Под утро мне приснился сон, что я превратилась в белёсую скользкую косточку мандарина и застряла внутри — в липкой и сочной оранжевой мякоти. Кричи — не кричи, пинай — не пинай тонкие стенки между дольками — бесполезно. Никто не услышит, только ещё больше увязнешь. И кругом одуряюще пахнет мандаринами.

Спросонья я не поняла, как оказалась в этой комнате, разлинованной жёлтыми полосками света. Свет настойчиво пробивался сквозь резные ставни, и, оторвав голову от подушки, я увидела, что разлинован не только пол, но и мои ноги и кровать. Потом поглядела на мутное зеркало мрачного комода и вспомнила: «Я в Испании! Прилетела язык учить!»

С утра комод не пугал, как накануне. Я решилась разложить по его ящикам вещи из чемодана.

Легко вскочив, потянулась. Так, посмотрим… В верхнем ящике поместятся футболки и носки. В средний отправлю лёгкие брюки и пару платьев. А в самый нижний — босоножки.

Нет, босоножки лучше выставить у двери, в нижний ящик переложить футболки, а в верхний — косметичку и пакет с лекарствами, который мама туго набила всевозможными средствами «от головы», «от живота», «от температуры».

Приятно всё-таки самой распоряжаться нехитрым имуществом.

Вид у комода, набитого носками и футболками, был самый что ни на есть обиженный. Будто сказочное чудище накормили до отвала зефиром и сливочной помадкой, а пугать людей при этом запретили. Вот оно и расстраивается.

Я погладила комод по тёплому деревянному боку и вдруг снова почувствовала нежный мандариновый запах. Так он мне не приснился? Приоткрыв дверь, я прислушалась. Тишина.

Глянула на экран телефона — восемь утра. Все спят, похоже. Прекрасно. Я вернулась в комнату, надела шорты и футболку. Взяла рюкзак, в который положила документы, кошелёк и блокнот с ручкой. Отыскала в косметичке зубную щётку и пасту. Взвалила рюкзак на спину, зажала под мышкой хозяйское полотенце и направилась в ванную.

Выключатель я по-прежнему не нашла. Ну и ничего! Света сквозь мутное зелёное окошко пробивалось ещё больше, и я без труда разглядела ванну, занавеску и кран.

Горячая, очень горячая вода, будто нагретая солнцем, помогла мне смыть не только пену от шампуня на волосах, но и все вчерашние неприятные воспоминания. Фен я решила не искать: в такую жару волосы высохнут сами. Зубы я чистила очень быстро: и есть хотелось, и было страшно, что кто-то постучится, нарушит моё уединение.

К счастью, когда я выскользнула, как мышонок, из ванной комнаты, в коридоре по-прежнему было тихо. Я нырнула в кухню и осмотрелась.

Батюшки, сколько, оказывается, тут вазочек! Везде — на полках, в шкафах, на окне, где вчера восседала Марина. Я сразу и не заметила…

В вазах из разноцветного стекла солнечные лучи плавали, как золотые рыбки, а те, что скользили по керамическим ободкам, напоминали медно-зелёные спинки жуков-бронзовок. Казалось, всё на кухне — и старенькие деревянные стулья с протёртой клетчатой обивкой, и сверкающие ковшики, стройным рядом висевшие над газовой плитой, и холодильник, залепленный пёстрыми магнитами, и овощи, нарисованные на скатерти, — всё искрится и движется. Я как будто попала на волшебный корабль, и он только что снялся с якоря и поплыл в неведомые дали…

Но главное — на столе стояла ваза с большими густо-оранжевыми мандаринами. Как они пахли… Вовсе не Новым годом, а южной теплынью, от которой кружилась голова. Я взяла мандарин, быстро очистила, отправила дольку в рот. Сладкий!.. И ни одной косточки.

Вокруг вазы были расставлены глубокие тарелки. У стены — пачка молока и пакет с кукурузными хлопьями. Видимо, сеньора заранее позаботилась о нашем завтраке.

Но мне захотелось побольше всего разглядеть на кухне, пока я одна. Я сунула в рот ещё дольку мандарина и подошла к раковине.

Над ней была очень необычная плитка — мозаика. На каждом квадратике — свой рисунок. И он нигде не повторялся дважды! Вот кораллово-красная морская звезда раскинула щупальца на песчаном дне. На следующем квадрате два шоколадных кружка на белом фоне — как будто печенье плавает в миске с молоком. Рядом ещё два таких же кружка, но жёлтых, на тёмном фоне, словно забралась в дупло к сове, а она — раз! — и глаза открыла. Глаз тоже имеется — в древнеегипетском стиле. За ним — то ли лабиринт, то ли мандала — кирпично-красный узор на розовом фоне…

Я зачарованно рассматривала пёстрые квадраты. Потом погладила дорожки мандалы-лабиринта. Они словно тянули куда-то вглубь меня самой, в мой внутренний мир, приглашая по нему прогуляться.

Почему я не заметила их вчера? Ведь я ставила в раковину стакан от гаспачо! Всё моё внимание было приковано к Марине — она сидела вот тут, на подоконнике, — и к Хорхе, который прятался на табурете за холодильником.

Я на секунду вообразила Марину на своём месте. Допустим, она попала в новое помещение и хочет внимательно всё рассмотреть. Станет ли Марина обращать внимание на то, что на окне сижу я, а на табуретке — Хорхе? Нет, она пройдётся по кухне, удовлетворит своё любопытство, а потом и голод.

Почему же моё внимание, будто магниты, притягивают другие люди? Почему я, как парализованная, начинаю думать о том, что этим людям приятно, а что их раздражает? Что это за дурацкое у меня обнаружилось качество: постоянно подключаться ко всем, кто рядом со мной?

Я погладила очередной рисунок на плитке: шахматную доску, на каждой клеточке — абрикос на ветке. Из коридора послышался шум шагов. Кто-то захлопнул за собой дверь в ванную. Марина? Хорхе?

Я заметалась по кухне. Как же хочется продлить одиночество… Надо бы позавтракать, но не успеваю, не успеваю… Я достала из рюкзака ручку, накарябала на салфетке: «Жду на улице. Маша». Схватила ещё один мандарин и выскочила из кухни. Коридор был пуст, но в ванной кто-то плескался. Я на цыпочках прокралась к выходу. Осторожно обулась. Лучше бы сандалии, а не кроссовки, но не стану терять время.

Приоткрыла дверь, выскочила на площадку и едва не рассмеялась от облегчения. Зачем я играю сама с собой в Джеймса Бонда? Впрочем, иначе и нельзя с таким дурацким качеством — примагничиваться ко всем подряд.

Спускаться вниз я решила по лестнице. Оставлю лифт Марине. А сама снова пройду по пути моллюска, заползу в самую глубину раковины, в своё одиночество…

«На самом деле, — подумала я, толкая тяжёлую дверь подъезда, — я стремлюсь не к одиночеству. Я снова собираюсь примагнититься, просто не к человеку, а к городу».

На улице царила жара. Но не душная, а ненавязчивая. Она приобняла меня как старого доброго друга.

Я погладила шершавый ствол платана. Его кора была похожа на одеяло из лоскутков всех оттенков коричневого — от серовато-бежевого до жёлто-охряного. Присев на оградку рядом с деревом, я неторопливо очистила мандарин и огляделась.

Город, с его утренним шумом, звуками и запахами, заползал внутрь меня, как аромат бабушкиной шарлотки с яблоками, начинавший дразнить гостей уже в лифте.

Кафе, которое я вчера рассматривала, называлось «El Galliner», а под вывеской красовался петух в ярко-зелёных сапогах. Интересно, что такое «гальинер»? Не петух же… Но gallina — это «курица». Значит… Это курятник! Проверяю свою догадку по телефону, в который ещё в Москве скачала испанско-русский словарь. Всё сходится! Только по-испански «курятник» — gallinero. Значит, слово на каталанском!

Выходит, я ещё не добралась до своего колледжа, а город уже потихоньку учит меня языку.

Между тем из кафе вышли два официанта. Один снимал красные пластиковые стулья с железных столов и вытирал столы тряпкой, а другой сметал в кучу налетевшие за ночь листья платана. Они без конца перешучивались и поглядывали на меня. Я смутилась, выбросила в урну шкурки от мандарина и решила немного пройтись по улице.

За нашим домом оказалась детская площадка. Странная она была: ни горок, ни качелей, зато много песка и две деревянные башенки, между которыми натянута верёвка. На верёвке покачивалась «тарзанка» из автомобильной шины. А с другого бока к башенке был привязан какой-то совок, назначения которого я не поняла. Над площадкой нависала огромная акация: стручки тёмные, больше моей ладони. Интересно, если подпрыгнуть, удастся сорвать хоть один стручок? Что у него там внутри?

— Маша! — раздражённо позвала меня Марина и ещё для верности замахала руками. — Ты глухая?! Зову, зову! Нам в другую сторону!

Я бросила прощальный взгляд на акацию и поплелась к подъезду.

— Привет, давно ждёшь?

— Целых тридцать секунд! — сердито отчеканила она.

Выглядела Марина неважно. Под глазами круги, зевает без конца. Зато одета как с фотографии светской хроники: короткое красное платье с кокетливым белым воротничком, тупоносые чёрные туфли с серебряными пряжками, руки увешаны звенящими серебристыми браслетами. И облаком — густой запах персика и ванили.

«Если она так наряжается на занятия, что она наденет на дискотеку?» — подумала я. В обычной серой футболке и шортах из голубой джинсы я выглядела с ней рядом как родственница из далёкой деревни.

Надежда на то, что я не стану «примагничиваться» к Марине, а просто пройдусь до самой школы с ней рядом, глазея по сторонам, растаяла, как тёплая дымка вокруг платана, у которого я сидела. Всё кругом теперь заглушал крепкий персиковый аромат, который не смог бы перебить даже запах жареной курицы из кафе «El Galliner».

Мы двинулись вниз по улице, и один из официантов засвистел нам вслед. То есть не нам, а ей.

Марина снова сковывала моё сознание, не давала сосредоточиться ни на чём другом, кроме своей царственной персоны. Не сердится ли она? Не думает обо мне плохо?

Я как будто снова застряла в том мандарине из сна. Хотелось отвлечься от Марины, но не получалось.

Конечно, город всё равно не сдавался, увлекал, звал, манил. Ещё одно кафе, на этот раз с улиткой («El Caracol»), которая сжимает во рту меню с блюдами из улиток (бр-р-р), магазин канцелярских принадлежностей — papeleria, супермаркет.

На ступеньках supermercado дремал пожилой индиец. За его спиной сквозь стеклянную витрину виднелись ящики с нектаринами и железное ведёрко с багетами. Каждый багет завёрнут в бумагу и похож на эскимо.

Но вот слабый ветерок вздымает сухие листья и обёртки от мороженого и доносит сладкий запах духов моей спутницы. И против воли я снова «подключаюсь» к ней, осознаю себя не в своём, а в её пространстве, начинаю переживать, что загораживаю ей отражение в зеркальной витрине овощного магазина, verdurería, а ведь она только и делает, что любуется собой в каждом окошке, которое мы минуем.

Так мы доходим до колледжа.

— Вон! — указывает Марина на двухэтажное здание бурого цвета. — Вон твой храм науки! Сейчас припадёшь к его… как это называется? Ступеням? Короче, начнёшь грызть гранит.

— В смысле, уроки начнутся? — с замиранием сердца спрашиваю я.

Здание мне нравится. Вокруг него плотным кольцом растут кипарисы. За ними слышен детский смех.

— Ну да, уроки, — скучающе отвечает Марина, — то есть сначала тест будет. Уровень твой определят.

— Тест? — пугаюсь я. — Я не знала… Я… не подготовилась!

Про себя же думаю: зачем я читала вчера биографию Гауди?! Лучше бы пару правил из бабушкиной грамматики повторила!

— Детка, нельзя так напрягаться, — морщится Марина, — ты учишься тут за деньги! Кто тебе поставит плохую оценку за твои же деньги?

— Дело не в оценках, — возражаю я.

— А в чём ещё?

— В знаниях. Я хочу научиться хорошо говорить по-испански.

— Я отлично говорю, — пожимает плечами Марина, — а с грамматикой полный швах. Ну ничего, я у тебя скатаю. Смотри, не отсаживайся от меня никуда! Кстати, по грамматике тут будут домашку задавать. Будь добра, делай её тщательнее. Я буду у тебя по утрам списывать, а позориться не хочу.

Меня охватила тоска… Честно говоря, я надеялась, что хотя бы на уроке смогу сесть рядом со студентом или студенткой из другой страны и немного отдохнуть от Марины.

— Вон уже, встречают. Церберы, — буркнула она.

«Цербером» Марина назвала невысокую девушку с короткой стрижкой и в очках. Судя по жёлтой футболке с логотипом колледжа, она была старостой, то есть помогала студентам разобраться, куда идти и что делать. За её спиной я разглядела целую толпу ребят. Разбившись на группы, они что-то бурно обсуждали, смеялись или заглядывали к кому-нибудь в телефон. Кто-то сидел на полу у входа, кто-то ел. Одиночек тоже хватало, и вид у них был несколько испуганный.

— ¡Hola! — обратилась к нам девушка в очках, а потом вдруг перешла на английский: — Who are you? Where are you from?

— Is it possible to speak English here? — растерянно спросила я.

— Why not? — подмигнула она мне. — I’m not your teacher, I just help the students, and English is the language…

Она задумалась, почесала карандашом кончик носа, поправила очки и закончила:

— Of the world-wide communication.

Последняя фраза прозвучала очень научно, и мы обе рассмеялись. Я — ещё и от облегчения, что всё понимаю и что говорю по-английски, пожалуй, даже с меньшим акцентом, чем эта славная девушка, — всё-таки не зря Ольга Сергеевна столько гоняла нас, добиваясь кристально чистого произношения дифтонгов и межзубных согласных.

— But don’t speak your native language, — предупредила меня староста, — otherwise you bring sweet. So what is your native language?

— Russian, — улыбнулась я, — we are from Russia.

— A! — обрадовалась девушка, сверилась со списком и спросила: — Maria and?..

— Marina! — помогла я ей.

— Marina… — протянула девушка, нахмурилась, что-то вспоминая, а потом обратилась к Марине: — I remember you…

Но было поздно. Марина, заскучав во время нашего разговора, отошла в сторонку и нашла себе новую жертву — худенького темноволосого паренька в жёлтой футболке. Похоже, он вспомнил Марину, как и моя староста, потому что принялся болтать с ней. Она отвечала кокетливо, без конца позванивая браслетами.

— Marina! — позвала девушка-староста, но та даже не повернула голову.

Парень развёл перед Мариной руки, демонстрируя что-то большое, вроде рыбы, которую он поймал на рыбалке, Марина с хохотом сдвинула его руки, мол, не завирайся, поменьше была рыба, а он опять раздвинул и даже нахмурился. Снова смех и звон браслетов.

— Yes, I remember you! — закатив глаза, повторила староста, а потом гаркнула парню: — Manuel!

Тот вздрогнул, посмотрел на старосту.

— ¿Que pasa, Trini?

— ¡Acompaña de esta chica en la aula siete! — велела она.

— And me? — заволновалась я.

Про меня-то не забыли?

— You go to the other classroom, — улыбнулась Трини и, сверившись с листком, добавила: — Number five. First you’ll have a test and than a grammar lesson with Rosita.

И, неправильно истолковав моё изумление, поспешила объяснить:

— Sorry, but otherwise you’ll talk too much Russian to Marina. That’s not good. Not good for you. Too much sweets. So don’t be upset!

Upset?! Да я готова была задушить в объятиях славную Трини! И на всех пара́х помчаться в пятую аудиторию.

Вот уж никогда в жизни не думала, что буду так рада предстоящему тесту и уроку грамматики!