господин Рамон сейчас же вышел за ней следом, и не было его очень долго, или нам так показалось. За всё время его отсутствия никто не произнёс ни слова. Когда он, наконец, появился, и Галей и я напряжённо уставились на него, а Пат сильно побледнел и даже приподнялся с кресла.

— Ничего не могу сказать, — тихо ответил господин Рамон, обращаясь, прежде всего к Пату. — Он в сознании и не желает, чтобы я его осматривал. На всякий случай я послал за знакомым мне специалистом по таким болезням, а так как врача, которого Камол ждал, не застали, то я уговорил всё-таки твоего брата согласиться на осмотр, но мне пришлось уйти. Сейчас с ним врач.

— А как он выглядит? — спросил Пат. — Сиделка сказала, что это…

— Не знаю, — честно признался господин Рамон. — Не хочу тебя обнадёживать и не хочу преждевременно пугать, потому что Камол не разрешил мне даже подойти.

— Но как он выглядит?

— Не очень хорошо, Пат. Скорее, даже плохо.

Мы сидели в молчании, погружённые каждый в свои мысли. Пат был очень печален, а мне в голову лезли мрачные мысли. Я не присутствовала на похоронах своих родителей, умерших от болезни в один день, потому что на это время меня отослали куда-то в деревню. Лишь очень смутно я припоминала, что, не понимая ужаса надвигающегося сиротства, была весела, беззаботна и совсем не думала, что вижу родителей в последний раз. Тётка моя, приходившаяся маме двоюродной сестрой и жившая с моими родителями, в то далёкое время не была со мной ни ласкова, ни сурова, она была попросту равнодушна ко мне с моими маленькими радостями и бедами, за что и я не могла полюбить её даже в том нежном возрасте. В день, когда родители умерли, она не пустила меня в дом и велела идти к соседям и переночевать у них, а на следующее утро кто-то увёз меня в деревню, и обратно я вернулась уже после похорон. Благодаря этому в моей памяти среди немногих уцелевших эпизодов, связанных с родителями, не было ни одного, омрачающего душу страхом смерти, за что мне, наверное, следовало бы сказать тётке спасибо. И вообще как-то так получилось, что я в течение своей одиннадцатилетней жизни не была ни на одних похоронах и даже ни разу не видела вблизи мёртвого человека. Поэтому я не совсем ясно сознавала, что мой новообретённый дядя Камол Эскат умирает, но тревожная тишина, напряжённое ожидание чего-то важного, написанное у всех на лицах, а главное — горькая печаль Пата угнетали меня и заставляли постоянно возвращаться к мысли, что должно произойти нечто страшное.

Нас немного развлёк приезд маленького юркого человечка, с которым все обращались по-приятельски. Оказалось, что это был нотариус, близкий друг Пата и хороший знакомый господина Рамона.

— Ну, как у нас дела?… Здравствуй, Яго, — обратился ко мне нотариус.

Я испугалась, потому что он явно собрался завести со мной разговор, а встречу Яго с нотариусом мы с Патом не отработали, но дверь открылась, и вновь появилась перепуганная сиделка.

— Господин Рамон, врач просит вас зайти, — плачущим голосом сказала она. — Ох, похоже, это агония! Он кончается!

Господин Рамон вышел вслед за ней, а Пат откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Мне стало его очень жаль, и совершенно не ко времени поднялось раздражение против умирающего Камола за то, что он так сурово обошёлся с младшим братом, который, несмотря на проявленную к нему несправедливость, так тяжело переживает его смерть.

— Ну, Яго, поздравляю тебя, — торжественно начал нотариус. — Ты уже почти наследник значительного состояния. Всем известно, что никто не питал дружеских чувств к господину Эскату, отличавшемуся весьма неприятным характером, поэтому нет смысла скрывать, что все давно уже ожидали сегодняшнего знаменательного события, и оно никого не повергнет в глубокую скорбь.

Пат не шевельнулся, а я недоумевала, куда девались у людей глаза, если они не видят, как ранят его бездушные слова, произнесённые нотариусом.

— Официально я прочту завещание лишь после смерти Камола Эската, — продолжал нотариус, — но здесь я нахожусь среди друзей, а потому просто так, по-товарищески, поздравляю наследника. Желаю тебе счастья, мальчик!

— Вы адресуете свои поздравления правильно, но зачем вы называете девочку мальчиком? — неожиданно спросил Галей.

 

16. Объяснения Галея

После слов Галея все точно окаменели. Я почти не дышала от неясного мне самой ужаса, и первая отчётливая мысль была о том, что господина Рамона здесь нет и он не знает о происходящем. Пат сидел совершенно неподвижно, лишь открыл глаза и, не мигая, ничего не выражающим взглядом смотрел на Галея. Но постепенно смысл слов приятеля дошёл до его сознания, потому что он вдруг заморгал и уставился на Галея в растерянности и тревожном ожидании. Нотариус открыл рот, снова закрыл его и недоумевающе посмотрел на Галея, потом на Пата, потом — вновь на Галея. Затем он пришёл в себя и спросил спокойно улыбающегося толстяка, что это значит.

— Это значит только то, что я сказал, что перед вами не мальчик, а девочка, — ответил Галей.

— Что вы хотите этим сказать? — сухо спросил нотариус и добавил, обращаясь к Пату. — Может быть, вы, господин Эскат, объясните мне, что тут происходит?

По тону, которым заговорил нотариус, по его суровому и замкнутому лицу, а особенно по обращению "господин Эскат", хотя до сих пор он называл Пата просто по имени, я поняла, что дело очень серьёзно и вряд ли кончится простым объяснением.

Пат подобрался и, глядя куда-то вниз, возразил:

— Я не знаю, что собирается сказать господин Галей, поэтому не могу объяснить его слова.

Все сидели напряжённые, один лишь толстяк продолжал приятно улыбаться и делать вид, что ничего особенного не происходит, так что официальным обращениям не должно быть места.

— Как же так получилось, Пат, что вы ничего не знаете? — заговорил он дружелюбно. — Когда мой друг Рамон привёз девочку, похожую на Яго, и предложил выдать её за Яго, переодев мальчиком, вы поддержали этот план, хотя вас смущала его смелость. В какой-то момент вы даже хотели отказаться от его осуществления, испугавшись, должно быть, возможных последствий, но легко дали себя убедить в победе. А теперь вы, оказывается, ничего не знаете? Нет-нет, Пат, вы всё отлично знаете!

Мерзкий толстяк бессовестно перевирал чувства и побуждения Пата, но тот не стал оправдываться и молчал на эти обвинения в нечистоплотных целях.

Нотариус слушал Галея хмуро и, когда тот кончил, резко сказал:

— Я ничего не понял из ваших слов, господин Галей, но я вижу, что дело касается наследства, а потому требую рассказать обо всём случившемся прямо и без утайки.

Галей с приятной улыбкой обвёл взглядом всех нас и начал обстоятельный рассказ о внезапной смерти Яго, моём появлении в замке, подготовке к роли Яго и обо всём, что было предпринято, чтобы Камол Эскат не заподозрил подмену. Рассказывал он так неторопливо, точно и подробно, даже про те разговоры, при которых не мог присутствовать, что было ясно, как внимательно он следил за всеми поступками и намерениями братьев.

Нотариус слушал внимательно и напряжённо. Казалось, он недоумевал, как могли люди, которых он так хорошо знал, решиться на этот шаг. Глаза его перебегали с Галея на Пата и снова на Галея. На меня он почти не обращал внимания, только раз оценивающе пригляделся ко мне, словно сравнивая с мальчиком, за которого меня принял. Потом на лице его отразилось раздумье, и с этой минуты он глядел только на говорящего.

А я смотрела на всех, но в основном на Пата. Привыкнув к его беспечности и легкомыслию, к забавным шуткам и весёлому характеру, то есть ко всему тому, к чему он сам меня приучил, я не ощущала той разницы в возрасте и положении, которую всегда чувствовала в присутствии господина Рамона. Но сейчас рядом со мной сидел суровый и надменный мужчина, чьи опущенные глаза, казалось, лишь подчёркивали чувство собственного достоинства. Его губы были плотно сжаты, живое лицо окаменело. Это была статуя, олицетворяющая презрение к затеянной толстяком мелкой возне, а неестественная бледность довершала это сходство.

Я смотрела на Пата с изумлением и восторгом, сознавая, что мало кто смог бы проявить на его месте такое спокойствие и безразличие. Лишь когда Галей начал передавать разговор на разрушенной лестнице, брови Пата слегка дрогнули, но больше он ничем не выдал своей заинтересованности.

Толстяк бессовестно лгал, выставляя обоих братьев в самом неприглядном виде, но мой мужественный друг гордо молчал, не делая попыток оправдаться.

— … и договорившись таким образом, — говорил Галей, — мои приятели ушли, заперев за собой дверь, снаружи представлявшую собой книжный шкаф. О, у меня-то был ключ, и я спокойно вышел вслед за ними, оставив другое лицо, присутствовавшее при разговоре, в полном одиночестве и кромешной тьме.

Пат резко вскинул голову и в упор посмотрел на Галея, нотариус подался вперёд, а я похолодела от неизбежного разоблачения.

— Да-да, у моих друзей был ещё один слушатель — Кай. Как она узнала про тайну шкафа, я не понимаю, но она появилась на лестнице перед самым их приходом.

Галей торжествующе замолчал, а Пат метнул на меня быстрый взгляд.

— Честное слово, это получилось случайно, — с трудом выговорила я. — Шкаф повернулся и я вошла, а потом я не знала, как его открыть, чтобы выбраться оттуда.

— Случайно или нет, но ты, я полагаю, обрадовалась, услышав о том, что можешь оказаться сестрой Яго, а значит, и наследницей состояния Камола Эската. Когда на другой день мой друг Рамон неосторожно сказал при тебе, что его предположения оказались верны, ты была довольна.

Этот человек умел запачкать своим языком всё, о чём бы ни заговорил. В его устах всё это выглядело так, будто я только и мечтала с самого начала о наследстве и все свои поступки совершала вполне обдуманно, по собственной воле и с единственной целью установить свою личность и обогатиться. От возмущения я забыла про застенчивость и заговорила, задыхаясь:

— Вы переврали половину всего, что рассказали. Не приписывайте другим своих грязных мыслей…

Я почувствовала руку Пата на своём плече.

— Стоп! — остановил он меня. — Сказано ясно, выразительно и самую суть. Дальнейшие объяснения лишь ослабят впечатление и снимут эффект. Потом ты мне расскажешь, каким образом ухитрилась выбраться на волю и почему не позвала меня или Рамона, чтобы тебе открыли дверь, но сейчас не время для приятной и доверительной беседы. Надо узнать, что господин Галей желает сказать ещё.

— Теперь мне всё ясно, — вмешался нотариус. — Девочка по имени Кай, которая находится сейчас здесь, оказалась родной сестрой Яго, племянника господина Камола Эската. Так как последний завещал своё состояние "ребёнку Дорана Пинама и Амии Эскат", не поставив имя наследника, Яго нет в живых, а переписывать завещание у Камола не осталось времени, то наследство перейдёт к этой девочке, как только будут предъявлены необходимый доказательства её родства с завещателем. Как видите, я не хочу касаться нравственной стороны поступков господина Эската и его брата, обманувших умирающего, а разбираю лишь юридический вопрос. Действительно, как правильно сказал господин Галей, я адресовал свои поздравления верно, однако напрасно назвал девочку мальчиком. Однако мне непонятно, какую цель преследовали вы, господин Галей, входя во все подробности плана господина Эската и его брата. Ваша заинтересованность простиралась даже до подслушивания чужих разговоров. Какую пользу могло принести лично вам разоблачение махинаций, затеянных господином Эскатом и его братом?

По-моему, нотариус до такой степени невзлюбил толстяка, что это побудило его даже на поступок Пата и господина Рамона посмотреть со значительной долей снисходительности.

Галей перестал улыбаться, и его губы сразу сжались в жёсткую линию.

— Теперь уже поздно что-либо предпринимать, поэтому я скажу, что, будучи мужем и доверенным лицом Амии Эскат, или Пинам, или Галей, как вам больше нравится, я видел свой долг в том, чтобы присматривать за её соперниками. Я никогда не подозревал о существовании второго ребёнка, но при сходстве девочки с Яго у меня зародились сомнения, и я послал своего лакея к жене за разъяснениями и получил ответ, подтверждающий родство детей и мои догадки. Рамону должна была придти та же мысль, и моя жена позаботилась о том, чтобы горничная не скрывала правду. Теперь Кай должна получить наследство, а уж мы с Амией проследим, чтобы наша дорогая дочь его получила.

Я содрогнулась. Неужели я буду считаться дочерью этого толстяка, которого я ненавижу, и женщины, пытавшейся убить собственного сына? Она может убить и меня. Неужели господин Рамон позволит им меня забрать? Я беспомощно взглянула на Пата.

Пат в упор посмотрел на толстяка и неожиданно произнёс:

— Это ты убил Яго?

Галей вздрогнул и растерянно заморгал.

— Нет! Нет! — быстро заговорил он. — Если вы мне не верите, то подумайте о выгоде. Я не знал о существовании Кай, пока не увидел её, и мне было бы невыгодно убивать мальчика. Убей я его, наследство перешло бы к вам, Пат, я был в этом убеждён. Уверяю вас, я этого не делал.

— Значит, Амия? — голос Пата был спокоен, но в спокойствии своём наводил ужас.

— Как легко обвинять отсутствующего! — вдруг раздался мелодичный женский голос.

 

17. Наследник

В дверях стояла высокая красивая женщина, которую я сразу узнала, хотя виденный мной портрет был жалкой и неудачной попыткой отразить её прелесть. Это была Амия Эскат, мать Яго. Она пересекла комнату и с непринуждённой грацией села в кресло.

— Хорошо же ты думаешь обо мне, братец! — заговорила она. — А ведь я могла бы спросить у Марка, уверен ли он, что точно определил болезнь бедняжки Яго, а у тебя, Пат, спросить, почему ты не позвал другого… незаинтересованного врача.

Пат не шевельнулся, но мне стало его жаль.

— Я не буду исходить из ваших с Марком моральных качеств, которые вы своим поступком сильно умалили и в наших глазах и в своих собственных. Тебе стыдно самого себя, братец, не скрывай этого за высокомерным видом, это тебе не идёт. Но речь не о ваших греховных замыслах, а о деле. Я не обвиняю вас, потому что знаю, до какой степени вам была невыгодна смерть моего сына. Чтобы оправдаться, мне тоже не следует рассказывать о своих добрых чувствах и намерениях, потому что моё имя слишком очернили без всяких на то оснований. Придётся исходить из соображений расчёта. Как ты думаешь, Пат, выгодно ли мне убивать сына, которому богатый родственник оставляет всё своё состояние?.. Молчишь?.. Конечно, у бедного Яго был бы опекун, и я бы не имела возможности распоряжаться деньгами, но убивать его, если предположить, что я способна на убийство, мне было бы невыгодно, по крайней мере, в тот момент. Нет, узнав о смерти моего мальчика, я пришла в отчаяние, ведь я думала, что Камол немедленно перепишет завещание. Неожиданно я получила известие, что Марк привёз девочку, очень похожую на Яго, и хочет представить её Камолу под видом Яго. План был очень хорош, и я его от всего сердца одобрила. Потом ко мне прискакал слуга с известием, что Марку Рамону пришла в голову мысль о родстве Кай и Яго, и он хочет расспросить обо всём у моей горничной. Я тут же научила горничную, с которой не теряла связь, как отвечать Марку или тебе, Пат, если кто-нибудь из вас приедет к ней. Всё было сделано, как я и думала, и девочка предстала перед Камолом в виде Яго. Но теперь, когда цель достигнута и завещание осталось прежним, участие девочки во всей этой трагикомедии становится ненужным. Наследство получит истинный наследник. Не она.

— Ты хочешь сказать, что Кай — не сестра Яго, не твоя дочь? — удивился Галей. — Есть другой наследник?

Нотариус слушал молча. По-моему, он потерял способность удивляться.

— Ты понял правильно. Яго, действительно, родился не один, но у него был брат, а не сестра. Яго я принесла домой, а второго мальчика моя горничная отдала на воспитание одной преданной мне женщине. Я знала, что у меня будет двойня, и позаботилась обо всём заранее.

— Но зачем ты скрыла это от меня? — недоумевал Галей. — Мне ведь ты могла довериться.

— Потом объясню, любимый, — усмехнулась Амия.

Меня не огорчила потеря намечавшегося состояния, потому что я совсем не думала о богатстве, но я слишком свыклась с мыслью о родстве с симпатичным Патом, что позволяло мне чувствовать себя не чужой и господину Рамону, поэтому сейчас остро переживала своё прежнее безродное положение девочки, которая была нужна на короткий срок, а потом превратилась в обузу. Вполне возможно, что и Пат переменит своё доброе отношение ко мне, раз теперь он перестал быть моим дядей. Я не могла отгадать, что он думает и чувствует, потому что он сидел неподвижно, безмолвно и очень гордо. Может быть, он вообще обо мне не думал. Вдруг он презрительно посмотрел на женщину и спросил:

— А зачем тебе надо было поддерживать подозрение Марка о втором ребёнке?

— Милый мой, — рассмеялась Амия, — неужели ты думаешь, что меня не угнетает слава, которой вы меня окружили? Вот я и решила вам отомстить. Я забавлялась, наблюдая, как вы возитесь с этой девочкой, считая её наследницей, и знала, что правду вы ей никогда бы не открыли. Она так и выросла бы облагодетельствованной вами сироткой, хотя имела бы право на огромное состояние. Так ведь, любезнейший братец?

Пат покраснел, побледнел, но оправдываться не стал.

— Похвально! — безжалостно и несправедливо продолжала Амия. — Совершить бесчестный поступок, ограбить ребёнка, да ещё и выступить в роли благодетелей! С какими же глазами после всего этого вы порочите меня?

Пат промолчал, совершенно убитый, но сохраняя надменную позу.

— Итак, девочка, ты можешь оставить мечты о наследстве, — обратилась Амия ко мне.

— А я о нём и не мечтала, — ответила я.

— Раз между Кай и тобой нет родства, то почему же вам иметь родственные помыслы? — поддержал меня Пат.

— И отлично. Значит, девочку не ждёт разочарование, если она всё ещё думает, что я шучу. Тид, войди!

Все обернулись к двери. В комнату вошёл худенький бледный мальчик и неуверенно остановился у стены.

— Подойди ко мне, Тид, — позвала Амия довольно милостиво.

Мальчик боязливо подошёл к ней.

— Вот это и есть брат Яго и наследник.

Нотариус рассматривал нас обоих прищуренными глазами, и от стыда мне хотелось провалиться сквозь землю, но надеюсь, что я не изнемогала так явно, как несчастный Тид.

— А настоящий наследник меньше похож на Яго, чем мнимая наследница, — заявил нотариус.

— У меня есть доказательства, — спокойно ответила Амия.

— Значит, наследство переходит к этому мальчику, как только доказательства будут предъявлены, — заключил нотариус. — Что же касается причины присутствия здесь этой девочки, то в память о старой дружбе, связывавший нас до сегодняшнего дня. Я не буду заострять на этом внимание.

— Я тоже поздравляю тебя, Тид, — проговорил Галей, приятно улыбаясь. — И тебя, дорогая. Но я всё-таки не понимаю, почему ты от меня всё скрывала.

— Потому, милый, что ты мне больше не нужен. Своё дело ты сделал, причём сделал хорошо, а теперь мы расстанемся, — сказала Амия, кривя губы в усмешке.

— Не забывай, что я твой муж. Мы с тобой обвенчаны.

— Тайно.

— Разве это имеет значение?

— Весьма существенное, потому что наше венчание было не больше, чем шуткой. Мне была необходима твоя помощь и преданность, поэтому мой муж совершил над нами этот обряд.

Некоторое время Галей оцепенело молчал, потом мне стало казаться, что он вот-вот задушит Амию, но он лишь сжал кулаки и сморщился. Амия со злой улыбкой смотрела на него, но мне его ничуть не было жалко.

 

18. Конец истории

Воцарилось тяжёлое молчание, которое никто не решался нарушить. И в этой давящей тишине послышались приближающиеся шаги. Дверь открылась, и на пороге появился господин Рамон. Его взгляд сразу упёрся в Амию, и он замер.

— Здравствуй, Марк Рамон. Рада тебя видеть, — насмешливо приветствовала его женщина. — Познакомься с наследником. Ты, конечно, сообщишь нам сейчас какую-то важную весть? Или долгожданный момент ещё не наступил?

Лицо Пата сразу осунулось и помертвело. Господин Рамон посмотрел на него, на нотариуса, задержал взгляд на мне, перевёл его на Тида и, как видно, всё понял.

— Значит, ты ждёшь поздравлений, Амия? — спросил он.

— Если у тебя хватит на это сил. Тебе же я приношу свои глубокие соболезнования. Прими также мою благодарность за остроумную выдумку с Кай. Бедняге Камолу и в голову не могло придти, что ты способен на подмену. Я тоже этого от тебя не ожидала, Марк. Ты всегда был таким положительным, безупречно честным, и вдруг…

— Что с Камолом, Марк? — хрипло спросил Пат.

Господин Рамон промолчал и ещё раз рассеянно обвёл глазами всех нас. Галей стоял к нему спиной и этим привлёк к себе внимание.

— Очевидно, твой муж?

— Он так думал, но несколько минут назад узнал, что ошибался. У меня другой муж.

Господин Рамон вновь оглядел собравшихся. Мне было так стыдно, словно я сама пыталась всех обмануть и была разоблачена. Я чувствовала себя чужой в этом обществе, связанном если не симпатией, то хотя бы родством. Очень хотелось выскользнуть отсюда и бежать куда-нибудь, неважно куда. Но я боялась даже шевельнуться и тихо сидела рядом с измученным Патом, переживающим за Камола.

Нотариус кашлянул.

— Я уже сказал господину Эскату, что в память о дружбе, которая связывала нас долгие годы, я закрою глаза на появление здесь этой девочки. Когда будут представлены доказательства происхождения присутствующего здесь мальчика Тида, наследство перейдёт к нему.

— Для этого нужно дождаться смерти завещателя, — возразил господин Рамон, — а я думаю, что ждать придётся очень долго.

Пат вскинул голову и быстро спросил:

— Он не умирает?

— Нет, не умирает. Сиделка — очень нервная женщина и склонна к преувеличениям, но жизнь его, безусловно, вне опасности. Я думаю, нам следует уйти, Пат. Пойдём, Кай.

Пат встал и, взяв меня за руку, повёл за собой. За нами остались гробовая тишина и неподвижность. В полном молчании мы прошли через весь дом к выходу и сели в проезжавший мимо экипаж. Господин Рамон сказал название улицы и номер дома, оглянулся на покинутый нами особняк и захохотал. Пат судорожно вздохнул и засмеялся вслед за ним.

— Но ты вполне уверен, что его жизнь вне опасности? — спросил он, успокоившись.

— Вполне. Если бы Камол не был так предубежден против вмешательства других докторов, кроме его собственного, и дал бы себя осмотреть раньше, я уверился бы в этом уже давно. Но честно тебе скажу, Пат, если бы я не вызвал специалиста, этот коновал в конце концов доконал бы его на счастье Амии. Не хочется её порочить, но не убедила ли она и врача в том, что он её муж и обязан ей помогать? К счастью, теперь Камол почувствовал доверие к другому врачу, так что планам Амии, если таковые были, пришёл конец.

____________________

Господин Рамон имел небольшие деньги и нашёл возможность отдать меня в платный пансион, где регулярно навещал меня и откуда брал на каникулы. Моя жизнь приятно изменилась и впервые я почувствовала, что она может приносить не только огорчения, но и радость.

Пат переехал поближе к брату, потому что оставаться в замке, принадлежащем Камолу Эскату, после всего случившегося он счёл невозможным. Мы с ним стали большими друзьями, и, может быть, именно благодаря мне он прибавил к своему таланту художника ещё и открытый случайно литературный дар. Таинственные истории, вышедшие из-под его пера, завораживали мальчишек и девчонок и обеспечили ему громкую славу.

Когда господин Рамон в первый раз приехал за мной в конце семестра, он предупредил, что дома меня ждёт одна женщина. Предчувствуя встречу с тёткой и возвращение к ней, я, успевшая привыкнуть к другой жизни и другому обществу, преисполнилась самых мрачных мыслей, хотя мой спутник и старался развлечь меня увлекательной беседой. Каково же было моё изумление и радость, когда я увидела милую добрую Киру, которая оставила замок и переехала к господину Рамону, не лишив своих забот и Пата.

Через два года после описанных событий господин Рамон женился на хорошенькой гувернантке из дома напротив. Я проплакала всю ночь перед свадьбой, но к утру моё горе само собой развеялось, и я больше думала о чудесном шёлковом платье, которое мне подарили специально к этому дню, чем о своих тайных бедах. А когда нарядная невеста сама уложила мне волосы, а потом подвела к зеркалу, от моей печали не осталось даже самого лёгкого следа. Мы с ней стали добрыми подругами, а к восемнадцати годам, когда моё пребывание в пансионе заканчивалось, я была "тётушкой" двух весёлых детей.

Вынуждена признаться, что после женитьбы господин Рамон стал навещать меня реже, но зато Пат приезжал всё чаще, а в последний год он проводил со мной каждую субботу. В один из таких дней, когда мы с ним гуляли по парку, Пат вдруг сказал:

— А я рад, что ты не оказалась моей племянницей!

Мне было излишним спрашивать, почему он пришёл к такому выводу.

Эта история записана с согласия моего

мужа Пата Эската.

Кай Эскат.