Я думала, что в конце урока прозвучит хоть какое-то подобие звонка. Какая-нибудь мелодия или треньканье. Но стоило стрелке на часах, висевших над входной дверью, доползти до двенадцати, как все заёрзали на местах, а кто-то даже зевнул и захлопнул тетрадку. Наша историчка спросила бы язвительно: «Что, кто-то всю ночь учил параграф и не выспался?» И задержала бы на целую перемену, чтобы «неповадно было».
Но Росита прервала объяснения, глянула на крошечные часы на тонком ярко-зелёном ремешке, обтягивающем её полную загорелую руку, широко улыбнулась и воскликнула:
— ¡A, descanso! Vale, vale…
Тут все потянулись, вздохнули и принялись убирать в рюкзаки тетради и ручки, но Росита выставила вперёд ладони — мол, секундочку — и произнесла:
— ¡Un momento! Me llamo…
— ¡Rosita! — ответил ей нестройный хор.
— Soy la profesora de…
— ¡Gramatica! — весело сказали ей.
— ¡Muy bien! — засмеялась Росита в ответ. — ¡Hasta luego! ¡Hasta mañana!
«Она обращается с нами как с малышами», — подумала я, наблюдая за учительницей. Но если в русской школе меня это страшно раздражало, то здесь, наоборот, я была счастлива. Пусть Росита использует картинки при объяснении грамматических конструкций, пусть говорит хоть по слогам, лишь бы не было больше страха, который впервые охватил меня в такси. Страха, что я ничего не понимаю, ужаса, что ничего не могу сказать в ответ. Меня передёрнуло.
Класс тем временем опустел. Тут я вспомнила, что у меня запланирован ещё один урок. «La comunicación». «Общение». Куда же разбежались ученики? За едой, что ли? У меня желудок сжался в комок, как сдувшийся воздушный шарик.
Росита тем временем собрала свои вещи, вытащила из сумки ключ и направилась к двери.
Я сделала вид, что изучаю свои записи. Сама потихоньку наблюдала за учительницей. Та обвела взглядом класс, увидела меня и снова улыбнулась.
— ¡Vamos a descansar! — позвала она меня, кивнув на дверь.
— Perdón… no… — замялась я. — Estoy esperando a la clase de… de… la co… comunicación.
— Vale, la profesora de la comunicación es Isa, — широко улыбнулась Росита. — Isabel. La aula diez.
«Исабель, аудитория номер десять», — лихорадочно повторяла я про себя, поднимаясь из-за стола и накидывая на плечо лямку рюкзака.
Я подавила в себе желание спросить у Роситы, где эта самая десятая аудитория. Сейчас начнёт объяснять, «налево-направо», «вверх по лестнице», я что-то не пойму или перепутаю и заблужусь ещё больше. Нет уж, сама найду. Делов-то. Наверняка на двери написано «10». Что я, не справлюсь?
— ¡No dejes tu cuaderno, por favor!
— ¿Qué? — не поняла я, но тут же одёрнула себя (испанцы так не переспрашивают, надо говорить не «что», а «как»!). — ¿Como?
— Tu cua-der-no, — по слогам произнесла Росита.
Я почувствовала, что краснею. В каком классе изучают слово «тетрадь»?! Кто-нибудь, скажем, покровитель Каталонии Святой Георгий, может мне объяснить, почему я сейчас не узнала это слово в речи учительницы?
А про Святого Георгия откуда вдруг всплыло?!
Что вообще происходит в голове человека, который пытается разговаривать вживую на иностранном языке? Я всю жизнь считала, что память — это такой шкаф, где по полочкам разложены знания. Подошёл в нужный момент к полочке, взял фрагмент знаний, используешь. Но сейчас моя память напоминала не шкаф, а тёмную комнату, посередине которой стоит аквариум с акулами, а уж знания — на дне этого аквариума. Захочешь — не достанешь. Только если само что-то по случайности всплывёт.
Я схватила тетрадку, прижала её к груди, будто защищаясь, и, пискнув что-то вроде «адьос», выскочила в холл.
Там было шумно. Мальчишки играли в пинг-понг на огромном столе, шумел кофейный автомат. Девчонки из младшей группы распевали песенки, сидя посередине холла прямо на полу, и чтобы пройти мимо них, нужно было перешагивать через вытянутые ноги. И все болтали, болтали, болтали. Общались. На испанском. Свободно. Не испытывая ни малейшего затруднения.
Я почувствовала, как одна из акул всплыла на поверхность аквариума, подмигнула мне зелёным светящимся глазом, как у щуки в старом пластилиновом мультике, и спросила развязным тоном:
— Ну чаво?
— Пшла отсюда, — прошипела я, всё так же прижимая к груди тетрадку и оглядываясь в поисках аудитории номер десять.
Но ни на одной двери в холле никаких номеров написано не было…