— открывай, полиция, кто там в доме — кто в доме, кто в доме — в доме гномы есть какие-то ещё, но мы не знакомы вот же, сволочи, приходят среди ночи барабан заклеен противотабачным скотчем костяные дудки из съеденных животных в основном скелеты, но несколько плотных палки, верёвки, пелерины на вате — нет, не откроем — давайте, поджигайте

кому тут нянчиться с тобою здесь небо борется с землёю и посредине всей фигни похрустывают дни твои так фэзэушник недалёкой среди нелепого урока тихонько в маленьких тисках сжимает майского жука

году примерно в семьдесят втором стояла яркая грибная осень с соседями отправились искать грибы на пригородном из пяти вагонов в восьмом часу до станции бугрыш когда приехали — увидели толпу; неподалёку местный почтальон кричал, что скорый барнаульский сбил кентавра его разрезало могучим тепловозом; сейчас, старик циничный, я б съязвил: вот, кто-то выдумал поправить демиурга и разделил-таки животное и человечье (но как-то всё у вас неаккуратно) в ту осень, будучи ребёнком, я заметил что кровь кентавра красная как наша и было страшно и взрослые испуганно шептались и через слёзы ольга львовна объясняла что это знак отчаянно плохой (к войне, наверное)

Вот и дятла — ласточку Ареса рано утром понесли из леса… Отче, Отче, что же ты — проснись, слышишь: время утекает ввысь. Поздно думать — сметь или не сметь: будет тонко ненависть звенеть в светлых залах, сумрачных прихожих. Скоро смерть запросится под кожу, спрячется в подрёберной пещерке, станет таять острым леденцом — просто вышел срок… Душе пора за дверку, за пальто, за окна, за крыльцо; ночью занесёт её на переправу, беженку, черницу, юнге фрау, вот душа разделится с тобой… Ловкою монтажною иглой некий господин продёрнет нить между берегом другим и этим — будет чуткой уточкой скользить по озёрам серым на другом рассвете.

Ближе к обеду над остановкой летела собака — Собака себе и собака, но любая собака двояка: Для тех, кто глядит с остановки — она непристойна, преступна — Горды вымена, остальное, природа её целокупна, И всё это оттого, что внизу у неё мало меха. Но собака прилична глазу Того, Кто Всегда Смотрит Сверху.

где-то в мире в цокольной квартире почти сосед условный инвалид нечасто спит и по ночам глядит глядит наружу из подземных окон вверху искрится чёрный волчий кокон со временем он понимает — это знак и всё не так он тих он медленно выходит идёт искать в его надписанном фланелевом мешке латунный молоток игольный циркуль коробка мела в углу он видит белую собаку корзину и пчелу он замечает дикие народы его никто не ждёт он бесполезен для любых людей ну, может, путает, чего уж — вон весело гудят пружины и разъёмы и мир показывает чудные картинки но как-то так всё… …а по дороге из солнцево в одинцово он случайно находит искомое слово произносит смеётся не помнит снова

рядовой водопьянов попал в чей-то каменный сон и спит в этом каменном сне чернокамень толчёт, уминает мел рядом камень суровый гранит поедает камень агат водопьянов сопит — он не очень сюда и хотел водопьянов не то, что кому-то, чему-то не рад — просто ему всё равно — кто здесь о чём говорит — скучает во сне солдат

человек идёт за аперитивом и дижестивом возвращается с мороза, запирает за собой четыре замка смерть за ним не успевает — недостаточно суетлива плохо ещё подготовлена, валенки скользят, шуба велика смерть подходит к окну — окна низки в намеченном доме трогает зачем-то стекло, лижет решётку, целует термометр ей не больно лизать на морозе — язык у неё шерстяной, костяной ну а ты, дурачок, всё равно будешь мой, будешь мой

нет друзей на земле у жильца кристаллических сфер только может быть тот, иванов, говорили — из бывших, потерявшийся пенсионер он сидит у ручья, что дымится и льётся из чрева горячего теплоэлектроцентрали там невольники стройки и рынка с утра моют тело, полощут бельё, размягчают сандалии а приятель второй — на коне-альбиносе куда-то летит, некрылатый выше самой высокой трубы за заборами тэц-двадцать пятой третий — в светлой пещерке невидимый друг зверь-бурундук

Дом пропал, закончен карнавал, Дымно, разноцветный воздух вышел. Мумии чужие сушатся на крыше — Ране ангел летний ночевал. Ах, зачем терпеть неблагодать — Мы бы этот дом давно продали, Да у нас Орфей сидит в подвале И никак не хочет вылезать.

тихие песни фавна на чердаке медленный цокот копыт плакала николавна может быть страшно, может чего-то болит чашку живой воды на чайник, столько же мёртвой холодно, в городе враг, может быть кто-то ещё не закрывай глаза, ящерица из торта выпрыгнет на плечо

Всех зима заманит и убьёт. К вечеру замёрз тритон в фонтане вместе с мотыльком, листами и цветами. Улетела птица-кривоглот. Все ушли. Но, втянут пустотой, по дорожке в привокзальном парке мчится, мчится оборотень жаркий в белой шубке с искрой золотой.

зима — и целый день глядеть в окошко; и рацио в сиреневых сапожках бежит, как водится, в подпольный лазарет по шаткой лестнице, гляди — сорвётся — нет! он жмурится, он лечится от чисел, и кто-то розовый толчёт лечебный бисер, закручивает вечную спираль — бедняк визжит, но мне его не жаль. я в даль гляжу — а там на троттуаре навязчивый мороз — в искристом пеньюаре согражданам грозится льдом и леденцами, над ухом клацает железными щипцами, кусается, скрипит, целует в тёплый лоб и машет мне рукой (проклятый термофоб)

За стеклом чужие лица, Но шипит и веселится Земляничный газ В комнате у нас. Будто шепчет: помечтаем, Чем утешимся за краем, Но не на земле — Там, в стране Ойле.

Наша избушка тут рядом — К лесу передом, к лесу задом. Сборщики волчьих ягод К вечеру выйдут из леса, на лавки лягут: Не до глупостей — до утра отдыхают. Длится в любимом глинистом крае Битва за урожай. Тоже давай.

Хрустальные сферы крошатся, исчезают; Особенно третья, пятая и седьмая. С неба летит таинственное стекло: Вчера увернулись — вроде опять повезло. Ещё отчего-то земная ось подгнивает — За теплотрассой у брошенного сарая Вбок торчит столбнячным ржавым гвоздём. Нынче точно туда гулять не пойдём.

среди разлапистой науки резвится дервиш леворукий пружиной скрутится — заводится курок натравят дворника — кидается без ног без рук без головы по шаткому мосту и улетает в пустоту

Паша Ангелина Летала на велике. Малиновый шарфик по ветру, Мелькают гетры. Напевает, весёлая, Над лесами и сёлами. Ах, Паша, Паша, У нас здесь страшно, Не приземляйся, не надо. Не слушала Паша, Вернулась. Обидели, гады.

лопнул стакан голубого стекла воют осколки над головою веточкой чайной, мёртвой пчелою в небе запутался аэроплан эй, авиатор, это — война бьются мои флора и фауна за каланчовкой — чёрная рана фанни каплан воскрешена!

вьются тучи бьётся пыль мчится реанимобиль по заезженному полю злое сердце прокололи наши добрые слова сам виноват

ну, кому какое дело — сердце бедное болело ни проверить, ни помочь — после наступила ночь — поутру они проснулись — со двора пришёл анубис настоящий полупёс сердце глупое унёс

дурачок болеет старенький умолкает, опять напевает, тихо тает пчёлы, бабочки слетаются старый путает цвета, смешно называет (помнишь, были его пальцы стальные близко горло твоё — потом ещё ближе) стали пальчики теперь карамельные смерть оближет

по вечерам сосед реанимирует кларнет он трогает мундштук и трость испытывает тоже он знает, как смирять подобное похожим нацелится — хвощом скребёт бамбук губами пробует, готовит верный звук ему звучать в оркестре похоронного отдела мол, жизнь вертелась под ногами, отлетела а тело, наконец, нашло приют и глину почве предают

не успеваешь проглотить лекарство — ломается и мнётся потолок по штукатурке трещинами пишут о чём — того уже не видно ещё не чёрный шум но треск и слышишь как дышит ил в аквариумной банке и по доске идёт-качается бычок

у медсестрицы крючковаты пальцы на пальцах два кольца, украшенные мёртвою смолою такие здесь не очень-то и к месту, и лак неравномерен на ногтях а цвет приятный, мягкий, что за цвет, как называется такой — не вспомнит но вспомнит шприц игла рвёт кожу, но чуть-чуть, не больно кристаллы камфоры, распущенные в персиковом масле уже под кожею (внимательно: не задевать сосуды) ну вот, тепло, ещё теплее, горячо похоже — будет жить

Больной измотан, изнемог, его астральный колобок летит по чёрному эфиру, блуждает по задворкам мира. Неподтверждённый персонаж следит нелепый пилотаж — завязнет в призрачном болотце? заблудится? домой вернётся?

Эх, болезный, сколько не видел ты света белого, провалялся в чужой колыбели одиннадцать лет. А уж там оттянулись — пить его давай, есть его; выжил, однако, — толку от него, дуралея, нет. Подарили тогда страховку, обратный билет и наколку слева — делали, как могли — Сологуб с еловым посохом бредёт, типа, посуху из-под земли.

и ближе к полднику, когда сиделки глухи ползёт на стену заяц солнцебрюхий не подходи, не стой к нему спиной вонзит в висок мизинец слюдяной неумолимый, лёгкий, узловатый любезные коллеги из палаты призвали то ли бога, то ли медсестру ну вот, сегодня, видно, не умру

болван бормочет поутру несёт заветную игру комплекты символов и знаков любой набор неодинаков любой набор чего-то значит тяни обрывки наудачу сегодня вытянули тьму звони курьеру своему

ах какой у нас был фикус в так называемой кадке а теперь он сука прячется от всех в лесопосадке насовсем поселился за совиным деревом но ведь мы ему точно ничего не сделали почти не донимали разговорами о стихотворениях белых чёрных разноцветных и сиреневых практически не заставляли никем восхищаться ну за что же он так с нами (братцы)

действительности не было и нет следи число пророчеств и примет когда отыщутся тринадцать с половиной придёт повестка почтой муравьиной заставят сторожить секретный сад где яблоки латиницей горчат счастливая судьба — трещотка и двустволка и ереси классического толка