Когда деревня и поля остались позади, я немного спустился. Принялся рыскать из стороны в сторону. Услышал внизу собак — не скоро и не там, где ожидал. Посвистел им с неба — мне ответил гулкий лай Уна. В нем явственно слышалось облегчение. Я сделал пару кругов над бегущими по кустам собаками и снова взял курс на запад.

Вот и наш лес… кажется. Теперь искать будет не так сложно — костер сверху хорошо виден. По крайней мере, когда я улетал, полыхал он изрядно. Неужели я что-то напутал? Это невозможно, у аблисов врожденное чувство ориентации в любое время суток, в любом пространстве. Меня оно еще никогда не подводило, почему же сейчас… Пропасть! Да куда же он мог подеваться, этот костер?! И почему я ничего не слышу?

Я обнаружил его по запаху. Поляна встретила меня кучей черных обгорелых бревен — видимо, не хватило температуры, чтобы занялись промокшие дрова. Я напрягся — слух мой не отметил ничего. Ничего не понимаю…

Альса… Альса сидела там, где я ее оставил, в той же беспомощной позе. Привалившись плечом к поленнице, уронив руки, низко-низко свесив голову. Ветер мотал длинную распушившуюся прядь. Я содрал и отшвырнул поклажу.

— Родная… любимая моя, да ты что?.. Эй! Это ведь я, я с тобой, я уже вернулся…

Я упал коленями в снег, сгреб ее на грудь к себе — неожиданно тяжелую, неловкую, в грубом, ошеломляюще холодном железе — и замер, затаив дыхание, ловя едва слышный шепот присутствия.

Не присутствие — тень присутствия. Истончившаяся, тающая тень, расплывающаяся, как мазок краски на мокром листе. Небытие — там, за гранью реального мира — вытягивало тлеющую нить, разматывало маленький, пушистый от сияния клубочек жизненной энергии.

Как? Почему, пропасть?! Замерзла? Подмораживает, конечно, но ведь я отсутствовал всего ничего, да и костер не сразу погас… Неужели — от укуса? Эта странная апатия, переходящая… Отчего вдруг? Мы столько раз… Какая разница — укусить или…

Губы ледяные, даже опухоль спала, превратилась в хрупкую черную корку. Разве ты ничего не чувствуешь? И сейчас не чувствуешь? Даже боли? Ты, которая вспыхивала от первого же прикосновения, словно пламя под ветром. Мгновенно увлекавшая меня, ночного мотылька, в жар и свет, в неистовый жар, в золотой немыслимый свет, из которого я уже не мог самостоятельно вернуться…

Отзовись! Куда ты направилась, глупая? Я тебя не отпущу. Там плохо, туда нельзя ходить непослушным девочкам, да еще в одиночку. Не бойся. Я здесь, с тобой. Я, который учился терять, а научился только терпеть. Я, который хотел быть сильным и злым, а стал просто злым, зато очень злым. Я, у которого никого нет, кроме тебя.

Дай-ка мне руку. Не хватало еще потеряться… Не бойся, я крепко держу. Теперь ведь получше? Хоть немножко? Не смотри туда, там ничего хорошего нет. Смотри на меня. С этого дня будешь меня слушаться. Почему-почему… Во-первых, я старше. Мало ли, что мое совершеннолетие едва насчитывает год, у аблисов праздник этот отмечается позже, чем у вашей расы. Я старше тебя на восемнадцать месяцев, это доказано и спорить бесполезно. Во-вторых — я мужчина. Это не подлежит сомнению, не правда ли? То-то. И у аблисов, и у людей закон един: мужчина — глава семьи. И в третьих… в третьих, давай спросим у Ирги.

— Ирги, что ты на это скажешь?

Он хмыкнул. Ветер набросил ему на лицо ворох вьющихся волос, он откинул их растопыренной пятерней. Присел на корточки рядом с нами. Сощурился, грустно усмехаясь, в зубах его торчала пустая трубка.

— Я говорю, Альса должна меня слушаться. По множеству причин.

— Слышь, барышня, — Ирги перевел взгляд на свернувшуюся у меня на коленях Альсу, — Козявка дело говорит. Хочешь — не хочешь, придется.

Она не ответила, только прижалась крепче и спрятала лицо у меня на груди.

— Мы летим в Каорен, — сказал я.

Он кивнул. Вынул трубку, опрокинул чашечкой вниз, постучал ногтем.

— Я рад за вас.

Помолчали. Ирги неспешно набивал трубку, чиркал огнивом, затягивался. Ветер трепал его волосы, раздувал полы куртки, мельком показывая испятнанные черным лохмотья рубахи. Я вздохнул.

— Мы как-то говорили с колдуном… говорили о посторонних. О том, что они всегда запутываются в один узел с теми, кто тебе дорог. Накрепко, не размотать…

— И ты решил разрубить?

Я взглянул ему прямо в глаза.

— Да.

Он опять кивнул.

— Твое право.

— Ты осуждаешь?

— У меня такого права нет, — он улыбнулся, теперь мягко, даже болезненно, — У меня право — жалеть. Право — любить. Охранять худо-бедно… Пожалуй, все…

— А дать совет?

— А тебе нужен совет?

Опять потянулась пауза. Ирги попыхивал трубкой, удобно сидя передо мной на корточках. Интересно, у призраков затекают ноги? Альса пошевелилась, я прижал ладонью ее затылок.

— Что с ней? Ты знаешь?

— Она больна, малыш. Тебе знакома эта болезнь, сам сполна получил, был момент. Приятного мало, но не смертельно.

— А! Понимаю. Это даже как-то называется… по-научному… Не помню. Но ведь это пройдет?

— Пройдет, — он слегка пожал плечами, — Конечно, пройдет. Со временем. У нашей Альсы крепкие нервы.

— Нужна любовь и забота.

— Верно.

— Какое-нибудь успокоительное. Ни в коем разе не оставлять одну.

— Ага.

— Перемена обстановки.

— Ты сам медиком стал, а, козява? Растешь. Горжусь тобой. Ты бы еще огонь запалил, чем сидеть на морозе, — он оглянулся, ткнул трубкой в темноту, — А вон и Редда с Уном. Нашли вас. У-ух, что за псы умнющие!

Собаки налетели, с разгону ткнулись носами, задышали горячим, заработали языками, затормошили, повалили, принялись лупить лапами, покусывать и урчать.

— Ну все, все… Хватит, Редда! Да оставь же ты меня… Фу, Ун, мокро, всего обслюнявил…

Я возился в снегу, вытираясь рукавом, фыркая и отплевываясь. Альса вдруг застонала, не раскрывая глаз.

— Альса! Ты слышишь меня? Ты ведь меня слышишь, ты ведь слышишь…

— Ирги… где Ирги… м-м-м…

— Он ушел, Альса, он уже ушел, не ходи за ним, иди ко мне, ко мне, я тебе помогу, шажок… еще шажок…

Ее дыхание щекотало шею, там, где витки бинтов ныряли под волосы. Я слышал ее, теперь отчетливо слышал — смятение, тоска, чувство потери… Тревожный сон, может быть, кошмар — но сон, всего лишь сон.

— Иди ко мне. Я жду, я здесь… я помогу…

— Стуро… Стуро!

— Вот и хорошо. Вот мы и здесь. Вот мы и вместе…