Я с грохотом захлопнула дверь.
Всех ненавижу! Командуют тут, голос повышают. Указывают, что мне делать. Преступника бы сначала поймали, а потом указывали. Уроды. Герен тоже хорош. "Я тебя провожу", а сам руки распускает. Мало я ему влепила.
Темно. В комнате витал странный, смутно знакомый, но совершенно неуместный запах. И еще — здесь оказалось гораздо холоднее, чем я ожидала.
— Стуро?
Что-то зашуршало, в руку мне воткнулся мокрый нос.
— Ун, я тебя не звала. Где Стуро? Спит, что ли?
Сопение, недовольное "ум-м…", скрип ременной сетки, поддерживающей матрас. Спит, конечно. А ты чего ожидала? Занять себя ему в твое отсутствие нечем, вот он и давит подушку. Причем, уже давно. Камин совсем прогорел. Я стиснула зубы.
Ощупью добралась до стола, нашарила светильник. Каким-то образом умудрилась запалить его, не раскокав. Тени нехотя отодвинулись по углам, в полумраке зажглись глаза Редды, столбиком сидящей у кровати. Из-под сборок балдахина высовывалось нечто, больше всего смахивающее на растопыренную кучу горелых жердей, обернутых рогожей. Я не сразу определила, где тут ноги, а где голова. В общем, такую позу принял бы человек, присевший на край постели, а потом завалившийся лицом в подушки. Придавите эту фигуру парой перекошенных небрежно сложенных двадцатидвухфутовых крыл, и вы получите бледный портрет моего ненаглядного. Спит, как дитя. Оделся, хоть на том спасибо.
— Вставай.
Я далеко обогнула торчащие вороненые пики, зашла с фасада.
— Вставай, Стуро. Хватит дрыхнуть.
— М-м…
Нагнулась потормошить. Что? Недоверчиво потянула носом. Нет, точно. Разит, как от Имори. Ах ты, тихоня! Нашел-таки себе развлечение, пока я там…
— Поклятье! А ну, вставай! Водой окачу!
Замычал, зашевелился. Приподнялся, тяжело опираясь на руки.
— А… Альса… это ты?
Щека исполосованна следами смятой ткани, глаза какие-то тусклые, опухшие. На лоб свисает нечесанный клок. Я скривилась.
— Извини, если помешала. Но досыпать тебе придется в собственной постели.
— Что произошло?
— Ничего особенного. Тебя вряд ли это заинтересует.
Он с трудом утвердился в сидячем положении, загромоздив крылищами чуть ли не полкомнаты.
— Альса, — сказал он, — успокойся. Тебя же всю трясет. Сядь сюда.
— Убери руки! Нализался, как свинья. От тебя несет за милю.
Он с силой потер лицо.
— Прости. Я не хотел. Так вышло, — глянул на меня из-за ограды пальцев, — что случилось, Альса? Опять убийство?
— Да!
— Маленький Человек?
— Нет, — зло бросила я, — мой отец.
Стуро уронил руки и уставился на меня, отвалив знаменитую губу.
— Мертв, — крикнула я, — сутки, даже больше. С вот такой дыркой во лбу. А я даже не успела его предать. Готовилась, старалась, и вот, представь, не успела!
— Альса, — сказал он, — у тебя истерика.
— Без тебя знаю!
Он начал подниматься, я шарахнулась, налетела на угол стола, но боли не почувствовала. Тут он меня и сграбастал.
— Убери руки! Не прикасайся! — я принялась остервенело отбиваться, — Не смей меня хватать! Куда ты меня тащишь?
— Тебе надо в постель. Я дам лекарство, я помню, где оно лежит. Родная моя, не надо так кричать. Ты слышишь? Ты слышашь, что я говорю? Сейчас, я помогу тебе раздеться…
Я дернулась так, что платье затрещало.
— Не приставай! У тебя только одно на уме. Кобель несчастный. Алкоголик.
У меня скулы сводило от нестерпимой боли. Лицо Стуро я видела смутно, но вот оно неожиданно передернулось судорогой — отражением моей муки. На долю мгновения стало легче.
— Я ведь ничего такого…
— Оставь меня в покое. Убирайся в свои развалины.
— Как я уйду, Альса!
— Сейчас же убирайся. Видеть тебя не могу.
— Альса!
— И не возвращайся больше. Потому что все из-за тебя… все из-за тебя!
Он стоял поодаль. Глаза у него блестели, но, вопреки ожиданиям, лишать меня своего общества он не собирался.
— Тебе совсем худо, — пробормотал он, — я понимаю. Альса, мне кажется, тебе надо поплакать…
— Вместе с тобой? Ты-то уже нюни развесил, деточка. Тряпка. Сопля.
— Альса, не прогоняй меня. Я же не уйду. Я тебя не оставлю.
— А что твой разлюбезный Каорен? Забыл? Почему бы тебе не закатать меня в ковер и не отправиться туда прямо сейчас? Ведь никаких препятствий, а? Было одно препятствие, а теперь нет, наш знакомый доброжелатель расстарался специально для тебя. Что головой трясешь? Вот ковер, вот я, давай, закатывай, можешь для начала укусить, чтобы не слишком голосила. Давай, действуй. Ну что застыл? Боишься, да? Ты ведь даже настоять на своем не способен. Ты вообще ни на что не способен.
Он беспомощно моргал, прижимая ладони к груди под ключицами. С края рта уже протянулась темная поблескивающая ниточка.
— Не старайся меня обидеть, — выдавил он через силу, — я не уйду. Ирги велел нам беречь друг друга.
— Ирги! Твой Ирги такая же тряпка, как и ты. Только и умел языком трепать. А как до дела дошло — сразу в кусты.
— Какие кусты, ты что?
— Такие! Кто, интересно, все это затеял? Голову морочил кто? Вместе, говорит, поедем, к черту на рога, за Зеленое море… А как взяли его за горло, всю ответственность на меня переложил. Сама, мол, решай…
— Почему только на тебя? На нас обоих. И не перекладывал он ничего…
— На тебя, как же! Много ты нарешал! Ты-то просто тряпка, с тебя взятки гладки, а вот брат твой — трус. Трус твой брат. Трус по сути, с многолетним стажем.
— Альса! Как ты можешь…
— Могу! Это ты себе идола выдумал, молишься на него как на святого. А он мало того что не святой — он убийца. Примитивный убийца, трус и живодер.
— Замолчи! Замолчи сейчас же!
— Сам замолчи. Носишься со своим Ирги, как с писаной торбой. Надоело! Осточертел мне твой Ирги! Проваливай к дьяволу вместе со своим Ирги!
Тут Стуро вскрикнул и схватил себя за горло. Я надеялась, он набросится на меня с кулаками. Куда там! Он вслепую пометался по комнате, натыкаясь на мебель, с размаху стукнулся о незапертую дверь и выпал в кромешный мрак. Редда кинулась было за ним, но захлопнувшаяся дверь ударила ее и остановила.
Я перевела дыхание, прислушалась, ловя в сгустившейся тишине топот ног и хлопанье люка наверху. Ничего. Только кровь долбит в висках. Словно сукновальня у меня в голове заработала.
Огонек светильника порскнул искрами и съежился. Темно-то как, Господи! Всех ненавижу. Себя в первую очередь.