Я забыл, как смеяться и теперь пытаюсь вспомнить. Растягиваю губы. Скалюсь. Скалюсь. Давление в горле нарастает. Внутри, под грудинной костью, свистит, вращается смерч из лезвий. И вырывается, вспоров, вывернув ребра веером, осколками брызги во все стороны — А-Э-Э-Р-Р-Р-ССС!!!

Стискиваю ладонями рот. Что это, Отец Ветер? Я схожу с ума?

Раскрытая книга. О желтый пергамент дробно стучат капельки, багровым крапом пятная текст. Острый знакомый запах. По красному и желтому пляшет кружок тени. "Безумная Кастанга всхохотала среди пепла и огня, сотрясла кости гор, взломала плоть земную, распахнула жилы ее, и огненная кровь струями вознеслась в небо и опалила его и все вокруг. И с распавшихся гор слетели стаи чернокрылых…"

Просыпаюсь еще раз. Весь мокрый, сердце колотится сильно, до боли. Темно. Тихо. От остывшей жаровни тянет перегоревшим торфом. И сейчас же, без передышки, снизу поднимается новая волна. И захлестывает мою комнатку и меня, скорчившегося на узкой постели. Сумасшедшая металлическая вибрация, немыслимая, совершенно непереносимая — А-А-Э-Р-Р-Р-ССС!!! Свист, свист, свист. Тело беспомощно откликается чуждому голосу извне. Пронзительный запах. Крови. Моей крови.

Сполз с кровати. Кое-как поднялся. Обуться. Пояс. Капюшон. Где капюшон? Не могу. Пропасть с ним. Пропасть. Пропасть.

Выпадаю в пустоту. Земля черна, небо светлее. Ветер посвистывает совсем иначе, привычно, приветливо. Воздух упругий, плотный. Земля косо сваливается влево, и уходит, и нет ее. Ищу над собой звезды. Звезды, перемежаясь со снегом летят в лицо. Кружатся, кружатся. Снег? Снег. Первый в этом году.

Что делать, Альса? Маукабра и этот… странный выжили меня из моего собственного дома. Маукабра? Да, я помню, она была там. Она едва просвечивала сквозь… как обозначить то, что излучало сознание этого… странного?

Альса, я не могу объяснить. Я помню, как разламывалась моя грудь, выпуская вращающееся соцветие лезвий. Я помню, как тело мое покорно отозвалось на чужое заклятие самораспада. Я знаю, все, что творилось внизу с… этим, не имело ко мне никакого отношения. И, веришь, это были не негативные эмоции. Скорее, наоборот. Боюсь признаться, но мне кажется, что этот… он предавался мечтам. А меня просто задело, Альса. Чуть-чуть зацепило.

Ты думаешь, я слабый, изнеженный? Что нервы у меня никуда? Это не так, Альса. Может быть, год назад я и в самом деле был слаб, попав к трупоедам… прости, к твоим соплеменникам. Тогда мне было очень тяжело, я трудно привыкал, а порой капризничал. Но прошло время и слух мой огрубел. Вернее, как ты говоришь, садаптировался.

Я вполне способен слушать человеческие эманации без риска совершить самоубийство. Но останься я дома еще на пару мгновений, я или свихнулся бы, или умер от разрыва сердца.

Не смейся. Сейчас, на ладони ветра, мне легко оправдывать собственный испуг. Но внутри еще что-то дрожит и никак не может успокоиться. И мысль о возвращении в руины внушает мне ужас.

Проклятый анкрат. Я помню. У тебя там праздник, собралась вся семья и тебе не следует оставлять их без своего общества. Я понимаю. Но этот… почему он заявился именно сейчас? Почему не позже, когда все разъедутся? Я не то, чтобы напуган или растерян… Или напуган? Растерян? Альса, мне необходимо с тобой поговорить. Даже не поговорить. Просто побыть рядом. Как ты говоришь — ощутить почву под ногами.

Внизу проносилась черная точащая ледяной туман поверхность воды. Я чувствовал, как моя одежда тяжелеет от сырости. К камину! Не к воняющей горелым, похожей на большую флягу жаровне, а к камину, изжелта-алому, стреляющему искрами, к камину, рычащему от жара, к горячему вину, к шепоту, к тихому смеху, Альса, ну что поделать, придется тебе меня потерпеть и нынче ночью. Ты же не прогонишь глупого своего Стуро, верно? Не прогонишь. Не прогонишь. А совсем наоборот.

Тебя еще нет, окна закрыты ставнями, но я подожду. Вот здесь, на башне. Я услышу, как ты идешь, и тогда спущусь. Ведь не до рассвета же ты будешь веселиться со своими гостями?

Двор словно ущелье, угрюмая трещина в скале. Над ним кружатся снежинки, долго кружатся, не решаясь опуститься, наконец опускаются и исчезают, оставив после себя тонкую пленочку влаги. Воздух полон мельтешащего снега, а земля пуста и черна. В большом здании напротив освещены окошки. Прищурясь, я разглядываю мелькающие тени. Наверное, одна из этих теней — ты. Иначе определить невозможно — все заглушил мощный путаный фон человеческого поселения. Э нет, кое-кого я расслышал и отсюда. Подо мной, в твоей, Альса, комнате — Редда и Ун. Почему, собственно, я не могу спустится к ним?

Нет, крышку люка мне не откинуть. Поддеть бы ее ножом или еще чем-нибудь… Нет у меня ножа. Жаль.

Эта идея застряла в голове. Я снова перевесился во двор, разглядывая внутреннюю сторону башни. Вот он, вход. Почему бы мне… никого поблизости нет, правда? Представь, возвращаешься ты домой, а я тебе из-за балдахина: "Привет, привет!" Подскочишь от неожиданности, а?

Спланировал вниз. Тихо, пусто. Дверь. Вернее, небольшие ворота. Я толкнул их, потом потянул на себя. Створки без скрипа разошлись. Внутри, когда я прикрыл за собой дверь, оказалось темновато даже для моих глаз. Но заблудиться здесь довольно трудно — винтовая лестница вела вверх и вниз. Я поднялся на один виток.

Лестничная площадка, еще одна дверь — в комнату. Заперто. Накрепко. А вот тут уж ничего не придумаешь. Заперто и все. Изнутри зашелся лаем Ун.

— Это я, Унушка. Это всего лишь я.

Заскулил, зацарапал лапами. Рад бы впустить меня, да вот, рук нет. Тихонько бафкнула Редда, мол, ничего, подожди, придет хозяйка, все недоразумения исправит.

— Я подожду. Конечно, подожду.

Здесь, на лестничной площадке, было чуточку теплее, чем снаружи. Я поднялся еще на десяток шагов. Эта дорога мне хорошо знакома, как-никак почти каждую ночь ее прохожу, сначала сверху вниз, потом снизу вверх. Подготовил себе отступление? Ха! Не ехидничай, Альса, мне и в самом деле немного не по себе. Если бы не Маукабра, и не этот…

Кто-то идет. Сюда. Не Альса. Не ты.

Я поднялся еще выше. Почти на полный виток. Тот, кто идет сюда, меня не заметит. Вернее, не должен заметить, а там кто его знает…

Он приближается. Нет, он не опасен. Он стар. Он зябнет, у него болят суставы, у него привычно ноет в груди и свербит в горле. Сюда он идет не просто так, а с какой-то целью. Он озабочен, немного огорчен. Но на самом деле, важно другое. Приближающийся человек определенно, осознанно добр. Его присутствие — только присутствие, ничего конкретного — словно прикосновение теплой ладони. Удивительно. И это — трупоед?

Я даже выглянул осторожно. Он уже отворил дверцу на галерею и теперь стоял на площадке. Приподняв фонарь, он шарил свободной рукой по притолоке. Из-за двери предупреждающе гавкнул Ун. Старик что-то ласково забормотал, повторяя собачьи имена. Нащупал, что искал, еще пошуршал, повозился, подсвечивая фонарем, пару раз громко щелкнул — и распахнул дверь в Альсину комнату.

Собаки приняли его спокойно. Редда вышла на площадку и посмотрела вверх, на меня. "Тссс!" — сказал я шепотом. Редда махнула хвостом, мол, как знаешь, и вернулась назад. Старик снова появился в поле зрения… Нельзя сказать, что он был полностью доволен посещением Альсиного жилья, но некоторое удовлетворение я все же уловил. Он запер дверь, положил на притолоку то, что брал и удалился, вздыхая и шаркая подошвами.

Подождав какое-то время, я прокрался вниз. Пошарил по притолоке — пальцы нащупали холодный металлический черенок. А! Ну и тайник ты себе устроила, Альса. Входи, всяк кому не лень. Как там называется незваный посетитель, врывающийся в чужие дома? Тать ночная? Ключик повернулся, звонко щелкнув. Я шагнул за порог и Редда сейчас же вскинулась мне на грудь.

А почему, собственно, в чужие? Разве этот дом чужой для меня, Альса?