Гонкур прошёлся по комнате, не в силах освободиться от мутного осадка, оставшегося в душе после разговора с господином Кенидесом. Он подошёл к окну, отдёрнул занавеску и засмотрелся на сплошную стену дождя, озаряемую молниями. Электрический свет красиво серебрил мощные струи, стекающие с крыши, и Гонкур, как заворожённый, глядел на них, пока резкий звук грома не отвлекал внимание, а яркая вспышка не открывала бесконечный поток воды за окном.

"Небо готовилось утопить мир в неслыханном водопаде, низвергнувшемся с вышины", — вспомнилось ему.

Он отошёл от окна и взглянул на часы. Уже два часа ночи, а надежды на то, что ему удастся уснуть, не было. Более того, неприятное чувство так прочно им овладело, что если бы ему и удалось уснуть, ему бы привиделись лишь самые омерзительные кошмары. Находиться в комнате и смотреть на кресло, где только что сидел крайне неприятный Гонкуру человек, казалось невозможным. Хотелось прогуляться, проветриться и забыть последнего посетителя, тем более, что на шкафу красовался резной медный подсвечник с толстой, почти не обгоревшей свечой. Молодой археолог зажёг её и выключил свет в комнате, ещё не решаясь открыть дверь и выйти в коридор. Блуждая по пустому нижнему этажу, он смахивал бы на лунатика или героя легенды, имеющего стойкую многовековую привычку бродить по дому без всякой цели.

"А пойду-ка я, поищу его, — решил Гонкур, радуясь и предлогу покинуть комнату, и предстоящему приключению. — Где-то висит его портрет. Кажется, в том конце дома".

Он тихо, на цыпочках прошёл по тёмному коридору в тёмную гостиную, где услышал начало легенды, осветил мраморную статую у двери и покачал головой, вспомнив старика Вандесароса. Было приятно сознавать, что спальни хозяев и гостей находятся на втором этаже, так что, благополучно миновав комнату деда, он никому не помешает и никого не напугает своими поисками.

Гонкур не знал планировки дома и, выйдя из гостиной, запутался, хотя и старался держаться одного направления. Попав в очередную проходную комнату, он огляделся, но не увидел портрета, хоть сколько-нибудь похожего на тот, о котором говорил дед. Молодой человек подошёл к двери и уже хотел было взяться за кованую ручку в виде рассерженного дракона, но она повернулась сама, дверь стала медленно открываться и из-за неё показалась чья-то рука, держащая подсвечник с горящей свечой. Гонкур быстро отступил в сторону, чтобы открывающаяся дверь скрыла его от входящего, и прикрыл пламя свечи ладонью. Страшно ему не было, но сердце трепетало от возбуждения перед неведомым. К нему ни на миг не пришла мысль, что входящим мог оказаться кто-то из постоянных обитателей этого дома, слишком уж тихи, неуверенны и осторожны были крадущиеся шаги неизвестно. Это мог быть только чужой. Гонкуру никогда ещё не приходилось ловить воров, и ему не хотелось упустить свой шанс пережить новые впечатления, а заодно спасти имущество гостеприимных хозяев.

Дверь открылась окончательно, и в комнату вошёл мужчина. Он медленно, изучающе повернул голову, и Гонкур узнал жениха Мигелины. Однако вёл себя господин Медас крайне подозрительно. Он зловеще огляделся, но, как видно, не заметил ничего настораживающего и прошёл прямо к конторке.

"Он вор, — неуверенно подумал Гонкур. — Он ухаживал за девушкой, чтобы войти в доверие к родителям и ограбить их. Выследил, где хранятся деньги, и сейчас взломает замок".

Молодой археолог мысленно прикинул расстояние и приготовился быстро поставить подсвечник на пол и броситься на негодяя, но господин Медас остановился перед конторкой, поднял свечу и поднёс её к портрету. Появилась важная чопорная дама с розой в руке. Предполагаемый вор перешёл к другому портрету.

— Это опять не он, господин Медас, — громко сказал Гонкур, выходя из своего укрытия.

Жених Мигелины вздрогнул и испуганно обернулся, а незадачливый сыщик хохотал.

— Это вы, господин Гонкур? — нервно спросил Медас.

— Вы меня извините, господин Медас, но сперва я принял вас за грабителя и спрятался за дверью, решив вас задержать после совершения вами кражи с взломом, а потом понял, что вы пришли сюда за тем же, что и я.

— Даже если бы я был преступником, меня не могли бы наказать более жестоко, чем вы, — смеясь, пожаловался Медас. — Я так испугался, словно…

— Словно увидели Нигейроса, — подсказал Гонкур.

— Что-то в этом роде. А вы тоже им заинтересовались?

— Бессонница, — объяснил археолог. — Надо же как-то рассеяться.

— Так и у вас, героя стольких рассказов, бывает бессонница? — с добродушной насмешкой спросил Медас.

— Мучает больше, чем простого смертного, — в тон ему ответил Гонкур, — ибо это явление для меня малознакомое.

— Господин Гонкур…

— Господин Медас…

— Оставим церемонии? — с улыбкой предложил Медас.

— Конечно! Ведь мы не старые дамы из древнего рода, овеянного легендами, — согласился Гонкур. — Что вы хотели сказать, Медас?

— Я хотел сказать, что это предание может нас немного развлечь. Мы не знаем конца и вправе предположить такие ужасы, каких не может быть в действительности. Поэтому нам будет интересно искать портрет героя легенды именно сегодня ночью. Завтра многообещающая история может закончиться банально, и поиски уже не доставят удовольствия.

— Согласен. Вернёмся на эту ночь в детство и отправимся на поиски таинственного и ужасного портрета. Кто вы по специальности?

— Физик.

— Вам будет труднее отвлечься от действительности, чем мне, — заметил Гонкур.

— Это ещё почему?

— Я археолог и постоянно витаю в мире догадок и предположений, а вы изучили строгие законы природы и способны дать естественное объяснение самым необычайным явлениям.

— Если бы вы были физиком, вы бы этого не говорили, — горячо возразил Медас. — Нам тоже приходится сталкиваться с такими явлениями, с которыми не сравнится самая изощрённая мистика. После некоторых опытов чувствуешь себя, как после спиритического сеанса.

— Вы и это пробовали? — удивился Гонкур, не предполагавший обнаружить в женихе Мигелины такое мальчишество.

— Только в ранней молодости, — приглаживая белокурые волосы, оправдывался Медас. — Вы уже осмотрели эту комнату?

— Портрета здесь нет. Идём дальше?

— Вперёд! — откликнулся Медас.

Они долго плутали по этажу, попадая по нескольку раз в одни и те же комнаты. Наконец, уже отчаявшись, они выбрались в какой-то коридор и прошли по нему в дальний конец дома. Сюда, по-видимому, сносили всю рухлядь, ненужную в жилой части дома. Искатели приключений пробирались между старыми, давно вышедшими из моды вещами. Неуклюжие массивные столы и кресла загораживали проход, вдоль стен без всякой системы стояли громоздкие шкафы и секретеры. Посуда за стёклами таинственно светилась, а запылённые фарфоровые фигурки пастушков, пастушек, дам, кавалеров, детей, мосек, кошек и попугаев приятно оживляли заброшенные комнаты.

В одном из узких помещений без окон Гонкур первым делом заметил старую шляпу с загнутыми полями. Он как мог тщательнее сдул с неё пыль, надел на голову и, подбоченившись, повернулся к товарищу.

— Гонкур, а ведь вы очень красивы! — воскликнул тот.

— По контрасту со шляпой, — скромно уточнил археолог.

— Нет, правда! С вашими усиками вы можете смело выставить свою кандидатуру на место первого красавца города и затмите хвалёного Нигейроса.

— Этой шляпе лет двести, — отметил Гонкур.

— По её виду я бы дал больше, — заверил его Медас.

— Нет, в самом деле! — убеждённо сказал Гонкур. — Обратите внимание на ленточку на тулье и форму пряжки.

— Я не археолог, я физик, — объявил Медас с важным видом, — и я наблюдаю здесь физические законы, в результате которых эта шляпа пришла в полную ветхость не менее, чем за двести лет небезупречного хранения. Обратите внимание на следы плесени и на густой слой пыли, сдуть которую вам никогда не удастся.

— Может быть, её носил сам Нигейрос, — благоговейно предположил Гонкур, явственно ощутивший глубокую пропасть во времени, отделявшую его от владельца шляпы.

— А теперь носите вы. В этом и заключается преемственность поколений. Вам шляпа подходит больше. На Нигейросе она не привлекала внимания, а выйдите в этом предмете на улицу вы, и около вас немедленно соберётся толпа, готовая осыпать щедрой милостыней.

Гонкур улыбнулся и направился к огромному зеркалу, прислонённому к стене, чтобы поглядеть, как он выглядит в шляпе, сделанной два столетия назад, а Медас пошёл к противоположной стене, на которой висел чей-то портрет.

Оба крика слились в один. Из темноты зеркала над плечом своего отражения Гонкур встретил горящий дерзкой насмешкой взгляд мужчины в такой же точно шляпе, как у него самого, только новой. Это было лицо поразительной, если не сказать сверхъестественной, красоты. И вмиг насмешка исчезла из глаз, и они стали строгими и суровыми. Лишь где-то, в какой-то непостижимой глубине этих необычайных глаз затаился торжествующий смех, в любую минуту готовый прорваться наружу.

Как заворожённый, Гонкур глядел на таинственное лицо, не замечая, что рот у него полуоткрыт, глаза расширены от ужаса, а рука прижата к груди. С трудом овладев своими чувствами, он отвернулся от зеркала и увидел Мидаса с поднятой над головой свечой, в остальном стоящего в такой же позе, из которой только что вышел Гонкур.

— Вот он, — сказал Гонкур, только чтобы нарушить тишину, а голос его, против воли, прозвучал глухо.

Он подошёл к портрету и всмотрелся в изображение. Волосы Нигейроса, выбивавшиеся из-под шляпы, красивыми волнами с двух сторон подали на лоб.

Небольшая, довольно острая бородка выделялась над мягким воротом белой рубашки. Усы оттеняли средней величины губы, своим красивым изгибом вовсе не наводящие на мысль о жестокости характера. Нос был тонкий, прямой, с еле заметной горбинкой. Наслышавшись о красоте героя легенды, Гонкур был особенно придирчиво настроен, но не мог уловить в этом лице ни малейшего изъяна. Бывают люди с броской, почти ошеломляющей внешностью, но при ближайшем рассмотрении, губы, разрез глаз или даже взгляд нарушают общую гармонию. Бывает красота до того приторная, что от её созерцания устаёшь очень быстро. Бывает красота, данная человеку природой как бы в утешение за умственную скудость, и такая красота привлекает лишь в первый момент. Не таков был человек на портрете. Он обладал красотой истинной, совершенной, гармоничной, которая не утомляет и не надоедает и которая не то чтобы сама таит глубокое и таинственное содержание, но лишь слегка прикрывает его словно для того, чтобы сильнее подчеркнуть. На это лицо можно было смотреть часами, днями, годами и находить лишь новый повод для восхищения и раздумья.

Нигейрос играл на гитаре, и рука его, перебирающая струны, привлекала внимание изысканностью формы. На среднем пальце сверкал бриллиант, оправленный в серебро, причём камень так переливался при свете двух свечей, что Гонкур поднял руку и дотронулся до изображения, не веря своим глазам. Пальцы коснулись прохладной гладкой поверхности холста. Он снова отступил и продолжал осмотр.

Нигейрос стоял в свободной позе, руки его непринуждённо держали инструмент, одна нога была чуть отставлена назад. Чёрный камзол, украшенный лишь серебряными пуговицами, серебряной пряжкой на широком кожаном поясе, кружевным воротником и манжетами, сидел безупречно.

Гонкур поднял голову и вздрогнул. Взгляд Чёрного кавалера стал меланхоличным, почти мягким. Он сохранил в далёких глубинах своих глаз и дерзкую насмешку, и строгость, и торжество, но теперь в нём преобладала тихая мечтательная грусть. Гонкур тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения, и кашлянул.

— Вот вам истинный образец мужской красоты, — прошептал он.

— Да, — согласился Медас так же тихо, — в нём с ног до головы всё изящно, но нет ни капли женственности или слащавости. Лицо мужественное, глаза решительные, несмотря на лёгкую задумчивость… Нет, не задумчивость, а… Что это? Неужели правда, что он живой?!

Взгляд Нигейроса вновь переменился, утратив задумчивость. Теперь владелец Замка Руин вопросительно и недоброжелательно смотрел прямо на незваных гостей.

Мне так и кажется, что он хочет спросить нас, зачем мы сюда заявились, — сказал Гонкур, не отрывая глаз от портрета, и ему показалось, что углы губ Нигейроса чуть дрогнули.

— Гонкур, по натуре я не труслив, но сейчас мне страшно, — еле слышно признался Медас. — Прошу вас, уйдём отсюда.

— Уйдём, — скорее кивком, чем звуком голоса ответил Гонкур.

Стараясь не упускать из вида страшного торжествующего человека с портрета, они боком выскользнули из комнаты, прикрыли дверь и в полном молчании, ни разу не сбившись с пути, словно их вела какая-то сила, дошли до лестницы на второй этаж. Там они остановились.

— Мне сюда, — сказал Медас.

— Вас проводить? — машинально спросил Гонкур.

— Что вы?! — изумился было тот, а потом тихо спросил:

— А вас?

— Нет, спасибо. Доброй ночи, хотя должен признаться, что лично мне вряд ли удастся уснуть.

— Доброй ночи, Гонкур.

Молодой археолог проводил глазами удаляющийся огонёк свечи и, когда он скрылся за поворотом, медленно вернулся в свою комнату.

Думать о Нигейросе, анализировать свои впечатления и осмысливать увиденное не было сил, но красавец в чёрном с такой отчётливостью стоял перед глазами, что отвлечься оказалось невозможным. Гонкур бессознательно разделся, лёг и закрыл глаза. Против ожидания, он заснул, но сон его был ужасен: всю ночь на тёмном фоне холста над ним, лежащим и беспомощным, неотступно возвышался Нигейрос, страшный своим совершенством и… живой, несмотря на кажущуюся неподвижность.