Метро

Утром я перечла то письмо от папы, которое он прислал мне вместе с бусами. В нём папа закутывал меня в свою любовь, как в одеяло. Я так согрелась, что даже дала себе слово, что постараюсь не сердиться на Татьяну. Она мама Кьяры и вообще не такая уж плохая, просто жизнь у неё непростая. Одна с двумя детьми… Ну ищет она себе итальянца, ну что ж, такая у человека мечта. Я вспомнила, что папе, например, финны нравятся, он говорил, они спокойные. Так что ничего плохого в том, что Татьяна мечтает в Италию уехать, нет.

Но как только мы подошли к метро, я поняла, что сдержать обещание мне не удастся. И дело было не в Италии.

Коляску пришлось спускать по ступенькам, потому что полозья пандуса оказались уже, чем колёса. Кьяра осторожно спускалась за мной и пару раз чуть не упала. Татьяна же задержалась наверху, у киоска с прессой.

— Так и не поняла, чего они Веру Брежневу на обложку «Космо» поставили, — поделилась она, когда нагнала нас внизу.

В вагоне Кьяра здорово испугалась и даже расплакалась. Татьяна сначала попыталась её защекотать, потом прикрикнула, но Кьяра расстроилась ещё больше, и Татьяна развела руками:

— Лиз, я не могу…

Я смогла. Достала ручку, нарисовала на своих пальцах мордочки и показала кукольный спектакль. Потом, перекрикивая стук колёс, читала Барто. «Понесёмся над лесами, а потом вернёмся к маме». Я бы не отказалась — к своей.

А как только Кьяра успокоилась, Татьяна достала телефон и принялась строчить эсэмэски. Ещё и ворчала вслух:

— Ну почему в метро так плохо ловит?

— На кольце везде ловит, — сказал какой-то парень.

— Спасибо, — кокетливо протянула Татьяна.

И как только мы сделали пересадку на «Менделеевской», сразу позвонила.

— Аллё? Федерико?

«Что-то я устала», — подумала я.

И вообще, зачем я тут? Куда тащусь? Через всю Москву, с севера на юг, к очередному профессору в очках, который посмотрит на Кьярину ножку и скажет: «Всё со временем пройдёт», только надо купать её в череде, или в ромашке, или, наоборот, в пене из дегтярного шампуня, а так — «Иммунитет сформируется, и всё будет отлично». Татьяна мне пересказывала это тысячу раз.

Ей, конечно, нравится слушать, как её успокаивают, но я-то, я-то здесь при чём?

— Я, может, и сама ещё ребёнок, — пробормотала я себе под нос.

Как назло, поезд остановился, и стоящие рядом тётеньки услышали меня и посмотрели с укором. Мне стало стыдно и смешно. То-то они удивились, я ж такая лошадь…

«Ладно, — подумала я, — запихну их к врачу выслушивать очередные утешения, а сама передохну на лавочке».

Вытащив коляску на улицу, преодолев два эскалатора, я приподняла шапку и вытерла рукавом свитера лоб.

— Понравилось в метро? — весело спросила Татьяна у Кьяры.

— Да!

— Отлично! А Лиза всё недовольна, — заметила Татьяна. — Ладно, девочки, поторопитесь.

«У меня будет лавочка, — напомнила я себе, — уже скоро. И больше с ними к врачам — ни за какие коврижки».

 

Бумажка

— Мой нос? — переспросила Татьяна. — Да он самый уродливый на свете! Ну что ты, дорогой… Нет, нет, и не спорь. Ты же не видел меня плачущей. Что?! С тобой я никогда не буду плакать? О, Феде… Ты у меня потря-я-ясный. Потрясный! Ну как — что… Потрясный — это значит, у нас с тобой амор!

— Амор, — подтвердила Кьяра и чуть не выпала из коляски на грязный снег прямо перед машинами на светофоре.

— Лиза, — строго сказала Татьяна, — почему она у нас не пристёгнута?

— Вот здание, — мрачно сказала я, — подожду вас на улице.

— Прекрасно, — кивнула Татьяна и схватилась за коляску, зажав телефон между ухом и плечом.

— Лиса-а-а-а! — закричала Кьяра.

— Ты идёшь с мамой, — сказала я ей вслед, когда они начали переходить дорогу.

Татьянино «прекрасно» кого-то напомнило мне. А, вот кого! Меня саму. Года два назад мама довела меня до поликлиники и сказала: «Дальше сама, я за тобой потом зайду. Тебя надолго с этим зубом задержат, а у меня ещё дела. Иди, тридцать четвёртый кабинет, это на третьем этаже». «Прекрасно», — сказала я и пошла не оглядываясь. Но шла медленно, молясь, чтобы мама догадалась о том, что я чувствую на самом деле. И она догадалась. Догнала меня в гардеробе и сказала: «Ладно, подожду тебя в коридоре». Татьяна, конечно, не одиннадцатилетняя девочка и потому шла быстро, но её «прекрасно» было достаточно красноречивым.

Я развернулась и увидела на грязном асфальте бумажку. На ней Татьяниным почерком был написан адрес медицинского центра. Я наклонилась, подняла её. Нет, всё-таки иногда Татьяна похожа на одиннадцатилетнюю девочку.

— Лиса-а-а-а, — снова донеслось с другого берега, прорвалось через поток ревущих машин.

— Иду, — вздохнула я и осталась пережидать, пока иссякнет поток.

Как там говорится? «Мы в ответе за тех, кого приручили»? Ага, а ещё за их мамаш, которые уже целый час пытаются охмурить потрясного Федерико, хотя нос-то у них и правда не фонтан.

 

Странный врач

Вот честно скажу — врачиха жутко странная была.

Заведение тоже какое-то подозрительное, никаких тебе регистратур и других больных. Гардероб да киоск со всякой дрянью, которая помогает от всего, только купи.

Я сразу вспомнила, как мы с папой покатывались со смеху, когда утром по радио начинали гнать рекламу суперсредств от всего на свете.

— Гады, а? — говорил папа, утирая слёзы от смеха. — Дожидаются, пока нормальные люди по работам расходятся. И начинают пенсионерам на мозги капать: собираетесь помирать? Не торопитесь! Только для вас мы привезли с Дальнего Севера корень вырвиглаза болотного, который продлит вашу жизнь ещё на день! Спешите! По ночам скидки!

Вот и тут был киоск с «вырвиглазами», шариками для раскачивания карм и чакр, волшебными носками и перчатками, в которых хоть спи, хоть в проруби купайся, медком, которым мумифицировали ещё Юлия Цезаря (попробуйте!) и прочими приворотными бальзамами.

И эта жутковатая тётка. Стрёмная — сказал бы Андрюха. В огромных очках с дымчатыми стеклами — глаз не разглядеть. Во всем зелёном — как змея. И вся увешана цепочками и браслетами. А на голых ногах — ярко-оранжевые шлёпки!

Вела она себя тоже странно. Велела ни на кого ютреть, ни с кем не здороваться и вооб-э никому не говорить, что мы — её пациенты.

— А кто вам её посоветовал? — спросила я шёпотом у Татьяны, когда тётка уже прошла в кабинет, а мы замешкались, раздевая упирающуюся Кьяру, которая наконец сообразила, что дело нечисто, и решила показать, что в корне не согласна с попытками запихнуть её внутрь.

Татьяна посмотрела меня с укором. Мол, как я смею подвергать сомнению её выбор врача! Такое, мол, солидное заведение, доктор, внушающий доверие…

Не знаю. Мне доктор доверия не внушал. Хотя вся стена была увешана дипломами этого доктора.

Татьяна со значением кивнула, когда заметила, что я их тоже разглядываю. Потом усадила меня, сунула в руки Кьяру, которая тут же двинула мне по уху кулаком и набухла. То есть вывернула нижнюю губу, собираясь заплакать. Я полезла в рюкзак за DVD-плеером.

— Ну, что у вас? — спросила докторша, и я заметила, что у неё во рту зубы в два ряда.

Вот серьёзно. За первым темнел второй. Ужас какой-то. Просто Ящерица.

— Аллергия, — горестно сказала Татьяна, — вы бы знали, доктор, как меня замучила эта аллергия. То нельзя, это нельзя… У моих подруг дети уже торты шоколадные вовсю едят! Мандарины! А тут что? Ни в гости пойти, ни у себя ничего вкусного приготовить! Приходится ходить в рестораны.

Это была шутка. На которую не отреагировали ни я, ни Ящерица. У меня плеер, как обычно, завис. Мультик застрял на самом интересном месте, и нижняя губа у Кьяры уже дрожала.

А Ящерица что-то набрала на ноутбуке. И спросила:

— А прик-тест вы не делали?

— Нет.

— Сделаем сейчас. Это просто. Я чуть-чуть поцарапаю кожу на руке. Капнем аллергеном и посмотрим — увеличится блямба или нет. Каждый аллерген — сто семьдесят рублей.

— Я на дочери не экономлю!

— Может, вы ногу посмотрите? — не выдержала я.

Татьяна шикнула на меня. Но Ящерица кивнула и привстала. Я приподняла Кьярину штанину.

— Это лечится за месяц, — отмахнулась Ящерица, — главное — определить, на что реагирует. Выбирайте аллергены.

Мы с Татьяной уставились на список продуктов. Татьяна стала выбирать какую-то чушь, вроде омаров или фисташек.

— Да погодите, — сказала я, — давайте обычные продукты проверим. Вот пшеницу, например.

— Зачем? — удивилась Татьяна, — Она что, ест пшеницу? А омарами нас Феде угостит в пятницу.

— Девочка права, — кивнула Ящерица, — проверьте, нет ли у неё реакции на обычный хлеб.

— А хлеб — это пшеница? — удивилась Татьяна.

Я вздохнула и сама поставила галочку напротив пшеницы. А заодно и молока. У Костиной мамы аллергия на молоко, она козье пьёт. Я подумала и поставила галочку напротив козьего молока.

— А эта гадость зачем? — поразилась Татьяна. — Оно, наверное, козой пахнет.

— Если коровье нельзя, то может, тогда козье, — пояснила я, — просто проверим.

— Просто проверим за сто семьдесят рублей, — проворчала Татьяна.

Когда мы всё отметили («Надо проверить дораду! У нас в пятницу будет дорада!» — «А я считаю, гречку! Вдруг аллергия — на гречку!»), то Ящерица принесла чемоданчик, открыла его, достала с десяток пузырьков, протёрла Кьярину руку спиртом и начала быстро корябать по коже чем-то вроде пилки и капать туда аллерген.

Кьяра разревелась и попыталась выдернуть руку. Татьяна вздохнула и… закрыла глаза. И добавила, откинувшись на спинку кресла:

— Я не переношу, когда она плачет.

— Тогда вам повезло, — проговорила я сквозь стиснутые зубы, — я-то обожаю!

А Кьяра ревела, вырывалась, выкручивалась, но я держала крепко. Потому что надо было понять, что с ней не так.

Потом мы подождали минут десять, и Ящерица снова подошла к нам — посмотреть результат.

 

Уродливый нос

Оказалось, что у Кьяры аллергия на ВСЁ. На пшеницу, рожь, кукурузу, гречку, овсянку, груши, яблоки, сливы, картофель, свинину и вообще… Просто на всё. Ей можно было только рис, перловку, печёное яблоко и говядину. Ну да, горох ещё и прочие зелёные овощи, но она же их ненавидит.

— Не пойму я, — растерялась Татьяна, — пшеницу вот нельзя. И никакой хлеб нельзя? Даже из пекарни «Волконский»? Ну, вы знаете, она в центре, очень солидная пекарня…

— Не знаю, — отрезала Ящерица, — вам можно только перловку и рис.

— Мне?!

— Девочке! Вашей! Будете кормить по списку — всё будет хорошо. И ещё мазать кремами. Нашими. Вот этот — за тысячу, этот — за полторы.

Она сунула Татьяне две пластиковые банки без надписей. Татьяна вздохнула с облегчением. Она явно ещё не догнала, что у Кьярки аллергия и на детское печенье, которым она только и питается, и на коровье молоко (на козье — нет, ура!), и на кукурузные хлопья, и всё это сейчас под запретом. Зато вот дорогие кремы — это, конечно, по Татьяниной части. Тут она дока.

— Хорошо! — радостно кивала она, доставая деньги. — Конечно! Этот утром и вечером. Этот раз в день, после купания. А он правда хорошо увлажняет? А что в нём? О, экстракт трав! Отлично. Надо мне будет тоже попробовать. У меня кожа на руках сохнет, просто ужас. Не поверите.

Я со вздохом начала собирать Кьяру. Подарила ей бычка, которого специально купила сегодня утром в палатке. У меня такой в детстве был, на подставке. Нажмёшь пальцем на подставку, он и падает, подогнув тонкие ножки.

— Вы потрясающий доктор, — сказала Татьяна, — как у вас всё по-умному поставлено. Пришел больной, а вы ему — сразу средство.

Она открыла баночку с Кьяриным кремом и понюхала.

— Да ещё и какое средство! Вот так все доктора должны работать. Просто выдавать сразу лекарства. Отлично же. Очень удобно. Я так рада, что нам вас порекомендовали. У вас столько достижений…

Татьяна кивнула на стену, а Ящерица надулась от важности, хотя и смущённо отмахивалась. А потом вдруг привстала и говорит:

— Погодите-ка. У меня одна мысль появилась.

— О, у доктора Хауса тоже постоянно озарения! — обрадовалась Татьяна. — Я так люблю, когда он вдруг…

— Покажите ногу, — велела мне Ящерица, подойдя к нам. Теперь она смотрела на красное пятно долго. Даже достала фонарик и посветила. И вдруг нахмурилась.

— А знаете что… У меня появились сомнения. И кажется, они подтверждаются.

— Это не аллергия? — с улыбкой спросила Татьяна.

— Это онкология, — ответила Ящерица, глядя в глаза Татьяне.

Я уставилась на доктора.

— Ну, — сказала Ящерица, — вы пока подождите. Надо проверить. Но очень похоже.

— Н-на онкологию? — пробормотала Татьяна.

Только сейчас я увидела, что у неё нереально уродливый нос. Потому что вдруг он раздулся, словно оса укусила в самый кончик, покраснел, а потом ничего разглядеть не удалось, Татьяна закрыла лицо руками и зарыдала.

— Быть такого не может! — выкрикивала она сквозь рыдания. — Она недавно диспансеризацию проходила!

— Ну, — обиженно сказала Ящерица, возвращаясь к ноутбуку, — мало ли как ЭТО бывает. Вот у меня был случай…

Она защёлкала клавишами. Но Татьяна затрясла головой. Кьяра глядела-глядела на мать, а потом тоже заплакала.

— Послушайте, — я наконец вспомнила, что умею говорить, — Татьян, а может, вам пока в коридоре немного… успокоиться? Вы Кьярку пугаете.

— Да, — мягко сказала Ящерица, — я понимаю, стресс…

— Скажите, что с моей дочерью! — крикнула Татьяна и тут же сказала: — Ну вот…

У неё потекло из носа, она принялась хлопать себя по карманам в поисках бумажных платков.

— Возьмите салфетку у медсестры на посту, — посоветовала Ящерица и указала на дверь.

— Я сейчас, — буркнула Татьяна, встала и направилась к двери, всё так же закрывая лицо руками. Я посмотрела ей в спину и подумала, не вывести ли Кьяру, но, как только Татьяна вышла, девочка успокоилась и стала играть с бычком.

— Рак кожи лечится довольно успешно, — сказала Ящерица, — вот у меня был случай. Поймали в самом начале. И вылечили. Я называю его успешный раковый случай.

— Рак кожи, — повторила я.

И впервые в жизни ощутила, каким горьким на вкус может быть слово «рак», если оно употребляется в ТАКОМ смысле.

Не вязалось у меня это слово с розовощёкой пухлой Кьяркой, хихикающей каждый раз, когда падал бычок. Хотя, кажется, это нормально. Положено горевать. Положено не верить.

Я ведь не сразу поверила, что папу забрали.

Вот и тут. Как только я это подумала, меня словно кто-то схватил за горло холодной железной рукой.

— Я плакать не буду! — сказала я даже не доктору, не Кьяре, а бычку, который падал с довольным видом, показывая, что и упасть бывает приятно.

Может, бычку и приятно. А если я тут упаду — так кто Кьяру домой-то потащит?

«Хочу к маме», — промелькнуло в голове.

Забиться к маме под крыло, прижаться к плечу, закрыть глаза, всё забыть! Никогда не ходить в гости к Андрюше! Не относить этого дурацкого зайца! Жить, читать, ждать папу и мечтать стать смотрителем на маяке! Не видеть, как плачет девочка, когда ей царапают руку и капают аллерген, не слышать, что у неё может быть рак кожи.

Я затравленно огляделась. Меня как будто окружили. Хотя в кабинете и никого не было, кроме Кьяры, играющей с бычком, да доктора, которая всё щёлкала клавишами, перебирая свои успешные раковые случаи.

Я подумала: а с другой стороны, кто же будет тогда слышать и видеть? Тут, по ходу дела, больше и некому. Бычку только если.

Я проглотила металлического ежа, застрявшего в горле, постучала по дырке в груди, в которую сейчас просто кипятком плеснули, и сказала:

— Ясно. Дайте, пожалуйста, телефон онколога.

— Вам подороже? Или подешевле?

И снова клавишами щёлк-щёлк. А Кьярка бычка — бац! И кинула. Чуть-чуть до окна не долетел.

Я встала, обогнула стол, наклонилась за спиной врача, подняла игрушку, а когда разогнулась, увидела, что смотрит доктор на своём ноуте.

Лучшие рецепты китайской кухни. Фаршированный карп.

И хотя Ящерица протянула аж два телефона (И подороже! И подешевле!), сунула мне баночку с кремом (маленький бонус тяжелобольным деткам!), помогла выбраться из своего логова и ничего не забыть (Телефончик, детка, не забудьте телефончик! Он пригодится вам, звонить онкологу), и хотя мы вышли, придавленные, как чужой тяжёлой шубой, этим словом «рак», в голове у меня плясал и крутился фаршированный карп. Словно намекая: погоди падать в обморок, подруга.

Может, ещё и…

 

Забери меня отсюда

Татьяна смотрела на Кьяру с ужасом.

— Подождите, — сказала я, — может, это ещё не подтвердится.

Тогда она с ужасом посмотрела на меня. Такой напуганной я никогда не видела её. Как бы ни было страшно мне самой, мне стало жаль Татьяну. Сейчас ей было тяжелее, чем мне. Я переживала за Кьяру, но матерью, на которую падал груз, была Татьяна.

— Лиза, — шептала она, — Лиза…

Я вздохнула. Оставила попытки запихнуть разбаловавшуюся Кьяру в комбинезон, подошла к Татьяне. Протянула руку, приобняла её. Казалось, она только этого и ждала. Обвила меня руками за талию, уткнулась мне в бок.

— Всё должно быть хорошо, — несмело сказала я, — надо надеяться на лучшее.

Я судорожно пыталась вспомнить, что в таких ситуациях говорил мне папа. Как он меня приободрял? Но в голове всё крутилась «прививка добра в детской литературе», и эту фразу сюда было никак не присобачить.

— Лиза, — прошептала Татьяна, — а вдруг она умрёт?

Ну, и тут всё.

Вот просто всё.

Выдернули из меня затычку. И я — бульк!

Добралась до скамейки, достала свой мобильный и позвонила. Нет, не онкологам («Подороже! Подешевле!»).

Маме.

— Мама, это я… Забери меня отсюда!