— А, коль так — я вообче к те больше ходить не стану! Да-да, не стану. Вона барышня Альсарена, хучь — того, благородная, то есть, а забесплатно лечит! К ей ходить и буду. Так-то вот. Ишь ты, цельну курицу!

— Хорошо, голубушка, — говорю ласково, — Ступай к барышне к своей. Да токмо вот будет ли чем ходить-то?

— А ты меня не пужай! — а у самой-то голос осип.

Знает она меня, Лервета-дурища. Знает, что, коли чего скажу — так и сбудется. Верит, то есть. Завтра утром встать не сможет. Сына пришлет, с курей, либо еще с чем. Не в первый раз уже.

— А ну, пшла отсель, чтоб духу твоего тут не было! — и клюку-то взяла.

Лервета — шасть за дверь, из-за двери уж вякнула, чего — не разобрать. Иди-иди. Все одно, на поклон завтра прибежишь. Да только не пущу я тебя больше. Хватит. Надоело. Будут тут мне еще всякие Треверрами в нос тыкать!

Барышня Альсарена. Ишь. Делать ей неча, барышне вашей. С неча делать и бесится. Марантина. Видали таких! Денег не берет. А на кой ей, госпоже Треверре, крестьянские яйца, крупа да мука? С серой кости пожива, небось, невелика, а у папеньки денег куры не клюют. Откель у их, в Треверргаре, куры? У, проклятое семя!

Вы вот лучше скажите мне, на черта барышне вашей ятрышник мой сдался? Столько — куда? Лошадь кормить? Солодкое зелье да соколий перелет. Да оман-девятисил. Да купена-липена. Да кукольник-черемица. Травочки мои, по оврагам-буеракам собранные, на деляночке лесной выхоленные, взлелеянные… Все выдрала, все, подчистую! У! Ишь, "мой лес". Значитца, травы не сади, дрова не руби, хворост не ломай, силки не ставь. Хозява, значитца. Тьфу, круглоголовые, драконьи дети. Глаза б мои не глядели. Небось, при Эдаваргонах, пошли им Сущие покой, не случалось такого. Сам хозяин, бывалоча, встретит меня — коня придержит. Здравствуй, скажет, Радвара. Ну, уж и я ему — здравствуй, мой господин. А ентим не то что "здравствуй", так и подмывает в рожу плюнуть. Тьфу на вас, тьфу, тьфу! И еще — тьфу!

Да только — где они теперь, Эдаваргоны… Ох, милые, сердце жмет, простите старую Радвару, не уследила за дочкой, за дурищей, ведь не принести Клятву полукровке, не услышит Камень полуровкина Слова… Вы-то ведь знаете, как ждала я — вот Эдва в года войдет, мужа ей сыщу, а внука как полагается, выращу. Объясню ему, зачем он на свет народился, да и будет вам избавление, Неуспокоенные. А Эдва себе мужа сама сыскала. Всем хорош мужик, только — инг бородатый, да еще и в Единого верит… Был бы хоть язычник… Да что там — как не крути, а полукровка внучок, в мечтах взлелеянный. Полукровка, не гирот. Утеряли мы Право, родненькие, некого мне к Камню свесть да про вас поведать.

Эдва-то — дурища дурищей, а на глаза мне через год только показаться осмелилась. С пузом уж. На жалость брала. Да и роды тяжелые выдались… Не устояла я, милые, простила ее, Харвад, кровиночка, бросила, покинула и тебя, и остальных. Что вам травы сушеные да зерно, что вам волосы мои — помню, дескать… Кровь вас отпустит, только — кровь, Выкуп, по Канону взятый, и хозяин с хозяйкой встретиться смогут, уж как он ее любил, как убивался… И над Малышом, над последышем, трясся так, дыхнуть боялся — потому что на мамку похож. Тоненький, будто тростиночка, глазищи большие да печальные…

Старшие-то детки крепкими да здоровенькими уродились, а у Малыша Радвара-знахарка, почитай, и дневала, и ночевала. А все — он, Дар знахарский, что Сущие посылают — то ли в награду, то ли в наказание. Нельзя Дару рядом с болезнью пребывать, Дар — он сам лечит, и все едино ему, Дару — взрослый им наделен, или ребенок малый. А какие у ребенка, комочка несмышленого, ничему не ученного, силы? Хозяйка-то все равно померла, горемычная, Дар ей, считай, год жизни подарил. А у Малыша — силы отнял. Как сам-то он с матерью не ушел — до сих пор не знаю. Еле вытащили… До одиннадцати ведь годков — кровь горлом, кашель, боли головные, обмороки, уж чего только не делали… А потом окреп малость, оклемался, то есть. Дар-то, он и самого наделенного полечит, коли рядом другого больного нету.

Ох, Малыш, семейство-то хоть — вместе все, а где вас с Гатваром Плащом укрыло, где косточки ваши зарыты, и зарыты ли? Не прийти к тебе, ученик мой, сыночек названый, не возжечь трав сухих да волос седых Радвариных — помню, милый, а что проку-то?

Может, при дороге проезжей Обиталище твое, и каждый, кто идет иль едет по дороге — на тебя наступает, и некому тебя отпустить, мальчик мой ясноглазый, и Неуспокоенность твоя — навеки…