Марина пахла персиками.

У неё были такие духи — с густым синтетическим запахом персиков. Наверное, сочинитель духов колдовал над составом и думал: «Здорово, что я создал такой аромат! Пусть он напоминает людям о южных садах и тёплых ночах, о раннем сентябре и о сочных плодах».

Ну, не знаю, не знаю. У меня этот запах вызывал тревогу, как и сама Марина. Шагать или сидеть с ней рядом было неуютно. Она подавляла своим превосходством. Невольно я принялась сравнивать её с собой. Не в свою пользу.

У меня — спортивные штаны и кроссовки, честно прошедшие два года занятий физрой, с пожелтевшими носами и шнурками, которые сплелись в такие крепкие узлы, что развязать не получалось и приходилось вдевать ноги в кроссовки, как в галоши. У неё — мини-платье и блестящие римские сандалии. У меня — коротко обрезанные ногти, которые я забыла покрыть прозрачным лаком; у неё — маникюр со стразами. Но дело было даже не в ногтях и сандалиях, дело было в презрительно-брезгливом взгляде, которым Марина окидывала всех окружающих и меня заодно, в поджатых губах, в тягостном молчании.

Мама сказала, что Марина важничает сейчас, потому что родители не провожают её и она будто бы совсем взрослая. То есть вообще-то она милая? Ох, мама, ты ошиблась. Марина вела себя так, будто я — её болонка, которая должна молча семенить рядом, а она будет только указывать мне подбородком, куда идти. Самое ужасное было в том, что я сама всё ниже опускала голову, переходила на муравьиный шаг, чтобы не обгонять её, и вот-вот была готова спросить: «Хочешь, я понесу твою сумочку?»

Почему, почему она так действовала на меня? Я же выше её на целую голову! Почему у меня такое чувство, будто на меня набросили сетку и тащат неведомо куда?

— Сядем! — велела Марина и заняла последнее свободное место в ряду кресел. Достала телефон и принялась листать сообщения. Тот факт, что с ней рядом свободного места не оказалось, Марину не беспокоил.

Я огляделась. За Мариной расселась семья. «Французы», — сообразила я, услышав их мелодичную речь. Родители были заняты своими делами: папа сидел с планшетом, мама куталась в палантин. Трое их малышей всё время перебегали с места на место. Когда один из них подбегал к матери, она рассеянно целовала ребёнка в макушку и продолжала кутаться так, словно всё вокруг замело снегом. Меня поразило, что мать этого почтенного семейства даже не обращала внимания, кто именно из детей к ней подбегал. Гладила по голове, целовала и отпускала. Интересно, а если я подбегу — тоже не заметит? А если я займу кресло, которое периодически освобождал самый младший малыш, то родители тоже не обратят внимания?

Я попробовала. Положила рюкзак на место малыша, который как раз спрыгнул и помчался к маме за законным поцелуем. Встала рядом и скорее достала мобильный. Что-то вроде «ничего не знаю, я никаких детей тут не видела». Но тут мне на ногу грохнулось что-то тяжёлое. Я ойкнула, едва не выронив телефон. Оказывается, французские дети вовсе не нуждаются в защите своих родителей! Они и сами могут за себя постоять. Когда вернувшийся малыш обнаружил на кресле мой рюкзак, он его решительно скинул. И родители, конечно, не обратили никакого внимания! Никаких тебе «уступи тёте место, иди сюда, конфетку дам». Вот они, особенности национального характера! Уже навалились на меня, хотя я ещё и родную Москву покинуть не успела.

Я через силу улыбнулась малышу (он недоверчиво вскинул брови) и поглядела на ряд кресел напротив. Там, сложив руки на груди, натянув повязку для сна и прикрывшись коротким цветным пледом, напоминавшим половик у нас на даче, спал индиец. Он снял кроссовки и выставил на сиденье кресла ноги в ослепительно белых носках. Единственное свободное место в ряду было как раз рядом с этими носками. Я вздохнула. Кто знает, какие у этого дяденьки особенности характера. Сядешь рядом с таким, а он тебе ноги на голову положит.

Выходило, что я могу либо стоять рядом с Мариной, либо усесться на столик, который был прикреплён к её креслу. Я села. Рюкзак я сбросила и положила перед собой, но об него всё время спотыкались французские дети, которые решили расширить свой ареал обитания, так что я затолкала рюкзак под столик. Сама я возвышалась на этом столике, как огромный торт, который принесли в гости, да забыли в прихожей на тумбочке.

— Надо купить шоколадки! — сообщила Марина, оторвавшись от чтения переписки.

— Где?

— В дьюти-фри! Ты что, не знаешь, что это?

— Магазин? — неуверенно сказала я. — А там… там дорого?

— Какая разница? — удивилась Марина.

— Ну как? — растерялась я. — Зачем переплачивать… У меня есть с собой шоколадка. Хочешь, угощу?

— Какая?

— «Алёнка».

— Уже скучаешь по родине? — хохотнула Марина. — Надо было и бутер с докторской колбасой взять, чего ты отказалась!

У меня даже мурашки по спине побежали от смущения. Ох, мама, мама… На секунду страстно захотелось стать такой же уверенной в себе, как Марина. Разбираться в том, что круто, а что нет. Смотреть на людей сверху вниз.

Правда, за дорогой шоколадкой идти всё равно не хотелось. Жалко было денег.

— Идёшь со мной? — усмехнулась Марина.

— Внимание! — послышалось из динамиков. — Объявляется посадка на рейс…

Я с облегчением выдохнула, нагнулась и вытащила рюкзак из-под столика.

— Не успеваем… Пора искать выход на посадку.

— Нет, я хочу шоколадку-у! — капризно протянула Марина. — Мы же зарегистрировались. Без нас не улетят.

— А вдруг остальные уже в самолёте? — с сомнением сказала я, глянув на французов. — Вдруг там маленькие дети? Нехорошо заставлять людей ждать.

— Не развалятся, — отмахнулась Марина.

— Я всё-таки пойду поищу выход, — робко сказала я, чуть не добавив: «Можно?»

У неё мелькнуло во взгляде что-то насмешливое. Как будто она хотела обозвать меня скрягой или трусихой, но передумала.

— Ладно, иди, — разрешила она, легко поднимаясь с кресла.

Как только она ушла, я испытала облегчение. Словно меня выпустили из заточения разбойники или пираты.

Сразу захотелось рассмотреть всё вокруг, не отвлекаясь на мысли о Марине. Какой просторный, красивый этот зал ожидания, как много в нём солнца. И люди такие радостные, переговариваются в ожидании своего рейса, предвкушают отпуск…

Я достала паспорт и посадочный талон и двинулась к выходу, номер которого объявили из динамиков.

Когда я уже заняла место в конце длинной очереди, то заметила у окна девушку. Она сидела, сложив ноги по-турецки, прямо на полу. На девушке были точно такие же спортивные штаны, как у меня, только с фиолетовыми полосками, а на коленях — развёрнутая фольга, на которой лежал надкусанный бутерброд с колбасой.

Я опешила. Значит, в мамином предложении не было ничего особенно позорного?! И в штанах тоже? Всё дело было только в том, что мне «повезло» и моим товарищем по поездке стала не эта славная девушка, которая ест бутерброд и улыбается мальчику, катающему перед ней на своём чемоданчике плюшевого медведя, а недовольная всем на свете Марина?

Во рту стало горько, как в тот августовский день на даче, когда мы с Катей, моей тётей, раскололи папиным молотком две косточки от персика и съели по едкому ядрышку. Долго потом плевались, а Катя вычитала, что в этих зёрнах даже содержится какой-то яд…

«Может, Марина переключится на кого-то другого и забудет про меня там, в Барселоне? — с тоской подумала я. — Или мама права? И лучше хоть кто-то рядом, чем совсем никого?»