Андрюша

Андрюша ниже меня на голову. У него карие глаза, они постоянно слезятся, словно он хочет заплакать. Волосы у него тёмные, на них видна перхоть. Он вообще такой… неопрятный. Рубашка всегда мятая, чернота под ногтями, ботинки грязные даже в сухую погоду. Тетради и книги у него замусоленные, рюкзак в бурых пятнах.

Хотя я не знаю, может быть, вблизи все мальчишки такие. Я их, если честно, не разглядывала. Только Андрюшу, да и то не по своей воле.

Наша дружба (хотя я бы таких громких слов не произносила) началась со смешка.

Был диктант. И прозвучала какая-то длинная фраза про степь. (Андрюша сидит за моей спиной, на второй парте.) И он шёпотом сказал: «А степь через „а“ или через „у“?». Так, никому, он один сидит. Я не удержалась и хихикнула. Хотя обычно строю из себя немую и вообще на шутки одноклассников (тупые на редкость) не реагирую.

После уроков я, как обычно, отправилась в туалет — пересидеть, пока одноклассники одеваются внизу. Терпеть не могу, когда девчонки долго и манерно застёгивают ботинки, вздыхают, что поцарапали на этой дебильной физре маникюр, парни ржут и стреляют друг у друга сигареты, а потом все вместе договариваются пойти поиграть в автоматы или зайти к кому-то на «кинцо да музончик».

Поэтому я наблюдаю за ними из окна туалета. Потом спускаюсь.

На этот раз в раздевалке остался Андрюша. Он запихивал в рюкзак пакет со сменкой, пакет не влезал. Тогда Андрюша выложил учебники и затолкал пакет, но теперь не влезали учебники. Я собиралась пройти мимо, но увидела, что после всех его ухищрений из рюкзака что-то выпало. Белое, маленькое и твёрдое. Оно закатилось под стойку гардероба. Я наклонилась и вытащила белого зайца. Такого, с намагниченными лапками. Его можно прицепить куда угодно. Я только открыла рот, чтобы сказать Андрюше о зайце, как вдруг он резко обернулся, заметил игрушку у меня на ладони и схватил её.

— Дай сюда!

«Да пожалуйста!» — подумала я и рванула к выходу. И решила, что завтра посижу в туалете ещё дольше.

Андрюша догнал меня у школьных ворот.

— Ну извини, — пробормотал он, — я думал, ты…

— Что?

— Да ничего. Я знаю, что тупо таскать его с собой.

— Просто это… мне папа подарил.

И дальше, по дороге домой, Андрюша неожиданно вывалил на меня всю свою историю. О папе-дальнобойщике. Который перевозил грузы. А этот заяц у него на зеркале сидел. Андрюшке, тогда трёхлетнему, зайка понравился, и отец снял ему с зеркала. А через некоторое время мама ушла от папы. И папа уехал в Питер. Возит грузы в Финляндию. А заяц этот дурацкий теперь живёт в рюкзаке.

— Ну это типа как… связь с ним, — бормотал Андрюша, — вроде телефона. Я вот думаю, у него наверняка есть другой заяц теперь.

— Это необязательно, — сказала я, решив, что другим зайцем он называет другого сына.

— Да нет! Это было бы круто. Понимаешь, у него заяц на зеркале, а у меня в рюкзаке. И мы этими зайцами как бы связаны. Как линиями телефонными. Бред, конечно, — хмыкнул он, поддавая ногой по камешку.

Я не знала, что сказать. Чувствовала я себя дико неудобно. Как будто тоже должна рассказать свою историю. Про то, как мне было плохо. Но я ничего не могла припомнить. У меня есть и папа, и мама, и сестра, хотя она бывает довольно противной, особенно рядом с Костей. И все они меня не обижают.

В общем, очень я себя по-дурацки чувствовала. Как на уроке, когда страшно чешется горло, а кашлянуть стесняешься, и пытаешься сделать это с закрытым ртом, и понимаешь, что выглядишь как идиотка.

— А ты на картонке где катаешься? — спросил неожиданно Андрюша.

— Со стороны моста, — соврала я.

Не катаюсь я на картонках по снежным горкам, но там видела пару раз девчонок на санках.

— Прикалываешься? Это ж для малышей. Хочешь, я тебе настоящую трассу покажу? Там реальные виражи.

Произнося это, Андрюша смотрел в сторону, на проезжающие машины, и слюна у него изо рта брызгала, и пальцы дёргали язычок молнии на пуховике.

— Я вообще не очень люблю… — начала я.

— Там полюбишь! — пообещал Андрюша, ещё яростнее дёргая язычок молнии. — Давай сегодня в шесть? Ну пожалуйста. Просто я сам это место недавно открыл, и так хотелось с кем-то поделиться, а…

Он оборвал себя, но я догадалась: сказать он хотел «а не с кем». И кивнула.

 

Как всё кончилось

Мы тогда здорово накатались. Склон у реки был крутой, с зарослями сухой травы и кустиками, торчащими из-под снега, и вот на них-то мы здорово подпрыгивали. Я себе всю попу отбила, а Андрюха порвал рукав пуховика, зацепившись за ветку какого-то большого куста, который мы старались объезжать. Но всё равно было круто, потому что когда я съезжала, то Андрей складывал руки рупором и кричал:

— Внимание, внимание! На старте команда бобслеистов из Южной Африки! Они в первый раз увидели снег и горки и сейчас отобьют себе все африканские конечности!

Я падала набок уже наверху и съезжала, перекатываясь, вниз, а Андрюха, изображая кого-то другого, называл меня асфальтовым катком, и это опять было смешно, а не обидно, потому что он с серьёзным видом благодарил меня за то, что я так аккуратно заасфальтировала горку.

Накатавшись, мы залезли на мост, перегнулись через перила и стали смотреть на уток в бурлящей вокруг камней речке.

— Как думаешь, почему в речке вода не замерзает? — спросила я.

— То, что не замерзает, — ерунда, — хмыкнул Андрей, — пугает, что она горячая! Посмотри, вон там вообще пар идёт.

— Думаешь, в речку с заводов всякую дрянь сливают? Вот гады, а?

— Нет. Я думаю, они дрянь выпивают, а в речку сливают дистиллированную воду.

Лицо у Андрюши было очень серьёзным, и я не сразу поняла, что это шутка. А Андрюша тем временем достал из рюкзака своего зайца и прикрепил намагниченными лапами к перилам. Получалось, заяц тоже смотрит на уток, а они — на него.

Подошла бабушка в зелёном пальто, за руку она держала девочку в смешной шапке с кроличьими ушами. Бабуля достала из чёрного ридикюля батон хлеба, отломила кусок и дала девочке. Та принялась крошить батон уткам. Бабуля и нам протянула кусок батона.

— Спасибо! — обрадовалась я и стала ломать его на маленькие кусочки, а Андрюша поймал один и сунул зайцу в лапы. Мордочка у зайца стала горделивая — вот он какой, хлеб у уток отхватил.

— У тебя есть мечта? — вдруг спросил Андрюша, глядя на своего зайца.

От неожиданности я чуть не уронила весь кусок в воду. Конечно, у меня была мечта. Я хотела стать смотрителем маяка. Купить кучу книжек и запереться с ними в каменной башне с прожектором. Но я никому не говорила об этом. Да и как это сказать? Ведь любой нормальный человек спросит: «А что для этого закончить надо?»

Но тут я сообразила, что Андрей спрашивает, потому что сам хочет о чём-то рассказать.

— А у тебя? — спросила я и кинула кусок побольше наглому жирному селезню, который вылез на снег.

Кинула подальше, чтобы он дал возможность покормить уточку, боязливо ковылявшую за ним.

— Есть. Хочу, чтобы меня Фокс и Алаша к себе приняли.

— Фокс и Алаша? — удивилась я. — Они же п…

Я прикусила язык.

— Придурки? — просиял Андрюша. — Ну конечно. Они тебе и не могут нравиться. Ты спокойная, а они хулиганы.

Я хотела возразить, что не такая уж спокойная, у меня и торнадо внутри бывает, но он не дал мне сказать:

— Понимаешь, они настоящие парни. Сильные. Ничего не боятся.

— Попадёшь к ним — сам придурком станешь, — прошептала я, кидая кусочек хлеба уточке-хромоножке.

— Не стану! — пообещал Андрей. — Понимаешь, если я к ним попаду, то, наоборот, смогу следить, чтобы они гадости не делали. Я буду вроде как шпионом, понимаешь?

Я с сомнением взглянула на Андрюшу. Мне показалось, он врёт. Ничего он не будет следить. Просто станет частью шайки, которая всех унижает. Но хочет, чтобы я это одобрила. Не дождётся!

— Знаешь, они мне кажутся безжалостными. Они как-то стояли в «Пятёрочке» передо мной и шутили с кассиршей, но шутки у них… злобные, что ли.

— А я буду следить, — упрямо повторил Андрей и, забрав у зайца хлеб, бросил его уткам. — Зато люди меня будут нормально воспринимать. Нормально на меня смотреть.

— На тебя и так все нормально смотрят.

Он что-то хотел возразить. Потом снял зайца и вдруг схватился за рукав куртки:

— Уй! Порвал! Маман убьёт. Она же кучу денег за неё выложила на Черемушкинском.

— Пошли к нам, зашьём, — предложила я, с грустью наблюдая, как толстый селезень всё-таки спихнул в реку хромоножку, — чтобы она не сразу разглядела.

Дверь открыла мама — она сидела на больничном, лечила ангину и ходила в маске, чтобы меня не заразить.

Мама налила нам чаю, разрезала пополам «Калорийную» булочку, достала из холодильника маслёнку и пошла в комнату зашивать куртку.

Мы, хихикая, выковыряли из булочки изюм и орешки, представляя, что это тараканы, как в истории про булочника Филиппова.

— Что это, булочник? — грозно спрашивала я, изображая царя.

— Изюм-с, — почтительно кланяясь, отвечал Андрей и отправлял «таракана», который извивался в его пальцах, в рот.

Потом мама вынесла Андрюхе куртку.

— Сейчас, — сказал Андрюша, — а у вас пуговицы не найдётся? И газировки?

Мама принесла коробку с нитками, выдала Андрюхе пуговицу от моей детской шубы, большую и коричневую. Он кинул её в стакан с газировкой и сказал:

— Пуговица, ко мне!

И пуговица поднялась наверх. Потом он сделал руками пассы и сказал:

— Пуговица! На дно!

И она опустилась. Я захлопала, а мама улыбнулась под маской.

— Папа научил, — скромно сказал Андрюха, надевая куртку, — когда я маленький был. Ну, спасибо, я пошёл.

Мама закрыла за ним дверь. А я всё сидела на кухне, наблюдая, как пуговица, уже без Андрюхиных пассов, то поднимается, то опускается.

— Ну и что? — спросила мама. — Других кавалеров у вас в классе не нашлось? Без косоглазия?

— Какого косоглазия? — не поняла я.

— Ты что, не заметила? У него же глаза косят. Сколько ему? Твой ровесник? Тогда, скорее всего, глаз уже потерян. Родители у него дураки, что ли? В детстве надо было операцию сделать. Раздвинуть глаза. Это несложная операция. Помнишь Регину, у бабушки на даче? Ну, в очках. Ей эту операцию ещё в год сделали, и сейчас нормально видит, я с её мамой разговаривала.

Мама сняла маску и взяла стакан с заваренной ромашкой. Я хотела сказать, что родители Андрюши не дураки, они в разводе, и что он здоровски шутит, но что толку? Мама же сняла маску, то есть разговаривать со мной не сможет. Не будет раскрывать рот, чтобы из него не вылетели бактерии и не сели на меня. Мама всегда заботилась о моём здоровье.

Поэтому я молча сидела и смотрела на пуговицу, которая наконец-то утонула и больше не всплывала.

Но это был ещё не конец нашей дружбы. Настоящий конец настал на следующее утро.

 

Друг Дроботенко

Вечером вернулась Ирка. Они с Костей тогда у нас жили. Это сейчас Костя снял квартиру и забрал туда свои вещи и Ирку заодно. А раньше они жили в нашей гостиной. Целых полгода мне приходилось накидывать поверх ночной сорочки халат, чтобы мимо Кости пройти, и сушить бельё не в ванной, а в своей комнате. И картошку на него тоже чистить.

Правда, когда родители уезжали на дачу, мы с Иркой и Костей заказывали пиццу и играли в «Дженгу» и «Монополию», но это редко.

Так вот, вечером пришла Ирка, и, пока она ужинала, мама ей что-то говорила вполголоса. А потом Ирка пришла в мою комнату, разлеглась на кровати, закинула руки за голову и спросила:

— У тебя друзья вообще есть?

— Да, — отчеканила я, сообразив, что именно сказала ей мама, — Андрюша. Дроботенко.

— Андр-рюша, — повторила она, нажимая на «р», — Др-роботенко. Надеюсь, он ещё и Игор-ревич. А то «р» маловато.

— Что тебе нужно, Ир?

— Да мамуля беспокоится… Что у тебя нет друзей.

— Как нет? У меня есть друг!

— Ну да, ну да, — повторила Ирка, но тут Костя позвал её смотреть кино.

А утром в дверь позвонили. Я опаздывала в школу, поэтому стояла на коврике в прихожей в одном ботинке, во рту — бутерброд с колбасой, на тумбочке — недопитый чай. Ирка меня потеснила и открыла дверь.

— О, — сказала она, — друг Дроботенко?

Андрюша поклонился с дурашливым видом. Я быстро жевала бутерброд. Но тут в прихожую вышел Костя. Он высоченный, весь такой красиво одетый. У него только два костюма, но оба — «Версаче», и он страшно ими гордится. И вот вышел Костя в своём «Версаче», туалетной водой пахнет за километр, и протянул руку моему «другу Дроботенко».

А Ирка сделала мне сначала страшные глаза, потом покачала головой. «Мол, ну и чудо-юдо этот твой Дроботенко». И я невольно сравнила их с Костей. Один низкий, другой высокий. Один — в мятой рубашке, другой — в «Версаче». Один — нормальный, другой — с косоглазием, которое я сейчас действительно заметила.

Я отвернулась от Ирки, допила чай. Андрюша пошёл к лестнице.

— Поторопись, — прошептала Ирка, ткнув меня пальцем в бок, — ухажёр ждёт!

— Да не ухажёр он мой, — разозлилась я, — он мне никто вообще! Абсолютно!

Ирка закрыла дверь, я подошла к лестнице и увидела, что Андрюша ещё на лестничной площадке и всё слышал. У него это на лице было написано.

До школы мы шли молча. А в классе он сразу пересел на самую последнюю парту. Аж за Фоксом и Алашей. На вторую парту никто пересаживаться не хотел. Так она и осталась пустой. Если моя парта — замок, то пустующая вторая — ров, который его окружает. Для защиты от врагов.