Город охватила жара. Странно: днём совсем не чувствовалось такой духоты. А в три часа город затемпературил, захворал… Он с трудом дышал, и сквозь жаркое дыхание люди двигались ещё оживлённее, разговаривали ещё громче, автомобильные гудки звучали резче, а музыка из окон баров и ресторанов гремела сильнее, чем обычно.

«Ты как?» — спросила я, приложив прохладную ладонь к коре платана.

Город не ответил, развернулся на другой бок, погасил фонари на нашей улице.

«Помоги найти Марину, — попросила я, — пожалуйста».

Трудно помогать, когда болеешь сам. Но город был не из тех, кто бросает в беде…

Он повёл меня сначала широкими проспектами и платановыми аллеями, потом узкими улочками и мощёными мостовыми. Чем ближе к центру, тем больше становилось «вавилонцев». Это я так мысленно прозвала тех, кто бродит в ночи. Ну а чем не вавилонцы? Говорят на разных языках, перекрикивая друг друга. А главное, торчат тут посреди ночи, будто и вправду заняты делом, строят свою бестолковую башню. Лучше бы шли домой — спать, спать, спать…

Я ёжилась от озноба, который вдруг прихватил меня на жаре, и сторонилась весёлых окриков и приглашений. Старалась слиться с кирпично-коралловыми шершавыми стенами города. И здорово злилась на Марину.

Почему, почему я тащусь за ней в ночи? Кто меня гонит? Кто я ей? Сестра? Дочка? Разве я обязана её сторожить?

Во рту пересохло, страшно хотелось пить. Я сунула руку в карман шортов, нащупала какую-то мелочь. Евро, максимум — два. Но где, где купить воды? Супермаркеты закрыты. Не в баре же. Там дорого…

Наконец я добрела до клуба, который мне описала парой слов Марина, когда я ей перезвонила. Назывался он «La Fruta», то есть «Фрукт».

«Спасибо», — прошептала я тихо городу, и он откатился, тяжело переваливаясь, куда-то в сторону моря, дохнув на меня на прощанье смесью духов, сигарет и жареного мяса.

Вход в клуб был оформлен в виде разрезанного яблока. Я никак не могла отделаться от библейских ассоциаций, которые начали преследовать меня уже на улице: Ева, яблоко, искушение. А может, название намекало, что тут зажигают те ещё… фрукты. Не знаю.

На входе стоял охранник. Я сжалась, уверенная, что не пройду фейсконтроль, но он только скользнул по мне взглядом и отвернулся к двум темнокожим девчонкам, которые что-то весело рассказывали ему.

Я осторожно вошла и осмотрелась. Прямо у входа бил небольшой фонтанчик, подсвеченный лампой сиреневого цвета. Рядом стояли стаканы из разноцветного стекла. Моя рука так и потянулась к ним, но пить я всё же я не рискнула. Вдруг в этот фонтан чего-то подмешали, скажем так… Необычного.

Народу в клубе было мало. За стойкой — бармен в костюме банана. Как и на Рамбле, у меня сердце сжалось от жалости ко всем, кто вынужден зарабатывать на жизнь, унижая себя, нося дурацкий костюм. Бармен мне подмигнул, и я поспешно отвернулась. На танцполе вообще никого не было. Только кружились световые пятна от лампочек, будто искали кого-то.

А вокруг площадки для танцев стояли фиолетовые диваны странной формы, какие-то круглые, низкие. «Это ж тарелки, — сообразила я, вглядываясь в полумрак, царивший над этими диванами, — вроде как для фруктов…» На одном из них я заметила знакомое платье в стиле «фламенко». Марина полулежала, как древняя римлянка, на боку, подложив под голову подушку. Рядом с ней крутился какой-то довольно противный тип с волосами, смазанными гелем, в ярко-салатовой рубашке. Он то присаживался на корточки, заглядывая Марине в глаза, то тянул её за рукав платья.

«Да ей тут весело, — обозлилась я, — развлекается с женихами… А меня пригнала зачем?! Полюбоваться на веселье?!»

Я уже собиралась развернуться и уйти, как вдруг заметила, что парень хватает Марину за руки слишком грубо. Совсем как Хорхе вчера схватил меня. А она не выдёргивает руки вовсе не потому, что кокетничает. В её движениях была какая-то слабость, заторможенность, которая меня насторожила.

— You are so noisy, — донёсся до меня дремотный голос Марины, — go away!

Noisy? По-английски это «шумный». Наверное, Марина хотела сказать «назойливый», но перепутала. На неё не похоже.

Я приблизилась к ним. Даже в полумраке было видно, какая она бледная.

— Марин…

— М-м-м?

— Марин, пойдём.

— А… да? — рассеянно спросила она, приоткрыв глаза.

— Встать можешь? — спросила я, протягивая руку.

Парень в салатовой рубашке поднялся и встал между Мариной и мной.

— Не трогай мою девушку, — заявил он по-испански, — мы с ней пойдём в другое место.

— Отойди от неё! — коротко рявкнула я и даже слегка отодвинула его, как тяжёлую занавеску на окне.

— А ты ей кто? — задиристо поинтересовался он.

— Сестра!

— О…

Почему-то эти слова произвели на него впечатление, и он отошёл к бару, наблюдая за нами издали.

— Марин, пойдём…

Она тяжко вздохнула, совсем как город, оперлась на мою руку, поднялась и снова едва не упала.

— Идти сможешь? — сквозь зубы проговорила я.

Она была мне жутко противна в эту секунду. Когда придёт в себя, выскажу ей всё. Скажу, что вытаскивала её в первый и последний раз. Пусть не надеется, что я буду ей как верная собака…

Шум фонтанчика снова привлёк моё внимание. Ох, как же хочется пить! Я перевела взгляд на бармена. Он по-прежнему дружелюбно улыбался мне, протирая стаканы. Наверное, думал, что у меня денег — чемодан, как у Пеппи Длинныйчулок. А у меня всего два паршивых евро!

Придерживая Марину под локоть, я достала монеты. Полтора, а не два. Но пить хотелось невыносимо…

— Сколько стоит вода? — решилась я спросить.

— Обычная вода? — удивился бармен-банан, покосившись на фонтанчик за моей спиной.

— Да, в бутылке, — сказала я с нажимом.

— Три евро, — пожал он плечами. Или мне только показалось, что пожал. Трудно понять жесты человека, если он в костюме банана…

— Ладно, спасибо!

— Давайте я добавлю? — вклинился парень в салатовой рубашке, соскочив с крутящегося стула.

— Давай, — вдруг улыбнулась какой-то шальной улыбкой Марина.

— Нет, — прошипела я ему, — не нужно.

Сунула в карман деньги, развернулась.

— Эй, — окликнул меня «банан».

Я повернула голову. Он протягивал мне бутылку воды. Чуть запотевшую, холодную, наверное.

— Давай, сколько есть.

Я не стала спорить. Ему явно от нас ничего не надо. Просто добрый человек. Доброту надо принимать. Хоть иногда.

Когда мы вышли на улицу, Марина зашаталась.

— Не могу идти, — пожаловалась она.

— Хватай меня за шею, — велела я, — только подожди, глотну воды.

— Я тоже хочу пить, — жалобно сказала она.

Я открыла бутылку, протянула ей. Марина сделала несколько жадных глотков. Потом вернула бутылку, снова чуть не завалившись на меня. Я едва успела её поймать. Она прижалась к моей шее лбом. Он был у неё горячий, просто жуть. Раскалённый лоб, как будто его на сковородке поджарили.

Я перевела взгляд на бутылку и чуть не взвыла. Если она болеет, то я точно заражусь, выпив после неё. Что ж такое?! Мой рот был как будто полон песка. Горько-солёного, с морского берега. Но делать нечего, нужно добираться домой…

Идти Марина не могла. Стояла, сгорбившись, опираясь о стену одной рукой и бессильно свесив другую, как пластилиновую. Глаза то открывает, то закрывает. Я заметила, что она как-то странно дышит, со свистом.

— У тебя горло болит?

Марина приоткрыла глаза.

— Опирайся на меня, — вздохнула я.

— Я не дойду, вызови такси, — пробормотала она.

— У меня нет денег на такси, — устало сказала я.

— Ты сказала, у тебя осталось ещё…

— Марин, это ВСЁ, что у меня осталось! — сорвалась я. — Если то, что я отдала тебе, ты потратила на наряды, то остальные МОИ деньги нам пригодятся просто на жизнь! Ты думала о том, что еду тоже нужно покупать?!

— Я не хочу есть, — возразила она.

— Пока не хочешь! — продолжала возмущаться я. — А утром захочешь!

— Утром нас кормит сеньора…

Мне страшно захотелось её стукнуть. Или толкнуть. Или сбежать от неё домой. Она отвратительное, гадкое, глупое существо, которое не видит ничего дальше своих хотелок!

«Давай её дотащим?» — вздохнул над ухом город.

«Хоть ты оставь меня в покое! Тебе-то что?!»

«Мне её жалко».

«Что-о?! А вот меня, меня тебе не жалко?!»

Я так разозлилась, что прошипела Марине:

— Меня от тебя тошнит! Поняла?! Тошнит! Ты мне противна!

Но Марина неожиданно не стала возражать. Улыбнулась только криво. «Да, мол, я такая, что ещё скажешь?» И эта её ухмылка подействовала на меня словно холодный душ.

— Обопрись на меня, — буркнула я, — держи рукой за шею и иди потихоньку.

«Мне всех жалко», — печально сказал нам вслед город и зашелестел листвой акации.

Но я только отмахнулась. Я совсем не так представляла себе поездку в другой город на учёбу.