Мокрый, грязный, бок и спина заляпаны навозом и соломой, перебравший безобразно. Он втолкнул меня в свою комнату и захлопнул дверь. С ума посходили мои оставшиеся в живых родственнички. Одна загрызть грозится, другой, похоже, собирается использовать мою рясу для вытирания хмельных соплей.

Э, нет, ни жаловаться на несправедливость, ни злобствовать в дедов адрес он, кажется, не намерен. Забыв, что с него каплет, он принялся очень целеустремленно обыскивать комнату. Он не шатался. Двигался легко и стремительно. У него было сосредоточенное, отвердевшее лицо, ни коим образом не похожее на лицо пьяного.

— Эрвел?

— Сейчас. Он ведь сюда заходил. Вряд ли мог оттащить его куда-нибудь в другое место.

— Кого, Эрвел?

Он поискал за Альсарениной ширмой, поползал на карачках, заглянул под кровати.

— Черт! Куда здесь можно спрятать взрослого человека?

Взрослого человека? Я моргал. Сердце вдруг знакомо сжалось. Что-то произошло, а я прозевал. Тщательно составленная картинка в мозгу треснула, разломилась на кусочки, кусочки поменяли места, перемешались, и вот уже передо мной не картинка, а россыпь разноцветных пятен. Они кружатся и путаются, не успеваю уследить.

— Кого ты ищешь? — я заозирался, — Где, кстати, Альсарена? Я не видел ее у крыльца.

— Отойди, не мешай. Да где же он, черт возьми!

Я попятился и присел на крышку сундука. Что-то кольнуло сквозь одежду. Тростинка? Пучок сухого камыша торчал прямо над замочной скважиной.

Я отвалил крышку. Внутри, под ворохом рванья, обнаружились очертания скрюченного тела. Человек, в одном исподнем. Без сознания. Связанный, с кляпом во рту.

Подошел Эрвел, благоухая сивухой, заглянул через плечо. Отодвинул меня, поворошил тряпки. Обрывки знакомого платья. Удовлетворенно хмыкнул.

Вот те раз! "Хват" с зеркалом. Я еще подумал мимоходом — неужели бронзовое зеркало настолько тяжелое?

Герен ведь был заложником. Каким-то образом договорился с колдуном. Поменял себя на нее? Под честное слово? Бред, Ульганар не таков. Тем более, обратно ему уже не вернуться. Пропало его капитанство, он теперь вне закона. На такое просто так не решаются. Может, действительно умудрился сбежать, и эта авантюра — его собственное изобретение? Но чего ради? Увидел Мельхиора и встревожился? Узнал, что Арамел отпущен…

Обманул Мельхиора! Правду говорят, везет дуракам и новичкам. Господин Ульганар — и то и другое в полной мере.

Но как, черт возьми, Эрвел об этом узнал?

— Вечно он все портит, твой Герен, — зло сказал я.

Крышка сундука захлопнулась. Брат прищурился.

— А у тебя что, был другой вариант?

— Вот именно, — я снова уселся на крышку, — теперь Арамел не сработает.

Он явно озадачился. Лоб пошел складками, отражая тяжкий мыслительный процесс.

— Это дедова проблема, — отмахнулся он наконец, — А наша с тобой, первостепенная — Имори. Вернее, это твоя проблема, я вряд ли смогу помочь.

— Погоди, — я поднял ладонь, — Вы что, с Ульганаром сговорились? Когда?

Пауза. Он стоял надо мной в почти угрожающей позе. Но в глазах плавало что-то такое… тревога, чуть ли не мольба… и одновременно какая-то отрешенность, отзывающаяся во мне растущим смятением. Он был грязен с одного боку, от него воняло. Он провел рукой по мокрым, торчащим иглами волосам.

— Ульганар договаривался не со мной. Кое с кем другим.

— С колдуном?

Эрвел еле заметно кивнул. Не нравился мне его странный, словно обращенный внутрь, взгляд. Чокнуться можно с моими родственниками.

Колдун. Колдун. Может быть. Зачем ему Альсарена? Для себя? Для Мотылька? Вампир рассказывал про их с колдуном чудное, ненормальное знакомство. Противоестественную связь, если можно так выразится. И его, и сестры. Она продолжается? Не оборвалась?

Мы-то думали, он уже далеко. С заложником. Мы думали, Мотылька нет в живых. Парня убили или бросили в лесу, разбившегося. Что колдуну еще надо от Треверргара?

Я сказал:

— Он настолько самоуверен, что может себе позволить некую, так сказать, благодарность… Хм? Лучше бы он этого не делал. Он толкает Мельхиора на действия, каких мы хотели избежать.

— Рейгред! Приди в себя!

— Я-то в себе. А вот ты еще огребешь от деда.

Он тебя наизнанку вывернет, когда узнает про похищение. Он уже не будет тебе доверять. Никогда.

— Так, — пробормотал Эрвел, — Подожди… Я всегда был тупым. Давай сначала.

— Чего тут объяснять! Домашний арест. Мельхиор тебя изолирует, вот и все.

— Это я и без тебя знаю! У меня времени нет! А нам с тобой еще договориться надо… Что ты тут болтал о каких-то ваших с дедом планах?..

— Альсарена с Имори должны были уйти из-под носа у Арамела. Это нужно нам для работы с Орденом.

— Двух зайцев?..

— Да! Сестру бы подготовили как следует, припасы собрали, одежду, деньги… Лошадей хороших… Фора опять же… Проклятье! Надо сказать деду. Но каков Ульганар, а?

— Рейгред, погоди… — он схватил меня за плечо. Рука его вздрагивала, — Погоди, погоди… Рейгред, понимаешь ли… дед не собирался их отпускать… Ни Альсарену, ни Имори. Поверь мне. Я знаю, что говорю.

— Из каких-таких источников, позволь поинтересоваться?

— Понятия не имею, — прошептал он, — Знаю, и все. Герен вовремя сестренку вытащил. Теперь бы Имори спасти…

Ну и глаза у него! Смотрит на меня, а словно бы сквозь, словно бы у меня голова из стекла сделана, и читает, что на стене за моей спиной написано.

— Свербит у тебя. Звоночек звонит, заноза колется. Мне это ощущение знакомо, Эрвел. Признаю, ситуация и впрямь выглядит подозрительно. Но Мельхиор мне обещал, что все будет в порядке. Прямым текстом, без лицемерия и умалчивания.

Пауза. Эрвел моргнул, и словно бы вынырнул с глубины. Взгляд у него сфокусировался, и отразилось в нем изумление пополам с восхищением.

— Рейгред, — проговорил он тихо, будто боялся спугнуть, — Рейгред, он тебе соврал прямым текстом. Без лицемерия и умалчивания. Соврал, глядя в глаза.

Еще одна пауза, гораздо продолжительнее предыдущей. Разбитая, рассыпавшаяся картинка неожиданно собралась — но совсем в иной рисунок. Звонок перестал звенеть, точно кто-то снял нитку со сторожка. Заноза вышла, оставив воспаленную ранку. И я понял, что напоминал мне Эрвелов обращенный в себя взгляд. Так глядят за грань реальности волшебники и провидцы.

— Не может быть… — я еще цеплялся за прежнюю жизнь, за окончившееся детство, за веру в деда, — Это слишком… Он говорил… все выглядело так логично… как же иначе?

Иначе — проще. Проще — вернее. Простота — стройна и изящна. Зачем громоздить шаткие конструкции, если простота и совершенней, и действенней? Учись, Рейгред. Подави эмоции, Рейгред. Никому не доверяй, Паучонок. Даже самым близким. Ты скоро останешься один. Против целого мира — один. Тебя закаляют, как лучшую сталь. Не в воде, но в крови. Что должно, то возможно.

— Ну, — окликнул меня Эрвел, простак Эрвел, бревно бесчувственное, — Ну, малыш? У меня нет аргументов. И времени нет. Послушай меня! Ты должен заняться Имори. Кроме тебя — некому. Все что могу, я сделаю. Отвлеку деда на себя. Ищи союзников. Работай, Рейгред, пожалуйста!

Имори? Почему — Имори. При чем тут…

Я закрыл глаза. Утро. Внешний двор, площадка для турниров. Толпа. Эшафот. Обрезок толстенного бревна, поставленный на попа — плаха. Человек с топором. Имори. Имори с повязкой на глазах.

Огонь. Огонь, гул, рев, лохмотья пламени, черный дым, клубы, вспухающие, прущие прямо на толпу, пронизанные искрами, каскадом летящими в небо, в небо, высоко в небо…

Я разомкнул веки. Лицо брата было очень близко — белое, а глаза неожиданно темные, с невероятно расширившимися зрачками. Я словно глядел на себя в зеркало.

— Да, Эрвел, — прошептал я, — да. Да.