По натянутому пергаменту — мокрой губкой. Губку отжать — и еще раз, подбирая лишнюю воду, оставляя поверхность бумаги равномерно влажной. Палочку с тряпичным тампоном — в краску.

И — длинная бархатисто-черная линия, на глазах расплывающаяся, поростающая бархатисто-серым мхом. Змеиная головка, лебединая шея, кошачья, чуть покатая спина. И живот, и лапы, и хвост — легкий, почти небрежный росчерк, осмоленный хлыст, брошеный на снег.

Коробку с красками и кисти я оставил на сосне (сумку разыскал в кустах и вернул на место — она нам еще пригодится). Здесь, в руинах, никаких приспособлений для рисования у меня не осталось. Только несколько листов пергамента, планшет (я решил не тащить их в Каорен), да горсточка копоти, которую я наскреб со светильника и замешал на меду. Только черная краска да вода. Вместо кистей — палочки, обмотанные тканью и птичьи перья. Ничего, глупый аблис, в родном Тлашете ты и до этого додуматься не мог.

Чуть подсохло — и по второму разу. Более определенно, более четко — и более контрастно. Рефлекс, тень, полутон. Блик — белая бумага, потом еще немножко промоем… Маукабра-Йерр, черная, сверкающая, стеклисто отражающая боками ледяной зимний свет выходила навстречу мне со снежной равнины листа. Теперь — перышком прорисовать мелкие складочки драконьей кожи, длинные веки, ноздри, сухую улыбку чуть разомкнутой пасти…

Слабый шум присутствия. Тихий расширяющийся отзвук, перерастающий в полнозвучный аккорд. Он здесь! Вернулся. Тот, Кто Вернется — вернулся.

Перо затряслось в пальцах. Сорвалась клякса, наискось перечеркнув рисунок. Я зажмурился. Он здесь. Опять.

Я уже не раз слышал это — удовлетворение, радость, ожидание встречи. "Здравствуйте, родные. Это я.".

Чью кровь он принес на этот раз? Кого-то из братьев Альсы? Маленького Человека?

Я хотел предупредить, я старался как мог, ты же знаешь, мальчик! Я даже надпись на снегу оставил, почему же вы не побереглись? Вас так много в Треверргаре, вооруженных, умеющих убивать, храбрых, сильных, опытных… почему же вы ничего не в силах сделать против одного-единственного колдуна?

Он не один. Да, конечно, не один. Ты, черная, красивая, златоглазая… уходи, убирайся отсюда! Видеть тебя не могу!

Я ударил ее без замаха, точно в грудь. Звонко треснув, лопнул натянутый пергамент, звездой распахнулась пустота. Костяшки пальцев облепила черная пыльца.

Что мне делать с этим, Ирги? Что? Опять перебегать ему дорогу? Опять сражаться с тем, кто заведомо сильнее? Да я знаю, Ирги, я мужчина, и незачем десять раз повторять… но что у них там, в Треверргаре, мужчин не найдется?

Я выскочил из комнатенки, даже не прикрыв дверь. Бегом по лестнице вниз. Пока он не ушел. Пока жжет в зале свои приношения. Раз никому не под силу с ним справиться, я сделаю, что следует, Ирги. Жаль, у меня нет лука, застрелил бы его из той дыры под потолком… застрелил бы? Да, застрелил! Пустил стрелу и убил бы! Наповал!

Я осторожно выглянул из проема галереи. Прямо под собою увидел склоненную голову и плечи колдуна. Он сидел на корточках под стеной, перед сложеной шалашиком горстью щепок, и чиркал огнивом.

Ага. Это мысль. В честном бою у меня шансов никаких, а вот внезапное нападение… вернее, внезапное падение на колдунскую голову чего-нибудь тяжелого шансы мои увеличивает. Весьма. Маукабры поблизости нет, предупредить убийцу некому. Он увлечен, он не ждет подвоха, он и сейчас не замечает, что я гляжу на него сверху.

Что-нибудь тяжелое. Камень. Кусок доски. Погляжу-ка в бывшем козьем закутке. Там у меня были такие длинные жерди, смахивающие на копья. Правда, не заостренные. Ничего. Хорошего удара по темечку с лихвой хватит! Не уйдешь ты от меня на этот раз.

Ой, что это? Веревки какие-то… откуда здесь веревки? Брошены кучей прямо посреди коридора. Я здесь ничего такого не бросал.

Поднял. Отец Ветер, да это сеть! Сеть, такая же, какой ты, Ирги, поймал меня на сеновале, в той маленькой деревне в горах. Всплыло в памяти — нечто невесомое словно ладонью коснулось головы, накрыло, закутало, почти ласково, почти бережно… И все, конец, ни шагу больше, крыл не раскрыть, руки не поднять, тесно, душно, и еще теснее, и дышать уже нечем — и паника, паника, сводящая с ума животная паника…

Сеть. Не знаю, откуда она здесь взялась, но на что пригодится — знаю. Я наброшу на тебя сеть, и пока ты будешь биться, убью тебя. Нет, я свяжу тебя покрепче, ударю чем-нибудь по голове и отнесу в Треверргар. Да, отнесу! Здесь не так уж далеко, а крылья мои без труда выдерживают тяжесть вдвое большую, чем моя собственная.

Что? У тебя там что-то не ладится? Что-то не так пошло? Нервничаешь? Беспокоишься? Ничего, скоро у тебя будет повод для беспокойства посерьезнее. Ты велел мне быть злым? О, дорогой учитель, я сейчас зол, как никогда!

Какая большая эта сеть! Надо сложить ее поаккуратней, чтоб она не скрутилась, а развернулась в полете. А может, мне лучше вылететь, таща ее за собой? Хм, как бы самому не запутаться…

А этот внизу… ух, здорово разволновался. Мечется, паникует. Будто уже в сеть попал. Или стражники пришли по его душу… И мои потуги тут совершенно ни к чему? Нет, нет, ни в развалинах, ни вокруг никого нет. Нет даже Маукабры, только он да я. Значит, дело в другом.

Или он убил не того, не Треверра, и неуспокоенные не хотят принять жертву?

Какое мне дело! Я не для подслушивания сюда пришел! Собрав тяжелую сеть, шагнул к двери в залу…

Недоумение, мольба, отчаяние. И боль. Боль, боль, вихрем, спиралью, по нарастающей… Выше, выше, шире, еще шире, словно тяжелый нож, раскрученный на цепочке, гудящим лезвием, серпом, струной, полоснула, взрезала, прошла сквозь тело мое, как сквозь воду, не запнувшись, не встретив ни малейшего сопротивления… а я еще стоял, прижимая к груди пучок витых веревок, хоть уже был рассечен, разделен на несколько косых мертвых ломтей, неизвестно как державшихся вместе. Смерч ушел в небеса, за грань восприятия, и связи, удерживающие меня воедино, распались.

Ирги! А ты говорил…